В сумерках
В сумерках
В сумерках, Гребенщиков Георгий Дмитриевич, Год: 1914
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Сбывает шумный гул улицы.
Из окна видно, как желтеют крыши домов, и оранжевым огнем горят соседские окна.
На белой стене комнаты еще трепещет розовым пятном последний луч, а в комнату уже влетел ангел тишины, где-то выжидательно притаился и, невидимый, веет покоем на все живущее.
Вот и синие сумерки беззвучно вошли и наложили на уста печать задумчивого молчания, и усталая греза тихо понеслась куда-то в страну призрачных видений…
На диване у круглого стола, откинув голову и сцепив на коленях руки, сидит отец… Он молод еще, но бледность и сухость лица, но короткие складки между бровей и печальный задумчивый взгляд говорят о том, что живет он сердцем и душою.
Он молча и устало грустит… Притихнув, он отдается власти вечерней тишины, бездумно отдыхает в ней.
В соседней комнате раздаются четкие знакомые шаги его жены. Она сдержанно о чем-то говорит со своей сестрой… На улице томно и заунывно восемь раз вздохнул колокол… А возле, не спеша и утомленно, маленькими шажками ходит пятилетний сын… Он целый день играл на улице. Яркое солнце, пряный воздух весны и усталость после игры разморили его… Он уже не хватается за игрушки и книжки с картинками, не напевает бойко и не смеется весело, как это бывает с ним по утрам, и даже не садится к письменному отцовскому столу, где в зимние вечера любил ‘пописать’…
Устал он, но спать не хочет. Вот подошел к окну, посмотрел на темнеющее небо и, увидев розовую тучку, упал щекою на подоконник и загляделся на нее… Притих, и позе его отразилась тихая задумчивость усталых сумерек. Просто и неторопливо сообщает мелодичным голосом:
— Тучка, гляди-ка, папа, красная… А почему она красная, а?.. От солнышка?
Отец любуется сыном и тихо страдает каким-то едва понятным страданием за своего маленького сына, за его беспомощность и безвестность грядущего.
— Иди ко мне, милый!..
Мальчик идет, карабкается на колени, прислоняется маленьким телом к груди. Тихая, сладкая радость охватывает отца, а безотчетная печаль еще острее вонзается в душу.
— Спать хочешь, да?..
— Нет! — устало говорит ребенок и грустно сморит за окно, на темно-синий лоскут неба, на котором виден лоскут розовой тучки. Она все еще занимает его.
— Папа, а папа! А тучки из чего сделались?
— Тучки? — переспросил отец и, подумав немного, чтобы лучше ответить, сказал:
— Тучки делаются из пара… Их земля надышала.
— Земля надышала? — переспросил ребенок и опять спросил:
— А земля разве живая? У нее и рот есть?..
Отец смутился, не отыскав подходящего ответа, а сын продолжал пытать:
— Ты не знаешь?
— Нет, знаю… — ответил отец и устыдился своего ответа.
— А ее Боженька сделал? — допытывался ребенок.
— Да, Боженька!.. Все Боженька делает: тучки и снег, и дождичек, и травку, и цветочки… Все…
— А он где, Боженька, живет? На небушке?
— Боженька везде, милый!..
— Он большой? А он в чем ходит?
— Как в чем? — не понял отец.
— Он в одной рубашке ходит?
— Да, пожалуй!.. — Только рубашка Его — весь свет. Видишь, вон небо — это только клочек Боженькиной рубашки!.. Вот какой большой боженька.
Мальчик умолк… Очевидно, он пытался представить величину Боженьки, раз целое небо только клочок Его рубашки…
Отец украдкой смотрел на округленные, задумчивые и серьезные глаза ребенка и думал: так ли он отвечал? Не западут ли эти ответы в душу его сына как первые семена, из которых должно вырасти целое миросозерцание…
— А сказки о Боженьке есть? — вдруг спросил ребенок. — Мне тетя Лида и мама много сказок сказывали: и о козлятах, и о волке, и о дедушке с медведем… Много… А о Боженьке не сказывали… Есть?..
Отец удивленно взглянул на мальчика, который так просто и сильно сконфузил его, и ответил:
— Есть и о Боженьке сказка, милый… Я ее тебе как-нибудь расскажу… Только не сейчас: она большая…
Нет, папа, сейчас!.. Я никогда не слышал сказку о Боженьке… А?.. Скажи сейчас…
— Так она же большая, сыночка!.. — выгадывая время, чтобы придумать ответ, говорил отец и чувствовал, как у него горят уши от неумения удовлетворить такое важное любопытство ребенка…
— Ну-у, уж какой ты, папа!.. — упрекающее тянул, между тем, мальчик и плаксиво просил: — Скажи-и!..
— Ну, хорошо… Слушай… — успокаивал его отец и, после некоторой неловкой паузы, начал: — Ну, вот… Жил-был Боженька… Большой-пребольшой, сильный-пресильный… Да… Всего у Боженьки было много: и воды, и воздуха, и простору, и тучек… — пытаясь рассказать о сотворении мира, говорил отец и уже нащупывал некоторые вешки к изложению намечающейся мысли, как сын его прервал вопросом:
— А у него папа с мамой были?..
— Нет, зачем же? Он был всегда один, на то Он и Боженька… Он никогда не родился и никогда не умрет… Он вечный!
— И сына, и дочери не было?
— Так ты слушай, не перебивай!.. — сказал отец и увидел, с каким напряжением ждет мальчик…
— Ну, папа… Сказывай!..
— Ну, вот, всего было у Боженьки много, только не было солнышка у Боженьки, и скучно ему было одному…
— Ой, как страшно, папа!..
— Чего же страшного-то?..
— Да Боженька-то был один ночью…
— Ну, так что же?..
— Мне его жалко… Боженьку… Ему было темно… — и ребенок даже собирался всхлипнуть…
— Ну, полно же… Ведь Он не боялся, на то он и Боженька… Ну, слушай… Вот Боженька и захотел, чтобы ему не было темно… Видишь, боженька все может! Он взял да и зажег себе солнышко… оно и стало для него лампой на весь мир… Понимаешь: все небо и воду, и тучки — все осветило… И стало тепло тогда. Боженька увидел, как хорошо это, улыбнулся и начал устраивать свой терем… Весь мир для него стал теремом. Он в нем и цветы, и деревья развел, и бабочек, и пчелок завел, и зверушек разных…
— И медведей?
— И медведей, и лошадок, и даже нас, людей, сотворил… И вот мы живем да поживаем, да добра наживаем… — весело закончил отец, полагая, что на первый раз довольно и этого… Вернее, он боялся, как бы с непривычки не наболтать чего-либо неподходящего для юной, только что пробуждающейся к сознанию души ребенка…
Но ребенок с видимым неудовольствием спросил:
— Вся? Мало как!..
— Нет, не вся, но я расскажу в другой раз. Хорошо?..
В это время вошла прислуга и зажгла огонь. сразу в комнате все изменилось, а в столовой зазвенела чайная посуда, и мальчик побежал туда к ласковой тете…
Отец, встав с дивана, задумчиво ходил по комнате и впервые почувствовал, как огромна его ответственность перед идущим в жизнь сыном.
До сих пор сын был для него только красивой забавой, ласкающей взор и душу, а теперь это уже пробуждающийся человек, личность, предъявляющая к жизни пока только наивное любопытство, но любопытство это так скоро может перейти в мучительные вопросы перед терниями жизни и перед толпой ее великих тайн…
Надо не только удовлетворить это любопытство, надо подготовить к вступлению в жизнь и ум, и душу, и сердце этого маленького человека, который может быть несчастным по капризу всякой случайности… Но как трудно, как трудно сделать это, когда вокруг тысячи противоречий, тысячи сомнений и тысячи ложных путей у него самого!..
Из столовой послышалось обычное:
— Чай налить?
— Что ты такой странный сегодня? — с усмешкой любопытства спросила его жена, но, не дожидаясь ответа, тотчас же обратилась к сестре:
— У нас ведь есть еще зеленый сыр?! — и когда та пошла за сыром, она говорила уже сыну:
— Не болтай ножками, милый! Умные мальчики так не делают… Ну?..
* * *
Прошло несколько дней.
Мальчик по-прежнему беззаботно резвился целый день, а отец, смотря на его беспечность и беспричинные восторги, все больше задумывался над случайной вечерней беседой с сыном. Сидел ли за работой, читал ли книгу, ходил ли бесцельно по комнате, он крепко помнил пытливые вопросы ребенка, и обещание рассказать ему длинную сказку о Боженьке лежало на его душе приятной и в то же время трудной обязанностью.
Вечерело. Мальчик торопливо подбежал к отцу и спросил его бодрым упрекающим голосом:
— Папа, а сказку о боженьке-то?.. Ты ведь обещал!.. А?..
Это было так неожиданно, что отец суеверно подумал: не прочел ли он его мысли своей особенной детской проницательностью…
Мальчик сел с ним рядом и, держа в руках какую-то игрушку, выжидающе заглядывал ему в лицо…
— Скажешь, а, папа-а?
Отец ласково смотрел на сына и мешкал ответом. Он знал, что именно теперь-то и надо удовлетворить любопытство ребенка, когда он весь напряженное внимание… Но зато теперь-то и надо сказать так, чтобы потом не пришлось раскаиваться… Кроме того, надо было излагать все в форме занятной красивой сказки…
— Ну, вот слушай… — начал отец, вдруг осененный только одним отрывком большой божественной картины… — Итак, значит, Боженька устроил все: и солнышко зажег, и звездочки по небу как серебряные зернышки рассеял, и землю убрал растениями… И нас, людей, сотворил… И сделал он людей главными квартирантами на земле, а все остальное — и птичек, и зверушек, и бабочек, и цветы — все это для того, чтобы человеку веселее было жить на земле. Понял?..
— Ага… Чтобы веселее было?
— Ну, да… Но люди этого не поняли… Они подумали, что бог все создал для того, чтобы… Но тут отец спохватился и, чтобы не возбудить в ребенке враждебного чувства к людям, изменил последнюю фразу, прервав ее: — Ты слушаешь?..
— Ага!..
— Ну, так вот… Людям всего, что для них создал Бог, оказалось мало…
— Почему? — спросил мальчик.
— А потому, что они не поняли Бога… Надо понять Бога, надо с самого раннего детства научиться понять Его творения!.. — не столько ребенку, сколько уже самому себе говорил отец, впервые чувствуя, что в беседе с ребенком невольно и сам взрослый постигает истину. — Потому, милый, люди не поняли Бога, что стали сердитыми… А сердитых Боженька не любит… — но опять спохватился отец, что не так говорит, и опять мелькнуло у него:
‘Как много надо учиться у детей, прежде чем учить их! — и продолжал:
— А когда люди стали сердитыми, не все, конечно, но многие, то они не стали любить и птичек, и цветов, и зверушек, и даже самих себя, людей, братьев своих не стали любить… И стало им нехорошо жить на земле… Земли много, а им тесно. У другого есть и дом, и хлеба много, и богатства разного, а ему все мало…
— А почему? — опять допытывался сын.
— Да все потому же, что люди не поняли Боженьку… Если бы они поняли Его, они бы были добрыми, и им было бы легко жить и без богатства… — Но здесь отец опять подумал, что подробное толкование, пожалуй, преждевременно, и продолжал: — И вот стало людям тяжело жить на земле… Ссорится они стали, обижать друг друга… А Боженьке и стало их жалко, неразумных.
— Жалко?..
— Да, потому что, видишь ли, Он добрый, Боженька-то… Ну, вот, Он призвал к себе самого доброго и хорошего ангела… Знаешь, ангелы с крылышками, у тебя в книжечке на картинке есть!..
— Ага!.. Которые с небушка слетают!..
— Да, да… Вот Боженька призвал его, назвал его сыном своим и говорит ему:
— Полетай, сын мой, на землю к людям, снеси им любовь мою — у них так мало ее осталось… Помоги людям понять мою правду. Забыли они ее, и тяжело им жить стало!.. -Отец уже совсем нарисовал себе картину своей сказки и только боялся увлечься и быть непонятым… — А сын-то Божий, ангел-то этот, был тихий, добрый и послушный…
— Хорошо, говорит, Отец мой, я полечу на землю, только Ты научи меня, как мне поступить, чтобы поняли меня люди и поверили мне, что я посланник твой!.. А Боженька и говорит ему: Ты, говорит, сын Мой, должен сделаться простым человеком и все, что терпят люди, перетерпеть сам… И когда ты все перенесешь, перетерпишь сам и все-таки не станешь сердитым, тогда тебе люди поверят, что ты принес им любовь и правду Мою…
Мальчик, не шелохнувшись, уперся округленными большими глазами в одну точку темнеющей комнаты и напряженно слушал.
— Вот и полетел ангел, сын Божий, на землю… Долго он летал над нею и не находил места, где бы он мог принять образ человеческий… Летал он над городами, летал над царскими дворцами, но нигде не находил такой семьи, где мог бы появиться маленьким ребеночком…
— Вот летит он над тихой пустынной равниной, где только лошадки да овцы пасутся, и видит странника со странницей, которые едут на ослике по дороге. Оба бедные и такие кроткие да тихие… Пошел дождь, гроза и ветер, и странники укрылись в пещере, а сын Божий невидимо влетел за ними… И вот тут-то он сделался маленьким мальчиком, таким светлым и чистым, что от него яркие лучи исходили. Странница взяла его на руки и назвала своим сыном Иисусом Христом…
— Вот как Иисус Христос пришел к людям, чтобы научить их быть добрыми. Ну, а о том, как Он жил на земле и как учил людей любить друг дружку, я расскажу тебе в другой раз… Хорошо?
Мальчик молчал, пребывая все в той же неподвижной позе, и видел отец, как детской душой своей переживает он эту большую для него важную новость…
Отец не был уверен в том, насколько удачно откликнулся он на тонкое любопытство ребенка, но он верил в одно, что всякое слово, посеянное в душу ребенка, тотчас же пустит ростки как на свежей весенней ниве…
Вырастут ли, созреют ли священные плоды и сохранятся ли от пагубной непогоды и хищных птиц и зверей, — это всецело будет зависеть от умения и бережливости пахаря…
И отец с тихой любовью смотрел на сына, и в нем все росла и крепла любовь к нему, все глубже врастало в сердце тихое страдание за его безвестную будущность… И было так сладко болеть о нем и придумывать для него все новые и новые сказки, эти легкие ступени для входа на вершину лучшей, разумной и светлой жизни, эти плодоносные семена любви к человеку.