П. Сергеенко
П. Сергеенко
В Ясной Поляне
(Вечерние курсы)
В Ясной Поляне
(Вечерние курсы)
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
Комментарии
Комментарии
В Ясной Поляне, Сергеенко Петр Алексеевич, Год: 1908
Время на прочтение: 8 минут(ы)
По косогору оврага, отделяющего сельцо Ясную Поляну от графской усадьбы, тянутся холодные зимние тени.
Никогда, говорят, Ясная Поляна еще не была так занесена снегами и как бы отрезана от всего мира, как в текущем году. Особенно бросается это в глаза, когда подъезжаешь к усадьбе не со стороны тульского шоссе, а со стороны деревни. Точно два разобщенных, молчаливых лагеря. Нигде ни следа. Ни одной вешки, поставленной на повороте заботливой рукой.
В усадьбе загораются огни. Просвечиваясь чрез отягченные инеем деревья, огненные блики придают длинному двухэтажному дому характер какого-то волшебного замка… Воздух делается чутким и звонким, как тонкая льдинка.
На горе, в занесенной снегом деревне, тоже загораются огни. И молчаливый лагерь как бы оживает. Слышатся детские голоса. Они все громче разносятся по всей окрестности. Ванька пронзительно выкликает Федьку, Федька — Ваську.
И таинственный синий овраг, казавшийся непроходимым, вдруг наполняется, как проснувшийся дортуар, звонкими голосами и веселым задором детей… Дети шумной гурьбой сбегают по косогору на занесенный снегом пруд и, пронзительно визжа и барахтаясь в свежем пушистом снегу, с победоносными криками направляются к графскому дому, точно завоеватели какие-нибудь. Все это ‘вольнослушатели’ яснополянских вечерних курсов.
В Ясной Поляне — опять 60-е годы (*1*).
Л. Н. Толстого опять потянуло к старой, невыветрившейся симпатии — к юной крестьянской России. И в его усадьбе — опять вечерние общеобразовательные курсы, а в комнатах — опять географические карты, глобусы и т. п. Но и курсы, и все — уже как бы под другим меридианом и при другом освещении.
Тогда, в начале 60-х годов, Л. Н. искренно учительствовал и совершенно серьезно думал установить с деревней новые, независимые человеческие отношения, оставляя вне классов все по-старому: все вековечные овраги незаполненными общими с народом усилиями…
Но этот мираж быстро рассеялся. И через некоторое время Л. Н. сам говорил об этом как о своей ‘внутренней школе’, через которую он должен был пройти:
— Это последняя моя ‘любовница’ меня очень сформировала. И мне трудно теперь себя понять таким, каким я был год тому назад… Дети ходят ко мне и приносят с собой для меня воспоминания о том учителе, который некогда был во мне, но которого уже не будет…
И теперь Л. Н. уже не учительствует, а, как сам он говорит, пользуется занятиями с детьми, ‘чтобы самому поучиться у них’. И он очень дорожит общением с крестьянской детворой и пытливо прислушивается к детскому мнению, точно раздумывая, какой урожай дадут миру эти русские озими?
Из деревни по косогору шумно сбегает новая группа детей. Молчаливый яснополянский парк, точно старик, убеленный сединами, вздрагивает иногда и, затрещав отяжелевшими ветвями, сыплет на землю снежную пыль. Это вызывает новый прилив задора. Дети визжат и толкают друг друга в снежные сугробы, как в вороха лебяжьего пуха. За визгом и криками дети не слышат пискливого голоса, взывающего к ним. Вдали плетется малыш в больших валенках и женском платке. Это, вероятно, и стесняет свободу его движений. Он поминутно завязывает в глубоком снегу, кряхтит и сопит. Руки у него мокры от снега и озябли. Но он настойчиво преодолевает все препятствия и, нащупав ногами протоптанную дорожку, буйно устремляется к крыльцу графского дома. Достигнув заветной двери с тугой пружиной, малыш, весь в снегу и испарине, с трудом одолевает дверь и победоносно просится прямо в ‘аудиторию’, т. е. в комнату для гостей, приспособленную для занятий с детьми. От малыша на аршин веет морозной свежестью и горячим, порывистым дыханием.
Молодой, исполнительный слуга, бегающий с деловым видом по лестнице наверх и обратно, тщетно делает мимоходом замечания крестьянским мальчикам, чтобы они не хлопали так сильно дверью, не вносили с собой столько снега и вообще вели себя ‘поаккуратнее’. Но дети, очевидно чувствовавшие себя как дома, оставались детьми и вели себя с полной непринужденностью. До церемоний ли, понимаете, тут, когда дело касается наук!
Наверху, в столовой, кончали обед. Услышав громкое хлопанье дверью внизу, Лев Николаевич оживился и сказал шутливо:
— Мои учителя пришли.
Но вид у него в этот вечер был нездоровый — с красноватыми веками и впалыми щеками. Он не совсем хорошо себя чувствовал, плохо спал ночью и плохо работал. Это, как всегда, отразилось на нем. По лицу графини Софьи Андреевны мелькнула тень беспокойства. Она наклонилась к мужу и с тревожной ноткой сказала:
— Ты бы отдохнул немного после обеда… Занятия с мальчиками так утомляют тебя…
— Нет, почему же? — ответил успокоительно Л. Н., видимо подбадривая себя, чтобы успокоить графиню.
И, поднявшись, он прошел, старчески сутулясь, в свой кабинет, а через минуту вышел оттуда с приготовленными для лекции бумагами и оживленным лицом… У него был вид старого немецкого профессора, дающего приватные уроки. Скрипя ступеньками по лестнице, Л. Н. почти юношеской походкой быстро сошел к ожидавшим его детям.
Дети, увлеченные местническим спором, где кому сидеть, при появлении Льва Николаевича весело закричали:
— Здрасте, Лев Николаевич! Здрасте, Лев Николаевич!
Некоторые мальчики, однако, сейчас же, нисколько не стесняясь присутствием Льва Николаевича, перенесли свое внимание на спор о местах и, напирая один на другого, враждебно ворчали:
— Не пхайся!
— А ты не лезь!..
Но были и такие, которые все время не спускали глаз с милого учителя и зорко следили за каждым его движением.
Как бы не видя и не слыша ворчунов, Лев Николаевич приступил к занятиям. Он был кроток и сосредоточен. И может быть, действительно не слышал ворчунов, как музыкант не слышит уличного шума во время исполнения любимой пьесы.
Аудитория налаживалась сама собою.
Л. Н. подошел к деревянной перегородке с пришпиленной к ней географической картой и, указав на ней и разъяснив, что такое ‘северный полюс’, начал читать приготовленную лекцию о знаменитом путешествии Нансена (*2*). Л. Н. читал не повышая, не поднимая голоса и вообще не тонировал и не подлаживался под детский стиль, но от времени до времени делал пояснительные вставки, что такое ‘Норвегия’, ‘полярные страны’ и т. п., и показывал на карте путь Нансена.
Аудитория на этот раз, однако, налаживалась плохо. С одной стороны, самая идея Нансена найти зачем-то какой-то ‘северный полюс’, очевидно, не захватывала внимания крестьянских детей, а с другой — неугомонившиеся ворчуны нервировали аудиторию своей возней и спорами.
Л. Н. продолжал читать о приключениях Нансена, не делая ни одного замечания.
Но местнические страсти вдруг снова вспыхнули и заглушили голос Льва Николаевича.
Он жалостливо взмолился.
— Ой, ребята, вы не даете заниматься!
Но сейчас же как бы смутился, прервал чтение и перенес внимание на разрешение спорного вопроса.
Оказалось, что некоторым действительно сидеть негде. Избранных было больше, нежели званых. Но часть аудитории уже заинтересовалась путешествием Нансена и принялась сама устанавливать порядок:
— Тише! Молчите!
И постепенно Нансен начал завладевать общим вниманием. Некоторые фразы и слова из лекции вызывали замечания и оживленный обмен мыслей.
Л. Н. прочитал о полярных морозах, достигающих 50®.
Послышался детский вздох:
— И вот, должно быть, холодно!
Аудитория загудела и начала вместе с лектором сравнивать яснополянские холода с полярными… И образ Нансена с его выносливостью и приверженностью идее стал, очевидно близок яснополянским детям. (На другой день они рассказы вали о Нансене сознательно и толково.)
Лекция продолжалась около 20-ти минут. Но и за это время Л. Н. успел ‘кое-чему научиться’, как он впоследствии говорил. Дети научают его сосредоточивать внимание на сердцевине предмета и выражать свои мысли с наивозможной ясностью.
— И как только, — говорил он, — сам усвоишь что-нибудь ясно и выразишь ясно усвоенную мысль, дети мгновенно схватывают. Ах, какие это молодцы! Особенно хороши два мальчика. Они никогда не заявляют о себе. Но когда их спросишь, всегда отвечают удивительно хорошо. Только вот я сам часто путаюсь, пока доберусь до сути и найду для нее подходящую форму.
После географии, в связи с Нансеном, началась проверочная беседа о предыдущей лекции: ‘Что такое время?’
И как только Лев Николаевич заговорил о времени, аудитория встрепенулась и зашумела, точно молодой лес.
— Я знаю!.. Позвольте мне сказать, Лев Николаевич!..
И несколько детских лиц, горевших мыслью, потянулось к Льву Николаевичу. Но он не поддавался соблазну, а, окинув аудиторию своими все еще необыкновенно зоркими глазами, обратился к спокойно сидевшему небольшому мальчику:
— А ты знаешь, что такое время?
— Знаю, — твердо и спокойно ответил малыш и, как бы вырубливая слова, начал говорить с растяжкой: — Времени нет… Прошедшее время… когда я жил…
— Его нет, потому что оно уже прошло, — голосисто и наперебой заговорили мальчики.
— Постойте, ребята! Пускай один говорит, — просит Л. Н., видимо любуясь молодым философом.
Тот, не смущаясь и устремив на Льва Николаевича немигающий взгляд, продолжает:
— Будущее время — завтра… послезавтра…
— Его еще не наступило… И его тоже нет, — выкрикивают снова мальчики.
— Постойте же, ребята!
— И будущего времени тоже нет, — твердо продолжает малыш. — Есть только настоящее время. Но и настоящего времени тоже нет…
— Тоже нет, — с радостным оживлением подхватывает Лев Николаевич. — Нет настоящего времени, потому что оно только точка, только маленький мосточек между прошедшим и будущим. И вот едва я успел сказать это, как сказанное — уже в прошедшем. Ну, дальше.
— Так и дух, — говорит юный философ.
— Для духа тоже нет времени… Дух вечен, — неудержимо раздаются детские голоса.
Малыш спокойно выдержал длинный интервал и, когда аудитория затихла, твердо заявил:
— Время только для тела…
— Лев Николаевич! А когда душа будет выходить из тела, мы будем чувствовать, как она выходит? — спрашивает один мальчик.
Аудитория на мгновение замирает.
— Нет, мы будем с духом, а чувствует только тело, — говорит вдумчиво и сосредоточенно Лев Николаевич.
И несколько детских голосов присоединяются к нему:
— Душа же бесплотна…
Прислушиваясь к этой своеобразной аудитории, иногда не верится, что она состоит из крестьянских детей.
Л. Н. поднимается. Дети с криками обступают его.
— Лев Николаевич, и мне сегодня! И мне, Лев Николаевич! Вчера вы мне не давали.
Это дети просят у Льва Николаевича книжек, которыми он иногда награждает их после занятий. Л. Н. с трудом прокладывает дорогу и объявляет:
— Книжки потом. А теперь послушайте фонограф, который кое-что расскажет вам.
Сенсация. Дети шумно бросаются в прихожую и тесной толпой окружают стоящий у лестницы фонограф Эдисона с узким сплюснутым рупором. Всем хочется быть поближе к чуду.
Лев Николаевич впервые применяет фонограф, как своего помощника, на вечерних курсах. И его, видимо, живо интересует дебют помощника. В прихожей появляются гости и члены семьи Льва Николаевича. Они размещаются на лестнице и по сторонам. В комнате полутемно. Горит одна небольшая лампа, помещенная наверху, у перегородки, которая отделяет людскую от передней.
Все лица обращены к фонографу и полусливаются в тени.
Дочь Льва Николаевича, Александра Львовна, заведующая фонографом, прилаживает валик. Наступает напряженная тишина. Фонограф, зашипев, издает хрипящие и сначала неясные звуки. Дети смеются и теснятся у фонографа. Очень уж забавно. Некоторые мальчики приближают уши к самому рупору. Дивно: оттуда раздается человеческий голос!
Фонограф передает наговоренный Львом Николаевичем рассказ Лескова ‘Под праздник обидели’ (*3*). Узнать в неприятных хриповатых звуках голос Льва Н-ча никак нельзя. И сам Лев Николаевич, видимо, не узнает своего голоса и слушает, как посторонний. Но постепенно слух свыкается с сиплыми звуками, и общее внимание сосредоточивается на трогательном рассказе Лескова.
Лев Николаевич стоит около стены, заложив руку за пояс блузы. Весь он и все его лицо в тени. Но клочок волос на левом виске и часть бороды пронизаны светом лампы и кажутся каким-то светлым облачком, висящим в полутьме. Он сосредоточенно следит за юной аудиторией, которая все больше и глубже захватывается содержанием лесковского рассказа. Особенное оживление вызывают слова мальчика: ‘Мама, мама!’ — хорошо переданные в фонограф Львом Николаевичем. Взрослые слушатели тоже поддаются общему впечатлению. И вообще вся картина: полумрак комнаты, молчалиная, согбенная фигура старика, наполнившего весь мир своим именем, мужчины и дамы, сидящие на лестнице, тесно сплоченная и как бы застывшая группа крестьянских мальчиков в больших валенках, — все имело необычный характер и напоминало какую-то милую сказку.
И к концу лесковского рассказа, когда купец заявляет глубоким тоном, почему он не может быть судьею других, общее внимание достигло особенной напряженности.
Но фонограф вдруг прошипел: ‘Вот и все’ — и умолк, ко всеобщему огорчению.
Всем, видимо, было грустно расставаться не только с симпатичным героем лесковского рассказа, но и с тем особенным душевным настроением, которое все переживали в необычной аудитории.
Лев Николаевич похвалил фонограф и сделал движение к лестнице. Дети окружили.
— Лев Николаевич, дайте мне книжечку сегодня!
— И мне! — И мне!
Л. Н. был в недоумении. Но затем с решимостью наклонился к детям и, приглядываясь к ним, начал их отделять за плечи, одних — направо, других — налево.
— Вы идите домой! Вы вчера получили. А вы подождите.
И, отстранив детей с лестницы, Л. Н. ушел наверх.
Но раздались протесты:
— Я вчера не получал, Лев Николаевич!
— И я не получал!
Л. Н. полуобернулся с лестницы и, видимо стараясь говорить как можно мягче, произнес своим особенным тоном, исключающим всякие прения:
— Я вам сказал: сегодня вы не получите книжек. И уходите с богом. А вы подождите!..
Часть детей беспрекословно удалилась. Но некоторые остались за стеклянной дверью, поджидая своих счастливых товарищей.
Через некоторое время Лев Николаевич появился с пачкой книжек и, руководствуясь какими-то соображениями, начал раздавать книжки с разбором.
— Это — тебе! Нет, постой!.. Лучше вот это тебе. А это — тебе!..
Мальчики с веселыми криками ушли на деревню, а семья Льва Николаевича и гости — наверх, к вечернему чаю.
Но иногда вечерние курсы в Ясной Поляне заканчиваются необыкновенно красивыми эпизодами. Занятия с детьми глубоко интересуют Льва Николаевича. И зачастую он к ним готовится как добросовестный профессор к университетским лекциям. Особенное значение он придает беседам с детьми по поводу предыдущих лекций. И вот однажды по поводу лекции по астрономии яснополянские вольнослушатели заявили Льву Николаевичу, что они разыскивали по его способу Полярную звезду на небе и никак не могли найти ее. Невзирая на холодный вечер, Л. Н. с юношеской быстротою накинул на себя пальто и, выйдя с детьми на воздух, начал объяснять им взаимное отношение звезд.
И трудно было придумать более символическую картину, как занесенная снегом Ясная Поляна и Лев Николаевич Толстой, стоящий ночью в снегу, среди крестьянских детей, и указывающий им на звездное небо.
П. Сергеенко. В Ясной Поляне (Вечерние курсы). — Русские ведомости, 1908, 2 апреля, No 77.
О П. А. Сергеенко см. ком. к интервью 1906 года. Преподавание Толстого в новой яснополянской школе Сергеенко наблюдал во время своего приезда 13-15 января 1908 г.
1* Имеется в виду яснополянская школа Толстого 1861-1862 годов.
2* Фритьоф Нансен (1861-1930), норвежский исследователь Арктики, в 1888 г. первым пересек Гренландию на лыжах, а в 1893-1896 гг. руководил полярной экспедицией на корабле ‘Фрам’.
3* Толстой впервые прочел крестьянским детям, и ‘с успехом’, рассказ Н. С. Лескова ‘Под праздник обидели’ 16 апреля 1907 г. ‘Л. Н. сам был очень тронут этим рассказом’, — записал Маковицкий (Яснополянские записки, кн. 2, с. 415).