Василиса Премудрая
Василиса Премудрая
Василиса Премудрая, Гатцук Владимир Алексеевич, Год: 1894
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Источник текста: В.А. Гатцук — Сказки русского народа.
Издательство ‘ЭОС’, Москва, 1992 г.
OCR и проверка орфографии: Оскар Уайльд на английском
Скажем-ка про лето, про тепло, про весну про красну, про зиму студену… Слеталися птицы стадами, садилися птицы рядами, пели они, говорили, между собою рядили: ‘Кто у нас на море старший, кто у нас на синем младший? На море орел царем, на синем орлица — царица, дикие гуси — дворяне, черные грачи — крестьяне, сера утка — попадьей, коростель — дьячком, малые воробушки — крылошане, синички — молодицы, касаточки — красны девицы. А ворона-то — в ворах придорожных: летом ворона по амбарам, зимою ворона по дорогам, всякого она след перегребает, всякого ‘братом’ называет… На море филин — водовозом, на море журавль — перевозом, журавль по бережку ходит, людей перевозит, цветно платье не мочит… Эки, ведь, долгие ноги! Эко короткое платье!’
Это присказка, а сказка будет впереди.
Сдружились Мышь с Воробьем, стали они вместе жить, сообща корм добывать и такой промежду себя уговор положили, чтобы что ни промыслят-своруют — все пополам между собою делить.
Разжился раз Воробей маковым зернышком и несет его к Мыши: ‘На, кусай свою половину!’ А Мышь в ту пору голодна была, хвать — и откусила зерна три четверти. Рассердился Воробей, обругал Мышь ‘воровкой поганою’. Не стерпела Мышь обиды. ‘Сам-то ты кто? — говорит. — Потому тебя и Воробьем зовут, что вор ты и бить тебя надобно’. Слово за слово — передрались приятели, и в той драке Мышь у Воробья из хвоста все перья повыщипала.
Полетел Воробей к Льву, звериному царю, на Мышь жаловаться. Просит казнить ее лютой смертью за денной грабеж и обиду. ‘Срам, — говорит, — мне теперь, государь, без хвоста на улицу выйти: малые ребятишки и те насмехаются’. — ‘Ладно, — говорит Лев, звериный
царь, — разберем твое дело. Позвать ко мне Мышь-ответчицу!’ А Мышь, она хитра была, догадлива: идет к царю на суд, казанской сиротой прикинулась, левый глаз прищурила, на все ноги хромает, костылем подпирается. ‘Батюшка, могучий царь, — говорит, — взвел на меня Воробей напраслину. Сам он ни с того, ни с сего, в драку полез, выклевал мне, злодей, левый глаз, все ноженьки разломил, все суставы раздробил. Насилу я от него в нору схоронилася’. — ‘А кто ж ему, Воробью, хвост выщипал?’ — ‘Знать не знаю, царь батюшка, ведать не ведаю. А слыхала я точно от добрых людей, что такой он, Воробей, уж от роду: без хвоста и без совести’. Говорит тут Лев, звериный царь, Воробью: ‘Какие у тебя есть свидетели на то, что и вправду Мышь тебе, Воробью, хвост выщипала?’ — ‘Есть у меня свидетели верные: две сороки да ворона старая’. Не принял Лев, звериный царь, воробьиных свидетелей. ‘Не верю, — говорит, — я всему вашему птичьему роду, а сорокам да воронам разве только дурак, поверит!’ И прогнал он Воробья от себя с бесчестьем.
Полетел Воробей к Орлу, своему птичьему царю, пал ему в ноги и стал горько плакаться: ‘Защити, государь, меня, Воробьишку, холопа твоего верного, не дай моим детям напрасно с голоду помереть! Не вступишься ты своею силою — над нами, птицами, малые ребятишки насмехаться будут’. Услыхал Орел про неправый львиный суд да про то, что хулит Лев весь птичий род, — разгневался. Сейчас послал гонца Стрижа звать на свой суд Мышь-ответчицу. А Мышь сидит у норы, над Орлом насмехается: ‘Какой такой мне судья ваш птичий царь! Пусть-ка сам ко мне придет, я и ему перья повыщиплю’.
Как услыхал Орел про это — еще пуще разгневался. Шлет своего ближнего боярина, Ясного Сокола, ко Льву, чтобы выдал он ему Мышь-обидчицу головою, а не выдаст — выходил бы в поле со своею звериною ратью на смертный бой. Лев на своей неправде стал, не выдал Орлу Мышь-обидчицу, вышел в поле со своею ратью звериною, и начался тут между зверями и птицами страшный, смертный бой — из-за четверти макового зернышка.
Бились рати три дня и три ночи без отдыха — укрылось поле мертвыми телами, и птичьими, и звериными, потекли ручьи черной крови. На четвертый день стало подаваться звериное войско: притупились их когти вострые, поломались зубы крепкие. Подалось войско, не выдержало, и пустились звери наутек в леса дремучие, в болота топкие, в теснины горные, а птицы за ними в погоню кинулись.
Остался на побоище один Орел, птичий царь. Сидит он на высоком сухом дубе чуть живой, избитый, израненный.
О ту пору охотился царь в тех местах. Увидал он Орла и хочет его застрелить. Возговорил ему Орел человечьим голосом: ‘Не стреляй меня, царь-государь, возьми лучше к себе, пригожусь я тебе ко времени’. ‘На какое дело ты мне пригодишься?’ — говорит царь и опять в Орла целится. ‘Не стреляй меня, царь-государь, — молит опять Орел, — сослужу я тебе службу немалую. Возьми ты только меня к себе и корми три года, 3 три месяца и три дня, отращу я себе крылья и добром заплачу тебе’. Думает царь и никак придумать не может: чем ему заплатит птица Орел. Нацелился опять, хочет уж стрелу пустить — в третий раз молит его Орел: ‘Не стреляй меня, царь-государь, возьми лучше к себе, да корми три года, три месяца и три дня. Как верну я себе силу прежнюю, сослужу тебе службу великую’.
Смиловался царь над птицей Орлом, взял его к себе и стал кормить до поры до времени. А съедал Орел ни мало ни много — в день по три быка, да медовой сыты выпивал по три бочки. Кормит царь Орла, а сам думает: ‘Накладно будет мне такую птицу кормить: за три-то года всю скотину в моем царстве переест’. Вот прошел год, и велит Орел царю выпустить его в дремучий бор к высоким дубам силу пробовать. Выпустил царь Орла, взлетел тот за тучи темные, ударился с разлету грудью о сырой дуб — раскололся сырой дуб надвое. Говорит тут Орел: ‘Не собрался я еще, царь-государь, с прежней силою, корми меня еще год’. Прошел другой год, выпустил царь Орла в дремучий бор к высоким дубам. Взвился Орел в поднебесье и ударился с размаху грудью о сырой дуб — раскололся сырой дуб на десять частей. ‘Приходится тебе, царь-государь, еще целый год кормить меня: не собрался я с прежней силою’. Прокормил царь Орла все три года, три месяца и три дня. Стал Орел свою силу пробовать, полетел он в дремучий бор, взвился выше черных туч и ударился грудью со всей силы в самый большой дуб — раскололся сырой дуб с верху до корня на мелкие щепы. От того удара богатырского застонал, зашатался дремучий бор. Говорит царю могучий Орел: ‘Ну, теперь вернулась ко мне сила прежняя. Спасибо тебе, царь-государь, что ты меня, больного, вылечил, прокормил три года, три месяца и три дня. Садись ко мне на крылья могучие, понесу я тебя в свою сторону и заплачу тебе за твое добро’.
Сел царь на крылья Орлу, поднялся Орел высоко-высоко, выше леса стоячего, выше облака ходячего и полетел через синее океан-море.
На самой середине моря говорит Орел царю: ‘Погляди-ка, царь-государь, да расскажи: что за нами и что пред нами, что над нами и что под нами’. Отвечает царь: ‘За нами — море, пред нами — море, над нами — небо, под нами — вода’. ‘Так!’ — сказал Орел, встряхнулся, скинул с себя царя, и тот упал в море. Не дал Орел царю потонуть, подхватил к себе на крыло. Три раза так скидывал Орел царя вглубь морскую, три раза не давал погибнуть, после третьего раза его спрашивает: ‘Что, царь-государь, каково? Небось испугался?’ — ‘Испугался, — говорит царь, — да все надеялся, что ты не дашь мне утонуть’. — ‘То-то: познал, значит, ты теперь, царь-государь, смертный страх. В таком страхе был и я, когда на дубу сидел, а ты три раза в меня стрелять целился, так-то и я в ту пору думал: авось не застрелит, смилуется. Это тебе за старое, чтобы ты в памяти держал: каково смертный страх испытывать и милостивым быть’.
Перелетели Орел с царем море и говорит Орел: ‘Полетим мы с тобой, царь-государь, в медное царство, в гости к моей старшей сестрице, медного царства царице. Будем у нее в гостях пировать, станет она тебя дарить — не бери ты у нее ни злата, ни серебра, ни каменья самоцветного, а проси у нее медный ларчик с медным ключиком’.
Прилетели они к медному царству, в медный город, ударился Орел о сырую землю, оборотился добрым молодцем, и пошли они во дворец к Орловой сестрице, медного царства царице. Увидала сестра, обрадовалась, стала брата целовать, обнимать, к сердцу прижимать. ‘Братец ты мой родной, где ты пропадал? Больше трех лет я тебя не видела. Уж как я по тебе сокрушалася, горькими слезами обливалася, думала: нет тебя на белом свете’. ‘И лежать бы, сестрица, мне в могиле сырой, — говорит Орел — добрый молодец, — да спасибо товарищу: он меня к себе взял, вылечил, три года, три месяца и три дня кормил’. Посадила сестра их за столы дубовые, за скатерти бранные и не знает, чем потчевать. После угощенья стала она царю дары подносить. Повела его в подвалы глубокие, а в подвалах тех — казна несметная: злата и серебра кучи целые, каменья самоцветного углы навалены. ‘Бери, — говорит, — сколько тебе хочется’. Отвечает ей царь: ‘Не надо мне ни золота, ни серебра, ни каменья самоцветного, подари ты мне медный ларчик с медным ключиком’. ‘Ишь, чего захотел! — говорит царица, Орлова сестрица. — Не взыщи, любезный друг, ни за что на свете не дам тебе медного ларчика. Ступай, коли так, с пустыми руками’. Рассердился Орел — добрый молодец на сестру за такие ее речи, ударился о сырую землю, обернулся орломптицею, подхватил царя и полетел с ним прочь. ‘Братец дорогой, не сердись, вернись назад: не пожалею я и ларчика!’ — кричит вслед сестрица, медного царства царица. ‘Опоздала, сестра!’ — отвечает Орел.
Летит Орел по поднебесью и говорит царю: ‘Погляди-ка, царь-государь, да скажи: что за нами и что пред нами?’ — ‘За нами все небо в огне-зареве, точно страшный пожар, пред нами цветы цветут лазоревые’. — ‘Где пожар горит, там медное царство, где цветы цветут, там серебряное. В этом царстве живет моя средняя сестра, у нее ты проси себе серебряный ларчик с серебряным ключиком’.
И вторая сестра не захотела расстаться со своим ларчиком, и ее царство сжег Орел-царь.
Прилетели они в третье царство, к младшей Орловой сестрице, золотого царства царице. Спросил у нее царь ее золотой ларчик, и она ему ответила: ‘Не пожалею я ради брата родного ничего. Ты его у себя держал, лечил, кормил, воротил ему силу прежнюю, а мне — брата милого, бери себе на счастье золотой ларчик’. Взял царь ларчик, пожил, попировал в золотом царстве, а как пришло время расставаться, говорит ему Орел — добрый молодец: ‘Ну, прощай, царь-государь, не поминай лихом. Вот тебе мой добрый совет: не отпирай ларчика, пока домой не воротишься!’
Снарядил царь корабль, взял с собой золотой ларчик и поплыл по синему морю домой. Долго ли, коротко ли ехал он по морю-океану, только видит: среди моря остров стоит. И приказал царь пристать к тому острову. Вышел царь на берег и стал отдыхать, а потом вспомнил про ларчик и крепко захотелось ему узнать, что в нем, для чего Орел не велел ему отмыкать его до поры, до времени. Не утерпел он и отомкнул ларчик. И только что ларчик открылся, как явился пред царем золотой город. Смотрит царь и диву дается: как это из такого маленького ларчика целый город выскочил, и город чудесный: золотые дворцы и церкви словно жар горят, вместо камня на улицах — золото, через речки мосты перекинуты — из червонного. Обрадовался царь такому подарку, а потом пригорюнился: ‘Как, — думает, — собрать целый город в маленький ларчик, чтобы домой увезти?’ Сидит он на берегу, горюет, глядит вдаль на море синее. Вдруг вышел из моря неведомый человек и спрашивает: ‘Чего, царь-государь, пригорюнился?’ — ‘Как не горевать мне, добрый человек: не могу я в ларчик спрятать золотой город’. — ‘Этому горю я могу помочь. Соберу я в твой ларчик золотой город, только за это пообещай мне отдать то, чего дома не ведаешь’. Думает царь: ‘Что ему дома неведомо? Кажется, все знает’. Подумал и согласился. ‘Собери, — говорит, — мне золотой город в ларчик, отдам тебе то, чего дома не ведаю. В том мое царское слово!’ Только вымолвил царь, глядь: города нет, весь в ларчик убрался, а человек тот скрылся под водой. Взял царь ларчик, сел на корабль и поехал домой.
Приезжает царь домой, царица его встречает с радостной вестью: у нее сын родился. Обрадовался царь милому детищу, а сам плачет, заливается горючими слезами… Понял он, кому обещал сына: не простой человек выходил из воды, а в человечьем образе сам Царь Морской, водяное чудище. Плачет царь, а царице невдомек. Спрашивает она: ‘Царь-государь, о чем плачешь, с радости что ли?’ ‘И с радости и с горя’, — говорит царь и рассказывает, как и что с ним было. Поплакали они вместе, да делать нечего: слезами дела не поправишь. Открыл царь ларчик, раскинулся перед ним золотой город, и стали в нем жить царь с царицею, да сына растить.
А Иван-царевич растет, словно опара подымается, вырос и стал таким молодцом, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Думает царь: сколько ни держи сына у себя, а отдавать Морскому Царю надобно. Слово данное — свято, а царское вдвое. Вот, раз повел царь Ивана-царевича к синему морю, привел на берег и говорит: ‘Поищи-ка, сынок, моего перстня: обронил я его здесь на морском бережку’. И оставил Ивана-царевича одного, а сам домой ушел, Пошел Иван-царевич по берегу перстень искать, идет, вдруг навстречу ему старуха старая плетется, спотыкается, клюкою подпирается. ‘Куда, молодец, путь держишь?’ — ‘А тебе что за дело, старая ведьма!’ Ничего не сказала старуха, прошла мимо, а Иван-царевич думает: ‘Зачем я обидел старуху? Пойду-ка, ворочу ее да спрошу, где мне перстень искать: старые-то люди умны, догадливы’. Воротился он, догнал старуху и говорит: ‘Прости меня, бабушка, за мое грубое слово: больно уж мне досадно. Заставил меня отец перстень искать, а где я его найду?’ — ‘Не перстень искать заставил тебя твой батюшка, отдал он тебя на службу Морскому Царю, в подводное царство’. Заплакал Иван-царевич, услыхавши те старухины слова, а она говорит: ‘Не тужи, Иван-царевич, а слушайся меня: спрячься за тот смородинный куст, что стоит ближе к морю, и сиди. Прилетят на море купаться одиннадцать белых голубиц, красных-девиц, а после них двенадцатая, тоже белая, только с пестрыми крылышками, сбросят они свои крылышки и станут купаться, а ты подкрадись, да и утащи пестрые крылышки. Даст тебе за них девица выкуп — золотое колечко, и станешь ты ее суженым. Смело иди тогда в подводное царство к Морскому Царю’. Поблагодарил Иван-царевич старуху, пошел к синему морю, спрятался за смородинный куст, сидит ждет.
В полдень прилетели к тому месту одиннадцать белых голубиц, сбросили свои крылышки и обернулись красными девицами — одна другой краше. Кинулись они в воду и стали купаться: играют, плещутся, песни поют, серебристой пеной морской брызжутся. Вслед за ними прилетела двенадцатая голубица — с пестрыми крылышками. Сбросила она свои крылышки и стала купаться. И была та девица всех пригожее, всех красивее. Иван-царевич подкрался и утащил пестрые крылышки. Выкупались девицы, вышли из воды, стали, разбирать свои крылышки, хвать — а у младшей их нет как нет. Говорит младшая девица: ‘Сестрицы-голубушки, не ищите, улетайте без меня домой, не досмотрела я — сама и буду ответ держать пред Морским Царем, батюшкою’. Прицепили красные девицы крылышки, оборотились голубками и улетели домой.
Осталась младшая красавица одна, осмотрелась кругом и говорит. ‘Отзовись, выходи, добрый человек, у кого мои крылышки! Коли стар старичок — будь мне батюшка, коли старая старушка — будь мне матушка, коли красная девица — будь родная сестра, коли млад человек — будь сердечный друг’. Услыхал такую речь Иван-царевич, вышел из-за куста и подал крылышки красавице… ‘Ах, Иван-царевич, — говорит она, — что долго не бывал к нам в подводное царство? Мой батюшка, Морской Царь, на тебя сильно гневается, ступай скорей, да вот тебе золотое колечко, береги его да помни, что я — твоя суженая, Василиса Премудрая’. Сказала девица, обернулась голубкою и улетела прочь.
Спустился Иван-царевич в океан-море, шел-шел и пришел в подводное царство, прямо во дворец к Морскому Царю. Увидел его Царь и кричит: ‘Где ты был, пропадал? Отчего ко мне долго не бывал, не показывался? За такую провинность твою изволь сейчас приниматься за работу: есть у меня пшеницы триста скирд, а в каждой скирде по триста копен, к утру обмолоти все дочиста. Да смотри: ни скирд не ломай, ни снопов не разбивай, а не сделаешь: мой меч — твоя голова с плеч!’
Идет Иван-царевич от Морского Царя, а сам горько плачет. Увидала его из своего терема высокого Василиса Премудрая и спрашивает: ‘О чем, Иван-царевич, плачешь?’ — ‘Как мне не плакать? Велел мне Царь Морской к завтрашнему утру триста скирд обмолотить, да чтоб их не ломать и снопов не разбивать. А разве я могу это сделать?’ — ‘Ничего, Иван-царевич, не горюй! Это еще не беда: беда будет впереди. Ложись-ка спать: утро вечера мудренее’. Пришла ночь, лег Иван-царевич спать, а Василиса Премудрая вышла на крыльцо своего терема высокого и крикнула громким голосом: ‘Гей вы, слуги мои верные, муравьи ползучие! Собирайтесь все, что есть вас на белом свете, выбирайте зерно из скирд батюшкиных, да складывайте его в закрома!’ Набежало муравьев со всего света видимо-невидимо, выбрали зерно и сложили все в закрома за одну ночь.
Наутро призывает Ивана-царевича к себе Морской Царь и говорит: ‘Ну и хитер же ты, добрый молодец, видел я твою работу: чисто сделано. Дам я тебе другую задачу: слепи-ка мне к завтрашнему утру церковь из воску ярого. Сделаешь — молодец, а нет — мой меч — твоя голова с плеч!’
Идет Иван-царевич от Морского Царя, голову повесил, пригорюнился. Василиса Премудрая выглянула из окошка и спрашивает: ‘Чего, Иван-царевич, пригорюнился, повесил головушку?’ — ‘Как мне не горевать, Василиса Премудрая: приказал мне твой батюшка, Морской Царь, слепить в одну ночь церковь из воску ярого, а разве я сумею это сделать?’ — ‘Не кручинься, Иван-царевич, это еще не беда: беда будет впереди. Ложись-ка спать: утро вечера мудренее’. Ночью Василиса Премудрая вышла на крыльцо своего терема и крикнула громким голосом: ‘Гей вы, слуги мои верные, пчелки-работницы! Прилетайте всё сюда, что есть вас на белом свете, слепите мне церковь из воску ярого, чтобы к утру была готова!’ Откуда ни возьмись, слетелося пчел видимо-невидимо, и начали они работать: одни воск из ульев носят, другие лепят — и к утру церковь слеплена на славу.
Призывает наутро Морской Царь Ивана-царевича к себе и говорит: ‘Видел я твою работу: мастер ты лепить из воска, хитро сработано. Теперь дам я тебе третью задачу: есть у меня конь — на него еще никто сесть не осмеливался. Объезди ты мне этого коня, чтобы он под верхом мог ходить. Коли не справишься — голову тебе с плеч долой, а объездишь — выдам я за тебя из моих дочерей любую, какую себе выберешь’.
Идет Иван-царевич от Морского Царя и думает: ‘Ну, эта работа нетрудная: с конем справиться можно — не привыкать стать’. А Василиса Премудрая выглянула в окошко и спрашивает: ‘Что Иван-царевич, какую тебе задачу задал мой батюшка, Морской Царь?’ — ‘Да пустяковую: всего-то объездить коня неезженного’. — ‘Эх, Иван-царевич! Вот когда беда-то пришла неминучая! И в той беде я тебе помочь не могу: ведь конем-то этим будет сам мой батюшка, Морской Царь. Подхватит он тебя да понесет выше лесу стоячего, ниже облака ходячего и разнесет по чисту полю твои косточки’. — ‘Как же мне быть теперь? Научи, Василиса Премудрая’. — ‘Иди скорей, прикажи сковать себе палицу железную, весом в двадцать пудов. Как сядешь на коня и понесет он тебя — держись крепче, да бей его палицею промежду ушей без отдыха’.
Спал ли, не спал Иван-царевич, только наутро пошел в конюшню. Вывели ему коня неезженного: двадцать конюхов под уздцы держат, храпит конь, на дыбы становится, из ноздрей пар клубами валит. Сел Иван-царевич на коня — поднялся конь кверху и полетел выше леса стоячего, чуть пониже облака ходячего. Крепко держится Иван-царевич на коне, врезал коню в бока шпоры булатные, а сам бьет его промежду ушей двадцатипудовой палицей без отдыха. Сбавил конь свою прыть, стал спускаться пониже, а Иван-царевич, знай, его палицей охаживает. Опустился конь на сырую землю и стоит как вкопанный, весь пеною покрытый, словно мылом намыленный. Отвел Иван-царевич коня и пошел к себе в горницу.
Под вечер призывает его к себе Морской Царь. Сидит он сумрачный, сердитый, голова платком обвязана. ‘Ну что, Иван-царевич, объездил коня?’ — спрашивает. ‘Объездил, твое морское величество’. — ‘Коли так, я свое слово держу: приходи. завтра выбирать себе невесту. А сегодня мне что-то не по себе: голова болит’.
Раным-рано на другой день улучила Василиса Премудрая минуточку, свиделась с Ива ном-царевичем и говорит ему: ‘Как будешь сегодня выбирать себе невесту, помни, что я тебе скажу: обернет сперва батюшка, Морской Царь, нас, двенадцать сестер, кобылицами, смотри, примечай: на моей уздечке одна блесточка потускнеет, а у всех будут ясные. Выпустит потом он нас голубицами да насыплет нам гречихи — все мы будем клевать, одна я нет-нет, да и махну крылышком. В третий раз покажет он нас девицам, гляди-посматривай: у которой на щеку малая мушка сядет — ту и бери’.
Так и вышло, как говорила Василиса Премудрая. Вывел Морской Царь двенадцать кобылиц. Все — масть в масть, грива в гриву, хвост в хвост, у каждой уздечка наборная, серебряная. ‘Выбирай любую’, — говорит Морской Царь. Оглядел Иван-царевич уздечки: серебро на всех блестит, только, глядь, а у одной чуть-чуть бляшечка потускнела. ‘Вот моя невеста’, — говорит Иван-царевич и хватает ее за уздечку. ‘Плохую берешь, получше бы выбрал!’ — ‘Мне и эта хороша’. — ‘Ну, выбирай опять’.
Выпустил Морской Царь двенадцать голубиц: все белые, ровные, перо в перо, крыло в крыло. Насыпал гречихи, стали голубки клевать. Смотрит Иван-царевич, а одна голубка нет-нет, да и взмахнет крылышком. Схватил он голубку за крыло и говорит: ‘Вот эта самая — моя невеста’. Стал сердиться Морской Царь. ‘Больно хитер ты, я вижу, молодец, — говорит. — Своим ли только умом доходишь? Ну, выбирай в последний раз ту же. Не узнаешь — не быть тебе нынче живому!’ Явились пред Иваном-царевичем двенадцать красных девиц, все ровные: рост в рост, лицо в лицо, платье в платье. Глядит он: у одной на щеке малая мушка сидит. Схватил он ту девицу за руку и говорит: ‘Вот моя нареченная’. —
‘Ладно, быть по-твоему!’ — сказал Морской Царь, а сам, как туча черная, насупился.
Делать нечего, пришлось ему выдать свою дочь любимую, Василису Премудрую, за Ивана-царевича.
Счастливо живет Иван-царевич с молодой женой, только чуется ему недоброе: Морской Царь на него злобу в сердце держит. Да и соскучился он, стосковался по отцу, по матери, по дому, по родине. Оттого задумал он уйти из-подводного царства на Святую Русь и говорит Василисе Премудрой: ‘Уйдем-ка мы с тобой, Василиса Премудрая, подобру-поздорову на Святую Русь. Не житье нам здесь: хочет нас Морской Царь извести, со света сжить, да и соскучился я больно по отцу, по матери, по дому, по родине’. ‘Что ж, уйдем! — говорит Василиса Премудрая. — Только знай: будет за нами великая погоня. Разгневается Морской Царь, догонит нас и предаст лютой смерти, коли мы его хитростью да мудростью не проведем’.
Выждали темной ночи Иван-Царевич с Василисой Премудрою, сели на борзых коней и поскакали что есть духу. А перед тем, как сесть на коней, порезала себе Василиса Премудрая мизинный пальчик, капнула по капельке крови в трех углах своего терема и заперла двери крепко-накрепко. Вот приходят наутро посланные от Морского Царя, стучатся в дверь и говорят: ‘Просыпайтесь! Батюшка вас к себе зовет’. Отвечает им из угла одна кровинка: ‘Рано больно: не выспались’. Ушли посланные, ждали-ждали, опять в дверь стучат: ‘Не пора-время спать, пора-время вставать!’ ‘Встаем, одеваемся!’ — отвечает другая капелька. Приходят в третий раз посланные: ‘Батюшка Царь Морской гневаться изволит: что, мол, долго спят!’ ‘Сейчас придем’, — говорит третья капелька. Подождали посланные, опять в дверь стучатся, стучали-стучали, да так и не достучались ответа. Выломали дверь, глядь, а в тереме пусто. Доложили обо всем Царю, разгневался Морской Царь и послал погоню великую.
А Иван-царевич с Василисой Премудрой уж далеко-далеко скачут. ‘Ну-ка, Иван-царевич, — говорит Василиса Премудрая, — слезь с коня, припади ухом к сырой земле да послушай: нет ли погони от Морского Царя?’ Слез Иван-царевич с коня, припал ухом к земле и говорит:
‘Слышу я людскую молвь и конский топот’. ‘Это за нами погоня’, — говорит Василиса Премудрая и оборотила коней зеленым лугом, Ивана-царевича старым пастухом, а себя овечкою. Наехала погоня и спрашивает: ‘Эй, старичок, не видал ли ты молодца с красною девицей на борзых конях?’ — ‘Не приходилось, люди добрые. Сколько лет пасу на этом месте, ни птица мимо не пролетывала, ни зверь не прорыскивал’. Вернулась погоня к Морскому Царю с докладом: ‘Никого на пути-дороге мы не встретили, ваше морское величество, видели только: старик пастух овечку на зеленом лугу пасет’. ‘Что ж вы их, разини, не хватали: ведь это они и есть!’ — закричал Морской Царь и послал новую погоню.
Скачет Иван-царевич с Василисой Премудрой на борзых конях. ‘Ну-ка, Иван-царевич, — говорит Василиса Премудрая, — слезь с коня, припади ухом к сырой земле да послушай: нет ли погони от батюшки Морского Царя?’ Слез Иван-царевич с коня, припал ухом к земле и говорит: ‘Слышу я людскую молвь и конский топот пуще прежнего’. ‘Это за нами новая погоня гонит’, — сказала Василиса Премудрая и оборотила коней деревьями, Ивана-царевича старичком-священником, а себя ветхой церковью. Наехала погоня, спрашивает: ‘Не видал ли, батюшка, доброго молодца с красной девицей на борзых конях или пастуха с овечкою?’ — ‘Не приходилось, люди добрые, сколько лет служу, сам эту церковь строил, а с той поры ни птица мимо не пролетывала, ни зверь не прорыскивал’. Воротилась погоня и докладывает Морскому Царю: ‘Никого на пути-дороге не встретили, ваше морское величество, стоит только одна церковь ветхая, да в ней служит священник, старичок старенький’. — ‘Что ж вы церковь не ломали, старика не хватали, ротозеи: ведь это они самые и были!..’ Разгневался Морской Царь и сам поскакал в погоню.
А Иван-царевич с Василисой Премудрою уже далеко-далеко уехали. И говорит Василиса Премудрая: ‘Слезька, Иван-царевич, с коня, припади ухом к сырой земле да послушай: нет ли за нами погони от Морского Царя?..’
Слез Иван-царевич с коня, припал ухом к земле и говорит: ‘Слышу я конское ржание и топот: точно гром гремит’. ‘То за нами гонится сам батюшка, Морской Царь!’ — говорит Василиса Премудрая и оборотила коней глубоким озером, Ивана-царевича селезнем, а себя серой утицей. Прискакал Морской Царь, увидел озеро, а на нем утицу с селезнем, ударился о сырую землю и оборотился коршуном. Стал коршун налетать на селезня с уткою: хочет их убить до смерти. Вот-вот ударит селезня, а тот как нырнет в воду — ищи его. Хочет коршун утку убить, а утка как нырнет — только ее и видели. Бился-бился коршун, не мог ничего поделать с селезнем и уткою. Выбился из сил Морской Царь и убрался домой в подводное царство. А Иван-царевич с Василисой Премудрою выждали время и поскакали дальше.
Много ли, мало ли ехали они и приехали, наконец, на Святую Русь. Подъезжает Иван-царевич к родному городу и говорит: ‘Подожди меня здесь, Василиса Премудрая: пойду-ка я оповещу о тебе отца с матерью’. ‘Ступай, — говорит Василиса Премудрая, — только помни одно: как увидишь ты своих братьев и сестер, которых ты еще не видывал, не целуй их, а то навсегда меня позабудешь’. Пообещал Иван-царевич да и забыл свое обещание: как увидел своих новых братьев и сестриц, обрадовался: стал их целовать и забыл свою жену, Василису Премудрую.
Три дня ждала-поджидала Василиса Премудрая своего мужа у городских ворот — не вернулся Иван-царевич. Нарядилась она нищенкой, стала ходить по городу, искать пристанища и нанялась к бедной старушке в работницы. Живет она у нее, ждет, когда вспомнит про свою жену Иван-царевич.
А Ивана-царевича отец собрался женить на богатой королевне, соседнего короля дочери. Вот и кликнул царь клич по всему своему царству, чтобы собирались все его подданные поздравлять жениха с невестою да чтобы несли, по старинному обычаю, пироги на царский стол. Стала и старуха, Василисы Премудрой хозяйка, пирог стряпать. ‘Кому это ты пирог печешь?’ — спрашивает ее Василиса Премудрая. ‘Разве не знаешь: наш царь женит своего сына Ивана-царевича на королевской дочке, вот я и понесу пирог обрученным на стол’. ‘Испеку и я от себя пирожок’, — говорит Василиса Премудрая. ‘Куда тебе! Не пустят тебя во дворец: больно на тебе одежа плоха’. — ‘Ничего, бабушка, ты сама мой пирожок снесешь’. Испекла Василиса Премудрая пирог, а вместо начинки посадила в середку голубя с голубкою.
Идет во дворце пир горой. Сидят жених с невестой за столом, принимают они дары от богатых гостей, а от бедных поздравления. И старушка два пирога принесла. Стали резать пирог Василисы Премудрой, а из него вылетели голубь с голубкою, полетали-полетали они по горнице и сели на стол перед женихом с невестою. ‘Вспомни-вспомни, голубок, — говорит голубка, — как я была овечкою, а ты пастухом’. ‘Забыл-забыл, голубушка!’ — отвечает голубок. ‘Вспомни, вспомни, голубок, как я была церковью, а ты старичком-священником’. — ‘Забыл-забыл, голубушка!’ — ‘Вспомни-вспомни, голубок, как была я серой утицей, а ты селезнем’. ‘Забыл-забыл, голубушка!’ — отвечает голубок. ‘Ну-ка вспомни, как говорила тебе Василиса Премудрая, что ты ее позабудешь, коли поцелуешь своих братцев и сестриц!..’
‘Вспомнил, вспомнил!’ — закричал Иван-царевич, выскочил из-за стола и стал допрашивать: кто принес пирог с голубями? А Василиса Премудрая тут стоит между слуг и челяди нищенкой, узнал ее Иван-царевич, взял за белые руки, стал целовать, обнимать. ‘Батюшка, — говорит, — вот моя жена законная, Богом данная, не нужно мне другой жены!’ Тут пошли спросы-расспросы, рассказал Иван-царевич обо всем, как дело было, и задал царь на радостях пир на весь мир…
Около того пира и я ходил, мед-вино пил, по усам текло, да в рот не попало. Дали мне синь-колпак, стали в шею толкать, дали мне красный шлык — я в подворотню шмыг! Иду путем-дорогою, посвистываю. Вдруг летит сорока-белобока. Кричит: ‘Синь-колпак, синь-колпак!’ Я думал ‘Синь-колпак!’ — взял да и скинул. Летит ворона, кричит: ‘Красный шлык, красный шлык!’ А я думаю: ‘Краденый шлык’ — взял да и шлык на дороге бросил. Так-то и пришел со свадьбы, не солоно хлебавши!