Н. А. ЛЕЙКИНЪ.
ШУТЫ ГОРОХОВЫЕ
КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2,
1879.
ВЪ СОЧЕЛЬНИКЪ.
ВЪ СОЧЕЛЬНИКЪ.
В Сочельник, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Купецъ Варсонфій Кузьмичъ Огнихинъ былъ хорошій семьянинъ, торговалъ старымъ желзомъ на Апраксиномъ, имлъ взрослаго сына ‘совраса’, по воскресеньямъ за ранней обдней плъ съ дьячками на клирос, съ женою дрался рдко и имлъ лишь одну слабость: по временамъ запивалъ. Запитіе это, по увренію супруги его, Степаниды Захаровны, совершалась, однако, не въ обыкновенные дни, а въ ‘непоказанные’, когда именно слдовало-бы быть трезвымъ. Обстоятельство это она приписывала никому иному, какъ чорту и его кознямъ. Настанетъ, напримръ, сочельникъ, люди сухояденіемъ пробавляются, а онъ пьянъ, начнетъ говть, перестанетъ даже чай пить съ сахаромъ и вдругъ невзначай какъ нибудь напьется. Разъ его назначили экспертомъ для оцнки товара одного несостоятельнаго должника и цлую недлю онъ пропьянствовалъ, другой разъ вызвали въ качеств свидтеля къ мировому судь, и онъ явился туда въ такомъ вид, что былъ оштрафованъ на десять рублей.
Дло было въ рождественскій сочельникъ. Уходя изъ дома въ лавку и прощаясь съ женой, Огнихинъ сказалъ:
— Къ обду меня не ждите. Поклюю что нибудь въ трактир, съзжу на Снную за провизіей, а тамъ въ баню пройду. Къ ужину приготовьте лапшу съ грибами. Ну прощай!
У жены сердце такъ и екнуло. Она начала переминаться съ ноги-на-ногу.
— Ты что же на Снной-то покупать будешь?— начала она издалека.
— Пару гусей куплю, поросенка, буженины для щей, ну, да окорочекъ небольшой. Курей разв пары дв купить…
— Гусей-то съ потрохами купишь?
— Знамо дло, съ потрохами. Ну, прощай!
— Варсонофій Кузьмичъ…
Жена удержала его за полу шубы.
— Что теб?
— Не напейся, голубчикъ, въ трактир-то. Ужъ очень для тебя эти сочельники-то опасны. Да и вредно теб при твоей тльности. Помнишь, что докторъ-то говорилъ? ‘Ударомъ, говоритъ, жизнь поршить можете’. Да и что за радость? Къ празднику и вдругъ безъ покаянія. Пожалуйста воздержись.
— Ну вотъ! Будто я не знаю! Учи еще!.. Да и не по ныншнимъ днямъ. Люди до звзды пищи не вкушаютъ, а я вдругъ стану напиваться! Мы вдь тоже соблюдаемъ себя… Прощай!
Супругъ шмыгнулъ за дверь.
Цлый день у Степаниды Захаровны ‘было сердце не на мст’, такъ-что она даже и не обдала. ‘Напьется, напьется’ — мелькало у нея въ голов. Наперсница ея, кухарка Василиса, была того же мннія…
— Вы разочтите: съ Михайлова дня они не вкушали, ну значитъ теперь самый разъ и подошелъ,— говорила она и считала по пальцамъ дни.
Не взирая на грхъ, Степанида Захаровна загадала даже на картахъ. Вышелъ тузъ пикъ — трактиръ, и девятка пикъ — пьянство. Часовъ въ пять вечера пришла юродивая богомолка, обидлась малымъ подаяніемъ и начала пророчествовать о какомъ-то несчастіи.
Часы пробили семь, съ Снной принесли провизію, а мужа все нтъ. Въ восемь явился изъ лавки сынъ съ молодцами. Степанида Захаровна къ нему.
— Ну что, Ванюшка, пьянъ отецъ?
— По облику-то, какъ-бы и не очень, а изъ пропасти достаточно припахивало. Впрочемъ, особой лютости мы не замтили. Пришелъ въ лавку, поругалъ съ четверть часа молодцовъ и отправился съ сосдями въ трактиръ. Въ бани Воронинскія компаніей собирались.
— Знаю, знаю… Ну, значитъ, теперь началъ, коли изъ пропасти припахивало! Быть бд, быть!— всплеснула она руками.
Въ десятомъ часу мать и сынъ сли за ужинъ, а отца семейства все еще не было.
— Ты-бы, Ваничка, създилъ въ Воронинскія-то бани, да справился,— начала она, всхлипывая.
— Създить, маменька, не разсчетъ, а только ничего изъ этого, окромя равноденствія, не выйдетъ. Еще меня же исколотятъ. Вы сами знаете, въ банномъ пару человкъ еще больше оболдваетъ. Тутъ даже ударъ можетъ сдлаться, ежели его въ свирпость произвести.
Вдругъ въ это время въ кухн раздался вой. Мать и сынъ вскочили изъ-за стола. На порог стояла кухарка и причитала.
— Охъ, охъ, охъ! Грхи наши тяжкіе! Голубчикъ Варсонофій Кузьмичъ! Не дождался ты и великаго праздничка! Умеръ безъ покаянія! Загубилъ ты свою головушку!
— Гд? Гд онъ?— воскликнулъ сынъ, а мать такъ и шлепнулась на полъ.
Сдлалась всеобщая суматоха. Забгали молодцы. Сынъ приставалъ къ кухарк, стараясь узнать, гд умеръ отецъ. Та только выла, да причитала. Кой-какъ, наконецъ, удалось добиться толку.
— Пошла это я въ мелочную лавочку за огурцами,— разсказывала она.— Только вышла за ворота, глядь — на тротуар человкъ ничкомъ лежитъ и около его народъ толпится. Городовой тутъ. А дворникъ нашъ Степанъ и говоритъ: ‘смотри-ка, говоритъ, Василиса, это, кажись, вашъ хозяинъ’. Взглянула я,— у меня и руки и ноги подкосились. И шуба енотовая его, и калошки новенькія на немъ, только лица не видать. Господи, думаю, Варсонофій Кузьмичъ!
— Лошади его разбили что-ли?— приставали къ кухарк молодцы.
— Узелокъ-то банный при немъ?— задавалъ кто-то вопросъ, но сынъ тотчасъ-же перебилъ:
— Господа, какъ вамъ не стыдно! Что вы за безбожники!— восклицалъ онъ.— Человкъ умеръ, чмъ бы скорй въ домъ его вносить, чтобы въ полицію не взяли, а вы съ пустяками къ женщин пристаете. Господи! Можетъ живъ еще! Бгите кто-нибудь за докторомъ! Или нтъ, лучше я самъ!
Сынъ схватилъ фуражку, выскочилъ на парадную лстницу и побжалъ за докторомъ. Молодцы, путаясь въ халатахъ, начали спускаться внизъ по черной лстниц. На дорог имъ встртилась процессія. Дворники несли тло, завернутое въ енотовую шубу. Воротникъ былъ поднятъ дыбомъ.
— Что? живъ еще?
— Какое! Похолодлъ даже!— былъ отвтъ.
Молодцы перекрестились и начали подсоблять дворникамъ тащить своего хозяина.
Покойника внесли въ комнату и положили не раздвая, на диванъ. Жена было съ визгомъ бросилась къ мужу, но ее успли оттащить. Молодцы подходили къ дивану, робко заглядывали подъ воротникъ шубы и говорили:
— Фу, какъ вдругъ перемнился и узнать нельзя! Совсмъ другое лицо стало!
Кто-то предложилъ раздть покойника.
— Оставьте, оставьте! Не трогайте до доктора! За эту штуку можно такъ отвтить, что потомъ и не расхлбаешься!
Вошелъ дворникъ и подалъ найденную на двор шапку. Степанида Захаровна вырвала ее у него изъ рукъ, упала въ кресло и начала причитать.
— Вотъ до чего винное-то запойство доводитъ! И шапка-то даже не его, а подмнена кмъ-то: Голубчикъ ты мой! Вдь говорила я теб, что вино это самое хуже яду погубитъ тебя! Не послушался ты меня, бабу глупую!
Раздался звонокъ. Вс бросились въ прихожую. Въ дверяхъ стояла чуйка съ клинистой бородкой.
— Покойничекъ тутъ у васъ завелся, такъ мы гробовщики будемъ… И сродственннчковъ ихъ, и дточекъ, и супругу, завсегда мы хоронили…— началъ было онъ, но передъ нимъ тотчасъ-же захлопнули дверь.
Вскор явился докторъ. Важно закуся нижнюю губу, подошелъ онъ къ покойнику, распахнулъ на немъ шубу и началъ его ощупывать. Домашніе стояли въ отдаленіи въ нмомъ ожиданіи.
— Умеръ,— грубо произнесъ докторъ:— а для узнанія причины смерти покойника, тло подлежитъ вскрытію!
Степанида Захаровна глухо застонала. Сынъ отвелъ доктора въ сторону и совалъ ему что-то въ руку.
Голосъ доктора смягчился.
— Конечно, ежели принять въ соображеніе, что онъ въ теченіе нсколько мсяцевъ лчился отъ аневризма…
Вдругъ около покойника кто-то вскрикнулъ:
— Батюшки, да это не нашъ хозяинъ!
— Какъ не нашъ? Кто-же это? Не можетъ быть!
— Да это какой-то чужой! У него даже и бакенбарды вмсто бороды! И не похожъ совсмъ!
Произошла нмая картина, а для полноты и яркости ея на порог комнаты стоялъ самъ Варсонофій Кузьмичъ Огнихинъ и держалъ въ рукахъ узелокъ съ бльемъ и вникъ. Онъ только-что сейчасъ воротился изъ бани и былъ здравъ и невредимъ.
На третій день Рождества изъ квартиры купца Огнихнна хоронили отставнаго коллежскаго регистратора Семена Семенова Перетыкина. Огнихинъ хоронилъ его на свой счетъ, сдлалъ даже поминки и на поминкахъ этихъ разъ десять говорилъ своимъ знакомымъ:
— Вотъ, братцы, подарочекъ мн достался на елку, такъ подарочекъ! Въ гробъ лягу, а и тогда не пойму, какъ это можно было чужаго мертваго человка принять за своего хозяина и внести въ квартиру. Да это ежели писатель какой пропечатаетъ въ газетахъ, то и ему не поврятъ! Конечно, мертвыхъ погребать для души пользительно, но все-таки возьмите, и вдругъ эдакій сюжетъ — къ празднику!