С. Бельский.
В пустыне под звездами
С. Бельский.
В пустыне под звездами
I
I
II
II
———————————-
В пустыне под звездами, Бельский Симон Федорович, Год: 1914
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Лесопильный завод Акционерной Восточной Компании тянулся на краю китайской деревушки Чжен-Хау. Со двора, где стоял дом управляющего Николая Васильевича Заморзина, видна была тусклая лиловая даль манчжурской степи и ряды пологих холмов, на которых в сочной траве скрывались белые могильные камни. С другой стороны лежал поваленный лес, окутанный волнами едкого дыма. Сухой хворост, горы досок, от которых пахло медом и смолой, загорались каждую ночь, и половина рабочих-китайцев постоянно была занята тушением пожара. Огонь скрывался где-то в почве и длинные, жадные, красные змейки неожиданно расползались по траве и сухим листьям, впивались в кедры и сосны и, окутанные густым дымом, медленно ползали в грудах опилок. Огонь съедал все барыши Восточного Общества, но хуже всего было то, что он уничтожал доходы управляющего и главного инженера Федора Ивановича Крафта.
Вечером Заморзин и Крафт сидели за круглым столом, лениво пили пиво и смотрели в окна, за которыми полная луна выткала тонкое серебряное кружево и прикрыла им безвестные дороги, могильные холмы и черные отроги Хин-Гана.
— Я брошу службу и уеду, если так будет продолжаться, — сказал Крафт. — Я ехал сюда ради денег, и теперь все пропадает.
— А что бы вы сделали с вашими деньгами? — спросил Заморзин и насмешливыми взглядом окинул маленькую фигуру Федора Ивановича. Лицо у инженера было такое, какие встречаются на старых выцветших и пожелтевших фотографиях. Едва намеченные белые брови, глаза, взгляд которых нельзя уловить, тонкие губы и гладко прилизанные рыжеватые волосы.
— Я хочу устроить свою жизнь красиво и приятно, — спокойно ответил Крафт. — Зимою буду жить в Берлине или Петербурге, весною в Ницце, а летом в Швейцарии. Я европеец, говорю на четырех языках и везде буду себя чувствовать, как дома. Вы знаете, что у меня есть мать и невеста, и они ждут, пока я соберу ту сумму, которую мы все вместе наметили.
— Ну, у меня программа проще! — заявил Заморзин. — Вырвусь отсюда и разом пущусь во все тяжкие, — заведу разных статей любовниц, лошадей, зароюсь в шантаны и рестораны. Вы, Крафт, натура сентиментальная, поэтическая и даже слезливая, перед Юнгфрау на колени встанете, над цветочками умиляться будете, ну, а мне размах нужен, чтобы кругом все кружилось и голову кружило. Однако, давайте спустим занавеску на окне, а то, чего доброго, какой-нибудь проклятый хунхуз раньше времени оборвет наши мечты.
— Да, я люблю поэзию, — сказал Крафт. — Но поэзию, созданную культурой, природу, облагороженную искусством и техникой. Человек доканчивает дело, начатое Богом. Он приходит и кладет последние удары резца на мертвую материю, дает ей смысл и жизнь. Может быть, наше призвание, конечная задача людей в том и заключается, чтобы довести до совершенства созданное Богом.
Белые брови инженера поднялись и бесцветные глаза вопросительно остановились на грузном, тяжелом, как у каменной бабы, лице Заморзина.
— Послушайте, Крафт, все это мыслеблудие, опасное и нездоровое! Потому что у человека главное аппетит, желание жрать! Что жрать? — все! Вот этот лес, степь, Хин-Ган, китайцев, женщин, омаров, шампанское… все! И чем больше аппетит, тем лучше! Какое нам дело до совершенства или несовершенства творений? Чем человек больше может сожрать, тем он лучше, выше, по-вашему, прекраснее. Эх, Крафт, давайте лучше коньяку выпьем.
Инженер покорно подставил стакан и опустил глаза к грязной доске стола, залитой вином и чернилами.
— Я понимаю вашу мысль, — сказал он, медленно подыскивая слова. — Но ведь необходимо, как вы говорите, жрать со вкусом. Не станете же вы пить этот коньяк из грязного таза. Нужен бокал, и еще лучше, если есть цветы, хрусталь, красивые женщины. И женщина должна быть культурной. Тонкие кружева, которые вы можете мять и рвать, запах тонких духов, ну и знание искусства любви. У меня есть невеста и, когда она станет женой, я буду учить ее этому искусству любви.
— Браво, Крафт! Вы умеете есть со вкусом.
— Я много об этом здесь думаю, — ответил инженер и снял со стены скрипку.
— Постойте! — сказал Заморзин, приподнимая край занавески, за которой плыла белая ночь. — Слышите?
Крафт замер с поднятым смычком, потом встал и, осторожно ступая на носках, подошел к окну.
Где-то далеко слышался смутный шум голосов, то приближаясь, то удаляясь, и, казалось, вся степь прислушивалась к этому смутному говору.
— Китайцы шумят!..
Заморзин схватил револьвер и без шляпы бросился бежать к двери, за ним в туфлях, размахивая смычком, бежал Крафт.
Ночь шла, озаренная блеском и сияниями. Кто-то невидимый от неба до земли ходил по черной степи и бросал звездные огни в спокойную, широкую реку, сыпал их над черными гигантскими лиственницами, на твердой тропинке, вдоль изгороди, суетились китайцы и что-то кричали. Заморзин понял, что они ищут или нашли поджигателя.
— Собак! спустите собак! — кричал он, размахивая револьвером.
Старик-китаец Вуфанг открыл двери сарая и оттуда, захлебываясь от ярости, выбежали три большие овчарки. Они бешено бросились к грудам досок, потом к зарослям обожженных кустарников над рекой, в которых притаился ветер, тихо и осторожно перебиравший голые, опаленные ветки, на которых кое-где еще тлели искры, как старуха-богомолка перебирает пальцами восковые свечи.
Китайцы столпились на тропинке и вдоль реки, казавшейся бездонною пропастью, в черной глубине которой горели голубоватые звезды.
Собаки лаяли, захлебываясь от злобы, и рвались к яме, черневшей под корнями.
— Выходи! — крикнул Заморзин хриплым голосом. — Выходи! или я буду стрелять!
Все вместе, и люди и собаки, составляли одно целое, жадное и стремительное, охваченное яростью и злобой. Это была не толпа, а одно многоликое существо, над которым властвовало одно желание, смутное и страстное.
— Выходи! — еще раз крикнул Заморзин и взвел курок револьвера. Кусты качнулись, сбрасывая искры, и на поляне появился молодой китаец, покрытый копотью. Он визжал, как затравленный зверь, и лизал охватившие его крепкие руки. Почувствовав прикосновение сухих, воспаленных губ, Заморзин отдернул руку и крикнул:
— Веди его сюда!
Широко шагая, управляющий быстро пошел к середине двора, где был вкопан столб с колоколом, которым созывали рабочих к обеду.
— Что вы с ним хотите делать? — спросил Крафт. И в голосе его, жалком, дрожащем, слышалось удовольствие, почти страстное наслаждение от сознания, что сейчас произойдет что-то до боли в сердце мучительное и захватывающее, из чего нельзя пропустить ни одной черты, ни одной мельчайшей подробности.
Рабочие, обмениваясь короткими фразами, прикрутили хунхуза к столбу, так что из-под веревок выступила кровь, и отошли в сторону.
Около столба привязанный китаец, освещенный луной, казался совсем маленьким. Его бледное лицо кривилось от боли.
— Ты поджигатель? — спросил Заморзин. И, размахнувшись, тяжело два раза ударил китайца. Пойманный что-то заговорил, выплевывая кровь. Голос его удивительно походил на лай собаки.
— Он говорит, что леса не поджигал, а пришел купить спирта, — перевел старик Вуфанг, сидевший на корточках, рядом с собаками.
— А! спирт! — сказал Заморзин. — Хорошо, я дам ему спирта, сколько в него влезет! Вуфанг, неси сюда ведро спирта и воронку.
— Неужели вы хотите?… — спросил Крафт, холодея от ужаса.
— Какой дьявол тут с ними разберется, — сердитым голосом, по-французски, ответил Заморзин. — Среди рабочих половина хунхузов. Либо они нас съедят, либо мы их!
Китайцы уселись на корточках вокруг столба и бесстрастно, с каменными лицами следили за тем, что происходило на сцене, залитой зеленоватым светом луны. Вуфанг, наклонясь, тащил полное ведро спирта, жидкость плескалась на траву, и в ней дрожали серебряные отблески.
— Открывай рот! — крикнул Заморзин хунхузу и трубкой железной воронки ударил его по крепким белым зубам.
Китаец покорно раскрыл рот.
— Крафт, подержите воронку!
— Я не хочу, — ответил инженер. — И вообще все, что вы делаете, это… Я не знаю, что это такое…
— Слушайте! Держите воронку, вы! — крикнул Заморзин. — Бросьте вашу сентиментальность.
В голосе его было столько повелительности, что Крафт дрожащей рукою взял воронку, которая упиралась во что-то мягкое.
— Ну, я наливаю! Пей, собака!..
Заморзин захватил полный ковш спирту и плеснул его в жестянку. Китаец отчаянно рванулся и начал стонать. Звуки его голоса были какие-то странные, почти звериные:
— Гу, гу, гу…
— Мало тебе? Еще хочешь? Вот тебе еще!..
Заморзин плеснул новый ковш.
Китаец вдруг отчаянным движением выбросил воронку и забился на веревках. Холодный спирт облил руки Крафта.
— Не хочешь, собака? Не нравится?! А лес жечь любишь? — Придержите его, — обратился Заморзин к рабочим.
Те сидели неподвижно, как два ряда камней.
— Ну же, скорей! Вуфанг и Фучанг, живей!
Заморзин поднял револьвер. Воронку опять вставили в крепко зажатый рот, разорвав одну губу. Каждый китаец подходил и плескал спирт в черное, широкое отверстие.
Китаец сначала тяжело ухал. Потом слышно было только, как он, тяжело захлебываясь, дышит. Скоро смолкли и эти звуки. Черные тени подходили, уходили и за ними стояли инженер и Заморзин.
— Довольно! — вдруг крикнул Крафт, не узнавая своего голоса. — Он умрет!
Никто ему не ответил. Воронка упала и китаец остался стоять с широко раскрытым ртом и удивленным, неподвижным взглядом смотрел на луну над крышей дома.
— Наглотался? — спросил Заморзин. — Тряхните-ка его!..
Кто-то толкнул тело, подвешенное на веревках. Оно качнулось, как кукла, и вдруг повернуло.
— Да убейте же его! — крикнул Крафт. — Перестаньте мучить! Дайте мне револьвер.
Заморзин засмеялся и вынув коробку спичек, начал их зажигать и бросать одну за другой в лужу спирта. Побежали синие, веселые змейки. Выросли, слились, и вдруг вокруг столба вспыхнуло высокое пламя. Огненный вихрь колебался, вздуваемый ветром, и до мельчайших подробностей видно было, как в нем корчилось и трепетало живое тело. Оно горело внутри и снаружи. Голова казалась огненным шаром, который колебался и качался над толпой.
Китайцы, как испуганное стадо, бросились бежать в разные стороны. Заморзин взял под руку Крафта и повел его домой.
В просторной комнате пахло духами. Со стен смотрели знакомые картины в золоченых рамках. Крафт упал на стул и закрыл лицо руками.
— Ну, выпейте коньяку! Велика важность. Одной гадиной на свете меньше, — говорил Заморзин, расхаживая по комнате.
Через занавески светило красноватое пламя догоравшего костра, и они казались окровавленными.
Перебивая друг друга, завыли овчарки и Крафту почудилось, что к их протяжному вою примешивается еще человеческий голос, страшный и томительный.
— Забудьте о ваших нервах. Как же вы, Крафт, хотите иметь средства для красивой жизни, для всех этих европейских экскурсий в область наслаждений, если боитесь воя какого-то китайца? Теперь, я уверен, лес будет цел, а это для нас с вами целое состояние. Сосчитайте-ка! Через шесть месяцев мы можем уехать.
Крафт поднял голову.
— Вы думаете, подействует? — спросил он слабым голосом.
— Ну, еще бы! — Заморзин подошел к окну. — Догорает! Вот только проклятые собаки спать не дадут.
Крафт налил стакан коньяку, залпом выпил его и, посмотрев минуту неподвижным взглядом на огонь лампы, сказал:
— Что же, если я получу свои деньги и уеду отсюда, то, пожалуй, уж это не такая большая жертва. Где моя скрипка? Я сыграю ему похоронный марш. Да отойдите от окна, садитесь и слушайте! Ну!.. Я начинаю.
Источник текста: Куда ворон костей не заносил. Рассказы / С. Бельский. — Санкт-Петербург: тип. т-ва ‘Обществ. польза’, 1914. — 217 с., 20 см.