Валериан Николаевич Майков, Майков Валериан Николаевич, Год: 1847 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 50 минут(ы)

Валеріанъ Николаевичъ Майковъ.

Матеріалы для его біографіи и литературной характеристики.

Въ начал 1846 года произошелъ разрывъ между редакторомъ издателемъ ‘Отечественныхъ Записокъ’ А. А. Краевскимъ и главнымъ его сотрудникомъ по критическому отдлу В. Г. Блинскимъ, статьями котораго въ особенности созданъ былъ успхъ журнала. Для завдыванія критикой въ этомъ изданіи понадобилось другое лицо: И. С. Тургеневъ указалъ Краевскому на Валеріана Николаевича Майкова {И. В. Анненковъ. ‘Молодость И. С. Тургенева’ — въ ‘Встник Европы’ 1884 г., No 2, стр. 466, А. В. Старчевскій. ‘Одинъ изъ забытыхъ журналистовъ (изъ воспоминаній стараго литератора)’ — въ ‘Историческомъ Встник’ 1886 г., No 2, стр. 382.}.

Критическая дятельность В. Майкова продолжалась въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ всего пятнадцать мсяцевъ — съ апрля 1846 года по іюль 1847, когда послдовала его кончина. До тхъ поръ, въ 1845 году, В. Майковъ помстилъ нсколько статей въ журнал ‘Финскій Встникъ’ и участвовалъ въ ‘Карманномъ словар иностранныхъ словъ, вошедшихъ въ составъ русскаго языка’, изданіе котораго было предпринято H. С. Кириловымъ, слдовательно, имя новаго критика было очень мало извстно въ литератур. Но съ того времени, какъ его статьи стали появляться въ самомъ распространенномъ изъ тогдашнихъ журналовъ, он не замедлили обратить на себя, общее вниманіе. По свидтельству Тургенева, {Полное собраніе сочиненій И. С. Тургенева, изданіе 1884 года, т. X., стр. 32, 33.} Блинскій, сдлавшись съ 1847 года дятельнымъ сотрудникомъ въ ‘Современник’ И. И. Панаева и Н. А. Некрасова, видлъ въ молодомъ писател преемника себ на томъ поприщ, на которомъ самъ дйствовалъ много лтъ съ такимъ талантомъ и такою горячностью. Издатели преобразованнаго ‘Современника’ спшили привлечь В. Майкова къ участію въ своемъ журнал. С. П. Шевыревъ считалъ нужнымъ оспаривать сужденія новаго критика ‘Отечественныхъ Записокъ’ даже тогда, когда его уже не было въ живыхъ {См. статью Шевырева ‘Отвты’ въ ‘Москвитянин’ 1848 г., кн. 4, стр. 120 и 121, въ этой стать Шевыревъ полемизируетъ съ ‘Отечественными Записками’, которыя въ мартовской книжк 1848 года разбирали его мннія о натуральной школ и притомъ сослались на статью В. Майкова о Кольцов.}. Очевидецъ этихъ быстрыхъ литературныхъ успховъ В. Майкова, самъ коротко знавшій его и почти одновременно съ нимъ выступившій на литературное поприще . М. Достоевскій вспоминалъ впослдствіи (въ 1861 году) о критическихъ опытахъ В. Майкова слдующими словами теплаго сочувствія: ‘Валеріанъ Майковъ принялся за дло горячо, съ свтлымъ убжденіемъ, съ первымъ жаромъ юности. Но онъ не усплъ высказаться. Онъ умеръ въ первый же годъ своей дятельности. Много общала эта прекрасная личность, и можетъ быть многаго мы съ нею лишились’ {Полное собраніе сочиненій . М. Достоевскаго, изданіе 1883 года, т. X, стр. 38.— Вотъ еще два отзыва о критической дятельности В. Майкова, высказанные В. П. Боткинымъ. Въ ноябр 1846 года онъ писалъ П. В. Анненкову слдующее: ‘Майковъ младшій занимается теперь критикой въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’. Въ статьяхъ его нтъ ни твердаго рисунка, ни опредленнаго колорита, неопытность мысли чисто ярко обнаруживается, а часто и неопредленность, во всемъ очень мало такта и много растянутости и водяности,— но при всемъ этомъ знаете ли, что въ его статьяхъ есть добраго? То, что этотъ человкъ не зараженъ нмецкими теоріями и получилъ французское образованіе. Нмецкія теоріи чуть не убили здравый смыселъ въ нашей критик, и если Блинскій усплъ такъ сберечь его въ себ, то за то сколько же и въ городилъ онъ дикостей на своемъ вку! Да, Французскій взглядъ, то-есть, взглядъ, опирающійся на здравомъ смысл, исторіи, имющій въ виду множество, а не посвященныхъ и избранныхъ,— вотъ что нужно для русской критики. Для такого взгляда нужна твердая рука и мткій умъ,— ну, а въ Майков, увы! этого еще не видать. Авось выработается!’ Мене чмъ черезъ годъ, въ письм Боткина къ Анненкову отъ 24-го августа 1847 года находимъ такія строки: ‘Вы, конечно, уже слышали о смерти В. Майкова. Съ душевною печалью узналъ я объ его смерти. Я былъ съ нимъ мало знакомъ, но въ статьяхъ его высказывался умъ крпкій и самостоятельный. Правда, что видно было много неопытности, незрлости, иногда много шума изъ пустого,— но вдь ему было только 23 года! Изъ него вышелъ бы замчательный критикъ* Тургеневъ зналъ его хорошо и врно будетъ очень жалть о немъ’. Сопоставленіе этихъ двухъ отзывовъ любопытно, какъ доказательство быстро возраставшаго значенія критическихъ работъ В. Майкова въ тогдашней литератур.

Въ позднйшее время литературная дятельность В. Майкова дважды была предметомъ оцнки въ печати: въ стать А. М. Скабичевскаго: ‘Сорокъ лтъ русской критики’ (Сочиненія А. М. Скабичевскаго. С.-Пб. 1890, т. I, а первоначально въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ 1870 — 1872 годовъ) и въ стать K. К. Арсеньева ‘Валеріанъ Майковъ’ (Критическіе этюды по русской литератур. С.-Пб. 1888, т. II, а первоначально въ ‘Встник Европы’ 1886 года).}.

Эти факты и отзывы доказываютъ, что молодой писатель на самыхъ первыхъ порахъ своей дятельности усплъ проявить выдающееся дарованіе и былъ оцненъ своими современниками, какъ выразитель новыхъ идей, дальнйшее развитіе которыхъ общало дать ему видную роль въ нашей литератур. Этимъ объясняются и т искреннія горькія стованія, какія вызвала его кончина. При такихъ условіяхъ, какъ ни коротка была дятельность В. Майкова на поприщ науки и литературы, какъ ни мало могъ онъ высказаться въ этотъ недолгій срокъ, нкоторое вниманіе къ его трудамъ не можетъ быть сочтено неумстнымъ.

Короткая жизнь Валеріана Николаевича Майкова не можетъ быть предметомъ пространнаго разсказа: она не была ознаменована никакими выдающимися событіями. Въ свое время, вскор посл его внезапной кончины, появились некрологическія статьи о немъ на страницахъ нкоторыхъ періодическихъ изданій. Написанныя людьми близкими къ покойному, он заключаютъ въ себ не только существенныя черты его біографіи, но и характеристику его личныхъ свойствъ. Поэтому он, какъ лучшая дань его памяти, помщаются здсь цликомъ, съ дополненіемъ лишь нкоторыхъ частностей въ подстрочныхъ примчаніяхъ.

I.
‘Современникъ’, августъ 1847 года.

(Статья И. А. Гончарова).

На ныншній разъ мы должны начать нашъ русскій фельетонъ очень печальною новостью. 15-го числа прошедшаго мсяца скончался, по несчастному случаю, въ 50-ти верстахъ отъ Петербурга, Валеріанъ Николаевичъ Майковъ, сынъ извстнаго художника и братъ поэта,— на 24-мъ году отъ рожденія {Родился въ Москв 28-го августа 1823 года.}. Онъ съ семействомъ своимъ отправился на нсколько дней въ деревню къ знакомымъ {Въ сельцо Новое Петергофскаго узда, принадлежавшее H. Н. Оржицкому.} и на другой день по прізд туда, разгоряченный продолжительною прогулкою, сталъ купаться въ пруд и умеръ тамъ внезапно отъ апоплексическаго удара.

Сообщая это печальное извстіе нашимъ читателямъ, мы долгомъ считаемъ сказать нсколько словъ о покойномъ, тмъ боле, что имя Майкова 2-го почти не было извстно публик, между тмъ какъ съ половины прошедшаго года въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’, а въ послднее время и въ ‘Современник’, появлялись его статьи по части критики и библіографіи, обратившія ни себя вниманіе публики.

В. Майковъ вступилъ на поприще общественной дятельности въ то время, когда другіе сидятъ еще на школьной скамь. Быстрымъ и раннимъ развитіемъ своихъ прекрасныхъ способностей онъ обязанъ былъ, вопервыхъ, природ, которая также щедро надлила его дарами своими, какъ и прочихъ, извстныхъ уже публик членовъ его семейства,— вовторыхъ, разумному, свободному, чуждому застарлыхъ, педантическихъ формъ первоначальному воспитанію, которое получилъ онъ въ своемъ домашнемъ кругу. Посл такого образованія, совершавшагося среди диллетантовъ наукъ и искусствъ {Авторъ этого некролога преподавалъ В. Н. Майкову, какъ и старшему его брату, русскую словесность.}, В. Майковъ перешелъ уже къ строгому и методическому ученію въ Петербургскомъ университет, откуда по окончаніи курса и выпущенъ кандидатомъ {По юридическому факультету въ 1842 году.}. Вскор посл того онъ вступилъ въ службу по министерству государственныхъ имуществъ {Въ департаментъ сельскаго хозяйства.}, но слабое отъ природы здоровье, не подкрпляемое тлесными упражненіями,— ибо весь избытокъ силъ принесенъ былъ въ жертву умственной жизни,— не устояло противъ постоянныхъ служебныхъ трудовъ. В. Майковъ принужденъ былъ выйдти въ отставку и хать для возстановленія здоровья за границу {В. Н. Майковъ прожилъ за границей семь мсяцевъ, съ май по декабрь 1843 года, при чемъ былъ въ Германіи, Италіи и Франціи.}. Но любовь къ наук и труду никогда не покидала его. Продолжая заниматься исторіей и политико-экономическими науками, онъ пристрастился къ философіи и изучалъ новйшую философію, преимущественно нмецкую. Какъ любознательный человкъ, онъ успвалъ заглядывать въ область науки и другого разряда: урывками учился химіи, какъ человкъ съ душой, страстно любилъ искусство во всхъ его видахъ и отрасляхъ и изучалъ его теоретически и практически, дома и за границею. Знаніе трехъ языковъ длало ему доступнымъ чтеніе всхъ замчательныхъ произведеній по части науки и изящной словесности. Слабость здоровья, препятствовавшая ему просиживать по нскольку часовъ на служб, отнюдь не мшала однакоже предаваться любимымъ занятіямъ. Одаренный умомъ свтлымъ, проницательнымъ и воспріимчивымъ, онъ съ необыкновенною легкостью пріобрталъ познанія, и едва ли кому такъ дешево досталось бы званіе ученаго, какъ ему.

Учась, онъ не запирался отъ людей, не прятался отъ общества, избгалъ малйшаго педантизма и всякаго вншняго при знака учености. Онъ ловилъ знаніе всюду, на лету, въ разговорахъ, почерпалъ изъ книгъ, и часто серьезная мысль заставала его въ кругу пріятельскомъ. Онъ тутъ же легко и увлекательно развивалъ ее и, обладая вполн даромъ слова, умлъ придать ей общую, всмъ доступную занимательность. Ему довольно было одного намека на идею, и онъ быстро усвоивалъ ее себ, тотчасъ подвергалъ ее своему врожденному, тонкому анализу и мгновенно длалъ изъ нея какой-нибудь блистательный, часто неожиданный, но всегда строго логическій выводъ, избгая съ необыкновеннымъ искусствомъ всего, что есть парадоксъ и софизмъ. Такъ точно достаточно было ему легкаго очерка цлой системы, чтобы силою своей мыслящей способности покорить ее своему вднію и приложить въ данномъ случа къ длу. Важное и глубокое твореніе мыслителя-философа онъ читалъ съ такою же легкостью, какъ и произведеніе беллетриста, гд и когда угодно, не запираясь въ кабинет, не завшивая оконъ и т. п. При немъ въ то время можно было говорить, шумть, умъ его ненарушимо длалъ свое дло и, не смотря ни на какую помху, достигалъ цли.

Еще въ ранней молодости В. Майковъ остротой и мткостью своихъ сужденій о произведеніяхъ наукъ и искусствъ обнаруживалъ будущій критическій талантъ. Извстные публик изъ двухъ журналовъ опыты его въ этомъ род, въ такія лта, когда другіе еще не успли проститься со школьными тетрадями, подтвердили проявившіяся въ юнош надежды и общали блистательные плоды въ будущемъ. Судя по этимъ прекраснымъ началамъ, по трудолюбію, по многостороннему образованію Майкова и еще по тому, что развитіе его способностей далеко не совершилось вполн, можно съ достоврностью заключить, что ему суждено было пополнить именемъ своимъ небольшое число нашихъ истинныхъ, призванныхъ критическихъ талантовъ высшаго разряда… Напомнимъ нашимъ читателямъ написанную имъ одну изъ первыхъ статей: ‘Общественныя науки въ Россіи’, статья первая напечатана была въ ‘Финскомъ Встник’, въ первомъ году его существованія, посл того Майковъ прекратилъ свое участіе въ этомъ журнал, и продолженія этой статьи не было. Вотъ перечень главнйшихъ его статей, помщенныхъ въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ 1846 и 1847 годовъ: въ критик: ‘Стихотворенія Кольцова’ (дв статьи), ‘Краткое начертаніе исторіи русской литературы’, ‘Романы Вальтера Скотта’, въ библіографіи: ‘Бесды русскаго купца о торговл’ (дв статьи), ‘Мысли о существ и значеніи чиновническаго быта’, ‘Руководство къ всеобщей исторіи, сочиненіе Лоренца’, ‘Петербургскія Вершины, описанныя Я. Бутковымъ’, ‘Критическое изслдованіе о значеніи военной географіи и военной статистики’, ‘О земледліи въ политико-экономическомъ отношеніи’, ‘Объ источникахъ и употребленіи статистическихъ свдній’, ‘Постепенныя упражненія въ сочиненіи’ г. Чистякова, и up. Участіе В. Майкова въ ‘Современник’ началось не задолго до его смерти, ему принадлежатъ: разборъ комедіи г. Меншикова ‘Шутка’, разборъ ‘Путешествія въ Черногорію’ и большая часть статьи о ‘Справочномъ Энциклопедическомъ Словар’.

Отличительныя достоинства этихъ статей В. Майкова — строгая послдовательность въ развитіи идей, логичность и доказательность положеній и выводовъ, потомъ глубина и врность взгляда, остроуміе и начитанность, недостатки — излишняя плодовитость и непривычка распоряжаться богатствомъ своихъ силъ, недостатокъ, свойственный молодости, о чемъ было уже однажды замчено въ нашемъ журнал по поводу его статей {Оговорка эти, вставленная въ статью И. А. Гончарова, очевидно, редакціей ‘Современника’, указываетъ на замчанія о статьяхъ В. Майкова, сдланныя въ этомъ журнал (‘Современникъ’ 1847 г., май, смсь, стр. 128—130) за три мсяца до помщенія въ немъ некролога. Нкоторыя подробности, относящіяся къ этому обстоятельству, указаны ниже въ обзор литературной дятельности В. Майкова.}, наконецъ — раздробленность и мстами слишкомъ тонкая и отвлеченная изысканность анализа.

На это намъ могутъ возразить, что самыя лта В. Майкова не позволяютъ думать, чтобъ онъ обладалъ необходимою для критическаго суда степенью опытности. Но неужели не пора перестать думать, что не число лтъ, даже не рядъ событій, случаевъ и т. п. длаютъ человка опытнымъ? Можно быть пятидесятилтнимъ ребенкомъ и двадцатипятилтнимъ старикомъ. Для пріобртенія опытности нужно то волшебное стекло, которое даетъ природа, и сквозь которое проходятъ передъ глазами время и дла. Это стекло — наблюдательный, аналитическій умъ, ведущій къ сравненію и поврк всего вращающагося около насъ. Сколько есть людей, надъ головами которыхъ пронеслись великія событія, и которые не вынесли никакого заключенія о нихъ! Сколько напротивъ другихъ, которые въ тиши кабинета, по окружающимъ ихъ ничтожнымъ и мелочнымъ обстоятельствамъ, научились судить міровые дла и случаи!

Вотъ все, что слдовало бы сказать о Майков для публики: такъ кратокъ былъ путь его общественной дятельности. Но если иногда до свднія ея доводится и не считается недостойною ея участія біографія лица, не отличеннаго ни талантомъ, не ознаменовавшаго своей жизни ни какимъ-нибудь замтнымъ трудомъ, но достойнаго памяти только по своей прекрасной личности, по характеру, украшавшему кругъ, въ которомъ оно жило, то и съ этой стороны Валеріанъ Майковъ боле всякаго другого иметъ права на почетное упоминовеніе. Есть два рода сожалнія, которымъ общество напутствуетъ человка въ могилу. Одно есть не что иное, какъ сознаніе утраты даровитаго и полезнаго дятеля: на это сожалніе иметъ право всякой, участвовавшій въ общественныхъ интересахъ, другое есть боль сердца, оплакивающаго потерю любимаго человка. В. Майковъ въ цвт лтъ усплъ пріобрсти право на тотъ и на другой родъ сожалнія. Въ немъ соединялись дв, не всегда уживающіяся вмст, одинаково счастливыя организаціи — головы и сердца. Ему также легокъ и доступенъ былъ путь къ сердцу всякаго, съ кмъ судьба сталкивала его, какъ и дорога къ знанію. Онъ, сближаясь съ человкомъ, прежде всего умлъ найдти въ немъ добрую сторону, полюбить ее и дать ей всъ въ глазахъ того человка и въ своихъ собственныхъ. Но онъ длалъ это не съ умысломъ, даже не сознательно и не съ разчетомъ,.какъ длаютъ иные отъ избытка осторожности, страха или умнья жить съ людьми, но по нжному, благородному природному своему инстинкту. По кратковременности его жизни, чувства не успли выработаться немъ до степени притворства: это были чистые, юношескіе порывы проистекавшіе изъ прекрасной его натуры. Нельзя думать, чтобъ отъ его тонкаго и наблюдательнаго ума ускользали недостатки человка, нтъ, но кротость и почти женская мягкость его сердца внушали ему удивительную терпимость и снисхожденіе къ нимъ. Никогда и никто не слыхалъ отъ него дкаго и желчнаго отзыва, какого-нибудь рзкаго, ршительнаго приговора не въ пользу другого. Никто не замчалъ въ немъ враждебнаго расположенія къ кому-нибудь. Онъ старался или извинить, или смягчить замченную имъ нравственную уродливость, или если это было уже ршительно не возможно, выражалъ свое невыгодное мнніе улыбкой сожалнія, иногда ироніи, рдко словомъ. Надобно было видть его безпокойство, когда онъ думалъ, что могъ возбудить въ комъ-нибудь неудовольствіе къ себ: какъ онъ заботился изгладить всякій непріятный слдъ, и кто бы не простилъ ему! Мудрено ли, что онъ сразу вызывалъ у человка привязанность къ себ, что этими рдкими свойствами онъ пріобрлъ себ многочисленныхъ друзей, и что смерть его поразила ихъ какъ двойная утрата — умнаго, даровитаго дятеля и добраго, нжнаго, благороднаго друга?

Тло его погребено 18-го іюля въ слобод Ропш, въ 38 верстахъ отъ Петербурга, на церковномъ кладбищ. На этихъ похоронахъ не было ни одного празднаго наблюдателя, ни одного охотника позвать на чужое горе, ни даже равнодушнаго свидтеля Никто не явился и по долгу приличія съ прилично-печальнымъ лицомъ, въ прилично-печальномъ костюм: для приличія была приличная отговорка не быть — 40 верстъ разстоянія. Было нсколько литераторовъ, но вс они находились въ личныхъ сношеніяхъ съ покойнымъ и, слдовательно, неизбжно любили его, потому что знать и не любить его было не возможно. Они отдавали грустный долгъ ему, какъ собрату по занятіямъ и, можетъ быть, еще боле какъ человку. Была и горько, единодушно плакала одна пораженная нежданнымъ горемъ семья родныхъ и друзей. Мсто, гд покоится В. Майковъ, тихо, уединенно и живописно. День похоронъ былъ прекрасный, жаркій день, все кладбище усажено тнистыми деревьями, между которыми воздвиглась свжая могила. Къ ней уже бжали дти: и солнце, и дти, и деревья, ‘се рзко напоминало слова поэта:

И пусть у гробоваго входа Младая будетъ жизнь играть И равнодушная природа Красою вчною сіять!…

II.
‘Русскій Инвалидъ’ 1847 года, No 181

(Статья А. Н. Плещеева).

Литература понесла еще утрату. Въ Ропш скончался отъ апоплексическаго удара во время купанья Валеріанъ Николаевичъ Майковъ, сынъ извстнаго художника Николая Аполлоновича Майкова и братъ поэта. Валеріану Николаевичу Майкову было только двадцать-три года… Неумолимая смерть скосила его на разцвт жизни. Полный силъ и надежды, вступилъ онъ на литературное поприще. Превосходныя критическія статьи, которыми онъ дебютировалъ въ одномъ изъ наиболе читаемыхъ журналовъ, не могли не обратить на себя вниманія публики, хотя она и не знала, кому эти статьи принадлежатъ. Разборы стихотвореній Кольцова, ‘Исторіи литературы’ Аскоченскаго и ‘Романовъ Вальтера Скотта’ отличаются необыкновенною доказательностью, логичностью выводовъ, отсутствіемъ парадоксовъ и значительною эрудиціей, качествами, которыми не могла до него похвалиться наша критика. Сверхъ того, В. Н. Майковъ написалъ нсколько мелкихъ рецензій, также весьма замчательныхъ. Чрезвычайная совстливость, анализъ самыхъ мелкихъ художественныхъ подробностей, обличавшій тонкій эстетическій вкусъ, отъ проницательности котораго не могли ускользнуть ни одно достоинство, ни одинъ недостатокъ разбираемаго произведенія,— вотъ что особенно поражаетъ въ этихъ рецензіяхъ, какъ вообще и во всхъ статьяхъ покойнаго Майкова. Изъ этого можно заключить, какого полезнаго дятеля лишилась въ немъ русская литература. Въ наше время, когда духъ анализа преобладаетъ всюду, когда критическія статьи возбуждаютъ всеобщее любопытство и читаются также жадно, какъ и разбираемыя произведенія, потребность хорошаго эстетическаго критика слишкомъ ощутительна. Въ масс живетъ художественный инстинктъ, но понятія ея не установились, и она ищетъ человка, который бы направилъ ее, котораго сужденія, основанныя на законахъ разума и вкуса, могли бы служить ей опорой, но вмсто того она встрчаетъ людей, унижающихъ художественность, приносящихъ эстетическія начала въ жертву произвольнымъ теоріямъ. В. Н. Майковъ, не принадлежавшій къ числу этихъ людей, общалъ именно такого критика, какого ждетъ теперь наше общество, и въ которомъ бы соединялись основательность, эрудиція и художественный тактъ. Намъ случалось слышать, какъ обвиняли молодого критика въ длиннот его статей, въ растянутости и въ отсутствіи въ нихъ журнальной бойкости. Первое, если оно и было, происходило единственно отъ желанія высказать мысль какъ можно ясне и доказательне. Майковъ имлъ всегда въ виду массу, которой необходимо бываетъ повторять по нскольку разъ и, такъ-сказать, разжевывать идею для того, чтобъ она приняла и усвоила ее себ… Хотя онъ и зналъ, что иногда толпа вритъ на слово, но онъ думалъ, что навязывать ей свои парадоксы, ничмъ не доказанные, вовсе недобросовстно. Но въ статьяхъ Майкова никогда не было той водянистой растянутости, которая происходитъ или отъ недостатка содержанія (когда авторъ, довольный тмъ, что поймалъ какую-нибудь идею, вертитъ и выжимаетъ ее, какъ только можетъ), или просто отъ желанія наполнить какъ можно больше печатныхъ листовъ. Растянутость его статей была слдствіемъ не безплодности ума, а напротивъ чрезвычайной плодовитости. Что же касается до отсутствія бойкости, то, по вашему мннію, это — еще не недостатокъ. Бойкость пріобртается опытностью, рутиной, да и не въ ней одной заключается жизнь и колоритъ статьи. Никто не назоветъ эстетическихъ статей Шиллера вялыми и безцвтными, хотя он, по видимому, вовсе лишены полемическаго задора…. Итакъ, вотъ какую утрату понесла еще наша литература! Вотъ какого полезнаго дятеля лишилось общество! Много благородныхъ стремленій и помысловъ, много широкихъ концепцій, смлыхъ, глубокихъ идей унесено имъ въ могилу!

Хотя мы имемъ право говорить съ публикой только объ утрат дятеля, но да позволено будетъ сказать также два слова и о человк. Вс знавшіе покойнаго Майкова долго не позабудутъ о немъ. Довольно было сойдтись съ нимъ разъ, чтобъ увидть, сколько любви заключалось въ этомъ сердц, какъ горячо умло оно сочувствовать всему благородному и высокому и какъ возмущалось при вид всего, что унижаетъ человческое достоинство… Будучи весь доброта, весь симпатія, этотъ человкъ не могъ имть враговъ: онъ никогда не ршился бы никого оскорбить даже словомъ, а если когда-нибудь въ разговор ему и случалось невольно уязвить чье-нибудь самолюбіе, то, замтивъ это, онъ тотчасъ удвоивалъ ласки свои къ оскорбленному и всячески старался заставить его забыть обиду, видимо безпокоившую его. Такого человка нельзя было не любить. Одна изъ главныхъ чертъ его характера состояла въ томъ, что онъ умлъ находить во всякомъ хорошую сторону, за которую готовъ былъ простить вс недостатки: этимъ качествомъ владютъ немногіе въ наше время, когда на каждаго человка неодинаковыхъ съ нами чувствъ и понятій мы готовы смотрть съ какимъ-то высокомрнымъ презрніемъ… Майкова доставало на всхъ: каждый, кто приходилъ къ нему съ какою-нибудь исповдью, мучимый какимъ-нибудь тайнымъ сомнніемъ, не разршеннымъ вопросомъ, находилъ въ немъ сочувствіе и утшеніе и уходилъ отъ него спокойне. Эгоизма не имлъ онъ нисколько или, лучше сказать, имлъ на столько, на сколько его должно быть въ каждомъ разумномъ человк: въ немъ была потребность счастія, наслажденія, но не въ ущербъ другому… Да, природа, казалось, хотла сосредоточить въ немъ только одн свтлыя стороны человческаго духа! Затмъ же суждено было ему пасть такъ рано? Зачмъ почти каждый день встрчаемъ мы въ жизни оправданіе этихъ словъ: ‘il tait de ce monde, o les plus belles choses ont le plus pir dstin!’ Миръ теб, добрый, умный, превосходный человкъ! Ты долго будешь жить въ памяти всхъ, кому дано было счастіе знать тебя! Изъ этого міра никто не въ силахъ тебя изгнать, и не пройдетъ между ними ни одной дружеской бесды, въ которой бы не вспомнили они о теб, кроткомъ, нжномъ, любящемъ, чуждомъ всякаго педантизма и всякой изысканности!

III.
‘Отечественныя Записки’, августъ 1847 года.

(Статья А. У. Порцкаго).

Не удивляйтесь, читатели, и не стуйте, если мы на этотъ разъ не сумемъ притвориться и обнаружимъ предъ вами свое личное настроеніе, если рчь наша отзовется горечью. Думая о журнал, мы не можемъ еще оторвать мысли отъ одного событія, которое собственно для насъ иметъ неодолимую силу глубокой скорби, а для васъ… мы не должны, не имемъ права требовать отъ васъ такой же глубокой скорби, и потому не должны, не имемъ права вполн предаться своему чувству и свободно высказать вамъ все, что лежитъ у насъ на душ теперь… Дло идетъ объ утрат, о смерти человка, но извстіе о смерти человка только тогда иметъ право на общественное вниманіе и сочувствіе, когда этотъ человкъ усплъ проявить въ цломъ обществ свою личность, усплъ для всхъ опредлиться и силою своихъ проявленій сталъ какъ бы лично знакомъ цлому обществу… Человкъ, о которомъ мы говоримъ, и преждевременную, никмъ нежданную кончину котораго оплакиваемъ, былъ двадцатичетырехлтній юноша Валеріанъ Николаевичъ Майковъ, нсколько критическихъ статей его, напечатанныхъ въ нашемъ журнал {Объ ‘Исторіи русской литературы’ Аскоченскаго, о ‘Стихотвореніяхъ Кольцова’, о ‘Романахъ Вальтера Скотта’, и др.}, могли только показать вамъ крайній предлъ, до котораго по настоящую минуту развилась наша критика, могли навести васъ на мысль, что есть у насъ кто-то, одаренный полною силой для подобной дятельности, вы могли замтить яркій признакъ, отдлявшій эти статьи отъ прочихъ однородныхъ съ ними статей, но вы не знали, читатели, что этотъ человкъ жилъ недолго, что главные его замыслы остались не осуществленными, вы не знали этихъ замысловъ, и потому-то мы не имемъ права требовать отъ васъ полнаго сочувствія къ нашей утрат. Наконецъ, вы не знали этого человка, не знали, что таилось въ его дивномъ существ… Еслибы фраза: ‘его вс любили’ не вертлась съ давнихъ поръ во всхъ панегирикахъ и некрологахъ, мы могли бы употребить ее здсь въ полномъ ея значеніи, но теперь она намъ кажется слабою, тупою. Любили! Нтъ, этого мало: всякій, кто зналъ его, кто имлъ къ нему какія-нибудь отношенія, чувствовалъ его могучее превосходство, и въ то же время всмъ было невыразимо хорошо съ нимъ. Одинъ изъ понимавшихъ эту избранную натуру, въ минуту скорби, опредлилъ ее такимъ образомъ: ‘Этотъ человкъ видлъ въ другомъ все — и хорошее, и дурное, но дйствовалъ такъ, что другой сейчасъ же чувствовалъ въ себ свое хорошее и былъ доволенъ, и становилось ему удобно и ловко, а его дурное ставилось въ такомъ свт, что какъ будто никому не мшало, такъ что было и тому хорошо, и другому хорошо’. Вникните, читатели, въ этотъ фактъ, поймите его значеніе, и вы увидите, какъ онъ рдокъ на свт.. Но простите: мы боимся, не слишкомъ ли измнили себ, намъ дорог наша печаль, и мы ршились выставить ее на всенародныя очи! Что дало намъ право надяться, что никто не употребитъ во зло нашего невольнаго увлеченія и не отвтитъ намъ холодною улыбкой?… Намъ слышатся стихи:

Взгляни: передъ тобой играючи идетъ

Толпа дорогою привычной,

На лицахъ праздничныхъ чуть виденъ слдъ заботъ,

Слезы не встртишь неприличной…

Зачмъ же мы позволили себ такое нарушеніе приличій? Кто мшалъ намъ пойдти на свжую могилу и горевать тамъ на простор? Но должны же мы были воротиться на эти страницы! Мы предупредили васъ, что не можемъ оторваться отъ горькой мысли… Гд же взять намъ душевной силы? Мы потеряли человка, лучше котораго трудно найдти: вотъ все, что можемъ сказать въ свое оправданіе.

Природа щедро надлила Валеріана Майкова способностями для отвлеченной умственной дятельности. Рано сталъ онъ обогащать свой умъ разнообразными свдніями и почувствовалъ склонность къ научнымъ занятіямъ. Это влеченіе не было въ немъ связано съ соображеніями объ избраніи той или другой профессіи — къ преподаванію, напримръ, онъ не имлъ охоты — и не отличалось диллетантскимъ оттнкомъ, поверхностною любознательностью. Занятія наукой обусловливались для него потребностью выработать себ самостоятельное міросозерцаніе, и въ то же время онъ сознавалъ, что трудами этого рода онъ можетъ привести посильную пользу обществу.

Въ одной изъ своихъ статей онъ проводитъ параллель между двумя типами ученыхъ писателей. Между тмъ какъ одни ‘со вершенно удовлетворяются знаніемъ и изложеніемъ спорныхъ пунктовъ (разсматриваемаго ими вопроса), пассивнымъ созерцаніемъ борьбы противоположныхъ мнній, исторіей и картиной битвы, безъ всякаго участія въ успх той или другой изъ враждующихъ сторонъ’,— другіе не могутъ ‘встртиться съ вопросомъ изъ сферы, доступной ихъ разумнію, и не дать ему посильнаго ршенія: ихъ мучитъ, томитъ этотъ вопросъ, они голодны его ршеніемъ, они страждутъ и ищутъ, безпрестанно ищутъ его. Такіе люди, разумется, до тхъ поръ не примутся за перо, пока не удастся имъ наконецъ найдти слово загадки: имъ кажется безполезнымъ и даже невозможнымъ написать что-нибудь о предмет спорномъ, съ тою только цлью, чтобы разсказать публик, что вотъ-молъ какой вопросъ возникъ въ человчеств, вотъ какъ ршаютъ его такіе-то и такіе-то знатоки и не-знатоки дла’. Разницу между этими двумя типами ученыхъ В. Майковъ опредляетъ ихъ взглядомъ на отношеніе науки къ жизни: первые не придаютъ значенія этой связи, тогда какъ ученые второго типа ‘не только понимаютъ, но и глубоко чувствуютъ отношеніе науки къ жизни’, они ‘прежде чмъ полюбили науку, полюбили жизнь’, то-есть, человчество, и потому ‘на самую науку смотрятъ они какъ на средство осмыслить и ублажить существованіе человка на земл’ {Крит. опыты, стр. 687.}. В. Майковъ самъ принадлежалъ несомннно къ этому второму типу, который и очерченъ имъ съ нескрываемымъ сочувствіемъ. Наука представлялась ему во всей сил своего нравственнаго и общественнаго значенія, и служить ей онъ желалъ именно подъ условіемъ ея живого воздйствія на общество. Отсюда — его строгое отношеніе къ печатному слову: все, что имъ высказано,— утверждено на прочныхъ доказательствахъ и облечено въ стройную систему, ни одно чужое мнніе не принято имъ на вру, а напротивъ того, каждое подвергнуто разбору, и если затмъ усвоено, то вполн сознательно. Поэтому-то все, что онъ высказывалъ, запечатлно полною искренностью и проникнуто тмъ воодушевленіемъ, съ какимъ можетъ говорить только человкъ, глубоко убжденный въ правильности своего взгляда на вещи. Яркое изображеніе внутренняго процесса, совершавшагося въ его сознаніи предъ тмъ, какъ онъ брался за перо, представляютъ первыя страницы его статьи о Кольцов {Тамъ же, стр. 1—5.}, мы читаемъ здсь какъ бы собственную исповдь автора о той внутренней борьб, которую онъ пережилъ прежде, чмъ ршился изложить въ печати идеи, порожденныя въ немъ изученіемъ произведеній и личности названнаго поэта. Въ искренности молодого писателя заключался надежный залогъ для дальнйшаго самостоятельнаго развитія его мысли.

Въ то время, когда В. Майковъ слушалъ лекціи въ Петербургскомъ университет, юридическій факультетъ давалъ не только спеціальную подготовку въ области права, но и боле широкое общее образованіе: на немъ читались лекціи исторіи всеобщей и русской, а также словесности, изъ главныхъ факультетскихъ предметовъ обширный курсъ энциклопедіи права, читаемый П. Д. Калмыковымъ, вводилъ вообще въ знакомство съ философіей, а лекціи даровитаго В. С. Порошина по политической экономіи не только излагали теорію этой науки, но и представляли исторію развитія разныхъ экономическихъ системъ. Эти чтенія въ особенности оказали вліяніе на направленіе научныхъ интересовъ В. Майкова. Затмъ служба въ департамент сельскаго хозяйства побудила его заняться естественными науками, въ особенности химіей въ ея приложеніи къ агрономіи. Таково было начало тому обширному образованію, которое В. Майковъ усплъ пріобрсти въ свои молодые годы.

Первымъ литературнымъ трудомъ его былъ переводъ ‘Писемъ о химіи’ Либиха, оставшійся впрочемъ не напечатаннымъ. Затмъ онъ написалъ статью ‘Объ отношеніи производительности къ распредленію богатства’, въ которой подвергъ критик ученія Адама Смита и Сисмонди и сдлалъ попытку самостоятельно разршить одинъ изъ коренныхъ вопросовъ экономической науки, трудъ этотъ также не былъ напечатанъ въ свое время, ныншнее изданіе его {Крит. опыты, стр. 614—656.} быть можетъ, обратитъ на себя вниманіе спеціалистовъ въ томъ отношеніи, что авторъ уже высказываетъ въ немъ мысль о долевомъ вознагражденіи рабочихъ, значительно позже сдлавшуюся достояніемъ экономической науки.

Въ печати труды В. Майкова стали появляться съ 1845 года, когда почти одновременно онъ принялъ дятельное участіе въ двухъ изданіяхъ — въ ‘Карманномъ словар иностранныхъ словъ, вошедшихъ въ составъ русскаго языка’, затянномъ Н. С. Кириловымъ, и въ журнал ‘Финскій Встникъ’, основанномъ . К. Дершау.

‘Словарь’ Кирилова былъ задуманъ въ очень небольшомъ размр, однако не въ вид простого перечня иностранныхъ словъ, снабженнаго переводомъ ихъ на русскій языкъ. Это былъ, что называется, словарь ‘толковый’. Онъ долженъ былъ заключать въ себ сжатое, но обстоятельное объясненіе усвоенныхъ русскою рчью выраженій иноязычнаго происхожденія, въ особенности — какъ сказано было въ объявленіи объ этомъ изданіи {себ образцы приготовленныхъ для ‘Словаря’ опредленій, чего въ ‘Русскомъ Инвалид’ нтъ. Николай Сергевичъ Кириловъ былъ штабсъ-капитанъ артиллеріи и служилъ въ Павловскомъ кадетскомъ корпус, программа ‘Словаря’ составлена В. Майковымъ.} — ‘терминовъ, наиболе употребляющихся въ изящной литератур и въ ученыхъ сочиненіяхъ не техническаго содержанія’. Кром того, къ нему предполагалось присоединить, въ вид отдльнаго приложенія, ‘особую алфавитную энциклопедію, въ которой коротко и ясно излагается исторія каждой науки и ея современное состояніе’. Издатель — говорилось въ объявленіи — ‘приведенъ былъ къ такой мр тмъ, что въ масс публики господствуютъ по большей части устарлыя понятія о наукахъ, что не мало препятствуетъ читателямъ уразумвать надлежащимъ образомъ взглядъ и направленіе современныхъ писателей. Посему, при опредленіи наукъ въ ихъ современномъ развитіи, нельзя было не упомянуть сколько-нибудь объ ихъ исторіи — такъ чтобы т, которые имютъ о той или другой наук понятіе, не соотвтствующее ея современному значенію и объему, легче могли усвоить себ новйшее воззрніе’. При такомъ характер ‘Словаря’, дававшемъ ему видъ маленькаго энциклопедическаго лексикона, работа въ этомъ изданіи должна была представить для В. Майкова значительный интересъ. Въ первой половин сороковыхъ годовъ, посл паденія извстнаго предпріятія Плюшара, въ учено-литературныхъ кружкахъ немало было толковъ объ изданіи новой русской энциклопедіи, и В. Майкову, какъ онъ самъ свидтельствуетъ въ одной изъ своихъ статей, ‘приводилось даже читать нсколько рукописныхъ программъ и присутствовать не на одномъ совщаніи по этому предмету’. Въ этихъ толкахъ преобладало мнніе, что ‘Лексиконъ’ Плюшара — образцовое въ своемъ род изданіе, что ему и слдуетъ подражать, воздерживаясь только отъ растянутости и отъ противорчій въ сообщеніи историческихъ фактовъ. Но самъ В. Майковъ думалъ иначе: онъ признавалъ изданіе Плюшара ‘безобразнымъ’, потому что оно не одушевлено общею мыслью. Онъ былъ того убжденія, что всего интересне и важне т изъ энциклопедій, которыя появляются вслдствіе водворенія новой идеи въ наук и обществ. ‘Такія энциклопедіи’, говоритъ онъ,— ‘называются философическими и служатъ могущественнымъ средствомъ въ распространенію новыхъ взглядовъ и уничтоженію устарлыхъ. Сила ихъ дйствія заключается въ умньи составителя смотрть на каждый предметъ съ одной извстной точки зрнія и всюду провести свою задушевную мысль. Разумется, дло рдко обходится безъ натяжекъ, очень часто въ энциклопедической стать не развиваютъ, а навязываютъ идею, но вс подобные недостатки имютъ свое оправданіе и смыслъ въ самой цли’ {Изъ статьи о І-мъ том ‘Справочнаго энциклопедическаго словаря’ Края и Старчевскаго, помщенной въ ‘Современник’ 1847 года, іюль, стр. 1, 2. Изъ некролога В. Майкова, написаннаго И. А. Гончаровымъ (см. выше стр. VI), видно, что молодому писателю принадлежитъ первая половина этого разбора, изъ нея-то и взята приводимая цитата. О разныхъ предпріятіяхъ по изданію русской энциклопедіи. въ начал 1840-хъ годовъ говоритъ А. В. Старчевскій въ своей стать: ‘Исторія энциклопедическихъ словарей въ Россіи’ (‘Историческій Встникъ’ 1890 г., No 9).}. Къ типу именно такихъ лексиконовъ приближался ‘Словарь’ Кирилова, на сколько это было возможно при его ограниченномъ объем.

В. Майкову принадлежалъ главный трудъ надъ первымъ выпускомъ ‘Словаря’ {Выпускъ этотъ кончался объясненіемъ слова ‘Маріоттова трубка’ на стр. 176.}: онъ былъ его редакторомъ и авторомъ важнйшихъ, руководящихъ статей въ этомъ выпуск, остальныя написаны товарищемъ В. Майкова по университету, даровитымъ P. Р. Штрандманомъ. То обстоятельство, что русская ученая терминологія почти вся заимствована изъ иностранныхъ языковъ, давало ‘Словарю’ возможность коснуться всего круга человческихъ знаній, но въ этомъ отношеніи ‘Словарь’ оказался далекимъ отъ полноты, и не вс его опредленія могутъ быть названы удовлетворительными, притомъ, статьи по философіи, литератур и общественнымъ наукамъ вообще обширне, чмъ объясненія изъ области естествознанія и техники. За то въ одномъ достоинств нельзя отказать труду составителей перваго выпуска, въ томъ, что въ немъ проведено цлостное воззрніе на науку: торжественно возвеличивается значеніе аналитическаго направленія въ современномъ знаніи, направленія, оказавшаго великія услуги человчеству тмъ, что оно ставитъ науку въ прямую связь съ дйствительною жизнью и такимъ образомъ могущественно содйствуетъ человческому развитію. Особенно ярко высказана эта мысль въ стать ‘Анализъ и синтезъ’, принадлежащей перу В. Майкова. Приводимъ изъ нея отрывокъ, чтобы показать, съ какимъ пыломъ молодости авторъ защищалъ свою любимую мысль:

‘Со временъ Бэкона аналитики не перестаютъ спорить съ синтетивами. Въ теченіе половины прошедшаго столтія, и въ теченіе всего настоящаго, анализъ взялъ верхъ надъ синтезомъ. Но торжество его до сихъ поръ боле въ наук, чмъ въ дйствительной жизни: синтезъ такъ долго господствовалъ въ человчеств, что большая часть понятій, составляющихъ наши наслдственныя убжденія и руководствующихъ насъ въ жизни, суть не что иное, какъ синтетическія (апріорическія) идеи, укорененныя въ нашихъ умахъ тысячелтіями. Уничтожить эти призраки, освободиться отъ предразсудковъ, провести все, что составляетъ жизнь, сквозь спасительное горнило основательнаго размышленія — вотъ задача, которую предположила себ современная цивилизація. Противники успховъ (прогресса) жалуются, что, анализируя жизнь, разбирая вс явленія, изъ которыхъ она слагается, мы лишаемъ себя возможности ею наслаждаться, разрушаемъ множество плнительныхъ обмановъ, словомъ — длаемъ себя несчастными. Анализу приписывается современное разочарованіе, которымъ такъ колятъ глаза новымъ поколніямъ. Нельзя не сознаться, что, предавшись анализу, мы дйствительно не можемъ наслаждаться тмъ. что находимъ недостойнымъ человка. Но въ стремленіяхъ къ истин и къ добру не должна ли поддерживать насъ надежда на осуществленіе завтныхъ нашихъ мыслей? Кром того, анализъ не можетъ передлать человческой природы: никакая сила ума не уничтожитъ въ человк его потребностей, которыхъ удовлетвореніе составляетъ жизнь и наслажденіе. Такъ напримръ, говорятъ, что анализъ долженъ убить любовь и дружбу. Это не правда: онъ можетъ разрушить разныя нелпыя мннія объ этихъ чувствахъ, а убить самыя эти чувства онъ не въ силахъ. Притомъ, вся непріятность разочарованія (если кому-нибудь дйствительно непріятно разстаться съ понятіями, которыя онъ нашелъ нелпыми) падаетъ на то поколніе, которое испытываетъ его на себ. Слдующему же поколнію уже не приходится пить ту же горькую чашу, оно уже застаетъ новыя понятія, которыя препятствуютъ ему очароваться и разочароваться въ томъ, что служило предметомъ очарованія и разочарованія предыдущаго поколнія. Наконецъ, еслибъ это разочарованіе и было такъ страшно, то спрашивается: неужели не стоитъ нести этотъ крестъ за все, что анализъ сдлалъ для человчества? Не онъ ли привелъ насъ къ изученію общества, къ познанію его ранъ и болзней и къ изысканію средствъ ихъ излченія? Синтетикъ равнодушно смотритъ на такія явленія, онъ даже рдко замчаетъ ихъ, нищета, голодъ, развратъ, невжество, все это — такія явленія, которыя онъ спшитъ объяснить какимъ-нибудь міровымъ закономъ гармоніи, какою-нибудь блестящею теоріей зла, а потому никто и не вздумаетъ заняться ихъ устраненіемъ’ {Карманный словарь, стр. 9, 10.}.

Приготовивъ къ печати первый выпускъ ‘Словаря’, В. Майковъ отказался отъ завдыванія изданіемъ Кирилова {Первый выпускъ ‘Словаря’ вышелъ въ свтъ въ апрл 1845 года (ср. ‘Отеч. Записки’ 1845 г., т. XL, библіогр. хроника, стр. 28), второй выпускъ появился уже во второй половин 1846 года, но былъ изъятъ изъ продажи. Въ это время В. Майковъ уже работалъ въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ и въ составленіи 2-го выпуска не участвовалъ.}, такъ какъ ему представилась возможность примкнуть къ другому, боле обширному литературному предпріятію: съ начала 1845 года долженъ былъ выходить новый большой журналъ — ‘Финскій Встникъ’. Не смотря на спеціальное заглавіе, ему приданъ былъ по возможности общій учено-литературный характеръ, и В. Майковъ получилъ приглашеніе участвовать въ немъ не только въ качеств сотрудника, но и второго неофиціальнаго редактора на ряду съ отвтственнымъ редакторомъ . К. Дершау {Въ объявленіи, приложенномъ къ І-му тому ‘Финскаго Встника’ на 1845 годъ, было сказано такъ: ‘Издатель, . К. Дершау, оставляя за собою званіе отвтственнаго редактора, раздлаетъ отнын дятельность свою по составленію книжекъ и изданію ихъ въ свтъ съ В. Н. Майковымъ’.}.

Становясь во глав новаго періодическаго изданія, В. Майковъ желалъ дать ему опредленное направленіе и чувствовалъ необходимость выяснить его передъ читателями. Первыя указанія въ этомъ смысл были сдланы въ довольно подробной программ журнала, приложенной къ І-му его тому, а дальнйшее развитіе руководящихъ идей должно было найдти себ мсто въ статьяхъ самого неофиціальнаго редактора ‘Финскаго Встника’. Редакція — сказано было въ программ-не причисляетъ себя ‘ни къ какой литературной партіи исключительно’, но и не желаетъ сохранять за собою только ‘нейтральность въ борьб мнній, которая, не смотря на нкоторыя неутшительныя подробности, составляетъ одинъ изъ благонадежнйшихъ фактовъ русской литературы, какъ признакъ животворнаго начала, проникшаго нашу умственную дятельность’. Редакція ручается, что критика журнала будетъ отличаться добросовстностью. Но — говорится по этому случаю въ программ — ‘добросовстною критикой часто называютъ ту, которая не отличается никакою ршительностью. Есть люди, которые какъ будто бы боятся отчетливаго убжденія, истина, высказанная прямо, неотступно, безъ фразъ, ослабляющихъ приговоръ, не выносима для ихъ внутренняго, моральнаго спокойствія, какъ яркій, внезапный лучъ свта, энергически раздражающій глазные нервы. Эти люди называютъ добросовстностью въ критик умнье наговорить много красивыхъ и невинныхъ фразъ, не хваля и не порицая разбираемое сочиненіе, благоговя передъ авторитетами писателей, оканонизированныхъ односторонностью или младенчествомъ общества. Такое мнніе о добросовстности принадлежитъ, напримръ, всмъ тмъ, которые поносятъ статьи одного изъ нашихъ критиковъ за то, что онъ первый ршился разобрать русскую литературу исторически, опредливъ относительное достоинство многихъ писателей, которыхъ произведенія считались недоступными ни малйшему порицанію. По нашему мннію, истина является равно и въ утвержденіи, и въ отрицаніи. Средины между этими двумя крайностями быть не можетъ, когда рчь идетъ объ одномъ предмет, и витать въ нершительности между тмъ и другимъ значитъ быть ничмъ, потому что человкъ тогда только длается человкомъ, когда убжденіе его ршительно и не уступитъ ничему, кром собственнаго дальнйшаго развитія’.

Принятая на себя ‘Финскимъ Встникомъ’ обязанность знакомить русское общество съ финскимъ и скандинавскимъ міромъ (существенное условіе, въ виду котораго только и было дозволено изданіе журнала) не могла не стснять редакцію въ ея стремленіи касаться всхъ вопросовъ, о которыхъ ей хотлось бы говорить, тмъ не мене, въ программ довольно отчетливо выясняются стремленія, одушевлявшія того, кто сталъ во глав журнала.

Задачу новаго періодическаго изданія молодой редакторъ опредлялъ очень высоко: онъ желалъ сдлать его органомъ того аналитическаго направленія въ наук, горячимъ поклонникомъ котораго заявилъ себя еще на страницахъ ‘Карманнаго Словаря’. Съ одной стороны, анализъ предполагалось примнить къ явленіямъ русской жизни. ‘Мы дожили’ — сказано въ программ — ‘до эпохи самосознанія, мы начинаемъ обращаться къ критическому изслдованію насъ самихъ: таковы непремнно должны быть первые шаги на поприщ истинной цивилизаціи. Подъ вліяніемъ этого животворнаго начала Гоголь могущественно двинулъ тотъ родъ литературы, который мы называемъ нравоописаніемъ’. Для статей этого рода въ журнал отведенъ былъ особый отдлъ. Съ другой стороны, редакція ставила себ въ обязанность подвергнуть ‘критическому разбору вс стихіи цивилизаціи, которою призваны мы пользоваться позже всхъ другихъ народовъ Европы’. Въ этой задач редакція видла особенный характеръ русской науки, который ‘начинаетъ обнаруживаться боле и боле по мр того, какъ мы выходимъ изъ-подъ опеки западнаго просвщенія’. Для ближайшаго разъясненія этого общаго положенія, высказаннаго въ программ, редакція отсылала читателей къ стать В. Майкова, помщенной въ І-й книжк журнала. Тамъ дйствительно находится развитіе вышеприведеннаго тезиса. ‘Прошло уже то время’ — говорится тамъ — ‘когда мы должны были безусловно благоговть передъ нашими учителями, вря имъ во всемъ На слово. Мы поняли теперь, что самое разнообразіе цивилизаціи западно-европейскихъ народовъ свидтельствуетъ объ односторонности каждаго изъ нихъ, что мы должны длать строгій выборъ между тмъ, что должно и чего не должно у нихъ заимствовать’. Разъяснить это можетъ намъ только критика западной науки: только она можетъ привести насъ къ созданію науки національной, и только тогда наука — иначе просвщеніе — усвоится масс русскаго народа, когда будетъ ‘приведена въ гармонію съ природнымъ настроеніемъ нашего ума’ {Крит. опыты, стр. 548.}.

Въ стать В. Майкова, которою открылся ученый отдлъ въ первой книжк »Финскаго Встника’, очевидно, имлось въ виду дать отвтъ по второй изъ задачъ, поставленныхъ программою журнала. Статья эта, озаглавленная ‘Общественныя науки въ Россіи’, есть начало большого трактата, оставшагося, впрочемъ, не конченнымъ. Въ первомъ отдл его, который одинъ только напечатанъ, авторъ длаетъ критическій разборъ современнаго движенія общественныхъ наукъ въ западной Европ: дальше онъ предполагалъ говорить о ‘будущности русской соціальной науки’. Во вступленіи къ трактату представляется разъясненіе того, какъ должно понимать значеніе современнаго научнаго анализа. Вообще анализъ есть только начальная дятельность духа, раскрывающая составъ цлаго, чтобы постигнуть соотношеніе частей, необходимъ синтезъ, отвлеченіе, но аналитическое изученіе должно предшествовать синтезу для того, чтобы сей послдній не превратился въ мечтательность. Смнивъ собою разрушительную критику XVIII вка, низвергшую католицизмъ и феодализмъ, анализъ XIX вка длаетъ строгій разборъ всему прошлому, а затмъ онъ долженъ имть въ виду созданіе новыхъ формъ жизни. ‘Вникая въ современное состояніе умовъ, мы съ восторгомъ замчаемъ, что многіе факты свидтельствуютъ о близости эпохи, которая должна ознаменоваться гармоническимъ соединеніемъ обоихъ взглядовъ — аналитическаго и синтетическаго’ {Крит. опыты, стр. 551.}. Этими словами авторъ заключаетъ свое вступленіе и затмъ обращается къ спеціальному предмету своего разсужденія.

Было бы излишнимъ подробно излагать здсь частное содержаніе статьи В. Майкова. Достаточно сказать, что авторъ, хорошо знакомый съ литературой предмета, сводитъ и сопоставляетъ воззрнія разныхъ ученыхъ западной Европы на содержаніе тхъ наукъ, которыя имютъ отношеніе къ разнымъ сторонамъ жизни общества, а затмъ указываетъ на многообразные недостатки этихъ воззрній, и въ особенности на то, какъ изъ ихъ взаимнаго противорчія обнаруживается смутность понятій объ объем каждой изъ этихъ наукъ, взятой отдльно. Органическое соглашеніе такихъ противорчій авторъ считаетъ возможнымъ только въ томъ случа, когда вс соціальные вопросы будутъ изучаемы въ ихъ взаимномъ соотношеніи: такова должна быть задача особой науки высшаго порядка, которая представитъ собою синтезъ человческаго общежитія, иначе — теорію общественнаго благосостоянія, какъ основы человческаго развитія. Науку эту авторъ называетъ ‘философіей общества’, и изложеніе ея плана даетъ ему поводъ выяснить понятіе народности, авторъ приходитъ къ этому вопросу, когда указываетъ отношеніе философіи общества къ антропологіи. По опредленію автора, народность есть проявленіе человческой природы со стороны ея естественныхъ потребностей и силъ, никакая народность не исчерпываетъ собою цлаго человческаго рода, но составляетъ только часть его, поэтому на народность слдуетъ смотрть не какъ на эгоистическое начало, раздляющее человчество на націи, а какъ на органическое условіе его единства. Человкъ можетъ развиваться только въ обществ, но ‘если общества, составляющія родъ человческій, не развиваются каждое въ своей оригинальной форм, нельзя сказать, чтобы человчество развивалось… Оригинальность части не вредитъ единству цлаго, ибо единство, въ реальности, предполагаетъ извстную степень разнообразія, и человческій умъ, основываясь на явленіяхъ, понимаетъ его не иначе, какъ въ формахъ разновидной дйствительности’ {Крит. опыты, стр. 587.}. Такимъ образомъ, народность не служитъ препятствіемъ къ органическому развитію человчества, а напротивъ того, является естественною — антропологическою основой общественнаго благосостоянія.

Примненіе изложенныхъ выводовъ къ Россіи должно было составить второй (и вроятно, не послдній) отдлъ трактата В. Майкова, но, какъ уже сказано, отдлъ этотъ остался не написаннымъ, сохранились только черновые наброски нкоторыхъ частей его, не раскрывающіе всей мысли автора, хотя и не лишенные интереса. По самому свойству предмета, автору съ перваго же слова пришлось стать лицомъ къ лицу со споромъ, который въ его время уже раздлялъ наши журналы на враждебныя партіи По замчанію В. Майкова, разногласіе является тутъ не столько въ различіи принциповъ, сколько въ несходств выводовъ. Авторъ не вритъ въ возможность серьезно отвергать пользу сближенія Россіи съ западомъ, развитіе отдльной народности независимо отъ вліянія другихъ образованныхъ націй кажется ему утопіей, а стремленіе къ возстановленію старины для поддержанія народности онъ признаётъ неразумнымъ. Народность заключается не въ формахъ быта, а въ дух и способностяхъ народа, поэтому Россія не утратитъ своей народности, если усвоитъ себ образованность историческихъ націй. Но русскій умъ иметъ свои отличительныя особенности-способность гармонически сочетать анализъ съ синтезомъ, строгую простоту выраженія и энергическую смлость. Отсюда авторъ выводитъ, что при воспріятіи чужой образованности русскій умъ можетъ и долженъ отнестись къ ней критически, но критика эта должна быть основана на строгой логической систем: у насъ еще нтъ ея, то-есть, нтъ правильныхъ понятій о законахъ науки, а потому и просвщеніе не иметъ для себя твердой почвы. Авторъ вритъ однако, что русскому уму суждено создать такую систему, и когда, при ея помощи, мы пройдемъ критически школу западной науки и путемъ наблюденія изучимъ самихъ себя, тогда настанетъ пора для самобытнаго творчества русской мысли.

Такъ приблизительно возстановіяется ходъ молодого автора по сохранившимся отрывкамъ. Тутъ еще нтъ ни слова о томъ предмет, который далъ заглавіе трактату, и слдовательно, существенная часть его осталась въ одномъ проект. Причины тому могли быть различныя, но едва ли не самою главною изъ нихъ слдуетъ считать литературную неопытность автора, который поставилъ себ слишкомъ широкую задачу и, желая основательно ршить ее, принужденъ былъ попутно касаться многихъ вопросовъ, заслуживавшихъ отдльнаго внимательнаго разсмотрнія. Какъ руководящая статья въ журнал, трудъ В. Майкова, конечно, долженъ быть признанъ неудовлетворительнымъ, въ смысл журнальной статьи въ немъ важно было только желаніе автора выдвинуть на первый планъ обсужденіе соціальныхъ вопросовъ. Интересъ къ нимъ, по крайней мр теоретическій, уже бродилъ въ то время въ нкоторой части общества, но еще мало выражался въ печати, и не только вслдствіе ея стсненнаго положенія, но также потому, что главное дйствовавшее въ литератур поколніе по большей части само не было нисколько подготовлено къ разработк подобныхъ вопросовъ. Напротивъ того, нашъ авторъ, представитель новаго поколнія, едва только выступавшаго на литературное поприще, считалъ необходимымъ для пользы самого общества занимать его вниманіе во просами общественнаго благосостоянія и съ горячимъ порывомъ молодости спшилъ представить читателямъ новаго журнала плоды своихъ размышленій и изученій въ этой сфер. Такимъ образомъ, этюдъ В. Майкова объ общественныхъ наукахъ, даже въ не конченномъ вид, со всми своими недостатками и, пожалуй, излишествами, является очень цннымъ матеріаломъ для умственной характеристики автора, который въ сложномъ развитіи своихъ воззрній, въ своихъ случайныхъ намекахъ и частыхъ отступленіяхъ отъ главнаго предмета рчи усплъ обнаружить не только обширный запасъ знаній и тонкую критику, но и глубину и оригинальность идей.

Участіе В. Майкова въ ‘Финскомъ Встник’ было однако непродолжительно. Какъ уже сказано, общанное окончаніе трактата объ общественныхъ наукахъ не появлялось на страницахъ журнала: развитіе изложенныхъ въ его программ идей осталось не исполненнымъ, и вообще стремленіе молодого редактора дать новому органу опредленный характеръ не осуществилось. По выпуск первыхъ двухъ книжекъ на 1845 годъ В. Майковъ увидлъ себя въ необходимости разстаться съ изданіемъ, въ которомъ не былъ полнымъ хозяиномъ, и отвтственный редакторъ котораго ничего не длалъ со своей стороны, чтобы доставить успхъ журналу. Посл того В. Майковъ ничего не печаталъ въ теченіе цлаго года, пока не сдлался постояннымъ сотрудникомъ ‘Отечественныхъ Записокъ’.

Это послднее обстоятельство отчасти измнило характеръ литературной дятельности молодого писателя. Въ ‘Финскомъ Встник’ онъ предполагалъ помстить цлый рядъ статей по научнымъ вопросамъ, которые занимали его, и обсужденіе которыхъ онъ считалъ полезнымъ для читателей. Въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ темы его статей становились въ зависимость отъ содержанія разбираемыхъ сочиненій, а догматическій способъ изложенія, примнимый къ ученымъ трактатамъ, оказывался здсь неумстнымъ. Приходилось писать ‘по поводу’ тхъ или другихъ книгъ, и притомъ не только научнаго, но и чисто литературнаго содержанія, установившійся обычай требовалъ даже, чтобъ явленіямъ изящной словесности отводилось въ критик наибольшее мсто, да къ тому же. скудная производительность нашей тогдашней науки (за исключеніемъ трудовъ по русской исторіи) давала очень немного матеріала для критики. В. Майковъ приспособился къ новому своему положенію тмъ, что привлекъ къ сотрудничеству нсколькихъ близкихъ людей и раздлилъ съ ними работу по критико-библіографическому отдлу журнала, при чемъ на свою долю оставилъ разборъ только тхъ сочиненій, которыя особенно интересовали его своимъ содержаніемъ {Въ критико-библіографическомъ отдл ‘Отечественныхъ Записокъ’, въ то время, когда имъ завдывалъ В. Майковъ, участвовали, по его приглашенію, слдующія лица: С. С. Дудышкинъ, А. Н. Майковъ, А. П. Милюковъ, В. А. Милютинъ, В. Апол. Солоницынъ, И. С. Тургеневъ, P. Р. Штрандманъ, кром того, были и другіе сотрудники, приглашаемые къ участію самимъ А. А. Краевскимъ, между прочимъ А. Д. Галаховъ, присылавшій свои статьи изъ Москвы. Рецензіи, написанныя Тургеневымъ, перепечатаны въ Х-мъ том послдняго изданія его сочиненій (1884 г.). Статьи Дудышкина въ особенности обратили на себя вниманіе Блянскаго, вотъ что писалъ онъ по поводу ихъ П. В. Анненкову 2-го декабря 1847 года: ‘Прочелъ я въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ превосходную критику сочиненій Фонъ-Визина, таковую же на книжку ‘О религіозныхъ сектахъ евреевъ’ и нсколько превосходныхъ рецензій. Авторъ ихъ — г. Дудышкинъ. Онъ никогда не писалъ и не думалъ писать, но покойникъ Майковъ убдилъ его взяться за перо’. Блинскій и въ печати отозвался о статьяхъ Дудышкина самымъ лестнымъ образомъ (см. ‘Взглядъ на русскую литературу 1847 года’ въ ‘Современник’ 1848 года, а также въ Сочиненіяхъ, т. XI, стр. 430,431). Кром поименованныхъ статей, Дудышкину принадлежатъ въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ 1846 и 1847 годовъ, между прочимъ, разборы еще слдующихъ книгъ: ‘Исторія русской словесности’ Шевырева (дв статьи) и ‘Дворъ и замчательные люди въ Россіи въ царствованіе императрицы Екатерины П’ Вейдемейера. Сохранился и собственный разсказъ Дудышкина о его первыхъ литературныхъ успхахъ. Вотъ что писалъ онъ одному изъ своихъ пріятелей, Вл. Ап. С., 7-го августа 1847 года. ‘Посл твоего отъзда меня начали осаждать, съ одной стороны — Краевскій, съ другой — Некрасовъ и Панаевъ. Осада началась довольно мягко — обдами. Краевскій предлагалъ мн заступить мсто Валеріана (Майкова, только что умершаго), но я отказался по многимъ соображеніямъ… Изъ нихъ главнйшихъ два. Работы было бы такъ много, что нужно подать въ отставку, а промнять врныхъ 3 тысячи на неврныхъ 4 или 5 я не хотлъ, вовторыхъ оставшись на служб, принять на себя редакцію библіографіи значитъ убить себя или, что все одно и то же, не оставить ни одной свободной минуты. Поэтому я сказалъ Краевскому, что буду у него работать, какъ работалъ, то-есть, разбирать книги, сколько успю. Въ благодарность за обды и похвальные обо мн отзывы Панаева и Некрасова я не могъ остаться свиньей и въ отношеніи къ нимъ и общалъ, когда будетъ время, работать и для нихъ. На этомъ пока остановилось дло, теперь тороплюсь и пишу къ 10-му числу вторую статью о Фонъ-Визин, первую К—въ по нелпости своей пропустилъ. Любезность редакторовъ со мною неизъяснима: Краевскій безпрестанно совтуется, что ему длать съ книгами,— такъ что и принадолъ. Можешь представить, что при настоящихъ исканіяхъ происходитъ много сценъ разнаго рода, которыя не опишешь, но которыя интересны’.}. Такимъ образомъ, кром ряда статей о произведеніяхъ чисто литературныхъ. В. Майковымъ были написаны разборы сочиненій Д. А. Милютина, Д. П. Журазскаго, В. С. Порошина, С. А. Маслова, И. С. Вавилова и Э. Рейнталя по части общественныхъ наукъ, затмъ рецензіи историческихъ трудовъ профессора Ф. Лоренца, Н. А. Полевого и Тьера, учебниковъ исторіи русской литературы В. Т. Плаксина и В. И. Аскоченскаго и проч. Разбирая подобныя книги въ рецензіяхъ, предназначенныхъ для читателей-неспеціалистовъ, онъ не считалъ умстнымъ вдаваться въ фактическія частности, представлялъ лишь общую ученую оцнку сочиненія, его основныхъ идей и критическихъ пріемовъ автора, а затмъ высказывалъ по поводу разбираемой книги свое собственное воззрніе на ея предметъ, во всякомъ случа, составленіе такихъ рецензій давало ему возможность не выходить изъ сферы наиболе близкихъ ему научныхъ интересовъ, и потому на свою дятельность критика онъ не безъ основанія смотрлъ, какъ на продолженіе раньше задуманныхъ чисто научныхъ трудовъ.

Связь между первымъ появившимся въ печати учено-литературнымъ опытомъ В. Майкова и его позднйшими критическими статьями выражается наглядно тмъ, что въ этихъ послднихъ нердко можно встртить дальнйшее развитіе и частное примненіе мыслей, которыя въ этюд объ общественныхъ наукахъ высказаны въ форм точныхъ положеній или, по крайней мр, въ вид попутныхъ намековъ. Такъ, въ критическихъ статьяхъ нашъ авторъ нердко возвращается къ своей любимой тем о значеніи аналитическаго направленія въ современной наук и по этому поводу длаетъ характеристику и оцнку различныхъ движеній ученой мысли въ XIX столтіи, такъ посвящаетъ онъ обширныя разсужденія вопросу о народности и ея отношеніяхъ къ общечеловческому и пытается подойдти къ его разршенію. И конечно, въ этихъ обращеніяхъ къ старымъ темамъ слдуетъ видть не скудость мысли автора, а его страстное желаніе выяснить свои идеи въ наибольшей полнот и отчетливости. Если происходившая отсюда слишкомъ мелочная тонкость анализа иногда увлекала В. Майкова въ односторонніе выводы, то его стремленіе какъ можно внимательне и всесторонне обсуждать вопросъ, стоявшій на очереди, служило ручательствомъ, что онъ способенъ не разъ возвратиться къ нему и подвергнуть его новому разсмотрнію, лишь бы добиться истины. Яркій примръ такого отношенія къ длу представляютъ встрчающіяся неоднократно въ трудахъ В. Майкова разсужденія о народности,

Когда молодому писателю въ первой напечатанной стать пришлось коснуться ‘теоріи’ народности въ связи съ другими задачами философіи общества, онъ выставилъ своимъ принципомъ, что народность, какъ совокупность оригинальныхъ свойствъ, отличающихъ извстную часть человчества, не можетъ служить препятствіемъ для успховъ цивилизаціи. Напротивъ того, въ статьяхъ 1846 и 1847. годовъ народныя особенности изображаются какъ силы, ей враждебныя. Въ первомъ случа авторъ стоялъ на почв дйствительности, врный аналитическому методу, онъ исходилъ изъ наблюденія надъ живыми фактами и, указывая, напримръ, что въ разныхъ народахъ выражаются т или другія черты нравственнаго идеала человка, признавалъ что въ дйствительности этотъ ‘идеалъ не можетъ найдти себ осуществленія иначе, какъ по частямъ, но самыя части выигрываютъ черезъ то въ энергіи развитія’ {Крит. опыты, стр. 588.}. Во второмъ случа точкой отправленія для В. Майкова служило отвлеченное представленіе объ идеальномъ, ‘безтемпераментномъ’ человк и соотвтственной ему идеальной цивилизаціи, и отсюда авторъ, являясь на этотъ разъ ‘отчаяннымъ’ синтетикомъ, длалъ такой выводъ: ‘Чмъ боле человкъ и бытъ его заключаютъ въ себ особенностей, то-есть, отступленій отъ разумнаго типа, тмъ ниже человкъ, тмъ неразумне и бытъ его, чмъ меньше особенностей въ цивилизаціи народа, тмъ онъ цивилизованне’ {Крит. опыты, стр. 389.}. Оцнивая народность, какъ ‘основаніе и результатъ соціальнаго синтеза’, В. Майковъ признавалъ ея важность и въ дл экономическаго благосостоянія, и въ отношеніи нравственномъ, и въ политическомъ {Тамъ же, стр. 587—589.}. Когда же, впослдствіи, въ изученіи человка какъ члена общежитія онъ усмотрлъ односторонность и взглянулъ на него съ точки зрнія психологіи и нравственной философіи, ему пришлось ограничить признаки народности одною нравственною сферой, и народныя особенности получили въ его глазахъ значеніе ‘слабостей’ и даже ‘пороковъ’ {Тамъ же, стр. 63—69.}. Но въ такомъ произвольномъ ограниченіи проявилась односторонность несравненно сильне, чмъ въ воззрніи соціальномъ, она вовлекла автора въ рядъ парадоксальныхъ выводовъ и привела къ полному отрицанію народнаго начала. Было бы, однако, неосторожно утверждать, что эти позже высказанныя мысли выражаютъ окончательно сложившееся мнніе В. Майкова о народности. Можно только замтить, что въ попыткахъ разршить его молодой писатель шелъ путемъ противорчій, намчалъ возможность различныхъ точекъ зрнія на предметъ и, слдовательно, лишь собиралъ матеріалы для выработки цлостнаго воззрнія, но изложить его не усплъ.

Вообще, неполнота и незаконченность замчаются во многихъ сужденіяхъ В. Майкова, но это обстоятельство не мшаетъ находить въ его статьяхъ богатство внутренняго содержанія. Въ особенности это относится къ написаннымъ имъ разборамъ нкоторыхъ произведеній изящной словесности, гд критикъ нашелъ случай изложить свою эстетическую доктрину.

Еще въ этюд объ общественныхъ наукахъ В. Майковъ указывалъ на различіе между задачами исторической критики въ примненіи къ созданіямъ поэзіи и задачами критики эстетической {Тамъ же, стр. 557.}. Но, признавая полную законность и необходимость историческаго изученія литературы, нашъ авторъ, разумется, не могъ примнять этотъ методъ къ текущимъ явленіямъ словесности, поэтому въ оцнк, которую онъ имъ даетъ, преобладаетъ точка зрнія эстетическая. Значеніе его критическихъ статей заключается въ своеобразномъ воззрніи на эстетическіе вопросы. Одинъ изъ отрывковъ, примыкающихъ ко второму не конченному отдлу вышеупомянутаго этюда, посвященъ опредленію понятія объ изящномъ: наблюдая его вліяніе на душу человка, авторъ выставляетъ характернымъ признакомъ изящнаго то, что оно ‘непосредственно и исключительно дйствуетъ на чувство’ {Крит. опыты, стр. 613}. Это-то непосредственное чувство изящнаго и должно, по мннію В. Майкова, прежде всего руководить критикомъ: эстетическій опытъ иметъ такое же право на существованіе, какъ всякій другой, и онъ необходимъ, ибо безъ него ‘эстетика легко превращается въ безжизненную діалектику, особенно подъ перомъ нмецкихъ писателей’ {Тамъ же, стр. 9, ср. стр. 5.}. Но опытъ самъ по себ безотчетенъ. Дло критика состоитъ въ томъ, чтобъ анализировать эстетическій опытъ и вывести изъ него обобщающія заключенія. Понимаемая въ современномъ научномъ значеніи, эстетическая теорія должна ограничиваться лишь ‘опытнымъ изслдованіемъ обстоятельствъ, сопровождающихъ зачатіе, развитіе и выраженіе художественной мысли’, объяснить самый процессъ творчества она не въ состояніи, а руководить талантами не иметъ права. Такимъ образомъ, основнымъ эстетическимъ принципомъ критики В. Майкова является признаніе полной свободы творчества {Тамъ же, стр. 342, ср. стр. 44.}.

Распространенное въ сочиненіяхъ по эстетик опредленіе изящнаго созданія какъ выраженія мысли въ живой форм не удовлетворяло В. Майкова, онъ находилъ, что такъ можетъ быть опредлена всякая дйствительность, и что, говоря о художественной форм, лишь выражаютъ темное предчувствіе объ отличіи художественной дйствительности отъ дйствительности простой, непосредственной. По мннію нашего критика, въ творческомъ созданіи не одна форма, а самая идея должна быть художественна {Тамъ же, стр. 35, 36.}. Развитіе этого принципа и составляетъ сущность его эстетической доктрины.

‘Никто’, говоритъ В. Майковъ,— ‘не въ прав требовать отъ художника, чтобъ онъ творилъ то или другое, но чтобъ его произведеніе могло дйствовать на людей, оно должно заключать въ себ что-нибудь общее съ ихъ мыслями, чувствами и стремленіями. Иначе искусство существовало бы только для самихъ художниковъ и было бы ихъ самоудовлетвореніемъ, иначе не могло бы быть и любимыхъ поэтовъ ни у частныхъ лицъ, ни у народовъ, ни у вковъ’ {Крит. опыты, стр. 24.}. Сплести занимательную сказку и вывести изъ нея какую-нибудь мысль, какое-нибудь нравоученіе еще не значитъ творить. Отвлеченная, ‘голая мысль ученаго и живая мысль художника — дв силы совершенно различныя’. Между тмъ какъ ученый развиваетъ свое воззрніе въ строго-логической форм и излагаетъ въ своемъ труд цпь причинъ и слдствій, рядъ силлогизмовъ, убждающихъ умъ,— художникъ облекаетъ свою мысль въ соотвтствующій ей образъ, который дйствуетъ не на умъ, а на чувство {Тамъ же, стр. 36.}. Художественная мысль ‘не вливается въ форму силлогизма, не заключаетъ въ себ никакого доказательства. Иначе она сообщила бы всему произведенію ту холодность и вялость, какою отличается аллегорія.. Положительный признакъ художественной идеи заключается въ томъ, что она можетъ быть не только понята, но и прочувствована’. Задача художника — отыскать и изобразить въ выводимыхъ имъ лицахъ ‘то, что у нихъ общаго съ нами, такъ, чтобы мы увидли, что при подобныхъ обстоятельствахъ мы думали бы, чувствовали и дйствовали точно также, какъ они… Чтобъ создать такое симпатическое изображеніе, надо самому проникнуться участіемъ къ изображаемому предмету, почувствовать свое существенное съ нимъ тожество’. Слдовательно, художественная идея ‘рождается въ форм живой любви или живого отвращенія отъ предмета изображенія’ {Тамъ же, стр. 40, 41.}, и ‘тайна творчества состоитъ въ способности врно изображать дйствительность съ ея симпатической стороны. Иными словами, художественное творчество есть пересозданіе дйствительности, совершаемое не измненіемъ ея формъ, а возведеніемъ ихъ въ міръ человческихъ интересовъ (въ поэзію)’ {Тамъ же, стр. 44.}.

Такимъ образомъ, объясненія ‘тайны творчества’ В. Майковъ искалъ въ явленіяхъ душевнаго міра человка, въ наблюденіи надъ тмъ, что можетъ вызывать его сочувствіе или отвращеніе. Психологическій ‘законъ человческой симпатіи’ далъ нашему автору возможность показать, что ‘подъ видимою страстью нашею къ необыкновенному, чудесному, отдаленному кроется невидимая, но дйствительная любовь наша къ обыкновенному и близкому’, и что вообще въ дйствительности мы плняемся лишь тмъ, что намъ самимъ присуще, ибо ‘каждый изъ насъ познаётъ и объясняетъ все единственно по сравненію съ самимъ собою’ {Крит. опыты, стр. 26 и 25.}. Изъ того же закона В. Майковъ выводитъ указанія и на задачи искусства. ‘Нтъ’, говоритъ онъ,— ‘на свт предмета неизящнаго, неплнительнаго, если только художникъ, изображающій его, можетъ отдлять безразличное отъ симпатическаго и не смшиваетъ симпатическаго съ занимательнымъ’ {Тамъ же, стр. 30.}. Выставляя это положеніе, авторъ сразу бьетъ на дв стороны: съ одной — показываетъ ложность всякаго произведенія, которое отличается неестественностью или эксцентричностью содержанія, а съ другой — допуская вполн изображеніе грязныхъ явленій дйствительности въ искусств, объясняетъ, что на искусство не должно смотрть только какъ на средство къ врному копированію природы, не одушевленному творчествомъ.

Въ тсной связи съ вопросомъ о задач искусства стоитъ въ доктрин В. Майкова и другой — о его предлахъ. Опытная психологія, замчаетъ нашъ авторъ,— показываетъ, что человкъ во всемъ ограниченъ въ томъ числ и въ творческой фантазіи, она не можетъ породить ничего такого, въ чемъ не было бы хоть одной капли дйствительности, измненіе отношеній, существующихъ въ послдней, составляетъ предлъ самаго могущественнаго воображенія. ‘Слдовательно’, заключаетъ В. Майковъ,— ‘напрасно стали бы упрекать насъ въ томъ, что мы отводимъ слишкомъ тсную область творчеству поэта, ограничивая его способностью приводить изображаемую имъ дйствительность въ соприкосновеніе съ человческимъ міромъ и извлекать ее изъ сферы мертваго безразличія въ кругъ явленій, затрогивающихъ человческое чувство любви и антипатіи. Намъ кажется даже, что мы не только не стсняемъ, но еще и расширяемъ размръ дятельности художественной фантазіи’ {Тамъ же, стр. 45.}.

Опредленіе цли искусства не находитъ себ мста въ эстетической доктрин В. Майкова. Онъ неизмнно держался убжденія, что дидактика несовмстима съ поэзіей. Еще въ этюд объ общественыхъ наукахъ замтилъ онъ, что ‘мысль совершенно новая (не пришедшая въ общее сознаніе) не можетъ быть выражена эстетически, она требуетъ доказательства, а доказывать значитъ губить поэзію, внося въ область ея начало, ей не свойственное {Крит. опыты, стр. 549.}. Въ другихъ статьяхъ нашего автора эта мысль развита подробне. Показавъ, что художественная мысль рождается въ форм любви или отвращенія отъ изображаемаго предмета. В. Майковъ настаиваетъ на томъ, что она возникаетъ у поэта безсознательно, и что ‘художникъ очень часто и даже большею частью самъ не понимаетъ идеи своего произведенія въ ея отвлеченной форм’. Правда, можетъ случиться, что онъ успетъ разложить свой творческій замыселъ анализомъ и объяснить себ значеніе мысли, кроющейся подъ его оболочкой, но ‘хорошо, если не вздумаетъ онъ облечь въ форму художественнаго произведенія силлогизмъ, образовавшійся въ ум его въ силу такого разложенія. Хорошо, если стремленіе выразить чувство любви или отвращенія къ предмету возьметъ въ немъ верхъ надъ желаніемъ доказать возникшую въ ум мысль: и средствъ искусства не хватитъ на доказательства, и самое произведеніе лишится своего симпатическаго свойства, которое не сообщается размышленіемъ’ {Тамъ же, стр. 41, 42.}.

Непосредственность или наивность В. Майковъ признаетъ столь непреложнымъ и существеннымъ условіемъ творчества, что передъ нимъ стушевывается и меркнетъ то, что составляетъ образъ мыслей художника. Мнніе нашего автора по этому предмету выражено очень опредленно: ‘Великій художникъ, какъ бы ни былъ пристрастенъ и одностороненъ въ своемъ взгляд на вещи, все-таки по существу своей артистической натуры останется врнымъ дйствительности и никогда не выбьется изъ колеи возсоздаванія дйствительной жизни и пластическаго ея изображенія. Вы будете читать его произведеніе и никакъ не отгадаете его настоящаго взгляда, его мннія о той дйствительности, которую онъ вамъ изображаетъ, самый талантъ его не дастъ ему высказать этого взгляда, этого мннія, не дастъ — для того, чтобъ удержать его въ предлахъ художественности и не позволить впасть въ область чистой мысли’ {Тамъ же, стр. 195, 196.}.

Такимъ образомъ, нтъ сомннія въ томъ, что В. Майковъ былъ противникомъ такъ-называемаго ‘намреннаго творчества’. Если онъ и допускалъ ‘тенденцію’, то отнюдь не въ художественныхъ созданіяхъ, а лишь въ тхъ литературныхъ произведеніяхъ смшаннаго характера, которымъ усвоено названіе беллетристики, и которыя заимствуютъ отъ поэзіи (и то невсегда) одну вншнюю форму, по иде же или по содержанію являются порожденіемъ не творческаго воображенія, а простой наблюдательности и размышленія. Пользу подобныхъ произведеній для распространенія и утвержденія идей В. Майковъ охотно признавалъ, но онъ ршительно не включалъ беллетристики въ область искусства {Крит. опыты, стр. 280, 281, 342, 343, 707.}. Его твердое убжденіе въ несовмстимости чистой, логически развиваемой мысли съ художественнымъ творчествомъ всего ясне обнаруживается изъ его воззрнія на сатирическую поэзію. В. Майковъ соглашается съ тмъ, что для созданія сатиры художникъ долженъ прежде всего самъ возвыситься надъ слабостями изображаемаго имъ общества: но въ то же время критикъ напоминаетъ то замчаемое во многихъ литературахъ явленіе, что ‘сатирическій талантъ часто дается такимъ людямъ, которые по идеямъ своимъ стоятъ гораздо ниже образованной части общества’ и не въ состояніи ‘критически разбирать недостатки своихъ соотечественниковъ, основывая критику на неопровержимыхъ доказательствахъ’. Вмст съ тмъ критикъ отмчаетъ и явленіе противоположное, а именно, что ‘сатира чрезвычайно рдко удавалась вполн людямъ, стоявшимъ по своему логическому развитію гораздо выше своего вка и народа’, ибо у такихъ писателей дидактизмъ легко могъ взять верхъ надъ сатирическою, то-есть, чисто художественною способностью и тмъ самымъ повредить изяществу ихъ произведеній {Тамъ же, стр. 97, 98.}. Такимъ образомъ, и сатирическая поэзія не представлялась В. Майкову сколько-нибудь убдительнымъ аргументомъ въ пользу утилитарной цли искусства.

Таковы существенныя черты эстетической доктрины, которую исповдывалъ молодой писатель. Конечный выводъ ея — о самостоятельномъ значеніи искусства въ духовной жизни человка — не былъ уже новостью для русскихъ читателей, и самъ авторъ охотно ставилъ свои заключенія въ связь съ предшествовавшимъ развитіемъ русской критики. Тмъ не мене, онъ считалъ нужнымъ возвратиться еще разъ къ обсужденію принципіальныхъ вопросовъ. Причина, почему онъ это длалъ, разъяснена имъ въ оцнк критической дятельности Блинскаго: ‘Чтобы покончить съ призрачнымъ взглядомъ на изящество’ (господствовавшимъ въ періодъ романтизма),— такъ говоритъ нашъ авторъ — ‘надо было внести въ нашу критику жизненность и анализъ гоголевской эпохи русской литературы, принести на служеніе ей могучую силу эстетическаго чувства и сильную способность быстраго и яснаго распознаванія частнаго въ общемъ и общаго въ различномъ, главное же — опредлить и отстоять права эстетическаго опыта, сознавъ, что они также обширны и почтенны, какъ и права всякаго другого опыта. Такою только критикой могло начаться радикальное отрицаніе ложныхъ эстетическихъ началъ литературы и обращеніе къ новымъ, діаметрально противоположнымъ. И такая критика дйствительно явилась у насъ подъ вліяніемъ Пушкина (въ послднюю эпоху его дятельности). Лермонтова, а боле всего подъ вліяніемъ Гоголя. Она оказала русской литератур разнообразныя заслуги. Главное, она служила до сихъ поръ энергическимъ выраженіемъ симпатіи къ новой школ искусства’. Въ этихъ словахъ чрезвычайно врно охарактеризованы и оцнены заслуги Блинскаго, какъ критика художественныхъ произведеній, и отдана ему полная справедливость. Но одно горячее сочувствіе Блинскаго свободному искусству, обратившемуся къ воспроизведенію не подкрашенной дйствительности, не могло удовлетворять В. Майкова, онъ замчалъ въ критик своего предшественника бездоказательность, ‘безотчетность, несообразную съ требованіями строгой логики’, и указывалъ на вредныя послдствія его критическихъ пріемовъ: большинствомъ читателей сужденія Блинскаго принимаются на слово и усвоиваются безотчетно, какъ модная новинка, а потому вліяніе ихъ на умы поверхностно. Въ бездоказательной манер Блинскаго В. Майковъ усматривалъ ‘претензію на диктаторство’ и предсказывалъ, что раньше или позже диктатору самому придется убдиться въ томъ, до какой степени ‘идеи его не сливаются съ другими идеями его публики и находятся съ ними въ самой нелогической противоположности’. Доказать одну истину нельзя безъ того, чтобы не доказать цлаго ряда истинъ, изъ котораго она взята, нельзя, напримръ, утверждать, что Ломоносовъ не поэтъ, не доказавъ, что дидактика не поэзія, и не объяснивъ вообще сущности той и другой. Если же этого не сдлано, иначе говоря — если частное не объяснено истолкованіемъ общаго, то — говоритъ В. Майковъ — ‘мы не будемъ имть никакого понятія о вопрос, ршенномъ нашимъ диктаторомъ, а будемъ только опасаться проговориться по этому поводу въ чемъ-нибудь такомъ, что противорчитъ его приговору. Въ то же время мы не перестанемъ ршать по старому вс т вопросы, которыхъ онъ не коснулся, но которые объяснились бы намъ сами собою, какъ однородные съ ршеннымъ, или какъ обусловливающіе его, еслибъ только онъ, диктаторъ, снизошелъ на доказательное изложеніе своей идеи. Больно должно быть ему видть въ цломъ обществ такіе тощіе плоды своего слова, особенно, если онъ не добивался диктатуры, но даже, какъ часто бываетъ, отвергалъ благороднымъ сердцемъ всякій помыселъ о завоеваніи умовъ силой своего личнаго вліянія’ {Крит. опыты, стр. 9—11, примръ бездоказательности разсужденій Блинскаго см. тамъ же, стр. 110—115.}.

Отсюда ясно, что въ критик Блинскаго В. Маркову чувствовалось отсутствіе цлостнаго научнаго воззрнія. Она, какъ извстно, вытекла изъ эстетическаго ученія Гегеля, но для В. Майкова система чистаго мышленія уже не составляла послдняго слова пауки, и въ своихъ статьяхъ онъ не разъ намекалъ на разногласіе свое съ положеніями Гегелевой философіи {Типъ же, стр. 453, 454, 490, 553, 562—564.}. Вмсто того, онъ склонялся къ позитивизму и свою эстетическую доктрину выводилъ изъ наблюденій опытной психологіи. Съ другой стороны, еще боле, чмъ къ Блинскому, къ самому В. Майкову примняется его замчаніе о значеніи поэтическихъ созданій Пушкина, Лермонтова и Гоголя для воспитанія чувства изящнаго въ русской критик. Въ дятельности Блинскаго все же былъ такой моментъ, когда въ произведеніяхъ искусства онъ искалъ оправданія извстнымъ принципамъ отвлеченной эстетики. Для В. Майкова существовалъ только непосредственный эстетическій опытъ, изученіе художественныхъ образцовъ, и въ этомъ отношеніи вліяніе Гоголя было для молодого критика особенно ршительнымъ. Признавая главную силу его таланта въ могучемъ анализ русской общественности, считая его сочиненія ‘художественною статистикой Россіи’, В. Майковъ съ полнымъ сознаніемъ могъ говорить, что ‘Гоголь своими произведеніями содйствовалъ къ совершенной реформ эстетическихъ понятій въ публик и въ писателяхъ, обративъ искусство къ художественному воспроизведенію дйствительности’ {Тамъ же, стр. 325.}. Такъ было и съ самимъ критикомъ, поэтому въ ‘Портрет’ онъ находитъ ‘чистую эстетику въ форм повсти’, особую статью посвящаетъ характеристик автора ‘Мертвыхъ душъ’, какъ поэта-живописца, наконецъ, объясняя сущность своей эстетической доктрины — ученіе о художественной иде, о томъ, что творчество ‘очеловчиваетъ’ дйствительность, опять-таки ссылается на примръ Гоголя и замчаетъ, что въ своихъ ‘Старосвтскихъ Помщикахъ’ онъ поставилъ себ задачей — ‘показать, что какъ ни смахиваютъ изображенные имъ супруги на пару двуногихъ животныхъ, но все-таки они — люди, существа, достойныя слезъ и смха’ {Крит. опыты, стр. 43.}. Такимъ образомъ, поэтическія созданія Гоголя служили постояннымъ регуляторомъ для эстетическихъ понятій В. Майкова.

Воззрнія, которыя легли въ основу литературной критики нашего автора, естественно ставили его въ отрицательное отношеніе ко многимъ литературнымъ явленіямъ его времени. Строгое осужденіе возбуждало въ немъ все, что носило на себ печать романтизма, а такія произведенія были еще нердкостью въ литературномъ обиход сороковыхъ годовъ. Въ статьяхъ В. Майкова критика романтизма, какъ оборотной стороны псевдоклассическаго направленія, не только остроумна, но и глубокомысленна: онъ превосходно разоблачилъ неестественность, какъ характерный признакъ обоихъ этихъ отжившихъ направленій. Въ самомъ Пушкин онъ цнилъ преимущественно произведенія поздней поры его творчества. которыми великій поэтъ нанесъ ‘первый сильный ударъ романтизму’ и ‘выкупилъ грхъ своего прежняго направленія’ {Тамъ же, стр. 392.}. На поэзію Лермонтова онъ смотрлъ какъ на переходный моментъ отъ ложныхъ врованій къ отрицанію, къ художественному анализу {Тамъ же, стр. 392—394, ср. 33 и 549.}. Но оба эти поэта представлялись В. Майкову уже не на уровн того развитія, котораго достигла наша литература съ Гоголемъ, оттого о нихъ онъ говорилъ сравнительно мало, тогда какъ художественному анализу послдняго посвятилъ рядъ тонкихъ замчаній. Многаго ожидалъ онъ отъ писателей, на которыхъ отразилось вліяніе Гоголя, но молодому критику, столь рано умершему, не пришлось увидть полный разцвтъ дятельности этого литературнаго поколнія. Изъ крупныхъ представителей его онъ усплъ высказаться только о двухъ — о . М. Достоевскомъ и объ Ал. Ив. Герцен {Тамъ же, стр. 324—328, 280, 343.}, и какъ ни коротки его отзывы, они поражаютъ силой критической проницательности автора. Позднйшая литературная критика, вплоть до нашихъ дней, вращается, въ сущности, около тхъ же сужденій о названныхъ писателяхъ. Любопытны также статьи В. Майкова о княз В. . Одоевскомъ и Я. Г. Бутков, въ нихъ многое не досказано, но главная мысль ихъ совершенно ясна: для произведеній искусства вредны предвзятыя цли и задачи, а для успшной дятельности въ области ‘беллетристики’ (какъ понималъ значеніе послдней нашъ критикъ) писателю необходимо ‘усвоить себ и принять къ сердцу все добро современной науки’ {Крит. опыты, стр. 280.}. Вліяніе Гоголя на русскую изящную литературу сказалось между прочимъ въ томъ, что ближайшее къ нему литературное поколніе стало предпочитать прозаическую форму стихотворной. Это предпочтеніе раздлялъ, по видимому, и В. Майковъ, но оно не мшало ему цнить поэзію и въ стихотворныхъ произведеніяхъ, если только онъ находилъ въ нихъ настоящее творчество. Поэзія Кольцова, какъ отражающая въ себ жизненность его натуры, которая не склонилась въ борьб съ суровыми условіями его жизни, нашіа себ восторженнаго поклонника въ молодомъ критик. Въ томъ же смысл, какъ выраженіе чуткой женской души, поняты и оцнены имъ блестки поэтическаго таланта Ю. В. Жадовской. Свтлое художественное дарованіе . И. Тютчева было впервые указано въ русской критик В. Майковымъ, не смотря на то, что ему были извстны лишь очень немногія изъ произведеній этого поэта {Тамъ же, стр. 135.}.

Вс эти сужденія служатъ блестящимъ доказательствомъ тому, какъ щедро былъ одаренъ В. Майковъ непосредственнымъ чувствомъ изящнаго, и какъ умлъ онъ пользоваться имъ для мткой оцнки разбираемыхъ писателей. Но въ то же время вс эти сужденія строго логически объединяются подъ его перомъ господствующею идеей, положенною въ ихъ основу. Поэтому, при всемъ достоинств его частныхъ литературныхъ оцнокъ, не въ нихъ заключается существенный интересъ статей В. Майкова, а въ той эстетической доктрин, которую онъ развивалъ въ нихъ. Самобытная для своего времени, она и до сихъ поръ хранитъ въ себ залоги плодотворной разработки.

Дятельность В. Майкова на литературномъ поприщ была такъ непродолжительна, что идеи его не успли проникнуть въ большой кругъ читателей, широкому распространенію ихъ препятствовало и самое изложеніе ихъ, не всегда ровное и прерываемое отступленіями отъ главной темы. Но оригинальный оборотъ его мысли не остался не замченнымъ въ литературныхъ кружкахъ его времени. Примры живого сочувствія, вызваннаго статьями В. Майкова, уже были указаны выше, слдуетъ упомянуть и о той полемик, къ которой он подали поводъ.

Когда, въ ноябрьской книжк ‘Отечественныхъ Записокъ’ 1846 года, появился откровенный отзывъ В. Майкова о критик Блинскаго, — среди лицъ, готовившихся съ начала слдующаго года принять участіе въ преобразованномъ ‘Современник’, отзывъ этотъ былъ признанъ неумстнымъ и безтактнымъ. Полагали, по видимому, что новый критикъ желалъ служить частнымъ интересамъ редакціи ‘Отечественныхъ Записокъ’, находившейся въ ссор съ главными дятелями ‘Современника’. Слухъ о томъ вскор дошелъ до В. Майкова, и онъ, вовсе не желая быть замшаннымъ въ этотъ раздоръ чисто личнаго характера, поспшилъ дать объясненіе своему поступку въ слдующемъ любопытномъ письм на имя И. С. Тургенева (отъ половины ноября 1846 года):

‘Милостивый государь Иванъ Сергевичъ! Гончаровъ сообщилъ мн, что статья моя о Кольцов произвела странное впечатлніе на нашихъ общихъ знакомыхъ по причин отзыва моего о критик В. Г. Блинскаго. Говорятъ, что вы хотли сообщить мн лично свои замчанія по.этому пункту, но такъ какъ я не слыхалъ отъ васъ объ этомъ ни слова при свиданіи нашемъ 12-го числа, то принужденъ заключить, что поведеніе мое кажется вамъ такъ скандалезно, что вы не ршаетесь и говорить со мною о казусномъ пункт. Изъ уваженія къ вамъ и къ Блинскому позволяю себ пояснить дло, прося васъ показать мое письмо Виссаріону Григорьевичу, если найдете это приличнымъ, и если будетъ у васъ на то охота.

‘Я написалъ о критик Блинскаго именно то, что думаю. Знакомство свое съ нимъ я не могъ считать инымъ, какъ самымъ дальнимъ, и потому, разсуждая объ немъ печатно, вовсе не считалъ себя обязаннымъ принимать въ соображеніе свои личныя отношенія къ нему. Вдь не имю же я права считать себя его пріятелемъ, когда между нами не было ничего, кром уваженія съ моей стороны и учтиваго вниманія съ его. А если такъ, то для чего же сталъ бы я стсняться въ выраженіи своихъ мыслей о его заслугахъ? Что же касается до самаго мннія моего о критик г. Блинскаго, то я не думаю, чтобъ онъ и самъ считалъ свои статьи доказательными: я никакъ не хотлъ сказать, да и не сказалъ, что онъ не уметъ доказывать своихъ убжденій, замчаніе мое ограничивается тмъ, что онъ не считаетъ это нужнымъ. Если въ выходк о диктаторств есть что-нибудь жесткое, то я этому очень радъ, потому что диктаторствомъ Блинскаго я самъ оскорблялся не разъ въ качеств читателя его статей. Уважая его за многое и многое, считаю его наклонность къ диктаторству недостойною его остальныхъ свойствъ.

‘Вы скажете, можетъ быть, что я не долженъ былъ упоминать о бездоказательной манер Блинскаго, потому что она выкупается горячностью чувства, которая дйствуетъ на общество наше сильне логики. Въ стать своей я довольно ясно говорю даже о польз того, что первая русская критика началась не теоріей, а живымъ приговоромъ эстетическаго чувства. Но все-таки я убжденъ, что бездоказательная, памфлетическая манера критики не можетъ быть долго полезна, доказательствами этого убжденія полна моя статья: если они плохи, такъ въ этомъ виновата моя логика, а не я. Сверхъ того замчу, что по самому предмету статьи я не могъ входить въ полную оцнку заслугъ Блинскаго, я долженъ былъ упомянуть о его критик единственно со стороны доказательности, а объ остальномъ было и неумстно говорить.

‘Если вы считаете меня способнымъ написать что-нибудь противное моему убжденію изъ какого-нибудь разчета, то позвольте замтить, что именно разчета-то мн и не было никакого написать что-нибудь не въ похвалу Блинскому. Я не могъ не ожидать отъ своей выходки: 1) того, что вс общіе знакомые его и мои отнесутся обо мн плохо, 2) что на себя самого возложу я обузу доказывать свои положенія въ критическихъ статьяхъ, 3) что читатели были бы снисходительне къ собственнымъ моимъ доказательствамъ, еслибъ я просто сталъ писать статьи доказательныя безъ всякой предварительной афишки о своихъ предположеніяхъ, 4) что, подвергая себя нерасположенію издателей и сотрудниковъ ‘Современника’, я лишусь выгоды во всякое время оставить ‘Отечественныя Записки’…

‘Вы спросите: что же однакожъ заставило меня написать то, что я написалъ о Блинскомъ? Безпристрастіе что ли? Нтъ, не безпристрастіе: въ суд надъ его критикой не настоитъ еще никакой нужды, потому что я считаю его въ полной пор силъ и не хуже другихъ понимаю, сколько пользы можетъ онъ еще оказать Россіи вообще, въ особенности же всмъ пишущимъ и мн первому. Если хотите, кром убжденія, меня руководилъ и разчетъ, только разчетъ отдаленный и не совсмъ эгоистическій. Вотъ въ чемъ дло.

‘Я никогда не думалъ быть критикомъ въ смысл оцнщика литературныхъ произведеній: я чувствовалъ всегда непреодолимое отвращеніе къ сочиненію отрывочныхъ статей. Я всегда мечталъ о карьер ученаго и до сихъ поръ нимало не отказался отъ этой мечты. но какъ добиться того, чтобы публика читала ученыя сочиненія? Я видлъ и вижу въ критик единственное средство заманить ее въ сти интереса науки. Есть люди, и много, которые прочтутъ ученый трактатъ въ ‘Критик’ и ни за что не станутъ читать отдла ‘Наукъ’ въ журнал, а тмъ боле ученой книги. У меня два соображенія: вопервыхъ, я уже пишу въ ‘Критик’ ‘Отечественныхъ Записокъ’ ученыя статьи и, сколько могу, содйствую къ тому, чтобъ серьезное чтеніе длалось все сносне и сносне нашей публик, вовторыхъ, я надюсь, что мои толки о доказательности подйствуютъ на людей моихъ лтъ, которымъ придется тоже писать критику, если это удастся…. вы понимаете, что цль моя будетъ достигнута.

‘Въ заключеніе скажу, что я думаю продолжать дйствовать въ отношеніи къ Блинскому такъ, какъ началъ, хваля въ немъ, все, что мн нравится, и браня все, что не нравится,— вполн убжденный, что онъ будетъ поступать со мною точно также, и что собственно онъ едва ли находитъ и теперь что-нибудь черненькое въ моихъ длишкахъ. Преданный вамъ В. Майковъ.

‘Сдлайте одолженіе, отвтьте мн, когда бы можно мн было зайдти къ вамъ узнать ваше мнніе обо всемъ этомъ. Будьте уврены, что я не втащу васъ ни въ какую сплетню и не буду никогда больше безпокоить васъ разговоромъ о моихъ статьяхъ, которыя и мн самому не милы. Надюсь, что письмо это не покажется никому, кром Блинскаго’.

Письмо это чрезвычайно характерно для личности молодого писателя. Онъ очевидно не желалъ подчиняться кружковымъ пристрастіямъ и боле всего дорожилъ своею умственною и нравственною свободой, возможностью высказывать свои мннія независимо отъ чьего-либо авторитета. Его открытый образъ дйствія не могъ не внушить уваженія и тмъ, противъ кого онъ спорилъ, и кто предполагалъ въ немъ мелкія личныя побужденія. Блинскій доказалъ это, не замедливъ вступить съ нимъ въ полемику, а въ редакціи ‘Современника’ стали подумывать о привлеченіи В. Майкова въ число своихъ сотрудниковъ.

Поводомъ къ полемик Блинскаго противъ В. Майкова послужили не собственно литературныя сужденія послдняго, а его мннія о значеніи народности, направленныя противъ разныхъ тезисовъ славянофильскаго ученія. Еще не задолго передъ тмъ, въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ 1844 и 1845 годовъ, Блинскій самъ высказывался безусловнымъ противникомъ славянофиловъ, но въ 1847 году, открывая въ преобразованномъ ‘Современник’ критическій отдлъ обзоромъ литературы предшествовавшаго года, онъ ршился заявить, что славянофильство составляетъ весьма важное явленіе, доказывающее, что для русской литературы наступила пора зрлости, что оно, ‘безъ всякаго сомннія, касается самыхъ жизненныхъ, самыхъ важныхъ вопросовъ русской общественности’, и что въ отрицательной сторон славянофильскаго ученія, въ томъ, что оно говоритъ противъ русскаго европеизма, есть много дльнаго. Возражая затмъ противъ положительныхъ принциповъ славянофильства, противъ его идеи, что смиреніе и любовь составляютъ существенное выраженіе русской національности, Блинскій еще сильне нападалъ на теорію ‘разумнаго космополитизма’, которая развита В. Майковымъ въ разбор книги Аскоченскаго и во второй стать о Кольцов. Блинскій помнилъ сдланный ему упрекъ въ ‘бездоказательвости’ его разсужденій и на этотъ разъ постарался изложить свои возраженія какъ можно обстоятельне.

Выше было упомянуто, что В. Майковъ пришелъ къ своей космополитической теоріи не сразу, что она сложилась у него лишь тогда, когда онъ, по своему произволу, перенесъ вопросъ о народности изъ сферы общественныхъ наукъ въ область психологіи и нравственности. Напротивъ того, по общему смыслу возраженій Блинскаго видно, что послдній считалъ необходимымъ удержать спорный вопросъ въ настоящей его сфер — интересовъ общественныхъ. Въ такой постановк его онъ видлъ главную заслугу славянофиловъ, а самъ, со своей стороны, шелъ даже дальше ихъ и ‘ршительно не врилъ въ возможность крпкаго политическаго и государственнаго существованія народовъ, лишенныхъ національности, слдовательно, живущихъ чисто вншнею жизнью’ {Сочиненія Блинскаго, т. XI, стр. 25, 26.}. В. Майковъ, исходя изъ мысли, что національныя особенности составляютъ искаженіе идеальнаго человческаго типа, опредлялъ ихъ отношеніе къ человчности слдующимъ закономъ: ‘Каждый народъ иметъ дв физіономіи, одна изъ нихъ діаметрально противоположна другой, одна принадлежитъ большинству, другая — меньшинству. Большинство народа всегда представляетъ собою механическую подчиненность вліяніямъ климата, мстности, племени и судьбы, меньшинство же впадаетъ въ крайность отрицанія этихъ вліяній’ {Крит. опыты, стр. 69.}. Блинскій осуждалъ эту попытку разчленить ‘недлимую личность народа’ и говорилъ: ‘Раздленіе народа на противоположныя, враждебныя будто бы другъ другу большинство и меньшинство, можетъ быть, и справедливо со стороны логики, но ршительно ложно со стороны здраваго смысла. Меньшинство всегда выражаетъ собою большинство, въ хорошемъ или въ дурномъ смысл. Еще странне приписать большинству народа только дурныя качества, а меньшинству — одн хорошія. Хороша была бы французская нація, еслибы о ней стали судить по развратному дворянству временъ Людовика XV! Этотъ примръ указываетъ, что меньшинство скоре можетъ выражать собою боле дурныя, нежели хорошія стороны національности народа, потому что оно живетъ искусственною жизнію, когда противополагаетъ себя большинству, какъ что-то отдльное отъ него и чуждое ему’ {Сочиненія Блинскаго, т. XI, стр. 40, 41.}. В. Майковъ утверждалъ, что вліяніе ‘вншнихъ дятелей, уменьшающихъ чистоту человческаго типа…. въ извстной степени можетъ быть отринуто могущественною личностью. Это доказывается примрами людей, отршенныхъ отъ слабостей, свойственныхъ роду и народу каждаго изъ нихъ… Если вникнуть въ источникъ нашего уваженія къ тмъ людямъ, которыхъ называемъ мы великими, нельзя не убдиться, что мы уважаемъ въ нихъ силу противодйствія вншнимъ обстоятельствамъ, препятствующимъ каждому изъ насъ приблизиться къ идеалу богоподобнаго человка’ {Крит. опыты, стр. 66, 67.}. Блинскій понялъ это такъ, что, по представленію В. Майкова, ‘великіе люди стоятъ вн своей національности, и вся заслуга, все величіе ихъ въ томъ и заключается, что они идутъ прямо противъ своей національности, борятся съ нею и побждаютъ ее’. Поэтому Блинскій спшилъ возразить: ‘Вотъ истинно русское и, въ этомъ отношеніи, рзко-національное мнніе, которое не могло бы придти въ голову европейцу! Это мнніе вытекло прямо изъ ложнаго взгляда ни реформу Петра Великаго, который, по общему въ Россіи мннію, будто бы уничтожилъ русскую народность. Это мнніе тхъ, которые народность видятъ въ обычаяхъ и предразсудкахъ, не понимая, что въ нихъ дйствительно отражается народность, но что они одни отнюдь еще не составляютъ народности’ {Сочиненія Блинскаго, т. IX, стр. 33.}. У В. Майкова есть однако дальнйшее разъясненіе его тезиса, имя въ виду выставленный выше законъ о двойственности народныхъ физіономій и подкрпивъ его примрами, онъ говоритъ: ‘Личность заключается въ противоположности вншнимъ вліяніямъ, но чтобы перейдти въ человчность, она должна освободиться отъ крайности, противоположной той, которая преобладаетъ въ національности. Вотъ почему въ характерахъ истинно-великихъ людей никогда не найдете вы односторонностей ни большинства, ни меньшинства тхъ націй, которыя ими гордятся’ {Крит. опыты, стр. 78.}.

Въ данномъ случа обнаружилось то, что обыкновенно случается въ полемик: одна сторона не вполн врно усвоила себ мысли другой. Блинскій погршилъ въ пониманіи взгляда В. Майкова на большинство и меньшинство народнаго состава и еще боле погршилъ, толкуя по-своему его воззрніе на значеніе великихъ людей. Всего же сильне разошлись противники въ опредленіи понятія о личности. По В. Майкову, ‘личность есть только ступень въ чистот человческаго типа’ {Тамъ же.}. По Блинскому, личность есть то, что сообщаетъ индивидууму особую духовную физіономію, что ‘даетъ реальность и чувству, и уму, и вол, и генію’ {Сочиненія Блинскаго, т. XI, стр. 35 — 37.}. Изъ понятія о личности, даннаго В. Майковымъ, исключается, въ большей или меньшей степени, вліяніе вншнихъ обстоятельствъ, то-есть, тхъ элементовъ, которыми создаются народныя особенности. Напротивъ того, понятіе о личности, выведенное Блинскимъ, помогаетъ ему объяснить незыблемую сущность народности. ‘Что личность въ отношеніи къ иде человка’, говоритъ онъ,— ‘то народность въ отношеніи къ иде человчества. Другими словами: народности суть личности человчества. Безъ національностей человчество было бы мертвымъ логическимъ абстрактомъ, словомъ безъ содержанія, звукомъ безъ значенія. Въ отношеніи къ этому вопросу я скоре готовъ перейдти на сторону славянофиловъ, нежели оставаться на сторон гуманическихъ космополитовъ, потому что если первые и ошибаются, то какъ люди, какъ живыя существа, а вторые и истину-то говорятъ какъ такое-то изданіе такой-то логики’ {Сочиненія Блинскаго, т. XI, стр. 37—38.}. Этотъ послдній намекъ В. Майковъ долженъ-Былъ принять на свой счетъ.

Въ заключительныхъ строкахъ своей полемической статьи Блинскій касается отношенія народности къ прогрессу. Изъ предшествующаго изложенія легко можно видть, къ какой именно части разсужденій В. Майкова должны относиться слдующія замчанія возражателя: ‘Нтъ никакой необходимости раздляться народу на самого себя, чтобы доставить себ источникъ новыхъ идей. Источникъ всего новаго есть старое, по крайней мр, старымъ приготовляется новое. Въ геніи не столько поражаетъ находчивость новаго, сколько смлость противопоставить его старому и произвести между ними борьбу на смерть. Необходимость нововведеній въ Россіи чувствовали еще предшественники Петра, она указывалась настоящимъ положеніемъ государства, но произвести реформу могъ только Петръ. Для этого ему вовсе не нужно было предполагать себя во враждебныхъ отношеніяхъ къ своему народу, но, напротивъ, нужно было знать и любить его, сознавать свое кровное единство съ нимъ. Что въ народ безсознательно живетъ какъ возможность, то въ геніи является какъ осуществленіе, какъ дйствительность. Народъ относится къ своимъ великимъ людямъ, какъ почва къ растеніямъ, которыя производитъ она. Тутъ единство, а не раздленіе, не двойственность. И вопреки силлогистамъ, для великаго поэта нтъ большей чести, какъ быть въ высшей степени національнымъ, потому что иначе онъ и не можетъ быть великимъ. То, что называютъ резонеры человческимъ, противополагая его національному, есть въ сущности новое, непосредственно и логически слдующее изъ стараго, хотя бы оно и было чистымъ его отрицаніемъ. Когда крайность какого-нибудь принципа доводится до нелпости, изъ нея одинъ естественный путь — переходъ въ противоположную крайность. Это въ натур и человка, и народовъ. Слдовательно, источникъ всякаго прогресса, всякаго движенія впередъ заключается не въ двойственности народовъ, а въ человческой натур, также, какъ въ ней заключается и источникъ уклоненій отъ истины, косннія и неподвижности’ {Тамъ же, стр. 41, 42.}.

Трудно сказать, какое впечатлніе произвели на В. Майкова столь категорическія возраженія Блинскаго. Весьма возможно, что они заставили молодого писателя призадуматься надъ безусловною справедливостью своихъ мнній, но онъ не спшилъ отвтомъ Блинскому и только мимоходомъ, въ одной изъ рецензій, напе чатанныхъ въ 1847 году, обмолвился намекомъ, что, по прежнему, не признаетъ, будто національность — то же, что личность въ отдльномъ человк {Крит. опыты, стр. 540.}. Напротивъ того, сами издатели ‘Современника’ и даже иные изъ ихъ московскихъ сотрудниковъ пришли въ смущеніе отъ нкоторыхъ заявленій Блинскаго въ его стать противъ В. Майкова: они были поняты за неумстныя и несвоевременныя уступки славянофильской партіи {П. В. Анненковъ. Воспоминанія и критическіе очерки, книга 3-я, стр. 149, А. Н. Цыпинъ. Блинскій, его жизнь и переписка, т. II, стр. 307.}. Но вмст съ тмъ издатели опасались обнаружить въ чемъ-либо неуваженіе къ больному и раздражительному писателю, сотрудничество котораго такъ было необходимо для ихъ журнала, они даже сочли нужнымъ продолжать нападенія на новаго критика ‘Отечественныхъ Записокъ’, и въ майской книжк ‘Современника’ появилась замтка, въ которой анонимный фельетонистъ (И. И. Панаевъ?) посмивается надъ молодою горячностью В. Майкова и беретъ подъ свою защиту противъ него М. Н. Загоскина съ его ‘Юріемъ Милославскимъ’ {‘Современникъ’ 1847 г., май, смсь, стр. 128—130.}. Впрочемъ, все это было только журнальнымъ маневромъ довольно плохой пробы: въ первые же мсяцы 1847 года В. Майковъ получилъ приглашеніе участвовать въ ‘Современник’, и притомъ приглашеніе столь настоятельное, что у него мелькнула даже мысль прервать обязательныя отношенія къ ‘Отечественнымъ Запискамъ’ {Въ бумагахъ А. А. Краевскаго, поступившихъ въ Императорскую Публичную Библіотеку, есть письмо къ нему В. Майкова, отъ апрля 1847 года, гд онъ отказывается отъ завдыванія критикой въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’. Письмо это, впрочемъ, осталось безъ послдствій, и В. Майковъ до самой смерти своей не покидалъ журнала, гд были помщены его главнйшія статьи.}. На самомъ дл однако связь эта не была нарушена, и дло ограничилось тмъ, что онъ сталъ писать для обоихъ журналовъ: въ іюньской книжк ‘Современника’ уже были помщены дв написанныя имъ рецензіи.

Въ іюл 1847 года послдовала внезапная кончина В. Майкова, а мене чмъ черезъ годъ не стало и его строгаго оппонента. Но въ послднихъ статьяхъ, вышедшихъ изъ-подъ пера Блинскаго, ему пришлось еще обнаружить, что для его воспріимчивой натуры кратковременное появленіе В. Майкова на литературномъ поприщ не осталось безслднымъ. Въ первой книжк ‘Современника’ на 1848 годъ помщено начало статьи Блинскаго ‘Взглядъ на русскую литературу 1847 года’, гд авторъ коснулся нкоторыхъ общихъ литературныхъ вопросовъ. Тутъ онъ между прочимъ защищаетъ представителей натуральной школы, то-есть, первыхъ и ближайшихъ послдователей Гоголя, отъ разныхъ литературныхъ и нелитературныхъ обвиненій, которыми ихъ встрчали тогда въ большей части журналовъ, и по этому поводу доказываетъ права искусства на изображеніе не подкрашенной дйствительности. Все это — темы, которыя подробно разработаны въ критическихъ статьяхъ В. Майкова, и какъ онъ справедливо замтилъ въ одной изъ нихъ, темы, къ которымъ постоянно и неизбжно возвращалась тогдашняя критика. Тмъ не мене, сравнивая разсужденія В. Майкова объ этихъ предметахъ съ замтками о нихъ Блинскаго, нельзя не признать, что на сей разъ дло не ограничивается только общностью взгляда обоихъ писателей, нердко старый критикъ слдуетъ за молодымъ, какъ бы повторяя собственныя мысли изъ своихъ прежнихъ статей. Сходство особенно замтно по разнымъ частностямъ, напримръ, тамъ гд Блинскій проводитъ параллель между ученымъ и художникомъ, гд онъ говоритъ о копированіи дйствительности, гд характеризуетъ свойство литературныхъ способностей Искандера или разбираетъ мнніе о Гогол, высказанное Плаксинымъ {Сочиненія Блинскаго, т. XI, стр. 363, 364, 351—353, 374, 375, 335, 336, Крит. опыты, стр. 512, 513, 35, 280, 373, 374.}.

Есть однако одинъ пунктъ, и весьма существенный, по которому мннія двухъ критиковъ остались несходными. Какъ извстно, въ конц своей критической дятельности Блинскій склонился къ такъ-называемому утилитарному взгляду на искусство. ‘Ты — сибаритъ, сластёна’…. писалъ онъ къ В. П. Боткину въ ноябр 1847 года,— ‘теб, вишь, давай поэзіи да художества — тогда ты будешь смаковать и чмокать губами. А мн поэзіи и художествеи ности нужно не больше, какъ на столько, чтобы повсть была истинна, то-есть, не впадала въ аллегорію, или не отзывалась диссертаціею… Главное, чтобы она вызывала вопросы, производила на общество нравственное впечатлніе. Если она достигаетъ этой цли и вовсе безъ поэзіи и творчества, — она для меня тмъ не мене интересна… Разумется, если повсть возбуждаетъ вопросы и производитъ нравственное впечатлніе на общество при высокой художественности.— тмъ она для меня лучше, но главное-то у меня все-таки въ дл, а не въ щегольств. Будь повсть хоть разхудожественна, да если въ ней нтъ дла,— то я къ ней совершенно равнодушенъ… Я знаю, что сижу въ односторонности, но не хочу выходить изъ нея, и жалю и болю о тхъ, кто не сидитъ въ ней’ {А. Н. Пыпинъ. Блинскій, его жизнь и переписка, т. II, стр. 312, 313. По мннію г. Ныпина, ‘въ этихъ словахъ, вроятно, ршительне всего высказался послдній взглядъ Блинскаго на искусство или, точне, на русскую повсть’.}. Мене рзко, но совершенно явно проникнута тмъ же исключительнымъ воззрніемъ и послдняя изъ большихъ критическихъ статей Блинскаго — обзоръ русской литературы 1847 года, здсь между прочимъ онъ доказываетъ тожественность науки и искусства по ихъ содержанію, упуская изъ виду, что одна дйствуетъ только на умъ, а другое — на чувство, и уже вовсе не обращая вниманія на коренное различіе между процессомъ чистой мысли и художественнымъ творчествомъ.

В. Майковъ, по самой сущности своихъ воззрній, не могъ допустить такого страннаго смшенія понятій. Глубоко вруя въ науку и именно отъ нея ожидая вліянія на успхи общественнаго благосостоянія, онъ въ то же время не измнялъ убжденію въ самостоятельномъ значеніи искусства среди духовныхъ потребностей человческой природы. Въ томъ и состоитъ главная особенность его эстетической доктрины, что она, будучи утверждена на психической основ, примиряетъ художественныя требованія съ нравственными, но не жертвуетъ одними въ пользу другихъ, тмъ и самобытно его ученіе, что стоитъ одинаково особнякомъ, какъ отъ поклоненія одной художественной форм, такъ и отъ признанія утилитарныхъ цлей въ произведеніяхъ искусства. Намтивъ главныя черты эстетической доктрины, проникнутой этою идеей, В. Майковъ указалъ несомннно новые пути для русской критики, и можно пожалть, что ему не суждено было разработать во всей полнот столь счастливо поставленную задачу.

‘Пантеонъ Литературы’, 1890

Валеріанъ Николаевичъ Майковъ.

I.‘Современникъ’, августъ 1847 года.

II.‘Русскій Инвалидъ’ 1847 года, No 181

III.‘Отечественныя Записки’, августъ 1847 года.

Читайте также:

I.
‘Современникъ’, августъ 1847 года.

II.
‘Русскій Инвалидъ’ 1847 года, No 181

III.
‘Отечественныя Записки’, августъ 1847 года.