В.В. Розанов
В.В. Розанов
В ожидании Собора Русской Церкви
В ожидании Собора Русской Церкви
В ожидании Собора Русской Церкви, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Только что опубликованное положение о составе предстоящего чрезвычайного Собора Русской Церкви, получившее Высочайшее утверждение, делает более осязательным приближение этого Собора, который всею Россиею ожидается с чрезвычайным нетерпением. Так как все принципиальное уже решено на предсоборном присутствии, а теперь санкционирована и формальная сторона процедуры выборов, то мы уверены, не позже августа или сентября начнутся и самые выборы, которые не могут не быть продолжительными, имея три степени или фазы: первый ярус —приходские выборы, второй —выборы по благочиниям и третий —выборы епархиальные.
Собственно говоря, уже предсоборное присутствие, обсудившее малейшие детали церковного управления, имевшее прения, голосования и принятые ‘резолюции’, можно вполне считать Собором Русской Церкви ‘начерно’, только без подобающей торжественной обстановки и без официальной санкции его ‘резолюций’. Но вся работа, все дело предстоящего Собора в этом присутствии уже проработано, обдумано и во всяком случае получило себе твердые рельсы, с которых не так легко будет сойти. Не легко прежде всего в умственном отношении, ибо в присутствии работали все, или почти все выдающиеся наши канонисты, ученые, равно как и иерархические авторитеты. Чтобы уклониться от ‘предрешений’ этого присутствия, нужно затратить большую свою умственную энергию, проявить ученость и логику, но противоположно направленную, и, словом, обнаружить такой запас волевых и умственных даров, какого, может быть, у Собора ‘набело’ и не найдется. Не найдется прежде всего потому, что в состав Собора войдут почти все члены бывшего предсоборного присутствия, а также и все авторы —епархиальные архиереи, —уже подавшие в Св. Синод свои докладные записки касательно желаемых перемен и улучшений в духовном ведомстве. Словом, личный состав нового Собора не представит большой новизны для России: сонм архиереев, практиков церковного управления, заслонит в нем остальных ‘выборных членов’, мирян и клириков, которые будут и немногочисленны, и ограничены в правах. Ибо соборные определения не только ‘подписываются’, но — что гораздо важнее и на что следует обратить внимание — и ‘составляются’ только одними архиереями.
Таким образом, самому молящемуся русскому народу,— тому вот, который собирается в храмах на службу, который горел, тосковал и в тоске ‘уклонялся в расколы’,— дано будет только поговорить в присутствии архиереев, но поговорить без всяких осязательных последствий. А на случай очень громких или неудобных ‘разговоров’ сделано в ‘Положении’ предостережение, что, во-первых, заседания могут быть и ‘закрытые’, причем последние очень и очень можно растянуть, а открытые очень можно сократить, а во-вторых, что его работы ‘публикуются секретариатом в виде кратких сообщений или стенографических отчетов’. Так как последние всегда подробны и дают для чтения все то, что было говорено на собрании, то, очевидно, роковое ‘или’ вставлено здесь на тот возможный и предусматриваемый случай, когда удобнее будет ‘сократить’ изложение прений и отдельных речей или даже ограничиться ‘краткими отметками’ о последних. При таком положении вещей, напр., профессор богословия Киевского университета известный протоиерей Светлов, кажется много крови испортивший своим оппонентам на предсоборном присутствии, будет на настоящем открытом Соборе более скромен и молчалив, чем как был в комиссиях этого присутствия. Впрочем, поживем — увидим.
Духовенство наше привыкло все делать высокоофициально и высокоторжественно. И через ‘Положение о выборах на предстоящем Соборе’ проходят красною нитью эта забота и опасение, чтобы каким-нибудь образом и что-нибудь не испортило этой торжественности, официальности и вообще ‘блистания риз’. Собор будет происходить, как можно ожидать или предвидеть, наподобие некоего церковного служения или приближаться к его типу и духу, он будет с речами, близящимися к ‘торжественно произносимым речам’ по разным торжественным же случаям. Во всяком случае едва ли на нем будет много интимного, внутреннего — разверзшихся уст и раскрытых сердец. Судя по предсоборному присутствию, его прототипу и руководительному образцу, — едва ли он растрогает и взволнует Россию. Конечно, здесь есть положительные качества: мы нуждаемся в успокоении. Но здесь есть и тяжелый и большой вопрос: будет ли Собор нравственно авторитетен? И его постановления или резолюции не получат ли одну только юридическую силу, без всякого восторга любви, с которым молящиеся встретили бы эти постановления?
Если Собор получил значение только юридического момента в истории Русской Церкви, а не момента нравственно-волнующего, нравственно-захватывающего, то едва ли можно ошибиться, предсказав, что он вообще останется малым событием в истории Церкви, не говоря уже об истории русского религиозного сознания. Скажем яснее. Уже теперь в Церкви можно различать две стороны: ее как бы Святая Святых — совесть, веру, религию духа. И как бы прокравшуюся в Церковь своего рода государственность. Здесь мы разумеем под этим словом нечто совсем особое. В самой Церкви отвердел и заморозился, или как бы принял в себя костяной твердый состав, этот ее ‘дух’, ‘совесть’, вероучение. Церковь медленно и постоянно перерождалась в крепкий и твердый, как бы костяной организм веры, тезисов, положений, упований. ‘Сказано — и баста’, ‘уповаю — и баста’, ‘так верю — и баста’, ‘так приказываю верить — и баста’. Вот этот повелительный, распорядительный тон в Церкви я и называю ее огосударствлением, ибо суть государства заключается в том, что оно повелевает, а не усовестливает. И насколько Церковь в области веры, совести, сердца повелевает, а не влечет, умиляя собою и своим, настолько в самую веру она ввела государство же. И словом, сама сделалась государством веры, вероисповедным государством, вероисповедною государственностью.
По-видимому, судя по сборам и подготовлениям, предстоящий Собор и станет только моментом быта церковной государственности, в предсоборном присутствии только и шла речь о разных законоположениях, о нормах и анормальностях церковно-юридического уклада. Область духа не задевалась, и вторжениям духа не то чтобы была положена преграда, но он как-то и не вторгался сюда, не рвался сюда. Это общеизвестно и по сообщениям, и по подробным напечатанным протоколам. Так вот если Собор выразит собою и в себе только эту твердую, закостеневшую государственность Церкви, то он только еще уплотнит и утяжелит все положение вещей, так сказать, состарит, а не помолодит Церковь и с тем вместе как бы лезвием ножа разделит этот твердый остов ее от живых, деятельных, томящихся, алчущих и жаждущих частиц церковных и народных, какие, например, уже теперь ушли в раскол и сектантство или стоят на опасной границе колебания между Церковью и сектами и вообще ‘своим умствованием’. До сих пор это было для церковной государственности ‘все равно’. Но нельзя забывать, что теперь при свободе совести и отпадения от Церкви и при свободе печати, которая может начать и уже начала критику Церкви, положение дел совсем изменилось, и на эту перемену нельзя не оглянуться предстоящему Собору.
Тревожный признак составляет и то, что уже теперь к этому созываемому Собору недружелюбно относится половина церковно-богословской печати, — недружелюбно, скептически и иронично. И все это — профессора богословия, церковные историки и священники — люди со знанием и вникающие в такие подробности Церкви, которых мы, простые читатели или писатели неспециалисты, даже и не знаем. Так, проф. Н. Конст. Никольский, представляющий редкий пример профессора духовной академии, избранного в члены нашею Академиею Наук, писал и, конечно, не перестанет писать, что предстоящий церковный Собор есть только съезд архиереев, которому никакая санкция светского государства не может придать значения и авторитета церковного Собора, каковые почерпываются из состава Собора и способа созыва его, нарушенных у нас.
Но одно дело — упомянуть о деле, указать и другое — прицепиться к нему, вцепиться зубами и не ‘пускать далее’. Так ведь поступил и Лютер. Мнения его о ‘погрешимости папы’ и непогрешимости единственно авторитета Св. Писания, может быть, не были совершенно новы, но никто с его силою и, главное, с его неотступностью не указывал на это. И у нас, очевидно, давно уже дело стоит вовсе не за тем, ‘есть ли на что указать, как на неистинное’, а единственно за тем, есть ли и найдется ли человек, может быть бродящий пока в безмолвии, который укажет на это неистинное с достаточною силою, убеждением, яркостью и, главное — неотступностью. В расколе нашем и в нашем сектантстве вообще есть такие необычайные силы, энергии гениальные, найдется красота слова, перед которою ученая ‘гомилетика’ официальных проповедников окажется жалкою и крайне ‘несвятою’. Полученная свобода еще так недавна, что не могла дать объявиться всему этому. Народ медлителен в словах и поступках. Но, может быть, мы живем накануне чрезвычайных ‘объявлений’ в этой области чрезвычайных слов и чрезвычайных фактов. И вот уже почти собирающемуся Собору надо подумать, чем он на это ответит.
Тягостные вопросы! И может быть, задумываюсь об этом не один я. И если с этим народным натуральным гением веры соединится язвительная и неопровержимая критика гг. Никольских, Несмеловых, Светловых, то официальному кораблю с грузом официального богословия придется выдержать большую качку. Конечно, мы все, верующие, будем молиться о благополучии, и, Бог даст, мольбы наши будут услышаны, но все-таки… Ученые инструменты корабля во всяком случае должны быть в исправности. А пока что — будем ждать, верить и надеяться…
Впервые опубликовано: Новое Время. 1907. 16 июля. No 11257.