Валленштейновская трилогія.
Валленштейновская трилогія.
Юрій Веселовскій.
Валленштейновская трилогия (Шиллера), Веселовский Юрий Алексеевич, Год: 1905
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Собраніе сочиненій Шиллера въ перевод русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ II. С.-Пб., 1901
Исторія постепеннаго возникновенія валленштейновской трилогіи — поучительный примръ той строгости къ самому себ и вчной неудовлетворенности, которую неоднократно обнаруживалъ Шиллеръ, создавая свои крупныя произведенія. Извстно, что онъ вообще передлывалъ по нсколько разъ свои пьесы, вводя въ нихъ все новыя и новыя детали, изучая для каждой изъ нихъ множество источниковъ и до самой послдней минуты не ршаясь представить ихъ на судъ публики и критики, какъ не вполн законченныя, не свободныя отъ тхъ или другихъ недостатковъ. То же самое мы видимъ и въ данномъ случа. Мысль изобразить въ драматической форм измну и потрясающую гибель фридландскаго герцога, личность котораго заинтересовала Шиллера, когда онъ писалъ свою ‘Исторію тридцатилтней войны’, зародилась въ его ум еще въ 1791 году, между тмъ, первое представленіе ‘Лагеря Валленштейна’ относится къ октябрю 1798 года, a двухъ другихъ частей трилогіи — къ январю и апрлю слдующаго года… За эти нсколько лтъ первоначальный планъ драматической обработки исторіи Валленштейна неоднократно видоизмнялся. Такъ, въ март 1794 года Шиллеръ писалъ своему другу Кернеру о намреніи создать прозаическую пятиактную драму на этотъ сюжетъ, причемъ поэтъ думалъ, что ему удастся окончить всю пьесу въ какихъ нибудь три недли!…
По мр того, какъ Шиллеръ знакомился съ различными источниками, которые ему могли быть полезны (напримръ, ‘Annales Ferdinandei’ Кевенгиллера), онъ начиналъ убждаться въ томъ, что ему едва ли удастся исчерпать въ одной пьес весь обширный матеріалъ, бывшій въ его распоряженіи, и что придется посвятить гораздо больше времени этой работ. Были моменты, когда Шиллеръ чувствовалъ себя совершенно подавленнымъ своею необъятною темою, приходилъ въ отчаяніе, иногда откладывалъ на время ‘Валленштейна’ въ сторону, чтобы заняться какими нибудь другими темами, напримръ, своими балладами. Когда онъ ршилъ отвести въ пьес видное мсто астрологическому мотиву, объяснивъ имъ многіе поступки фридландскаго герцога, ему опять пришлось прочесть не мало спеціальныхъ книгъ, онъ совтовался въ 1797 году съ Кернеромъ и Гете относительно сочиненій по астрологіи, читалъ нкоторыя изъ нихъ, старался, во что бы то ни стало, вникнуть въ ихъ темный смыслъ. Довольно поздно написаны были Шиллеромъ и любовныя сцены между Максомъ и Тэклою, составляющія теперь одно изъ украшеній ‘Пикколомини’ и ‘Смерти Валленштейна’. Работа очень замедлялась, между прочимъ, и болзненнымъ состояніемъ поэта, уже страдавшаго тмъ роковыъ недугомъ, который скоро свелъ его въ могилу. Очень важнымъ моментомъ въ исторіи созданія валленштейновской трилогіи, какъ справедливо замчаетъ Дюнцеръ, является не особенно продолжительное пребываніе Шиллера въ гостяхъ y Гете, въ сентябр 1798 года. Тогда во время дружеской бесды окончательно ршено было, что пьеса, посвященная Валленштейну, получитъ форму трилогіи, при чемъ ея первая часть, названная авторомъ ‘Валленштейновцы’ и впослдствіи переименованная въ ‘Лагерь Валленштейна’, появится на сцен, не дожидаясь того времени, когда будутъ вполн закончены дв другія. Такимъ образомъ, и на этотъ разъ Гете, неоднократно оказывавшій Шиллеру подобныя услуги, далъ ему, несомннно, благой совтъ. Тотъ крупный успхъ, который выпалъ на долю трилогіи и въ Веймар, и въ Берлин, долженъ былъ нсколько вознаградить Шиллера за то продолжительное напряженіе, котораго ему стоило созданіе этого грандіознаго цлаго, и вмст съ тмъ, показать ему, что распредленіе сюжета между тремя пьесами сдлало его еще боле интереснымъ для публики. Вмст съ тмъ, однако, и въ публик, и въ критик на первыхъ порахъ раздавались отдльные голоса, находившіе эту форму нсколько рискованною, странною, непривычною.
Въ дйствительности, форма трилогіи, на которой, въ конц концовъ, остановился поэтъ, сознавая всю трудность сжатой драматической обработки такого обширнаго, сложнаго сюжета, необыкновенно подходитъ къ привлекшей вниманіе драматурга фабул. Каждая изъ трехъ ея частей, образуя лишь одно звено изъ большого цлаго, до нкоторой степени представляетъ, вмст съ тмъ, и самостоятельный интересъ, содйствуетъ выясненію различныхъ сторонъ и оттнковъ бурной, тревожной эпохи и вчно безпокойной, непостоянной среды, знакомитъ насъ съ разнообразными факторами, ускорившими трагическую гибель Валленштейна. Можно только удивляться тому, что это раздленіе на три пьесы вызывало когда-то въ нмецкой критик возраженія и нападки (статьи въ ‘Jenaer Litteraturzeitung’, въ ‘Eunomia’ и т. д.) — и, съ другой стороны, нельзя не поставить въ заслугу Шиллеру ту проницательность, которую онъ обнаружилъ, вовремя отказавшись отъ своего первоначальнаго плана исчерпать весь сюжетъ на протяженіи пяти актовъ.
‘Лагерь Валленштейна’, который можетъ смло ставиться на сцен отдльно отъ другихъ частей, знакомитъ насъ съ солдатскимъ міромъ, съ мыслями и желаніями массы, которая должна была служить орудіемъ честолюбивыхъ замысловъ полководца. Въ ‘Пикколомини’ на первомъ план стоятъ генералы, ближайшіе сподвижники Валленштейна, въ данную минуту ему преданные, конечно, за исключеніемъ Октавіо, повидимому, готовые отстаивать его интересы, a также графиня Терцки и Тэкла,— тогда какъ самъ онъ показывается довольно рдко, предоставляя дйствовать лицамъ врод Терцкаго, и все еще не вполн открываетъ свои планы относительно будущаго. Наконецъ, въ ‘Смерти Валленштейна’ главный интересъ сосредоточивается на самомъ герцог. Внутренній міръ и стремленія его становятся гораздо ясне для насъ, чмъ прежде, a т дв силы, которымъ посвящены были первыя дв пьесы,— войско и генералы,— вступаютъ теперь въ конфликтъ съ нимъ, отказываются дале служить его длу и постепенно приводятъ его къ гибели. Такимъ образомъ, распредленіе фабулы между тремя отдльными пьесами вполн логично и обоснованно: прежде чмъ дать намъ полное понятіе о личности главнаго героя и изобразить его трагическій конецъ, Шиллеръ детально знакомитъ насъ съ тою средою, которая его создала и выдвинула.
‘Лагерь Валленштейна’, являющійся какъ-бы прологомъ къ двумъ другимъ пьесамъ, несомннно,— одно изъ самыхъ оригинальныхъ произведеній нмецкой драматической литературы. Это — шедевръ массовой психологіи, превосходящій и массовыя сцены въ ‘Разбойникахъ’ и засданіе польскаго сейма въ ‘Дмитрі Самозванц’, и ночное засданіе на Рютли — въ ‘Вильгельм Телл’, это — поразительная, въ особенности — для того времени, попытка обрисовать внутренній міръ обширной группы людей, собравшихся отовсюду, чтобы служить фридландскому герцогу, успвшихъ свыкнуться съ военнымъ ремесломъ и, по большей части, считающихъ всю эту кочевую, безпорядочную жизнь чмъ то вполн нормальнымъ и желательнымъ… Вмст съ тмъ ‘Лагерь Валленштейна’, несомннно, пробуждаетъ въ душахъ боле отзывчивыхъ читателей или зрителей то, что мы теперь назовемъ ‘настроеніемъ’. Съ первыхъ же явленій мы переносимся въ атмосферу отважныхъ экспедицій, разгула, молодечества, какъ будто слышимъ барабанный бой и военные сигналы, сливающіеся съ грубоватою, подчасъ циничною рчью, солдатъ, видимъ, какъ знамена развваются надъ этимъ шумнымъ, разноплеменнымъ лагеремъ, — точно маня къ себ всхъ тхъ, кому надола будничная, правильная жизнь, кого привлекаетъ свобода и непринужденность.
Цлая эпоха, — бурная, полная событій, совершенно исключительная, — оживаетъ, по вол геніальнаго поэта, во всемъ своемъ разнообразіи, пестрот, оригинальности. Знаменитая мейнингенская труппа 1880—1890 гг., столь сильная своимъ ансамблемъ, длала чудеса изъ этой одноактной пьесы. Сценическая иллюзія достигала въ этомъ случа своего апогея. Зрителю могло, мстами, показаться, что передъ нимъ — не театральное представленіе, руководимое опытнымъ и талантливымъ режиссеромъ, — a сама жизнь, кипучая, яркая, разнообразная! Вс, до послднихъ статистовъ жили на сцен, продолжали играть даже въ тхъ случаяхъ, когда y нихъ въ роли ничего не стояло, исполняли оживленныя мимическія сцены… Негодованіе, вызванное рчами капуцина, общее веселье и разгулъ, въ конц пролога,— все это передавалось мейнингенцами съ поразительнымъ реализмомъ и невольно захватывало зрителя.
Но даже въ чтеніи ‘Лагерь Валленштейна’ производитъ сильное впечатлніе и облегчаетъ намъ пониманіе двухъ другихъ пьесъ. Изображая психологію толпы, массы, Шиллеръ отнюдь не разсматриваетъ, однако, войско Валленштейна какъ одно компактное и стройное цлое, проникнутое одними и тми же взглядами и стремленіями. Всхъ этихъ людей, объединившихся подъ знаменемъ фридландскаго герцога, связываетъ, конечно, преданность полководцу и товарищескій духъ,— но они все. же распадаются на нсколько отдльныхъ фракцій, въ иныхъ отношеніяхъ сохраняютъ и въ этой космополитической военной обстановк свои племенныя особенности или индивидуальныя черты. Быть можетъ, именно благодаря этому ‘Лагерь’ производитъ впечатлніе чего то живого, вполн реальнаго, — тогда какъ безъ этихъ оттнковъ мы имли бы передъ собою только массу, отличающуюся стаднымъ чувствомъ и способную играть чисто пассивную роль,
Вотъ нсколько, примровъ. Кроаты смотрятъ на войну съ грубой жестокой, почти зврской точки зрнія, они признаютъ войну ради войны, — идейная сторона для нихъ не играетъ никакой роли, къ тому же, они не прочь покутить, — въ особенности, когда это имъ ничего не стоитъ. Паппенгеймскіе кирасиры, наоборотъ, увлекаются героическою стороною войны, ихъ манятъ подвиги, лавры побдителей, ихъ очаровываетъ поэзія битвъ, богатырства и молодечества. Щеголеватые егеря — аристократы среди воиновъ Валленштейна: они и одваются роскошне и въ разговор обнаруживаютъ меньше грубости и суровости, ихъ даже нсколько шокируютъ пріемы и манеры остальныхъ солдатъ, — a т, въ свою очередь, подсмиваются надъ ихъ франтовствомъ. Въ лагерь Валленштейна ихъ привела не любовь къ военному ремеслу, a просто — склонность къ непринужденной, беззаботной жизни, которую они не могли вести въ другихъ мстахъ. Пищальники изъ отряда Тифенбаха — добродушные, миролюбивые люди, которые были бы очень рады, еслибъ все вошло опять въ обычную колею, и эта ненормальная, тревожная жизнь окончилась. Вспомните, какъ они вступаются за крестьянина, котораго нужда заставила сдлаться фальшивымъ игрокомъ, освобождаютъ его изъ рукъ другихъ солдатъ и имютъ мужество открыто заявить, что деревенскій людъ разоренъ и обнищалъ. Наконецъ, старый вахмистръ, прежде всего,— служака, сторонникъ дисциплины, которому, по выраженію Фишера, дороже всего ‘солдатская машина’, муштровка, обученіе рекрутовъ,— который одинаково отличается и отъ франтоватыхъ егерей и отъ паппенгеймскихъ кирасиръ… Очень оригинальную фигуру представляетъ собою и маркитантка, давно сроднившаяся съ солдатскою жизнью, продлавшая не одинъ походъ и поневол мирящаяся съ тмъ, что никто, кром добродушныхъ пищальниковъ, не платитъ ей аккуратно за вино и припасы.
Проявивъ въ ‘Лагер Валленштейна’ тонкое психологическое чутье и знаніе сцены, Шиллеръ, несомннно, обнаружилъ мстами въ этомъ произведеніи дарованіе комическаго писателя. Основной тонъ ‘Лагеря’ нельзя, конечно, признать безусловно веселымъ, комическимъ, жизнерадостнымъ, — сквозь шутки и остроты солдатъ слишкомъ часто проглядываетъ не прикрашенная дйствительность, разореніе цлыхъ областей, деморализація народа. Но отдльныя сцены показываютъ все же, что изъ Шиллера могъ бы выработаться наряду съ авторомъ трагедій и талантливый комическій писатель, — подобно тому, какъ Расинъ, если судить по его ‘Сутягамъ’, былъ въ сущности способенъ писать весьма бойкія и живыя комедіи. Heдаромъ же въ числ неоконченныхъ произведеній Шиллера мы находимъ, между прочимъ, и набросокъ пьесы въ комическомъ жанр.
Уже самая форма ‘Лагеря Валленштейна’ очень характерна въ этомъ отношеніи. Поэтъ остановилъ свой выборъ на старо-нмецкихъ ‘виршахъ’ (Knittellverse), которыми написаны комедіи и фарсы Ганса Сакса,— и результаты получились блестящіе, потому что этотъ размръ, какъ нельзя боле подходитъ къ общему колориту первой части трилогіи и придаетъ ей оригинальный, своеобразный, иногда очень забавный характеръ (въ наши дни такими же стихами написана была комедія изъ старой нмецкой жизни Людвига Фульда — ‘Schlaraffenland’). Но особенно ярко проявилось комическое дарованіе Шиллера въ созданіи безподобной фигуры капуцина. Этотъ оригинальный миссіонеръ-обличитель, соединяющій тексты изъ Библіи съ шутками и вульгарными выраженіями, очень напоминаетъ извстнаго нмецкаго проповдника-юмориста, Абраама-a-Санта-Клара, автора такихъ причудливыхъ по форм сочиненій какъ ‘Judas der Erz-Schelm’, ‘Gak, gak, gak, gak, a ga — einer wunderseltsamen Hennen’ и т. д. Чтобы оказать какое-нибудь вліяніе на такихъ загрублыхъ слушателей, какъ солдаты Валленштейна, онъ старается приблизиться къ ихъ уровню, приноровиться къ ихъ міросозерцанію и говору, переводя тексты съ латинскаго языка, вставляетъ выраженія изъ солдатскаго жаргона,— иногда, потерявъ терпніе, прибгаетъ и къ помощи ругательствъ. При всхъ своихъ странностяхъ и комическихъ пріемахъ, капуцинъ все-же обнаруживаетъ извстное присутствіе духа, такъ какъ отваживается открыто развнчивать и громить фридландскаго герцога, въ эту пору еще не переставшаго быть кумиромъ массы.
Въ слдующей части трилогіи впервые показывается на сцен самъ Валленштейнъ. Но прежде, чмъ онъ появился, мы уже имемъ извстное понятіе объ его характер, привычкахъ, вкусахъ, обращеніи. Въ ‘Лагер Валленштейна’ солдаты постоянно говорятъ о немъ, и мы чувствуемъ, что онъ гд то тутъ, неподалеку, что его духъ точно паритъ надъ всею этою громадною толпою. Мы узнаемъ, что онъ горячо любитъ своихъ солдатъ, заботится о нихъ, смотритъ на нихъ, какъ на обширную семью, что онъ ничего на свт не боится, готовъ взяться за самое опасное порученіе и никогда еще не терплъ неудачи! Его обаяніе настолько велико, репутація непобдимости такъ прочно установилась за нимъ, что иные солдаты, въ род вахмистра и одного изъ егерей, твердо убждены въ томъ, что онъ находится въ общеніи съ нечистою силою. Совершенно такъ же въ ‘Пикколомини’, гд Валленштейнъ выступаетъ только въ одномъ акт, мы постоянно слышимъ о немъ и узнаемъ различныя детали относительно характера, положенія въ войск и плановъ относительно будущаго — изъ разговоровъ его генераловъ, приближенныхъ и родныхъ. Ихъ отзывы отличаются, конечно, большою противорчивостью. Максъ долгое время идеализируетъ Валленштейна, приписываетъ ему самыя симпатичныя, благородныя свойства, въ начал не сознаетъ и не угадываетъ его отрицательныхъ сторонъ. Терцки, графиня Терцки, Буттлеръ, Изолани и другіе видятъ въ немъ, главнымъ образомъ, могущественную силу, которая магически вліяетъ на массу, всюду иметъ успхъ и торжествуетъ надъ всми препятствіями и опасностями,— съ которою, несомннно, выгодно и разсчетливо будетъ дйствовать заодно. Октавіо Пикколомини видитъ въ Валленштейн измнника, опаснаго государственнаго преступника, котораго нужно обличить и покарать во чтобы то ни стало. Но одно мы сознаемъ еще до перваго выхода Валленштейна: передъ нами, во всякомъ случа, крупнйшая личность, которую одни превозносятъ, другіе развнчиваютъ, но съ которою вс принуждены считаться!
Валленштейнъ — одинъ изъ самыхъ удачныхъ образовъ, созданныхъ Шиллеромъ. Его сложная, своеобразная психологія обрисована съ замчательнымъ мастерствомъ, свидтельствующимъ о томъ, что въ эту пору талантъ Шиллера достигъ высшей степени своего развитія и зрлости. Уже прошло то время, когда драматургъ выводилъ или очень симпатичныхъ, или, наоборотъ, очень преступныхъ и низкихъ людей, когда Карлу Моору долженъ былъ непремнно соотвтствовать ‘извергъ естества’ Францъ, Фердинанду — президентъ или Вурмъ. Сближеніе съ Гете помогло Шиллеру стать боле объективнымъ и безпристрастнымъ, онъ пришелъ къ сознанію, что даже y наимене симпатичныхъ героевъ могутъ быть отдльныя положительныя свойства, что, изображая внутренній міръ того или другого героя, драматургъ не долженъ слишкомъ подчеркивать свои личныя симпатіи и антипатіи, длать однихъ глашатаями своихъ мыслей и стремленій, почти своими двойниками, a другихъ изображать какими то чудовищами. Уже Филиппъ въ ‘Донъ-Карлос’ былъ обрисованъ съ значительною долею объективности, Шиллеръ не сдлалъ изъ него только деспота или тирана,— онъ отмтилъ и его горячее желаніе найти вполн надежнаго, честнаго и правдиваго человка, которому онъ могъ бы вполн довриться, и его нравственныя терзанія, вызванныя неудачно сложившеюся личною жизнью.
Характеристика фридландскаго герцога, въ смысл объективности и тонкости психологическаго анализа, стоитъ еще выше. Если можно такъ выразиться, въ трилогіи выступаетъ не одинъ, a нсколько Валленштейновъ, мы послдовательно знакомимся съ разнообразными сторонами характера главнаго героя, какъ частнаго лица и политическаго дятеля, — причемъ онъ поочередно то вызываетъ наше сочувствіе и уваженіе, то возмущаетъ насъ своимъ эгоизмомъ и властолюбіемъ, то внушаетъ намъ жалость. Актеры, играющіе эту трудную роль, обыкновенно особенно подчеркиваютъ какую нибудь одну сторону его характера, оставляя другія въ тни (однимъ изъ лучшихъ Валленштейновъ считается Зонненталь). Бультгауптъ въ своей ‘Драматургіи классиковъ’ такъ опредляетъ внутренній міръ Валленштейна,— психологію котораго онъ называетъ самою сложною не только въ творчеств Шиллера, но и во всей нмецкой драматической литератур: ‘натура привлекательная — и отталкивающая, внушающая уваженіе — и презрнная, склонная къ фантазированію — и проявляющая заурядный здравый смыслъ, осторожная и легкомысленная, могущественный организаторъ и безпомощное дитя, человкъ лживый — и любящій правду, способный трогать и наводить ужасъ,— словомъ, смшеніе всевозможныхъ свойствъ, образующихъ, однако, извстное цлое’. Дв черты характера Валленштейна особенно рельефно очерчены, однако, Шиллеромъ: его вра въ таинственное воздйствіе свтилъ на человческую судьбу и болзненно-развитое честолюбіе. Увлеченіе астрологіей для Валленштейна — не игра, не забава, не интересное препровожденіе времени! Онъ твердо убжденъ въ томъ, что ‘звзды не лгутъ’, мы знаемъ изъ исторіи, что онъ спеціально изучалъ астрологію въ университетахъ Болоньи и Падуи, онъ слпо довряетъ предсказаніямъ астролога Сени, считая ихъ незыблемою истиною, и готовъ по одному его слову принимать самыя рискованныя ршенія. Разъ звзды предвщаютъ ему торжество надъ препятствіями и исполненіе всхъ его желаній, онъ считаетъ свой успхъ обезпеченнымъ. Валленштейна сравнивали иногда, въ этомъ отношеніи, съ Фаустомъ, какъ ни странно звучитъ это сравненіе, въ немъ есть доля правды. Мечты о тсномъ общеніи съ таинственнымъ, чудеснымъ міромъ, въ своемъ род, не меньше волнуютъ фридландскаго герцога, чмъ сверхчеловческіе порывы и жажда познанія волнуютъ душу Фауста. Вра во что то загадочное и сверхъестественное вноситъ въ жизнь Валленштейна извстную долю поэзіи и красоты, помогаетъ ему подниматься на время надъ житейскою пошлостью. О своихъ астрологическихъ гаданіяхъ онъ говоритъ совершенно особеннымъ тономъ и не допускаетъ, чтобы при немъ отзывались о нихъ насмшливо или недоврчиво. Даже когда счастье начинаетъ ему измнять, онъ все еще не признаетъ себя побжденнымъ, не отказывается отъ вры въ чудесную силу планетъ и настаиваетъ на томъ, что вс эти бдствія обрушиваются на него противъ воли судьбы. Только въ самомъ конц онъ какъ будто ощущаетъ нкоторое сомнніе въ справедливости того, во что раньше врилъ (‘звзды не нужны мн’), и нсколько охладваетъ къ своему любимому занятію, подъ вліяніемъ тяжелыхъ ударовъ судьбы, которые ему приходится теперь выносить…
О честолюбіи или властолюбіи Валленштейна едва ли нужно говорить особенно много,— это свойство бросается намъ въ глаза съ самаго начала, оно является главнымъ рычагомъ всей его дятельности, заставляетъ его принимать иногда самыя неожиданныя ршенія,— не отступая передъ энергичными, опасными, даже преступными шагами. Мы знаемъ изъ исторіи, что честолюбіе Валленштейна заходило очень далеко, что онъ мечталъ возложить на себя богемскую корону, сдлаться независимымъ государемъ. Совершенно такъ же въ трилогіи онъ увлекается мечтами о своемъ будущемъ величіи, строитъ планы относительно той власти, которую онъ можетъ пріобрсти, считаетъ себя рожденнымъ для чего то высшаго, выдающагося, исключительнаго. Онъ, кажется, искренно убжденъ въ томъ, что Максъ Пикколомини — не пара Тэкл, потому что въ ней онъ уже видитъ чуть ли не принцессу крови! Выбившись изъ не извстности на широкую дорогу, составивъ себ имя исключительно своими подвигами,— за что его восхваляетъ одинъ изъ егерей въ ‘Лагер’,— онъ не довольствуется тми результатами, которые имъ достигнуты, хочетъ подняться еще выше… Честолюбіе, какъ злой демонъ, постоянно нашептываетъ ему роковые совты. Если онъ вступаетъ въ союзъ со шведами, онъ длаетъ это, конечно, не для того только, чтобы отстоять свою независимость противъ посягательствъ внскаго двора, но также и для того, чтобы съ помощью шведскихъ войскъ упрочить за собою богемскій престолъ. Онъ привыкъ повелвать и господствовать, — и съ той минуты, какъ счастье начинаетъ ему измнять, солдаты его покидаютъ, дисциплина нарушается, ему остается только умереть.
Изображая въ ряд потрясающихъ сценъ измну Валленштейна, его сближеніе съ врагами Австріи, постепенный разрывъ съ внскимъ правительствомъ, Шиллеръ настаиваетъ, однако, на томъ, что онъ не былъ измнникомъ и предателемъ по натур, что, несмотря на свои врожденныя честолюбивыя наклонности, онъ еще за нсколько лтъ передъ тмъ съ негодованіемъ отогналъ бы отъ себя мысль объ измн ради достиженія тхъ или другихъ выгодъ или почестей. Мы видимъ, что онъ очень долго колеблется и борется съ собою, прежде чмъ заключаетъ союзъ со шведами и соглашается вести переговоры съ Врангелемъ. Илло и Терцкіе возмущаются его нершительностью и уклончивою тактикою, удивляются его желанію медлить и выжидать,— не понимая той борьбы, которая происходитъ въ его душ. Если Валленштейнъ неожиданно переходитъ отъ словъ къ длу и ршаетъ, какъ говорится, сжечь свои корабли и открыто порвать съ императоромъ,— въ этомъ, въ значительной степени, виноваты вншнія обстоятельства. Холодный пріемъ, оказанный герцогин при двор, пріздъ Квестенберга, его вызывающій тонъ, желаніе правительства отнять y Валленштейна начальство надъ войскомъ, наконецъ сознаніе, что въ Вн его уже считаютъ измнникомъ, хотя онъ еще не принялся открыто дйствовать,— все это окончательно укрпляетъ герцога въ намреніи вступить въ борьбу съ тми, кто, по его мннію, не съумлъ оцнить его заслуги. Разъ вступивъ на этотъ путь, онъ уже не можетъ итти назадъ,— въ особенности съ той минуты, какъ то лицо, которое вело предварительные переговоры между нимъ и враждебнымъ лагеремъ, попадаетъ въ руки графа Галласа, и тайна этихъ сношеній съ непріятелемъ, въ значительной степени, раскрывается. Отнюдь не желая, конечно, одобрять или возвеличивать измну (всестороннее изслдованіе подлинной исторіи Валленштейна отнюдь не разсяло взведенныхъ на него въ свое время обвиненій, несмотря на попытки отдльныхъ ученыхъ, врод Ферстера, реабилитировать его и доказать его невинность), Шиллеръ хотлъ все же оттнить т обстоятельства, которыя какъ бы наталкивали Валленштейна на этотъ опасный, роковой путь. Съ другой стороны, когда измна герцога, вслдствіе ухода войскъ, на которыя онъ разсчитывалъ, оканчивается неудачно раньше чмъ успла получить какіе либо осязательные результаты, поэтъ, нсколько идеализируя историческаго Валленштейна, заставляетъ насъ пожалть этого падшаго исполина, принужденнаго видть вс свои планы разбитыми, длаетъ его предсмертныя минуты необыкновенно трогательными и потрясающими.
Рядомъ съ Валленштейномъ другія дйствующія лица, за немногими исключеніями, очень проигрываютъ. Октавіо и Максъ Пикколомини, во всякомъ случа, принадлежатъ къ наиболе интереснымъ изъ этихъ лицъ. Хитроумный, тактичный дипломатъ, итальянецъ по происхожденію, Октавіо искусно обходитъ Валленштейна, длается его приближеннымъ и безъ особаго труда располагаетъ въ свою пользу столь проницательнаго обыкновенно полководца, который на этотъ разъ оказывается отнюдь не дальновиднымъ и, несмотря на вс предостереженія, продолжаетъ слпо врить Октавіо. Когда на послдняго возлагаютъ обязанность — слдить за герцогомъ и доносить обо всхъ его поступкахъ, куда слдуетъ, общая ему за это княжескій титулъ и главное начальство надъ войсками, онъ, безъ особаго колебанія, беретъ на себя это щекотливое — чтобы не сказать больше — порученіе… Но подобно тому, какъ самого Валленштейна Шиллеръ надлилъ и отрицательными, и положительными свойствами, онъ не сдлалъ и изъ Октавіо мелодраматическаго героя, закоснлаго предателя или злодя. Объективность оцнокъ, съ теченіемъ времени усвоенная драматургомъ сказалась и въ этомъ случа. Мы не имемъ основанія сомнваться въ томъ, что Октавіо искренно преданъ императору и съ своей особой точки зрнія считаетъ себя вполн правымъ, когда берется за выслживаніе всхъ мропріятій герцога, обвиненнаго въ государственной измн. Съ другой стороны, какъ частное лицо, какъ любящій отецъ, онъ, безусловно, внушаетъ симпатію. Разладъ между нимъ и Максомъ удручаетъ и мучитъ его, онъ много бы далъ, чтобы его сынъ былъ вполн солидаренъ съ нимъ и не отдалялся отъ него! Когда же въ конц ‘Смерти Валленштейна’ Октавіо остается совершенно одинокимъ, посл гибели Макса, мы невольно чувствуемъ къ нему состраданіе и готовы поврить тому, что при этихъ условіяхъ даже княжескій титулъ, когда то его привлекавшій, не можетъ радовать его… Что касается Макса, очень понравившагося современной Шиллеру нмецкой публик и критик, то это опять — представитель обширной семьи энтузіастовъ и мечтателей, выступающихъ въ трагедіяхъ Шиллера, родной братъ Карла Моора, Фердинанда, Донъ-Карлоса, Позы. Онъ не привыкъ разсуждать и взвшивать свои поступки: онъ весь — огонь, весь — страсть, онъ не можетъ ничего длать наполовину, увлекшись чмъ нибудь, онъ уже не помнитъ себя, готовъ на всевозможныя жертвы, находится въ состояніи какого то экстаза. Онъ идеализируетъ Валленштейна, въ которомъ видитъ только героя и геніальнаго человка, сначала не вритъ въ его измнническіе планы, потомъ, узнавъ всю правду, до послдней минуты все еще надется предостеречь его отъ ложнаго шага, примирить его съ дворомъ, пока, наконецъ, ему не приходится сдлать окончательно выборъ между чувствомъ и долгомъ службы. Полюбивъ Тэклу, онъ въ эту любовь вкладываетъ всю свою душу и говоритъ объ очаровавшей его двушк въ восторженныхъ, страстныхъ выраженіяхъ, напоминающихъ подобныя же пламенныя изліянія Донъ-Карлоса или Мортимера. Храбрый и неукротимый на войн, Максъ (по исторіи — не сынъ, a племянникъ Октавіо), какъ истый мечтатель, грезитъ, вмст съ тмъ, о томъ времени, когда замолкнетъ шумъ оружія и благодатный миръ будетъ царить на земл. Это одинъ изъ самыхъ симпатичныхъ и благородныхъ героевъ Шиллера, заставляющій даже суроваго Валленштейна смягчаться душою и отчасти завидовать его энтузіазму, мечтательности, неиспорченности, но, конечно, значительно идеализированный авторомъ,— если вспомнить ту грубую и жестокую эпоху, когда ему приходится дйствовать. Точно такъ же и маркизъ Поза не особенно напоминаетъ человка ХVІ столтія, современника Филиппа II, Альбы и Доминго!…
Объ остальныхъ лицахъ, окружающихъ Валленштейна, много говорить не приходится. Отто Гарнакъ высказалъ ту мысль, что среди нихъ нтъ особенно выдающихся людей,— и съ этимъ нельзя не согласиться. Это — т же солдаты изъ ‘Лагеря Валленштейна’ — только дослужившіеся до высшихъ степеней… Буттлеръ — суровый служака, грубоватый кондотьеръ, всю свою жизнь проводящій въ лагер и на пол брани, чисто примитивная натура, человкъ, быстро переходящій отъ одной крайности къ другой, сперва, повидимому, беззавтно преданный герцогу, потомъ, посл непродолжительнаго разговора съ Октавіо, который убждаетъ его въ томъ, что Валленштейнъ старался ему вредить, превращающійся въ пламеннаго сторонника императора и хладнокровно дающій указанія убійцамъ своего благодтеля. Илло и Изолани,— вождь кроатовъ,— безпутные, необузданные люди, склонные къ кутежамъ и разгулу, прожигатели жизни и авантюристы, служащіе Валленштейну, потому что это для нихъ выгодно. Терцки — хитроумный, ловкій, но все же отнюдь не выдающійся по своимъ дарованіямъ дятель,— ‘мужъ своей жены’, по выраженію Бультгаупта,— въ значительной степени, являющійся ея орудіемъ и руководимый ею.
Изъ женскихъ образовъ, фигурирующихъ въ ‘Пикколомини’ и ‘Смерти Валленштейна’, только графиня Терцки и Тэкла заслуживаютъ нашего вниманія (герцогиня фридландская — слишкомъ пассивная и безвольная личность, не играющая почти никакой роли въ той мрачной драм, которою заканчивается бурная жизнь ея мужа). Графиня Терцки, которую Бультгауптъ сравниваетъ съ лэди Макбетъ,— одна изъ наиболе оригинальныхъ, сильныхъ духомъ и энергичныхъ героинь Шиллера. Можно не одобрять ея честолюбивыхъ плановъ, страсти къ интригамъ и хитроумной тактики, предпочитать ей такихъ героинь, какъ королева Елисавета изъ ‘Донъ-Карлоса’, но нельзя все же не воздать должнаго ея уму и природнымъ дарованіямъ. Въ иныхъ случаяхъ она оказываетъ давленіе на самого Валленштейна, разжигаетъ его властолюбивые инстинкты, пробуждаетъ въ немъ бодрость и энергію, когда онъ начинаетъ колебаться или предаваться раздумью, настаиваетъ на томъ, чтобы онъ поскоре принялся за дло. Когда же измна герцога, о которой она такъ мечтала, приводитъ къ самымъ печальнымъ результатамъ, гордая и самолюбивая графиня, не считающая возможнымъ играть жалкую, униженную роль при внскомъ двор, лишаетъ себя жизни, невольно поражая Октавіо своимъ хладнокровіемъ и гордымъ, сдержаннымъ тономъ своей предсмертной рчи. Какъ Максъ является однимъ изъ многочисленныхъ мечтателей и идеалистовъ, выведенныхъ Шиллеромъ, такъ и Тэкла примыкаетъ къ той же категоріи чистыхъ душою, благородныхъ двушекъ и молодыхъ женщинъ Шиллера. Ея сестры по духу Амалія, Луиза, Елисавета изъ ‘Донъ-Карлоса’, Іоанна Д’Аркъ. Ея любовь къ Максу носитъ идеальный, мечтательный характеръ. Т сцены, гд они оба выступаютъ, вводятъ мягкое, поэтическое и молодое въ общій сумрачный и тревожный тонъ двухъ послднихъ частей трилогіи. Но Тэкла не даромъ — дочь Валленштейна: ей передалась извстная доля его энергіи и выдержки, хотя и направленная въ другую сторону, за свою любовь она готова постоять, не терпя никакихъ стсненій и преградъ, ршившись воспротивиться даже отцу, если онъ захочетъ помшать ихъ счастью. Только въ одной сцен ‘Смерти Валленштейна’ Тэкла производитъ не совсмъ то впечатлніе, какое, быть можетъ, имлъ въ виду Шиллеръ,— именно, когда она посылаетъ Макса, колебавшагося между долгомъ офицера и привязанностью къ Валленштейну и любимой двушк, на войну со шведами и соглашается временно разстаться съ нимъ, обнаруживая неожиданную разсудительность и благоразуміе, вмсто той горячей, страстной и неукротимой любви, которой мы бы ожидали отъ нея. Но, въ общемъ, дочь Валленштейна прелестное, поэтичиское созданіе, безъ котораго дв послднихъ части трилогіи были бы не полны. Одинъ изъ біографовъ Шиллера, Боксбергеръ, назвалъ Тэклу — ‘Максомъ среди двушекъ’, намекая на внутреннее сродство ихъ натуръ. И дйствительно, дти враждующихъ между собою отцовъ, выступившіе на жизненную дорогу въ тревожные, сумрачные дни, они оба, быть можетъ, сами того не сознавая, являются глашатаями искренней, не поддльной любви, благороднаго идеализма, гуманнаго миролюбія, въ то время какъ тутъ же рядомъ звучитъ барабанный бой, слышится грубая солдатская рчь, процвтаютъ эгоистическіе инстинкты,— и конца не видать ожесточенной, безпощадной войн, уносящей все новыхъ и новыхъ жертвъ {Разныя историческія подробности о дйствующихъ лицахъ трилогіи см. въ Словар.}.