В вопросах политических необходимо различать две стороны: учреждения и лица. Все подданные государства имеют право на доброжелательство государственной власти и покровительство законов, и чем менее полагается между лицами разницы, тем более обеспечивается свобода каждого, тем лучше. В этом состоит истинный прогресс политических обществ. Что называется гуманностью и либеральностью в политике, то здравомысленно относится только к лицам, и наиболее цивилизованное государство есть то, которое обеспечивает наибольшую законную свободу личности. Что же касается до учреждений, то правительство можете здравомысленно поддерживать, развивать и усиливать только свои национальные, а не чужие учреждения. Поступать в противном смысле и полагать в том гуманность и либеральность было бы признаком глубокого варварства и самого глубокого смешения понятий. Предоставлять свободу и давать власть — две разные вещи, которые между собой сталкиваются. Цивилизованное государство предоставляет лицам свободу совести и допускает в своих пределах разные свободно существующие религиозные общества. Но совсем иное дело — давать этим обществам власть, делать их существование обязательным. Это значило бы нарушать свободу лиц, и притом не в пользу государства, а в ущерб и подрыв ему. Стеснение личной свободы допускается здравомысленно лишь в делах какой-либо государственной необходимости, но здравый смысл отступит в смущении при виде действий вынуждения, совершаемых правительством во вред своему государству.
История России, преимущественно за нынешнее столетие, полна поразительных явлений, которые будут предметом вечного изумления для людей мыслящих. Приходится думать, что народ наш одарен сверхъестественной крепостью, если в нем не совсем иссякла жизнь при тех испытаниях, которым он подвергался. Зато и нет надобности искать иных причин, кроме господствовавшей у нас правительственной практики, для объяснения тех зол, которыми народ наш страдает, и тех опасностей, которые в нашем государственном организме гнездятся. Не в укор нашему прошлому, а из живой преданности пользам и славе настоящего должны мы говорить с полной откровенностью.
В России есть национальная Церковь. Русской следует называть нашу Церковь не потому, что она пользуется государственной привилегией, а потому, что она присутствовала при начале нашего исторического бытия, при рождении нашего государства. Как только можем мы запомнить себя, она уже светилась в нашей тьме и сопутствовала нам во всех превратностях исторической жизни. Она поддерживала и спасала нас, она проникала во все изгибы нашего существования и на все положила свое знамение. Все наши воспоминания связаны с ней, вся наша история исполнена ею. Нельзя представить себе возможность какой-либо иной из существующих ныне церквей, которая могла бы называться русской, хотя, с другой стороны, никогда не должно упускать из виду, что истинное значение нашей Церкви состоит не в том, чтоб быть национальной. Связывать ее с какой-либо народностью значило бы унижать и бесславить ее. Она признает себя вселенской, и в этом ее истинный характер. Значение же русской имеет она для нас не по сущности своей, а лишь потому, что мы усвоили ее себе изначала и что она существует у нас как наше национальное учреждение. Мы глубоко убеждены в том, что для поддержания ее не требуется государственной привилегии и полицейской опеки и что, напротив, привилегия и опека только вредят ее чистоте, подавляют ее жизнь и подрывают ее внутреннюю силу. Только те заботы о ней хороши, которые клонятся к тому, чтобы в ней самой была жизнь и чтоб она по возможности обладала собственными средствами для поддержания своего достоинства и своих учреждений. Если же правительство считает себя обязанным заботиться о национальном учреждении, каким признается Православная Церковь в России, то оно ни в каком случае не несет на себе обязанности давать силу и власть всяким другим религиозным учреждениям, не имеющим национального значения. В пределах Российской Империи существует, например, римско-католическое церковное учреждение. Так как есть в России населения, исповедующие римский католицизм, то правительство не может не допускать и даже не признавать его в известной мере. Но оно отнюдь не может брать на себя обязанность блюсти его чистоту, поддерживать господствующие в нем нормы, обеспечивать его от внутренних ересей или принуждать принадлежащих к нему людей строго покоряться его чину. Еще менее может правительство поддерживать какое-либо религиозное учреждение в смысле чужого национального учреждения. Допускать какое-либо вероисповедание в пределах государства лишь под тем условием, чтоб оно было чужим национальным учреждением, — католицизм обязательно польским, протестантизм обязательно немецким, — это ничем не может быть разумно объяснено, ни с какой точки зрения оправдано.
Умы, не способные к серьезному и отчетливому мышлению, якобы из ревности к православию крикливо отрицают у христиан других вероисповеданий право признавать себя русскими, полагая, по-видимому, что это могло бы опоганить русскую народность. По их теории, следует либо изгнать всякое иноверие из государства и облечься в религиозный фанатизм давно минувших времен, либо покрыть государство чужими национальными учреждениями и вместе с каждым допускаемым верованием вводить в силу новую политическую национальность и делать, таким образом, для государства необходимость, чтобы в его недрах жили разные чужие политические силы, расторгающие его единство и вносящие смуту и зложелательство во все отправления его жизни.
Национальная Церковь в России есть Церковь Православная, и никакая иная не может быть русским национальным учреждением. Но из этого отнюдь не следует, чтобы люди, исповедующие веру, не признаваемую в качестве русской национальной, не могли быть русскими. Национальность в христианском мире есть дело светское и определяется не религией, а государством.
Впервые опубликовано: ‘Московские ведомости’, 1867, No 101, 9 мая. С. 1-2.