Генти Д. Лев Святого Марка, Варфоломеевская ночь: Романы
М.: Мир книги, Литература, 2010.
СОДЕРЖАНИЕ
Глава I. Изгнанники
Глава II. Важное решение
Глава III. В замке
Глава IV. Новый слуга
Глава V. В походе
Глава VI. Битва при Сен-Дени
Глава VII. Освобождение
Глава VIII. Третья гугенотская война
Глава IX. Важное поручение
Глава X. В пути
Глава XI. Королева Наваррская
Глава XII. Бегство
Глава XIII. В Лавале
Глава XIV. Штурм замка
Глава XV. Сражение при Жарнаке
Глава XVI. Богослужение в лесу
Глава XVII. Битва при Монконтуре
Глава XVIII. На родине
Глава XIX. В сетях
Глава XX. Набат
Глава XXI. Спасение
Глава XXII. Найден
Глава I ИЗГНАННИКИ
В 1567 году почти во всех южных городах Англии можно было встретить значительную колонию французских протестантов. В течение тридцати лет гугеноты подвергались во Франции жестоким преследованиям, более тысячи из них были зверски умерщвлены, и в то же время католиками принимались самые суровые меры, чтобы воспрепятствовать бегству протестантов. Около 50 000 гугенотов успели, однако, бежать за границу, преимущественно в Голландию, Англию и протестантские кантоны Швейцарии. Те из них, кто достиг берегов Англии, терпели в большинстве своем страшную нужду и добывали пропитание работой в портах, где высадились, или вблизи них. Одним из первых эмигрантов в Кентербери был некто Гаспар Вальян, прибывший туда в числе многих других в 1541 году с женой и свояченицей. Гугенотов в городе любили и жалели, удивляясь мужеству, с которым они переносили свои невзгоды. Каждый из них взялся за свое ремесло, а кто никакого ремесла не знал, брал первую попавшуюся работу. То были все трудолюбивые, набожные люди, по мере сил помогавшие друг другу.
Гаспар Вальян до бегства из Франции был крупным помещиком в Пуату, близ Сивре, и состоял в родстве со многими знатными семействами этой области. Он один из первых принял Реформацию. В течение нескольких лет ему не мешали исповедовать новое вероучение — первые гонения обрушились почти исключительно на бедных и беззащитных. Но когда все попытки Франциска I уничтожить новую секту не удались, его злоба и преследования обрушились на всех гугенотов без исключения. Тюрьмы быстро переполнились протестантами, в протестантских городах и селах были поставлены на постой солдаты, совершавшие над жителями страшные жестокости. Потеряв надежду на лучшие времена, Гаспар собрал сколько мог денег и направился со своей женой и свояченицей в Ла-Рошель, откуда на парусном судне перебрался в Лондон. Шум большого города был ему, однако, не по душе, и он переселился в Кентербери. Там он встретил несколько бедных соотечественников, также покинувших родину. Один из них, ткач по ремеслу, сильно нуждался, не имея средств обзавестись ткацким станком. Гаспар взял его к себе в компаньоны, вложив вдело все свои средства, и в то время как его компаньон Лекок выделывал ткани, он взял на себя торговую часть предприятия.
Французская колония в Кентербери увеличивалась, и потому нетрудно было найти искусных работников, дело пошло отлично и стало давать большую прибыль, несмотря на то, что несколько подобных же предприятий уже было устроено гугенотами в Лондоне и в других местах.
Свояченица Гаспара, Люси, стала давать уроки французского языка дочерям горожан и мелких дворян, живших близ города, а три года спустя вышла замуж за зажиточного молодого землевладельца, Джона Флетчера, владевшего в двух милях от города фермой в сто акров. Вскоре после рождения первого ребенка, мужа ее постигло несчастье: однажды вечером, когда он возвращался домой с рынка, его переехал какой-то пьяный возница, и жизнь его несколько месяцев находилась в опасности, хотя он затем и оправился, но навсегда потерял способность владеть ногами.
С того времени Люси стала заведовать делами фермы, и, благодаря ее энергии, дела шли весьма удачно. Чистота и порядок в доме служили предметом общего удивления друзей ее мужа, а по делам фермы она пользовалась советами Гаспара Вальяна и применяла французский способ обработки земли, в то время значительно опередивший английский, при этом нанимала в работники своих соотечественников. Мало-помалу она заменила посевы хлебов овощами, которые, благодаря хорошему удобрению и заботливому уходу, достигали такой величины и таких качеств, что приводили в восхищение всех соседей и охотно покупались горожанами. И вместо того, чтобы разориться, как предсказывали друзья Джона Флетчера, Люси стала получать с фермы значительный доход. Управляя домом и фермой, Люси не забывала и своего больного мужа, которого окружила самым заботливым уходом. В это время Люси уже отлично говорила по-английски, а муж ее выучился по-французски, В доме соблюдались обычаи гугенотов, и утром и вечером на ферму Флетчера собирались для молитвы соседи гугеноты с своими семьями и прислугой.
Когда Джон Флетчер настолько оправился, что мог осмотреть свою ферму, его поразило большое число работников: прежде их было всего четверо, а теперь работало двенадцать.
— Дорогая Люси,— сказал он с беспокойством жене,— я знаю, что ты отличный управляющий, но такая маленькая ферма, как наша, не может оплачивать стольких работников. Это может разорить нас.
— Нет, Джон, я не хочу разорять тебя. Помнишь ли ты, сколько у тебя было денег, когда, год тому назад, с тобой случилось несчастье?
— Помню: было тридцать три фунта стерлингов.
Люси вышла из комнаты и вернулась с кожаной сумкой.
В ней оказалось сорок восемь фунтов. Пятнадцать лишних фунтов составляли в те времена значительную сумму. Джон Флетчер с изумлением взглянул на жену.
— Не может быть, Люси, чтобы все эти деньги были наши. Вероятно, твой зять помог нам!
— Ни одним пенни,— сказала она смеясь.— Деньги твои, и все они выручены с фермы. Для выращивания овощей нужно иметь больше рабочих рук, чем при посеве хлеба, и, как ты сам видишь, мы не в убытке.
Ферма благоденствовала, но хозяин ее выздоравливал медленно. Правда, его иногда носили по имению на ручных носилках, но это случалось редко, потому что такие прогулки утомляли его. Обыкновенно он лежал на кушетке в кухне фермы, откуда мог видеть, что делалось в поле, а в теплые летние дни его выносили на свежий воздух в тень большого вяза, который рос против дома.
Между тем подрастал сын его Филипп. Отец научил его читать, а когда настало время, его стали посылать в школу в Кентербери. Сам Джон Флетчер был высокого роста и отличался замечательной физической силой, до своей женитьбы он считался чуть ли не первым борцом в округе. Филипп походил на отца как силой, так и мужеством, и мать его нередко покачивала укоризненно головой, когда он после схватки со школьными товарищами являлся домой с подбитым глазом и в изорванном платье, но в таких случаях отец всегда принимал его сторону.
— Не жури его, Люси,— сказал он однажды.— Мальчику уже одиннадцать лет, пора ему уметь постоять за себя. Научи его любить Бога, быть честным, правдивым, но не мешай ему развивать свои силы. В наше время необходимо всем учиться владеть оружием. Вот и твоим соотечественникам придется скоро взяться за оружие в защиту своей жизни и веры против жестоких притеснителей, и ты сама говорила мне недавно, что многие ваши молодые люди уже собираются вернуться на родину защищать своих братьев. К счастью, наша королева протестантка, и мы можем спокойно молиться Богу по-своему. Но не то у нас было во времени королевы Марии, и может статься, что у нас снова возникнут смуты, если наша королева выйдет замуж за католика. Кроме того, всем известно, что Филипп Испанский домогается подчинить себе Англию, и потому каждый из нас должен быть готовым в любую минуту взяться за оружие для защиты веры и отечества. В Голландии и Франции наши собратья по вере подвергаются жестоким преследованиям, и легко может случиться, что мы пошлем им войска на помощь. Словом, я желаю, чтобы сын мой был не только хорошим христианином, но и храбрым воином. Вот почему я не бранил Филиппа, когда он являлся домой в синяках и в разорванном платье. Если мальчик не отстает от своих сверстников, то и в будущем будет хорошим товарищем, и потому я нахожу, что кулачный бой, в котором наши мальчики испытывают свои силы, служит хорошей подготовкой к тем рыцарским упражнениям, которым, как ты мне рассказывала, обучаются французские дворяне. К сожалению, мы, англичане, не учимся владеть оружием, у нас даже не соэлюдается закон, предписывающий всем юношам упражняться в стрельбе. Но в Кентербери есть несколько благородных горожан, и среди них мы, наверное, найдем Филиппу хороших наставников.
Люси не стала противоречить мужу, однако решила заручиться содействием Гаспара Вальяна, чтобы уговорить его не воспитывать в мальчике воинственные наклонности. И когда Гаспар, по обыкновению, зашел с женой вечером на ферму, она обратилась к нему с этой просьбой. Но Гаспар оказался вполне согласен с ее мужем.
— Если бы времена были другие,— ответил он ей,— я посоветовал бы воспитать в мальчике будущего фермера, но в наши дни мечом действуют не ради славы, но ради права спокойно молиться Богу. Наверное, протестанты вскоре поднимут оружие на защиту своих прав, потому что преследования против них с каждым годом становятся ожесточеннее. Если бы Господь не призвал к себе Генриха Второго и Франциска, Франция уже давно сделалась бы ареной братоубийственной резни. В настоящее время в Пуасси созван собор, на котором наши лучшие проповедники в присутствии юного короля, принцев и всего двора обсуждают вопрос о вере вместе с кардиналом Лотарингии и прелатами римской церкви. Возможно, что по окончании собора издан будет указ, разрешающий гугенотам совершать свое богослужение, но это наверное приведет в бешенство Гизов и всех папистов, подстрекаемых Римом и Филиппом Испанским, и тогда возникнет кровопролитная борьба, в которой нередко отец будет сражаться против сына и брат против брата.
— Но, Гаспар, не будет же война длиться целые годы?
— Она может длиться в течение нескольких поколений,— отвечал мрачно Вальян,— и кончится лишь тогда, когда из Франции совсем изгонят реформаторскую веру, или вся страна будет протестантской. Та же судьба ожидает и Голландию: там или испанцы истребят всех протестантов, или голландцы свергнут владычество Испании. Англия вынуждена будет присоединиться к одной из воюющих сторон, потому что если паписты одержат верх во Франции и Голландии, то Испания и Голландия сообща пойдут на нее войной. Мне кажется, мы находимся накануне долгой, кровопролитной борьбы, и потому я советую воспитывать мальчика так, чтобы он впоследствии умел защищать мечом свои права. Если бы у меня были сыновья, я воспитывал бы их именно в этом духе. Может случиться, что Филиппу никогда не придется взяться за меч, но потраченное на воинские упражнения время все-таки не будет потеряно, потому что они развивают силу, ловкость и энергию. Не забывай, Люси, что в нем течет благородная кровь наших предков, и радуйся тому, что твой муж хочет дать ему такое воспитание, какое не часто дается в Англии молодому человеку.
Таким образом, благодаря отцу и родственникам французам, Филипп Флетчер получил не совсем обычное для английских мальчиков воспитание. У гугенотов он научился быть мужественным, решительным и в то же время скромным. Ростом он был несколько выше среднего и худощав, но зато состоял из мускулов и нервов и в борьбе со своими товарищами по школе обнаруживал превосходство. Умением держаться, ловкостью и живостью он напоминал более своих французских предков, а во всем остальном был истым англичанином: волосы его были светло-русые, а глаза синие, блестевшие смелостью и веселостью. Но смеялся он редко, вращаясь постоянно среди гугенотов, находившихся всегда в мрачном настроении, он научился подавлять свои радостные чувства, которые могли бы показаться им неуместными, и оставался степенным и молчаливым слушателем их бесед о несчастной родине. Но когда он находился среди своих школьных товарищей — англичан, то участвовал с ними во всех спорах и играх, а в случае ссоры принимал всегда сторону слабых и обиженных.
Однако большую часть времени он проводил в колонии гугенотов и у своего дяди. Тут у него было также много сверстников, они ходили в свою школу и обучались у пастора своей церкви. Среди этих юношей-французов велись обычно серьезные, озабоченные разговоры. Не проходило недели, чтобы несколько беглецов, проезжавших через Кентербери, не приносили тревожных вестей с родины о страданиях их собратьев, друзей и родственников, и главным предметом разговоров у молодых гугенотов всегда были политические события.
Уступки, сделанные гугенотам после религиозного собеседования в Пуасси, привели в ярость католиков, а зверский поступок герцога Франсуа Гиза послужил поводом к войне, проезжая с большим отрядом через город Васси в Шампани, он увидел гугенотов, отправлявших богослужение в с вине, и напал на них. Около шестидесяти человек, в том числе множество женщин и детей, были бесчеловечно убиты и более ста ранены. Протестанты требовали, чтобы герцог Гиз был наказан, но на это справедливое требование не обратили внимания. Напротив, въезжая, несмотря на запрещение Екатерины Медичи, в Париж, он был принят народом с королевскими почестями. Кардинал Лотарингии, брат герцога, сам герцог и его сторонники, коннетабль Монморанси и маршал Сент-Андре, заняли в столице такое грозное положение, что Екатерина Медичи вынуждена был а уехать из Парижа в Мелен, в надежде с помощью протестантов ослабить власть Гиза в государстве. Оставил Париж и принц Конде с дворянами-гугенотами, и к нему стали стекаться протестанты со всех концов Франции. Адмирал Колиньи, лучший из вождей гугенотов, колебался начать междоусобную войну во Франции, но увещания его благорюдной жены, братьев и друзей одержали верх над его нерешительностью. Конде вышел из Mo во главе полутора тысяч солдат с целью захватить в плен юного короля, но Гизы предупредили его. Тогда он направился в Орлеан, который сделал своей главной квартирой. Число восставших во Франции гугенотов было так велико, что враги их были поражены.
Гугеноты быстро овладели многими важными городами и благодаря внушениям своих вождей вели себя как люди, сражающиеся только за право свободного служения Богу, и их можно было обвинить разве в том, что в порыве ненависти к римской церкви, преследовавшей их уже в течение тридцати лет, они уничтожали образа и статуи в католических храмах тех городов, которыми им удавалось овладеть. Этого нельзя было, впрочем, сказать о Юго-Восточной Франции. Там преследования гугенотов были особенно жестоки, и еще незадолго перед тем войска Папы устроили жестокую резню в городе Оранже. Вскоре после того вождь протестантов, Адреш, овладел этим городом и отомстил за гугенотов такой же жестокой резней. Но если первая резня в Оранже доставила вождям католиков радость и заслужила их одобрение, то поступок Адреша вызвал среди протестантов всех классов бурю негодования. Раздраженный Адреш перешел на сторону католиков и позже сражался против гугенотов, дело которых опозорил своим поступком.
Англия также приняла некоторое участие в войне. После долгих колебаний алчная королева Елизавета решилась наконец послать во Францию в помощь протестантам шеститысячное войско для занятия Гавра, Дьеппа и Руана, но с тем условием, чтобы эти три города были уступлены Англии. Напрасно Конде, Колиньи и ее собственные министры просили не ставить Франции такого позорного условия, представляющего и для Англии слишком мало выгод, королева все-таки настаивала на своем. Немудрено, что вскоре ее стали ненавидеть за ее алчность и коварство не только католики, но и протестанты.
Войска противников встретились 19 декабря 1562 года. Католики располагали шестнадцатью тысячами пехоты, двумя тысячами конницы и двадцатью двумя пушками, у гугенотов было четыре тысячи конницы, восемь тысяч пехоты и пять пушек. Конде быстро разбил швейцарских копейщиков Гизов, а Колиньи рассеял кавалерию коннетабля Монморанси, который при этом был ранен и попал в плен, но пехота католиков одолела пехоту гугенотов, состоявшую большей частью из молодых солдат, присланных германскими князьями, при первом же натиске неприятеля они обратились в бегство. Лошадь Конде была убита, и сам он, в свою очередь, взят в плен, Колиньи вынужден был отступить хотя вывел с поля битвы как конницу, так и остатки пехоты в полном порядке.
Потеря Конде была тяжелым ударом для гугенотов, но и противники потеряли маршала Сент-Андре, который был убит, и коннетабля Монморанси, попавшего, как сказано, в плен. К Колиньи подходили подкрепления, затем прибыло известие, что герцог Гиз убит каким-то фанатиком. Все это уравнивало шансы противников.
Обе стороны, естественно, желали мира. Начались переговоры, и мир был заключен на следующих условиях: владетельным князьям-протестантам были возвращены их владения и все права, дворянам разрешалось совершать богослужение у себя на дому, а прочим протестантам — в предместьях и в двух местах в стенах каждого из тех городов, которые в момент подписания договора находились в их власти. Последствием этого соглашения было то, что король издал Амбуазский эдикт, обеспечивший Франции мир на четыре с лишком года.
Глава II ВАЖНОЕ РЕШЕНИЕ
Однажды в июне 1567 года Гаспар Вальян и его жена посетили ферму Флетчера.
— Я пришел, Джон, поговорить с тобой о Филиппе,— сказал Гаспар.— Через несколько месяцев ему исполнится шестнадцать лет, а ростом он уже выше меня. Его учителя Рене и Постав сообщили мне, что он не хуже их владеет мечом и рапирой, а оба они, как ты сам знаешь, искусные бойцы. Они уверяют, что Филипп уже может состязаться не только с любым французским дворянином его лет, но даже с несколькими. Пора нам подумать о его будущности.
— Я уже много думал об этом, Гаспар,— ответил Джон.— Хотя мальчик вырос у меня на глазах, я все-таки не всегда понимаю его. Когда он смеется или шутит с кем-нибудь, мне кажется, что я узнаю в нем самого себя, и вспоминаю то время, когда я участвовал с товарищами в играх и брал призы. Когда же он говорит со мной или с матерью или отдает от ее имени приказания рабочим, он слишком серьезен и спокоен и походит, скорее, на знатного дворянина. Мне кажется, Гаспар, что мы ошиблись, дав ему такое воспитание, и для него было бы лучше, если бы мы сделали из него простого фермера.
— Нет, нет,— прервал Гаспар Вальян,— мы сделали из него хорошего человека, и мне кажется, что он унаследовал лучшие качества англичанина и француза. Но главное, Джон, он хороший христианин и ненавидит всех гонителей вашей веры, будь они французы или испанцы. Мне кажется, ему следует дать побольше свободы. Недурно было бы послать его к нашим родственникам во Францию, пусть людей посмотрит и себя покажет.
— Этого самого желает и Люси, и я уже решил исполнить ее желание.
— Я давно уже собирался высказать тебе свои намерения,— продолжал Гаспар.— Богу не угодно было благословить нас детьми, и потому Филипп, которого мы считаем как бы своим сыном, будет нашим единственным наследником. Несмотря на то что я много помогал и помогаю моим бедным соотечественникам, я с Божией помощью скопил за последние двадцать лет значительное состояние и, кроме того, купил по соседству два больших участка земли. Правда, Филипп не выказывает желания ехать во Францию, но когда он слушает письма наших друзей или рассказы беглецов, покинувших свои разрушенные жилища, то, как я заметил, краска негодования выступает на его лице и пальцы его судорожно сжимаются. Очевидно, он готов присоединиться к протестантам против их жестоких притеснителей. Не менее сочувствует он и успехам голландцев в борьбе их с испанцами, в которой принимают участие многие из наших соотечественников. Теперь во Франции перемирие, и Филиппу представляется благоприятный случай посетить своих родных. Как ты знаешь, нам сродни известный вождь гугенотов граф де-Лану, он приходится Филиппу по матери двоюродным братом, и с его помощью нам, может быть, удастся получить обратно земли, конфискованные после нашего бегства. Итак, отпусти его, Джон. Я, со своей стороны, снабжу его достаточными средствами, чтобы он мог не только с честью явиться к своим родственникам, но в случае войны и собрать человек пятьдесят под знамена Конде и протестантов.
— Благодарю тебя, Гаспар, за твое щедрое предложение, но я должен сначала переговорить об этом с Люси. Я, со своей стороны, вполне разделяю твое мнение и охотно отпущу сына сражаться за свободу совести.
Два дня спустя Джон Флетчер имел продолжительный разговор с сыном. Филипп был в восторге от предстоящего путешествия и радовался при мысли, что ему, может быть, придется сражаться за гугенотов под начальством тех славных полководцев, с именами и подвигами которых он был уже давно знаком.
— Мне жаль расстаться с тобой, Филипп,— сказал в заключение отец,— но я, к сожалению, не могу сопровождать тебя. Если во Франции снова вспыхнет война, то сражайся за правое дело и не опозорь имени своих славных предков. Помни это, сын мой. Ступай теперь к своему дяде и поблагодари его за все, что он для тебя делает.
В тот же вечер Джон Флетчер узнал, что жена Гаспара поедет с Филиппом.
— Мария давно желала повидаться с родными,— сказал ему Гаспар.— Графиня де Лаваль, сестра твоей жены и Марии, уже несколько раз приглашала нас навестить ее. Филипп, кстати, проводит туда свою тетку, погостит там и познакомится со своим кузеном Франсуа. Я сам хотел было ехать с ними, но не решаюсь оставить на произвол судьбы фабрику. Филиппу будет лучше выступить в свет вместе с кузеном Франсуа, а в случае войны они могут вместе же поступить под начальство отважного де Лану. Я закажу Филиппу необходимое платье и выпишу из Лондона хорошее оружие. Вчера я уже писал моим корреспондентам в Лондоне и в Саутгемптоне, чтобы они подыскали судно, отправляющееся в Ла-Рошель. В настоящее время протестантам небезопасно путешествовать по Франции без вооруженных провожатых, все дороги кишат распущенными солдатами и разбойниками, а в деревнях происходят постоянные волнения, поэтому я напишу своему клиенту в Ла-Рошели, чтобы он подыскал для Филиппа четырех надежных молодцов и купил бы необходимых для дальнейшего путешествия лошадей.
Шесть недель спустя Филипп Флетчер высадился в Ла-Рошели с теткой и ее служанкой. Когда судно вошло в гавань, приказчик купца, с которым списался Гаспар Вальян, явился на борт и просил госпожу Вальян и ее племянника остановиться в доме его хозяина. Они пошли в сопровождении носильщиков, несших их багаж. Ла-Рошель был вполне протестантский город, жители его с виду мало чем отличались от горожан Кентербери, и путники наши не привлекли к себе особенного внимания, так как Филиппа легко было принять по костюму за джентльмена-гугенота, а его тетку — за богатую купчиху.
Купец встретил наших путников на пороге дома.
— Как я рад видеть вас снова, госпожа Вальян,— сказал он.— Ведь уж двадцать лет прошло с тех пор, как вы с сестрой и своим добрым мужем провели у меня несколько дней, пока вам наконец удалось бежать отсюда на английском судне. Да, плохие были времена, а после наступили и того хуже! Но с тех пор, как мы наконец поднялись на наших притеснителей, дела наши пошли лучше, и вот уже за последние пять лет у нас не было ни резни, ни убийств. Вы мало изменились, сударыня, с тех пор как я вас видел в последний раз.
— Я жила спокойно и счастливо, господин Бертрам, и за все это время не испытывала таких ужасов, какие случались здесь с вами. Не понимаю, почему бы католикам и протестантам не жить в мире между собой. Ведь живут же они мирно в Англии.
— Мы ничего лучшего не желали бы, сударыня.
Купец провел гостью в верхний этаж, в большую, прекрасно обставленную комнату и предупредительно снял плащ с госпожи Вальян.
Когда Филипп, рассчитавшись с носильщиками, вошел в комнату, госпожа Вальян представила его хозяину.
— Вот мой племянник,— сказала она,— Муж мой уже писал вам о нем.
— Добро пожаловать, молодой человек,— приветствовал Филиппа купец.
— Удалось вам добыть лошадей и нанять нам четырех провожатых? — спросил его Филипп.
— Да, все готово. Завтра вы можете отправиться в путь. Для вас, сударыня, я достал дамское седло, а служанка ваша может поместиться на одном коне с одним из провожатых. А для вас, молодой человек, я купил такого коня, которым вы, надеюсь, останетесь довольны.
— Надежны ли нанятые вами люди?
— О да! Все они гасконцы и участвовали под начальством Колиньи в последней войне. Мне рекомендовал их мой друг, на виноградниках которого они работали последние два года. Он говорил, что все они честные, расторопные молодцы и покинули его, полагая, что вскоре снова настанет смутное время, и намереваясь поступить к какому-нибудь гугеноту, чтобы выступить с ним в поход. Я нанял их с тем, что в конце месяца вы можете уволить их, если будете недовольны ими, и что они, в свою очередь, могут покинуть службу у вас, если она им не понравится. Оружие у них есть, коней для них я купил, равно как и лишнюю лошадь для вашего багажа. Для вас же я не нанимал слуги, предоставив вамсамим выбрать себе слугу по своему вкусу.
— Пока я обойдусь и без слуги,— ответил Филипп.
— Иметь хорошего слугу очень важно,— заметил купец,— только нелегко найти честного и преданного.
— Кроме того,— заметила госпожа Вальян,— необходимо, чтобы он был протестант самых строгих правил.
— Сударыня,— заметил купец,— желательно, конечно, чтобы он был гугенот и, во всяком случае, не папист, но вашему племяннику нужно прежде всего, чтобы слуга был хорошим поваром и конюхом.
После обеда Бертрам повел Филиппа в конюшню смотреть купленных коней. Когда конюх вывел его коня, Филипп пришел в восторг от прекрасного животного.
Глава III В ЗАМКЕ
Через два дня путники наши благополучно прибыли к замку графини де Лаваль. По дороге все поражало Филиппа своей новизной: архитектура церквей и деревень, костюмы народа, способы обработки земли — все это сильно отличалось от того, что он привык видеть в Англии. В некоторых селениях, где католики составляли большинство, народ посматривал недружелюбно на маленький отряд, но в других им почтительно кланялись, а когда отряд останавливался, спутников Филиппа осаждали вопросами о новостях, о намерениях двора, о положении Конде, о шансах на продолжительность мира и тому подобном.
С места последней остановки госпожа Вальян послала с одним ратником письмо своей сестре, чтобы предупредить ее о своем прибытии. Раньше она уже писала ей из Ла-Рошели. На пути они встретили посланного графини, выражавшей свою радость по поводу приезда сестер и сообщавшей, что Франсуа с нетерпением ожидает своего кузена.
Замок Лаваль был расположен на вершине небольшой горы и виден уже издали. Когда наши путники приблизились к нему на расстояние мили, из ворот замка выехал отряд всадников и быстро помчался к ним навстречу. Начальник отряда, быстро подскакав к ним и соскочив с лошади, направился к Филиппу. Филипп также соскочил с коня и помог слезть своей тетке.
— Дорогая тетя,— сказал подъехавший юноша, снимая шляпу,— я явился от имени моей матери приветствовать вас и передать, что она очень рада вашему приезду. Это, разумеется, мой кузен Филипп? Но я себе представлял тебя совсем не таким. Мама говорила мне, что ты на два года моложе меня, и я ожидал увидеть мальчика. Но, честное слово, тебе на вид столько же лет, как и мне. Ты, кажется, даже выше меня и, вероятно, сильнее! Неужели тебе только шестнадцать?
— Да, шестнадцать, Франсуа.
— Но не будем медлить,— снова обратился Франсуа к госпоже Вальян.— Мама приказала мне проводить вас к ней.
Отряд снова сел на коней и направился к замку. На дворе, на крыльце замка, их ожидала графиня, высокая красивая женщина.
Франсуа соскочил с лошади, отдал поводья слуге и помог тетке сойти с седла.
Сестры очутились в объятиях друг друга.
— Ты, Мария, совсем такая, какой я тебя воображала, видно, что ты прожила за морем спокойно, не испытывая тревог, волновавших нашу несчастную родину,— говорила графиня после первых изъявлений радости.— А этот высокий юноша — мой племянник Филипп? Да он выше Франсуа, хотя и моложе… Здравствуй, племянник! Не ожидала увидеть такого молодца. В тебе сказывается кровь де Муленов, а рост и силу ты, конечно, наследовал от отца-англичанина.
Филипп почтительно поздоровался с графиней.
— Войдем,— сказала она, обратившись к сестре,— тебе не мешает отдохнуть с дороги, а потом мне надо с тобой переговорить. Ты, Франсуа, позаботься о кузене. Вам накрыт обед в твоих комнатах. А потом покажи Филиппу замок и конюшни.
Франсуа и Филипп поклонились дамам и вышли.
— Надеюсь, ты не рассердишься,— сказал молодой граф Филиппу,— а только, ожидая тебя, я немножко беспокоился, мне почему-то казалось, что англичане грубоваты и неуклюжи, хотя и храбры.
— Ты боялся, что тебе стыдно будет показать меня своим друзьям? — спросил смеясь Филипп.— Неудивительно: молодые англичане также ошибаются насчет французов.
— Умеешь ты ездить верхом, Филипп? — спросил Франсуа.
— Я твердо сижу на любой лошади, но более ничему не учился.
— Ну, это неважно,— заметил Франсуа,— но учили ли тебя фехтованию?
— Да, учили.
— Я так и думал. Ты, конечно, умеешь танцевать? Наши гугеноты считают танцы греховной забавой, но меня учили танцам просто как гимнастике.
— Потому же учили и меня. К тому же танцы в почете при английском дворе, и наша королева отлично танцует, а ведь никто не усомнится, что она ревностная протестантка.
— Вижу, что мы будем хорошими друзьями,— сказал Франсуа.— Можно быть твердым в вере и все-таки не бегать от невинных удовольствий. Кажется, и ты так же думаешь, твое, лицо серьезно, но глаза смеются.
— Меня учили вести себя серьезно в присутствии старших,— ответил Филипп с улыбкой.
После обеда новые друзья отправились смотреть конюшни.
— Я выбрал для тебя хорошего коня,— говорил Филиппу Франсуа,— но у тебя уже есть превосходный конь. Все же Виктор — так зовут коня — твой. Вторая лошадь не лишняя: пули и стрелы щадят коней так же мало, как и всадников.
Конюшни, только что расширенные ввиду предстоящей войны, содержались в большом порядке. Франсуа подвел Филиппа к прекрасному коню.
— Вот мой скакун, Ролло,— говорил он.— Он доморощенный. Когда я сижу на нем, то чувствую, что у самого короля конь не лучше. Он очень умен и послушен, только что не говорит.
— Прекрасное животное,— согласился Филипп. Осмотрели других лошадей, и Филиппу особенно понравился подаренный ему Виктор.
— Он не так красив, как Ролло,— заметил Франсуа,— но быстр, смел и добр.
В других стойлах Филипп заметил значительное количество крепких, выносливых коней, хотя и не особенно красивы к с виду. На вопрос о них Франсуа ответил:
— Мы завели их для солдат, из которых тридцать человек только что поступили к нам на службу, в случае надобности мама намерена послать их вместе с двадцатью нашими ленниками тотчас в поход. В наших владениях наберется до трехсот человек, обязанных идти на войну, но из них почти треть — католики, которых грешно посылать сражаться против их единоверцев, к тому же нужно оставить кого-нибудь для охраны замка. Положим, мы всегда были добры к нашим людям, и они нас любят, но на замок могут напасть и посторонние шайки, вот почему мы наняли еще солдат. Когда я уйду в поход, то младшие сыновья наших ленников будут созваны сюда и составят вместе со слугами гарнизон замка. В наших местах еще хорошо, здесь столько же гугенотов, сколько и католиков, и потому обе партии уважают друг друга. Но в других местах католиков гораздо больше, и многие отправляющиеся в поход рискуют при возвращении найти свои семьи убитыми, а дома — сравненными с землей.
Выйдя из конюшен в сад, Филипп всюду замечал следы военных приготовлений.
— С этой стороны дома,— говорил ему Франсуа,— семь лет тому назад из окон открывался прекрасный вид в парк, но, отправляясь на войну, отец приказал как можно поспешнее выстроить эту стену и боковые башни, с других сторон уже были, как видишь, укрепления. Видишь, вон с той стороны вдоль стены — кладовые, прикрытые землей, они наполнены зерном, и в случае осады нам нечего бояться голода. Во рвах много воды, а позади замка течет ручей, так что и водой мы обеспечены. За валами — парк, завтра мы осмотрим его.
В самом замке Франсуа показал Филиппу большую залу, сплошь увешанную оружием.
— Хотя наши ленники и обязаны являться вооруженными,— заметил он,— но на всякий случай тут оружия на сто человек… В этой зале учатся наши воины. Это ввел года за два до войны мой отец, считая неразумным вести в сражение людей, не умеющих владеть оружием. У нас есть для этого два офицера, опытных в воинских построениях. Здесь же и я упражняюсь с моим учителем фехтования и с нашими офицерами Монпесом и Бурдоном. Ах, вот и Шарль, мой учитель. Господин Шарль! Вот мой кузен Филипп, он тоже будет вашим учеником, пока гостит здесь. Не правда ли, Филипп? Да не попытать ли нам теперь же наши силы на рапирах?
Они надели толстые стеганые фуфайки и легкие шлемы с забралами, и борьба началась. Филипп, учившийся как у английских, так и у французских учителей, удивил своим искусством и Франсуа, бравшего уроки у лучших учителей в Париже, и его учителя. Скоро последний вмешался в дело и остановил борьбу.
— Черт возьми! — говорил Франсуа, снимая шлем.— Я не ошибся, говоря, что по фигуре твоей можно быть уверенным, что ты учился фехтованию. Господин Шарль остановил нас, чтобы спасти меня от унижения.
— Что вы скажете, господин Шарль, кузен моложе меня на два года, а между тем рука его сильнее моей, это я чувствовал каждый раз, когда он отражал мои удары.
— Разве он моложе вас? — спросил в изумлении учитель фехтования.— Я думал, что он старше. Если все юноши в Англии так владеют оружием,— обратился он любезно к Филиппу,— то немудрено, что англичане такие стойкие воины.
Вошел слуга и пригласил молодых людей к графине.
— Вообрази, мама! — воскликнул Франсуа.— Кузен Филипп владеет мечом и рапирой чуть ли не лучше меня!
— Не лучше, тетя,— возразил Филипп.— Франсуа не хуже меня владеет шпагой.
— Филипп слишком скромен, мама,— засмеялся Франсуа.— Учитель Шарль остановил нас вовремя, чтобы спасти меня от поражения. У кузена рука точно железная.
— Для меня это печально,— сказала графиня.— Я гордилась искусством Франсуа. Впрочем, я рада и желаю, чтобы Филипп оправдал славу нашего рода. Ну, Филипп, я узнала, как вы живете в Англии. Теперь расскажи нам о себе: вероятно, ты жил не так, как Франсуа,— по словам твоей тети, английские школы многим отличаются от наших.
Филипп описал свою школьную жизнь с ее грубыми играми и забавами.
— Может ли быть, Филипп,— воскликнула в ужасе графиня,— что ты дрался с грубыми уличными мальчишками?
— Конечно. Благодаря этим грубым забавам я окреп. Притом в Англии нет такой розни, как здесь, во Франции: там низшие и средние классы более независимы, а высшие — не так высокомерны.
Графиня пожала плечами.
В замке потекли спокойные дни. До завтрака Филипп учился верховой езде под руководством капитана Монпеса и делал быстрые успехи. Потом Франсуа и Филипп учились метать копья сквозь кольца и занимались другими воинскими упражнениями. После завтрака они охотились с соколами или с собаками. В соколиной охоте Филипп был совсем неопытен, и его очень удивило, что она считается необходимой в воспитании всякого джентльмена. Франсуа же изумлялся искусству Филиппа стрельбе из лука, который как оружие был во Франции почти не известен. Пистолет стал уже тогда необходимым оружием рыцаря, и Филипп выучился хорошо стрелять из него.
— Немецкие всадники, которых много у Гизов,— сообщил Филиппу Франсуа,— все имеют огнестрельное оружие, значит, и нам необходимо иметь его. Однако я желал бы, чтобы все государи запретили такое оружие, потому что с ним даже презренный пеший солдат может одолеть самого храброго рыцаря.
После полудня в замке обыкновенно собирались дворяне-протестанты потолковать о делах и обменяться вестями из Парижа, а вести получались оттуда с каждым днем все печальнее. Привилегии, данные было гугенотам, постепенно отнимались у них. В Голландии протестанты открыто восстали против притеснителей, а в Валери и Шатильоне собрались самые влиятельные гугеноты, где на совещании с принцем Конде и адмиралом Колиньи был поднят вопрос, не взяться ли снова за оружие в защиту своих прав. Но Колиньи счел за лучшее повременить, чтобы весь свет убедился, что только безвыходное положение вынуждает гугенотов прибегнуть к оружию. Старики в замке соглашались с мнением адмирала, но молодежь волновалась. ‘Лучше тысячу раз умереть с мечом в руке, в открытом поле,— говорили они,— чем сложа руки смотреть, как терзают и мучают наших братьев’.
Все чувствовали, что скоро должна начаться отчаянная борьба, и, слушая разговоры старших, Филипп горячо принимал к сердцу дело гугенотов.
Ночью и по утрам в замке происходили богослужения, на которые собирались не только все обитатели замка, но и окрестные фермеры со своими семьями. Графиня получила уже несколько предостережений от католических властей провинции, но не обращала на них внимания, а они не располагали достаточными силами, чтобы принудить ее к повиновению.
Глава IV НОВЫЙ СЛУГА
Пробыв шесть недель в замке, Мария Вальян, ввиду близкой войны, решила уехать обратно в Англию.
— Ты, кажется, сделалась здесь еще больше англичанкой,— сказала графиня на прощанье Марии,— мне кажется, что ты слишком увлекаешься этими островитянами. Скажи Люси, что мне грустно было, что она не приехала с вами. Хорошо, что она позволила приехать сюда хоть сыну. Кто придумал это?
— Гаспар. Мы считаем Филиппа своим сыном, и, как я уже говорила тебе, Филипп будет нашим наследником. Хотя Гаспар и не желает, чтобы он остался во Франции, но ему хотелось, чтобы он занял в семье своих родных подобающее ему место и сделался бы храбрым защитником гугенотов, а в будущем занял бы место во главе дворян Кента.
— Наши священники осудили бы эти мирские причины,— сказала графиня,— но хотя я гугенотка, я все-таки остаюсь французской графиней и вполне разделяю мнение Гаспара. АЛюси непременно должна в следующий раз приехать с тобой сюда. Надеюсь, смуты у нас скоро кончатся.
Филипп проводил свою тетку до Ла-Рошели с отрядом в двенадцать человек, посадил ее там на судно и вернулся к Бертраму, у которого он с теткой провел двое суток.
— Нашли вы для себя подходящего слугу, господин Филипп? — спросил его Бертрам.
— Нет, нынче все молодые люди спешат принять участие в войне, а таких, которые согласились бы прислуживать, пока еще не нашлось.
— Я спросил об этом потому,— продолжал Бертрам,— что один из моих слуг очень просится к вам на службу. Он случайно видел вас и вбил себе в голову, что вы будете хорошим хозяином.
— А что он за человек?
— Говоря по правде, просто бездельник,— засмеялся купец.— Но надо сознаться, что ему тоже не везло. Отец умер, когда онбыл еще ребенком, а мать вскоре снова вышла замуж. Без сомнения, с ним дома обращались дурно, и когда ему исполнилось двенадцать лет, он убежал. Его поймали и избили так сильно, что он через несколько часов снова убежал. В конце концов его оставили на произвол судьбы. Надо вам сказать, что нет дела, за которое бы он не брался. Сначала он жил в лесах и считался одним из самых известных во всей местности браконьеров, причем с необычайной ловкостью ускользал от всех преследований. Потом он был некоторое время рыбаком, но скоро бросил это дело и поступил на верфь, а затем служил у меня для посылок, потом — у какого-то священника и так далее. Последние три-четыре месяца он находился у меня при конюшнях, где стоял и ваш конь. Вы, вероятно, видели его там. Его считают дурнем, а я, напротив, думаю, что он сметлив и остер как иголка.
— Да, помню, там был молодец лет двадцати, он подвел мне коня и показался толковым малым. Я дал ему крону за труды. Он был в отрепьях и имел вид человека, не обедавшего целую неделю. Но честен ли он? Не попадался ли он в краже?
— Нет.
— Отчего же он хочет уйти от вас?
— Потому что поссорился с одним из слуг, который, кажется, был не прав. Во всяком случае, вы же не рискнете взять такого шалопая?
— Не знаю. Нужно поговорить с ним. Где он?
— Внизу. Не позвать ли его сюда наверх?
— Я сойду вниз.
Купец покачал головой.
— Помните, господин Филипп,— сказал он,— я его не рекомендую.
Филипп спустился во двор и не мог удержаться от улыбки при виде Пьера, сидевшего на колоде. Лицо его, сначала глупое и грустное, вдруг оживилось, когда он увидел что-то на улице, но через минуту опять приняло прежнее глупое, унылое выражение.
— Пьер! — позвал резко Филипп.
Малый вскочил, как подброшенный вверх мячик, но, увидев Филиппа, поклонился.
— Господин Бертрам сказал мне,— обратился к нему Филипп,— что ты желаешь служить мне, но хорошего о тебе сообщил немного. Не скажешь ли ты сам что-нибудь в свою пользу?
— Ничего не могу сказать,— мрачно ответил малый,— хотя я совсем не дурной человек. Что может хорошего сказать о себе тот, у кого нет на свете ни друга, ни родни и с кем все обращаются несправедливо! А между тем я чувствую, что могу быть верным слугой. Вы, сударь, поговорили со мной ласково в конюшне и дали мне крону, потом я видел, как вы приветливы с вашими людьми, и я сказал себе: вот господин, которому я охотно служил бы, если бы он согласился взять меня. Испытайте меня, и если я не окажусь честным, повесьте меня на первом суку.
Искренность Пьера подействовала на Филиппа, но он колебался.
— Католик ты или гугенот? — спросил он.
— Я и сам не знаю,— ответил Пьер.— Меня никто не учил вере, и я знаю только одно, что милосердый Господь заботился обо мне, иначе я давно бы умер с голоду. Священник, у которого я служил, говаривал, что гугеноты хуже язычников, но я видел, что они страдают и идут в тюрьмы за веру, и не верил священнику. Говорят, вы гугенот, и, поступивши к вам на службу, я, само собой, тоже буду гугенотом.
— Хорошо! — сказал Филипп.— Я возьму тебя на службу, испытаю тебя.
Лицо Пьера вспыхнуло от радости.
— Я буду вам верным слугой, сударь,— сказал он.
Филипп немедля купил новому слуге два костюма — один для верховой езды из грубой темной материи с высокими сапогами и длинным мечом в кожаных ножнах, другой темно-зеленый, из более дорогой ткани, для дома, с кинжалом вместо меча, затем пару шерстяных рубах и плащ, все это везли обыкновенно в те времена в чемодане, прикрепляемом к седлу. Приобретена была для Пьера также лошадь с седлом.
Филипп отдал костюмы Пьеру и приказал переодеться в конюшне, чтобы люди не видели его в его прежнем оборванном виде.
Немного погодя один из слуг доложил Филиппу, бывшему с Бертрамом наверху, что его новый слуга спрашивает, нет ли для него каких-нибудь приказаний.
— Позовите его сюда,— сказал Филипп.
Минуту спустя вошел Пьер, одетый в темно-зеленое платье. Он был острижен и так переменился, что Филипп едва узнал его.
— Ну, вы совсем преобразили его,— заметил Бертрам.
— Привели тебе лошадь, Пьер? — спросил Филипп.
— Да, сударь.
— Мы выезжаем в шесть часов утра. Приготовься к отъезду! — сказал Филипп.
Пьер поклонился и вышел.
— Мне кажется, я ошибся, отозвавшись о нем неблагоприятно,— сказал Бертрам.— Кажется, он будет хорошим слугой, я едва узнал его.
— Ведь другого случая начать новую жизнь может ему и не представиться,— заметил Филипп.— Боюсь только, как бы он не напроказил в замке. Кажется, он большой проказник, а проказ гугеноты не любят.
— Я думаю, его можно смирить приличным числом палочных ударов,— заметил Бертрам.
Филипп засмеялся:
— Не думаю, чтобы мне пришлось прибегнуть к этому средству. У нас в Англии не бьют слуг. Я просто отпущу его, если он окажется негодным… Скажите, что сделано в Ла-Рошели на случай войны?
— С нашей стороны сделаны все приготовления, и как только придет известие, что Конде и адмирал подняли знамя, мы запрем все ворота, выгоним всех, кто будет против нас, и встанем за веру. И я не думаю, чтобы дело затянулось. Я уже вчера послал верного слугу привезти обратно мою дочь и сестру, которые находятся за восемьдесят миль отсюда. В военное время девушкам опасно разъезжать по стране.
Ранним утром следующего дня маленький отряд выступил из Ла-Рошели. Пьер ехал позади Филиппа.
— Ты знаешь здешнюю местность? — спросил его Филипп.
— Каждую пядь земли,— ответил тот,— Нет пруда, в который бы я не забрасывал сетей, ручья, которого бы я не знал, леса, в котором бы я не ночевал, изгороди, у которой я не ставил бы силков для кроликов. Я легко найду тут дорогу даже в самую темную ночь, это вам пригодится, если вы вздумаете послать меня в город, когда Гизы окружат его со своими солдатами.
Филипп пристально посмотрел на него.
— А ты думаешь, что Гизы скоро начнут осаду Ла-Рошели?
— Всякий, у кого есть уши, знает это,— ответил спокойно Пьер.— Я не обращал внимания на эти вещи, мне было все равно, сидят ли в седле гугеноты или католики, но не закрывать же мне своих ушей. А народ при мне говорит не стесняясь: ‘Пьер, дескать, равнодушен к этим делам: он-де дурачок’. Вот я и знаю, что католики думают: они говорят, будто Гизы, королева Екатерина, Филипп Испанский и Папа собираются покончить со всеми гугенотами. А от гугенотов я слышал, что они начнут первые и из Ла-Рошели скоро выгонят католиков, а тогда здесь тотчас появится войско католиков.
— А ты думаешь, что католики в Ла-Рошели не примут своих мер?
— Как же! — ответил Пьер презрительно.— Они строили новые стены и укрепляли старые в расчете дать отпор гугенотам, которые осадят их. А гугеноты в городе посмеивались про себя, притворяясь, будто им крайне неприятно строить новые валы, за которыми впоследствии они же сами и будут укрываться от католиков. Видя все это, я собирался было удрать в леса, так как не имел охоты получить пулю в лоб ни от католика, ни от гугенота. Теперь, разумеется, другое дело. Вы гугенот, а значит, и я тоже. В меня будут стрелять католики, и так как никто не желает, чтобы его застрелили, то и я скоро возненавижу католиков и готов буду устроить им всякую пакость, какую только вы пожелаете.
— И ты думаешь, Пьер, что в случае надобности можешь попасть с поручением в город, даже если католики окружат его?
Пьер кивнул головой.
— Я никогда не видел осады,— сказал он,— и не знаю, как далеко стоят солдаты от стен города, но думаю, если кролик сможет проскочить мимо них, то и я сумею, а если нельзя будет пробраться по земле, то проберусь как-нибудь водой.
— Но это не входит в твои обязанности, Пьер, ты должен прислуживать мне, а в мое отсутствие заботиться о моих лошадях.
— Понимаю, сударь. Но бывают времена, когда придурковатый с виду парень может сослужить хорошую службу, в особенности когда он слишком дорожит своей шкурой. Если вам что понадобится, только скажите, все будет исполнено.
Через два дня утром отряд подъезжал к замку. Старый сержант, ехавший с двумя из своих людей несколько впереди, остановил коня и подъехал к Филиппу.
— В замке происходит что-то необычное, сударь,— сказал он.— Флаг поднят, а его не поднимали со времени смерти графа. Смотрите, там какие-то всадники снуют в воротах.
— Поедемте скорее,— ответил Филипп, и через десять минут они въезжали во двор замка.
Франсуа выбежал Филиппу навстречу.
— Как я рад, что ты приехал! — сказал он.— Я уже послал верхового к тебе навстречу, чтобы поторопить тебя. Жребий наконец брошен. Вчера было собрание вождей гугенотов в доме адмирала Колиньи, и к моей матери прибыл вестник от моего кузена де Лану. Адмирал и Конде получили известия от одного друга при дворе, что на тайном заседании королевского совета решили заключить принца в темницу, Колиньи казнить, швейцарцев распределить между Парижем, Орлеаном и Пуатье, эдикт о веротерпимости отменить и употребить самые суровые меры, чтобы не допускать гугенотского богослужения. Адмирал все еще стоял за необходимость помедлить, но брат его, д’Андело, доказывал, что если еще будут ждать, то всех вождей гугенотов посадят в тюрьмы и сопротивление станет невозможным. Со времени последней войны и так уже более трех тысяч гугенотов умерло насильственной смертью, и невозможно допустить, чтобы это число бесконечно увеличивалось. К д’Андело присоединилось большинство, и адмирал вынужден был уступить. Потом последовало совещание, какие меры следует предпринять, и решено поднять восстание сразу во всей Франции двадцать девятого сентября. Нашей армии поручено рассеять швейцарцев, захватить в плен кардинала Лотарингского и затем просить короля о восстановлении нарушенных прав гугенотов, об удалении кардинала из королевского совета и о высылке всех иностранных войск из пределов государства. Как видишь, нам остаются только две недели на приготовления. Мы только что послали вестников ко всем нашим друзьям-гугенотам, чтобы в назначенный день они были готовы выступить в поход со своими вассалами.
— Зачем поднят на замке флаг, Франсуа? Это привлекает внимание,— заметил Филипп.
— Сегодня день моего рождения, и все думают, что флаг поднят в честь этого дня, но на самом деле мы воспользовались этим предлогом и подняли флаг для того, чтобы созвать сегодня в замок всех наших друзей и вассалов. Я и ты тоже, разумеется, присоединимся с нашими воинами к отряду де Лану.
В следующие за тем дни в замке проходила необыкновенно оживленная деятельность. То и дело приходили дворяне-гугеноты. Пятидесяти воинам, которым предстояло сопровождать Франсуа, был сделан смотр и выдано оружие, равно как и вассалам и их слугам, приходившим в замок. Хотя все эти люди оставались в неведении насчет предстоящих событий, они чувствовали, что приближается кризис, и суровые лица их выражали удовольствие.
Относительно похода было решено, что отряд Франсуа направится на соединение с адмиралом в Шатильон-сюр-Луан, где должны были собраться с своими отрядами все вожди гугенотов, а вместе с ними и Франсуа де Лану.
Путь этот был бы весьма опасен, если бы католики узнали о готовящемся восстании, но тайна его была так хорошо сохранена, что французский двор, находившийся в то время в Mo, даже не подозревал, что ему грозит опасность. Правда, из Нидерландов дали знать о намерениях гугенотов, но это известие встретили недоверчиво, тем более что шпион, посланный в Шатильон наблюдать за Колиньи, донес, что адмирал усердно занят наблюдением за сбором винограда.
Вечером 26 сентября отряд, состоявший из пятидесяти четырех солдат и телохранителей Франсуа и четырех воинов Филиппа, выстроился во дворе замка в полном вооружении, в кольчугах и шлемах, со знаменем Франсуа. Пастор совершил молебен, испросив у Бога благословение оружию гугенотов, а графиня сказала воинам горячую речь, увещевая их помнить, что они сражаются за право свободно молиться Богу.
Потом она нежно обняла сына и Филиппа, трубы дали сигнал ‘На коней!’, и отряд выехал из ворот замка.
Молодые предводители вскоре сняли шлемы и отдали их своим слугам, ехавшим за ними.
— Кольчуга, может быть, окажется полезной в битве,— сказал Филипп,— но теперь без нее было бы лучше.
— Согласен,— ответил Франсуа.— И если бы нам нужно было биться только с дворянами, вооруженными мечами, я стал бы сражаться без кольчуги, но против копейщиков приходится защищаться ею. Впрочем, я не чувствую ее тяжести теперь, когда освободился от шлема, который, правду сказать, весьма тяжел.
— Мне кажется, Франсуа, что кольчуга скоро должна выйти из употребления, потому что не защищает от пуль и ядер и только стесняет свободу движений,— сказал Филипп.— Ведь пока человек в кольчуге соберется нанести мне удар, я дважды успею поразить его.
Глава V В ПОХОДЕ
Отряд из предосторожности ехал только по ночам, днем останавливаясь на отдых где-нибудь в лесу и расставляя часовых, которые обязаны были задерживать всякого, кто вступит в лес.
— Расскажи мне, Франсуа,— сказал Филипп на привале,— о твоем кузене де Лану, под начальством которого нам придется сражаться.
— Моему кузену еще только тридцать шесть лет,— начал с энтузиазмом Франсуа,— и нет человека благороднее его среди французских дворян. Как тебе известно, он принадлежит к бретонскому роду, одному из самых знаменитых в крае, и сродни Шатобрианам и Матиньонам. Уже мальчиком он прославился своими способностями в воинских упражнениях, хотя, как говорят, лениво учился и книг не любил. Когда он, согласно своему происхождению, попал ко двору Генриха Второго, им овладела страсть к чтению сочинений о войнах, и вскоре под начальством маршала Бриссона он принял участие в войне в Пьемонте. Он очень добр, и это сказалось, например, в следующем: мать его до такой степени увлеклась игрой в карты, проигрывая состояние сына, что король назначил над ней опеку, но сын, воротившись из Пьемонта, попросил у короля как милости, чтобы опека была снята с матери. Вскоре после этого она умерла, и де Лану оставил двор и поселился в своих обширных владениях в Бретани. В это же время д’Андело, брат Колиньи, приехал к своей невесте в Бретань и привез с собой знаменитого проповедника Кормеля. Проповеди этого священника обратили де Лану, которому было тогда двадцать семь лет, и многих других в протестантство, хотя Бретань — самая католическая провинция Франции. Нужно тебе сказать, что кузен был другом Гизов и в числе других дворян назначен был сопровождать Марию Стюарт в Шотландию. В сражении при Дре он очень помог адмиралу Колиньи вывести войско в порядке, но в то же время он горько оплакивал убийство Франсуа Гиза, а последние четыре года принужден был оставаться в своих бретонских владениях. Он не сторонник войны, но, раз она началась, будет одним из главных предводителей, и я очень счастлив, что буду в отряде такого отважного, образованного дворянина.
После трех дней пути отряд переправился через Луару и, вступив в горную страну, сделал привал.
— Теперь нужно дать коням отдохнуть целые сутки,— сказал Франсуа Филиппу,— до Шатильон-сюр-Луана, вероятно, миль двадцать, не более, но горная дорога чрезвычайно утомительна, а мы сделали уже три больших перехода. Приехать на место на измученных конях неудобно, да и спешить некуда, мы и так успеем раньше других отрядов, без которых адмирал и Конде не могут начать военных действий. Боюсь, что многим отрядам будет нелегко добраться до них, не вызвав тревоги, тогда двор узнает все и успеет из Mo уехать в Париж.
Молодые друзья не догадывались, что то, чего боялся Франсуа, уже совершилось. При дворе узнали, что в милях двадцати от Mo собираются гугеноты. Тотчас же было послано за отрядом швейцарцев, к счастью для двора находившимся недалеко, и по прибытии его двор немедленно направился в Париж. Конде, предвидевший это, захватил было брод через Марну, но бороться с незначительными силами против швейцарцев, вооруженных длинными копьями, было невозможно, и после небольшой схватки Конде вынужден было отступить.
Известия об этих событиях пришли в Шатильон как раз в то время, когда Франсуа и Филипп подъезжали к нему. Ворота замка были открыты, и на дворе возбужденно толпились дворяне-гугеноты.
— Вот мой кузен де Лану! — воскликнул Франсуа, соскакивая с коня.— Какое счастье! Что бы мы стали делать, если бы не застали его здесь! — И он направился к изящному дворянину, разговаривавшему с другими.
— А, Франсуа, это ты? Прибыл благополучно? Господа, вот мой кузен Франсуа де Лаваль… Это твой отряд въезжает в ворота, Франсуа?.. Да, да, узнаю ваше знамя. Честное слово, этот отряд вооружен лучше других… А кто этот молодой человек?
— Это мой кузен Филипп Флетчер, сын Люси, сестры моей матери. Я говорил тебе о нем. Он приехал сражаться за нашу веру.
— Весьма рад, что могу приветствовать вас, сэр,— сказал де Лану.— Мы с вами родственники, я кузен Франсуа со стороны отца, а вы — со стороны матери. Прекрасно, что вы приехали помогать нам. Если бы ваша королева стала во главе протестантов, дело наше было бы выиграно.
— Правда ли, кузен, что двор успел бежать в Париж? — спросил Франсуа.
— К сожалению, Конде не располагал ни силами, ни временем, чтобы помешать этому,— ответил де Лану.— Я сам, как ни спешил, только часа два назад прибыл сюда. Завтра утром мы все направляемся к принцу. Так как ваш отряд едет со мной, я распоряжусь, чтобы о нем позаботились… А, капитан Монпес! Это вы командуете отрядом? Я так и думал, что графиня поручит вам начальство над ним. Очень рад… Надо расположить ваших людей вместе с моими. Не слишком ли устали ваши кони?
— К утру они успеют отдохнуть, граф.
— Прекрасно. Необходимо захватить для них достаточно корма, им предстоит снова тяжелый путь.
Де Лану представил Франсуа и Филиппа своим друзьям, а затем отвел их к адмиралу. Когда они вошли к адмиралу, то застали там многочисленное общество и только что прибывшего курьера, который, преклонив колена, подал Колиньи письмо с каким-то важным известием. Адмирал поспешно прочитал письмо и отпустил курьера.
Вся внешность Колиньи невольно внушала уважение. То был человек с серьезным, несколько грустным и добрым лицом, высокого роста, с коротко стриженной бородой и усами. Одет он был во все черное, а на плечи был накинут камзол с высоким воротником и широкими висящими рукавами. На голове он носил низкую мягкую шляпу с узкими полями. Несмотря на то что он был одним из лучших полководцев своего времени, он более чем кто-либо старался избежать междоусобной войны и страдал от сознания ее необходимости.
Он очень любезно принял Франсуа и его кузена.
— Весьма рад,— сказал он первому,— видеть здесь представителей де Лавалей. Ваш отец был моим другом и пал, сражаясь рядом со мной… Рад видеть представителя и другого древнего рода, де Муленов,— обратился он к Филиппу.— Приятно, что, переселясь в Англию, он не перестает любить Францию.
Адмирал поклонился им, как бы отпуская их, и заговорил с графом де Лану, а молодые люди направились в соседний зал, где находились накрытые столы, уставленные блюдами.
Рано утром на другой день де Лану должен был выступить из замка с отрядом в двести человек, и Франсуа получил приказание быть готовым со своими людьми к пяти часам утра.
— Признаюсь, не люблю выступать до рассвета,— заметил Франсуа Филиппу,— Ничто так не портит расположения духа, как езда в темноте, при этом чувствуешь, что и спутники твои так же недовольны, как и ты.
— Да ведь в пять часов уже рассветает,— ответил Филипп.— К тому же завтра первый день нашей походной жизни.
Отряды гугенотов подходили между тем к замку один за другим до поздней ночи. В большом зале замка, при свете факелов, оживленно беседовали гугеноты, в девять часов к ним вышел адмирал с некоторыми дворянами, с которыми он совещался, а четверть часа спустя пастор совершил вечернюю молитву, после чего слуги разостлали вдоль стен солому, на которой все приезжие расположились на ночь.
В половине пятого утра уже раздались звуки рожка, запылали факелы, и вооруженные дворяне-гугеноты отряда де Лану, подкрепив себя холодными блюдами, поданными в зале, шумной толпой выходили на двор, один за другим садились на коней и строились за воротами. Адмирал был тут же и наблюдал за порядком. По обычаю гугенотов священник прочел молитву, и отряд с де Лану во главе выступил в путь. Весь отряд состоял из тридцати дворян с их телохранителями и ста пятидесяти конных воинов.
Как только отряд выехал из замка, де Лану вмешался в толпу друзей и всю дорогу весело шутил с ними. Через полтора часа быстрой езды отряд прибыл в Монтаржи. Тут вместо того, чтобы ехать прямо, как ожидало большинство, передовые воины круто свернули посреди города налево.
— Я готовлю вам сюрприз, господа, и за городом сообщу его вам,— сказал с улыбкой де Лану.
