В ПЕРВЫЙ ДЕНЬ НОВОЙ ПАРЛАМЕНТСКОЙ СЕССИИ
В ПЕРВЫЙ ДЕНЬ НОВОЙ ПАРЛАМЕНТСКОЙ СЕССИИ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
В первый день новой парламентской сессии, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Русская государственность и общество (Статьи 1906—1907 гг.)
М.: Республика, 2003
Парламент открывается… И можно, забыв все партийные счеты, сказать ему и сказать о нем несколько мыслей, какие открываются на высоте не партийного, а национального сознания.
Собирающийся парламент есть первенец нашей свободы, нашей русской свободы. Оставим в стороне всеобщие схемы исторического движения, наш народ шел редко по ним, — он шел более страдальческою окольною дорогою. Все народы осели в пределах роскошной древней цивилизации, и средневековые общины потому именно и прошли эту красивую и свободную жизнь, что они уже сели в ячейку древней римской муниципии, хорошо заготовленную и разработанную. Германцы и кельты при самом основании государственной и общественной жизни имели в распоряжении своем фундамент и весь каменный материал неизмеримой прежней постройки. Все им было легче, и в смысле техники, и в смысле строительного труда. Но бедный русский народ, заняв последним Восточную Европу, не нашел здесь ничего, кроме степей, лесов, плохих рек и крепких морозов. Первыми зародыши культуры, полученные из Византии вместе с христианскою верою, заглохли в долгий период татарского ига. После двухвекового застоя пришлось начинать культурную работу с тех же первых начатков, где она была приостановлена в XIII столетии. И только после Петра мы стали быстрее нагонять Запад, от которого отстали на целые века.
Вот депутаты входят в Таврический дворец: и как не мешает каждому из них на пороге его мысленно оглянуться на ту хижину, деревню, село, город, поместье, фабрику, дворец, из которых отдельно каждый из них вышел, так и России, входя в парламентаризм, нужно вспомнить скромное, малое, темное, страдальческое житье-бытье, из которого она вышла. Нужно это вспомнить, — и чтобы поблагодарить в горячей молитве Бога, и чтобы приняться за труд парламентский именно как за труд, за страду, с тем благоговением, как русский крестьянин берется за соху и борону.
Бог в помощь, добрые русские люди!
Перед великим делом нужно великое прощение. Будут ли к нему силы с обеих сторон? Во всяком случае, чем более будет силы на это прощение, тем успешнее сложится самый труд. Мы оттого и напомнили о малом и бедном начатке Руси, ее своеобразном и страдальческом пути, чтобы на минуту пробудить сознание, что многое из того жесткого и сурового, что видела Русь, объясняется трудностью и жесткостью самого пути. Трудна была дорога. Невозможно забыть, что наша громадная Империя кроме задач великого самостроительства всегда была и необозримым приютом бедноты и несчастия, и это в силу суровых условий страны и отсутствия роскошной и трудовой цивилизации, которая легко и свободно кормила бы всех. В московское время население русское, русский народ, крестьянство называло само себя государевыми сиротами. Какое же здесь гражданство, его дух, его право, его гордость? Сироты государевы сами ползли по земле, добровольно клонили головы книзу, и все же на этой почве у нас не развилось ни классового и сословного высокомерия, подобного западному феодальному праву, ни государей типа Людовика XIV, который жил и чувствовал себя, как Бог Вседержитель. Все у нас было суровее. Но все и честнее. Суровое было, и дело доходило до крови именно от суровости, и никогда оно не было жестокостью утонченных и изнеженных народов древнего Востока и старого Запада. Человечности никогда не забывал русский народ. И он не забывал ее во всех ярусах своего существования, в хижинах и в дворцах. На это стоит оглянуться из всех партий.
Свобода, нами купленная теперь, куплена в чрезвычайных страданиях нашей родины. Она пришла как случай и несчастие, — упала с неба, как роса среди громов. Вся родина в государственном, финансовом, бытовом, учебном, экономическом, культурном отношениях находится в таком развале и разорении, о каком века не было слышно на Руси. Окраины уже не скрывают мысли о вожделенном отделении от России, которое может пройти под шум лязга ножей наших внутренних партий, ожесточенно кинувшихся друг на друга. Пока русские идеалисты мечтают о всеобщем рае для человечества в пределах России, самые эти пределы могут улетучиться или пропасть в глубоких карманах кавказских, привислинских и финляндских себялюбцев. Характерною чертою теперешнего движения является то, что русские работают на почве универсальных, общечеловеческих и великодушных чувств, а сотрудничающие им освободители с окраин все работают молча на почве самых узких, глухопровинциальных и грубо эгоистических чувств. История, впрочем, слишком старая на Руси: вспомним Пушкина и Мицкевича:
Он посещал беседы наши. С ним
Делились мы и чистыми мечтами,
И песнями…
Но кончилось все с другой стороны ‘Валленродом’ и заветами вечной мести.
Тяжело вспоминать это. Русские, великодушные сами, чувствуют какоето безграничное доверие к великодушию и душевной ясности других. Дай Бог, чтобы расчеты наших левых партий на то, что соработающие им евреи, поляки и грузины так же отреклись от своего еврейства, от Польши и Грузии, как сами русские похоронили в себе московские и киевские чувства, чтобы эти расчеты не обманули их. Но не хочется об этом напоминать, не хочется говорить…
Забудем партии и крепко и дружно встретим первенцев русской свободы, входящих в Таврический дворец для свободного слова, для свободной работы над благом родины. Мы называем их первенцами, ибо первая и вторая Дума, отделенные только месяцами, в панораме тысячелетий русской истории сливаются в неразличимый один миг. И не будем вспоминать прорех первой Думы: поймем и мы великодушно, что великое дело не делается сразу удачно. Что было, пусть будет забыто: и будем помнить и беречь только наше сегодняшнее и наше завтрашнее. Все входят нынче в Таврический дворец с мыслью об осторожности: великий и благой признак, которого в прошлом году не было и следа. Даже проработав 12 месяцев, Дума очень окрепнет, парламентаризм в России сильно укрепится. Все станет несколько привычнее, обносится, лучше ляжет на гражданские наши плечи. Мы много давали советов народным представителям: и когда они вот собрались, обратимся с последним советом и к администрации. От нее также слишком много зависит, чтобы смягчить первую встречу с народным представительством, — первую и ближайшие за нею. Тон сухих отказов и глухого сопротивления совершенно так же неуместен и неумен в устах администраторов и администрации, как и задирательно-бранчливый тон у депутатов. Обе стороны должны отказаться от своих недостатков. И администрации, уже по тому одному, что она стара и многоопытна, нужно сделать первый шаг к этому обоюдно-умному поведению. Пусть и она, со всем русским народом и всею русскою печатью, встретит первенцев нашей свободы с тем ласковым, приветным и уважительным чувством, как они того заслуживают по существу.
Конституция всем нужна: депутатам, народу, чиновничеству, Царю. Царю и народу она более всего нужна, ибо первый держит в руках руль нашего государственного корабля, и никто, как Он, не испытал за последние годы, до чего управление кораблем через механизм старого руля стало ненадежным и опасным, а второй… он слишком много вытерпел и по сию пору слишком много несет от чиновничества, от обеспеченных сословий и даже от интеллигенции, в значительной доле правящей. Но бросим разделения, соединимся в одном чувстве воскресить пострадавшую родину к новой жизни.
НВ. 1907.20 февр. No 11115. Б. п.
20 февраля 1907 г. состоялось первое заседание II Государственной думы.
Он посещал беседы наши… — А. С. Пушкин. ‘Он между нами жил…’ (1834).
Но кончилось все с другой стороны ‘Валленродом’ и заветами вечной мести… — Имеются в виду произведения Адама Мицкевича: поэма ‘Конрад Валленрод’ (1828), третья часть драмы ‘Дзяды’ (1832), ‘Книги польского народа и польского пилигримства’ (1832). В них явственно звучат мотивы польского ‘мессианизма’, выпады против русской государственности и исторических деятелей России.