В ОПТИНОЙ ПУСТЫНЕ
В ОПТИНОЙ ПУСТЫНЕ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
В Оптиной пустыне, Аскоченский Виктор Ипатьевич, Год: 1861
Время на прочтение: 7 минут(ы)
За Русь Святую!
М.: Институт русской цивилизации, 2014.
Собираясь из златоглавой Москвы в наш русский Иерусалим — Киев на поклонение его святыне, я записал в свою памятную книжку — заехать в лежащую по пути пустынную обитель Оптину, где нашли себе место упокоения два родных брата Иван и Петр Васильевичи Киреевские [1], оба близкие моему, все более и более сиротеющему, под осень жизни, от частых потерь сердцу, оба люди замечательные и приснопамятные по своему уму, качествам сердца, прямодушию и любви к истине, той святой любви, которая готова бывает скорее положить душу свою, нежели отказаться от того, что в глубине ее однажды призвано святым, высоким и достоуважаемым.
На последней станции к Козельскому, кажется в Подборках, я просил станционного смотрителя приказать ямщику завезти меня в Оптину пустынь, которая, как было у меня записано, находится в 472 верстах от Козельска, не доезжая его. Станционный смотритель весьма любезно согласился на сие, взяв с меня весьма любезно же и двойные прогоны, причем заметил, что из едущих по этому тракту большая часть берет лошадей прямо в Оптину, а оттуда гостеприимная обитель нередко доставляет проезжих как в Подборки (первая станция к Калуге), так и Слаговицкие постоялые дворы (первая станция к Белеву) на своих лошадях.
Вскоре по оставлении Подборок мы проехали какое-то бесконечно-длинное селение, которое, помнится, ямщик называл Каменкою, и замечательное также своей убийственно тряской мостовой, насыпь же и мостовая, как пояснил мне ямщик, сделаны от того, что весною разлив текущей слева (в версте или более расстояния) Жиздре доходит иногда до самой этой деревни. Зато, тотчас за задворками, начинаются поемные луга, простирающиеся вплоть до реки, а за нею встает синий бор, вид которого тем приятнее, что леса исчезают у нас ежегодно, как бы по мановению волшебного жезла, и если отстрочится еще на столетие то время, когда водяной пар будет сведен с престола двигателем, менее алчным к топливу, то нам придется в статистических таблицах прибавить новую графу: замерзших по неимению средств к отоплению своих полусквозных (в следствие той же причины) жилищ столько-то, а филантропии прибавится новая забота плясать и задавать обеды в пользу семейств этих несчастных.
В этих мыслях о столь немаловажном предмете я с особенною любовью смотрел на лесную полосу, причем заметил, что местами вынуты из нее уже целые участки, — а если пройдет на Калугу железная дорога, то, уповательно, скоро и ничего не останется, а меж тем лошадки резво бежали по ровной дороге, и я незаметно приближался к ночлегу.
Вот, стали мы спускаться с горы, окаймленной глубоким оврагом, внизу сельская церковь, вправо господская усадьба и село, влево виднелась луговая долина, перерезанная озерками и лесными островками, а у опушки леса неправильно раскинулась, точно небольшой городок, — пустынная иноческая обитель, издали приветствуя путника верхами своих белых стен и храмов…
Проехав село, которое назвал мой возница Прыска-ми, и еще какую-то небольшую деревеньку, мы свернули с большака влево по шоссейной дорожке, проведенной чрез луга прямо к монастырю, обсаженной ракитником, а через полчаса времени уже переезжали быструю Жиздру на монастырском пароме, любуясь видом мирной обители, озаряемой последними лучами заходящего солнца.
Принятый весьма радушно, я мирно провел ночь под кровом монастырской гостиницы, на другой день, пробудившись со звуком колокола, отправился к ранней обедне и по окончании ее просил проводить меня на могилу Киреевских и отслужить по них панихиду.
Меня привели на монастырское кладбище, которое расположено за алтарем двух монастырских церквей. Там прежде всего обратили мое внимание два колоссальных чугунных памятника, местами позолоченные: под одним из них, как видно из надписи, погребен старец сей обители иеросхимонах Леонид [2], о духовной мудрости которого и претерпенных им от неправомыслящих гонениях я слышал довольно из рассказов покойного И. В. Киреевского. Другой памятник покрывает могилу храмоздателя того придела, близ которого они погребены (во имя Св. Николая) А. И. Желябужского.
Впереди надгробных памятников старца иеросхимонаха о. Леонида и Желябужского на месте, также обнесенном чугунною решеткою, погребены два родные брата Иван и Петр Васильевичи Киреевские. На могиле первого из них усердием его супруги поставлен небольшой четырехсторонний чугунный памятник с таким же крестом, на памятнике надписи {Надписи из Св. Писания избраны, как я слышал в обители, духовным отцом И. В. К-го старцем иеромонахом Макарием.}:
1) Надворный советник И. В. Киреевский, родился 1806 года марта 22 дня, скончался 1856 года июня 12 дня.
2) Премудрость возлюбих и поисках от юности моея. Познав же, яко не инако одержу, аще не Господь даст придох ко Господу.
3) Узрят кончину праведника и не уразумеют, что усоветова о нем Господь.
4) Господи, приими дух мой!
Память Ивана Васильевича Киреевского дорога для всех близко знавших его как человека, обладавшего редким сочетанием прекрасных качеств глубокого ума с кротким и любящим сердцем, несмотря на свое научное образование, которое при всей гордости нашего века может быть признано не за весьма многими из ученых по диплому. И. В. считал это образование недоконченным зданием и спешил увенчать его покровом сердечной веры. Растворенное солию неземной мудрости — слово отеческое, слово глубокое и вместе простое, слово ‘помазанное’, вносящее мир и успокоение во всякую душу, жаждущую и алчущую правды и истины, — это слово удовлетворило вполне его пытливый ум, и с той поры он посвятил себя всецело на то, чтобы отвлечь внимание своих ученых собратий или по крайней мере небольшого кружка своих ученых друзей, от философских умствований Гегеля, Шеллинга и Ко, этих вполне изглубленных им ‘сокрушенных кладенцев’ германской мысли, и обратить их внимание на забытые одними и неведомые другим источники ‘воды живой’ — к писаниям отеческим {Памятником этого периода его умственной деятельности остаются (кроме ненапечатанных трудов) две замечательные статьи: ‘О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России (Письмо к графу Е. Комаровскому)’ и ‘О необходимости и возможности новых начал для философии’. Первая напечатана в Московском сборнике 1852 года, а вторая — в Русской беседе 1856 года.}.
Но И. В. Киреевского постигла та же участь, как Н. В. Гоголя: с той минуты, как он заговорил со своими учеными собратиями не прежним языком, высказав им, не обинуясь, что свет и истина не там, где они ее искали доселе, что надобно начать учиться сызнова, и, по знаменитому изречению мудрой жены XVIII столетия, ‘начать с Катихизиса’, — друзья И. В., сказав — кто про себя, а кто и громко: ‘Жестоко слово сие’, пошли каждый своею дорогою до встречи там, где уже не посмеет никто спросить: что такое истина? Ибо ‘вся будут нага и объявлена’, а он вскоре был отозван отсюда, ‘зане совершил в пределе земном все земное’. Так же как и на могиле Гоголя раздались поздние вопли сожаления о рановременной утрате на обычную тему: как, зачем, отчего так неожиданно, внезапно, нечаянно, что злая судьба постигает наших передовых (а поживи он еще немного, — высказалось бы печатно то, что уже произнесено было в сознании: ‘жаль, отстал от века!’). Ответом на эти вопросы немой судьбе служит слово Премудрого, начертанное достойно оценившими благую перемену в образе мыслей покойного: узрят кончину праведного и не уразумеют, что усоветова о нем Господь!
Верующие в загробную жизнь и смотрящие на смерть как на переход в ‘пакибытие’, а не к ничтожеству или, как недавно выразился один из германских мыслителей ‘к разрушению уединения человеческого я в чувство общения с целым природы’ {См. Дом. беседа. 1860 г. Вып. 31.} знают и веруют, что каждый христианин поемлется отсюда в самое благоприятное время для нашей загробной участи, в ту минуту, которую благость Божья находит самою удобною для совмещения на нелицеприятном суде своем правды с милостию. Что после сего значат наши языческие сетования на безжалостную судьбу! Если бы преставльшийся мог сам возражать на них в ответ на сожаление, что он не докончил своего ‘полезного труда’, — он, верно, отвечал бы словами Авраама евангельскому богачу {Имут Моисея и Пророки да послушают их, аще же их не послушают, ни аще кто от мертвых воскреснет, не ииут веры. Лк 16, ст. 29, 31.}, напомнив им притом слово вселенского учителя и отца Церкви Иоанна Златоустого: ‘кто не имеет матерью своею Церковь, тот не может иметь Отцем Бога’, или, наконец, указал бы на слова Самого Спасителя дщерям иерусалимским: себе плачите и чад ваших! Вот что, по мнению нашему, отвечал бы покойный ученым друзьям своим, если бы мог беседовать к ним с того берега, а ныне его безмолвная могила не призывает ли их последовать его благому примеру: познать, яко не инако одержится премудрость, аще не даст Господь, и прийти ко Господу?
Нельзя умолчать, что сердечному обращению И. В. Киреевского к вере и учению матери нашей Церкви много способствовал недавно почивший о Господе старец Оптиной пустыни иеросхимонах Макарий [3], указав ему на неисчерпаемый источник мудрости, заключающийся в учении св. отцов, способной удовлетворить стремлениям самого глубокого ума, но который промыслительно утаивается от премудрых и разумных века сего, ибо таинства открываются лишь смиренномудрым, по слову св. Исаака Сирина.
Супруга И. В. [4], рассказывая мне о благодатных действиях старца на ее семейство, между прочим поведала следующее {Этот рассказ передаю не по одной памяти, а слово в слово, ибо тогда же просил Н. П. К-ую записать мне оный, что ею и было исполнено.}: ‘Сама я познакомилась с о. Макарием в 1833 году через другого приснопамятного старца, его предшественника, о. иеросхимонаха Леонида, тогда же сделалась его духовною дочерью и с тех пор находилась с ним в постоянном духовном общении. И. В. мало был знаком с ним до 1846 года. В марте сего года старец был у нас в Д…е и И. В. в первый раз исповедывался у него, писал же к батюшке в первый раз из Москвы в конце октября месяца 1846 года, сказав мне: ‘Я писал к батюшке, сделал ему много вопросов, особенно для меня важных, нарочно не сказал тебе прежде, боясь что по любви твоей к нему, ты как бы нибудь чего не написала ему, мне любопытно будет получить его ответ, сознаюсь, что ему трудно будет отвечать мне’. — Я поблагодарила И. В., что он мне не сказал, что решился написать к старцу, и уверена была, что будет от старца действие разительное для И. В. Не прошло часа времени, как приносят письма с почты и два, надписанные рукою старца, одно — на имя мое, другое — на имя И. В. Не распечатывая, он спрашивает: что это значит? о. Макарий ко мне никогда не писал! — Читает письмо, меняясь в лице и говоря: ‘…удивительно! разительно! Как это? В письме этом все ответы на мои вопросы, сейчас только посланные’. С этой минуты заметен стал зародыш духовного доверия в И. В. к старцу, обратившийся впоследствии в усердную и беспредельную любовь к нему, и принес плоды в 60 и во 100, ибо познав, яко не инако одержится премудрость, аще не даст Господь, он, при пособии опытного руководителя, шел ко Господу’.
Печатается по единственному изданию: Аскоченский В. И. [Подп: Отсталый] В Оптиной пустыне // Домашняя беседа для народного чтения. — 1861. — Вып. 4. — С. 61-66.
[1] Киреевский Иван Васильевич (1806-1856) — религиозный мыслитель, критик, один из основоположников истинного славянофильства.
Киреевский Петр Васильевич (1808-1856) — славянофил, литератор, фольклорист. Собрал свыше 10 тыс. народных песен.
[2] Лев (Ноголкин Лев Данилович) (1768-1841) — иеросхи-монах, преподобный оптинский старец. Основатель старчества в Оптиной пустыни.
[3] Макарий (Иванов Михаил Николаевич) (1788-1860) — преподобный оптинский старец.
[4] Киреевская (рож д. Арбенева) Наталья Петровна (1809-1900) — супруга И. В. Киреевского, благотворитель, издатель святоотеческих сочинений.