В.В. Розанов
В.В. Розанов
В предрождественскую ночь
В предрождественскую ночь
* * *
В предрождественскую ночь, Розанов Василий Васильевич, Год: 1906
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Виселица и каземат — вот что встретит коротенькие лучи декабрьского солнца, когда оно выползет на невысокий горизонт завтра… И поползут эти негреющие лучи по обледенелым крышам этих казематов, по обмерзлым столбам этих виселиц и, дальше, с них по равнодушным крышам мирных обывателей, собирающихся к своей обедне…
И отслушают обедню. И мирно ‘разговеются’… Покушают, отдохнут, заснут.
Второй день Рождества будет потусклее первого, третий — потусклее второго, и так все перейдет в будни, сольется с буднями. И потянется опять этот серый ‘обывательский год’.
Да уж не стынет ли солнце? Движется ли земля? Наших сердец, во всяком случае, оно не греет, наши души не движутся. Застыл человек.
И праздник, и религия — все это давно только обряд, по ‘воспоминанию’, в ‘повторение’… Кружится колесо в 365 спиц, именуемых ‘обывательскими днями’ и образующих ‘обывательский год’… Счастливые страны, как эта Сирия, этот Вифлеем, Иерусалим, которые сотворили событие праздника, родили из себя вот ‘Рождество Христово’, вот ‘вход в Иерусалим’.
— Осанна Сыну Давидову! Благословен грядый во имя Господне!
И пальмы, и одежды — под ноги… У нас нет пальм, а только веники. Из веников вынимают прутья и порют ими. Порют детей, женщин, солдат, мужиков. Я не говорю об этом годе, — долог ли он? — а вообще. Драная страна, драные страны. Что нам Вифлеем? Какая-то вечная Голгофа…
Удрученный ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя…
Тусклая страна: и самое христианство, оно взято как какие-то слезы, муки, стенания… Как-то оно перенесло и в самый Вифлеем Голгофу же…
И мы рождественское солнце встречаем видом Голгофы… Кресты, пригвожденные… Виселицы, казематы…
Идея праздника — она рождается из великой радости. Когда нет радования в сердцах, — как оно будет в домах? Праздник, празднование, ликование, ‘мы празднуем’, ‘мы ликуем’… Поди ‘поликуй’ на нашем 25-градусном морозе.
Мерзлая страна, между 50-й и 60-й параллелью… Боже, ну, конечно, у крещеных якутов есть тоже ‘Рождество Христово’, но то ли у них оно, как в Сирии, около Иерусалима?.. Беден наш климат, и беден человек в нем. Ни пальм, ни звезд. Только розги. Бррр…
В странах, все-таки посноснее нашей, был установлен ‘Божий мир’. Люди, до сложения государств, в феодальной ‘анархии’, вечно воевали. Но от вечера четверга до утра понедельника они складывали оружие. ‘Божий дни! В эти дни Бог пострадал за грехи наши, и умер, и был погребен,
— вспомним же это и на эти дни прекратим войну’. И серьезные люди вводили перемену в серьезное дело. Но якуты и русские, — у них уже все тусклее, мерзлее, и вот Вифлеемский день завтра, а разве отворится хоть одна темница или не будет повешен который-нибудь ‘приговоренный к повешению’? — ‘Праздник? Что такое праздник?!! Разве он может помешать делу?’
‘Дело’ и ‘дела’ — это приговоры и виселицы, а праздник — это только ‘что-то’, тень, маска, притворство лиц.
Как грустно, однако: люди без празднования, без праздника, — люди, у которых религия никогда не была ‘делом’, чем-то ‘настоящим’. ‘Восточные мифы’, ‘восточная мифология’, о которой молва дошла и до якутов, — тогда они ‘крестились’, — и вот ‘празднуют’…
Все ненастоящее. И стоит великая грусть в сердце русского человека, что у него все ненастоящее. Грусть эта давно стоит у него, давно сжимает сердце все это ‘ненастоящее’, ‘призрачное’, ‘по воспоминанию’ или ‘по подражанию’. ‘Где же я и где мое?‘ Великие тревоги наших дней, так похожие на отчаяние, смешанные с отчаянием, суть разрешение этой вековой грусти русского народа. Среди мерзлых фигур тусклой земли некоторые оказались менее закоченелыми: внутреннее маленькое солнышко возместило недостаток внешнего солнца. Они стали искать ‘своего’, ‘настоящего’…
— Мы хотим Рождества как Рождества!
— Мы хотим входа в Иерусалим как входа в Иерусалим!
— Христос — Он наш! Мы Его встречаем, и одежды под ноги, и пальмы — все бросим!
— Пусть будет русская жизнь настоящею! И ликование, и празднование в сердцах, в домах… Все — как дело! Как наше дело!
Но замороженных людей было гораздо более, чем этих ‘оттаявших’… Мертвыми, безжизненными глазами они тускло следили за тем, как те зашевелились… И вот полезли мертвые на живых, замороженные на отогревшихся, полезли, — и вот кресты, пригвождение, Голгофа вместо Вифлеема, казематы в это ‘Рождество 1906 года’.
Тусклое поползет солнце по обывательским крышам и не согреет ни одной из них по-настоящему. Все — призрачное, все как пыль, как ‘привидение’ во сне… Спящая страна, сонная страна, с призраками, бродящими по ней, пугающими или смешащими.
Пробудится ли когда-нибудь она? И вырастет ли когда-нибудь настоящий русский человек? И будет ли он иметь когда-нибудь настоящий праздник?
В тот год, светлый русский год, встречаясь на улицах, будут говорить:
— Господь родился! Мы веруем! Ни одного в темнице, никого приговоренного, ни у кого слез! Обойдите всю страну, — слез ни у кого! Мы — верующие!
И будут смеяться в ответ возражающим:
— Да, суд, законы — все важно! Но Божий закон важнее человеческого, и религия выше суда. Без религии мертв был человек, и при судах, и при законах. Но мы воскресли, просветились. Все у нас поставлено в относительное, изменчивое положение по отношению к вечной вере и вечному Богу. И вот — вечный день, это наше ‘Рождество’, русское ‘Рождество’! Христос родился не только для Вифлеема, но и для нас, у нас… И когда у нас родился Бог, то для чего бы Он и родился, если бы еще стояли виселицы и темницы…
И еще грустно, уже сурово, прибавляли бы:
— Пока не рождался Бог, — и стояли темницы. Что они стояли, не растворялись, — и показывало, что никакого Бога не рождалось, а были так одни разговоры, слухи, неправдоподобные ‘мифы’. Люди были тогда замороженные и думали, как не думали, и чувствовали, как не чувствовали. Тогда ничего не было, все только ‘казалось’… И ‘казалось’, что есть Россия и что в ней есть, будто бы, ‘религия’… Но все это было только на карте, в пространственном отношении, и только значилось по календарям…
Впервые опубликовано: Русское слово. 1906. 25 дек. No 313.