В руках палачей, Антропов Роман Лукич, Год: 1908 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 22 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Роман Добрый
(Роман Лукич Антропов)

Гений русского сыска И. Д. Путилин
(Рассказы о его похождениях)

Пятая серия.

Книга 41.
В руках палачей

Приговоренный к каторге и плетям

Стояли жаркие июньские дни.

Духота в Петербурге, несмотря на обилие воды, царила невыносимая. Мы сидели с Путилиным и, по обыкновению, оживленно беседовали.

— А хорошо бы на самом деле, доктор, удрать куда-нибудь из этого пекла, — обратился ко мне мой гениальный друг.

— Безусловно. За чем же дело стало? Возьми отпуск на двадцать восемь дней и поедем.

Я не успел ответить, как в кабинет вошел прокурор окружного суда.

— Ба! Какими судьбами? — шутливо воскликнул Путилин.

— Неисповедимыми, дорогой Иван Дмитриевич! — рассмеялся грозный жрец храма Фемиды. — Здравствуйте, доктор.

Мы обменялись рукопожатием.

— Держу пари, господа, что вы или обмозговываете какое-нибудь новое блестящее ‘следствие — розыск’, или…

— Или что? — улыбнулся Путилин.

— Или адски скучаете, — докончил прокурор.

— Благодарю покорно! Это почему же нам скучать?

— А потому, что разве может Иван Дмитриевич Путилин пребывать вне сферы своей блестящей кипучей сыскной деятельности?

— Помилуй Бог, вы здорово промахнулись, Алексей Николаевич! Представьте, как раз наоборот: мы мечтаем с доктором куда-нибудь удрать из Петербурга, в глушь, — ответил Путилин.

— Ой, что-то не верится! А знаете ли вы, по какому случаю я приехал к вам, Иван Дмитриевич?

— Понятия не имею.

— Передать вам горячую просьбу одного обвиненного, приговоренного судом к каторге и плетям.

Облако удивления промелькнуло по лицу Путилина.

— Уже приговоренного? И просьба ко мне?

— Да.

— В чем же дело?

Видно было, что талантливый шеф сыскной полиции сильно заинтересовался.

— Вчера, обходя тюрьму, — начал прокурор, — я зашел в одиночную камеру преступника-убийцы Александровского, заключенного временно, до отправки на каторгу, в этой тюрьме.

— Александровский? Позвольте: это по деду убийства старухи-ростовщиды Охлопковой? — спросил Путилин.

— Да. Вы знаете это дело?

— Как же, как же. Хотя я не вникал в его детали, занятый массой важных расследований.

— Ну-с, так вот. Когда я вошел в камеру убийцы, он вдруг бросился ко мне и умоляюще протянул руки: ‘Ваше превосходительство, — сказал он. — Окажите мне одну милость!’ Я его спросил: ‘В чем дело, о чем просишь?’ И тут он удивил меня донельзя: ‘Знаете ли вы господина Путилина?’ — ‘Знаю, — ответил я. — Это начальник сыскной полиции. А ты почему же спрашиваешь меня об этом?’ — ‘А потому, что хотелось бы мне повидаться с ним’. — ‘Зачем?’ — ‘А затем, что он может быть спас бы меня от несправедливого приговора суда. Клянусь вам, господин прокурор, что не виновен я в убийстве этой старухи. Не я ее убил, кто-нибудь другой’. Я пожал плечами и заявил ему, что теперь поздно рассуждать об этом, что он уже осужден и что никто теперь не может спасти его.

Спросил я его также, откуда он знает о вас. На это он ответил: ‘Когда мне вынесли обвинительный приговор, защитник мой пожал мне руку и сказал: ‘Бедный вы, бедный! Дело повернулось так, что все улики против вас. Единственный человек, который мог бы пролить луч света на это темное дело, — это Путилин. Я очень сожалею, что не обратился к его помощи. Я верю в вашу невиновность, но суд взглянул иначе. И вот-с, ваше превосходительство, очутившись здесь, я все время не переставал думать днем и ночью об этом Путилине’.

Тут он, Иван Дмитриевич, вдруг упал передо мной на колени и зарыдал: ‘Умоляю вас, привезите ко мне Путилина!! Может, он еще спасет меня, вырвет из рук палачей! Избавит от каторги!’ Он ползал у моих ног, стараясь поймать и поцеловать мою руку. Я поднял его, стараясь утешить, и обещал исполнить его просьбу, что, как видите, и сделал.

С глубоким вниманием слушал Путилин рассказ прокурора.

— Обвиняли его, конечно, не вы, Алексей Николаевич? — спросил Путилин.

— Да, не я. Но почему, Иван Дмитриевич, вы добавили слово: ‘конечно’?

Путилин усмехнулся.

— Потому что если бы обвиняли вы, то, по всей вероятности, вы не приехали бы ко мне со странной просьбой осужденного. А вдруг налицо, действительно, роковая судебная ошибка. Разве вам, как прокурору, приятно удостовериться, что вы ‘закатали’ невинного человека? Скажите, какое ваше мнение: справедлив приговор или есть хоть какие-нибудь сомнения, клонящиеся в пользу осужденного?

Прокурор пожал плечами.

— Я лично безусловно убежден в его виновности.

— Что же в таком случае должно означать это непостижимое обращение преступника ко мне?

— Утопающий хватается за соломинку. Так и в данном казусе. Фраза, вырвавшаяся у защитника обвиненного о ‘всемогущей помощи Путилина’, запала в душу убийцы. Очутившись в остроге, находясь все время в нервно-экзальтированном состоянии духа, он не переставал думать о том, что спасение для него было возможно, а кончил тем, что решил, что оно возможно еще и теперь.

— Объяснение вполне правдоподобное, — пробормотал Путилин, погружаясь в раздумье.

— Что же, Иван Дмитриевич, вы намерены повидаться с осужденным? — спросил прокурор.

— Да! — твердо ответил Путилин. — Для успокоения своей совести я должен сделать это.

— Так едемте. Я вас проведу к преступнику.

— Хорошо, сейчас. Скажите, Александровский — из податного сословия?

— Да, иначе он не был бы приговорен к наказанию кнутом на Конной площади.

— Сколько ему лет?

— Тридцать один.

— Теперь, вкратце, восстановим суть того преступления, совершение которого было поставлено ему в вину. Если я в чем-то ошибусь, будьте добры поправить меня, Алексей Николаевич. Итак, пять месяцев тому назад в восемь с половиною часов утра вспыхнул пожар в доме купеческой вдовы пятидесяти восьми лет, Дарьи Феофилактовны Охлопковой. Огонь заметил дворник. Он бросился в квартиру своей хозяйки, живущей в полном одиночестве, и тут, в дверях квартиры, столкнулся с выбегавшим оттуда человеком. Так?

— Так.

— Он, дворник, схватил незнакомца. ‘Стой, кто ты?’ — крикнул он ему. Тот с перекошенным от страха лицом сделал попытку вырваться. ‘Стой, шалишь, не уйдешь!’ — продолжал дворник, не выпуская из своих медвежьих объятий незнакомца. Дворник стал звать на помощь. Сбежались соседи. Незнакомца скрутили. Дым продолжал валить из квартиры. Немедленно дали знать пожарным и полиции. Извещен был и я, но, будучи сильно больным, я не мог явиться, да и считал это дело пустяшным.

Когда полиция и пожарные проникли в квартиру престарелой вдовы Охлопковой, то увидели такую картину: на полу в одном нижнем белье лежала мертвая Охлопкова, около нее — разбитая лампа. Керосин, воспламенившись, залил часть ее белья и оно горело, сжигая ноги трупа. Пылали и кровать, и ночной столик. Пожар быстро потушили. Началось следствие. В кармане пальто незнакомца нашли пачку денег, около трехсот рублей и остро отточенный нож. Когда его спросили, зачем, как он очутился в квартире Охлопковой, он заявил, что явился к ней, как к ростовщице, но когда вошел в переднюю (ибо дверь оказалась незапертой) и увидел клубы дыма, то испугался, бросился обратно и тут был схвачен дворником. Исследование трупа Охлопковой удостоверило, что она была задушена, а затем брошена на пол. Так?

— Совершенно верно, Иван Дмитриевич, — подтвердил прокурор.

— Однако вы хорошо знакомы с делом, хотя и заявили, что незнакомы с его деталями.

Путилин усмехнулся.

— А разве это детали? Это — глупые, ничего не говорящие факты обычного следствия, лишенные тонкости всяческого анализа: и психологического, и чисто сыскного. Ну-с, я продолжаю. На вопрос незнакомцу — это был Александровский — для чего у него в кармане был нож и откуда у него, бедно одетого, появилась в кармане такая сравнительно крупная сумма денег, он показал, что присутствие в его кармане как ножа, так и денег — для него является полной загадкой, ибо ни ножа, ни денег, идя к ростовщице, он при себе не имел.

— Совершенно верно. Это явилось одной из главных, грозных улик против него, — вставил прокурор.

— Далее. На вопрос, зачем он явился к Охлопковой, Александровский заявил, что шел к ней с целью заложить два золотых кольца. Он-де слышал, что она принимает заклады… Увы, при обыске его и всей квартиры убитой эти кольца не были найдены. Так?

— Так.

— И тогда следствие вырисовало себе такую, вполне ясную картину. Прослышав о богатстве старой купчихи-ростовщицы, Александровский, по профессии серебряных дел мастер (которому, кстати, отказали от последнего места за пьянство), замыслил ограбить Охлопкову. Под предлогом заклада он явился к ней рано утром и, будучи незамеченным дворником, позвонил и был впущен ростовщицей. Что она встает рано, чуть не с петухами, ему могло стать известно от каких-либо ‘клиентов’ жадной старухи, ибо целым рядом свидетельских показаний было, действительно, установлено, что Охлопкова встает чуть свет и обходится без услуг дворника.

Итак, преступник вошел и, объяснив цель своего прихода, был впущен ростовщицей в комнату. Тут он набросился на старуху и между ними началась неравная борьба. Ему, атлетически сложенному, немного надо было употребить усилий, чтобы задушить Охлопкову. Задушив ее, он бросился грабить. Но все сундуки, где, по его расчету, хранились деньги старухи, были заперты на большие железные замки. Ломать их было трудно: под рукой не было орудий для взлома. Он бросился тогда к комоду и там, очевидно, схватил все, что нашел — триста рублей.

Страх, что его могут захватить, овладел им. Он бросился бежать, но тут у него явилась мысль сокрыть следы содеянного преступления путем устройства симуляции пожара. Если труп сгорит — следов не останется. Разве старуха не могла опрокинуть на себя горевшую лампу? Конечно, могла. И вот он раздевает труп, укладывает его около кровати, разбивает лампу, обливает часть кровати, комода и белье керосином, зажигает и тихо, крадучись, направляется к выходу. Но клубы дыма и огоньки пламени опережают его: в ту минуту, когда он собирается проскользнуть из квартиры, он попадается в лапы дворника. Так?

Путилин говорил невозмутимо спокойно, уверенно, словно он видел перед собою эту страшную картину.

— Кажется, — добавил он, — это именно то, что говорил, представляя в своей обвинительной речи, ваш коллега, Алексей Николаевич?

— Да, да… Честное слово, вы поразительно точно и тонко передали базис его обвинения! — воскликнул прокурор.

Путилин поглядел на часы.

— Мы можем ехать, господа.

В камере осужденного

Гулко раздавались шаги в унылом, мрачном, темном и вонючем острожном коридоре.

Впереди шел старик-надзиратель с ключами в руках, за ним Путилин, прокурор и я.

Конвойные солдаты замыкали шествие, почтительно отдавая честь представителям прокуратуры и сыска.

— Вот здесь, Иван Дмитриевич, — проговорил прокурор.

— Вы желаете присутствовать при моем разговоре с осужденным? — спросил Путилин.

— Это зависит от вас. Если вы ничего не имеете против этого, то я был бы рад присутствовать.

— Пожалуйста.

Надзиратель огромным ключом открыл дверь каземата.

Солдаты выстроились у двери.

Отвратительный, удушливо спертый воздух ударил нам в лицо. Пахло знаменитой русской ‘парашей’, сыростью…

Когда мы вошли, сидевший у стола арестант в испуге вскочил.

— Господи, неужели за мной?.. Уже?.. — вырвался у него испуганный возглас.

Это был высокого роста, хорошо сложенный, почти еще молодой человек. Пятимесячное пребывание в остроге успели наложить свою печать на его нервное, выразительное лицо. Страх отразился на его лице.

— Ну, вот, Александровский, я исполнил вашу просьбу: я привез к вам господин Путилина. Он стоит перед вами. — И прокурор, сказав это, указал преступнику на моего гениального друга. — Поблагодарите его превосходительство за согласие приехать сюда, — добавил прокурор.

На несколько секунд осужденный как бы замер.

Он отступил назад. В его глазах, полных муки, страдания, засветились огоньки и безумной радости и вместе с тем испуга.

Путилин подошел к нему, впиваясь в его лицо взором своих удивительных глаз.

— Здравствуйте, бедняга Александровский! Вы выразили желание видеть меня. Я приехал к вам.

Какой-то судорожный вопль вырвался из груди приговоренного к плетям и каторге.

— Ваше… ваше превосходительство! — захлебнулся он в волнении. — Благодарю вас… Спасите меня!

Путилин снял с правой руки перчатку.

— Вы видите эту руку, Александровский? Это — правая рука Путилина, которую он никогда не подавал мерзавцам, посягающим на чужую собственность, чужую жизнь. Но вам я ее протяну, если… если…

— Что если, ваше превосходительство? — пролепетал заключенный.

— Если вы прямо, честно, откровенно скажите мне: виновны вы или нет. Решайте.

Я с восторгом глядел на моего гениального друга. Как он был высок, красив в этот момент!

— Пожмете мою честную, старую руку? — снова прозвучал голос Путилина. — Вы — ремесленник, а теперь — каторжник?

Миг — и с рыданием бросился осужденный к ногам Путилина.

— Не пожать, а поцеловать я ее хочу, ваше превосходительство! Клянусь памятью моей матери, я не виновен!

Лицо Путилина просветлело.

Он ласково поднял преступника и кратко бросил ему:

— Садитесь. Давайте говорить, Александровский.

Послушно, как автомат, сел обвиненный на табурет, привинченный к полу.

— Вас господин судебный следователь допытывал немало. Я поведу с вами допрос несколько иначе, — проговорил Путилин.

Он весь преобразился: голос его зазвучал резко и повелительно. Передо мною стоял мой друг, каким я его знал в моменты его знаменитых, особенных, путилинских допросов.

— Вы ясно помните все случившееся в роковое для вас утро?

— Да, — твердо ответил осужденный.

— Идя двором к подъезду дома вы дворника не видели?

— Нет.

— Войдя в подъезд, вы позвонили?

— Да. Но ответа не было. Я позвонил еще раз, и тут вдруг мне бросилось в глаза, что дверь полуоткрыта. Я вошел в темную переднюю. Удушливые клубы дыма, пахнувшего керосином, обволокли меня. Я сразу чуть не задохся. В испуге выхватил я спички, зажег одну. Дым валил из внутренних комнат квартиры. Тогда я бросился вон, желая поднять тревогу, я вот тут-то был схвачен дворником.

— Это я знаю. Скажите: что это были у вас за кольца, которые вы несли закладывать ростовщице?

— Одно толстое, золотое с аметистом, другое — гладкое обручальное. Эти вещи я берег как память о покойной матери. Но нужда понудила меня решиться их заложить.

— Нужда? Отчего вы стали нуждаться? Вы ведь мастер-серебряник?

Александровский понуро опустил голову.

— Пить стал я за последнее время. Не стали держать на местах.

— А почему вы стали загуливать?

— Горе со мной случилось. С невестой не поладил…

Путилин пытливо глядел на него.

— Где находились два ваши кольца?

— В кармане.

— В каком кармане?

— В кармане пальто.

— А-а, — тихо пробормотал Путилин. — Скажите, как вас схватил и держал дворник? За руки? За грудь? Да вот самое лучшее, покажите на примере. Вообразите, что я — вы, а вы — дворник. Ну-с!

Осужденный схватил руку Путилина, загнул ему ее назад, за спину, боком навалился всем корпусом на него таким образом, что другая рука Путилина тоже оказалась в плену.

— Он прижал меня к стенке подъезда, крича: ‘Стой! Попался!’ и потом: ‘Караул! Погром! Воры!’

— Хорошо, — проговорил Путилин. — Ну, до свидания, Александровский! Я еду и постараюсь сделать для вас, что смогу.

Страх и надежда засверкали в глазах убийцы.

— О, спасите, спасите меня, ваше превосходительство!

— Постараюсь, голубчик, постараюсь!

Отсрочка приговора на 7 дней. Путилин в доме убитой

Прямо из острога Путилин проехал к тому следователю, который вел это дело.

Когда Путилин объяснил ему цель своего приезда — подробное рассмотрение всего следственного материала, тот наотрез отказал ему в этом.

— Простите, я не намерен исповедоваться перед вами, — желчно проговорил он.

Путилин усмехнулся и отпарировал удар:

— Из-за боязни потерять учет своей блестящей следственной победы?

Следователя передернуло.

— Я не имею права сомневаться в правильности решения суда, — отчеканил он. — Весь добытый материал сделался его достоянием и, если суд постановил свой приговор, то, значит, дело окончено.

— И все-таки вы покажете мне и материал, и будете отвечать на мои вопросы! — уверенно проговорил Путилин.

— Не вы ли меня заставите? Не забывайте, ваше превосходительство, что я — не ваш подчиненный. Я — судебный следователь, но не агент сыскной полиции.

— Увидим!.. — бросил ему Путилин.

От следователя Путилин поехал к министру юстиции.

Принятый весьма милостиво и радушно, Путилин рассказал, в чем дело.

— Позвольте, но приговор суда состоялся в окончательной форме, — поднял брови сановник.

— Совершенно верно, ваше сиятельство. Но я убежден, что мы имеем дело с судебной ошибкой, — спокойно ответил Путилин.

Сановник развел руками.

— Я знаю вашу проницательность, Путилин, но что же мы можем теперь поделать? Я бессилен перед решением суда. Чего же вы добиваетесь?

— Только одного: чтобы приведение приговора в исполнение было отсрочено.

— На сколько времени?

— На неделю.

Сановник удивленно поглядел на Путилина.

— И в такой короткий срок вы надеетесь сделать для торжества правосудия больше, чем сделала следственная власть в течение почти полугода?

— Я постараюсь. Если мне удастся, я спасу человека либо представлю другого убийцу, настоящего, если не удастся, — пусть совершится то, что предопределено.

— Хорошо. Это я имею право сделать — отсрочить исполнение приговора.

— Затем я прошу вас, ваше сиятельство, разрешить мне пользоваться всеми добытыми следственными и судебными материалами.

…Через час Путилин подъехал к дому убитой ростовщицы.

Он позвонил в железный звонок и хриплые, лающие звуки пронеслись за воротами по двору. На воротах была прибита бумажка: ‘Сей дом продается или отдается в наймы’. Прошло несколько минут. Никто не являлся. Путилин позвонил еще раз и вскоре калитка открылась.

Перед Путилиным стоял сильный, стройный, коренастый мужик с красивым лицом.

— Что вам угодно? — спросил он Путилина.

— Ты — дворник?

— Да-с.

— Так вот я хотел бы осмотреть этот дом.

— Купить желаете?

— Нет, внаем взять.

Путилин пристально смотрел на дворника. Он заметил какую-то тень, промелькнувшую по лицу того.

— Пожалуйте… Только навряд ли, господин, понравится она вам.

— Почему?

— Мрачный он, дом-то, скучный.

— Скажи, любезный, в нем-то и убили твою хозяйку-старуху? Или, может быть, ты не тот дворник, при котором это случилось, а новый?

— Нет, я тот самый. При мне это случилось, — ответил дворник.

— Кто же продает дом? Разве после старухи остались наследники?

— Дальние какие-то сродственники объявились. Вот дом и продают.

— А ты что же тут делаешь?

— Доживаю пока. Упросили сродственники до продажи дома не отходить от места.

— Страшно, поди, тебе одному тут жить?

Дворник как-то криво усмехнулся.

— А чего страшно-то?

— Да как же: жить бок об бок с местом, где совершено такое страшное преступление!

— Ничего, — мотнул он головой и как-то странно поглядел на Путилина.

— А вы, господин, видно, случаем этим шибко интересуетесь, что про него все вспоминаете…

Путилин улыбнулся.

— Ты прав голубчик: интересуюсь. Ты холостой или женатый?

— Женатый.

— А где же жена? С тобой живет?

— Нет, в деревне.

— Чай на побывку приезжает?

— Случается…

— А тогда, когда это случилось, была она здесь или нет? — задал быстро-быстро вопрос Путилин.

— Была, — ответил дворник, но почти сейчас же добавил:

— А, впрочем, не помню… Может, и не было.

— Ну, покажи мне теперь дом. Идем.

Небольшой двухэтажный домик убитой ростовщицы, занимающий половину двора, производил неприятное впечатление. Уныло глядели грязные, запыленные окна на двор. Местами штукатурка обвалилась, образуя впадины.

— Старый дом, — проговорил Путилин.

— Я говорю, не понравится он вам, господин.

— Все же осмотрим его изнутри. Какой-то противный, кислый, затхлый воздух стоял в низких комнатах, заставленных старинной мебелью.

— Что же родственники мебель-то не вывезли? — сказал Путилин.

— А они так решили: когда продадут дом или сдадут, тогда вывезут. А пока пусть стоит здесь.

Путилин занялся подробным осмотром комнат.

— Здесь вот, в этой комнате, и была убита твоя хозяйка?

— Так точно.

Путилин нагнулся над одним местом пола.

— Здесь вот она и горела, задушенная, — продолжал Путилин. — Так?

— Так. А вы почему же знаете это, господин?

Путилин сделал паузу, пристально поглядел на дворника и таинственным голосом тихо прошептал:

— А ты разве не знаешь, что то место, где совершается убийство, злодеяние, где лежит труп убитого, — всегда хранит особые следы? Кровь убиенного взывает об отмщении. Знаешь это?

Лицо дворника побледнело. Какая-то судорога пробежала по лицу.

— Откуда же я могу знать это? — пробормотал он в сильном волнении. — А вот вы-с насчет крови говорите, так крови-то не было, потому хозяйку мою задушили, а не зарезали.

— Твоя правда, твоя правда, — пробормотал Путилин. — Ишь, как мебель-то попортилась от огня!

И проговорив это, он внимательно стал рассматривать ее.

— А ты молодец, что пыль-то с мебели стираешь. Радеешь о хозяйском добре. Стирай, стирай, мебель хорошая, красного дерева.

— Какая-с пыль? Никакой пыли я не стираю, — быстро ответил дворник.

— Да неужто? А как же на всем этакая толщь пыли понасела, а на стульях, на шкафу, на рамах картин ее не имеется?

Дворник пробормотал что-то невнятное.

— Ты бы уж заодно и от мышей ее берег, от крыс. Может, я куплю у наследников убитой мебель-то эту.

— От каких таких мышей? — уже зло выкрикнул дворник. — Мышей али крыс не водится здесь!

— Да ну? — удивился Путилин. — Кто же это в таком случае рамы подгрызает, ножки, спинки диванов и стульев?

И не ожидая ответа, вдруг огорошил дворника вопросом:

— А правду ли говорят, будто после убитой мало денег нашли, а она ведь страшная богачиха была?

Путилин близко-близко подошел к дворнику и опять понизил свой голос до таинственного шепота, бросил:

— А что если она, убитая, скаредная старуха, хоронила их где-нибудь в потайном месте? А? Может, запрятала их куда-нибудь?

Дворника отшатнуло от Путилина.

— Вы… вы, извините, господин, что это все меня убийством этим самым шпыняете? — проговорил он дрожащим голосом. — Чудное, право, дело: пришли вы на счет найма дома, а сами все о другом речь ведете.

Послышался смех Путилина.

— А тебе нечто трудно поболтать со мною? Я тебе на чаек дам. Очень уж я любопытен. На, держи пару целковых.

Дворник не взял денег, сумрачно отстранив руку ‘чудного посетителя’.

— Благодарствуйте… не надо… А только сделайте милость, не задерживайте меня. Коли что о цене али до окончательной сделки, — так к хозяевам пожалуйте. Живут они на Васильевском острове.

Еще несколько минут — и Путилин покинул дом убитой Охлопковой.

Кольцо с аметистом

Я находился в кабинете моего гениального друга, когда он вернулся после осмотра охлопковского дома. Лицо его, по обыкновению, было непроницаемо.

— Помощника попросите ко мне! — отдал он приказ дежурному агенту.

Тот не замедлил явиться.

— Садитесь, голубчик, и выслушайте мои инструкции.

— Вы уезжаете куда-нибудь, Иван Дмитриевич?

— Да. Я должен торопиться, ибо участь невинно осужденного в моих руках.

Я сразу догадался, что дело идет об Александровском, убийце старухи ростовщицы.

— Ты возьмешь меня с собою, Иван Дмитриевич? — спросил я.

— Нет, доктор, ты явился бы для меня лишней обузой. Может быть, при финале дела ты будешь присутствовать. Ну-с, голубчик, слушайте.

И Путилин начал вести со своим помощником таинственную беседу.

— Понимаете?..

— Так, хорошо…

— Надо следить так тонко, чтобы ни малейшее подозрение не запало в его душу. Имейте в виду, он начеку.

— Будьте покойны, Иван Дмитриевич.

— Дело поручите Х. Он — молодчина.

И через час Путилин выходил из своей знаменитой костюмерной совсем ‘преображенным’: перед нами стоял мелкий ‘купец’ — торговец из породы деревенских кулаков-мироедов.

— Ну, господа, до свидания! Вы скоро увидите меня ‘иль на щите, иль со щитом’.

— А как скоро, Иван Дмитриевич?

— Дня через четыре, через пять.

— Ого! — воскликнул я. — Хорошо ‘скоро’!

Кипит, бурлит довольно богатое село Хрущево. Справляет оно свой храмовой праздник, совпадающий с ежегодной ярмаркой.

Справляет так, как подобает по русскому обычаю: пьяно, гульбиво, до драк, до состояния полного зверства.

В кабаке Евстигнея Бесчастного, рыжего целовальника, дым идет коромыслом.

— Еще штоф! Эй, миляга, тащи живей!

— Духом!

Гремят песни, то жалостливые, ‘пьяные’, то бесшабашно-разудалые, зело ‘скоромного’ свойства.

Около одного стола, покрытого мокрой красной скатертью, особенно суетился подручный целовальника: гости уж больно важные потчуются: полицейский, лавочник, известный кулак-мироед, откупщик и еще один новый торговец, приезжий.

Широко угощает ‘новый’ ‘первых людей’ села Хрущева.

— Пожалуйста-с… Потому рад свести знакомство со столь почтенными лицами. Угощайтесь!..

— А вы-с по какому случаю пожаловали сюда? — любопытствовал местный кулак-мироед.

— А так-с, знаете, поразнюхать хотел, нельзя ли дельце какое завести здесь…

— А какое примерно? — тревожно спрашивал ‘кулак’, опасаясь встретить в новом человеке ‘конкурента’.

— Не решил еще… А вы не опасайтесь: вам помехой не стану. Разными дорожками пойдем. Ах, я и запамятовал: есть здесь у вас Варвара Ермолаева?

— Есть, есть. А что?

— Да я ей поклон от мужа из Питера привез. Он в дворниках служит у одной богатой старухи-купчихи, которую недавно убили.

И ‘новый’ человек принялся рассказывать об убийстве Охлопковой.

— Ишь ты, дело какое! — изумлялись те. — Страсти какие!..

— А каково она живет, Варвара-то Ермолаева? — спросил новый человек.

— Хорошо. Теперь, видно, муж-то евойный разжился в столице, первой щеголихой в селе стала. Наряд — не наряд, сарафан — не сарафан. Кра-а-а-сивая баба, ловкая… По дому все честь честью… лошадей трех купили и всякой иной животины…

…Окончилась пирушка. Вышли все из кабака. ‘Новый’ по тем местам человек отозвал в сторону полицейского чина и что-то долго-долго говорил ему.

И по мере того как говорил он, физиономия и поза полицейского волшебно видоизменялись: лицо стало испуганно-почтительное, а поза — раболепно-подобострастной.

— Так, поняли?

— Ваше… ваше…

— И если кому хоть слово одно — потерпите строгое наказание! Держите наготове понятых.

— Здравствуйте, Варвара Ермолаевна! — громко произнес ‘новый’ человек, входя в просторную избу-домик, в которой чувствовался большой достаток.

Он снял картуз, истово перекрестился на образа и протянул руку высокой красивой женщине в нарядном сарафане.

Та удивленно воззрилась на вошедшего.

— Кто вы такие будете? — спросила она.

— Человек Божий покрыт не рогожей, а гость дорогой: привез вам поклон от супружника вашего, Кузьмы Терентьича. Встречайте гостя ласково!

Красавица-молодуха почему-то вздрогнула, побледнела.

— От мужа моего? — слетело с ее побелевших губ. — А вы… нечто знаете его?

Гость засмеялся.

— Кабы не знал, так и поклона не привез! А уж и красавица же вы! Эх, чудесная! Дозвольте ручку, пожать!

Та протянула гостю руку, пухлую, но рабочую. Задержал на секунду тот в своей руке руку Варвары Ермолаевны, пристально смотря на нее.

— Эх, и щеголиха вы к тому же, лебедушка! Ишь, какое колечко на пальце красуется!

Резким, быстрым движением выдернула руку хозяйка.

— А по что вам кольцо мое в глаза так бросилось? — спросила она.

А ‘гость’ смеется, а сам глазами так и пронизывает ее.

И вдруг близко-близко склоняется к ней и шепчет:

— Дверь закрой, слышишь?.. По делу важному от мужа твоего приехал я к тебе. Поняла? Да ну, шевелись, что на меня глаза вылупила? Сомлела? Говорю: по важному делу, по тому самому.

Схватилась та за сердце.

— Ох, тошнехонько… Родимые! — как-то всхлипнула она.

Страшный, нежданный гость сам запер дверь на деревянную защелку и вплотную подошел к красавице молодухе.

— Садись. Слушай. Все, слышь, все знаю я, — шепотом, боязливо оглядываясь по сторонам, начал чудной питерский гость.

— Это ты про что же? — тоже перешла на ты деревенская щеголиха.

— Да про что же, как не про убийство старухи этой. Муж твой все поведал мне, потому ближний я ему приятель. Он вот и сказал мне: поезжай в деревню, скажи жене моей, чтобы она сею же минутой с тобой вместе в Питер ехала. Писать ей не могу я, потому боюсь, как бы письмо не перехватили. И пусть она везет все, что отдал я ей после убийства. Боязно в деревне держать это. А чтоб она поверила тебе, так ты ей скажи: кланяется тебе, Варвара, муж твой кольцом с аметистом.

Бурно поднималась грудь красавицы бабы. Глаза хмуро, боязливо остановились на лице нежданного посланца.

— А для чего ехать? Нечто там спокойнее, надежнее будет? — глухо спросила она.

— Эх, дура баба, знамо дело — сподручнее. В Питере народу тьма-тьмущая. Кто на разбогатение внимание обратит? А тут, в селе, сразу в подозрение войдешь. Ты вот, Варварушка, и так сдурила: ишь, кольцо-то убийца на пальчик одела. Снимай его скорей, давай сюда! Неравно кто увидит.

И быстрым движением посланец сорвал кольцо с пальца ошеломленной диковинной новостью Ермолаевой.

— Ну, живо, собирайся! Где у тебя схоронено добро-то?

— Здесь… вот в подвале.

— Идем. Я возьму все, а ты живым манером одевайся, лошади ждут нас у околицы. Вещей никаких не бери, потому Кузьма сам скоро в деревню приедет. ‘Все, — говорит, — тогда сам заберу. Так ты ей и скажи’.

— Ох, головушка ты моя! — нараспев, сокрушенно протянула Варвара и повела гостя в подвал.

Там, прикрытый грязным тряпьем, стоял большой сундук, старый, ветхий.

— Здесь вот. Обожди, выну все.

И жена дворника убитой ростовщицы, нагнувшись, стала вынимать золотые вещи и пачки денег.

Путилин быстро поднялся по лесенке подполья и громко, пронзительно громко свистнул.

Как ужаленная, отскочила от сундука красавица-баба и замерла в позе неописуемого ужаса.

— Что это… что это ты делаешь?! — пролепетала она с перекошенным от страха лицом.

— Свищу. Слышишь, чай?

— А почто свистишь?

— Полицейского и понятых зову, красавица-разлапушка! -спокойно ответил Путилин.

В избу входил полицейский и понятые.

Охнула высунувшаяся из подполья Варвара Ермолаева и замерла, окаменела.

— Сюда, братцы, живо! — загремел голос Путилина. — Живо, живо составляйте протокол! Всем вам награду выхлопочу, потому что накрыли мы настоящего убийцу.

Спустились в подполье.

Варвара оказала некоторое сопротивление. Она никак не хотела расстаться с заветным сундуком. Ее оттащили от него силой.

— Так вот ты кто?! — подступила она в бешенстве к Путилину. — Вот ты за каким делом приехал сюда!

— Свяжите ее и выносите в тройку! Вы поедете в Петербург со мной, — отдавал распоряжения Путилин.

По составлении описи найденного и, захватив все это, Путилин повез жену преступника в сопровождении полицейского в Петербург.

Дорогой у него было длинное объяснение с Варварой Ермолаевой.

— Слушай, Варвара, ты понимаешь сама, что муж твой попался. Это ведь он убил старуху ростовщицу.

Баба упорно отнекивалась.

— Знать не знаю, ведать не ведаю.

— Да ведь он и ты пойманы с поличным: у вас в доме найдены деньги убитой, кольцо того человека, который невинно страдает, которого присудили к плетям и каторге. Сознайся откровенно.

— Знать не знаю, ведать не ведаю! — упорно стояла на своем красавица-молодуха.

— Слушай, дура ты этакая: если ты сознаешься откровенно, тебе по суду большое облегчение выйдет. Тебя совсем оправдать могут, потому что не ты убивала, а он, твой муж. Ты только взяла то, что он тебе дал. А если ты будешь запираться, тебя сочтут за сообщницу и ты вместе с извергом своим пойдешь по Владимирке.

Только под самым Петербургом сдалась Варвара на увещания страшного гостя — Путилина.

Обливаясь слезами, она обещала все-все рассказать — поведаться ‘судьям-милостивым’ и исполнить все то, что ей приказывает ‘добрый барин’.

Наше беспокойство. Козни против Путилина. Второй пожар охлопковского дома

— Приехал Путилин? — спросил я у его даровитого помощника.

— Увы, дорогой доктор, Ивана Дмитриевича еще все нет, — ответил тот. — Я боюсь…

— Чего?

— Да мало ли что может случиться с ним? Хоть и орел он, да разве и орлы не погибают? Бог его знает, в какую он попал переделку. При его безумной храбрости, он иногда рискует головой.

Помощник прошелся нервной походкой по кабинету своего знаменитого шефа.

— И знаете, доктор, что самое печальное? — спросил он меня.

Я отрицательно покачал головой.

— Это то, что он рискует опоздать, если даже выиграет дело.

— Как так?!

— Очень просто. Слушайте. Врагов-завистников у Ивана Дмитриевича, как вам известно, очень много. Ему не прощают его ‘непрошеные вмешательства’, его блестящие победы-розыски. В данном случае дело обстоит так же. Он вмешался в уже оконченное дело, доставившее лавры и следователю, и прокурору. И вот сегодня я получил грустное известие: враги Путилина одержали победу над ним.

— Как так?! — привскочил я.

— Очень просто. Иван Дмитриевич перед своим таинственным отъездом посвятил меня, преподав некоторые инструкции, в суть дела. Он выхлопотал отсрочку приведения в исполнение приговора над Александровским на семь суток.

— Ну, да, я это знаю. И, честное слово, он, очевидно, не зря хлопотал об этом!

— Я нисколько не сомневаюсь в этом, доктор, но, но…

— Да говорите же! Не томите!

— Но случилось для него нечто удивительное: отсрочка сокращена по просьбе-проискам его врагов. Короче: битье Александровского кнутом назначено на восемь часов утра завтрашнего дня.

— Как?!

— Так. Ровно на двое суток ранее обещанного. Как им удалось достичь этого, — не знаю. Знаю и повторяю только одно: если сейчас не явится Иван Дмитриевич — все будет для него потеряно в смысле полной победы. Быть может, он спасет Александровского от каторги, но от плетей он его не спасет. В восемь часов утра его отстегают на Конной.

Меня при этом сообщении словно обухом по голове ударило.

— ‘Поражение! Первое поражение моего гениального друга, благороднейшего человека! И тогда, когда победа, очевидно, в его руках!’

— Что же делать? Этого не должно быть! — воскликнул я.

Помощник Путилина печально пожал плечами.

— Мы бессильны, доктор. Разве мы знаем, где он, разве мы можем предупредить его?

Так, в тревоге и волнении просидели мы в кабинете исчезнувшего Путилина до одиннадцати часов вечера.

— Все потеряно. Блестящая ставка Ивана Дмитриевича бита! — уныло проговорил его верный помощник. Я готов был рвать волосы на своей голове.

‘Бита! Путилинская ставка бита!’ — молнией пронеслось в моем мозгу.

В эту минуту в кабинет поспешно вошел агент.

— Пожар охлопковского дома! Дом горит, как свеча!

— Где?! Где пожар?! — бросился к агенту помощник Путилина.

— В доме той старухи ростовщицы, которую помните, убили, — пролепетал испуганный агент.

— Доктор, скорее, скорее! Едемте! Вы слышите, где горит?! Пальто, лошадей, скорее, черт возьми! — кричал помощник.

Агент хлопал глазами.

— Сейчас… сию секунду!

— Доктор, доктор! Сердце мне говорит, что там наш дорогой Иван Дмитриевич!

Мы беспощадно гнали лошадей. Прохожие в ужасе шарахались в сторону.

Все ближе, ближе… Уже стало видно зарево, клубы черного дыма. Уже слышен был запах гари пожара.

Вот и дом убитой ростовщицы Охлопковой. Густая толпа народа преграждала нам путь.

— По сторонам! Дорогу! — ревел, как исступленный помощник Путилина. — Боже мой, тут ли X.? А что, если…

Мы вбежали во двор, наполненный пожарным обозом. Дом действительно пылал, как свеча, ярко, с треском. И в ту секунду, когда мы подбежали к горящим дверям, на фоне пламени ярко обрисовались две фигуры.

Два человека боролись, зверски, озлобленно, стараясь вырваться из объятий друг друга.

— Смотрите, это Иван Дмитриевич! — закричал мне помощник и бросился в огонь.

Но его опередил сам Путилин. Резким движением он повалил высокого мужчину на пол и поволок его к выходу.

Через секунду, опаленный, он прорвался сквозь море пламени.

— Помогите мне! Тащите его!.. У меня рука обожжена, — раздался знакомый, властный голос.

Все бросились к нему на помощь.

— Иван Дмитриевич! Вы?! Дорогой! — захлебнулся помощник.

Я поспешно стал осматривать раны моего великого друга.

— Ничего… ничего… Особенно серьезного нет ничего, — спокойно ответил он. — Чуть-чуть подпалился.

Человека, которого вытащил Путилин, подняли на ноги.

— Ну, как, любезный: вопиет или не вопиет кровь убиенного об отомщении?

Поставленный на ноги — это был дворник охлопковского дома — бешено-злобно озирался по сторонам.

— Проклятый! — хрипел он.

— Попался, голубчик! Господа! — обратился к нам Путилин. — Там в доме, жена этого молодчика и полицейский. Они заперты. Выпустите полицейского и держите жену дворника! Я еду. X. работает еще в доме. Спасайте его!

— Иван Дмитриевич, побойся Бога, куда ты?! Ты сам нуждаешься в медицинской помощи. Смотри: ты страшно обжег руки! — взмолился я.

— Ах, оставь! — бурно вырвалось у Путилина. — Только бы не опоздать!

Миг — и он исчез за воротами горевшего дома.

Двор наполнился полицейскими. Помощник Путилина стал отдавать спешно приказания.

Вскоре из горевшего дома выскочил агент X.

— Ура! Пачки денег найдены! Ура Путилину! — кричал он в восторге.

Никто ничего не понимал. Пожарные работали, как львы. Дом оцепили кордоном полицейских. Когда открыли дверь, первым выскочил полицейский, за ним — красавица Варвара.

— Держите ее! Его превосходительство приказал мне караулить ее.

Женщину связали. Она кричала, кусалась, рвала свой сарафан.

Дом сгорел дотла.

Не получив распоряжений Путилина, мы не знали, что и делать.

Начинал уже брезжить рассвет.

Я взглянул на часы. Было двадцать минуть восьмого.

Сдав на руки полицейским чинам дворника и его жену, мы бросились на Конную площадь.

— Держите их крепко, братцы! — распорядился помощник Путилина.

— Будьте покойны, не выпустим! — лихо ответили те.

Из рук палачей

Несмотря на ранний утренний час, Конная площадь была заполнена народом.

Толпа, всегда жадная до ‘интересных зрелищ’, поспешила сюда, на это печальное место публичных, позорных телесных наказаний в чаянии полюбоваться жестоким ‘учением’. Она стояла густой, тесной толпой, весело хохоча, зубоскаля, пересмеиваясь.

— А ловко ему всыплют!

— Да, гляди-ка: ишь у палачей ручища какая! С одного разу шкуру со спины спустят!..

На помосте, доморощенном эшафоте, грозно и печально возвышался позорный столб.

Вдруг толпа заколыхалась, как море, потревоженное порывом шквала:

— Везут! Везут!

Все взоры, горевшие лихорадочным блеском животного любопытства, устремились туда, откуда везли осужденного к телесному наказанию преступника.

— Молодой какой еще…

— Да, молодой, да из ранних. Шутка сказать: старуху убил, да еще к тому же и поджег ее!

— Так ему проклятому и надо. А ежели бы да с его пожарища вся улица выгорела? Нет, братцы, таких молодчиков учить так и надо.

Шумит толпа, волнуется…

А на помост уже вводят преступника, убийцу Александровского.

Белее полотна он. Взор дико блуждает, губы что-то шепчут. Руки назад связаны: не вырвешься!

— Братцы! — вдруг закричал он громким, дико-испуганным голосом. — Вот, как пред Истинным, говорю вам: неповинен я в убийстве старухи-ростовщицы! Не я ее убил.

Донеслись эти слова до толпы из близстоявших.

— Ишь, задувает как ловко! Неповинен! А за что же тебя плетьми будут бить?

Началась позорная операция ‘совершения туалета’ приговоренного. С него палач сдернул рубаху, обнажив голую спину, а другой палач привязывал его веревкой к столбу.

Началось чтение указа.

С содроганием прислушивались мы с помощником Путилина к роковым словам.

Но вот кончилось чтение.

В эту секунду послышался топот бешено мчавшихся лошадей.

— Он! Путилин! Смотрите! — крикнул я помощнику. В коляске стоял Путилин.

— Стойте!! Погодите!! — загремел его могучий голос.

Он держал высоко над головой бумагу, размахивая ею.

Толпа замерла.

Палачи остановились, в недоумении глядя на вбегающего на помост Путилина.

— Слава Богу, успел! — крикнул Путилин. — Вот приказ министра об освобождении Александровского. Отвяжите несчастного: он оказался невиновным, настоящий убийца арестован и в руках властей.

Это была потрясающая картина!

В толпе прокатился какой-то гул. Многие головы обнажились, руки стали творить крестное знамение.

Путилин подошел к Александровскому, которого поспешно отвязывали.

— Ну, поздравляю вас, голубчик: вы спасены, — с чувством произнес Путилин.

Миг — и отвязанный мнимопреступник с громким рыданием упал перед Путилиным на колени.

— Спаситель мой!

Через час мы, взволнованные, засыпали Путилина вопросами.

— Отчего ты, Иван Дмитриевич, так замешкался?

— Замешкался! Я и так насильно ворвался в спальню министра и чуть не за ноги стащил его с кровати.

— Каким образом, для чего ты очутился в горящем доме Охлопковой?

— Не зная о перемене срока отсрочки, и, стало быть, располагая временем, я решил устроить эффектную сцену: нашу встречу с преступником-дворником в доме убитой, на самом месте преступления. Я был убежден, что он явится опять туда в поисках спрятанных старухой денег. Осмотр мебели показал мне, что он всюду ищет клад. Спрятав жену его и полицейского, я принялся ожидать. И, действительно, он явился, но с гигантской бутылью керосина. Очевидно, он учуял во мне врага при нашей первой встрече и решил, в случае последней неудачной попытки разыскать деньги, спалить дом, дабы сокрыть все следы, на которые, как он заметил, я напал. Тут я схватил его и между нами началась отчаянная борьба, во время которой он успел ногой разбить бутыль и бросить в керосин зажженный сернячок. Остальное вы видели.

— Но почему ты, Иван Дмитриевич, заподозрил дворника?

— Потому, что он слишком уж вовремя заметил и задержал Александровского. Очевидно, у него все уже было совершено, и он ожидал первого посетителя к старухе ростовщице, чтобы на него свалить свое преступление. Допрос мой убедил меня в его виновности.

— А зачем ты отправился в Хрущево?

— Я сразу подумал, что награбленные вещи и деньги, боясь держать их здесь, он отправил в деревню. Жена его как раз выехала в деревню на второй день пожара.

Прежде чем приговор суда покарал настоящего убийцу, перст Божий поразил его: он удавился в камере заключения.

——————————————————————

Впервые: Гений русского сыска И. Д. Путилин (Рассказы о его похождениях)./ Соч. Романа Доброго. — Санкт-Петербург: тип. Я. Балянского, 1908. 32 с., 20 см.

Роман Добрый (Роман Лукич Антропов)

Гений русского сыска И. Д. Путилин (Рассказы о его похождениях)

Книга 41.В руках палачей