Вальтер рассказывает перуанскую сказку
Вальтер рассказывает перуанскую сказку
Вальтер рассказывает перуанскую сказку, Мультатули, Год: 1907
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Мультатули
— Разве, Вальтер, ты не читаешь дома божественных книг? — спросила Фемкэ своего юного друга, когда он снова сидел у неё на опрокинутой корзине для белья.
— Читаю, но они не интересны.
— Не знаешь ли ты чего-нибудь наизусть?
Вальтер произнёс стих из протестантской духовной песни, который, однако, не удовлетворил Фемкэ, хотя она и нашла, что он говорил его очень хорошо.
— А другого ты ничего не читаешь?
Вальтер подумал. Он пробежал мысленно библиотеку Штоффеля: ‘Творения кружка любителей поэзии’… ‘Землеведение’ Иппеля… ‘Трактат о правописании’… ‘Устав пожарной стражи’… ‘История Иосифа’ Гюльсгоффа… ‘Добрый Генрих’… ‘Отец Иаков среди детей’… ‘Проповеди пастора Геллендоорна’… ‘Катехизис’ его же… ‘Песенник Гоорна’…
Он чувствовал, что из всего этого ничто не может понравиться Фемкэ. Наконец, он сказал:
— Я знаю одну книжку, но она не божественная… в ней говорится о Глориозо…
Фемкэ обещала внимательно слушать, и Вальтер начал рассказывать. Сначала он говорил нескладно, с постоянным повторением ‘и тогда’, без которого так трудно обойтись в рассказе, но вскоре перенёсся в положение своих героев и стал рассказывать лучше, чем было написано в старой, грязной книжке, которую он прочёл. Всякий раз, когда речь шла о каком-нибудь разбойничьем нападении или похищении, о каком-нибудь геройском подвиге, — он вскакивал с корзины и в лицах изображал деяния своих героев, так что Фемкэ делалось страшно. Тем не менее она наслаждалась, и когда он, наконец, замолчал, искра его своеобразно направленного, но неподдельного вдохновения запала ей в сердце, и оно билось так же сильно, как и у Вальтера от упоения всем только что слышанным. У обоих пылали щёки, и, право, если бы по близости находилась барка, готовая к отплытию в Италию, Фемкэ сейчас поехала бы туда, чтобы тоже испытать все эти опасности, приключения и… любовные похождения. В особенности же ей понравилось то, что из рассказа Вальтера явствовало, как твёрд в своей вере такой итальянский разбойник.
— Не знаешь ли ты ещё чего-нибудь?
— Да, — сказал Вальтер, который чувствовал себя уже больше в своей стихии. — Я знаю ещё… это было в маленькой книжке, кажется, в альманахе.
И он начал рассказывать:
— В одной большой стране, Фемкэ, был однажды царь, который назывался Инка. Все цари этой страны назывались Инки…
— Как у нас — Оранские.
— Да, как у нас Оранские. Но там, в Перу — эта страна называлась Перу — цари пришли откуда-то с солнца, и когда они умирали, то уходили обратно на солнце. И они не должны были жениться на девушке, которая не происходила от солнца. Таков был закон в Перу…
— Разве это было в самом деле, Вальтер?
— Так написано в книге, Фемкэ. Итак, там был царь, у которого было трое детей: одна дочь и два сына. Сыновей звали Теласко и Куско, имя девушки я забыл.
— Пусть её зовут Мария.
— Это, кажется, не перуанское имя. Нет, лучше — Луиза или… Эмма. Или, хочешь, я буду называть её Фемкэ?
— О нет, лучше называй ‘Эмма’, а то я не буду знать, о ком ты говоришь: обо мне или об этой царевне…
— Хорошо, пусть будет Эмма. Эмма была единственной дочерью солнца во всём Перу. И никто не знал, кто после смерти царя сделается Инкой, так как Теласко и Куско родились в одно время. Что, это часто случается?
— Ну, конечно. Это значит близнецы. У одной моей родственницы были даже тройни… Тут нет ничего необыкновенного.
— Итак, Теласко и Куско были близнецы, и царь не знал, кто из них должен ему наследовать. Он одинаково любил обоих, а народ перуанский также охотно признал бы обоих царями. Но этого нельзя было сделать, так как в законе было сказано, что всегда должен быть один Инка. Тогда царь созвал всех жрецов на высокую гору, чтобы быть ближе к солнцу… потому что солнце должно было решить, кто будет царём.
— Но, Вальтер, не может быть, чтобы это была правда.
— Так написано в книге, Фемкэ. И к тому же… это было очень, очень давно. Перу, ты знаешь, очень древняя страна. По приказанию царя жрецы сложили два огромных костра и положили на них много больших венков из цветов. Но они не зажгли дрова, — это должно было сделать солнце.
— Это совсем не трудно — зажигательным стеклом.
— Нет, без всякого зажигательного стекла, — у перуанцев не было зажигательных стёкол. И вообще они всё это делали именно для того, чтобы узнать волю солнца. Венки на одном костре были сложены так, что составляли букву Т, это значило — Теласко. На другом костре было написано К… то есть сделано из цветов. Это К означало Куско. И вот царь опустился на колени и все жрецы также, и они запели молитву к солнцу…
— Это очень дурно, Вальтер. Только перед святыми можно становиться на колени. И молиться никому другому тоже нельзя… Это идолопоклонство.
— Да, конечно, в книге так и сказано, что в Перу жили идолопоклонники. Но, видишь ли, Фемкэ, ты должна на это так смотреть: это было очень давно… и это был другой народ… совсем другой народ, пойми это. Да вот тебе, например… во Франции… там отца называют pИre… так что, видишь, у всякого народа свои обычаи.
Фемкэ кивнула головой, как бы соглашаясь.
— Итак, они пели молитву солнцу. Теласко, Куско и Эмма также пели, потому что им ещё интереснее было узнать волю солнца, чем другим, ты ведь понимаешь. Дело в том, что если бы первым загорелся костёр Куско, то он сделался бы царём, а Теласко остался бы просто царевичем. А если бы сначала вспыхнул костёр Теласко, то царём был бы он, а не Куско. Для Эммы тоже важно было знать… так как она должна была выйти замуж за нового Инку. И ей очень хотелось знать, кто это будет…
— Как?.. ведь они были её братья!
— Ну, да. Но иначе нельзя было сделать, так как она одна была дочерью солнца. Не забывай, что они жили в Перу, и что там всё было иначе чем у нас…
— Да, это правда, — сказала Фемкэ, которая боялась, чтобы слишком большое недоверие не отбило у Вальтера охоту продолжать рассказ. — Это будет, как с графиней и с Глориозо. У нас ничего такого не случается. Это возможно только в далёких странах.
— Да… или в очень давнее время. И вот после долгого моления солнце не зажгло ни одного из костров…
— Неужто! — сказала девочка с изумлением, так как после всего необыкновенного, что она уже слышала, она приготовилась услышать что-нибудь ещё более чудесное.
— Да, солнце не зажгло ни одного из костров, но объявило Инке и всему перуанскому народу, что Эмма сама должна сделать выбор между Теласко и Куско. Кого она больше любит, тот и будет царём.
— Теперь дело сразу решится, — подумала Фемкэ и сказала это вслух.
— Как раз наоборот. Эмма не хотела выбирать. Солнце дало ей месяц сроку на размышление. Она думала и размышляла, но не могла прийти ни к какому решению. Если даже на мгновение ей казалось, что она знает, кто в глубине души ей дороже, то не хотела этого сказать, потому что слишком любила другого, чтобы так огорчить его. Она знала, что оба любят её, и что предпочесть одного значило нанести смертельный удар другому. Она спросила совета у Теласко. Он посоветовал ей выбрать Куско…
— Как? — снова вскликнула Фемкэ, и её восклицание звучало вопросом. Она думала, что ослышалась.
— Да ведь это было в Перу… и много лет тому назад. Тогда Эмма стала умолять Куско научить её, что ей делать. Куско утверждал, что Теласко сделает её счастливой, и что она должна выбрать его. Кроме того, он находил, что Теласко более достоин быть Инкой, чем он.
Так братья ничем не помогли Эмме. Не могли ей помочь и жрецы, не мог помочь и сам царь. Он ни за что не хотел дать ей совет, так как на всё это была воля солнца, и он не должен был вмешиваться. Эмма была безутешна. Она знала, как её любит Куско. Вечером в лесу она слышала, как он пел песню, в которой говорилось, что без неё он не может жить. Она бросилась к нему на шею, села возле него на дерновую скамейку и сказала: ‘Милый Куско’… она положила голову ему на плечо и горько заплакала, так сильно она его любила. Там есть такая картинка, Фемкэ.
— Не можешь ли ты когда-нибудь принести книжку? — спросила девочка. Ей так хотелось увидеть эту картинку.
— Ах нет, это книга Штоффеля, а он мне сказал, чтобы я ничего не брал из его шкафа. Это, видишь ли, его библиотека, так как он школьный учитель. — Итак, она плакала от любви. И Куско также… Может ли это быть?
— Никогда в жизни!
— А в книге так сказано. Но, слушай дальше. В то время, как они так сидели, подошёл Теласко. Он подслушивал их — только одну минуту — и внезапно появился перед ними. Он преклонил колено перед Куско и сказал: ‘Слава тебе, Инка Перу, дочь солнца избрала тебя!’ И он склонил перед ним голову до земли и хотел взять его ногу и поставить себе на спину: так выражали в Перу подчинение. Но Эмма и Куско поспешно встали и оба сразу закричали, что Теласко ошибся. ‘Она тебя любит, брат’, — сказал Куско: — ‘и о тебе думает она, тебя видит во сне, тебя любит она, о Теласко! Ты — царь в её сердце и следовательно ты должен быть Инкой в Перу!’
Теласко затрепетал. Он слишком любил Куско и потому не мог желать, чтобы это была правда. С сомнением смотрел он на Эмму, и тут наступила для него самая трудная минута, так как теперь она бросилась ему на шею, горячо поцеловала его и заставила сесть рядом с собой на дерновую скамейку. Но между тем, как она одной рукою обнимала Теласко, другой она привлекала к себе Куско… и так сидела она между обоими братьями. Целуя Теласко, она в тоже время вздыхала: ‘Милый Куско!’ а, лаская Куско, шептала имя Теласко… Ах, Фемкэ, так трудно было решить!
— Да, — вздохнула Фемкэ, — это был трудный случай.
— Когда Теласко казалось, что она выказывает больше сердечности Куско, он говорил: ‘Ты должна выбрать, Эмма!’ в надежде, что счастливым избранником будет Куско. Но он не смел настаивать на решении, когда чувствовал — как ему казалось, — что она выберет его. Своё собственное горе он мог бы перенести, но мысль об отчаянии брата страшила его.
Куско же восклицал: ‘Выбирай, Эмма!’ всякий раз, когда она обращалась в сторону Теласко, но молчал, когда её голова покоилась на его собственном плече. Он не боялся смерти — так как, Фемкэ, он решил умереть, если ему не суждено жить с Эммой — но его заботило горе Теласко, если он должен будет изгнать из своего сердца образ Эммы. В состоянии ли ты всё это понять, Фемкэ? Я не знаю, хорошо ли я рассказываю, но так сказано в книге…
— Да, я отлично понимаю, — ответила Фемкэ. — Они были близнецы, видишь ли, от того всё это и происходило.
Вальтеру доставило огромную радость то, что Фемкэ понимала борьбу, происходившую в сердце Эммы, и благородство души обоих братьев. Если бы ему пришлось это растолковывать, он упал бы духом. Быстрое же понимание Фемкэ как бы наложило санкцию на его особое предпочтение к перуанской легенде, и она стала казаться ему ещё прекраснее прежнего. Это впечатление удвоило его красноречие. Теперь для него было вопросом чести оправдать доброе мнение Фемкэ, и, невольно перейдя от спокойного тона рассказчика к драматическому изображению, он стал говорить от лица своих героев. Было что-то quousque tadem нежности в том, как он передавал слова Теласко.
‘Решай, дочь солнца! Тебя любит Куско, брат мой, благородный Куско. Найдётся ли в горах серна, проворнее его? Найдётся ли среди охотников более меткий стрелок? Найдётся ли среди перуанских храбрецов более несравненный герой, чем он?
Решай, дочь солнца! Тебя любит Куско, брат мой, благородный Куско. Знай, я застал его спящим и слышал, как он во сне произносил твоё имя. Он простирал руки, как бы желая обнять тебя и крепко прижать к своему сердцу, и губы его шевелились, как в поцелуе. Прими решение, дочь солнца, и избери благородного Куско!’
‘Не делай этого’, — говорил, в свою очередь, Куско: ‘Я также подстерёг Теласко, благороднейший отпрыск царей, Я видел, как он писал замысловатым узором на своём поясе твоё имя, о дочь солнца, и громко возглашал он это имя в борьбе с врагами Перу. При этом крике они обращались в бегство, как будто само охраняющее солнце спускалось на землю, чтобы истребить противников своих детей. Избери Теласко, храброго Теласко… о дочь света!’
‘Куско явился мне на помощь в битве. Без него я был бы убит. Он остался победителем во всех играх нашей молодёжи. Он боролся, сражался и побеждал твоим именем…’
— ‘Теласко уступил мне победу, он подавил в себе честолюбие, ради тебя…’
— ‘Куско воспел тебя в чудных стихах…’
— ‘Теласко положил их на божественную мелодию…’
— ‘Подумай, что Куско умрёт, если ты не будешь любить его больше всех на свете, — его одного…’
— ‘Думаешь ли ты, что Теласко останется жить без твоей любви?’
Тогда девушка сказала:
‘Я люблю тебя, Теласко, и люблю тебя, Куско. Я не могу выбирать между вами, как верно то, что я дочь солнца! Моя рука дрожит, когда ты ко мне прикасаешься, о Куско, но она так же сильно трепещет, о Теласко, когда ощущает пожатие твоей руки. Моё сердце содрогается при мысли об опасностях войны, когда я знаю, что вы оба стоите в передовых рядах сынов солнца, и я не могла бы решить, как направить стрелу, которая должна была бы поразить одного из вас… если бы мне суждено было указать направление.
Когда я слышу твоё пение, о Куско, я чувствую всё страдание и блаженство любви, которая кажется мне беспредельной, и всё же в моём сердце находится место для другой всепожирающей страсти, когда я жадно ловлю божественные звуки твоей музыки, Теласко, сопровождающей слова Куско. Моя душа живёт тем наслаждением, которое ей доставляет существование вас обоих. Ваши имена слышатся мне в ворковании горлицы в лесной чаще и в шуме и свисте ветра. Оба они кажутся мне написанными грациозными линиями на поверхности моря, расположением красок на лепестках цветов, огненными буквами на самом солнце, непорочном источнике нашего бытия. И когда я преклоняю колена рядом с Инкой, чтобы вместе со всеми детьми Перу молить нашего Бога ниспослать благословение своей стране, вся моя молитва заключается в одном вздохе — в твоём имени, Теласко. Когда же народ возносит благодарность источнику света за благословение, ниспосланное им светлой стране Перу, то я, дочь царей, благодарю одним этим словом: Куско!
Поэтому, благородные братья, избавьте меня от выбора, я не могу… я не могу выбирать между вами!’
Так говорила дочь солнца.
Но Теласко ответил:
‘Солнце объявило свою волю, оно сказало, что ты должна выбрать, Азтальпа…’
— Что? ведь её звали Эмма.
— Нет, Азтальпа! — вскричал Вальтер, которому вдохновение озарило память, — Азтальпа звали её!
Теласко сказал:
‘Солнце объявило, что ты должна выбрать одного из нас. Неужели ты хочешь ослушаться повеления солнца?’
‘Пусть я лучше умру, Теласко!’
‘Нет, я, я!..’ — вскричали разом оба брата.
‘Решите вы сами, кого из вас я должна выбрать… и я покорюсь вашему решению.’
‘Выбери Теласко!’ — вскричал Куско.
‘Выбери Куско!’ — вскричал Теласко.
Но девушка не могла повиноваться обоим требованиям, и в то же время не смела нарушить ни одно из них.
Теласко задумался.
‘Я знаю, знаю!’ — вскричал он. — ‘Слушай, Азтальпа, и ты, Куско, выслушайте моё предложение. Сам Бог внушил мне его! Не голубого ли цвета перья на твоих стрелах, брат мой? Не красного ли цвета на моих? Слушай же! Завтра перед восходом солнца, мы выйдем вместе на охоту. Мы станем в кустах… ты — пройдя сто шагов дальше дерева, на коре которого мы оба вырезали имя Азтальпы… я — в ста шагах от него по эту сторону. Оттуда нам будет видно возвышенное место, куда бежит дичь, когда её выгоняют загонщики. Мы оба будем целиться в первую лань, которая покажется из лесу. Если она будет убита стрелой с красными перьями, пусть Азтальпа изберёт меня. Если же твоя стрела, Куско, сразит дичь… если на убитой лани будет твой цвет…’
Тут оба брата закрыли себе лицо руками, словно боясь увидеть что-то, предвещающее исход грозного состязания, предложенного Теласко.
‘Я принимаю’, — воскликнул вдруг Куско: — ‘да, Теласко, я принимаю твоё предложение. Поистине этот луч света, озаривший твоё сердце ниспослан тебе богами. Я соглашаюсь, я соглашаюсь… пусть она изберёт меня, если стрела будет голубого цвета и тебя, если красного! О, дай твоё согласие, Азтальпа, и обещай свято, что ты подчинишься исходу состязания, которое предлагает Теласко!’
‘Поклянись нам в этом священной клятвой, Азтальпа!’ — умолял и другой брат.
И девушка поклялась, и воззвала при этом к святому солнцу, прося его направить её сердце по цвету перьев той стрелы, которая завтра утром сразит первую выбежавшую из лесу лань.
На следующий день Теласко при первых лучах солнца ещё издали услышал, как загонщики гнали из лесу дичь, подымая громкий крик и стуча в барабаны и тазы. Прямо перед ним лежал небольшой холм, куда дичь обыкновенно выбегала из лесной чащи, когда она в ужасе спасалась бегством от зловещего шума. Никогда в другое время Теласко так не охотился: добыча доставалась при этом слишком легко, и такой способ охоты казался ему предательством. Впрочем и теперь он собственно не охотился: колчан его лежал на земле, и рукой, которая должна была натягивать лук, он подпирал склонённую голову.
Наконец он всё-таки медленно вынул украшенную красными перьями стрелу и левой рукой вяло взялся за лук, чтобы быть готовым выстрелить мимо, когда покажется первая лань. ‘Может быть Куско тщательно сосчитал мои стрелы, когда мы ночью вместе отправлялись в путь’, — подумал он, и предусмотрительно имел в виду, что одной стрелы должно будет не хватать в колчане.
Шум приближался. Сейчас быть может…
Вот вылетел олень с ветвистыми рогами… дикие буйволы, кабаны… грациозные газели… ещё олени, ещё буйволы… снова кабаны… О Боже, лань, лань… вот она! Испуганное животное стояло, тяжело дыша, на холме, открытое метким выстрелам обоих охотников… впрочем, нет, на этот раз защищённое великодушием Теласко и Куско.
Теласко выстрелил в воздух, сначала он следил глазами за полётом своей стрелы, потом закрыл их, подавленный сознанием того, что эта стрела вонзается в его собственное сердце.
Но и Куско не убил лань. Он зарыл свою стрелу и прикрыл её сверху землёю, и ему казалось при этом, что он хоронит самого себя.
И оба брата с изумлением смотрели на лань, которая, невредимая, мчалась дальше.
‘Ты обманул меня, Теласко, ты не стрелял!’ — вскричал Куско, подбегая раздражённый.
‘Нет, я стрелял, брат. Но ты — ты обманул меня. Ты нарочно промахнулся!’ — ответил Теласко, спешивший ему навстречу.
‘Клянусь, что я этого не делал, Теласко.’
Огорчённые вернулись братья домой и рассказали Азтальпе о том, что произошло, и оба жаловались, что были обмануты.
На этот раз светлая мысль осенила Куско. Он сказал:
‘Завтра на рассвете пойдём снова в лес и спрячемся опять в зарослях, Теласко. И снова пусть загонщики гонят дичь по направлению к холму. И снова пусть цвет стрелы, которая сразит первую лань, решит выбор Азтальпы, но… Теласко, поклянись мне, что ты будешь на этот раз стрелять!’
‘Я буду стрелять! А ты дай мне слово, что попадёшь в цель.’
‘Я обещаю попасть!’
‘Ты постараешься стрелять так метко, как только может стрелять охотник? Стрелять с намерением попасть и убит? Убить в самом деле первую лань? Правда ли? Сделаешь ли ты это?’
‘Да, да, я обещаю тебе всё это. А ты, Теласко?’
‘Куско, и я клянусь тебе сделать то же!’
На следующий день братья снова, как и накануне, стояли в засаде. Но теперь это были в самом деле охотники, жадно подстерегавшие дичь. Левой рукой они крепко обхватили лук из змеиного дерева, большим и указательным пальцем правой руки держали стрелу, прижав её к полунатянутой тетиве, глаз был устремлён поверх вытянутого большого пальца, вдоль острия стрелы, прямо на опушку леса. На этот раз смерть поразит лань ещё далеко от вершины холма. Вот из чащи, тяжело дыша, выскочил бизон… за ним кабаны… олени… буйволы… лань…
Бедное животное упало, сражённое на смерть…
‘Приветствую тебя, Инка Перу!’ — так одновременно закричали друг другу Теласко и Куско, поспешно выходя из зарослей.
‘Ты победил, Куско… это была твоя стрела!’
‘Твоя, Теласко! Это не могла быть моя… Моя рука дрожала, когда я стрелял.’
‘Мои глаза застлал туман, когда я целился!’
‘Слава тебе, Инка Перу, Теласко, любимый Азтальпой!’
‘Слава тебе, Инка Перу, Куско, любимец солнца!’
‘Ты, брат!’
‘Ты!’
‘Уверяю тебя, что моя стрела…’
‘Но это не могла быть моя…’
‘Идём на холм!’ — вскричали сразу оба брата и вместе поспешили туда, где упала лань…
‘Я вижу твой цвет’, — вскричал Куско ещё на некотором расстоянии.
‘Это невозможно, брат… Перья на стреле… голубого цвета! Иначе не может быть, так как…’
‘Они должны быть красного цвета, потому что…’
Две стрелы вонзились в сердце лани. Оба брата попали, только каждый стрелял чужой стрелой.
Дело в том, что ночью Куско осторожно, как злоумышленник, прокрался в жилище Теласко и похитил из его колчана красную стрелу. Ему было нетрудно сделать это, так как ложе Теласко оказалось пустым и никто не охранял оружие, которым его хозяин не желал побеждать.
Где же был беспечный Теласко в то время, как Куско похищал у него стрелу? Теласко тайком проник в это время в жилище своего брата, чтобы взять из его колчана стрелу с голубыми перьями, которая должна была сделать Куско избранником Азтальпы и царём Перу. Понимаешь ли ты это, Фемкэ?
— Да…но…
— Ты помни всё время, что это было далеко отсюда и очень давно. Слушай дальше. Оба брата были очень огорчены и Азтальпа также. Она не знала, что ей делать, и молилась солнцу. То же делали Куско и Теласко. Но солнце вечно отвечало одно и то же: что Азтальпа должна сама выбрать…
— Разве солнце отвечало всякий раз, когда у него спрашивали совета?
— Оно всегда отвечало. Так сказано в книге… Ведь это было далеко отсюда… Итак, Азтальпа должна была всё-таки выбрать. Против этого ничего, ничего нельзя было поделать. А она ни за что не соглашалась и всё только повторяла, что лучше ей умереть.
Тогда новая мысль осенила Теласко, и он сказал:
‘Благородная дочь солнца, да будет тебе по желанию твоему! Ты не хочешь выбрать одного из нас… в таком случае ты должна умереть…’
— О Боже! — вскричала Фемкэ.
— Подожди, Фемкэ, слушай внимательно. Теласко не то имел в виду, ты увидишь дальше. Он сказал ей, что она должна умереть, и так как он понимал, что она не поверит, чтобы он это говорил серьёзно, то он объяснил ей, почему так должно быть:
‘Ты должна умереть, Азтальпа’, — сказал он: ‘Так как из-за тебя может начаться раздор в нашей стране. Всякий, кто любит Куско, желает, чтобы ты сделала меня своим избранником, так как все знают, как будет огорчён добрый Куско, если ты отвергнешь меня. А все, кто любит меня, хотят, чтобы ты отдала руку Куско, так как понимают, как больно мне было бы наслаждаться счастьем в то время, как он будет предаваться отчаянию. Ты должна умереть, Азтальпа! Пусть следствием разлада в твоём сердце не будет междоусобная война. Когда ты умрёшь и вознесёшься к источнику твоего бытия, — облака дыма, которые поднимутся с жертвоприношений, чтобы возвестить тебе нашу любовь, не будут раздваиваться, и в песнопениях перуанского народа не будут слышны два разных тона. В одном созвучии вознесутся наши молитвы, и разногласие не внесёт фальшивого тона в наши хвалебные песни. Там… там на верху ты будешь одинаково близка нам обоим, Азтальпа! Там можешь ты нам уделить равные доли в беспредельном богатстве твоего заступничества. В то время, как ты будешь отвечать Куско шелестом пальм, я не напрасно буду прислушиваться к твоему голосу в музыке моря. И мне, и ему будешь ты являться во сне… и моя рука не будет бессильно опускаться при мысли об одиночестве Куско, а он в свою очередь не будет угнетён сознанием, что его счастье разрывает мне сердце. Такой любви, как твоя, Азтальпа, подобает всемогущество. Стань же всемогущей, ты это можешь, ты это смеешь, ты должна это сделать! Такова воля солнца, которое знало, что ты не изберёшь ни меня, ни Куско, но изберёшь смерть и одухотворение, так как человеческое сердце слишком тесно, чтобы вместить так много чувства.
Итак, умри, Азтальпа, умри и возлети к свету. В твоём сердце нет места нам обоим, но нам будет место на твоей могиле, когда ты вознесёшься на небо.’
Так говорил Теласко.
Куско молчал.
Азтальпа же сказала: ‘Братья, я готова.’
Вскоре после этого царь и жрецы собрались в лесу на горе, на которой обыкновенно приносили жертвы солнцу. И целая толпа народа пришла туда, чтобы видеть дым, в котором Азтальпа вознесётся на небо. После того как она будет убита, её должны были сжечь на костре.
Ты знаешь, Фемкэ, дым всегда идёт кверху. Это верно для того, чтобы возноситься, не правда ли?
— Да, — ответила девочка с такой убеждённостью, словно она была сама Веледа. Ах, она забыла и молитвенник, и чётки, и изменила всем своим святым.
— Боже мой, Вальтер, как это печально! Неужели Азтальпа в самом деле должна была умереть? Это было жестоко со стороны Теласко…
— Как бы ты поступила, Фемкэ?
— Я бы… я бы… я, право, не знаю, Вальтер.
— Вот видишь, не легко было придумать. Итак, Азтальпа стояла между, обоими братьями. Она была вся одета в белое, и белое покрывало спускалось ей на лицо. Народ пел печальную песню. Все стали на колени. Азтальпа обняла отца, сделала рукою прощальный жест толпе и воскликнула:
‘Я готова. Проводите меня, братья!’
Она протянула руки обоим и смело поднялась на костёр. Куско шёл согнувшись и нетвёрдыми шагами. Теласко казался мужественнее. О Фемкэ, он знал, что Азтальпа не умрёт…
Глубокий вздох облегчения вырвался из груди Фемкэ. Она сидела с открытым ртом, не сводя глаз с Вальтера, как будто хотела всеми силами души отразить ужасное решение.
— Нет, она не должна была умереть, и, мне кажется, что Теласко знал это. Он вынул, между тем, освящённый кинжал, попросил прощения у Азтальпы… Куско стоял, закрыв лицо руками… Азтальпа сложила руки на груди… наклонила голову…
Вдруг она упала на колени перед Теласко:
‘Брат… одно мгновение! Одна просьба: пусть я приму смерть от руки Куско!’
Теласко, бросил кинжал и воскликнул:
‘Хвала солнцу, выбор сделан! Перуанский народ, вот твой Инка! Прощай, Азтальпа!’
Все перуанцы склонили головы перед Куско. Когда же Куско стал искать брата, оказалось, что Теласко исчез. С тех пор никто его не видел.
Разве это не чудесный рассказ, Фемкэ?
— Слушай Вальтер, если бы девушка знала, как Теласко истолкует её просьбу, она бы её не высказала. Но история очень интересна. Как бы я хотела знать, может ли это случиться в самом деле?
— Это случилось далеко, далеко отсюда и очень, очень давно, Фемкэ. По крайней мере так сказано в книге. Однако, теперь мне пора домой, так как у меня нет ни гроша чтобы заплатить привратнику, если я приду после восьми часов. Ах, Фемкэ, как бы я хотел, чтобы мои стихи были уже готовы…
— Ничего, ты их напишешь. Думай о Теласко: ему также надо было исполнить трудное дело.
— Нет, я буду думать о девушке. Спокойной ночи, Фемкэ…
Вальтер получил такой сердечный поцелуй, какой заслужил своим рассказом, и, мечтая об Азтальпе, побрёл он через задние ворота домой. Луна ярко светила, и ему было досадно, что он не мог остаться у Фемкэ подольше. Он уверял себя, что при лунном свете он рассказывал бы ещё лучше, но делать было нечего в виду того, что у него не было ни гроша.
Источник: Мультатули Повести. Сказки. Легенды. — СПб.: ‘Дело’, 1907. С 114 — 129.
Оригинал здесь: Викитека.