Вальнек-Вальновский
Вальнек-Вальновский
I
I
II
II
III
III
IV
IV
* * *
V
V
VI
VI
VII
VII
VIII
VIII
Вальнек-Вальновский, Гарин-Михайловский Николай Георгиевич, Год: 1908
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Николай Георгиевич Гарин-Михайловский
Вальнек-Вальновский был…
Кем не был на своём веку Вальнек-Вальновский? Всё его прошлое представляло собой пёструю груду какого-то хлама. Да вы встречали Вальнека-Вальновского не раз в своей жизни.
Встречали молодым в блестящей форме беззаботно спешащим, не желающим чувствовать гнёта жизни на своих 20-летних плечах.
Позднее вы его видели в свадебной карете своего богатого тестя.
Вы, может быть, слыхали потом о какой-то неприятной истории в полку из-за карт.
Теперь вы не узнаете Вальнека в этом сутуловатом, истасканном, с брюшком, господине, в пыльных дырявых сапогах, в истасканной крылатке, в белой, грязной от пальцев фуражке.
Его нос сделался мясистым и красным, появилась колючая щетина, его голубые глаза полиняли и жадно бегают по лицам прохожих. Но память сохранила воспоминание о былом, сохранилась ненавистная жажда жизни.
И свой последний рубль он спускает так же, как некогда спустил всё.
Сколько было этого всего?
100… 200… 700 тысяч, — больше или меньше, — право давности и нарастающих процентов за Вальнеком и все они его, и чем больше их было, тем меньше цены последнему рублю…
Есть ещё что-то молодое и сильное во всей этой потасканной фигуре.
Всмотритесь в эту массу подвижных складок на лбу, — они движутся, шевелятся, они — отклик мыслей Вальнека, придающие всему лицу его какую-то неопределённую, но живучую подвижность. Всмотритесь в его густую щетину, грязную, рыжую. Все они, эти щетины, каждая отдельно, торчат, лезут вперёд, точно также хотят говорить, энергично говорить… о чём? Всё о том же, о сохранившейся силе своего хозяина…
Да, сила есть, и с ней надо считаться… Она сама сочтётся.
На сорок шестом году жизни Вальнека, капризная судьба пожелала испытать свою закабалённую жертву в новой специальности, — железнодорожной, в скромной роли десятника по изысканиям.
Место в 60 рублей в месяц на несколько месяцев обеспечено, 100 рублей подъёмных получены и уже съедены. Из них ни копейки не отправлено жене и 7 детям, из которой старшей 16, а младший ещё ползает в грязи немытого пола.
В гостинице за три недели съедено и выпито… Вальнек не считал сколько, — сочтут и без него.
Надо ещё доехать до места работ на эти же деньги. На какие деньги? Вальнек решительно ничего не понимал. Это место, о котором он мечтал, как о каком-то недосягаемом блаженстве, хуже чем ничего!
Там хоть поймал кусок, съел и мыслей нет. А здесь эти мысли шевелятся, жгут и не дают покоя.
Но сколько же надо Вальнеку денег?! Много, очень много… Сперва для себя… Завтра тоже для себя… а для семьи? Нет, ещё для себя…
Сколько же?! Нет дна в алчных глазах Вальнека, нет счёта его щетинам, и каждая торчит, каждая шевелится, каждая хочет — эта стомиллионная жадная гидра.
Чтоб выехать к месту работ и расплатиться, надо сейчас же ещё 100 рублей. Где их взять?
Есть выход. Техник получает 100 рублей в месяц. Лишних 40 рублей не много… Лишних 500 было бы лучше, конечно, эти 500 больше принадлежат Вальнеку, ему, на все руки способному Вальнеку, чем кому бы то ни было, но что делать?
Было время, и он сидел за роскошным столом, думал век сидеть… Теперь приходится хоть крохи от роскошного стола подбирать. А здесь ли ещё не стол, когда миллионы собираются посыпаться, как из дырявого мешка.
Только уметь подставить руки, знать, где стать.
О, Вальнек спокоен за себя! От него не спрячутся, он сыщет и накроет всех этих греющих руки и они раздвинутся, должны будут волей-неволей раздвинуться и дать место за этим столом Вальнеку.
Всё придёт и никуда не денется! Теперь пока ступенька за ступенькой надо перейти из десятников в техники.
Для этого нужно знать, как ему сказали, нивелировку.
Что такое нивелировка?
Вальнек не знал, что такое нивелировка, но, судя по плюгавой физиономии техника, сообщавшего ему о ней, Вальнек не высокого мнения был об этой нивелировке, — настолько не высокого, что он уже заявил на всякий случай своему инженеру:
— Я не имею обыкновения кричать о себе, господин начальник сам увидит на деле и не захочет обидеть и без того обиженного жизнью человека.
— Я предложил вам всё, что мог предложить человеку, знающему только пикетаж. Если б вы умели нивелировать…
— Я умею, — скромно ответил Вальнек.
— Если окажется, что вы умеете…
— Я надеюсь на себя и твёрдо верю, что оправдаю доверие.
Было, конечно, рискованно так обнадёживать своё начальство, но Вальнек знал правило: кто не рискует, тот не выигрывает, а чего другого желал Вальнек, как не выиграть?
Что выиграть? Всё, всё… весь мир. Да и что такое вся жизнь, как не один сплошной риск?
Свет не без добрых людей, — из них первый Вальнек, — но кто другой, который к тому же поделился бы с ним своими сведениями по нивелировке?
Плюгавый техник?
О, как наивно и легкомысленно было бы со стороны Вальнека вверить свою тайну этим потным рукам, этому ничтожеству, сытому ошибками и промахами других. Нет, гордый Вальнек не унизит себя! Да и глупость это была бы и большая глупость. Вся сила Вальнека в своих надеждах на место техника кроется прежде всего в соблюдении строжайшей тайны о том, что Вальнек не техник. Пока эта тайна в надёжных руках. И уж, конечно, не он, Вальнек, её выболтает. Другое дело там на месте, что будет…
Шёл раз по улице Вальнек, заложив руки назад, и думал, где бы найти добрую душу, которая бы выучила его нивелировке.
Поднял глаза Вальнек и видит в окнах чертёжные столы, а у самого окна стоит маленький человечек точно с заспанными глазами и смотрит на Вальнека. Подумал Вальнек, повернул к подъезду и позвонил.
Дверь отворилась, и перед Вальнеком стоял тот самый маленький человечек, которого он видел в окно.
Маленький человечек, как-то нехотя, посторонился и тихо проговорил, пропуская Вальнека:
— Прошу.
Вальнек не заставил себя просить два раза.
Снять свою крылатку, шапку и, держа её в одной руке, другой оправить свою щетину, прийти сразу в самодовольное настроение, проговорить вторично, шаркнув ногой как старому знакомому, так своё ‘Вальнек-Вальновский’, чтобы хозяин пригласил его, Вальнека, в свой кабинет, — было делом привычным для Вальнека. И хозяин не успел оглянуться, как Вальнек сидел уже в кресле перед хозяином и жадно осматривал его, как целящийся охотник, отыскивая более верное место своей жертвы, — жертвы потому, что всё и ничего было девизом Вальнека — ничего и всё, и где это всё, там или здесь, — в этом хозяине, в этом, может быть, уж ему принадлежащем кабинете…
Хозяин только неприятно морщился от этой грязной, сутуловатой фигуры своего неожиданного гостя.
Вальнек начал было издалека, но хозяин, очевидно, знал хорошо этот сорт людей и повторенным вопросом о цели прихода поставил Вальнека в необходимость приступить к делу.
Вальнек огорчённо с упрёком на мгновение уставился в человека, который не хочет ничего знать, кроме того, что касается лично его. Но тут же Вальнек подумал: ‘не хочешь, и чёрт с тобой’, и приступил к делу.
Он, Вальнек, приглашён на предстоящие изыскания. Он имел основание отдать предпочтение именно этому приглашению, хотя не может не признаться, что теперь раскаивается немного. Но что делать? слово дано…
Меньше всего, конечно, Вальнек думал в эту минуту, что разговаривает он с лицом, тоже прикосновенным к делу предстоящих изысканий.
По словам Вальнека выходило, что он приглашён на какую-то должность, очень большую.
— Вы собственно на какую должность приглашены?
Вальнек уклонился от прямого ответа и опять принялся путать.
Хозяин послушал ещё и поставил более определённый вопрос.
— Кто вас пригласил?
Вальнеку ничего не оставалось, как назвать фамилию одного из начальников партий.
Этим ответом решалось всё.
— Вы десятник? — спросил хозяин, опуская глаза.
Вальнек остановился так, как останавливается вдруг с разбегу человек. Он широко раскрыл глаза и, вздохнув тихо, покорно проговорил:
— Десятник…
Вальнек опять заговорил, и на этот раз голос его звучал скромно той искренностью, какою говорит пациент своему доктору, когда тот докопался, наконец, до причины, которая упорно не хотела сходить с языка пациента. Фигура Вальнека потеряла свою напыщенность, грязная щетина опустилась, тело осунулось и, всматриваясь своими мутными глазами, которые уже ничего не искали в собеседнике, кроме жалости к нему — Вальнеку, он рассказал весь ужас своего положения.
Он — семейный человек. У него жена и семь душ детей. Дети без воспитания. Он бросил их и жену в Киеве, и как они там живут, — он и представить себе не может. Он был богат, теперь нищий. Нет ужаснее этого перехода от роскоши к неумолимой нужде, когда неспособные голова и руки отказываются от непривычной работы, а тело привыкло к неге и удобствам. Жить такой жизнью и не видеть выхода, — что может быть ужаснее? Умереть, лишить семью последней поддержки? Легче умереть, чем жить, переживши самого себя. Вальнек смахнул слезу, которая появилась на его реснице.
— Я не могу понять, чем я могу быть полезен…
Вальнек на мгновение остановился. ‘Ты можешь понять, как засунуть в своё сытое брюхо ещё один лишний кусок, но человека в несчастье ты, конечно, не можешь понять, сытое быдло!’
Но Вальнек громко ничего этого не сказал и, вздохнув, заговорил равнодушным упавшим голосом:
— Я мог бы быть техником, если б знал нивелировку… Я знаю её, — жадно и поспешно проговорил он, видя вытянувшееся лицо хозяина, — но я забыл… Это давно было… Я никогда не думал, что мне опять придётся возвратиться… Мне надо освежить в памяти… Я увидел в окне чертёжные столы, вас и подумал, что доброго человека посылает мне Господь на моём ужасном пути… и вот, отдавшись своему порыву, я вошёл к вам просить указать мне лицо, которое могло бы помочь мне вспомнить…
Хозяин внимательно всматривался в гостя. Вальнек понял, что опять не убедил хозяина. Он почувствовал вдруг всю горечь своего обнажённого унижения, обнажённого для того, чтобы в добавок не поверили…
Сердце Вальнека закипело и в какой-то бессильной тоске, он уставился в пол.
— Подождите немного…
Хозяин встал и вышел в соседнюю комнату.
Немного погодя, он возвратился с молодым конфузливым человеком, который, быстро пожав руку Вальнеку, проговорил с польским акцентом…
— Я могу вам дать нужные объяснения, но у меня нет нивелира.
— Нивелир я могу достать, — радостно ответил Вальнек.
— В таком случае завтра в 11 часов утра…
— Ах, я не могу передать вам…
И воспрявший Вальнек, рассыпавшись в благодарностях, радостно выскочил на улицу и быстро зашагал в квартиру своего начальника. Надо достать нивелир. У Вальнека сложился по этому поводу целый план… Он пойдёт к начальству и попросит нивелир с целью сделать будто бы одну работу в соседстве… Это была очень ловкая мысль. Вальнек, не говоря ни слова, таким образом, уже превращался в глазах начальства в техника.
Но начальник Вальнека, выйдя к нему в переднюю, как только узнал, зачем пришёл Вальнек, как замахал руками и, проговорив: ‘у меня правило казённых вещей не давать никому’, ушёл совсем из передней, оставив Вальнека одного.
Вальнек только растерянно развёл руками и вышел на улицу.
— Ну, чёрт его знает, что за человек?! Ну, что это за люди?! Ну, ну, ну… Тьфу!
Вальнек плюнул от всего сердца и, совсем напыжившись, красный как рак, пополз по улице.
— Пся крев! [Собачья кровь! — польск.] Тьфу! — и Вальнек опять плюнул.
— Ну, что ему?! Ну, ну, ну…
Горькая обида, досада коробили, возмущали и волновали Вальнека — его, Вальнека-Вальновского, Вальнека, который в своё время не пустил бы на порог к себе этого хама! Сколько тебе? 5, 10, 15 тысяч! — Дай и гони в шею!
Вальнек бросил взгляд в сторону. Взгляд попал на далёкую спокойную реку, освещённую ясным летним закатом и в мозгу Вальнека шевельнулось воспоминание о деревенском доме тестя. Такой же был весёлый вечер… — ‘Прочь!’ — Вальнек прибавил шагу, уходя от тяжёлых неприятных воспоминаний. Он пришёл в свою гостиницу, отпер номер и нажал электрический звонок. Вошёл номерной.
— Никто не спрашивал?
— Никто.
Кто мог его спрашивать? Вальнек угрюмо посмотрел в окно, подумал, сбросил крылатку и спустился в буфет.
Буфетчик вопросительно взялся за английскую, Вальнек молча кивнул головой. Буфетчик налил. Вальнек залпом выпил и начал закусывать, жадно ловя вилкой какую-то гущу и набивая ею свой рот. Он выпил вторую, чем-то другим закусил и, сев за стол, потребовал карточку. Съев два блюда и запив их двумя бутылками пива, Вальнек, задумавшись, молча, сосредоточенно ковырял в зубах.
Мимо окна прошла женщина улицы, остановилась и внимательно осматривала фигуру Вальнека. Вальнек, встретившись с ней глазами, тоже сосредоточенно опершись о локоть, с видом знатока уставился в неё. Один глаз Вальнека прищурился и голова склонилась на бок. Затем Вальнек встал и, кивнув головой в знак согласия на вопрос записать на номер, вышел в прихожую, куда с улицы в то же время уже входила женщина, приглашённая им.
Ничего не говоря друг с другом, они молча стали подниматься по лестнице.
— Вальнеку вы приказали отпустить нивелир? — спрашивал в конторе главный техник у своего начальника.
— Как приказал? Я запретил ему.
— Он взял его.
— Ну, слава Богу, я сегодня эту дрянь выгоню, я решительно не в силах больше выносить его. Вы знаете, он затеял торговлю казёнными инструментами. Инженер рассказал всем, для чего Вальнеку понадобился нивелир.
Вальнек только что возвратился с урока нивелировки и весёлый вошёл в приёмную.
В комнате толпилось много разного народа.
— Нивелир?!
Глаза инженера впились в Вальнека.
— Там нивелир, — и Вальнек показал пальцем на переднюю.
— Вы позволили себе моим именем взять его из кладовой?!
Вальнек развязно, с своей обычной манерой, собрался было что-то отвечать.
— Вы совершенно достаточно обнаружили, что вы за личность! Вы больше не служите у меня!! Я вас выгоняю вон…
— Пхе! — сделал только Вальнек и, растерянно разведя руками, медленно пошёл из комнаты.
— Гадость!! — кричал вдогонку инженер. — Не успел вступить, уже развёл мерзость!
Вальнек быстро повернулся.
— Ну, пропал техник, ну, выгонят совсем, но он ничего не сделал такого, за что его можно так с грязью мешать.
— Али [Но — польск.]же я прошу снисхождения у пана…
Начал было Вальнек, но инженер так раскричался, что Вальнек мгновенно опять повернулся к двери и ещё мгновеннее скрылся за нею.
— О тожь пся крев! — проговорил Вальнек, захлопнув за собою дверь и в недоумении разводя руками, — что теперь делать.
Маленький господин с сонными глазами, случайный свидетель всей этой сцены, рассказал инженеру о своём знакомстве с Вальновским и для чего нужен был ему нивелир.
— Здесь, — кончил маленький господин: — здесь вовсе не нажива, как видите… Там, в Киеве, семь человек, — во, во, во… и способная только любить женщина. Нет, уж строгость вашу бросьте.
Инженер не был человеком злым. Это был просто влюблённый в себя, в свою аккуратность, в свою точность, человек, видящий только себя, очень чуткий ко всему тому, что могло оскорбить или задеть его ненасытное я. Теперь ему стало жаль Вальнека.
— Послушайте, почему вы не сказали прямо, чего вы хотите? — выскочил инженер в переднюю, где уныло сидел Вальнек и тупо смотрел перед собою. Вальнек встал и, сдвинув брови, молча слушал длинную речь инженера о том, что первое и основное правило в их деле не стараться быть больше того, что на самом деле представляешь из себя. Это и бесполезно, и опасно для живого дела, в котором каждая ошибка неминуемо откроется и повлечёт за собой крупные траты.
— У нас бьют не за незнание, а за скрывание своего незнания, — кончил инженер.
Вальнек слушал и понял только одно, что его простили.
Когда, кончив занятия, инженер оделся и вышел на улицу, Вальнек пошёл за ним, смотрел ему вслед и все складки его подвижного лба устремлялись за инженером.
— Господин начальник, — нагнал его Вальнек у самого его дома: — я вас покорнейше прошу — позвольте мне денег…
— Я не могу… вы уже всё взяли…
И инженер, прибавив шагу, быстро ушёл от Вальнека.
— Тьфу! — плюнул вдогонку ему Вальнек и угрюмо повернул назад.
— Господин начальник! — пришёл к инженеру перед самым отъездом Вальнек. — Я не могу ехать без денег.
— Вы останетесь.
— Но я не могу возвратить вам взятые уже 100 рублей.
— Что ж делать? я заплачу их из своего кармана за науку.
Наступило молчание.
— Всё, что я могу вам сделать, — проговорил инженер: — это приказать взять вам билет третьего класса.
— Из гостиницы не выпускают.
— Ну уж я тут ничего не могу.
— Если я дам им расписку и попрошу вашу контору высылать им деньги из моего жалованья.
— Вы хозяин ваших денег.
— Я хотел просить вас поручиться.
— Нет.
— Семье хоть что-нибудь выслать…
— Из жалованья за этот месяц, если вы дадите адрес, контора вышлет.
— За этот месяц… чем же я жить буду? Чем заплачу за проезд?
— Я ничего больше не могу сделать.
— Господин начальник! ну, хоть вот что… Вам люди в контору нужны — у меня есть племянница… здесь… возьмите её чертёжницей.
Инженер уже слышал об этой племяннице, найденной на улице, и быстро возмущённо ответил:
— Ни в каком случае.
Вальнек от инженера отправился в контору.
Там уже шла предотъездная сутолока: закупоривали инструменты, заколачивали ящики. Младший инженер с большими ногами бегал по комнате, кричал и ругался.
Техники и десятники, рассевшись на стульях и ящиках в приёмной, вели весёлые разговоры людей, которые завтра, послезавтра бросят этот, чуждый для них, город с тем, чтоб никогда, вероятно, больше не возвратиться в него.
Что-то сбродное, цыганское, бесшабашное, а с ним и весёлое чувствовалось во всей этой группе случайно столкнувшихся между собою людей.
Вальнек, потеряв надежду на то, чтоб урвать денег у инженера, поднялся на новую комбинацию. У кого 5, у кого 10, у кого и рубль — Вальнек насобирал около 50 рублей у своих товарищей с клятвенным обещанием возвратить их немедленно после первой получки.
Наконец, всё было уложено и свезено на пароход, и инженеры, и техники, и десятники — все поехали, и в момент отъезда все сбились в одну кучу на палубе и все замахали шапками провожавшей их толпе.
Махал и Вальнек, хотя единственный знакомый ему человек в этом городе, отысканная им племянница, ехала с ним. Но уж таков обычай и Вальнек не хотел отступать от него.
После первой минуты общего как будто сближения, наступило быстрое разобщение.
Инженеры ушли в первый класс, где играли в карты, ухаживали за дамами и редко, разве посмотреть на закат, показывались на палубе.
Техники почти всё время сидели на палубе 2-го класса, разговаривали, курили и сообщали друг другу разные случаи из своей жизни.
Десятники ехали в третьем классе, пили, курили, плевались, играли в карты, заводили постоянные ссоры с пассажирами и врали им всякую ерунду о том, кто они.
Высокий, в большой студенческой шляпе, в высоких сапогах, нахальный молодой десятник толковал десятнику Ерёмину о порядочности и воспитанности.
— Я по крайней мере так думаю.
Низкого роста, с прямыми волосами, бесцветный десятник Ерёмин ничего не имел против, и усиленно угощал своего воспитанного товарища. Но однажды напившись, он устроил такую неприличность, что воспитанный десятник надавал ему пощёчин, и пошёл ещё с жалобой к хозяину Ерёмина — молодому инженеру с большими ногами.
Он нашёл инженера на палубе.
— Я имел удовольствие познакомиться с вашим десятником Ерёминым, — так начал десятник, подходя к инженеру.
— С чем вас и поздравляю, — фыркнул молодой инженер.
— Не с чем… Я имел удовольствие нахлестать ему морду-с…
— Удовольствие небольшое…
— За невоспитанность…
— Именно за что же?
— Это уж его спросите.
И, подняв свою студенческую шляпу, воспитанный десятник величественно поклонился инженеру и проговорил:
— Ещё одна негодная тварь затесалась к нам… Господин Вальнек со своей племянницей… Он тоже не минует пощёчины… Вы его предупредите: если он не желает…
— Я предупрежу вашего инженера, чтоб он вам внушил держать себя прилично, — вспыхнул молодой инженер. — Ступайте в третий класс!
Долговязый десятник озадаченно посмотрел на инженера и зашагал вниз по трапу.
На другой день, сверх всякого ожидания, вышло совершенно обратное: Вальнек дал пощёчину долговязому, о чём долговязый с воем пришёл доложить уже своему инженеру.
— Помилуйте, здесь бьют-с… здесь нельзя ехать… здесь люди едут, Бог знает, с какими женщинами… Я лучше уеду совсем…
— Ну и уезжайте, куда хотите, только убирайтесь вон, — проговорил презрительно ‘его’ инженер, занятый в это время шахматным ходом.
Когда десятник ушёл, инженер, его хозяин, обратился к товарищам и сказал:
— Положительно разбойничья банда… А ваш Ерёмин это уж совсем что-то невозможное…
— А вы вот посмотрите этого Ерёмина на работе…
— Господа, кто избавит меня от Вальнека? — спросил начальник.
Все рассмеялись и никому не хотелось его брать в свою партию.
— Я не буду стеснять… не годится, — хоть в первый день гоните…
— Брать не стоило, — проговорил, помолчав, пожилой инженер, заглянув в окно.
— Давайте мне, — согласился младший с большими ногами инженер… — У меня разговор короткий…
Инженер рассмеялся.
— Слушайте, батюшка, только вы уж его хоть немного…
— Э, нет!.. не вмешиваться, так уже не вмешиваться… Да и нельзя же: может, так может, а не может, кто ж за него будет работать?
Все энергично поддержали младшего инженера.
На другой день Вальнек узнал свой приговор и не обрадовался.
Не хорошо было вообще на душе у Вальнека.
Даже десятники, и те сторонились. Техники ещё больше драли нос, а инженеры даже издали не подпускали к себе.
Вальнек, стоя у борта с своей племянницей, возмущался этой лестницей человеческого тщеславия, даже здесь, в этой скромной капле жизни, и рассказывал ей о том времени, когда всю эту ‘сволочь’ он купил бы за 5, за 10, за 15 тысяч, и дальше порога не пустил бы к себе.
Приехав на место, инженеры день-два походили по новому городу, пока техники разбирали инструменты, а на третий день уже все выехали к местам своих назначений.
Линия младшего инженера с большими ногами начиналась тут же, по ту сторону реки.
В пять часов утра инженер, техник, Вальнек, Ерёмин и 15 рабочих уселись в лодку и поехали на противоположный берег реки к синевшему там сосновому бору.
Вёсла мерно резали свежую воду, свежие капли искрились на утреннем солнце, туман таял и исчезал в голубой дали пепельного неба.
Вальнек ёжился от холода, смотрел в бегущие струйки и уныло искал в них близкого решения своей участи.
Лодка пристала к берегу.
Инженер выскочил и, увязая своими большими ногами в тяжёлых юхтовых сапогах, зашагал по берегу.
Пройдясь несколько раз взад и вперёд, он остановился на выбранном месте и крикнул:
— Вешку!
Неопытный народ продолжал смотреть, сбившись в кучу, и только Ерёмин, не спеша взяв несколько вешек, подошёл к инженеру.
Схватив одну, инженер воткнул вешку, поправил её и тяжело зашагал к лесу. Пройдя шагов тридцать, он опять остановился, взял новую вешку у следовавшего за ним Ерёмина и, ещё раз прицелившись на блиставший издали город, воткнул её в землю.
— Вешки дальше, — обратился он к Ерёмину.
Ерёмин, не спеша, пошёл вперёд и, отойдя саженей десять, поставил, быстро прицелившись, по направлению первых двух, третью веху.
— Руби, — проговорил он, ударив по дороге дерево.
Топоры застучали в лесу.
— А, проклятый! — схватился рукой инженер, растирая на шее первого присевшего комара. — Вальнек, ступайте искитарем… Начальный пункт у воды…
Инженер покосился в сторону техника, но тот и сам знал своё дело и уже устанавливал нивелир, давая в то же время нужные объяснения неопытным носильщикам реек.
— Живей, ребята, живей! — тихо раздавалась уже в лесу собранная ласковая команда Ерёмина. — Ты что, — с укором обратился он к одному из рубщиков: — бабу гладишь?
Ерёмин взял у него топор и, не спеша, начал ловко работать им. Рабочие, убедившись, что он знает своё дело, оживились и топоры весело заговорили в лесу.
— Вот это работа, — проговорил, подходя, инженер, с удовольствием втягивая в себя свежий смолистый воздух утра.
— За день-то помаешься этак, что и руки не подымешь, — ответил ему один из рабочих.
— Я вот тебе расскажу, как стрелки и колёса в часах между собой перессорились…
И инженер рассказывал, а время незаметно шло, работа быстро подвигалась вперёд и только останавливалась, когда инженер, делая поворот, устанавливал инструмент и снимал угол.
Рабочие в это время стояли, вытирали пот, били комаров и говорили тихо друг другу:
— Ай-ай! ушли!
— Ай-ай? — насмешливо отзывался инженер. — Посмотрите вы, как пойдёте у меня дальше.
— Неужто не настоящая ещё работа?
— А вот я вас с версты с завтрака поставлю… Как в день-то придётся рублика по два на человека, тогда, небось, интереснее будет.
— Неужто по два придётся?
— Неужли врать стану? В нашем деле хоть лопатой греби деньги: только умей…
— Это ничего бы…
Прибежал техник и тихо сообщил инженеру, что Вальнек и врет немилосердно, да и вообще никакого представления о деле не имеет.
— Ерёмин, веди линию так примерно на сотенный подъём, на поворотах я потом сниму углы.
— Да чего же? и я сниму, — угрюмо ответил Ерёмин.
— Только не наври…
Ерёмин не удостоил ответом уходившего инженера.
Вальнек совершенно растерянно шёл за цепью, кричал до хрипоты, был весь в поту, отмахивался руками и книжкой от комаров, смотрел с ужасом на свои окровавленные руки от раздавленных, напившихся его же кровью комаров, щупал волдыри и путал, путал и путал.
— Стойте! — грубо остановил его инженер.
Голос Вальнека, оравшего на рабочего, оборвался на полуноте.
Рабочие с любопытством положили цепь, бросили колья, смотрели на инженера и вполголоса, так, чтоб он слышал, делились впечатлениями о бестолковых распоряжениях Вальнека.
— Зевает, зевает, а ничего по делу не растолкует… Точно с цепи сорвался.
— Сбил на вовсе… Вишь народ точно не свой стал…
— Разыскал же этакого…
И рабочий равнодушно сплюнул.
Вальнек озабоченно ласково, с затаённым страхом смотрел на инженера.
— Послушайте! Что ж это у вас такое, — говорил инженер, всматриваясь в линию зигзагами набитых кольев: — это по вашему прямая?
Вальнек встал около инженера, внимательно уставился в линию и проговорил:
— Вот тот кол надо вправо подвинуть.
— Кой чёрт тот, — заорал инженер. — Тут ни одного кола нет верного!
Вальнек мрачно смотрел на ряды своих кольев.
— Да вы даже не понимаете, что такое прямая линия?!
— Господин инженер, я понимаю, что такое прямая линия, но я не вижу… у меня глаза плохи стали.
— Так на что же вы надеялись?! Я вам что ли свои глаза дам?!