СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
K. М. СТАНЮКОВИЧА.
Томъ VII.
Картинки общественной жизни.
МОСКВА.
Типо-литографія Г. И. Простакова, Петровая, д. No 17, Савостьяновой.
1897.
На-дняхъ я получилъ отъ одного знакомаго врача-психіатра записку съ предложеніемъ постить сумасшедшій домъ.
Докторъ, между прочимъ, писалъ:
‘Вы увидите довольно интересныхъ субъектовъ, попавшихъ къ намъ, благодаря сильно развитой подражательности и невозможности приложить къ длу своихъ ides fixes, вслдствіе разницы соціальнаго положенія этихъ больныхъ съ тми ‘здоровыми’, подражаніе которымъ и привело несчастныхъ въ домъ умалишенныхъ. Вы знаете взгляды психіатровъ на заразительность помшательства. Въ наше время, когда различныя формы этой болзни, начиная отъ остраго вида бшенства и кончая тупымъ идіотизмомъ, грозятъ, повидимому, обратиться въ эпидемію,— наблюденіе надъ проявленіями безумія въ его крайней форм, можетъ служить, по моему крайнему разумнію, цннымъ и характернымъ матеріаломъ для изученія явленій общественнаго характера, такъ какъ несомннно, что характеръ помшательства находится въ непосредственной зависимости отъ даннаго общественнаго настроенія’.
‘Больные, попадающіе на попеченіе психіатровъ, собственно говоря, суть крайніе показатели того безумія, которое, дйствуя свободно и безъ наблюденія психіатровъ, часто считается непонимающими людьми не только нормальнымъ отправленіемъ человческой воли, но даже высшимъ проявленіемъ человческой мудрости. Особенно это бываетъ въ такія времена, когда эпидемическое помшательство охватываетъ цлыя группы и никто изъ охваченныхъ имъ, конечно, и не подозрваетъ, что онъ, по чести говоря, не длается квартирантомъ сумасшедшаго дома потому только, что эпидемія безумія охватываетъ такой большой раіонъ, въ которомъ меньшинство — здоровые считаются безумными, а безумные, напротивъ, здоровыми, призванными къ оздоровленію общества’…
‘Если я напомню вамъ Нерона и Поприщина — этихъ двухъ характерныхъ, безумцевъ: одного — свободно дйствовавшаго, другого — посаженнаго въ сумасшедшій домъ,— то, надюсь, достаточно иллюстрирую свою мысль о необходимости наблюдать явленія общественной жизни на душевно-больныхъ и заставлю васъ воспользоваться моимъ приглашеніемъ. Надюсь, посщеніе сумасшедшаго дома наведетъ васъ на боле здоровыя мысли, чмъ наблюденіе такъ называемыхъ ‘здоровыхъ людей’.
Нечего и говорить, что я съ удовольствіемъ принялъ предложеніе психіатра и рано на другой день халъ въ больницу душевно-больныхъ вмст съ обязательнымъ чичероне докторомъ. Вроятно отъ слишкомъ частаго общенія съ сумасшедшими, онъ и самъ, казалось мн, былъ нсколько ‘тронутъ’ со своей ide fixe о повальномъ людскомъ безуміи. Эту мысль онъ развивалъ передо мной всю дорогу, не безъ остроумія доказывая, что въ настоящее время необходиме всего позаботиться (и какъ можно скоре) постройкой сумасшедшихъ домовъ въ возможно большемъ количеств. По словамъ доктора, эти пріюты были бы самымъ подходящимъ мстомъ для очень многихъ…
Въ числ этихъ многихъ, которымъ почтенный докторъ отводилъ такое непріятное ‘мсто въ природ’ — были не только разные господа Поприщины, не освидтельствованные еще врачами, но даже и такія особы, какъ М. Н. Катковъ. Это заставило меня посовтовать спутнику быть осторожне въ своихъ психіатрическихъ парадоксахъ и напомнить слова его же письма объ эпидемическомъ безуміи…
— Роли могутъ перемниться!— прибавилъ я.
— Вы хотите сказать, что меня могутъ посадить въ сумасшедшій домъ?
— Именно.
— Эка, чмъ испугали!— со смхомъ воскликнулъ докторъ.— Да разв теперь мы живемъ не въ сумасшедшемъ дом гигантскихъ размровъ, съ тою только разницей, что не догадываемся объ этомъ, не пользуемся совтами психіатровъ и не защищены отъ проявленій безумія, какъ тамъ, куда мы съ вами демъ… Тамъ, по крайней мр, люди живутъ до извстной степени спокойнй… Право, тамъ ничмъ не хуже… Лучше даже… Тамъ нтъ этого лицемрія ‘здоровыхъ’ людей… Тамъ безуміе въ боле чистомъ вид, но за то оно и вредитъ меньше…
И неисправимый докторъ сталъ пть панегирикъ сумасшедшимъ, считая ихъ, по сравненію съ ‘здоровыми безумцами’, агнцами кротости и образцами добродтели и ума. Онъ съ большимъ одушевленіемъ развивалъ эту мысль, приводя массу примровъ, пока, наконецъ, мы не подъхали къ большому зданію на девятой верст.
Если вамъ, читатель, случалось посщать сумасшедшій домъ, вы вроятно испытывали тяжелое, гнетущее, нсколько боязливое впечатлніе, охватывающее человка, внезапно очутившагося среди душевно-больныхъ. Въ большой зал, куда мы вошли съ докторомъ, ихъ было много, одни сидли за работой, за чтеніемъ, другіе прогуливались по зал, третьи играли въ шахматы, въ домино, четвертые шумно разговаривали между собой. Съ перваго бглаго взгляда вс эти люди кажутся совершенно здоровыми, но чмъ пристальне вглядываетесь вы въ выраженіе этихъ лицъ, когда вы почувствуете на себ эти странные, то бгающіе, то неподвижно устремленные, задумчивые, тупые взгляды, вы сразу увидите нчто такое, что заставляетъ подозрвать ненормальность…
Когда я сообщилъ это первое свое впечатлніе доктору, онъ замтилъ:
— Ваше впечатлніе преувеличено, вамъ такъ кажется, потому что вы знаете, гд находитесь. Т же самыя лица, при встрч съ ними на улиц, въ департамент, въ театр, не поразили бы васъ. Разумется, я говорю о боле спокойныхъ формахъ помшательства. Впрочемъ и острыя формы легко вводятъ въ заблужденіе… И въ какое еще заблужденіе! Исторія представляетъ не мало примровъ, когда злйшія формы остраго помшательства считали нормальнымъ явленіемъ… Мало того, поклонялись ему, какъ проявленію высшей силы, и поклонялись тмъ боле, чмъ нелпе она проявлялась… И потомъ только догадывались, что имли дло съ безуміемъ, не встрчавшимъ противодйствія и не знавшимъ попеченія психіатровъ… Да вотъ хоть вчерашняя телеграмма изъ Мандалая, сообщающая, что король приказалъ умертвить свою сестру, вторую королеву, государственнаго казначея и пятьдесятъ человкъ ихъ родственниковъ. Мы видимъ въ этомъ факт — жестокость, граничающую съ безуміемъ, а въ Мандала тотъ же фактъ, пожалуй, дикарями считается проявленіемъ государственной мудрости… Вотъ и соображайте на счетъ здоровыхъ и больныхъ… Право, отличить умственно-здороваго отъ больного не такъ легко, какъ кажется… Да вотъ вамъ экзаменъ,— прибавилъ докторъ, здороваясь съ подошедшимъ къ нему господиномъ,— какъ вы думаете,— шепнулъ онъ,— сумасшедшій это или нтъ?
Я взглянулъ на блднаго высокаго господина съ необыкновенно проницательными, упорными глазами и безъ запинки тихо отвчалъ:
— Разумется.
— Ну, поздравляю васъ!— разсмялся докторъ и тутъ же познакомилъ меня съ своимъ коллегой, извстнымъ психіатромъ,— видите ли, какъ легко ошибиться,— продолжалъ мой чичероне, направляясь со мной по корридору, по бокамъ котораго были расположены комнаты… Ну, а вотъ этотъ?— указалъ онъ мн на пожилого господина, приближавшагося къ намъ на встрчу, съ портфелемъ въ рукахъ и съ такой канцелярско-казенной геморроидальной физіономіей, что я принялъ этого господина за чиновника, служащаго при больниц и, внимательно оглядвъ его, отвчалъ:
— Конечно, здоровый.
— Вотъ и ошиблись — это больной!— тихо проговорилъ докторъ и прибавилъ:— и очень интересный больной, недавно къ намъ поступившій… У него честолюбивое помшательство… Онъ воображаетъ себя государственнымъ дятелемъ, уволеннымъ по разстроенному здоровью отъ длъ… Ну, а разв похожъ онъ на сумасшедшаго съ перваго взгляда?.. А между тмъ неизлчимый!— прибавилъ докторъ… Поговорите-ка съ нимъ.
Поровнявшись съ нами, господинъ еще выше приподнялъ свою четыреугольную, коротко остриженную голову, оттопырилъ слегка нижнюю губу съ видомъ необыкновенной важности и, взглянувъ на насъ надменно, словно удивился, что мы не кланяемся.
Докторъ низко поклонился. Тогда сумасшедшій пріостановился, его лицо освтилось привтливой улыбкой. Онъ протянулъ руку доктору.
— Прошу прощенія, сегодня принять васъ не имю времени… ду съ докладомъ!..— проговорилъ онъ. При этихъ словахъ лицо его приняло выраженіе какой-то необычайно торжественной глупости.
Тутъ только я замтилъ, что подъ отворотомъ вицъ-мундира у бдняги была бумажная звзда, а на груди подъ галстухомъ болтался крестъ изъ цвтного картона…
Проговоривъ эти слова, больной искоса взглянулъ на меня.
— Позвольте представить вашему превосходительству,— началъ докторъ.— Моего хорошаго знакомаго…
— Въ какомъ вдомств изволите служить?
— Я нигд не служу, ваше превосходительство.
— Гмъ… Нигд не служите… Быть можетъ, по выборамъ?
— Нтъ, ваше превосходительство!
— Чмъ же изволите заниматься?
Я имлъ неосторожность упомянуть о род моихъ занятій, и нужно было видть какая презрительная гримаса искривила лицо безумнаго въ первое мгновеніе… Онъ брезгливо отступилъ шагъ назадъ, словно бы я сказалъ, что занимаюсь поддлкой кредитныхъ билетовъ или хищеніемъ въ таможенномъ вдомств.
— Очень жаль, очень жаль, молодой человкъ,— строго проговорилъ онъ,— что вы занимаетесь такимъ дломъ. Ибо, что такое наша литература, какъ не сплошной пашквиль, какъ не главный виновникъ всеобщаго поврежденія нравовъ? Апостолъ Павелъ сказалъ: ‘Только станетъ смеркаться немножко, буду ждать, не вздрогнетъ ли звонокъ’… Что означаютъ сіи слова апостола?.. Какой звонокъ?! Очевидно, электрическій звонъ дьявола… Не стану, сударь, входить въ подробности, но замчу, что литература наша есть звонъ срама и позора Россіи… Одна только и есть литература: ‘Московскія Вдомости’ да рукописныя поэмы Баркова, которыя счастливо выдляются отъ остальной. А прочая?.. Нечего сказать, нашли занятіе! Пре-вос-ход-ное! Бла-го-род-ное! Отчего не служите? Въ подозрніи?
И, не дожидаясь отвта, продолжалъ:
— Необходимо служить, если хотите приносить пользу отечеству, получить Станислава въ петлицу и не быть въ постоянной готовности къ совершенію кругосвтнаго плаванія! Буде вы усердны, исполнительны и достаточно проницательны для надлежащаго пониманія распоряженій начальства, то я могъ бы съ своей стороны рекомендовать васъ, сударь. Васъ употребили бы на пользу отечества. Со временемъ вы могли бы…
Вдругъ онъ оборвалъ свою безумную рчь, отступилъ шага два назадъ, оснилъ себя крестомъ и проговорилъ:
— Дайте срокъ, братіе… Дайте срокъ, братіе… Я все это съ помощью угодниковъ прикончу… Тяжела борьба, но вспомните архистратига Михаила, побдившаго змія. Тяжкое бремя подъялъ я на свои рамена, но тмъ боле будетъ чести титулярному совтнику, въ званіи легата св. Мееодія, Авессалому Просвирн, когда онъ безшумно раздавитъ чудовищную-гидру неврія, хищенія и общаго нравовъ растлнія. Я говорилъ тамъ на засданіи — презрительно указалъ онъ на комнату напротивъ, черезъ полуотворенную дверь которой я увидалъ ванную и нсколькихъ служителей сумасшедшаго дома,— я говорилъ имъ, но воотще, свтъ истины не прошибъ эти плшивые лбы, и вліяніе уфимской прельстительницы Иродіады слишкомъ проникло все сладострастное естество этихъ мужей совта, господъ сенаторовъ, на прямой обязанности которыхъ лежитъ пріуготовленіе ваннъ и душей обывателямъ… Они съ нигилистическимъ невріемъ лишь поматывали своими главами, занятыми помыслами о лсахъ, угодіяхъ и тому подобныхъ плотскихъ похотяхъ, и отвергли мой меморандумъ большинствомъ двухъ голосовъ противъ пятнадцати… Но я упоренъ, какъ истинный семинаристъ, прошедшій сквозь чистилище философіи и гомилетики… Я не отступлю, пока не расточатся ‘врази Его’.
Безумный говорилъ съ яростнымъ одушевленіемъ. Яркая краска покрыла его желтыя мертвенныя щеки, расширенныя ноздри вздрагивали, глаза блестли. Мой пріятель докторъ все время внимательно наблюдалъ за нимъ, не спуская съ него глазъ…
Такъ прошло нсколько минутъ. Казалось, больной нсколько успокоился…
— Чувствуете ли вы въ себ присутствіе благодати?— вдругъ неожиданно спросилъ онъ, вынимая изъ портфеля большой листъ бумаги, исписанный крупнымъ, канцелярскимъ почеркомъ.
— Чувствуемъ, ваше превосходительство…
— Такъ взгляните на это откровеніе, благодаря коему гидра исчезнемъ, какъ дьявольское нахожденіе…
Онъ развернулъ листъ и подалъ его мн. Въ начал листа было крупными буквами изображено:
ПРОЖЕКТОРІУМЪ
или
Мысли о состояніи Россіи
въ связи
СЪ ПРЕЕМСТВЕННОСТЬЮ ДУХА ПРЕЖНИХЪ ПРАВИТЕЛЕЙ.
(Отъ Гостомысла до титулярнаго совтника Просвирни включительно}.
Въ вид эпиграфовъ были слдующія цитаты:
‘Искони б титулярный совтникъ пребывалъ на Руси’.
(Несторъ).
‘Того ради, чтобы государство было внутр своемъ тихо и спокойно, необходимо, чтобы подданные паки и паки трепетали, чтили Бога и заповдь Его и поставленныхъ Божественнымъ Промысломъ исправниковъ и становыхъ. Инако можетъ приключиться государству великое смятеніе, какъ о томъ свидтельствуетъ пророчество апостола Павла: ‘Только станетъ смеркаться немножко’.
(Изъ рчи титулярнаго совтника и легата Авессалома Просвирни, произнесенной въ честь надворной совтницы Маріи Магдалиновой въ 5 улиц на Пескахъ).
‘Экономическое ношеніе подметокъ и сбереженіе подкладки отъ излишняго и пагубнаго оной тренія — суть основанія богатства народовъ’.
(Адамъ Смитъ).
‘Дерзни и дастся Тя’.
(Филозофъ XVI столтія Козьма Прутковъ).
— Двояко разсудить надлежитъ: предстоитъ ли умовъ потемнніе или оныхъ просвтлніе,— сказалъ штабъ-ротмистръ Лоринъ.
— Все сіе зависитъ отъ возвеличенія компетенціи градоначальниковъ!— отвтствовалъ градоначальникъ, въ основательную задумчивость впадая, но безъ бифуркаціи ума.
(Графъ Валуевъ).
Вслдъ за эпиграфами былъ нарисованъ довольно приличныхъ размровъ дьяволъ, очевидно, однимъ изъ художниковъ, пребывающихъ, какъ и авторъ ‘прожекторіума’, въ дом умалишенныхъ. Я длаю такое предположеніе на томъ основаніи, что дьяволъ на лист изображенъ былъ въ образ женщины, но въ генеральскомъ мундир, въ орденахъ и съ лентой,— съ рогами, хвостомъ и руками, въ вид заостренныхъ вилъ, въ одной рук у дьявола изъ-подъ полы высовывалось большихъ размровъ блюдо съ крошечной ‘севрюжкой’ подъ хрномъ, на кромк этого блюда прыгали маленькіе чертенята, а одинъ изъ нихъ, колнопреклоненный, протягивалъ ручку къ дьяволу съ адресомъ, на которомъ было написано: ‘Се свтъ идетъ съ Востока!’ Физіономія этого колнопреклоненнаго дьяволенка удивительно напоминала лицо г. Суворина. Что же касается до физіономіи самого дьявола, то оно, очевидно, имло типичный характеръ лицъ восточныхъ человковъ: курчавые волосы, носъ крючкомъ и низкій лобъ, необыкновенно коварная улыбка играла на устахъ этого произведенія сумасшедшей фантазіи.
Внизу была слдующая надпись:
‘Прельстительный Антихристъ, явившійся въ святую Русь согласно пророчествамъ’.
Подъ этой надписью было изображено:
‘Въ 4525 годъ отъ Рождества Христова погибнетъ отъ рукъ титулярнаго совтника Просвирни и иныхъ совтниковъ’.
Дале карандашемъ были приписанныя слдующія строки: ‘Семнадцать тысячъ содержанія, казенная квартира съ отопленіемъ и освщеніемъ, дача безмездно и содйствовательная купля участка въ стран папистовъ… Полагаю и экономно и прилично… Справка: Прежде за услуги брали не въ примръ дороже. Такъ, аглицкій министръ Кексъ за прожекторіумъ былъ награжденъ званіемъ баронета и пенсіей въ 2,500 фунтовъ пожизненно’.
Мы не успли еще налюбоваться вдоволь этимъ рисункомъ и подписями, какъ больной взялъ отъ насъ свой ‘Прожекторіумъ’ и тихимъ, шипящимъ голосомъ началъ читать вслухъ слдуемый непосредственно за изображеніемъ дьявола текстъ.
Я списалъ впослдствіи этотъ документъ. Вотъ онъ въ буквальной точности:
Для благоденствія и полнаго счастія всякой имперіи надлежитъ:
1) Обязать всхъ жителей имперіи трепетать непрерывно, для чего исправникамъ не щадить живота своего, а жителямъ содйствовать исправникамъ.
2) Для поднятія духа, утеряннаго со времени водворенія дьявола, назначить читать на площадяхъ въ извстные дни, по соглашенію съ подлежащими министрами, ‘Московскія Вдомости’.
3) Всмъ жителямъ остричь волосы подъ гребенку, но бороды запустить. Въ публичныхъ мстахъ быть въ полной парадной форм, т. е. вовсе безъ костюма, дабы наблюдать невинность другъ друга относительно измны.
4) Въ вид временной мры, на двадцать лтъ, изданіе газетъ и журналовъ воспретить, за исключеніемъ ‘Московскихъ Вдомостей’, распространеніе коихъ возложить на подлежащія вдомства.
5) Усилить потенцію градоначальниковъ, исправниковъ и становыхъ, причемъ присвоить наименованія: первымъ — воеводъ, вторымъ — рындъ и третьимъ — опричниковъ, памятованія ради доброй старины.
6) Для непосредственнаго сообщенія съ добрымъ нашимъ народомъ еженедльно вывозить изъ каждой губерніи по три пары добронравныхъ мужиковъ. По сведеніи ихъ въ бани и по пригонк имъ приличныхъ кафтановъ представлять ихъ, при частныхъ приставахъ начальствующимъ лицамъ, на конецъ узнанія ихъ нуждъ, буде нужды эти заслуживаютъ, уваженія. Расходы по сему предмету возложить на земства.
7) Вс иностранныя слова женскаго рода изъ употребленія изъять и по воскреснымъ днямъ предавать ихъ анафем.
Для ускоренія правосудія сократить сроки длопроизводства до 24 часовъ.
9) Выздъ за-границу воспретить.
10) Всмъ носить русское платье и мазать по воскреснымъ днямъ волосы деревяннымъ масломъ. Студентамъ и студенткамъ носить особаго покроя хламиды и позже девяти часовъ изъ квартиръ не отлучаться.
11) Въ видахъ искорененія хищенія и водворенія бережливости, воспретить ношеніе шелковъ, парчи, бархата и дорого стоющихъ суконъ. Преимущественно обратить вниманіе на подкладку платьевъ. Оныя длать изъ сермяжной ткани и въ крайнихъ случаяхъ изъ ластика или стамеда.
12) По субботамъ ходить въ баню и непремнно париться. Наблюденіе за симъ поручить свдущимъ людямъ по окончаніи ими своихъ занятій.
13) ‘Севрюжины съ хрномъ’ не сть никому. Всю изловленную севрюгу отправлять за крпкимъ карауломъ на иноврческую границу.
14) Всхъ иноврныхъ жителей Имперіи въ 24 часа обратить въ православіе. Несогласныхъ — высылать за предлы имперіи.
15) Университеты закрыть. Свободную отъ службы интеллигенцію употребить на колонизацію Мурманскаго берега, Сахалина и Якутской области, съ воспособленіемъ отъ правительства.
16) Для огражденія землевладльцевъ съ одной стороны и для поднятія матеріальнаго благосостоянія сельскаго населенія съ другой, а ровно для изысканія способовъ уменьшенія податей безъ ослабленія, однако же, государственныхъ доходовъ — образовать комиссію подъ предводительствомъ героя романа графа Валуева, штабъ-ротмистра Лорина. Сей достойный офицеръ и герой новаго романа устроитъ все къ наилучшему благополучію.
17) За неисполненіе, осмяніе или неодобреніе всего вышеизложеннаго, виновныхъ заточать въ сумасшедшіе дома, предварительно наказавъ розгами безъ различія сословій, для пріученія жителей къ мысли о равенств всхъ передъ властью.
18) Все сіе врно, ибо продиктовано титулярному совтнику Авессалому Просвирн непосредственно съ того свта блаженныя памяти Каракаллой, извстнымъ спиритомъ и государственнымъ мужемъ. Посему было бы недостойнымъ сомнваться, что лица, желающія внять симъ благомудреннымъ представленіямъ,— могутъ быть спокойны за благоденствіе любезнаго отечества. Правда водворится, зло исчезнетъ, хищеніе прекратится и единеніе съ народомъ свершится безъ недоразумній.
Когда безумный кончилъ, то пристально посмотрлъ на насъ и произнесъ:
— Нравится?
— Очень, ваше превосходительство…
— Я не сомнвался въ томъ господа…
И съ этими словами бдняга величественно кивнулъ намъ головой и пошелъ дале, увряя, что онъ куда-то торопится. Мы видли, какъ онъ вошелъ въ общую залу и, кивая по сторонамъ съ видомъ скромнаго величія, пробрался въ уголъ, гд на диван, задумчивый и одинокій, сидлъ одинъ изъ старыхъ обитателей сумасшедшаго дома, считавшій себя, какъ пояснилъ докторъ, королемъ Сандвичевыхъ острововъ.
— Какъ попалъ сюда безумецъ, только что читавшій свой прожекторіумъ? Кто онъ?— спросилъ я доктора.
— Изъ чиновниковъ, титулярный совтникъ Просвирня, служилъ гд-то помощникомъ столоначальника, но, какъ видите, страдалъ честолюбіемъ… Оно-то и привело его въ сумасшедшій домъ. Изъ разспросовъ близкихъ къ нему людей я узналъ, что онъ давно тянулъ лямку, былъ усерднымъ, исполнительнымъ чиновникомъ, способностями не отличался, напротивъ, былъ даже туповатъ… Характеръ у него, по словамъ знавшихъ его людей, былъ всегда подозрительный, скрытный, онъ чуждался людей и постоянно подозрвалъ, что противъ него интригуютъ… До послдняго времени никто не замчалъ въ немъ душевной болзни, по когда его назначили архиваріусомъ, онъ однажды явился на службу и при всемъ собраніи сталъ читать проповдь на текстъ извстной псенки: ‘Только станетъ смеркаться немножко’, увряя, что это слова Апостола Павла… Кром того, онъ во чтобы то ни стало хотлъ спасти Россію и, вообразивъ себя однимъ изъ спасателей, сталъ сочинять проекты и представлять ихъ разнымъ лицамъ. На бду одинъ изъ его проектовъ была, напечатанъ въ ‘Моск. Вд.’, тогда онъ окончательно свихнулся… На этомъ больномъ тоже сказалось вліяніе подражательности.
— Какая форма его сумашествія?
— Безнадежный идіотизмъ!
— И нтъ надежды, что онъ поправится?
— Едва ли.— Теперь я васъ поведу къ другому, тоже интересному больному, на которомъ подражательность проявляется въ еще боле рзкой форм… Этотъ больной, человкъ еще молодой, веселый сангвиникъ и величайшій эгоистъ, доставленъ къ намъ недавно… Онъ воображаетъ себя Бонапартомъ.
— Вроятно, изъ военныхъ?
— Да… Бывшій юнкеръ. Говорятъ, очень способный былъ молодой человкъ, но подите — свихнулся совсмъ!— прибавилъ докторъ, подводя меня къ дверямъ запертой комнаты.
— Разв у него опасная форма сумашествія, что его запираютъ?— спросилъ я.
— Нтъ, не опасная, по временамъ, правда, съ нимъ бываютъ припадки бшенства, но это случается рдко… Держимъ мы его взаперти только по утрамъ, когда онъ занимается своими военными длами… Иначе — если пустить его въ общую залу — вс больные, пожалуй, стали бы подражать ему… Нкоторыя формы вдь заразительны. Впрочемъ, онъ не одинъ… При немъ есть двое больныхъ, страдающихъ также, какъ и ‘Бонапартъ’, маніей славы…
Съ этими словами докторъ повернулъ въ замк неслышно ключъ, мы тихо вошли въ большую, свтлую комнату и остановились у дверей…
Я увидалъ трехъ молодыхъ людей въ больничныхъ халатахъ, съ самымъ серьезнымъ видомъ галопирующихъ въ большой комнат. Впереди скакалъ, склонивъ чуть-чуть на бокъ голову, тотъ самый юнкеръ, который считалъ себя ‘Бонапартомъ’, а нсколько поодаль двое другихъ умалишенныхъ. Они такъ были заняты своими военными упражненіями, что не обратили ни малйшаго вниманія на наше присутствіе и продолжали скакать, длая разныя построенія и эволюціи по команд своего ‘генерала’, высокаго, стройнаго, черняваго мужчины въ блоснжномъ фланелевомъ халат, поверхъ котораго болталась маленькая игрушечная сабля. Грудь его блестла множествомъ разноцвтныхъ звздъ и крестовъ, сдланныхъ изъ фольги и цвтной бумаги, на голов былъ надтъ, нсколько на бекрень, блый колпакъ, украшенный разноцвтными перьями. Двое другихъ были въ срыхъ халатахъ и въ блыхъ колпакахъ, но безъ перьевъ, одинъ — красивый молодой человкъ, другой — приземистый, коренастый брюнетъ.
Я съ чувствомъ сожалнія смотрлъ на этихъ взрослыхъ людей, занимавшихся съ такой невозмутимой серьезностью дтской забавой. Потъ лилъ градомъ съ ихъ лицъ, а они всетаки продолжали скакать, перемняя по команд ‘генерала’ аллюры.
— Это они длаютъ военную прогулку. ‘Генералъ’ каждое утро донимаетъ ихъ, но мы не препятствуемъ, моціонъ очень полезенъ для больныхъ,— объяснилъ мн докторъ, замтивъ изумленіе на моемъ лиц.
Наконецъ, раздалась команда ‘стой’. ‘Генералъ’ сдлалъ видъ, что слзаетъ съ лошади, то же движеніе повторили и остальные.
— Господа!— началъ онъ, обращаясь къ своимъ подчиненнымъ, на сегодня довольно. Я усталъ… Теперь присядьте и слушайте, что скажетъ вамъ генералъ Бонапартъ.
Вс сли на полу.
— Ну да… Они мн не врятъ… Думаютъ, что я юнкеръ. (Онъ засмялся). Они и не подозрваютъ, что я бжалъ съ острова св. Елены и инкогнито поступилъ на службу… Но теперь, кажется, прозрли и пригласили меня сюда командовать арміей… Безъ меня не обойдутся… Я всми своими войнами доказалъ имъ, каковъ я… Еслибъ не каналья Блюхеръ, то союзники и до сихъ поръ ловили бы меня, пока сами бы не перегрызлись… Какъ вы думаете, есть ли еще другой такой полководецъ?.. Положимъ, говорятъ про Рябчикова, будто онъ Бонапартъ… Что жъ, я не спорю… Онъ способный…
— Генералъ… Это клевета… Рябчиковъ, такъ сказать, исполнитель… У него нтъ военнаго генія… Онъ познаетъ солдата, какъ вы, генералъ,— проговорилъ одинъ изъ собесдниковъ.
— Ты думаешь? И съ этими словами генералъ ущипнулъ за ухо собесдника и продолжалъ:— Да, я знаю солдата… Русскіе солдаты превосходные солдаты, не хуже моихъ, которыхъ я водилъ къ побдамъ подъ Аустерлицемъ, Маренго, Бородинымъ… Они не жалютъ своего мяса, не то, что эти торгаши-англичане… И съ ними легко ладить… Право, это не такая трудная вещь, господа, какъ думаютъ, быть великимъ генераломъ… Надо только врать какъ сивый меренъ, не жалть пушечнаго мяса и не бояться огня… Я, видите, говорю откровенно… Мои записки, писанныя на св. Елен, не совсмъ врны!… Ихъ сочинилъ мой другъ Немировичъ-Данченко… Онъ состоялъ тогда при мн и писалъ корреспонденціи въ ‘Новое Бремя’… Ну, разумется, не обошлось безъ преувеличеній…
‘Генералъ’ остановился на минуту, фамиліарно потрепалъ по животу коренастаго брюнета и продолжалъ:
— А скучно безъ дла?
— Скучно, генералъ.
— Хочешь въ полковники?.. Ха-ха-ха… Не унывай, война будетъ… Я устрою войну… Россіи война необходима. Она очиститъ атмосферу, отвлечетъ отъ внутреннихъ вопросовъ и подниметъ народный духъ… Съ кмъ воевать — все равно, хотя бы пришлось воевать со своими же гражданами… Солдату разсуждать не приходится. По секрету скажу вамъ, что сегодня же ночью я объявлю войну… Очень ужъ меня безпокоитъ этотъ бестія докторъ, который ежедневно надодаетъ мн вопросами о здоровь… Положимъ, онъ мой домашній докторъ, но все-таки походитъ на нмца… Вы, господа, смотрите не проболтайтесь, а я имю планъ, превосходный планъ, аттаки крпости, въ которой мы находимся… Зачмъ эта скотина-докторъ не пускаетъ меня въ Европу, гд собирается такъ много публики и гд я произвожу такой эффектъ?..
— Это онъ Европой называетъ общую залу!— шепнулъ мн докторъ.
— Но мы обойдемъ эту каналью… Сегодня же ночью мы сдлаемъ нападеніе… Ночныя аттаки съ такимъ непріятелемъ — вещь очень хорошая. Суворовъ ихъ практиковалъ и всегда успшно… Наконецъ, племянникъ мой Наполеонъ III и тотъ — ужъ на что военная бездарность — 2 декабря съ успхомъ воспользовался ночной аттакой противъ Франціи. Нашъ отрядъ раздлится на три части… Вамъ, маіоръ — обратился онъ къ коренастому брюнету — я вручаю честь быть начальникомъ авангарда, вамъ, поручикъ, предоставляется поддержать маіора, а самъ я буду везд на сромъ кон… Когда сторожа заснутъ, вы нападете на гарнизонъ и… и никому нтъ пощады… Что же касается до этого черномазаго доктора, то его я отдаю вамъ, г. маіоръ… Можете съ нимъ длать что угодно: посадить его на колъ или вздернуть на перекладину, ad libitum!
Генералъ вдругъ повернулся въ нашу сторону и замтилъ насъ. Мы съ докторомъ приблизились къ нему. Казалось, онъ уже забылъ свою ненависть къ доктору или, быть можетъ, съ лукавствомъ, свойственнымъ сумасшедшимъ, скрылъ ее. По крайней мр, онъ принялъ обоихъ насъ совсмъ запросто, ласково и радушно, протянулъ намъ свою блую, изящную, маленькую руку и пригласилъ садиться.
— А мы тутъ военной прогулкой занимались!— проговорилъ простодушно генералъ, снимая блый колпакъ и опускаясь въ кресло у письменнаго стола.
Пока генералъ бесдовалъ съ докторомъ, я внимательно разглядывалъ больного. Это былъ, какъ я сказалъ, видный, стройный мужчина, но вблизи онъ казался совсмъ не такимъ интереснымъ, какимъ казался издали. Рыхлое, обрюзглое лицо, окаймленное бородой, хоть и освщалось добродушной улыбкой, но въ ней просвчивало что-то рзкое, наглое. Особенно эта наглость сказывалась въ большихъ свтлыхъ, неподвижныхъ глазахъ, казавшихся скоре стеклянными, чмъ живыми… Онъ говорилъ съ докторомъ довольно здраво о своемъ здоровь, только нервныя подергиванія угловъ губъ и странное вращеніе зрачковъ свидтельствовали о его душевномъ разстройств…
Письменный столъ былъ заваленъ всевозможными планами, картами и моделями крпостей… Тутъ же рядомъ, на тарелк, лежали маленькія фигурки изъ тста, изображавшія нмецкихъ солдатъ, одна изъ нихъ — изображала Мольтке, какъ его рисуютъ на портретахъ. На маленькомъ столик, около кресла, лежало нсколько французскихъ романовъ: одинъ томикъ былъ раскрытъ на разсказ: ‘Maison Tellier’…
Онъ поинтересовался узнать, кто я такой. Докторъ назвалъ меня, прибавивъ, что я пописываю, и что я большой его поклонникъ и давно желаю познакомиться съ знаменитымъ полководцемъ.
Тогда больной съ особенною любезностью еще разъ пожалъ мн руку, сказалъ, что онъ очень уважаетъ писателей и спросилъ:
— Вы корресподентъ?
— Да, генералъ!
— Въ нашей газет?
— Какую газету вы такъ называете, генералъ?
— Какую? Разумется, одну, превосходнйшую, мой другъ… Впрочемъ, спохватился онъ съ свтской любезностью,— вы извините пристрастіе солдата… И вс газеты читаю съ удовольствіемъ, но ‘Чижикъ’ съ особеннымъ… Въ немъ есть какая-то свжесть, откровенность… Она пахнетъ русскимъ духомъ…
Затмъ онъ предложилъ мн приссть и сказалъ:— Вы, быть можетъ, постили меня съ намреніемъ узнать, что я думаю о положеніи длъ въ Европ?
— Если вы соблаговолите сообщить мн ваши мысли, я буду очень радъ…
— Съ удовольствіемъ. Я хоть не привыкъ говорить длинныхъ рчей, но во всякомъ случа моя солдатская рчь будетъ искренна… Вотъ только докторъ мн не вритъ и не пускаетъ въ Европу!— пожаловался больной, подмигивая на доктора… Онъ поклонникъ ‘Голоса’ — боится политическихъ осложненій и думаетъ, что я не могу поддть нмцевъ, которые мн столько гадили въ 15 году… Особенно этотъ Блюхеръ… Онъ, этотъ милйшій докторъ, привыкъ обращаться съ сумасшедшими и самъ, кажется, немножко того… незамчаете ли вы?— прибавилъ онъ тихо.
Въ это время коренастый ‘маіоръ’ тихо подкрадывался сзади къ доктору, я со страхомъ глядлъ, что будетъ, но докторъ сидлъ совершенно спокойно, и когда ‘маіоръ’ уже былъ совсмъ близко, онъ вдругъ повернулся къ нему и пристально сталъ смотрть на маіора. Маіоръ остановился, какъ вкопаный на мст…
— Ваше превосходительство!— обратился докторъ къ генералу,— вы бы попросили вашихъ ординарцевъ удалиться… Корреспондентъ хотлъ бы говорить съ вами безъ свидтелей
— Гайда!— крикнулъ генералъ, и ординарцы ушли.
Тогда ‘генералъ’ всталъ, прошелся нсколько разъ по комнат, бодрой, молодцоватой походкой приблизился ко мн и, взявъ фамильярно меня за пуговицу, проговорилъ:
— Такъ слушайте же… я вамъ скажу, г. корреспондентъ…. Борьба неизбжна!
— Между кмъ…
— Между мной и нмцами! Она даже близка!..
— Неужели?..— проговорилъ я.
— Я обязанъ ихъ наказать, припомнить имъ вс каверзы,— многозначительно сказалъ больной,— правда — это будетъ кровопролитная, страшная борьба, но, разумется, въ конц концовъ я уничтожу нмца, если докторъ выпуститъ меня отсюда и назначитъ главнокомандующимъ… И мн не нужно милліонной арміи, мн нужно всего пятьсотъ тысячъ!.. Изъ нихъ четыреста пятьдесятъ тысячъ падутъ на пол чести, а съ пятьюдесятью мы войдемъ въ Берлинъ… Въ Берлин нмки не дурны, г. корреспондентъ, право, не дурны, хоть о нихъ и составилось дурное мнніе…
— Но разв вы не опасаетесь Мольтке?..
— Мольтке!?.. Ха-ха-ха!.. И вы боитесь его по старой рутин… Ужъ не нмецъ ли вы? Да знаете ли, что я сдлаю съ Мольтке… А вотъ вашъ Мольтке!..
Съ этими словами онъ взялъ съ тарелки фигурку изъ тста, изображающую стараго Мольтке, и преспокойно сълъ ее.
— Гд теперь Мольтке? Что осталось отъ Мольтке?
И съ напускной солдатской безцеремонностью онъ боле подробно, но не совсмъ удобно для передачи въ печати, объяснилъ, что останется отъ Мольтке.
— Повторяю, это будетъ самая популярная война… Я возьму Берлинъ, затмъ Вну и освобожу всхъ славянъ, какъ общалъ Императору Александру I…
— А со славянскими землями что сдлаете?
— Дамъ имъ князей и заставлю везд отмнить дурацкую форму правленія, какъ отмнилъ у себя во Франціи. Вотъ задача храбраго народа въ Европ… Когда прикончу съ нмцами, тогда можно приняться за итальянцевъ,— воспламенился генералъ и въ его глазахъ заблисталъ огонекъ.
Докторъ мн подмигнулъ. Я началъ откланиваться.
— Приходите завтра ко мн!..— приглашалъ генералъ.— Приходите, но только безъ доктора… Я еще не то вамъ скажу и возьму васъ на войну моимъ корреспондентомъ… Хотите? Вы будете описывать мои побды и врать сколько угодно… Чтожъ вы молчите?.. Чтожъ вы не привтствуете Бонапарта? Вотъ такъ!
И бдный сумасшедшій вдругъ вскочилъ на столъ и, размахивая игрушечной саблей, закричалъ:
— Да здравствуетъ великій брандахлыстъ Бонапартъ Бонапартовичъ! Уррра!..
— Уйдемте!— шепнулъ мн докторъ.— Съ нимъ можетъ случиться припадокъ бшенства, и онъ надлаетъ бды…
— Что жъ не кричите? Ужъ не вы ли засадили меня на островъ Елены?
Глаза его налились кровью… Онъ хотлъ броситься къ намъ, но мы поспшно вышли — и докторъ заперъ двери на ключъ…
— Несчастный!— проговорилъ я.— Есть надежда на выздоровленіе?.
— Сомнительная…
— Теперь взглянемъ, какъ выражена на душевно-больномъ заразительность страха, а затмъ посмотримъ одного бшенаго прокурора, требующаго для спасенія Россіи по тысячи головъ ежедневно…
— Не довольно ли на сегодняшній разъ, докторъ?.. Ужасно тяжкое впечатлніе производятъ эти душевно-больные…
— Ну, какъ хотите… Прізжайте завтра и мы будемъ продолжать наши наблюденія…
Въ это время, съ раздирающимъ душу крикомъ, изъ комнаты выбжала старуха со сбитыми волосами, въ небрежно накинутомъ халат. Приблизившись къ доктору, она бросилась передъ нимъ на колни… Въ ея глазахъ стояла такая дикая скорбь, что я отвернулся…
— Г. докторъ, г. докторъ! Ради всего святого допустите къ прокурору… Я вчера у него была, и онъ обнадежилъ меня…
Докторъ поднялъ ее и сталъ ее успокаивать тихимъ, кроткимъ голосомъ… Она присмирла и слушала, казалось, внимательно то, что говорилъ ей докторъ… Но вдругъ изъ ея глазъ полились слезы, тихія слезы, она недоврчиво покачала головой и произнесла:
— Напрасно вы утшаете… Пустите меня къ прокурору… Вдь есть же у него что-нибудь человческое?.. Я говорила ему, что она не такъ виновата, какъ онъ увряетъ… Ну, положимъ, виновата, если хотите, но нельзя же… Пустите меня… Онъ, быть можетъ, тронется горемъ матери… Ну пусть меня возьметъ… Я старуха, а она… Вдь ей всего шестнадцать лтъ…
И бдная безумная опять грохнулась на колни…
Пришли сидлки и увели ее…
— Тоже недавно привезли… Острое помшательство… Она воображаетъ, что ея дочь сидитъ въ тюрьм.
— А гд же дочь?..
— Гд-то въ провинціи… Я приносилъ ей письмо отъ дочери, но старуха не вритъ и все просится къ сумасшедшему, который называетъ себя прокуроромъ…
Я сталъ прощаться съ докторомъ и, между прочимъ, замтилъ ему:
— Какъ вы выносите такую жизнь среди сумасшедшихъ?
Онъ усмхнулся и отвтилъ:
— Я бы могъ спросить васъ, какъ вы выносите жизнь, среди вашихъ здоровыхъ!..
Я ухалъ разстроенный…
Прочитали? Поделиться с друзьями:
