В успокоенной школе, Сурожский Павел Николаевич, Год: 1913 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Въ успокоенной школ.
(Картинки школьной жизни).

I.
Новый учитель.

Семенъ Ивановичъ Мухинъ пріхалъ въ Селезневку въ конц августа, вечеромъ. Вставъ съ телги, онъ потянулся, звнулъ, потоптался на одномъ мст и сказалъ подошедшему сторожу:

— Я новый учитель. Куда тутъ идти?

— А вотъ сюда пожалуйте.

Ветхія ступеньки заскрипли подъ тяжелыми шагами Мухина. Зданіе школы было старенькое, низкое, и комната, куда ввелъ Мухина сторожъ, была неуютная, темная, въ одно окно. Стояла у стны желзная кровать съ обитымъ матрацомъ, возл нея столъ и три стула. Въ углу темнла икона, на стнахъ были какія-то картинки. Пахло паутиной, мышами и давно освшей, слежавшейся пылью.

Устроившись кое-какъ въ комнат, Мухинъ легъ спать.

Утромъ, заспавшійся и отяжелвшій, онъ вышелъ на крыльцо, слъ на ступеньк и долго сидлъ такъ, лниво позвывая. Глаза смотрли сонно, маленькая бородка сбилась въ сторону, лицо, еще молодое, полное, лоснилось, точно его смазали жиромъ.

Утро было хорошее, тихое. По земл плыла тонкая прохлада. Въ солнечномъ свт и синев неба чувствовалось уже дыханіе осени. Школьный дворъ былъ покрытъ густой блеклой травой. За школой виднлся садъ, спускавшійся внизъ къ рк.

— Самоварчикъ прикажете поставить?— подошелъ къ Мухину сторожъ.

— Ну, что-жъ, ставь.

Сторожъ вынесъ на свтъ Божій запыленный самоваръ, вытряхнулъ его, налилъ воды, зажегъ — и синій дымокъ поплылъ тонкой струйкой въ тихомъ воздух.

— А насчетъ чаю-сахару какъ?— спросилъ сторожъ.

— Купить надо,— сказалъ Мухинъ.— Тутъ лавки есть?

— Сколько угодно, и даже цлые магазины,— не безъ гордости оказалъ сторожъ.— Вотъ тутъ сейчасъ Мигунова, нашего попечителя, а дальше Козорзова. У Мигунова будетъ получше.

— Ну, вотъ пойди къ Мигунову, возьми осьмушку чаю и два фунта сахару. Да бубликовъ, что-ли.

И онъ протянулъ сторожу рубль.

Сторожъ взялъ палку и быстро, какъ ходятъ бодрые деревенскіе старики, пошелъ со двора. У забора онъ спугнулъ цлую стаю ребятишекъ, которые, прильнувъ глазами къ щелямъ, жадно разсматривали новаго учителя.

— Вы чего тутъ? Вотъ я васъ,— прикрикнулъ на нихъ сторожъ.

Ребята пустились вразсыпную.

За чаемъ Мухинъ спрашивалъ у сторожа:

— Ну что, какъ тутъ у васъ?

— Ничего, слава Богу,— сказалъ сторожъ, не зная, о чемъ собственно спрашиваетъ учитель.

— Тихо?

— Тихо. Нигд ничего.

— Это хорошо. Покой — самое милое дло,— медленно ронялъ Мухинъ, прихлебывая чай.

— Истинно, что такъ,— согласился сторожъ.

Мухинъ налилъ второй стаканъ, положилъ три куска сахару и, болтая ложечкой, спросилъ:

— Ты давно тутъ сторожемъ?

— Третій годъ.

— А кто до меня учителемъ былъ?

— Барышня, учительша.

— Чего жъ она ушла?

— Обчество не пожелало. Дуже мягко съ ребятами обходилась. Баловство въ школ пошло.

Мухинъ помолчалъ, подумалъ, разломилъ съ трескомъ баранку и сказалъ лниво:

— Эти барышни только дло портятъ. Въ школ строгость нужна. Безъ строгости ничего не сдлаешь.

— Вотъ именно что такъ,— видимо съ удовольствіемъ согласился сторожъ.— Безъ строгости никакъ нельзя. А то у насъ не школа была, а извините за выраженіе, кавардакъ.

Сторожу учитель понравился. Видно, что человкъ основательный, шутить не любитъ. И такимъ онъ изображалъ Мухина всмъ, кто интересовался новымъ учителемъ. А дтямъ сказалъ:

— Вотъ погодите, собачьи вышкварки, новый учитель вамъ задастъ. Это вамъ не барышня, канителиться не будетъ, а прямо за вихоръ, да изъ школы.

И ребята трепетали заране.

II.
Занятія.

Занятія начались съ перваго сентября. Не вс еще ученики были въ сбор, многихъ задерживали полевыя работы, молотьба.

Мухинъ началъ съ того, что указалъ ученикамъ линію поведенія.

— Въ класс у меня чтобы было тихо, не шумть. Шалостей не люблю. Виновныхъ буду наказывать,— говорилъ онъ хмуро и отрывисто.

Онъ стоялъ передъ учениками, а ученики стояли передъ нимъ, какъ два враждебныхъ лагеря, готовыхъ вступить въ борьбу. Дтскіе глаза жадно изучали грузную фигуру Мухина, и плылъ на нихъ тонкій холодокъ страха,— ой, будетъ наказывать ихъ этотъ хмурый, непривтливый человкъ.

Да онъ и наказывалъ — это началось съ первыхъ же дней,— и не столько строго, какъ неожиданно и унизительно.

Въ первый разъ наказаніе было такое.—

Одинъ ученикъ побилъ другого. Мухинъ сталъ допрашивать виновнаго. Тотъ молчалъ.

— А-а, молчишь,— нахмурилъ брови Мухинъ.— Ну, такъ мы съ тобой раздлаемся. Эй, ты,— подозвалъ онъ одного изъ ближайшихъ учениковъ.— Бери-ка его за ухо и води крутомъ скамеекъ, пока не сознается.

Тотъ взялъ виновнаго за ухо и повелъ. Весь классъ замеръ отъ неожиданности. Мальчикъ покраснлъ, заплакалъ и забормоталъ, мшая слова со слезами:

— Больше не буду. Ей-Богу не буду.

Въ другой разъ Мухинъ вывелъ провинившагося ученика на средину класса и веллъ бить поклоны до тхъ поръ, пока тотъ не повинится въ своемъ поступк. Въ третій — веллъ ходить на колняхъ вдоль стны, изъ угла въ уголъ.

Такія наказанія дйствовали угнетающе, запугивали учениковъ. Каждый думалъ со страхомъ: ‘что еще выдумаетъ новый учитель?’ И въ класс во время уроковъ стояла тишина, чувствовались принужденіе и скука.

Къ концу занятій Мухинъ устало позвывалъ, звали и ученики. И всмъ казалось, что они длаютъ что-то ненужное, безъ чего можно обойтись.

Распустивъ школу и пообдавъ, Мухинъ всегда съ удовольствіемъ ложился спать.

Два раза въ недлю приходилъ въ школу батюшка, о. Захарій, но его уроки тоже не вносили оживленія въ класс. О. Захарій, несмотря на свою елейность, былъ очень строгъ, любилъ зубрежку, заставлялъ учениковъ заучивать много молитвъ и объясненія къ нимъ. Эти молитвы съ объясненіями были для учениковъ истиннымъ наказаніемъ: малопонятная славянская рчь усваивалась плохо, а батюшка былъ требователенъ и пробиралъ учениковъ за каждое неправильно истолкованное слово. О. Захарій усердно налегалъ на свой предметъ и говорилъ Мухину:

— Законъ Божій есть главный предметъ сельской школы. У дтей нужно развивать религіозное сознаніе. Теперь пошло въ народ невріе, непочитаніе святынь, всякія секты. Народъ отъ церкви отбиваться сталъ. Нужно поддерживать религію, и начать это надо со школы.

Мухинъ лниво поддакивалъ, находя эти разсужденія праздными, ненужными.

Прошелъ мсяцъ. Отношенія Мухина къ школ и ученикамъ вполн опредлились. Начавъ съ строгостей, онъ вскор залнился, сталъ равнодушенъ, вялъ и требовалъ отъ учениковъ только тишины. Ученики увидли, что Мухинъ въ сущности не строгій человкъ, и бояться его нечего, но это все-таки не повело къ сближенію. Мухинъ не старался подойти ближе къ дтямъ, узнать, чмъ они живутъ. Это была для него слишкомъ скучная и хлопотливая работа. Ученики платили ему тмъ же, и въ отношеніяхъ къ Мухину у нихъ не было и тни привязанности.

Второклассники видли, какая громадная разница между новымъ учителемъ и учительницей, бывшей у нихъ въ прошломъ году. Учительница входила въ жизнь и интересы ребятъ, старалась заглянуть въ ихъ души, и дти чувствовали себя съ нею просто, легко, хорошо. Она была близка и понятна имъ, а этотъ большой равнодушный человкъ совершенно имъ чуждъ.

III.
Инспекторъ.

Какъ то въ ноябр, когда уже стояли заморозки, затренькали на сел колокольчики, и возл школы остановилась бричка, запряженная парой лошадей. Изъ брички вылзъ маленькій человкъ въ енотовой шуб, въ темныхъ очкахъ. Проворно, мелкими шажками, путаясь въ длиннополой шуб, онъ подошелъ къ школ и сталъ взбираться на крыльцо.

На порог его встртилъ Мухинъ.

— Господинъ учитель?— спросилъ прізжій, остро всматриваясь въ лицо Мухина.

Мухинъ утвердительно поклонился.

— Ну здравствуйте, здравствуйте,— торопливо заговорилъ маленькій человкъ, протягивая руку.— А я инспекторъ народныхъ училищъ Росликовъ. Гд бы тутъ у васъ разоблачиться?

— Пожалуйте сюда.

Мухинъ открылъ дверь направо, въ свою комнату. Тамъ еще было неубрано. Валялись на полу окурки, кровать была смята, стояла умывальная чашка съ грязной водой. Въ углу, возл печки, совсмъ уже некстати, виднлась водочная бутылка.

— Извините, у меня безпорядокъ, сторожъ куда-то ушелъ,— сказалъ съ замшательствомъ Мухинъ.

— Ничего, ничего,— быстро заговорилъ Росликовъ.— Вы, врно, не женаты?

— Да.

— Вижу, вижу,— засмялся. Росликовъ.— Холостая обстановка. Вотъ будь у васъ жена, все было бы въ порядк. Да-а.

Голосъ у Росликова былъ жидкій, хлюпающій, и что-то колебалось въ немъ, какая-то приторная ласковость, за которой скрывалось что-то колючее. Онъ говорилъ и быстро раздвался. Сбросилъ башлыкъ, шубу, мховыя калоши. И оставшись въ старенькомъ форменномъ сюртук, онъ своей щуплой фигуркой, смятымъ хохолкомъ и мелкими чертами дряблаго лица сталъ похожъ на захудалаго зяблика, изъ котораго время повыдергало лучшія перышки.

Стекла очковъ запотли. Росликовъ снялъ ихъ, чтобы вытереть, и на Мухина глянули суетливые маленькіе глазки, острые, какъ булавки.

— Вотъ объзжаю школы,— заговорилъ Росликовъ, скрываясь опять подъ темными очками.— Завернулъ и къ вамъ, въ Селезневку. А школа у васъ ничего, жить можно.

Онъ ходилъ мелкими шажками по комнат, потирая сухія красныя руки, а суетливые глазки такъ и бгали по угламъ, словно обыскивая комнату. И такъ же, какъ и глаза, бгали съ птичьей легкостью маленькія коротенькія мысли.

— Скучно здсь, а? Ну, конечно, село глухое, дальнее,— спрашивалъ и отвчалъ самъ себ Росликовъ.— Хотя, долженъ сказать, есть и хуже. Вонъ Петровская школа — знаете? Я тамъ вчера былъ. Деревушка маленькая, отъ желзной дороги сорокъ верстъ, а вотъ сидитъ тамъ, работаетъ праведная учительская душа. Милая такая барышня, изъ епархіалокъ, безъ идей, съ здравыми понятіями, чудесно школу поставила… Ну, а у васъ тутъ какъ? Работаете? Вы сколько лтъ служите?

— Пятый годъ.

— О, значитъ опытъ есть. Прекрасно. Ну, покажите мн вашу школу.

— Пожалуйте, — сказалъ Мухинъ, внутренно холодя. Его обезкураживалъ неуловимый тонъ Росликова. Что онъ за человкъ? Такъ неожиданно пріхалъ. И не надлся онъ на свою школу: безтолочь, дубь, ничего не знаетъ. Осрамятъ его передъ начальствомъ.

Вотли въ классъ. Дти шумно поднялись и пугливо замерли, увидя маленькаго человка въ мундир съ золотыми пуговицами.

— Ну, здравствуйте, дтки, садитесь,— задребезжалъ Росляковъ, быстро осматриваясь.— О, да у васъ тутъ цлая академія. Чмъ занимались сейчасъ?

— Ариметикой и чистописаніемъ,— сказалъ Мухинъ.

— Покажите, покажите,— заторопился Росликовъ.

Мухинъ подалъ ему нсколько тетрадокъ.

— Прекрасно, прекрасно,— похвалилъ Росликовъ, быстро перелистывая тетрадки.— Надо бы чище, рукъ не моютъ, чистота необходима. А какъ диктовка?.. Ого, да они у васъ грамотеи. Ну-ка ты, птушокъ, поди сюда,— указалъ онъ на ближайшаго ученика.

Тотъ вскочилъ, уставился на Росликова смятенными глазами и не безъ колебанія приблизился къ нему.

Росликовъ задалъ ему два-три вопроса по ариметик, далъ прочесть строкъ пять по книжк, заставилъ написать дв фразы на доск. Мальчикъ тянулъ, запинался. Росликовъ подсказывалъ, едва вслушиваясь и предупреждая отвты, можно было подумать, что онъ экзаменуетъ самого себя. Спросилъ еще двухъ изъ среднихъ рядовъ и также отвтилъ, за нихъ на вс вопросы.

Мухинъ повеселлъ.

— Ну, что-жъ, прекрасно, прекрасно,— сказалъ Росликовъ, потирая руки. Видно, что занимаетесь… Ну, птенцы, до свиданія,— обратился онъ къ ученикамъ.— Учитесь, будьте послушны, молитесь Богу. Весной пріду на экзамены.

Перешли опять въ учительскую. Въ комнат было уже чисто, стояла пыль отъ торопливой приборки, водочная бутылка исчезла.

— Ну-съ, побесдуемъ, садитесь,— оказалъ Росликовъ усаживаясь возл стола.

Мухинъ слъ немного поодаль.

Росликовъ побарабанилъ по столу пальцами и началъ:

— Вашей школой я доволенъ, видно, что работаете, спасибо. Люблю трудолюбивыхъ учителей. Чтенія устраиваете?

— Устраиваю,— замялся Мухинъ. До сихъ поръ у него не было ни одного чтенія, все откладывалъ.

— Изрдка не мшаетъ, но въ строгомъ соотвтствіи съ программой, — сказалъ Росликовъ.— Что-нибудь религіозно-нравственное, назидательное… Ну, а насчетъ политики какъ?— перескочилъ вдругъ Росликовъ, и глаза его блеснули подъ темными очками.— Книжки, брошюрки тамъ всякія не распространяете?

— Нтъ,— сказалъ Мухинъ, глядя на Росликова невинными глазами.

— Прекрасно, прекрасно,— закивалъ головой Росликовъ и, вынувъ записную книжку, сталъ торопливо рыться въ ней.

— Ваша фамилія… Мухинъ? Такъ, такъ. Я вашу аттестацію помню. О васъ отзывались, какъ о спокойномъ, положительномъ человк. Я дорожу такими учителями. Военной гимнастикой занимаетесь?

— Да, весьма старательно,— сказалъ Мухинъ.

— Непремнно,— поднялъ кверху палецъ Росликовъ.— Это очень важно. Внушайте дтямъ любовь къ воинскимъ подвигамъ, къ бранной слав. Какія газеты читаете?

— ‘Свтъ’., и ‘Мстную Правду’.

— Прекрасно, хвалю вашъ выборъ,— одобрилъ Росликовъ.— Корреспонденцій въ газеты не пишете?

— Нтъ,— улыбнулся Мухинъ.— Этимъ не гршенъ.

— И не надо,— почти ласково сказалъ Росликовъ.— Каждый долженъ свое: учитель учитъ, писатель пишетъ, сапожникъ сапоги шьетъ. Во всемъ должно быть разграниченіе, порядокъ. А какъ тутъ крестьяне? Не шевелятся?

— Нтъ, тихо.

— Ну и хорошо. Слдить за мстной жизнью не мшаетъ, но вмшиваться не слдуетъ, въ особенности въ крестьянскія дла. Предостерегаю васъ отъ этого соблазна. Ну очень радъ, что познакомился съ вами, вижу, что вы человкъ съ здравыми понятіями.

Росликовъ всталъ, и глаза его опять побжали по комнат.

— А жениться все-таки слдуетъ,— сказалъ онъ почти дружески, берясь за шубу.— Скажу вамъ откровенно, не долюбливаю холостыхъ учителей. Ненадежный элементъ-съ, есть въ нихъ что-то безпокойное. Я не о васъ, конечно, говорю, а вообще. Вотъ будь вы женаты, у васъ былъ бы и уютъ, и порядокъ. Занавсочка тамъ, скатереточка, цвты. Хозяйствомъ занялись бы. Вы любите птицу?

Росликовъ вдругъ загорлся мгновеннымъ оживленіемъ и даже положилъ шубу, которую держалъ въ рукахъ.

— Какую птицу?— съ недоумніемъ спросилъ Мухинъ.

— Да всякую: гусей, утокъ, цесарокъ, кенареекъ. Я, надо вамъ сказать, большой птицеводъ. У меня дома цлая птичня. Есть очень рдкія породы. Вотъ, если будете въ город, заходите, покажу. Прекрасное занятіе птицеводство, тмъ боле въ дервен. И такъ подходитъ къ школ: и здсь, и тамъ птенцы, которыхъ — хе-хе-хе — нужно воспитывать. Символъ воспитанія въ нкоторомъ род.

Росликовъ опять взялся за шубу и сталъ погружаться въ нее. Мухинъ помогалъ.

— Ну, до свиданія, работайте, трудитесь,— протянулъ онъ Мухину руку.— Весной, Богъ дастъ, увидимся. А дтишекъ распустите на сегодня.

Онъ вышелъ изъ школы, въ сопровожденіи Мухина и сторожа и, путаясь въ длинной шуб, взобрался на бричку.

Лошади тронули. Блеснули еще разъ темныя стекла и скрылись въ воротник шубы. Бричка, глухо постукивая, запрыгала по дорог.

‘Слава Богу, сошло’, подумалъ Мухинъ, улыбаясь. И, войдя въ классъ, гд сидли притихшіе ученики, гаркнулъ:

— Ребята, по домамъ. Инспекторъ веллъ распустить васъ на три дня.

IV.
Чтеніе.

Въ школ была небольшая библіотечка и волшебный фонарь. Библіотечка не пополнялась, книги были разрознены, истрепаны, и лежали безпорядочной грудой въ шкафик. Мухинъ рдко туда заглядывалъ. Онъ давалъ дтямъ книжки, когда они просили, но, получая обратно, не спрашивалъ, читали они или нтъ. Это, вдь, не входило въ программу.

Фонарь тоже лежалъ безъ употребленія. Попечитель школы Мигуновъ, мстный торговецъ, на средства котораго былъ пріобртенъ фонарь, нсколько разъ уже намекалъ, что не мшало бы де, устроитъ чтеніе, показать картинки. Но Мухинъ все откладывалъ.

— Еще успемъ, зима большая, дайте сперва позаниматься,— лниво говорилъ онъ.

Наконецъ, 6 декабря, на Николая, ршили устроить чтеніе.

Мухинъ считалъ эту затю ненужной, создающей только хлопоты да возню, но отказаться не могъ.

Выбрали разсказы изъ священной исторіи и о Суворов. Чтеніе назначили въ пять часовъ. Съ трехъ стали собираться ученики. Сторожъ долго держалъ ихъ на мороз и только, когда стали сходиться взрослые, открылъ школу. Кром простонародья, пришли еще: о. Захарій, попечитель Мигуновъ съ семьей, дьяконъ, волостной писарь. Для нихъ были отведены особыя мста.

Потушили огонь. Мухинъ сталъ читать, Мигуновъ показывалъ картинки. Читалъ Мухинъ скучно, невнятно. Его лнивое бормотанье слышно было только въ первыхъ рядахъ, а къ остальнымъ долетали обрывки. Но слушали внимательно, стояла настороженная тишина, и только одинъ разъ, когда одна изъ картинокъ, изображавшая трехъ отроковъ въ печи, появилась въ опрокинутомъ вид, изъ заднихъ рядовъ раздался дружный смхъ.

— Тише!— строго сказалъ батюшка.— Смхъ тутъ не подобаетъ.

И стало тихо.

Посл перерыва Мухинъ началъ читать про Суворова. Батюшка на свтское чтеніе не остался. Онъ и на первую половину пришелъ только затмъ, чтобы наблюсти за подобающимъ благолпіемъ.

Народу набилось еще больше. Стало жарко, какъ въ бан. Сторожъ усердно натопилъ печи, и трудно было дышать. Голосъ Мухина звучалъ еще глуше. Отъ непривычки онъ усталъ, и чтеніе закончилось вяло, съ пропусками. Въ конц вышла путаница съ картинками. Читаль Мухинъ одно, а на картинкахъ было другое.

— Не то, не то,— шиплъ Мухинъ вихлявшемуся у фонаря Мигунову.

— А вы что же пропускаете!— сердился тотъ, и его красное, потное лицо то появлялось, то исчезало въ полос свта.

Кончили. Зажгли опять огонь. Стоялъ сизый туманъ отъ пыли и духоты. Затопали, зашевелились. Среди взрослыхъ чувствовалась неудовлетворенность, ожидали, что будетъ интересне, лучше. Довольны были только ребята. Имъ не хотлось уходить, и они бы еще разъ съ удовольствіемъ посмотрли т же самыя картинки.

Посл чтенія у Мухина былъ недовольный, хмурый видъ. Къ нему зашелъ писарь, маленькій, круглолицый, красный, какъ стручекъ перца. Появилась водка.

— Больше я этой ерундой не буду заниматься,— сказалъ угрюмо Мухинъ, наливая рюмки.

— Какой ерундой?— не понялъ писарь и опасливо покосился на рюмки.

— Чтеніями.

— Почему?

— Какой смыслъ,— пожалъ плечами Мухинъ.— Да и не обязательно: инспекторъ на это не очень напираетъ. Ты пойми: я прочиталъ, показалъ имъ картинки, а они половину не поняли, а остальное забыли. Какая-же тутъ польза? Да и народъ дикій: показали имъ отроковъ вверхъ ногами, а они — га-га-га. Прямо, какъ стадо.

— Необразованность,— вздохнулъ писарь…

— Да и вообще толку мало,— продолжалъ разочарованно Мухинъ.— Картинками да фонариками тутъ не поможешь, все это канитель, для забавы… Тьфу, даже голосъ надорвалъ.

Онъ прокашлялся, поднялъ рюмку и чокнулся съ писаремъ.

— Давай-ка промочимъ горло, деретъ, какъ собака лапой.

— Правильно,— подхватилъ писарь и ловкимъ взмахомъ опрокинулъ въ ротъ рюмку.

Закусили огурцами и вареной говядиной, оставшейся отъ обда.

— Эхъ-хе-хе,— потянулся лниво Мухинъ.— Жалю я, что въ учителя пошелъ. Паскудное дло. Лучше за прилавкомъ стоять, чмъ съ этими бсенятами возиться. И главное никакого толку: учишь его, учишь, а онъ вышелъ изъ школы и все забылъ. И выходитъ переливаніе изъ пустого въ порожнее.

Выпили еще. Лица покраснли. Въ комнат стало тепло.

— На мой взглядъ,— говорилъ уже писарь,— неграмотный мужикъ лучше грамотнаго. Неграмотный мягче, послушне, а съ грамотными теперь сладу нтъ. Умные больно стали, въ разсужденія пускаются, начитались, матери ихъ чортъ.

— Ну, противъ грамотности нельзя идти,— возражалъ лниво Мухинъ.— Грамотность, культура — это, братъ, великое дло.

Писарь, уже наполовину пьяный, отрицательно качалъ головой:

— Ты, Семенъ Ивановичъ, идеалистъ. Ты все видишь въ розовомъ цвт. А ты вотъ съ точки зрнія практики посмотри. Съ точки зрнія прикосновенія къ жизни.

— Я всегда за грамотность, за просвщеніе,— лниво говорилъ Мухинъ, польщенный тмъ, что писарь назвалъ его идеалистомъ.— Но только все это надо иначе, не такъ…

— Ты чистокровнйшій идеалистъ,— умилялся писарь.— А вотъ ты съ точки зрнія прикосновенія…

Пріятели бесдовали до поздна.

V.
Мирное житье.

Настала зима. Селезневка утонула въ снгахъ, плотно укрывшихъ бугристыя широкія поля, и казалась заброшенной, пустынной. Маленькіе дни катились, какъ снжные хлопья, утомительно, тихо, и что-то мертвое висло надъ селомъ, засыпаннымъ снгомъ.

Мухинъ, впрочемъ, не скучалъ. Посл обда онъ спалъ, а потомъ шелъ куда-нибудь на чаекъ или на карты. Чаще всего къ волостному писарю, съ которымъ близко сошелся. Писарь былъ весельчакъ и балагуръ, у него собирались поиграть въ картишки — въ стуколку, въ преферансикъ, при этомъ появлялась водка, закуска. И по мр того, какъ выпивали, развязывались языки. Писарь зналъ много анекдотовъ, неутомимо разсказывалъ ихъ, а слушатели надрывались отъ смха. Попозже, когда уже все кругомъ спало, шли, полупьяные, на постоялый дворъ къ солдатк Федось, которая промышляла сводничествомъ. Появлялись еще дв-три молодыхъ бабенки, пли псни, танцовали, и веселье продолжалось до поздна.

Утромъ болла голова, не хотлось вставать, занятія не ладились. И колыхаясь хмурой лнивой фигурой по классу, Мухинъ съ досадой думалъ о томъ, что напрасно пошелъ въ учителя, послднее это дло.

Мухинъ происходилъ изъ поповской семьи, учился въ семинаріи, но не кончилъ,— ученье у него не пошло, и до двадцати лтъ болтался недоучкой-поповичемъ, пока страхъ передъ солдатчиной не погналъ его въ учителя. Онъ поступилъ въ учительскую семинарію и кой-какъ ее кончилъ. И вышелъ изъ него учитель по необходимости, который на работу учительскую смотрлъ, какъ на отбываніе скучной, непріятной повинности.

Жизнь села мало интересовала Мухина. Прежде онъ хоть краемъ уха прислушивался къ деревенскимъ слухамъ, къ тихому шелесту жизни. Но посл бесды съ инспекторомъ и его совтомъ не вмшиваться въ крестьянскія дла Мухинъ сталъ глухъ и нмъ ко всему.

А между тмъ жизнь здсь не стояла, текла.

Крестьяне, разоряемые недородами и дорогими арендами, переживали хозяйственный кризисъ, торговали у помщика землю, а тотъ упрямился, заламывалъ несходную цну.

Часть малоземельныхъ, окончательно разоренная, собиралась переселяться въ Сибирь, и уже продавали за безцнокъ хозяйство, усадьбы, посвы, выручая гроши. Ходили слухи о выдлахъ, о новомъ хозяйственномъ устройств. Все это усваивалось трудно, опутанное, какъ паутиной, сложными формами начальственныхъ распоряженій. Шли впередъ ощупью, медленно и туго допытываясь, какъ подвинуть дло о переселеніи, какъ войти въ сношенія съ крестьянскимъ банкомъ, какъ выяснить новые законы о земл, и нкоторые на первыхъ порахъ обращались къ учителю — не знаетъ-ли онъ, съ чего надо начатъ и какъ лучше сдлать.

Но Мухинъ ничего не могъ объяснить и говорилъ хмуро:

— Это меня не касается. Спросите въ волости или у засдателя, они вамъ скажутъ. А мое дло — школа.

Крестьяне увидли, что учитель — человкъ неосновательный, и перестали обращаться къ нему.

На сел замчались признаки религіознаго броженія, гд-то собирались по вечерамъ, читали евангеліе и толковали его не по церковному, а углубленне, шире. О. Захарій въ проповдяхъ называлъ такихъ толкователей богоотступниками, грозилъ имъ муками ада и собирался донести епархіальному начальству. Но это пробужденіе религіозной мысли среди крестьянъ не интересовало Мухина, онъ былъ совершенно равнодушенъ и къ религіи, и къ попыткамъ разобраться самостоятельно въ вопросахъ вры, и не понималъ, какой въ этомъ толкъ.

Съ осени въ Селезневк открылось кредитное товарищество. Дло было новое, и многіе записались въ члены, въ томъ числ и Мухинъ, по уговору другихъ. Его хотли выбрать секретаремъ, но онъ отказался. Выбрали волостного писаря, съ недоумніемъ, хотя и не безъ гордости, принявшаго эту обязанность. Дло пошло впередъ, стало развиваться. Но Мухинъ, посл двухъ засданій, на которыхъ сидлъ, какъ пень, молчаливо скучая, пересталъ интересоваться товариществомъ и больше туда не заглядывалъ. Лично ему товарищество никакихъ выгодъ не сулило, а общественная сторона дла его не занимала.

Такъ и шли дни за днями, лниво, вяло, похожіе на мутную слизь, и такъ, въ мирномъ житіи и безмятежномъ поко, прошла вся зима.

VI.
Экзамены.

Начались полевыя работы, зазеленла земля, зацвли пышно яблоки, вишни, и все село, густо убранное садами, казалось сплошнымъ цвтущимъ садомъ.

Половина школы разбжалась на полевыя работы, а другая половина, видимо, тяготилась ученіемъ, занятія не клеились, было скучно, тоскливо. Окна были открыты, теплый весенній втеръ смло дулъ по классу, шевеля развернутыя книги, тетради, волосы на вихрастыхъ, давно не стриженныхъ головахъ. Что-то многозвучное, стоголосое звенло крутомъ, мшая ученію. Это радовалась и пла ликующая, согртая солнцемъ земля. И казалось нелпостью, что они, плнники школы, сидятъ въ такіе дни въ темной и грязной комнат, гд просидли всю зиму, подъ командой лниваго, хмураго человка, заучивая мертвыя буквы и слова, слпо глядящія съ мертвыхъ страницъ.

Ждали къ экзаменамъ инспектора, но вмсто него пріхалъ членъ училищнаго совта, окружный начальникъ, полковникъ Сальниковъ.

Узнавъ, что на экзамен будетъ начальство, учитель гимнастики, изъ запасныхъ унтеръ-офицеръ, съ ранняго утра собралъ учениковъ и до прізда начальства маршировалъ съ ними по школьному двору, заставляя кричать:

— Здравія желаемъ, ваше высокородіе.

Это онъ готовилъ начальнику встрчу.

И когда около двухъ часовъ дня Сальниковъ пріхалъ и, выйдя изъ коляски, вышелъ во дворъ, ребята дружно гаркнули заученное привтствіе и, изнемогая отъ усталости, мокрые и пыльные, промаршировали на солнцепек нсколько разъ, за что и получили начальническое ‘спасибо’.

Вошли въ школу. Скамейки были убраны, на первомъ план красовался столъ подъ зеленой скатертью, за нимъ услись окружной начальникъ, о. Захарій, попечитель Мигуновъ, засдатель Вьюкинъ,— длинный, сухой, съ свирпо торчащими усами, и волостной старшина — сдой, благообразный старикъ.

Мухинъ, въ новомъ пиджак и крахмальной сорочк, туго сдавившей шею, отчего лицо покраснло, стоялъ у стола съ видомъ боевой готовности. Въ сторон пугливымъ стадомъ толпились ученики. Было, кром того, душъ двадцать посторонней публики.

Приступили къ экзамену. Ученики отвчали нетвердо, боязливо, часто сбивались, въ особенности по закону Божьему, гд въ каждомъ слов слышалась зубрежка и непониманіе.

Окружной начальникъ, плотный, дюжій, съ двойнымъ подбородкомъ и рачьими свтло-срыми глазами, сидлъ неподвижно, какъ истуканъ. На немъ былъ блый китель съ золотыми пуговицами и погонами. Это неподвижное лицо, выпученные глаза и золотыя блестки обезкураживали всхъ. Неизвстно, что думаетъ начальство. И только, когда Сальниковъ кивалъ головой и закуривалъ (какъ начальство, онъ позволялъ себ эту вольность), ученикамъ и экзаменующимъ становилось легче.

Съ первыми учениками провозились долго, потомъ, пропустивъ душъ десять, стали спрашивать меньше. Начальство, видимо, заскучало въ непривычной обстановк и посл двухъ-трехъ вопросовъ милостиво, низкимъ баскомъ, говорило:

— Довольно, довольно. Видно, что знаетъ. А какъ читается молитва за царя?

И рачьи глаза смотрли внимательно, строго, пока ученикъ быстро и внятно отчеканивалъ твердо заученныя слова.

Посл экзамена пошли къ о. Захарію на обдъ. Присутствовалъ весь экзаменаціонный составъ, за исключеніемъ волостного старшины. Неудобно было посадить за одинъ столъ съ окружнымъ начальникомъ простого мужика, и старшину исключили.

Вначал чувствовалась нкоторая неловкость — начальство, важная, шишка, какой тутъ можетъ быть разговоръ?— но столикъ съ виномъ и водкой развязалъ языки, и бесда кое-какъ наладилась.

За обдомъ Сальниковъ познакомилъ присутствующихъ съ своими взглядами.

— Вотъ объзжаю округъ,— говорилъ онъ, обращаясь главнымъ образомъ къ батюшк и засдателю.— Впечатлніе хорошее, бдности не вижу. Теперь въ ходу жалоба на недостатокъ земли. Ну, по моему, это пустяки. Земли больше, чмъ слдуетъ — нтъ обработки. Научитесь обрабатывать и тогда увидите, что земли достаточно. Такъ называемый земельный вопросъ, по моему, не больше, какъ выдумка лвыхъ, которымъ на руку всякое ослабленіе власти. Вы не изъ лвыхъ?— вдругъ обратился онъ къ Мухину.

Мухинъ даже улыбнулся отъ неожиданности и полной непримнимости къ нему этого вопроса и, глядя спокойными глазами въ рачьи глаза полковника, сказалъ:

— Нтъ, я этими глупостями не занимаюсь.

— Семенъ Ивановичъ человкъ вполн благонадежный,— добавилъ отъ себя батюшка.

— Прекрасно, прекрасно,— закивалъ въ сторону Мухина окружной начальникъ.— Такіе учителя нужны въ деревн. О васъ я буду говорить въ училищномъ совт, школа у васъ поставлена хорошо.

У Мухина зардлись кончики ушей — такъ пріятна была ему эта похвала. Онъ почувствовалъ, что сразу выросъ въ глазахъ присутствующихъ. Еще бы, самъ окружной начальникъ похвалилъ!

Рюмки наполнялись и опорожнялись безъ замедленія. Сальниковъ оказался не дуракъ выпить, не отставали и остальные. Къ концу обда начальство говорило повышеннымъ голосомъ:

— Я больше всего люблю порядокъ — это основа всей государственной жизни. Готовъ оказывать всякое содйствіе при установленіи порядка, но зато никакого безпорядка не потерплю. Я врный слуга правительства, и въ этомъ вся моя программа. Велятъ вшать и буду вшать, прикажутъ идти въ революціонеры — пойду длать революцію, чортъ бы ее взялъ. Воля правительства для меня законъ.

Слушатели внимали съ тайнымъ трепетомъ.

Идя посл обда съ Мухинымъ отъ батюшки, Мигуновъ сказалъ:

— Какова штучка, а?

— Строгій,— покачалъ головой Мухинъ, догадавшись, что рчь идетъ объ окружномъ начальник.

— Жаль, что старшина не слышалъ, мужикамъ бы разсказалъ,— вздохнулъ Мигуновъ.

— Человкъ твердой власти,— съ одобреніемъ сказалъ Мухинъ.

— Орелъ!— зажмурилъ отъ удовольствія глаза Мигуновъ.

Возл школы остановились.

— На боковую?— опросилъ Митуновъ.

— Да, маленько подушку подавить,— звнулъ Мухинъ.

— Заходите вечеркомъ.

— Ладно.

Вечеромъ у Мигунова были гости, хриплъ граммофонъ, звенли рюмки. Были, какъ выражались въ Селезневк, и выпивоны, и закусоны, и картишоны. Хозяинъ, весьма довольный сегодняшнимъ днемъ, вспоминалъ съ восхищеніемъ:

— Прямо забыть не могу, какъ это онъ за обдомъ. Я говоритъ, врный слуга отечества, беззаконіевъ не потерплю. Прикажутъ вшать,— и буду вшать, прикажутъ стрлять — буду стрлять. Прямо, какъ топоромъ отрубилъ… И со всми за ручку: обходительный.

— Челаекъ твердой власти,— совсмъ уже не твердо ворочалъ языкомъ Мухинъ.

Поздно вечеромъ гости расползлись по домамъ, какъ раки. Мигуновъ угостилъ хорошо.

Мухинъ ночевалъ гд-то на сновал.

П. Сурожскій.

‘Современникъ’, кн. IX, 1913 г.

Въ успокоенной школ.(Картинки школьной жизни).

I.Новый учитель.

II.Занятія.

III.Инспекторъ.

IV.Чтеніе.

V.Мирное житье.

VI.Экзамены.

Читайте также: