В. Я. Сахаров. О жизни и творениях В. Ф. Одоевского, Одоевский Владимир Федорович, Год: 1981
Время на прочтение: 28 минут(ы)
В. Я. Сахаров
О жизни и творениях В. Ф. Одоевского
----------------------------------------------------------------------------
В. Ф. Одоевский. Сочинения в двух томах.
Том первый. Русские ночи. Статьи
М., 'Художественная литература', 1981
Вступительная статья, составление и комментарии В. Я. Сахарова
----------------------------------------------------------------------------
'Библиотека - великолепное кладбище человеческих мыслей... На иной
могиле люди приходят в беснование, из других исходит свет, днем для глаза
нестерпимый, но сколько забытых могил, сколько истин под спудом...' {Отдел
рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в
Ленинграде (далее ОР ГПБ), ф. 539, оп. 1, пер. 30, л. 242.} Эти печальные
слова своеобычнейшего русского писателя и философа Владимира Федоровича
Одоевского (1803-1869) невольно вспоминаются при размышлениях о его
собственной литературной и жизненной судьбе, слишком долго пребывавшей в
забвении.
В 1834 году молодой Белинский писал об Одоевском: 'Этот писатель еще не
оценен у нас по достоинству' {В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I. M.,
Изд-во АН СССР, 1953, с. 97.}. В конце жизни сам Одоевский оглянулся на
пройденный путь и не без горечи заметил: 'Моя история еще не написана'
{'Литературное наследство', т. 22-24. М., 1935, с. 238.}. Несмотря на
немалые успехи современных историков литературы, эти слова и по сей день
остаются справедливыми. Полной истории жизни и творчества Одоевского пока
нет, хотя публикации последних лет приближают нас к ней.
Жизнь и творчество Владимира Одоевского заставляют нас задуматься о
литературной судьбе тех талантливых писателей, которые вместе с признанными
гениями успешно совершенствовали русскую литературу и в немалой мере
способствовали ее расцвету и игровой славе. Очевидно, что без этих даровитых
людей наша литература была бы несравненно беднее. Пушкин, постоянно искавший
союзников и единомышленников, сознавал это особенно отчетливо. В 1831 году
А. И. Кошелев сообщил его отзыв Одоевскому: 'Пушкин весьма доволен твоим
'Квартетом Бетговена'... Он находил, что ты в этой пьесе доказал истину
весьма для России радостную, а именно, что возникают у нас писатели, которые
обещают стать наряду с прочими европейцами, выражающими мысли нашего века'
{'Русская старина', 1904, ? 4, С. 206.}.
В свою очередь, Одоевский мыслил русскую литературу как уникальный
художественный организм, как галерею живых лиц, 'замечательнейших
организаций', участвующих в общей культурной работе. 'Судьба лучших людей -
корень Русского просвещения и литературной славы' {'Русская литература',
1969, ? 4, с. 187.},- говорил Одоевский, и это верно и в отношении его
собственной судьбы, его роли в истории отечественной литературы. Самобытная
личность Одоевского - одна из наиболее примечательных в галерее русских
деятелей тех лет.
В портретной галерее деятелей пушкинской поры лицо Одоевского
привлекает внимание спокойной энергией, ясным, твердым взглядом серо-голубых
глаз, отразившейся в них напряженной работой глубокой самобытной мысли. Он
не был бурным романтическим 'гением', тонким мечтателем-лириком или же
ироническим скептиком. Это именно русский мыслитель, деятельный
всеобъемлющий ум, упрямо стремящийся к 'воссоединению всех раздробленных
частей знания'. Таким пришел молодой Одоевский в отечественную литературу
пушкинской поры, таким навсегда запечатлен он в ее истории.
Конечно, духовная биография этого мыслителя была сложна и долга,
включала в себя почти полвека русской Жизни, и Одоевский мог сказать о себе
то же, Что говорил он об одном из своих героев: 'Три поколения прошли мимо
него, и он понимал язык каждого'. И надо отметить, что эпоха далеко не
всегда была благодарна и внимательна к этому писателю, ученому и философу и
проходила иногда мимо его книг и мыслей. Сам Одоевский это очень хорошо
видел и следующим образом объяснил: 'Обыкновенно думают, что от книг
переходят мысли в общество. Так! Но только те, которые нравятся обществу, не
нравящиеся обществу мысли падают Незамеченными. Большею частию книги (кроме
книг гениальных, весьма редко появляющихся) суть лишь термометр идей, уже
Находящихся в обществе' {'Русский архив', 1874, кн. II, стлб. 25.}.
Значит ли это, что 'несвоевременные', не понравившиеся тогда обществу
мысли Одоевского канули в бездонный колодец прошлого, стали историей? Сам
писатель думал иначе: 'Мысль, которую я посеял сегодня, взойдет завтра,
через год, через тысячу лет' {В. Ф. Одоевский. Недовольно. М., 1867, с. 3.}.
Одоевскому было известно, что в сфере духа ничто устойчивое и жизнеспособное
не исчезает бесследно. Книги и мысли, как известно, имеют свою судьбу, и
потому можно сказать, что они появляются и воспринимаются во время, когда
становятся нужны. Именно сейчас стало ясно, что за знаменитыми 'Русскими
ночами' и другими сочинениями Владимира Одоевского стоит достаточно много
живых идей и весомых проблем, отнюдь не ставших историей.
Сегодня мы обращаемся к В. Ф. Одоевскому не только как к даровитому
русскому прозаику первой трети прошлого столетия. Выясняется, что и в сфере
точных наук, эстетики, педагогики, музыки, социальной мысли этот
удивительный человек начинал задумываться над проблемами, тогда лишь еле
брезжившими, едва намеченными, а сегодня подступившими к нам вплотную.
Перечитайте 'Русские ночи' Одоевского, и вы обнаружите там целый сонм живых,
нестареющих мыслей, услышите любопытнейшую перекличку веков, увидите
движение трезвой, цепкой и целеустремленной мысли, столь легко и смело
отбрасывающей все привычные оговорки и наивный академизм и прорывающейся к
подлинному знанию о мире.
Естественно, сегодня в центре нашего внимания - Одоевский-художник,
один из лучших русских прозаиков. Но обаяние этой классической русской прозы
не должно заслонять от нас все богатство духовной жизни Одоевского, то
гармоничное целое, частью которого являются эти прекрасные довести. Автор
'Русских ночей' так писал о рождении этой главной своей книги из
первоначального замысла 'Дома сумасшедших': 'Инстинктуальная поэтическая
деятельность духа отлична от разумной в образе своих действий, но в существе
своем одинакова. Так бессознательно развивались во мне одна за другою
повести 'Дома сумасшедших', и, уже окончивши их, я заметил, что они имеют
между собой стройную философскую связь' {В. Ф. Одоевский. Русские ночи. Л.,
'Наука', 1975, с. 203.}. Стройная философская связь существует между всеми
мыслями, книгами и начинаниями Владимира Одоевского, и приступающему к ним
современному читателю надо об этой связи помнить и уметь видеть целое за
отдельными, может быть, кажущимися разрозненными частями.
* * *
Жизненная судьба Владимира Одоевского в немалой мере определялась его
происхождением, аристократической средой, навязавшей ему множество
обязанностей, должностей, занятий и сковавшей жизнь писателя суровыми
правилами этикета. Сам Одоевский не роптал: 'Мое убеждение: все мы в жизни
люди законтрактованные, контракт может быть прескверный, пренелепый, но мы
его приняли, родясь, Женясь, вступая в службу и т. д., следственно, должны
исполнять его, что не мешает стараться о его изменении и о том, чтобы впредь
таковых контрактов не было' {'Русская старина', 1892, апрель, с. 137.}.
'Контракт' Одоевского был достаточно непрост. Его мать Екатерина Алексеевна,
женщина весьма живого и самобытного ума, была из крепостных, зато отец,
князь Федор Сергеевич, вел свою родословную от легендарного варяга Рюрика.
По знатности своей князья Одоевские стояли во главе российского дворянства,
что с неизбежностью влекло за собой чины и придворные должности, орденские
ленты, скуку светского салона и рутину канцелярий и департаментов. Служить
надо было, ибо древний княжеский род заметно оскудел.
К этой жизни готовили с младенческих лет, но домашнего воспитания было
явно недостаточно, и В 1816 году юиый Одоевский стал учеником Московского
университетского благородного пансиона, Это привилегированное учебное
заведение, основанное поэтом М. М. Херасковым, являлось, в сущности,
подготовительным факультетом старейшего университета России и отличалось
многообразием изучаемых здесь наук и высоким уровнем преподавания. Лекции
читались лучшими университетскими преподавателями. Воспитанники имели право
выбирать предметы, что и позволило Одоевскому сосредоточить внимание на
словесности, русском языке и основных началах философии. В пансионе
поощрялись занятия литературой, переводы, диспуты, воспитанники посещали
проходившие в зале пансиона заседания Общества любителей российской
словесности. На этих заседаниях историк Погодин и увидал впервые юного
Одоевского, 'стройненького, тонкого юношу, красивого собою, в узеньком
франке темно-вишневого цвета', который с сенаторской важностью разводил по
местам дам и во время чтений наблюдал за порядком в зале. Здесь, в пансионе,
встретились многие будущие деятели русской культуры, и для них это было
хорошей школой в начале жизни.
Годы учения в пансионе были для Одоевского порой напряженной,
плодотворной работы, непрерывных ученых и литературных занятий, и именно
тогда он впервые начал печататься, в том числе и во 'взрослом' журнале
'Вестник Европы'. Две встречи той поры особо важны для понимания духовной
жизни молодого Владимира Одоевского. Первая - это знакомство с мечтательной,
возвышающей душу поэзией Василия Жуковского: '... В трепете, едва переводя
дыхание, мы ловили каждое слово, заставляли повторять целые строфы, целые
страницы, и новые ощущения нового мира возникали в юных душах и гордо
вносились во мрак тогдашнего классицизма, который проповедовал нам Хераскова
и еще не понимал Жуковского' {П. Н. Сакулин. Из истории русского идеализма.
Князь В. Ф. Одоевский, т. 1, ч. I. M., 1913, с. 90. В дальнейшем ссылки на
это издание будут даваться в тексте с указанием части и страницы.}. Это была
встреча с новой литературой, с возникавшим тогда русским романтизмом.
Одновременно юный Одоевский увлекся философией, учением немецкого мыслителя
Ф. В. Шеллинга, открывавшего тогда новые пути пытливой молодой мыслили
потому позднее названного в 'Русских ночах' Колумбом XIX столетия.
Вторая встреча для Одоевского оказалась важнее, и это многое определило
в его дальнейшей судьбе. Когда в 1822 году он окончил пансион с золотой
медалью, выбор уже был сделан: Одоевский присоединился к лагерю русских
романтиков. Но с самого начала он вместе с несколькими друзьями избрал
особый путь в литературе русского романтизма. Путь этот вел к
художественному творчеству через теорию, через создание национальной
философии. В сфере интересов Одоевского литература на время была заслонена
философией, отошла на второй план.
В 1823 году Владимир Одоевский и его друг, поэт Дмитрий Веневитинов
создают знаменитое Общество любомудрия, объединившее в своих рядах
представителей передовой дворянской молодежи Москвы. Это новое поколение
активных деятелей было преисполнено больших надежд, считало, что будущее
принадлежит именно им - 'русским молодым людям, получившим европейскую
образованность, опередившим, так сказать, свой народ и, по-видимому, стоящим
мыслями наравне с веком и просвещенным миром' {'Русские эстетические
трактаты первой трети XIX в.', т. II. М., 'Искусство', 1974, с. 610.}. Цель
общества определена была в его названии - любовь к мудрости, прилежное
изучение античных и немецких философов и работа над созданием оригинальной
отечественной философии, из которой и должна была возникнуть новая русская:
литература.
Примечательны эти молодые люди с их поистине титаническими замыслами,
это удивительное собрание русских натур, так много обещавших и немало
сделавших. Поэт Дмитрий Веневитинов, строгий юноша с профилем Наполеона,
блестящий оратор и теоретик, достигший в своих статьях и письмах чаадаевской
глубины н беспощадности суждений и как-то посоветовавший вообще
приостановить ход развития тогдашней российской словесности, с тем чтобы
'заставить ее более думать, нежели производить'. Глубокомысленный и
замкнутый Иван Киреевский, один из лучших критиков той поры, ценимый
Жуковским и Пушкиным. Энциклопедически образованный эстетик и теоретик
литературы Владимир Титов, тот самый, о котором Тютчев говорил, наполовину
шутя, наполовину серьезно, что Титову как будто назначено провидением
составить опись всего мира, и который, оставив литературу, стал всего лишь
послом в Константинополе и членом Государственного совета. Юный поэт и
конногвардеец Алексей Хомяков, чей необыкновенно живой ум и вдохновенное,
гибкое слово прирожденного оратора обратили на себя внимание в собраниях у
Рылеева. К кругу любомудров были близки молодые поэты Федор Тютчев и Степан
Шевырев, историк и собиратель русских древностей Михаил Погодин, способный
журналист и издатель Николай Полевой.
Каждое имя тут - заметная веха в истории русской культуры. Не следует
забывать, что все эти одаренные люди были молоды, объединены дружбой и
сходными мнениями, не страшились препятствий и более всего опасались
односторонности, узких путей и бескрылых стремлений. В этом высоком и
благородном простодушии - сила и обаяние романтического любомудрия.
Владимир Одоевский был в этом уникальном культурном организме своего
рода центром, верховным судьей и примирителем. И когда позднее он поступил
на службу и переехал в Петербург, один из любомудров очень точно определил
его роль в кружке: 'Вы как солнышко, - держали нас в повиновении, не успели
рвануться от центра, как вдруг по какому-то волшебному мановению всех нас
отбросило от оного... Словно сигнал подали, от которого товарищество наше
рассыпалось по всем концам земли' (Сакулин, I, 318).
Личное обаяние, незаурядный ум и познания, талант прозаика и полемиста
привлекали к Одоевскому многих. Достаточно сказать, что среди его ближайших
друзей был Грибоедов, заметивший в 'Вестнике Европы' 'остроумные памфлеты'
юного любомудра и пожелавший познакомиться с автором. Александр Одоевский,
блестящий корнет конной гвардии, декабрист, двоюродный брат Владимира, очень
много значил в его судьбе, и Одоевский писал: 'Александр был эпохою в моей
жизни' (Сакулин, I, 95). Порывистый и многознающий Вильгельм Кюхельбекер
издавал вместе с Одоевским альманах 'Мнемозина', сыгравший важную роль в
становлении русского философского романтизма. Друг Пушкина Дельвиг писал
Кюхельбекеру об Одоевском: 'Познакомь меня, как знаешь и как можешь, с твоим
товарищем. Литературно я знаю и люблю его. Уговори его и себя что-нибудь
прислать в новый альманах 'Северные цветы', мною издаваемый' {'Русская
старина', 1875, ? 7, с. 377.}. Так началось сближение Одоевского с
пушкинским кругом писателей, столь важное для его дальнейшей литературной
судьбы.
Любомудры свою центральную дорогу усматривали в просветительстве, в
постепенных культурных преобразованиях и тем отличались от деятельных умов
декабризма. Им чужда была декабристская идея революционного преобразования
русской жизни. Тщетно Александр Одоевский и Кюхельбекер пытались приобщить
Владимира к своему кругу идей, к деятельности тайного общества - юный
философ предпочитал отвлеченные умствования и чистую науку: 'Я никуда не
езжу и почти никого к себе не пускаю: живу на Пресне в загородном доме, и
весь круг физической моей деятельности ограничивается забором домашнего
сада. Зато духовная горит и пылает' {'Русская старина', 1888, ? 12, с.
595.}.
Тем не менее после грозы 14 декабря, расколовшей русское общество и
русскую историю и начавшей принципиально новую культурную эпоху, Владимир
Одоевский был среди смельчаков, помогавших заключенным и ссыльным
декабристам. Он хлопотал за Александра Одоевского и способствовал его
переводу из Сибири на Кавказ, поддерживал в ссылке Вильгельма Кюхельбекера.
Самому Одоевскому одно время угрожал арест, ибо известны были его тесные
связи со многими участниками восстания.
Иные времена наступили и для самого Одоевского и его друзей. Прежнее
простодушие было уже невозможно в новых суровых условиях, и любомудры как-то
сразу повзрослели, остепенились и обратились к практической деятельности.
Пришло своего рода 'трезвение' романтической мысли, это неизбежное следствие
крушения юношеских иллюзий, 'Время фантазии прошло, дорого заплатили мы ей
за нашу к ней доверенность' {В. Ф. Одоевский. Русские ночи, Л., 'Наука',
1975, с. 237.}, - вспоминал Одоевский об этой поре разброда в стане
любомудров.
После поражения декабристов многие духовные ценности мыслящего
дворянства подверглись последовательному переосмыслению в мучительных
поисках новой дороги и реального дела. И Одоевский принимает несколько
важных решений, существенно изменивших его жизнь. Как бы подводя черту под