ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ФЕЛЬЕТОНЫ
ФЕЛЬЕТОНЫ
С-ПЕТЕРБУРГЪ
1913
ВАШЪ НОВЫЙ ГОДЪ
ВАШЪ НОВЫЙ ГОДЪ
(Письмо на родину)
Ваш новый год, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1908
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Между Одессой и Петербургомъ ходитъ скорый поздъ. Въ полдень ему даютъ третій звонокъ на перрон одесскаго вокзала, а приходитъ онъ въ столицу на вторыя сутки въ девять утра, обратно онъ выходитъ вечеромъ и прибываетъ въ Одессу около шести часовъ посл обда. Если вы сосчитаете, то увидите, что по дорог туда онъ встрчаетъ первую полночь около Бердичева, а вторую нсколько дальше Двинска, на обратномъ пути первая полночь у него приблизительно въ Луг, а вторая гд-то не дозжая Ровна. По об стороны его полотна разстилается многоземельная, но тсная страна — черта еврейской осдлости.
Я встртилъ первое января 1904 года въ вагон близъ станціи Луга. Первое января 1905 года въ вагон за Двинскомъ. Первое января 1906 года въ вагон около Бердичева. Первое января 1907 года въ вагон гд-то не дозжая Ровна.— Я немного усталъ.
Въ этотъ разъ я никуда не похалъ и никуда не пошелъ. Люди Вны ждутъ первой январской полночи на площади у собора св. Стефана, веселятся и шумятъ, но я никуда не пошелъ. Я усталъ, я слишкомъ много шуму переслышалъ за эти четыре года.
У меня горла на стол моя лампа и въ печк рдли угольки, у меня былъ чай, диванъ. книги, опушенныя занавси и тепло въ комнат. Это было, вроятно, то самое что люди зовутъ мщанскимъ уютомъ. Ну, и пустъ. Я заработалъ свое право одинъ разъ дождаться новогодней полночи въ ласк домашняго тепла. Иногда надо жить, какъ вс живутъ. Если носишь постоянно не такія калоши, какъ у всхъ, то наконецъ душа не вытерпитъ. Перетянутымъ нервамъ лучшее лкарство шаблонъ. И, кром того, посл такой жизни именно шаблонъ представляетъ все очарованіе новизны.
Добрый австрійскій Богъ понялъ меня и устроилъ все какъ полагается въ книжкахъ для хорошаго зимняго вечера въ укромномъ уголк: на улиц гудлъ втеръ, выла отъ времени до времени проволока трамвая, а дома было тихо, вс ушли, печка не дымила и лампа не коптила, ветчина и масло попались хорошія. Завтра я нахлобучу шапку, подыму воротникъ и пойду своей дорогой по жесткому втру, но одинъ вечеръ можно провести въ мягко-нагртой ванн своего собственнаго, беззлобнаго, безмятежнаго эгоизма.
Такъ я сидлъ и праздновалъ самъ не знаю что. Люди Вны праздновали свой Новый годъ, вы отстали отъ нихъ на тринадцать дней (говоря вообще, для васъ это совсмъ немного) и празднуете свой Новый годъ на дв недли позже. Мн все равно, я люблю вс народы на свт и праздники всхъ народовъ, когда они ликуютъ о своихъ годовщинахъ и мн случится бытъ неподалеку, я просто радъ тому, что людямъ весело, и праздную въ душ ихъ веселый часъ — если только нтъ у меня въ тотъ самый день собственныхъ траурныхъ поминокъ.
Такъ я сидлъ и омывалъ запыленную душу покоемъ и воспоминаніями о далекихъ людяхъ и пробжавшихъ дняхъ, объ умирающемъ год и обо всей грустной алле лтъ, рожденныхъ и ушедшихъ за мою память. Гд я въ послдній разъ пилъ въ эту полночь шампанское и желалъ сосдямъ несбыточныхъ вещей? А, это было у васъ, въ вашемъ город, въ то милое наивное время пять лтъ назадъ. Помните ли вы. какъ было все тогда по другому? Городъ вашъ былъ тогда веселымъ и красивымъ городомъ, братоубійство еще не обезобразило его улицъ и не обратило въ пустыри, по которымъ, озираючисъ, прошмыгиваютъ рдкія тни. Сами вы ждали каждый день чего-то великаго и радостнаго. Какъ дти передъ елкой, вы много суетились и волновались. Внутренній огонь вашъ нарасталъ, что день, то жарче, и не было такой мелочи, для которой у васъ не хватило бы пылу и о которой вы не спорили бы съ увлеченіемъ и страстью. Все вамъ казалось страшно важнымъ, все играло, роль въ вашей жизни. Новая книжка толстаго журнала была событіемъ. Удачная статья производила впечатлніе большой политической побды. Не въ тонъ сказанное слово называлось измной. Пять лтъ ссылки на поселеніе считались драконовской жестокостью. Когда по улиц проходилъ актеръ, художникъ или писатель, вы толкали другъ друга въ бокъ и шептали: смотри, кто идетъ!
Теперь не то. Захолустный небывальщина, котораго легко было удивить, переродился. Не знаю, сталъ ли онъ умнй и лучше, но онъ навидался видовъ — навидался такихъ вещей, которыя, бытъ можетъ, изъ десяти поколній одному показываетъ исторія. Такъ же, какъ это было нетрудно въ т времена, трудно теперь овладть его пресыщеннымъ вниманіемъ, разбудить его исчерпанный энтузіазмъ, задть за одну изъ немногихъ еще не лопнувшихъ у него струнъ. Максимъ Горькій могъ бы теперь свободно показаться въ фойэ театра, это не собрало бы толпы. Коренные римляне рдко ходятъ глазть на новаго папу или на прізжаго заграничнаго монарха, они это предоставляютъ новоселамъ города: имъ самимъ уже неинтересно, они за тридцать вковъ видали и царей, и папъ куда большаго калибра, вообще видали событія, предъ которыми все величіе первосвященниковъ и королей подобно свчк подъ лучами солнца. На это немного похожа теперь ваша психологія. Когда теперь оглядываешься на т еще недавніе годы, кажется, что предъ тобою дтски-счастливая молоденькая двушка съ ясными глазами, нарядная въ своемъ незатйливомъ ситцевомъ платьиц, и хочется сказать: — Какое простенькое время.
Просто жилось и врилось тогда, и простыя пожеланія къ Новому году длали мы другъ другу въ невозвратимые вечера юношескихъ надеждъ. Я еще помню, чего я пожелалъ своимъ сосдямъ въ тотъ послдній канунъ, я имъ сказалъ: не пожелаю вамъ ни счастья, ни здоровья, ничего. У меня для васъ нтъ сегодня пожеланій. Но между нами только что невидимо явился нкто новый, годомъ зовутъ его люди, и не вамъ, а ему я хочу принести свое пожеланіе. Я ему желаю, запечатлть четыре цифры своего имени на вчныя времена въ памяти Россіи и человчества: я ему желаю свершить великое. Оттого я не пожелаю вамъ, людямъ, ни счастья, ни здоровья, ничего. Ибо счастье людей помха величію года. Чтобы стать великимъ, онъ долженъ перешагнуть черезъ ваше счастье. И сколько бы ни было между вами тхъ, кому суждено схоронить свое счастье и самую жизнь подъ стопами побдоноснаго года, и какъ бы ни близки ни были моему сердцу — да свершится.
Я разучился теперь говорить такія слова. Мн все таки кажется, что я вообще разучился говорить съ вами. Если бы я сидлъ сегодня за вашимъ столомъ, я бы не сталъ пить ваше вино и не сказалъ бы вамъ ни одного слова.
Я молчалъ бы съ вами не потому, что не врю больше къ великое. Напротивъ, я не сомнваюсь въ его неизбжности. Но душа моя холодна.
Я молчатъ бы оттого, что мн чужды ваше завтра, чужда ваша вра и чужды вы сами. Вы — единственные на свт, чьихъ праздниковъ я не длю. Ни одна ваша радость не задваетъ меня, ваши горести кажутся мн мелкими, ваши надежды жалкими и вся жизнь каша ничтожною. Когда вы плачете о своихъ увчьяхъ, мн противно, потому что вы размняли на полушки большую трагедію. Надо играть ее со стиснутыми зубами, съ блдными лицами, сухими глазами: вы ее ведете въ тон плаксивой жалобы, и мн тяжело смотрть на ваше надругательство. Когда же вы радуетесь или надетесь, непреодолимая волна отвращенія подымается къ моему горлу, потому что я вижу, за какіе гроши вы продаете свою радость, на какіе мелкіе крючки можно поймать вашу надежду. Я думалъ, что вамъ больше цна.
Оттого одно только могъ бы я сказать вамъ сегодня, будь я сегодня съ вами: мн вамъ нечего желать, потому что мн безразличенъ вашъ завтрашній день. Для меня существуетъ только мое завтра, только моя заря, въ которую врю всмъ трепетомъ моего существа, и ничего мн больше не нужно. Не могу я сказать: желаю вамъ счастья въ наступившемъ году,— это было бы неискренно. Ибо если вамъ на минуту покажется, будто вы счастливы, я надну трауръ и приду на вашъ праздникъ, осмю ваше легковріе, вышучу ваши тосты, прокаркаю надъ вами злую правду и отравлю каждую каплю вашего благодушества. Это единственное, что меня еще связываетъ съ вами: я хочу колоть правдою ваши глаза, опрокидывать ваши карточные домики, тушить ваши волшебные фонари съ пестрыми картинками, чтобы вы ясно видли предъ собою глухую стну и вокругъ себя унылую безнадежность, и сколько станетъ моей силы, я вамъ не дамъ ни на день забыться, я вамъ не дамъ тшить себя и мечтать.
Больше мн съ вами не о чемъ говорить, все остальное, чмъ вы живете, не интересуетъ меня, только насильно могу я сосредоточить свои мысли на вашихъ вещахъ и длахъ, лишенныхъ для меня всякой цнности,— и это мн съ каждымъ днемъ становится трудне. Съ каждымъ днемъ ростеть отдаленіе между мною и вашимъ міромъ: я уже съ трудомъ различаю, что у васъ тамъ копошится, и скоро, можетъ быть, совсмъ перестану различать.
Я не служу и не хочу служить ничему изъ всего того, что вамъ дорого. У васъ тамъ есть свои идеалы: я ихъ очень цню, но въ рукахъ у васъ они смшны и безплодны, поэтому я издваюсь надъ ними и надъ вами и буду бороться съ ними и съ вами, для торжества моей вры, всми путями и всми орудіями, во что бы то ни стало.
Я когда-то сильно чувствовалъ красоту свободнаго, не-рядового человка, ‘человка безъ ярлыка’, человка безъ должности на земл, безпристрастнаго къ своимъ и чужимъ, идущаго путями собственной воли черезъ головы ближнихъ и дальнихъ. Я и теперь въ этомъ вижу красоту. Но за себя я отъ нея отказался. Въ моемъ народ былъ жестокій, но глубокій обычай: когда женщина отдавалась мужу, она срзала волосы. Какъ общій обрядъ, это дико. Но воистину бываетъ такая степень любви, когда хочется отдать все, даже свою красоту. Можетъ быть, и я бы могъ летать по вольной вол, звенть красивыми пснями и купаться въ недорогомъ треск вашихъ рукоплесканій. Но не хочу. Я срзалъ волосы, потому что я люблю мою вру. Я люблю мою вру, въ ней я счастливъ, какъ вы никогда не были и не будете счастливы, и ничего мн больше не нужно.
Поздравляйте другъ друга съ Новымъ годомъ, если вамъ это не надоло. Я не вижу для васъ разницы между вчерашнимъ и ныншнимъ днемъ и не имю для васъ ничего, ни добраго, ни худого слова.
Вна, 1 янв. 1908.