ВАРВАРСТВО И УПАДОЧНИЧЕСТВО
ВАРВАРСТВО И УПАДОЧНИЧЕСТВО
I
II
III
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Варварство и упадочничество, Бердяев Николай Александрович, Год: 1916
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Бердяев, Н.А. Падение священного русского царства: Публицистика 1914—1922
М., ‘Астрель’, 2007.
Вопрос о взаимоотношении варварства и упадочничества — один из основных и самых острых вопросов философии культуры. Обычно вопрос этот стоял перед утонченной и отвлеченной мыслью и наводили на него главным образом течения в искусстве. Ныне вопрос этот ставится событиями мирового столкновения. Человек упадочный вдруг оказался способным проявлять силу, которую привыкли ждать лишь от человека варварского, со всеми положительными и отрицательными свойствами варварства. Вот поистине загадка, которую ставит перед нами современность. Человеческая культура на вершине своей имеет неотвратимый уклон к упадку. В культуре самой по себе не заложено возможности бесконечного развития. Она вечно должна обращаться к жизненным источникам, лежащим глубже ее. И в истории культура не развивалась по прямой линии, путем постепенного и неуклонного нарастания. Культура развивается периодами, она знает подъем и упадки. Всякий тип культуры проходит через период примитивно-органический, период классического расцвета и период упадка. Культура античная, не только величайшая из культур, но и вечный источник всякой культуры, явила величайший культурный подъем и величайший упадок. Но было бы ошибочно видеть в упадочничестве что-то исключительно отрицательное и бессильное. Упадочничество есть также и огромное утончение и усложнение, в нем есть своя красота и свой свет. В периоды упадочничества рождаются великие задачи, но нет сил для их осуществления. Упадочничество есть раздвоение, рождающее знание, знание, неведомое эпохам цельности. Но всякий раз, когда наступает упадок культуры, когда иссякают ее силы от слишком замкнутого и самодовлеющего существования, спасение идет от нахлынувшего на нее потока варварства. Есть варварство плоти и крови и есть варварство духа, не просветленное и не истонченное культурой, которое обновляет дряхлеющую культуру, дает новый приток сил. Весь античный мир со своей великой культурой погиб бы бесследно, если бы новая сила варварства по плоти и крови и варварства по духу, каким представлялось христианство, не вступила в историческую жизнь. То, что называют средневековым варварством, не только добило разлагавшуюся античную культуру, но и спасло ее для вечности.
И новая европейская культура не может избежать судьбы всякой культуры. Она фатально истощается и склоняется к упадку. Культура отрывается от истоков бытия, от жизненных корней. Она на вершине своей, в своем искусстве, науке, философии, государстве, праве, технике и т. п., начинает противополагать себя самой жизни, самому бытию, в ней наступает исчерпанность и декаданс. Конкретное бытие переходит в отвлеченное. Отвлеченное же бытие постепенно эвапорируется1. Нарушается грань, отделяющая реальность от призрачности. Плоть становится словом. Декаданс культуры дает последние цветы, прекрасные и утонченные. Мысль и творчество становятся все более утонченными и изощренными. Цельность окончательно теряется, старая органичность расчленяется и расслаивается, и раздвоение доходит до болезненного состояния. В латинской расе, которая органически и прямо связана с античностью и создала европейскую культуру, особенно чувствуется истощение и упадок. Вопрос о возможности возрождения латинской расы очень болезненно стоит в последние десятилетия. Этот вопрос волнует и пугает лучшие умы латинства. Давно уже говорят о том, что Франция находится в состоянии упадка, что французский народ вырождается, что великая усталость ощущается во всем латинстве. Это суждение стало общим местом. В отличие от расы латинской германская раса — варварская. Это она некогда хлынула на Рим и на античный мир и принесла с собой дряхлеющему миру иной дух и иную кровь. Германская раса не связана кровно с античностью. В германской культуре была варварская глубина и своеобразная чистота, но не было и нет утонченности и изящества. Лютер и Кант в известном смысле варвары, не знающие традиции и преемственности. В Германии менее чувствовалась упадочность и не стояла так остро проблема соотношения варварства и упадочности. Но признаки истощения чувствовали уже в Германии, и ведет оно не к рафинированному и изощренному упадочничеству, а к разложению, связанному с огрубением. Уровень духовной культуры Германии за последние десятилетия очень понизился.
Казалось, что во всей европейской культуре нет уже большого запаса сил, что все европейское человечество слишком испорчено и изнежено буржуазной культурой, слишком дорожит спокойствием, неспособно уже на героизм, на жертвы, на слишком большое напряжение. Упадочный человек, казалось бы, неспособен к великим делам в истории. И вот на этом склоне новой европейской культуры разразилась небывалая в истории мировая война. Народы, истощенные, избалованные и испорченные, призываются к небывалому напряжению всех духовных и материальных сил, к жертве и подвигу. Казалось, что то, чего требует продолжающаяся уже третий год мировая борьба народов, превышает человеческие силы. В начале никто не верил, что такая война может быть сколько-нибудь длительной. Но война все затягивается, и сил человеческих хватает, они черпаются из какого-то бездонного источника. И стало ясно, что культура не была особенно глубоким слоем, что тонкая ее пелена легко срывается, что упадок, истощение и ослабление культурного человечества не дошли до самой глубины, что в более глубоком пласте осталось еще варварство и есть еще неисчерпанные силы. Но варварство ныне приходит не со стороны, а изнутри, оно лежит под покровами культуры. Мировая война есть, конечно, частичная варваризация человеческой культуры, представляющая и серьезную опасность при слишком затянувшемся ее характере. Она, во всяком случае, вводит в европейскую культуру варварскую энергию, ибо она пробуждает древние инстинкты, делает жизнь более упрощенной и элементарной. Германцы первые обнаружили свое исконное варварство и соединили его с высокой, прямо футуристической технической культурой. Но и другие народы, вовлеченные в мировую борьбу, обнаруживают необычайную, варварскую энергию и силу. Упадочность преодолевается. Европейский человек отказывается от своих привычек к комфорту. Средний буржуа, любивший земные блага и наслаждения, переселяется в окопы и приспособляется к суровой жизни, одна мысль о которой привела бы его в ужас в мирное время. Когда началась война, то все почти впали в ошибку, думая, что война может продлиться не более полугода, что у современного человечества не хватит сил на более продолжительную войну. Но войне конца не видно, и силы человеческие еще не исчерпаны.
И вот тот народ, который казался наиболее упадочным и вырождающимся, оказался наиболее героическим. Я говорю о французах. Французы проявили наибольший героизм в эту войну, в них проснулась доблесть старой, средневековой, рыцарской Франции. Защита Вердена будет признана одной из самых героических страниц во всемирной истории войн2. Сознательный и самоотверженный патриотизм французов поистине изумителен и поучителен для всего мира. Доблесть не умерла в этих хрупких, вырождающихся, погруженных в буржуазное довольство французах. Франции грозил упадок и вырождение. Трагедия войны, поставившая Францию перед грозной опасностью, духовно возродила ее. Перед французами стал вопрос о дальнейшем свободном существовании их Франции, ‘la belle France’3. Для упадочничества война может быть спасительным варварством, она приводит в действие некоторые скрытые потенции человека. Кончается период слишком большого утончения и начинается период огрубения. В этом есть опасные стороны, угрожающие гибелью некоторым ценностям, но есть и возрастание силы: человек так устроен, что нуждается в страдании. Трагедия войны, напрягая все силы человека и проводя его через опыт страдания, преодолевает упадочность культуры. Это всего яснее во Франции. Не случайно итальянские футуристы, которые, в конце концов, варвары, признавали войну как способ обновления дряхлеющей расы. В этих варварски-футуристических призывах было очень много цинизма и очень мало трагизма. Призывать к ужасу войны для оздоровления и возрождения дряхлеющих и упадочных рас—безобразно и безнравственно. Война может быть принята лишь как величайшая трагедия и искупление. Но один из объективных смыслов ее нужно видеть в том, что она несет с собой конец культурной упадочности и расслабления, что она открывает новый исторический период, в котором может быть и тьма, но, несомненно, будут и возрождающие силы.
Мировая война выводит из состояния замкнутости европейской культуры, из самоудовлетворенности ее, приводящей к упадку. Она должна расширить горизонты культуры и открыть новые для нее источники. В этом направлении немалую роль сыграет то соприкосновение и сближение Востока и Запада, которое порождает нынешняя война. Но варварская стихия войны представляет и огромные опасности для всей человеческой культуры. Длительное ее действие отбрасывает к элементарному и ведет к огрублению. И перед нами стоит задача охранения более сложной и тонкой духовной жизни, синтезирование всего положительного, что есть в варварстве, со всем положительным, что было в упадочничестве, т. е. синтезирование силы и цельности со сложностью и утонченностью.
Бушующая стихия войны, все сметающая на своем пути, требует огромной духовной энергии, чтобы в буре этой уцелел образ человека, образ народа и образ человечества. Человек напрягает свои силы до высочайшей степени, черпая их не из верхнего слоя культуры, а из более глубокого источника, из исконного варварства. Но именно потому так сложна задача, стоящая перед человеком, и все напряжение сил человеческих должно быть направлено на укрепление образа человеческого, который может быть распылен в военном вихре. Поэтому нужно признать, что процесс, происходящий в человечестве под влиянием мировой войны, очень сложен, — он имеет свои положительные и свои отрицательные стороны, свои великие возможности и свои великие опасности. Потому мобилизация сил человеческих для дела войны не должна парализовать внутренней духовной работы человека.
Вопрос о соотношении варварства и упадочничества вступает в совершенно новый фазис. Упадочность культуры есть ее истончение и усложнение, есть все увеличивающаяся дифференциация, уводящая от первоначальной органической цельности, возрастающая оторванность от жизненных источников.
Эта упадочность будет преодолена. То истощение, которое грозит европейским народам после слишком продолжительной войны, не будет истощением от перекультурности. Это будет биологическое истощение от борьбы, от упрощения культуры и ее средств. Это уже совершенно иной мотив, противоположный мотиву упадочности. Упадочность будет преодолена, но грозит огрубление и упрощение культуры. Так было в начале процесса одоления античной культуры средневековым варварством. Человечество огрубело, и культура погрузилась во тьму. И лишь в позднем средневековье образовался новый тип культуры, более сложной, чем культура средневековья, но по-новому принявшей в себя античную культуру. То, что называют тьмой средневековья, лишь условно и поверхностно можно назвать тьмой. В действительности в эпоху средневековой тьмы была очень напряженная духовная жизнь и накоплялись величайшие возможности. Не без основания можно сказать, что наша эпоха подходит к новому средневековью4. На культурное человечество идет тьма, опускается ночь, и в этой тьме гаснет свет рационализма, свет нескольких столетий. В жизнь европейского рационального человечества входит иррациональное начало, опрокидывающее все планы слишком рационального устройства земной5 жизни. Но внутреннее солнце человеческой жизни не может и не должно погаснуть, оно будет светить во тьме и приведет к новому возрождению. Если мировая катастрофа угашает отраженный и слишком внешний свет рационализированной культуры, то этим она должна лишь более остро поставить задачу выявления внутреннего и первичного света в человеке. Мы у грани нового рождения. Ночь ведет к солнечному восходу. Мы должны до конца сознать, что ныне человечество стоит на перепутье и переживает один из величайших своих кризисов. Лишь такое радикальное сознание поведет к исканию новых источников света.
1917
Биржевые ведомости. 1916, No 16006, 25 декабря.
Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства. М., 1994, т. 1, с. 371-376 (под названием ‘Варварство и упадничество’).
1 То есть испаряется, улетучивается (от фр. evaporer — испарять, выпаривать).
2 Немецкая артиллерия открыла огонь по французским позициям напротив знаменитой крепости Верден 21 февраля 1916 г. После двухдневного обстрела началось наступление, но к 9 марта оно было остановлено. Атаки немцев на Верден продолжались до начала июня, так что это сражение стало самой продолжительной ‘битвой’ на протяжении всей войны. 24 октября французы перешли в контрнаступление, овладели первоначально поставленными целями и захватили 6 тысяч пленных.
3 Прекрасная Франция (фр.).
4 Подробное развитие этой темы Н.А. Бердяев дал в своей брошюре ‘Новое средневековье’ (Берлин, 1924). См.: Бердяев Н.А. Смысл истории. Новое средневековье. М., 2002.
5 В тексте газетной публикации — ‘земской’ (характерная для своего времени опечатка).