‘Русская Мысль’, кн. V, 1885
Васишта, Аксаков Николай Петрович, Год: 1885
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Васишта.
Индійское преданіе.
Оскорбленъ былъ Васишта великимъ царемъ,
Вся душа его местью объята,
Поздней ночью не можетъ забыться онъ сномъ,
Отъ разсвта до солнца заката
Бродитъ онъ по полямъ, все мечтая о томъ,
Какъ бы въ прахъ сокрушить супостата,
Какъ бы смыть поскоре обиду-позоръ,—
И зловщимъ огнемъ блещетъ сумрачный взоръ.
Но соперникъ земныхъ не боимся враговъ,
Что предъ нимъ ихъ ничтожная сила?
Сами боги ему и оплотъ, и покровъ,
Мудрость царственный умъ укрпила,—
И паритъ его духъ къ небу, въ царство боговъ,
Какъ молитвенный дымъ отъ кадила,
Бой не страшенъ ему, смерть ему не грозитъ,
Магадева ему и охрана, и щитъ.
И отпрянетъ, зазубрясь, желзо мечей
Отъ него, какъ отъ кованной стали,
Онъ не знаетъ ни скорби, ни жгучихъ страстей,
Ни гнетущей тоски, ни печали,
Онъ въ бою закаленной десниц своей
Можетъ равную встртить едва ли,
Только тотъ бы въ борьб побдить его могъ,
Кому далъ бы надъ нимъ одолніе Богъ.
И со скорбью Васишта повергся во прахъ
Передъ небомъ съ горячей мольбою,
Плоть постомъ изнурилъ и сто разъ натощакъ
Омывался священной водою,
И творилъ покаяніе въ прежнихъ грхахъ,
И казнилъ себя мукою злою,
Все въ надежд желанную силу обрсть,
Сбросить бремя съ души — затаенную месть.
Вотъ въ себ онъ почуялъ притокъ новыхъ силъ
Отъ суровыхъ постовъ и моленья,
И воспрянулъ душой, и себя вопросилъ:
‘Не настала-ли минута отмщенья?
Не готовъ ли ударъ, что врага бы сразилъ?’
По въ душ пробудилось сомннье:
‘Я ничтоженъ и слабъ передъ мощнымъ врагомъ,—
Надо душу еще укрпить мн постомъ’.
И на подвигъ въ пустыню Васишта пошелъ,
И по поясъ онъ въ землю зарылся,
И лишь вдали тучи да втеръ и долъ,
Какъ онъ долго, какъ жарко молился,
И до неба донесся молитвы глаголъ,
И къ мольб Магадева склонился,
И исполнилъ онъ силы великой его,
Но Васишта лишь мщенья искалъ одного.
‘Я ничтоженъ и слабъ передъ мощнымъ врагомъ,
Магадева! удвой мои силы,
Оживи мою грудь животворнымъ огнемъ,
Новой кровью наполни мн жилы,
Чтобъ коснулся земли я побднымъ мечомъ
У соперника ранней могилы!
Освяти, укрпи, Магадева, меня!
Сдлай слабый мой духъ крпче скалъ и кремня!
Для тебя, Магадева, великій, святой,
Я ушелъ, удалился въ пустыню,
Чтобы тронутъ ты былъ неустанной мольбой
И, проливъ на меня благостыню,
Мн вщалъ бы: ‘О, чадо! доволенъ тобой,
Ты обрлъ благодать и святыню’.
Такъ, закопанъ въ земл, къ небесамъ онъ взывалъ,
Но въ отвтъ ему вылъ только дикій шакалъ.
И ушелъ изъ пустыни Васишта въ лса,
Въ царство сумрачной, грозной природы,
Гд украдкой на землю глядятъ небеса
Сквозь густые зеленые своды,
Гд слышны только птицъ да зврей голоса,
Да проносится шумъ непогоды,
Гд рычаніемъ тигръ нарушаетъ покой
Да змя шелеститъ пересохшей листвой.
И отшельникомъ кроткимъ онъ зажилъ въ лсахъ,
Въ позабытой зврями берлог,
Тамъ душ его мощной невдомъ былъ страхъ,
Были чужды и скорбь и тревоги,
Тамъ весь день проводилъ онъ въ горячихъ мольбахъ,
Были постъ и труды его строги,
И хоть неба лазурь сводъ древесный сокрылъ,
До небесъ его духъ тамъ свободно парилъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
‘До лазурнаго неба изъ чащи лсовъ,
Изъ обители скорби и гнва
Выше горныхъ вершинъ, выше звздныхъ міровъ
Вопль мой скорбный достигъ, Магадева!
Пусть зврей раздается немолкнущій ревъ,
Не боюсь я когтей ихъ и зва,—
И свободно пою пснь господнихъ чудесъ,
И внимаютъ мн птицы и зври, и лсъ’.
Пронеслися года, онъ стоитъ невредимъ,
Тварь живая въ немъ друга познала,
Тигръ ласкался къ нему, преклонясь передъ нимъ,
И, сокрывъ смертоносное жало,
Раболпно змя гибкимъ тломъ своимъ,
Словно плющъ, его станъ обнимала,
Приносился къ нему пестрыхъ птицъ караванъ
И играли, ласкаясь, стада обезьянъ…
И вщалъ Магадева: ‘Предъ ликомъ моимъ,
Передъ всми святыми богами
Нтъ Васишты сильнй, нтъ и равнаго съ нимъ,
Онъ тяжелымъ постомъ и трудами,
Неустанной мольбой, покаяньемъ своимъ
Власть стяжалъ надъ земными сынами,
Больше всхъ онъ обрлъ и святыни, и силъ,
Больше смертныхъ другихъ я его возлюбилъ.
Нын, сынъ мой, изыди, оставь мрачный лсъ,—
Долгихъ подвиговъ кончилось время,
И сошла благодать съ лучезарныхъ небесъ
На тебя, какъ желанное бремя,
Въ міръ повдать или власть господнихъ чудесъ,
Просвщать земнородное племя!
Ты стяжалъ себ силу и крпость мольбой,
И земные враги упадутъ предъ тобой’.
Наступила минута, и цль ужь близка,
Честь и слава теб, Магадева!
Оскорбителя дерзкаго дрогнетъ рука
Въ часъ ужасный отмщенья и гнва,
Пусть могуча десница его и крпка,
Побжитъ онъ, какъ робкая два,
Лишь предстанетъ Васишта, готовый на брань,
И подниметъ карающій мечъ его длань.
А Васишта задумчивъ изъ лса пошелъ
И, какъ откликъ изъ міра иного,
Доносился къ нему непонятный глаголъ,
Непонятное, чуждое слово:
‘Мщенье, мщенье!’ Зачмъ? Онъ въ душ не обрлъ
Ни обиды, ни гнва былаго,
Словно воды, чиста и прозрачна, какъ степь,
Стала дума, съ прошедшимъ порвавшая цпь.
Сталъ невдомъ ему гршной мысли языкъ,
Стало чуждымъ и самое мщенье,
Такъ отрадно ему, міръ такъ чудно великъ,
Такъ глубоко проникло смиренье
Въ обновленную душу, и вырвался крикъ:
‘Я несу благодать и прощенье!’
Такъ, на подвигъ вступивъ для вражды вковой,
Онъ забвенье обрлъ и любовь, и покой.
Н. Аксаковъ.