В огонь и в воду, Ашар Амедей, Год: 1876 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 357 минут(ы)

Амедей Ашаръ

Въ огонь и въ воду

(Приключенія графа де-Монтестрюкъ).

Переводъ съ французскаго.
Продается:
въ С.-ПЕТЕРБУРГ.
у Вольфа, Базунова, Шигина, Плотникова и друг.
ВЪ МОСКВ,
у Манухина, Соловьева, Прснова и у издателя И. В. Смирнова,
1876.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.
Игорный домъ въ осеннюю ночь.

Графъ Гедеонъ-Поль-де Монтестрюкъ, извстный также подъ именемъ графа де-Шаржполя, считался, около 164. года, однимъ изъ богатйшихъ и счастливйшихъ дворянъ южной Франціи. У него были обширныя владнія и хотя дворянство его не восходило до первыхъ временъ монархіи и его предки не попали въ число рыцарей-завоевателей Палестины, но онъ былъ въ родств съ знатнйшими фамиліями королевства, которое только-что было вврено Провидніемъ рукамъ еще неопытнаго Людовика XIV.

Этимъ завиднымъ положеніемъ фамилія де Монтестрюкъ, стоявшая въ уровень съ первыми домами въ Арманьяк, одолжена была страннымъ обстоятельствомъ, ознаменовавшимъ начало ея извстности, и особенному благоволенію короля Генриха IV, славной памяти.

Графъ Гедеонъ, котораго сосди звали такъ въ отличіе отъ его отца, графа Ильи, сына того героя, которому домъ ихъ былъ обязанъ своимъ величіемъ, нашелъ богатство у себя въ колыбели и не очень-то стснялся мотать его. Своей пышностью онъ удивлялъ даже придворныхъ, прізжавшихъ по дламъ или для удовольствія въ Лангедокъ.— Къ несчастію, богатство это досталось ему рано вмст съ такими привычками и такимъ горячимъ темпераментомъ, которые не знали ни усталости, ни пресыщенія. Его жизнь можно бы сравнить съ безумной скачкой молодаго коня, вырвавшагося на волю во время грозы: ни узды, ни правилъ.

Посл причудливой и расточительной жизни, графъ Гедеонъ овдовлъ бездтнымъ и въ сорокъ лтъ опять женился, чтобъ продлить родъ Монтестрюковъ, но, не жаля ни молодости, ни красоты своей жены, которая готова была посвятить себя его счастью, онъ принялся за прежнюю жизнь, какъ только она дала ему сына, окрещеннаго подъ именемъ Гуго-Павла.

Въ молодости графъ Гедеонъ бывалъ въ Париж и во дворц Сен-Жерменскомъ, онъ держалъ сторону короля въ смутахъ Франціи, сломалъ не одну шпагу въ стычкахъ съ Испанцами и громко кричалъ въ схваткахъ: ‘Бей! руби!’ — старинный кликъ и девизъ своего дома. Возвратясь въ свой замокъ, въ окрестностяхъ Жеро, онъ убивалъ время на всякія безразсудства: на охоту, дуэли, маскарады и пиры, нимало не заботясь о графин, которая тоскливо поджидала его за стнами и башнями Монтестрюка. Дворяне, съ которыми онъ рубился, или козырялъ въ карты, любили его за умъ и веселость, а мелкій людъ обожалъ за щедрость. Если случайно онъ и потреплетъ, бывало, мимоходомъ кого-нибудь изъ крестьянъ, никто на него не сердился, такъ мило и любезно бросалъ онъ золотой въ шапку бдняги.

Графъ Гедеонъ, статный, щедрый, сильно любимый окрестными красавицами, имлъ также, подобно благодтелю его рода, королю Генриху, солидную репутацію храбрости въ такой стран, гд вс храбры. Какимъ только опасностямъ не подвергалъ онъ жизнь свою, изъ какихъ только бдъ не выпутывался онъ со шпагой на-голо!

Въ то время, какъ начинается наша исторія, стали уже носиться слухи, что состояніе графа де Монтестрюка идетъ быстро къ упадку. Не было ужъ ни блистательныхъ праздниковъ въ его замк, ни сумасшедшихъ поздокъ въ Тулузу и Бордо, гд вс привыкли видть его съ огромной свитой слугъ и лошадей, ни шумныхъ охотъ съ сосдями, герцогами де-Роклоръ, большими буянами и отчаянными кутилами. Видны были иногда и жиды по дорог къ родовому замку, выходили они оттуда, потирая руки, съ радостнымъ лицомъ. ‘Жидъ смется, а крещеный шгачетъ,’ говоритъ пословица.

Веселость графа Гедеона стала пропадать, случалось заставать его въ задумчивости. Графъ Гедеонъ скучаетъ! Это приводило всхъ въ изумленіе. Такое чудо только и можно было объяснитъ себ однимъ раззореніемъ. Но какъ-же могъ онъ раззориться, онъ — владлецъ столькихъ лсовъ, виноградниковъ, луговъ, фермъ, прудовъ? Старики, сидвшіе по своимъ наслдственнымъ помстьямъ, только качали головой и, жаля о жен, говорили: да вдь онъ игралъ!

Въ самомъ дл, графъ Гедеонъ игралъ сильно. И при всякомъ случа онъ все еще продолжалъ играть.

Около этого времени, когда дурные слухи боле и боле распространялись по провинціи, изъ замковъ въ хижины, графъ Гедеонъ, верхомъ на любимомъ кон, выхалъ разъ ночью изъ замка Монтестрюкъ.

Небо было весь день мрачно. Къ вечеру поднялся сильный втеръ и разорвалъ густыя тучи, между нини засвтились звзды, то погасая, то опять показываясь. Въ дремучемъ лсу стонала буря, все покрыто было густой темнотой, которую вдругъ прорзывалъ то тамъ, то сямъ блдный лучъ тонкаго, какъ стальной клинокъ, мсяца, несшагося, казалось, въ тучахъ какимъ то безумнымъ бгомъ. Собаки выли въ пол и своимъ воемъ еще усиливали тоскливое настроеніе всей природы.

Графъ Гедеонъ, подъхавши къ наружнымъ воротамъ замка, кликнулъ часоваго, который стоялъ, скрестивъ руки на старинной пищали, и веллъ опустить мостъ. Зеленая вода стояла неподвижно во рву, въ тни высокихъ стнъ. На доскахъ моста раздался стукъ отъ копытъ коня, который нетерпливо прыгалъ и грызъ удила: потомъ цпи опять завизжали въ пазахъ и графъ Гедеонъ очутился за рвомъ.

За нимъ молчаливо хали рядомъ два всадника. Концы ихъ длинныхъ рапиръ стучали о желзныя стремена. Они, какъ и самъ графъ, были закутаны въ длинные плащи, а на головахъ у нихъ были широкія срыя шляпы, временъ покойнаго короля Людовика XIII. Какъ только графъ Гедеонъ прохалъ сырой откосъ, отдлявшій ровъ отъ торной дороги, онъ смло пустился въ галопъ и оба спутника за нимъ. Ничего не видно было между обрывами дороги, по которымъ сплошь росъ густой кустарникъ, и испуганныя лошади только фыркали. Скоро они прискакали къ долин, которая открывалась, какъ блюдо, въ конц дороги, тутъ стало немного свтле. Низкіе, покрытые соломой домики, показались смутно между деревьями. Тишину нарушалъ только шумъ втра въ листьяхъ. Даже собаки совсмъ замолкли.

При начал дороги, тянувшейся желтою лентой въ темную долнну. графъ удержалъ свою лошадь и обернулся на сдл. На полупрозрачномъ неб смутно рисовались стны, куртины и башни Монтестрюка. На одномъ углу замка ему показался свтъ, будто звзда на невидимой нитк.

— Посмотри, Францъ…. Что это такое? сказалъ онъ одному изъ всадниковъ, которые тоже остановились за нимъ неподвижно.

Францъ посмотрлъ и отвчалъ съ лотарингскинъ акцентомъ.

— Это мсяцъ отражается на стекл.

— Да, въ окн у графини. Когда я узжалъ, она сидла еще со своими женщинами!…

Графъ вздохнулъ. Еще разъ онъ окинулъ замокъ долгимъ взглядомъ и, давъ шпоры коню, пустилъ его во весь карьеръ, какъ человкъ, который не хочетъ дать себ время подумать.

Францъ и его товарищъ_# поскакали за нимъ, и при поворот дороги и замокъ, и окно исчезли за пригоркомъ.

Вс трое скакали, какъ призраки, по пустынной дорог, молчаливо склонясь на шеи лошадей, которыя метали брызги жидкой грязи изъ-подъ копытъ. Когда втеръ врывался подъ складки ихъ плащей и раскрывалъ ихъ, въ кобурахъ сделъ виднлись ручки тяжелыхъ пистолетовъ, а на кожаныхъ полукафтаньяхъ, стянутыхъ ремнемъ, блестла рукоятка кинжала. У всхъ троихъ на лук сдла было по кожаной сумк съ полными карманами по об стороны. Осенній втеръ несъ имъ въ лицо сухіе листья, пугавшіе лошадей.

Когда они подъзжали къ дорог, пролегающей между Ошемъ и Ажаномъ, на горизонт вдругъ показался яркій свтъ и покрылъ краснымъ заревомъ широкую полосу неба. Темнота на большой равнин стала еще гуще. Освщенныя этимъ заревомъ въ своихъ глухихъ берегахъ, грязныя воды Жера совершенно покраснли. Графъ де Монтестрюкъ невольно потянулъ поводъ своей лошади, и она на минуту замедлила свой бшеный галопъ.

— Домъ горитъ, сказалъ онъ, а, можетъ. быть, и цлая деревня, опять несчастье, какъ при прежнихъ войнахъ!

Товарищъ, скакавшій рядомъ съ Францомъ, покачалъ головой и сказалъ съ сильнымъ итальянскимъ акцентомъ:

— Совсмъ не несчастье, а преступленіе!

— А! а почему ты думаешь, что этотъ пожаръ…

— Отъ поджога?А разв баронъ де Саккаро не пріхалъ сюда дня четыре или пять тому?, Это онъ забавляется!..

— А! баронъ де Саккаро! мошенникъ въ шкур незаконнорожденнаго! вскричалъ графъ Гедеонъ съ гнвомъ и презрньемъ. Про него говорятъ, что онъ родился отъ комедіантки, какъ ублюдокъ отъ волчицы, и хвастаетъ, что у него отецъ — испанскій грандъ, отъ котораго ему досталось и все состояніе!.. А я думалъ, что онъ все еще по-ту-сторону Пиренеевъ.

— Нтъ… Онъ ухалъ изъ своей горной башни. Въ Испаніи онъ — графъ Фрескосъ, но длается французскимъ барономъ каждый разъ, какъ у него случается разладъ съ судами его католическаго величества, и скрывается въ своемъ помсть на границахъ Арманьяка, точно кабанъ въ своемъ логовищ, когда за нимъ гонятся собаки.

— Тамъ-ли онъ, или здсь — все равно: и былъ онъ разбойникомъ, и всегда имъ будетъ! Что за славная вещь граница для такого народа! А шайка его съ нимъ, безъ сомннья?

— Разумется! Баронъ никогда не здилъ одинъ. Когда старый волкъ идетъ въ поле, волчата воютъ вслдъ за нимъ. Человкъ пятнадцать или двадцать негодяевъ дутъ за нимъ слдомъ на добычу.

— У меня есть старый счетъ съ этимъ бандитомъ… а всякій счетъ требуетъ и разсчета.

— Особливо, когда графъ де Монтестрюкъ его представляетъ къ уплат.

— Именно такъ, мой старый Джузеппе, и мн сдается, что когда нибудь онъ попадетъ ко мн въ лапы, не поздоровится ему въ тотъ день!

— Чортъ и возьметъ его душу! проворчалъ Францъ.

Въ эту минуту громадный снопъ искръ поднялся къ небу и исчезъ.

— Конецъ празднику, сказалъ Джузеппе.

— Предчувствіе говоритъ мн, что я ему задамъ другой когда-нибудь, проворчалъ графъ.

Онъ отпустилъ поводъ коню, которыя рванулъ впередъ, и три всадника поскакали опять къ Лектуру.

Черезъ часъ, на вершин замка, окруженнаго поясомъ укрпленій, графъ Гедеонъ и его спутники увидли острую вершину крпкой колокольни. Они подогнали лошадей, у которыхъ шеи уже начинали блть отъ пны, подъхали, не переводя духу, къ подошв холма, на вершин котораго стояла куча старыхъ домовъ, и поднялись по длинной покатости, прорзывавшей бока его. Троимъ всадникамъ, очевидно, были знакомы вс извилины и повороты дороги.

Скоро и почти не уменьшая галопа, они достигли узкихъ воротъ, продланныхъ въ толстой стн широкой и не высокой башни. Толстыя ворота въ два раствора, изъ дубовыхъ досокъ, покрытыхъ желзомъ, висли на массивныхъ петляхъ. Графъ стукнулъ своимъ кулакомъ въ перчатк по доскамъ и кликнулъ сторожа, тяжелые шаги котораго скоро раздались подъ сводомъ. Онъ назвалъ себя, ключъ повернулся въ массивномъ замк, брусья упали съ глухимъ стукомъ и ворота открылись. Графъ бросилъ золотой въ шерстяную шапку сторожа, полу-солдата, полу-привратника, поднявшаго имъ ршетку, и прохалъ дальше.

За стной онъ въхалъ на дозорный путь, шедшій вокругъ вала, и почти тотчасъ же сталъ взбираться по одной изъ узкихъ, темныхъ и крутыхъ улицъ, которыя извивались по городу и могли дать довольно врное понятіе о томъ, въ какомъ презрніи держало начальство Лектура свои пути сообщенія: ни одного фонаря, а рытвины на каждомъ шагу. Почти въ конц этой крутой улицы, графъ Гедеонъ въхалъ подъ глубокій сводъ, продланный въ толстой срой стн, настолько широкій и высокій, что подъ нимъ легко было прохать человку верхомъ. Тутъ онъ сошелъ съ коня.

Если на улиц все было темно и молчаливо, то на широкомъ двор, куда онъ въхалъ, все было свтло и шумно. Широкія полосы свта падали отъ оконъ, а за стеклами, въ свинцовыхъ переплетахъ, раздавался смхъ съ веселыми пснями и звономъ стакановъ.

Графъ де Монтестрюкъ взялъ кожаные мшки, которые вс три всадника держали передъ собой въ рукахъ, и сталъ подниматься по винтовой лстниц съ остроконечными окнами, пристроенной къ одному изъ фасадовъ на внутренней стн зданія. Видно было, какъ его ловкая и сильная фигура проходила передъ этими освщенными окнами, и онъ легко всходилъ по каменнымъ ступенямъ, какъ будто-бы ничего и не несъ на плечахъ.

Францъ проворно отвелъ лошадей въ сарай, тянувшійся вдоль одной изъ четырехъ сторонъ двора, и щедрой рукой насыпалъ въ колоду овса изъ стоявшей рядомъ бочки. Онъ радъ былъ дать конямъ эту заслуженную порцію, разнуздавши ихъ и отпустивъ подпруги, чтобъ они могли хорошенько отдохнуть. Джузеппе внимательно смотрлъ за своимъ господиномъ, уже поднявшимся на первый этажъ. Въ ту минуту, какъ онъ заносилъ ногу на послднюю ступеньку, онъ поскользнулся, и одинъ изъ мшковъ упалъ на камни, издавши металлическій звукъ.

— Скверная примта! проворчалъ Джузеппе, покачавъ головой. Но графъ уже оправился и вошелъ въ большую комнату, гд его встртили радостными криками.

— Наконецъ-то! вотъ и онъ!.. Графъ де Монтестрюкъ!.. за здоровье графа!

Тридцать стакановъ наполнились до края и разомъ осушились.

Графъ выпилъ и свой стаканъ и вылилъ на паркетъ послднюю каплю краснаго вина.

— Чортъ возьми! хоть ты пріхалъ и поздно, но за то не съ пустыми руками! сказалъ одинъ изъ пирующихъ, погладивъ рукой туго набитые мшки.

Графъ засмялся, положилъ ихъ одинъ за другимъ на столъ, который затрещалъ подъ ними, и сказалъ:

— Тутъ шесть тысячь пистолей, раздленныхъ на шесть ровныхъ частей. Я поклялся, что или удесятерю ихъ, или ни одного не привезу назадъ, и сдержу слово!

— Славная партія! сказалъ одинъ игрокъ, устремивъ горящіе какъ уголь глаза на мшки съ золотомъ.

Джузеппе услся на солом, рядомъ со своимъ товарищемъ, но прежде чмъ закрыть глаза, онъ еще разъ посмотрлъ на красныя окна, сверкавшія прямо передъ нимъ. Сова пролетла мимо стеколъ и задла ихъ крыломъ. Опять итальянецъ покачалъ головой.

— А сегодня еще, пятница! сказалъ онъ..

Онъ приладился получше на соломенномъ изголовь и, завернувшись въ плащъ, заснулъ, положивъ руку на рукоятку своего кинжала. Францъ уже положилъ между собой и имъ пистолеты, какъ человкъ, который любитъ предосторожность.

Общество, къ которому присоединился графъ Гедеонъ, состояло изъ двадцати самыхъ отчаянныхъ игроковъ Арманьяка и изъ дюжины молоденькихъ и хорошенькихъ женщинъ, которыя отлично наживались отъ обломковъ наслдственныхъ состояній. Он смялись, показывая свои блые зубки. Одна изъ самыхъ прелестныхъ, блондинка, съ черными глазами, подбжала къ столу и, срывая съ него скатерть, крикнула серебристымъ голоскомъ.

— Битва начинается!

И, вынувъ изъ кармана колоду картъ, она бросила ее на блестящій полированный столъ.

Другая, съ ротикомъ похожимъ на гранатовый цвтокъ и съ мантильей на плечахъ, положила рядомъ съ картами кожаный стаканчикъ, изъ котораго высыпались шесть блыхъ игральныхъ костей.

— А вотъ вамъ, господа, для перемны удовольствія, сказала она, длая глазки на вс стороны.

Все общество, проходимцы и дворяне, нкоторые совсмъ еще молодые, а другіе ужь съ сдиной, услось вокругъ стола. Когда подходилъ къ нимъ графъ Гедеонъ, одна изъ красавицъ повисла у него на рук и сказала заискивающимъ голосомъ:

— Если вы выиграете, а счастье всегда въ ладу съ доброй славой, вы удлите мн изъ выигрыша на атласное платье… Ваша милость не останется въ убытк.

Другая, еще боле развязная, омочила свои розовыя губки въ стаканъ и, подавая его графу, сказала ему на ухо:

— Выпейте это вино, которое искрится, какъ любовь въ моихъ глазахъ, это принесетъ вамъ счастье, а если вы черезъ меня выиграете, то вдь будетъ же мн жемчужное ожерелье съ рубинами: жемчугъ за мои зубы, а рубины — за мои губки.

Вс прочія дамы тоже вертлись около него, и каждая, въ свою очередь, также что-нибудь у него выпрашивала, а онъ общалъ все, чего он хотли. Присвши къ игрокамъ, онъ одной рукой оперся на столъ, а другою открылъ одинъ изъ мшковъ, положилъ горсть золота на карту и вскричалъ:

— Сто пистолей для начала на пиковую даму!.. Пиковая дама брюнетка, какъ и ты, моя милая, и если она выйдетъ, то и на твою долю достанется!

Графъ сталъ метать карты, дама пикъ проиграла.

— Червонная дама блондинка, какъ ты, моя прелесть, сказалъ онъ весело, обратившись къ другой сосдк: двсти пистолей на ламу червей, и если она выиграетъ, я высыплю ихъ теб въ ручку.

Опять стали метать карты, и червонная дама тоже не выиграла..

— Не отставай! сказала брюнетка,

— Продолжай! сказала блондинка.

Игра пошла живо и скоро. Когда графъ де Монтестрюкъ выигрывалъ, хорошенькіе розовыя пальчики протягивались къ кучк золота, которую онъ подвигалъ къ себ, и брали себ, сколько хотли. Когда онъ проигрывалъ, ножка дамъ сердито стучала по полу.

Черезъ часъ изъ перваго мшка не оставалось ничего. Графъ бросилъ его далеко за себя.

— Продолжай! сказала блондинка.

— Не отставай! сказала брюнетка.

Но графа Гедеона и не нужно было подзадоривать. Въ жилахъ у него былъ огонь, а въ глазахъ сверкало золото.

— На четыре удара весь мшокъ, крикнулъ онъ: и по пятисотъ пистолей ударъ! Но теперь — въ кости.

Онъ схватилъ дрожащей рукой одинъ изъ стакановъ и тряхнулъ имъ. Молодой человкъ большаго роста съ рыжими усами и ястребиными глазами взялъ другой стаканъ и тоже тряхнулъ.

— Согласенъ на пятьсотъ пистолей, сказалъ онъ, если я и проиграю, то отдамъ вамъ только назадъ то, что у васъ же выигралъ.

Кости упали на столъ. Вс головы наклонились впередъ, дамы приподнялись на носки, чтобъ лучше видть.

— Четырнадцать! крикнулъ графъ Гедеонъ.

— Пятнадцать! отвчалъ человкъ съ рыжими усами.

Въ четыр удара графъ проигралъ второй мшокъ. Онъ бросилъ его на другой конецъ залы.

— У меня есть еще третій, воскликнулъ онъ и₃ развязавъ его, высыпалъ золото передъ собой.

— Послдній-то и есть самый лучшій! сказала красавица съ черными волосами.

— На два удара послдній! сказала блондинка. Графъ сунулъ руки въ кучку и раздлилъ ее пополамъ.

— Кому угодно? спросилъ онъ.

— Мн! сказалъ капитанъ съ рубцомъ на лиц… Тысяча пистолей! да этого не заработаешь и въ двадцать лтъ на войн.

— Такъ маршъ впередъ! крикнулъ графъ Гедеонъ и подвинулъ впередъ одну изъ кучекъ.

Настало мертвое молчаніе. Кости покатились между двумя игроками. Дв женщины, помстившіяся съ обихъ боковъ у графа Гедеона, опершись рукою на его плечо, смотрли черезъ его голову.

— Семь! сказалъ онъ глухимъ голосомъ, сосчитавъ очки.

— Посмотримъ! кто знаетъ? сказала брюнетка.

Капитанъ въ свою очередь бросилъ кости.

— Семь! крикнулъ онъ.

— Счастье возвращается! сказала блондинка. Поскорй бросай, чтобъ оно не простыло.

Графъ бросилъ.

— Шестнадцать! крикнулъ онъ весело.

— Семнадцать! отвчалъ капитанъ.

Графъ де Монтестрюкъ не много поблднлъ: первая кучка уже исчезла, но онъ тотчасъ же оправился и, подвигая впередъ другую, сказалъ:

— Теперь идетъ аррьергардъ!

Это былъ его послдній батальонъ, у всхъ захватило дыханье. Оба противника стояли другъ противъ друга, разомъ опрокинули они свои стаканы, и разомъ ихъ сняли..

У графа было девять, у капитана десять.

— Я проигралъ, сказалъ графъ.

Онъ взялъ мшокъ за уголъ, встряхнулъ его и бросилъ на полъ. Потомъ поклонился всей компаніи, не снимая шляпы, и твердымъ шагомъ вышелъ изъ комнаты.

II.
Ночное свиданіе.

Еслибы графъ Гедеонъ, узжая изъ Монтестрюка, вмсто того чтобъ хать въ Лектуръ, похалъ по дорог, которая огибала замокъ, онъ бы замтилъ, что свтъ отъ мсяца, какъ уврялъ Францъ, на стекл въ комнат графини, не исчезалъ и даже не слаблъ, когда мсяцъ скрывался за тучей. Этотъ огонь дрожалъ на окн башни, стна которой была выведена на отвсной скал, внизу этой башни не замтно было никакого отверстія. Въ этой сторон замка, слывшей неприступною, никто даже и не подумалъ вырыть ровъ.

Въ то время какъ графъ пускалъ своего коня въ галопъ по дорог въ Лектуръ, еслибы стоялъ часовой на вышк, прилпленной,будто каменное гнздо, къ одному изъ угловъ башни, онъ бы непремнно замтилъ неясную фигуру человка, вышедшаго изъ чащи деревьевъ, шагахъ во сто отъ замка, и пробиравшагося потихоньку къ башн, по скатамъ и по кустарникамъ.

Подойдя къ подошв скалы, надъ которой высилась башня съ огонькомъ на верху, незнакомецъ вынулъ изъ кармана свистокъ и взялъ три жалобныя и тихія ноты, раздавшіяся въ ночной тишин, подобно крику птицы. Въ туже минуту свтъ исчезъ, и скоро къ самой подошв скалы спустился конецъ длинной шелковой веревки съ узлами, брошенный внизъ женскою рукою. Незнакомецъ схватилъ его и сталъ подниматься на рукахъ и на ногахъ вверхъ по скал и по каменной стн. Сильные порывы втра качали его въ пустомъ пространств, но онъ все лзъ выше и выше, съ помощью сильной воли и упругихъ мускуловъ.

Въ нсколько минутъ онъ добрался до окна, дв руки обхватили его со всей силой страсти, и онъ очутился въ комнат графини, у ногъ ея. Она вся дрожала и упала въ кресло. Руки ея, минуту назадъ такія крпкія, а теперь безсильныя, сжимали голову молодаго человка, онъ схватилъ ихъ и покрывалъ поцлуями.

— Ахъ! какъ вы рискуете! прошептала она… Подъ ногами — пропасть, кругомъ — пустота, когда-нибудь быть бд, а я не переживу васъ!

— Чего мн бояться, когда вы ждете меня, когда я люблю васъ! вскричалъ онъ въ порыв любви, которая вритъ чудесамъ и можетъ сама ихъ длать. Разв я не знаю, что вы тамъ? разв не къ вамъ ведетъ меня эта шелковая веревка, по которой я взбираюсь? Мн тогда чудится, что я возношусь къ небесамъ, что у меня крылья… Ахъ! Луиза, какъ я люблю васъ!

Луиза обняла шею молодаго человка и, склонясь къ нему въ упоеніи, смотрла на него. Грудь ея поднималась, слезы показались на глазахъ.

— А я, разв я не люблю васъ?.. Ахъ! для васъ я все забыла, все, даже то, что мн дороже жизни! и однакожъ, даже при васъ, я все боюсь, что когда-нибудь меня постигнетъ наказаніе…

Она вздрогнула. Молодой человкъ слъ рядомъ съ нею и привлекъ ее къ себ. Она склонилась, какъ тростникъ, и опустила голову къ нему на плечо.

— Я видла грустный сонъ, другъ мой, вы только-что ушли отъ. меня, и черныя предчувствія преслдовали меня цлый день… Ахъ! зачмъ вы сюда пріхали? зачмъ я васъ здсь встртила? Я не рождена для зла, я не изъ тхъ, кто можетъ легко притворяться… Пока я васъ не узнала, я жила въ одиночеств, я не была счастлива, я была покинута, но я не страдала…

— Луиза, ты плачешь… а я готовъ отдать за тебя всю кровь свою!…

Она страстно прижала его къ сердцу и продолжала:

— И однакожъ, милый, обожаемый другъ, я ни о чемъ не жалю… Что значатъ мои слезы, если черезъ меня ты узналъ счастье! Да! бываютъ часы, посл которыхъ все остальное ничего незначиъ. Моя-ли вина, что съ перваго же дня, какъ я тебя увидла, я полюбила тебя?… Я пошла къ теб, какъ будто невидимая рука вела меня и, отдавшись теб, я какъ будто исполняла волю судьбы.

Вдругъ раздался крикъ филина, летавшаго вокругъ замка. Графиня вздрогнула и, блдная, посмотрла кругомъ.

— Ахъ! этотъ зловщій крикъ!… Быть бд въ эту ночь.

— Бд! оттого, что ночная птица кричитъ, отъискивая себ добычи?

— Сегодня мн всюду чудятся дурныя предзнаменованія. Вотъ сегодня утромъ, выходя изъ церкви, я наткнулась на гробъ, который несли туда… А вечеромъ, когда я возвращалась въ замокъ, у меня лопнулъ шнурокъ на четкахъ и черныя и блыя косточки вс разсыпались. Бда грозитъ мн со всхъ сторонъ!

— Что за мрачныя мысли! Он приходятъ вамъ просто отъ вашей замкнутой, монастырской жизни въ этихъ старыхъ стнахъ. Въ ваши лта и при вашей красот, эта жизнь васъ истощаетъ, длаетъ васъ больною. Вамъ нуженъ воздухъ Двора, воздухъ Парижа и Сен-Жермена, воздухъ праздниковъ, на которыхъ расцвтаетъ молодость. Вотъ гд ваше мсто!

— Съ вами, не такъ-ли?

— А почему жь нтъ? Хотите вврить мн свою судьбу? Я сдлаю васъ счастливою. Рука и шпага — ваши, сердце — тоже. Имя Колиньи довольно знатное: ему всюду будетъ блестящее и завидное мсто. Куда бы ни пошелъ я, всюду меня примутъ, въ Испаніи и въ Италіи, а Европ грозитъ столько войнъ теперь, что дворянинъ хорошаго рода легко можетъ составить себ состояніе, особенно когда онъ уже показать себя и когда его зовутъ графомъ Жакомъ де Колиньи.

Луиза грустно покачала головой и сказала:

— А мой сынъ?

— Я приму его, какъ своего собственнаго.

— Вы добры и великодушны, сказала она, пожимая руку Колиньи, но меня приковалъ здсь долгъ, а я не измню ему, что бы ни случилось. Чмъ сильнй вопіетъ моя совсть, тмъ больше я должна посвятить себя своему ребенку! А кто знаетъ! быть можетъ, когда-нибудь я одна у него и останусь. И притомъ, еслибъ меня и не держало въ стнахъ этого замка самое сильное, самое святое чувство матери, никогда я не ршусь — знайте это — взвалить на вашу молодость такое тяжелое бремя! Женщина, которая не будетъ носить вашего имени, къ которой ваша честность прикуетъ васъ желзными узами, которая всегда и повсюду будетъ для васъ помхой и стсненіемъ!… нтъ, никогда! ни за что!… Одна мысль, что когда-нибудь я увижу на вашемъ лиц хоть самую легкую тнь сожалнія, заставляетъ меня дрожать… Ахъ, лучше тысячу мукъ, чмъ это страданіе! Даже разлуку, неизвстность легче перенести, чмъ такое горе!…

Вдругъ она пріостановилась.

— Что я говорю о разлук!… Ахъ, несчастная! разв вашъ отъздъ и такъ не близокъ? разв это не скоро?… завтра, быть можетъ?

Луиза страшно поблднла и вперила безпокойный взоръ въ глаза графа де Колиньи.

— Да говорите же, умоляю васъ! сказала она, да, я теперь помню… Вдь вы мн говорили, что васъ скоро призовутъ опять ко Двору, что король возвращаетъ вамъ свое благоволеніе, что друзья убждаютъ васъ поскорй пріхать, и что даже было приказаніе…

Она не въ силахъ была продолжать, у ней во рту пересохло, она не могла выговорить ни слова.

— Луиза, ради Бога…

— Нтъ, сказала она съ усиліемъ, я хочу все знать… ваше молчаніе мн больнй, чмъ правда… чего мн надо бояться, скажите… Это приказаніе, которое грозило мн… Правда-ли? оно пришло?

— Да, я получилъ его вчера, и вчера у меня не хватило духу сказать вамъ объ этомъ,

— Значитъ, вы удете?

— Я ношу шпагу: мой долгъ повиноваться…

— Когда же? спросила она въ раздумьи.

— Ахъ! вы слишкомъ рано объ этомъ узнаете!

— Когда? повторила она съ усиліемъ.

Онъ все еще молчалъ.

— Завтра, можетъ быть?

— Да, завтра…

Луиза вскричала. Онъ схватилъ ее на руки.

— А! вотъ онъ, страшный часъ, прошепталъ онъ.

— Да, страшный для меня! сказала она, открывъ лицо, облитое слезами… Тамъ вы забудете меня… Война, удовольствія, интриги… займутъ у васъ все время… и кто знаетъ? скоро, можетъ быть, новая любовь…

— Ахъ! можете-ли вы это думать?…

— И чмъ же я буду для васъ, если не воспоминаніемъ, сначала, быть можетъ, живымъ, потому что вы меня любите, потомъ — отдаленнымъ и, наконецъ, оно неизбжно совсмъ исчезнетъ? Не говорите — нтъ! Разв вы знаете, что когда-нибудь возвратитесь сюда? Какъ далеко отъ Парижа наша провинція и какъ счастливы т, кто живетъ подл Компьеня или Фонтенебло! Они могутъ видться съ тмъ, кого любятъ… Простая хижина тамъ, въ лсу была-бы мн миле, чмъ этотъ большой замокъ, въ которомъ я задыхаюсь.

Рыданія душили графиню. Колиньи упалъ къ ногамъ ея.

— Что же прикажете мн длать?.. Я принадлежу вамъ… прикажите… остаться мн?..

— Вы сдлали-бы это для меня, скажите?

— Да, клянусь вамъ.

Графиня страстно поцловала его въ лобъ.

— Еслибъ ты зналъ, какъ я обожаю тебя! сказала она. Потомъ, отстраняя его:

— Нтъ! ваша честь — дороже спокойствія моей жизни… узжайте… но, прошу васъ, не завтра… О! нтъ, не завтра!.. еще одинъ день… я не думала, что страшная истина такъ близка… она разбила мн сердце… Дайте мн одинъ день, чтобъ я могла привыкнуть къ мысли разстаться съ вами… дайте мн время осушить свои слезы.

И, силясь улыбнуться, она прибавила:

— Я не хочу, чтобъ вы во сн видли меня такою дурною, какъ теперь!

И опять раздались рыданія.

— Ахъ! какъ тяжела бываетъ иногда жизнь… Одинъ день еще, одинъ только день!

— Хочешь, я останусь?

Луиза печально покачала головой.

— Нтъ, нтъ! сказала она, это невозможно! Завтра я буду храбре.

— Что ты захочешь, Луиза, то я и сдлаю. Завтра я прійду опять и на колняхъ поклянусь теб въ вчной любви!

Онъ привлекъ ее къ себ, она раскрыла объятія и ихъ отчаяніе погасло въ поцлу.

На разсвт, когда день начинается, разгоняя сумракъ ночи, человкъ повисъ на тонкой, едва замтной веревк, спустившейся съ вершины замка до подошвы замка Монтестрюка. Графиня смотрла влажными глазами на своего дорогаго Колиньи, спускавшагося этимъ опаснымъ путемъ, веревка качалась подъ тяжестью его тла. Крпкая шпага его царапала по стн, и когда одна изъ его рукъ выпускала шелковый узелъ, онъ посылалъ ею поцлуй нжной и грустной своей Луиз, склонившейся подъ окномъ. Слезы ея падали капля за каплей на милаго Жана.

Скоро онъ коснулся ногами земли, бросился въ мягкую траву, покрывавшую откосъ у подошвы скалы, и, снявъ шляпу, опустилъ ее низко, такъ что перо коснулось травы, поклонился и побжалъ къ лску, гд въ густой чащ стояла его лошадь.

Когда онъ совсмъ исчезъ изъ глазъ графини въ чащ деревьевъ, она упала на колни и, сложивъ руки, сказала:

— Господи Боже! сжалься надо мной!

Въ эту самую минуту графъ де Монтестрюкъ выходилъ съ пустыми руками изъ игорной залы, гд лежали въ угл три пустыхъ кожаныхъ мшка. Онъ спускался по винтовой лстниц, а шпоры его и шпага звенли по каменнымъ ступенямъ. Когда онъ проходилъ пустымъ дворомъ, отбросивъ на плечо полу плаща, хорошенькая блондинка, которая ночью сидла подл него, какъ ангелъ-хранитель, а была его злымъ геніемъ, нагнулась на подоконникъ и сказала, глядя на него:

— А какой онъ еще молодецъ!

Брюнетка протянула шею возл нея и, слдя за нимъ глазами, прибавила:

— И не смотря на лта, какая статная фигура! Многіе изъ молодыхъ будутъ похуже!

Потомъ она обратилась къ блондинк, опустившей свой розовый подбородокъ на маленькую ручку:

— А сколько ты выиграла отъ этого крушенія? спросила она.

Блондинка поискала кончиками пальцевъ у себя въ карман.

— Пистолей тридцать всего-на-всего. Плохое угощенье!

— А я — сорокъ. Когда графъ умретъ, я закажу панихиду по его душ.

— Тогда пополамъ, возразила блондинка и пошла къ капитану съ рубцомъ на лиц.

Графъ вошелъ въ сарай, гд его ожидали Францъ и Джузеппе, лежа на солом. Оба спали, сжавши кулаки. У трехъ лошадей было подстилки по самое брюхо.

— По крайней мр, эти не забываютъ о своихъ товарищахъ, сказалъ графъ.

Онъ толкнулъ Франца концомъ шпаги, а Францъ, открывъ глаза, толкнулъ Джузеппе концомъ ножа, который онъ держалъ на голо въ рук. Оба вскочили на ноги въ одну минуту.

Джузеппе, потягиваясь, посмотрлъ на графа и, не видя у него въ рукахъ ни одного изъ трехъ мшковъ, сказалъ себ:

— Ну! мои примты не обманули!

— Ребята, пора хать. Мн тутъ длать нечего, выпейте-ка на дорогу, а мн ни сть, ни пить не хочется… и потомъ въ путь.

Францъ побжалъ на кухню гостинницы, а Итальянецъ засыпалъ двойную дачу овса лошадямъ.

— Значитъ, ничего не осталось? спросилъ онъ, взглянулъ искоса на господина.

— Ничего, отвчалъ графъ, обмахивая лицо широкими полями шляпы. Чортъ знаетъ, куда мн теперь хать!

— А когда такъ, графъ, то надо прежде закусить и выпить, хать-то, можетъ быть, прійдется далеко, а пустой желудокъ — всегда плохой совтникъ.

Францъ вернулся, неся въ рукахъ пузатый жбанъ съ виномъ, подъ мышкой — большой окорокъ ветчины, а на плеч — круглый хлбъ,на которомъ лежалъ кусокъ сыру.

— Вотъ отъ чего слюнки потекутъ! сказалъ Джузеппе.

И, увидвъ кусокъ холста, висвшій на веревк, прибавилъ:

— Накрыть скатерть?

— Нтъ, можно и такъ пость.

Францъ проворно разложилъ провизію на лавк и самъ съ Джузеппе слъ по обимъ концамъ ея.

Графъ, стоя, отломилъ кусокъ хлба, положилъ на него ломоть ветчины и выпилъ. стаканъ вина.

— Вотъ эта предосторожность будетъ не лишняя вашей милости, замтилъ Джузеппе: онъ давно служилъ у графа де Монтестрюка и позволялъ себ кое-какія фамильярности.

У Франца ротъ былъ полонъ, и онъ не жаллъ вина, онъ только кивалъ головой въ знакъ согласія, не говоря ни слова.

Между тмъ графъ ходилъ взадъ и впередъ, и только каблуки его крпко стучали по земл. Проиграть шестьдесятъ тысячъ ливровъ въ какихъ-нибудь два часа! а чтобъ достать ихъ, въ недобрый часъ онъ заложилъ землю, лса, все, что у него оставалось. Раззоренье! Конечное раззоренье! А у него жена и сынъ! что теперь длать? Тысяча черныхъ мыслей проносились у него въ ум, какъ стаи вороновъ по осеннему небу.

Кончивши скромный завтракъ, Джузеппе и Францъ стали подтягивать подпруги и зануздывать лошадей, и скоро вывели ихъ изъ конюшни. Прибжалъ слуга, графъ высыпалъ ему въ руку кошелекъ съ дюжиной серебряной мелочи, между которой блестлъ новенькій золотой.

— Золотой — хозяину, сказалъ онъ, слегка ударивъ его по плечамъ хлыстикомъ, а картечь — теб, и ступай теперь выпить!

Черезъ минуту, графъ спускался по той самой узкой улиц, по которой поднимался ночью. Зеленоватый свтъ скользилъ по краямъ крышъ, кое-какія хозяйки пріотворили свои двери. Три лошади шли ровнымъ шагомъ. Графъ держалъ голову прямо, но брови были насуплены, а губы сжаты. По временамъ онъ гладилъ, рукой свою сдую бороду.

— Бдная Луиза! прошепталъ онъ. Есть еще мальчикъ, да у этого всегда будетъ шпага на боку!

Нужно было однакожъ на что нибудь ршиться. На что же? Взорвать себ черепъ изъ пистолета, кстати онъ былъ подъ рукой? Какъ можно? Неприлично ни дворянину, ни христіанину! А онъ графъ Гедеонъ-Поль де Монтестрюкъ, графъ Шаржполь, — былъ и хорошаго рода, и хорошій католикъ.

Поискать счастья на чужой сторон? это годится для молодежи, которой и государи и женщины сладко улыбаются, но бородачей такъ любезно не встрчаютъ! Просить мста при двор или губернаторскаго въ провинціи? Ему, въ пятьдесятъ лтъ, попрошайничать, какъ монаху! Разв для этого отецъ его, графъ Илья, передалъ ему родовой гербъ съ чернымъ скачущимъ конемъ на золотомъ пол и съ зеленой головой подъ шлемомъ, а надъ нимъ серебряной шпагой? Полно! разв это возможно?

Было ясно однакожь, что, продолжая такъ-же, онъ плохо кончитъ, а не для того же онъ родился на свтъ отъ благочестивой матери. Хотя бы у него осталось только одно имя, и его надо передать чистымъ сыну и даже, если можно, покрыть его новымъ блескомъ, какъ умирающее пламя вдругъ вспыхиваетъ новымъ свтомъ… Хорошо бы совершить какой-нибудь славный подвигъ, подвигъ, который бы принесъ кому нибудь пользу и который пришлось бы оросить своей кровью… Вотъ это было бы кстати и честному человку, и воину…

Прозжая мимо фонтана, сооруженнаго въ Лектур еще римлянами и сохранившаго названіе фонтана Діаны, онъ вздумалъ обмыть руки и лицо холодной и чистой водой, наполнявшею широкій бассейнъ. Это умыванье, можетъ быть, успокоитъ пожирающую его лихорадку.

Онъ взошелъ подъ сводъ и погрузилъ голову и крпкіе кулаки въ ледяную воду.

— Молодцы были люди, вырывшіе этотъ бассейнъ на завоеванной земл! сказалъ онъ себ. Кто знаетъ? быть можетъ, въ этомъ ключ сидитъ нимфа и она вдохновитъ меня!

Графъ слъ опять на коня и похалъ по дорог вдоль вала къ воротамъ, черезъ которыя онъ въхаль ночью. Заря начинала разгонять ночныя тни, которыя сливались къ западу, какъ черная драпировка. Равнина вдали тянулась къ горизонту, окрашенному опаловымъ свтомъ съ розовыми облаками. Вдоль извилистаго русла Жера тянулся рядъ тополей, стремившихся острыми вершинами къ небу, а луга по обоимъ берегамъ прятались въ бломъ туман.

Натуры сильныя и дятельныя рдко поддаются впечатлнію пробуждающейся тихо и спокойно природы, но въ это утро графъ Гедеонъ былъ въ особенномъ расположеніи духа, внушавшемъ ему новыя мысли. Онъ окинулъ взоромъ эти широкія поля, пространный горизонтъ, долины, лса, между которыми онъ такъ давно гонялся за призраками, и, поддаваясь грустному чувству, спросилъ себя, сдлалъ-ли онъ хорошее употребленіе изъ отсчитанныхъ ему судьбою дней? Болзненный вздохъ вырвался изъ его груди и послужилъ ему отвтомъ.

Вдругъ ему что-то вспомнилось и онъ ударилъ себя по лбу.

— Да, именно такъ! сказалъ онъ себ.

И, обратясь къ своимъ товарищамъ, онъ спросилъ:

— Не знаетъ-ли который изъ васъ, что, старый герцогъ де Мирпуа у себя въ замк, возл Флеранса, или въ своемъ отел въ Лектур?

— Мн говорили въ гостинниц, гд мы провели ночь, сказалъ Джузеппе, что старый герцогъ возвратился вчера изъ Тулузы, и наврно, такъ рано онъ еще не ухалъ изъ города.

— Ну, такъ къ нему въ отель, и поскорй!

Графъ повернулъ назадъ, выхалъ на соборную площадь и остановился немного дальше передъ широкимъ порталомъ, тяжелые столбы котораго были увнчаны большими каменными шарами, позеленвшими отъ моха. Онъ поднялъ желзный молотокъ и ударилъ имъ въ дверь, которая тотчасъ же отворилась.

— Скажи своему господину, сказалъ онъ появившемуся слуг, что графъ де Монтестрюкъ желаетъ поговорить съ нимъ по длу, нетерпящему отлагательства.

Минуты черезъ три тотъ же слуга вошелъ въ залу, куда ввели графа, и доложилъ ему, что герцогъ де Мирпуа его ожидаетъ.

III.
Стычка въ чистомъ пол.

Графъ Гедеонъ поднялся по великолнной каменной лстниц съ желзными перилами превосходной работы, прошелъ длинную анфиладу комнатъ и въ большомъ парадномъ салон нашелъ герцога де Мирпуа, который встртилъ его безъ шляпы.

— Графъ, сказалъ онъ вжливо, такой ранній визитъ доказываетъ, что у васъ есть ко мн важное дло. Я желалъ бы имть возможность и удовольствіе оказать вамъ въ чемъ-нибудь услугу.

— Благодарю васъ за любезность, герцогъ, отвчалъ графъ де Монтестрюкъ, дло идетъ обо мн, но объ васъ еще больше.

— Обо мн?

— Вы сейчасъ это узнаете. Простите мн прежде всего, что я вызову у васъ тяжелое воспоминаніе: у васъ была дочь, герцогъ?

Герцогъ де Мирпуа поблднлъ и, опершись на спинку кресла, отвчалъ:

— Ея ужъ нтъ больше, графъ, она не умерла, а посвятила себя Богу, и каждый день я ее оплакиваю, потому что каждый день я знаю, что она жива и что ужъ я никогда больше ея не увижу.

— Я знаю, какой ударъ обрушился на вашъ домъ… я знаю имя мерзавца, который совершилъ преступленіе! Меня удивляетъ одно только — что онъ еще живъ.

— У меня нтъ сына… я гнался за человкомъ, о которомъ вы говорите, догналъ его! Рука моя его вызвала… Вы знаете исторію дон-Діего, графъ, со мною было тоже… Онъ сломалъ мою шпагу и оставилъ мн жизнь, а у меня нтъ Сида, чтобъ отмстить за меня.

— Ну, а еслибъ кто-нибудь вамъ сказалъ: я убью барона де-Саккаро или самъ погибну, чтобы вы ему дали?

— Что самъ бы онъ захотлъ… Этотъ домъ, мои замки, мои имнія… все, все! Съ меня довольно было-бы угла, гд бы я могъ умереть.

— Всего этого слишкомъ много. Оставьте себ имнія и замки, оставьте себ этотъ домъ и ваши дома въ Ош и въ Ковдом. Я берусь убить барона де-Саккаро, немножко за себя, больше за васъ, но мн не нужно ничего изъ всхъ вашихъ богатствъ… я прошу только вашего покровительства для женщины и для ребенка.

— Мой домъ имъ будетъ открытъ, даю вамъ въ томъ слово. А какъ зовутъ эту женщину?

— Графиня де Монтестрюкъ, которая сегодня же вечеромъ, можетъ быть, овдоветъ и приведетъ къ вамъ моего сына.

Герцогъ съ удивленіемъ взглянулъ на графа и спросилъ его:

— Значитъ, все, что разсказываютъ, правда?

— Да, герцогъ, я раззорился, мои послднія деньги исчезли сегодня ночью въ игорномъ притон… Мн стыдно и страшно подумать объ этомъ, но именно потому, что я такъ дурно жилъ, я хочу хорошо умереть… Кровь, говорятъ, омываетъ всякую грязь, а моя кровь прольется сегодня наврное до послдней капли.

Герцогъ де Мирпуа сдлалъ движеніе, графъ остановилъ его жестомъ.

— Я твердо ршился… вы мн дали слово…. Остальное касается только одного меня…

— Но этотъ баронъ де Саккаро, вы разв знаете, гд онъ теперь?

— Я, знаю, покрайней мр, какъ напасть на его слды… и стану его искать, какъ ищейка слдитъ за дикимъ кабаномъ… раньше вечера я наврное настигну его… клянусь вамъ… А если я вернусь… тогда посмотримъ!..

Герцогъ де Мирпуа открылъ ему объятія, графъ бросился ему на грудь. Черезъ минуту графъ де Монтестрюкъ пошелъ къ двери, съ высоко поднятой головой.

— Да сохранитъ васъ Богъ! воскликнулъ герцогъ. Очутившись снова на улиц и свъ на коня, графъ де Монтестрюкъ вздохнулъ полной грудью: совсть говорила ему, что онъ поступилъ благородно. Прозжая мимо собора, на верху котораго блестлъ крестъ въ лучахъ утренняго солнца, онъ сошелъ съ коня и, бросивъ поводья Францу, вошелъ на паперть и преклонилъ колна. Джузеппе вошелъ вслдъ за мимъ и сдлалъ тоже.

— Баронъ де Саккаро — человкъ суровый, сказалъ себ графъ Гедеонъ, если онъ убьетъ меня, я хочу, насколько возможно, спасти душу свою отъ когтей дьявола.

Помолившись, онъ всталъ. Джузеппе вышелъ за нимъ, опустилъ пальцы въ кропильницу со святой водой и перекрестился

— Нельзя знать, что случится, сказалъ онъ, въ свою очередь, а все-таки это пойдетъ въ зачетъ за добрыя дла и повредить не можетъ.

Выхавъ за ворота Лектура, три всадника очутились въ пол и пустились рысью по дорог. Они хали въ ту сторону, гд видли наканун зарево отъ пожара. Путь имъ лежалъ мимо Монтестрюка, башни котораго виднлись за деревьями, на верху холма. Графъ замедлилъ шагъ лошади и долго всматривался въ эти башни, въ холмъ, по которому тянулся тяжелый поясъ стнъ, въ большія деревья кругомъ, въ долину, которая отлого спускалась къ Жеру, въ эти мста, гд онъ впервые увидлъ свтъ, въ это голубое небо, улыбавшееся ему съ дтства, во вс эти окрестности, полныя воспоминаній, въ эти лса, бывшіе свидтелями его первыхъ охотъ, въ лугахъ, гд онъ скакалъ на молодыхъ лошадяхъ, въ рку, обсаженную вербами, гд онъ удилъ рыбу, въ этотъ золотистый горизонтъ, гд онъ такъ легко могъ-бы найдти свое счастье, если бъ его не толкалъ демонъ. Неодолимое волненье пробиралось въ его твердую душу. Удивленный симъ непривычнымъ ощущеніемъ, онъ провелъ рукой по глазамъ. Слеза повисла у него на рсницахъ.

— Да вдь у меня есть жена! сказалъ онъ себ: есть ребенокъ!.. Кровь моя течетъ въ его жилахъ!

Не поддаваясь осаждавшимъ его мыслямъ, онъ пришпорилъ коня, который ужъ собирался свернуть въ Монтестрюкъ, и пустилъ его въ галопъ къ Ошу.

— Ты знаешь, куда господинъ детъ съ нами? спросилъ Францъ потихоньку у Джузеппе.

— Нтъ, но наврное на какую-нибудь чертовщину.

Встрчая но дорог крестьянъ, ускорявшихъ шаги, графъ де Монтестрюкъ спрашивалъ у нихъ, не знаютъ-ли они, гд можно встртить барона де Саккарро? При этомъ страшномъ имени, нкоторые блднли. Его видли въ окрестностяхъ Сент-Кристи, гд онъ для забавы сжегъ прошлой ночью четыре или пять домовъ.

— Правда, сказала одна старуха, что одинъ тлежникъ чуть не убилъ его молоткомъ за то, что онъ обижалъ его дочь.

— А что-жъ сдлалъ баронъ?

— Онъ бросилъ его въ ровъ, раскроивъ ему голову, а дочку увелъ съ собой.

— Все тотъ-же! проворчалъ графъ.

Въ Сентъ-Кристи онъ увидлъ еще тлющія развалины четырехъ или пяти домиковъ, вокругъ которыхъ горевали и плакали бдныя женщины съ маленькими дтьми. Ни пріюта, ни одежды, ни хлба, а зима приближается

— А я проигралъ въ эту ночь шесть тысячъ пистолей! сказалъ онъ съ негодованіемъ на самого себя, потомъ, успокоивъ свою совсть мыслью о томъ, что онъ затялъ, онъ крикнулъ имъ:

— У меня нтъ для васъ денегъ, но если только это можетъ васъ утшить, я клянусь вамъ, что проклятый баронъ не будетъ уже больше длать вамъ зла! А пока, ступайте къ герцогу де Мирпуа, въ его домъ въ Лектур, и онъ, наврное, поможетъ вамъ въ память обо мн.

Сказавъ это, графъ Гедеонъ пустился къ Рамберъ Преньену. Толпа цыганъ, тащившихъ за собой вереницу растрепанныхъ лошадей и облзлыхъ ословъ съ десяткомъ полунагихъ ребятишекъ, шлепавшихъ по грязи, сказала ему, что баронъ со своей шайкой похалъ въ Сен-Жанъ — ле-Конталю, гд онъ хотлъ провести день въ трактир, хозяинъ котораго славится умньемъ жарить гусей.

— Кто теб сказалъ это? спросилъ графъ у цыганки, которая отвчала ему за всхъ прочихъ.

— Да онъ самъ. Я ему ворожила.

— А что жь ты ему предсказала?

— Что онъ проживетъ до ста лтъ, если только дотянетъ до конца недли.

— А какой день сегодня?

— Суббота.

— Ну, ну! можетъ статься, что онъ долго и не протянетъ! А что онъ далъ теб?

— Два раза стегнулъ кнутомъ. За то я жъ ему плюнула вслдъ, да еще перекрестилась лвой рукой.

Графъ ужъ было — отъхалъ, но вернулся и спросилъ еще:

— А сколько мошенниковъ у него въ шайк?

— Да человкъ двадцать и вс вооружены съ ногъ до головы.

— Э! а насъ всего только трое! сказалъ графъ.

Потомъ, выпрямляясь на сдл, прибавилъ:

— Да, трое, но одинъ пойдетъ за четверыхъ, вотъ ужь двнадцать, а двнадцать душъ со мною пойдутъ и за двадцать, выходитъ счетъ ровный.

Онъ снялъ съ шеи золотую цпь и отдалъ цыганк:

— Карманъ пустъ, но все-таки бери, и спасибо за извстія.

Цыганка протянула руку къ графу, который уже поскакалъ дальше, и крикнула ему вслдъ:

— Пошли теб, Господи, удачу!

Услышавъ это, графъ снова остановился и, повернувъ къ ней, сказалъ:

— Чоргъ возьми! да кто-жъ лучше тебя можетъ это знать? Вотъ моя рука, посмотри.

Цыганка схватила руку графа и внимательно на нее посмотрла. На лиц ея, подъ смуглой кожей, показалась дрожь. Францъ смотрлъ на нее съ презрньемъ, Джузеппе — со страхомъ.

— Вотъ странная штука! сказала наконецъ цыганка: на рук у дворянина т же самые знаки, что я сейчасъ видла на рук у разбойника.

— А что они предвщаютъ?

— Что ты проживешь долго, если доживешь до завтра.

— Значитъ, всего одинъ день пережить, только одинъ?

— Да, но вдь довольно одной минуты, чтобы молнія сразила дубъ.

— Воля Божья!

Графъ кивнулъ цыганк и, не дрогнувъ ни однимъ мускуломъ, похалъ дальше.

Уже соборъ Ошскій показался на гор съ двумя своими квадратными башнями, какъ графъ Гедеонъ подозвалъ знакомъ обоихъ товарищей. Въ одну минуту они подъхали къ нему, Францъ слва, а Джузеппе справа.

— А что, молодцы, очень вы оба дорожите жизнью? спросилъ графъ.

Францъ пожалъ плечами и отвчалъ:

— Въ пятьдесятъ-то лтъ! а мн они стукнули два года съ мсяцемъ тому назадъ! Есть чмъ дорожить! Съ трудомъ могу я одолть пять или шесть кружекъ… я совсмъ разрушаюсь… Съмъ трехъ каплуновъ — и совсмъ отяжелю, а если не просплю потомъ часовъ восемь или десять, то голова посл трещитъ… Надоло!

— А ты, Джузеппе?

— О! я, сказалъ итальянецъ, да также, какъ и онъ! Къ чему жить въ мои года? Вотъ недавно проскакалъ однимъ духомъ тридцать миль — и схватилъ лихорадку… Правда, что лошадь совсмъ пала, но вдь то — животное неразумное, оно и понятно… Вотъ на ночлег хорошенькая двочка наливала мн стаканъ… Она улыбнулась, зубки у ней блестли, какъ у котенка. Покойной ночи! я заснулъ, положивъ локти на столъ… Совсмъ не стало во мн человка!

— Значитъ, вамъ все равно — отправиться въ путь, откуда не возвращаются назадъ?

— Вотъ еще! когда вы дете, то и мы не отстанемъ. Правда, Францъ?

— Ещебы!

— Когда такъ, то будьте готовы оба. Когда графъ де Монтестрюкъ указываетъ на такое мсто, гд умираютъ, то онъ скачетъ всегда впереди.

— Значитъ, мы демъ?… спросилъ Джузеппе.

— Захватить барона де Саккаро въ трактир, гд онъ пируетъ съ своими разбойниками.

— Ихъ двадцать, кажется, а съ нимъ, выходитъ, двадцать одинъ, сказалъ Францъ.

— Что-жь, разв боишься?

— Нтъ, я только подвожу итогъ.

— Или мы его убьемъ, или онъ насъ спровадитъ на тотъ свтъ.

— А что я теб говорилъ? проворчалъ Джузеппе на ухо товарищу.

Три всадника, оставивъ Ошъ направо, въхали въ долину, которая ведетъ въ Сен-Жанъ-ле-Конталь, когда графъ де Монтестрюкъ, остановясь у группы полуобнаженныхъ деревьевъ, вынулъ шпагу и, согнувъ ее на лук сдла, сказалъ:

— Теперь, товарищи, осмотримъ наше оружіе! Не слдуетъ, чтобы проклятый баронъ захватилъ насъ въ расплохъ!

Вс трое вынули свои шпаги и кинжалы изъ ноженъ, чтобъ увриться, что они свободно входятъ и выходятъ, что концы у нихъ остры и лезвія отточены. Осмотрли заряды въ пистолетахъ, перемнили затравку и, успокоившись на этотъ счетъ, пустились дальше.

— Видите, молодцы, сказалъ графъ, шесть зарядовъ — это шесть убитыхъ. Останется четырнадцать, пустяки для насъ съ вами… Притомъ же цыгане вчно прибавляютъ. Однакожъ, нужно держать ухо востро и не тратить пороху по воробьямъ.

Скоро они дохали до того мста долины, гд начинались дома Сен-Жанъ-ле-Конталя. Женщины и двушки съ крикомъ бжали во вс стороны по полямъ, дти плакали, догоняя ихъ и падая на каждомъ шагу. Сильный шумъ раздавался изъ деревни.

— Вотъ лучшее доказательство, что тотъ, кого мы ищемъ, еще не убрался отсюда! сказалъ графъ Гедеонъ.

Онъ остановилъ за руку женщину, бжавшую съ узломъ платья на голов. Та упала на колна, думая, что пришла ея смерть.

— Встань и разскажи, что тамъ такое?

— Ахъ, мой Боже! самъ дьяволъ напалъ на нашу сторону!

— Да, дьяволъ или баронъ — это одно и тоже. Что же онъ тамъ длаетъ?

— А все, что не позволено длать, добрый господинъ. Сначала еще шло порядочно, вся ватага казалась усталою и толковала, что пора спать, начальникъ веллъ приготовить обдъ, когда они проснутся. Трактирщикъ поставилъ кастрюли на огонь, а на двор накрыли большой столъ. Но какъ только они открыли глаза и выпили нсколько бутылокъ, то стали прямыми язычниками.

— Совсмъ пьяные, значитъ?

— Совершенно!

— Ну, тмъ лучше!

— Что вы говорите? Они собираются разграбить деревню для забавы. Я, пришла-было съ другими, посмотрть и едва унесла ноги. Послушайте-ка!

Въ самомъ дл, слышался сильный шумъ и выстрлы. Перепуганный скотъ бжалъ изъ деревни съ отчаяннымъ ревомъ. Старуха бросилась тоже бжать. Графъ похалъ къ деревн.

— Берегитесь, дтки, пляска начинается! Смотрите, руку на пистолетъ и, какъ-только я подамъ сигналъ, — не звать!

— А какой же будетъ сигналъ?

— Чортъ возьми! шпага на-голо! Какъ только я ее выну — стрляй въ разбойниковъ и руби ихъ!

Они пріхали на главную улицу Сен-Жанъ-ле Конталя, въ конц которой стоялъ трактиръ, прославившійся жареными гусями. Повсюду царствовалъ страшный безпорядокъ. На жителей напалъ паническій ужасъ. Чтобъ добраться до трактира Золотаго Карпа, надо было только идти на встрчу бгущимъ. Адскій шумъ выходилъ оттуда.

Черезъ растворенную дверь виднъ былъ баронъ верхомъ, со шляпой на бровяхъ, онъ осушилъ цлый жбанъ и смялся во все горло, Кругомъ него — самый шумный безпорядокъ. Ломали мебель, бросали посуду за окошко. Нсколько разбойниковъ гонялись за служанками, которыя не знали, куда спрятаться, столъ былъ опрокинутъ, нсколько бочекъ разстрляно изъ пистолетовъ и вино лилось ручьями на красный полъ. Негодяи, припавъ на колна, такъ и пили прямо съ полу. Въ углу плакала двушка съ обнаженными плечами. Тамъ и сямъ солдаты торопливо совали въ мшки и чемоданы награбленныя вещи. Другіе стрляли въ куръ и утокъ и вшали убитыхъ за ноги къ сдламъ.

— Ату его! ату его! кричалъ баронъ, забавлявшійся, какъ король.

Труба протрубила походъ: кто держался еще кое-какъ на ногахъ, сли на коней и выровнялись подл барона де Саккаро, краснаго, какъ піонъ. Другіе пошли, качаясь, на конюшни и вышли оттуда, таща лошадей за поводья.

— Вс крпки и славно вооружены, сказалъ Францъ, и не двадцать ихъ, а тридцать!

— Ну, тмъ будетъ забавне. На бал, ты самъ знаешь, чмъ больше танцующихъ, тмъ веселй, отвчалъ Джузеппе.

— Можно мн выбрать, себ одного? Вотъ тотъ въ красномъ плащ мн нравится.

— А меня особенно соблазняетъ толстякъ, съ зеленымъ перомъ на шляп.

— Выстрлимъ-ка разомъ, будетъ пара.

Выстроивъ кое-какъ свою банду, баронъ огрлъ хлыстомъ отсталыхъ и, выпрямившись на стременахъ, крикнулъ:

— Теперь, мои барашки, на охоту за хорошенькими двочками и за прекрасными денежками! Кто меня любитъ — за мной!

Въ отвтъ раздалось ‘ура’, и въ ту минуту, какъ отрядъ двигался съ мста, на двор появился впереди Франца и Джузеппе графъ Гедеонъ въ шляп, надвинутой на самыя брови, крпко сидя въ сдл и съ откинутымъ на плеча плащемъ. Баронъ уже хавшій къ воротамъ, увидлъ его.

— А! графъ де Монтестрюкъ! вскричалъ онъ.

— Онъ самый!

— Тысяча чертей! помоги-же моей памяти!… Вдь это тебя я бросилъ на земь какъ-то вечеромъ, на дорог въ Миркиду, въ прошломъ году?

— Да, напавши на меня сзади и неожиданно.

— Военная хитрость, мой другъ, военная хитрость! А! да славно-же ты и упалъ тогда!… Какими судьбами ты гуляешь теперь по моей дорог?

— Гуляю потому, что ищу тебя.

— Ну! вотъ теперь ты нашелъ меня, чего-же ты отъ меня хочешь?

— Хочу убить тебя.

Шпага графа блеснула въ правой рук, и въ тоже мгновенье онъ выстрлилъ лвою изъ пистолета въ бандита, стоявшаго у него на дорог.

Въ ту же минуту раздались еще два выстрла, а за ними, съ быстротою молніи, — еще три. Шесть человкъ упало, и въ числ ихъ человкъ въ красномъ плащ и другой — съ зеленымъ перомъ.

И вдругъ съ крикомъ: бей! руби! стариннымъ военнымъ крикомъ своего рода, графъ де Монтестрюкъ бросился прямо на барона.

Въ то же время, со шпагами на-голо_: Францъ и Джузеппе кинулись на прочихъ бандитовъ.

Ударъ былъ страшный. Ошеломленные стремительной аттакой, разстроенные внезапнымъ раденіемъ шестерыхъ товарищей, всадники барона дали прорвать ряды свои, и еще двое свалились съ коней отъ первыхъ же ударовъ. Но какъ только они увидли, что противъ нихъ всего трое человкъ, они сомкнули ряды и кинулись впередъ въ свою очередь. Тутъ произошла страшная свалка, раздались крики, стоны, проклятія, бшеные удары шпагъ и глухой шумъ тяжелаго паденья тлъ на землю. Дымъ отъ выстрловъ облекъ всю схватку.

Графъ Гедеонъ перескочилъ черезъ солдата, котораго свалилъ первымъ выстрломъ, и схватился съ барономъ де-Саккаро. Это былъ крпкій рубака, владвшій отлично и шпагой, и кинжаломъ, не легко было одолть его, но онъ ослаблъ отъ попойки, рука его потеряла и гибкость, и твердость, кром того, у графа было еще и то преимущество, что онъ готовъ былъ уыереть, лишь бы только убить врага.

Два тигра не бросаются другъ на друга съ такой яростью, когда схватываются изъ-за добычи, ударъ сыпался за ударомъ, уже кровь лилась ручьями съ обоихъ, но потому уже, какъ графъ вертлся около барона, грозя ему и рукой, и шпагой, и кинжаломъ, быстро нападая и такъ же быстро отражая удары, — можно было отгадать заране, на какой сторон окажется побда. Она пришла бы еще скорй, еслибы по временамъ одинъ изъ людей барона не отдлялся отъ общей схватки, въ которой бились Францъ и Джузеппе, какъ два дикихъ кабана, преслдуемые стаей собакъ, — чтобы броситься на графа, которому приходилось еще и отъ него защищаться, а между тмъ баронъ могъ хоть немного вздохнуть, но силы его замтно истощались вмст съ кровью, лившеюся изъ ранъ, и шпага уже плохо дйствовала въ его рукахъ.

Пришла наконецъ минута, когда усталая рука не выдержала тяжести шпаги, опустилась и открыла задыхающуюся грудь. Быстрй молніи, рука графа Гедеона вытянулась, и баронъ повалился на грудь своей лошади. Ударомъ кинжала графъ распоролъ ему горло, прикололъ еще разъ и бросилъ окровавленнаго на-земь.

— Мертвъ! крикнулъ онъ.

Видя смерть начальника, еще кое-какъ державшіеся люди барона ударились въ бгство и, прискакавши разомъ цлой толпой къ воротамъ, валились другъ на друга.

Францъ и Джузеппе не думали гнаться за ними. Кругомъ нихъ валялось съ дюжину безжизненныхъ тлъ. Другіе хрипли по угламъ или едва таскались тамъ и сямъ. Они изрубили эту сволочь, качавшуюся на коняхъ и извергавшую при каждомъ удар столько же вина, какъ и крови. Но оба они такъ упорно и слпо продолжали биться, что въ числ ударовъ, направленныхъ противъ нихъ на удачу полупьяными разбойниками, нкоторые все-таки попади ловко. Окруженные мертвыми и умирающими, Францъ и Джузеине и сами казались не лучше ихъ. Они протянули другъ другу руку.

— Ну, каково теб, братъ? спросилъ Францъ у Джузеппе.

— Да нехорошо, братъ! а теб?

— Еще немножко хуже, если возможно…. Мн кажется, что стны этого двора пляшутъ сарабанду.

Графъ подъхалъ къ нимъ, едва держа въ рук мокрую и красную шпагу, вдругъ поблднлъ и на минуту закрылъ глаза. Онъ открылъ ихъ и, сдлавъ послднее усиліе, чтобъ не упасть, сказалъ:

— Кажется, мой счетъ сведенъ.

Францъ и Джузеипе соскочили съ сделъ, не думая о своихъ ранахъ, и сняли съ коня графа, который ужъ не могъ держаться на ногахъ, они положили его на солому, покрытую собранными на-скоро плащами. Нсколько жителей, увидвъ, что побитые разбойники скачутъ сломя голову изъ деревни, подошли къ трактиру. Кто былъ посмлй, вошли во дворъ, смотрли на раненыхъ, считали мертвыхъ, перескакивая черезъ цлыя лужи крови. Двое или трое бродили вокругъ барона, удивляясь его огромному росту и еще пугаясь его свирпаго лица, которое такъ у него и замерло. Они показывали другъ другу страшную рану у него на ше. Нкоторые окружили тхъ, кто ихъ избавилъ отъ этихъ разбойниковъ, а одинъ изъ нихъ, еще не совсмъ оправившійся отъ страха, спросилъ, указывая пальцемъ на тло барона де-Саккаро:

— Правда-ли, что онъ мертвый?

— Мертвый, какъ и я самъ сейчасъ же буду, отвчалъ графъ Гедеонъ.

Маленькій человчекъ въ черномъ плащ, вышедшій изъ погреба, подошелъ ближе, согнувъ спину.

— Я немного лекарь, кое-чему учился въ Испаніи, сказалъ онъ, покойный баронъ де-Саккаро, да пріиметъ Господь его душу! возилъ меня за собой на всякій случай… Когда я увидлъ, что начинается битва, я спрятался, чтобъ сохранить отъ ранъ такую личность, помощь которой можетъ быть многимъ полезна…

Джузеппе толкнулъ его къ графу.

— Вынимай инструментъ, да только поскорй, сказалъ ему графъ.

IV.
Общаніе сдержалъ смертію.

Маленькій черный человкъ опустился на колна, разстегнулъ платье графа, положилъ его на спину, потомъ на животъ, внимательно осмотрлъ раны и затмъ сказалъ:

— Все это — пустяки, графъ, у меня есть секретъ кое-какихъ мазей, и все бы уладилось, но, къ несчастью, у васъ на лвомъ боку, между третьимъ и четвертымъ ребромъ, есть кинжальная рана дюйма въ четыре или въ пять, прошедшая насквозь черезъ благородныя части…

— Значитъ, смертельная? спросилъ графъ.

— Да, кажется по всему, что дло тутъ плохо, еслибъ мой ученый другъ, профессоръ дон-Игнаціо Каррубіо, преподающій въ саламанкскомъ университет, былъ здсь съ нами, онъ бы вамъ тоже сказалъ, что кинжальная рана, проникшая насквозь черезъ…

— Къ чорту твоего друга дон-Игнаціо! Ему говорить тутъ нечего! говори самъ: сколько времени я проживу?

— Съ помощію Божьею и съ моими заботами о вашей милости, до…

Черный человкъ подумалъ.

— Да ну-же! я вдь солдатъ. И такъ, по твоему, я проживу до?…

— До вечера, графъ.

— Успю-ли я, по крайней мр, исповдаться и принять причастіе?

— Да, если у вашей милости не слишкомъ много разсказывать попу.

— Только то, въ чемъ порядочный дворянинъ можетъ сознаться… Эй! Францъ!

Францъ подошелъ. У бднаго рейтара были крупныя слезы на глазахъ.

— Садись на лошадь и скачи въ Жимонское аббатство, аббатъ мн пріятель. Скажи ему, что пріхалъ отъ меня, и пусть онъ пришлетъ мн священника… Только поторопись: смерть никакъ не можетъ заставлять дожидаться.

Честный солдатъ, не говоря ни слова, поймалъ свжую лошадь, бродившую безъ сдока, и попросилъ Джузеппе приложить ему къ ранамъ, которыми онъ весь былъ покрытъ, намоченные водкой компрессы и потуже ихъ притянуть.

— Весь вопросъ въ томъ, чтобъ мн только туда дохать, сказалъ онъ, взбираясь на коня.

— Что-жъ?ты попридержи дыханіе!

— Именно, попридержу…

Онъ далъ поводья лошади, пришпорилъ ее и поскакалъ.

Между тмъ, пока Францъ скакалъ въ Жимонское аббатство за священникомъ, черный человкъ, учившійся въ Испаніи, давалъ графу изъ стклялки крпительныя лекарства и прикладывалъ къ ранамъ разныя мази, которыхъ у него было множество. Джузеппе смотрлъ.

— Если у васъ останется, сказалъ наконецъ бдный солдатъ, мн бы тоже нужно было хоть немножко.

Графъ обернулся къ итальянцу и, взглянувъ на него, сказалъ:

— А что, разв намъ прійдется вмст отправляться въ далекій путь?

— А вы какъ думаете? Я не изъ тхъ, что бгутъ въ послдній часъ.

По приказанію графа Гедеона, бдняка положили возл него, и они принялись толковать о старыхъ походахъ, лежа оба рядомъ на солом.

Черный человкъ расхаживалъ туда и сюда, поворачивалъ мертвыхъ и останавливался возл тхъ, въ комъ были еще признаки жизни.

Жители деревни, не заботясь о несчастныхъ умирающихъ, занимались очищеніемъ ихъ кармановъ и дйствовали удивительно ловко. Услышавъ, что есть чмъ поживиться въ трактир Золотого Карпа, прочіе тоже прибжали, какъ стая голодныхъ собакъ, и принялись тащить платье съ мертвыхъ, споря между собой съ шумомъ и криками.

— Зврь убитъ, а вотъ и мухи налетли! сказалъ Джузеппе глубокомысленнымъ тономъ.

Онъ хотлъ опять начать толки съ господиномъ о военныхъ похожденіяхъ, какъ вдругъ графъ Гедеонъ положилъ ему руку на плечо и сказалъ:

— Смотри, не вздумай умереть первымъ! вдь нужно же будетъ кому-нибудь привезти меня домой, въ Монтестрюкъ, я на тебя разсчитываю.

— Ну, еще бы! вдь господинъ всегда долженъ идти впереди!… Я могу и подождать.

Вдругъ раздался шумъ на улиц и набившаяся въ воротахъ толпа разступилась: это Францъ возвращался во всю прыть, одной рукой держась за сдло, а другой нахлестывая лошадь запыхавшагося святаго отца, который едва держался на-сдл и уже считалъ себя погибшимъ.

Францъ раздвинулъ толпу, подошелъ прямо къ графу Гедеону и сказалъ:

— Вотъ и священникъ!

Едва онъ это выговорилъ, какъ покатился на-земь и растянулся во всю длину. Его охватила дрожь, ротъ судорожно сжался, онъ раскрылъ глаза и ужь не двинулся.

Джузеппе, приподнявшись, перекрестилъ бднаго товарища.

— Вотъ и первый, прошепталъ онъ.

Священникъ подошелъ къ графу, котораго зналъ давно, и, сложивъ руки на груди, сказалъ:

— Ахъ, графъ! что это съ вами сдлали?

— Вотъ потому-то и надо торопиться… Я хорошій дворянинъ и не могу умереть, какъ какой-нибудь нечестивецъ… но только — поскорй.

Онъ приподнялся и слъ, а священникъ возл него.

— Святой отецъ! я длалъ не много добра, и рдко, много зла, и часто, но никогда и ничего противъ чести… Я умираю съ врой христіанина и добрымъ католикомъ. Вотъ сейчасъ только я избавилъ свтъ отъ гнуснйшаго мошенника.

— Знаю… знаю, сказалъ священникъ.

— Надюсь, что это мн зачтется тамъ, на небесахъ.

Священникъ покачалъ головой нершительно, потомъ, наклонясь къ умирающему, сказалъ:

— Раскаеваетесь-ли вы въ грхахъ своихъ, сынъ мой?

— Горько раскаеваюсь.

Священникъ поднесъ распятіе къ губамъ графа, который набожно его поцловалъ, потомъ перекрестилъ большимъ пальцемъ его лобъ, уже покрывшійся липкимъ потомъ.

— Рах vobiseum!

— Amen! отвчалъ Джузеппе.

Окончивъ исповдь, графъ попросилъ врнаго Джузеппе достать ему листъ бумаги, перо и чернильницу. Черный человкъ, не сводившій съ него глазъ, досталъ все это изъ кожанаго футляра, висвшаго у него на пояс, и, положивъ бумагу на колна раненому, сказалъ боязливо:

— Не нужно однакожь писать слишкомъ долго.

— А! вы полагаете?

— Я говорю это из предосторожности. Я только что щупалъ вамъ пульсь: если вы вздумаете писать красивыя фразы, то не успете подписать.

— Очень благодаренъ!

Джузеппе, собравшій послднія силы въ эту торжественную минуту, приподнялъ графа, который взялъ перо и, призвавъ на помощь всю силу воли, довольно твердой рукой написалъ три строчки, подписалъ, свернулъ листъ вчетверо и приложилъ на горячій воскъ, накапанный на бумагу чернымъ человкомъ, большой золотой перстень съ гербомъ.

— Еще есть у меня время? спросилъ онъ, взглянувъ на чернаго человка.

— Да, немного… не столько, какъ въ первый разъ.

— Гм! смерть однако поспшаетъ !

Онъ взялъ еще листъ бумаги и тмъ же перомъ написалъ: Графиня, я умираю христіаниномъ, хоть и прожилъ хвастуномъ, простите мн все зло, которое я вамъ сдлалъ… Ввряю вамъ сына.

Онъ вздрогнулъ.

— Э! э! сказалъ онъ, вы правы: я чувствую, что смерть приходитъ!

И обратясь къ Джузеппе:

— Эти два письма отдай графин де Монтестрюкъ, жен моей, а этотъ перстень — моему сыну.

Онъ опустился на солому, закрылъ глаза, сложилъ руки, губы его слабо шевелились. Джузеппе сталъ на колна и положилъ подл графа его обнаженную шпагу. Вс молчали на двор. Священникъ читалъ отходную.

Вдругъ графъ открылъ глаза и, взглянувъ на Джузеппе, сказалъ твердымъ голосомъ:

— До свиданья!

Дрожь пробжала по всему тлу съ головы до ногъ, и онъ окоченлъ.

— Пріими, Господи, душу его! произнесъ священникъ.

— Вотъ и второй! прошепталъ итальянецъ.

Джузеппе обернулъ тло господина въ плащъ и, положивъ его на носилки, направился къ замку Монтестрюкъ.

Шествіе двигалось медленно, Джузеппе халъ за нимъ верхомъ, держа лошадь графа въ поводу. Онъ спряталъ оба письма на груди, подъ полукафтанье, а перстень въ пояс. По временамъ у него кружилась голова, но онъ не поддавался:

— Все равно, доду.

Къ концу ночи онъ увидлъ стны Монтестрюка, выступающія изъ мрака.

— Кто идетъ? крикнулъ часовой, замтивъ толпу людей, подходившихъ къ воротамъ.

— Благородный графъ де Шаржполь, сиръ де Монтестрюкъ, мой господинъ, возвращается мертвымъ въ свой замокъ.

Подъемный мостъ опустился и процессія перешла ровъ и опускную ршетку.

Если бы Джузеппе, вмсто того, чтобъ войдти черезъ ворота, взялъ по тропинк, шедшей подъ скалой, на которой возвышалась стна замка, онъ, можетъ быть, различилъ бы дв обнявшихся тни, смутно рисовавшіяся въ черной рам окна, на верху большой башни. Графиня обнимала графа де Колиньи и не могла съ нимъ разстаться.

— Итакъ, насталъ часъ проститься, говорила она, и навсегда!

— Не навсегда, Луиза, я ворочусь.

Она качала головой и слезы текли по ея лицу.

— Вы отложили отъздъ на одинъ день… вы подарили мн этотъ день, но и онъ прошелъ, какъ прочіе… теперь все кончено!

Онъ говорилъ ей о будущемъ.

— Нтъ, нтъ! вы не вернетесь… Арманьякъ такъ далеко… а въ Париж такъ хорошо!

Ее душили рыданія, сердце билось въ груди, ничто не могло успокоить ея отчаянья, ни клятвы, ни общанія.

— Я чувствую, говорила она, что никогда ужъ васъ не увижу!

Блдный свтъ, предвстникъ утра, начиналъ показываться на горизонт.

— Вотъ ужъ и день! сказала она, вздрогнувъ. И, обнявъ его въ послдній разъ, произнесла:

— Прощай!

Она прильнула губами къ его лбу и безмолвно указала на веревку, повшенную у окна. Графъ де Колиньи повисъ на ней.

— О! нтъ, нтъ! не сейчасъ! вскричала она.

Со стороны воротъ послышался шумъ, потомъ завизжали цпи подъемнаго моста въ пазахъ и раздался стукъ упавшаго помоста.

— Боже! сказала графиня, графъ де Монтестрюкъ, можетъ быть!… Ступайте! ступайте!

Графиня простояла, задыхаясь въ страх, у окна, пока графъ де Колиньи спустился по веревк и убжалъ въ лсъ. Дрожащей рукой она схватила веревку и, притянувъ ее наверхъ, спрятала въ сундукъ. Едва успла она затворить окно, какъ къ ней постучали въ дверь. Кровь бросилась ей въ голову.

— Что тамъ? спросила она глухимъ голосомъ.

— Это я — Джузеппе, вашъ слуга, съ порученіемъ къ графин отъ графа де Монстрюкъ, моего господина.

Луиза пошла медленно къ двери, прислушиваясь. Галопъ лошади раздался вдали.

— Ухалъ! прошептала она.

Она отперла дверь — и Джузеппе, со шляпой въ рук, блдный, разстроенный, вошелъ въ комнату.

— Графиня, сказалъ онъ, кланяясь:— вотъ письма, которыя графъ приказалъ мн вручить вамъ. Кром того, онъ передалъ мн свой перстень для своего сына.

Графиня взяла у него изъ рукъ письма и перстень. Она смотрла на него съ ужасомъ и боялась спросить.

— Но самъ графъ? спросила она наконецъ.

— Графъ слдуетъ за мною. Извольте взглянуть.

Онъ раздвинулъ складки портьеры и показалъ графин на носилкахъ тло графа, поставленное двумя служителями посредин комнаты и окруженное четырьмя горящими свчами.

Изъ груди Луизы вырвался крикъ.

— Умеръ!

— Умеръ со шпагой въ рук, какъ дворянинъ и какъ солдатъ. Вы видите, графиня, послдняя мысль его была объ васъ,

— Гд, когда, какимъ образомъ? спросила она.

Въ нсколькихъ словахъ Джузеппе разсказалъ ей, какъ, проведя ночь за картами въ Лектур, графъ отправился на разсвт искать барона де Саккаро, и какъ, заставши его въ Сенъ-Жанъ-ле-Конталье, онъ напалъ на него и убилъ.

— Тогда графъ и написалъ письма, которыя я общалъ доставить вамъ. Потомъ онъ скончался отъ ранъ, получивъ отпущеніе нашей святой церкви.

Луиза упала на колна, закрывъ лицо руками.

— Теперь, графиня, мое порученіе исполнено и я могу идти.

И Джузеппе тяжело опустился на полъ возл своего господина.

— Вотъ наконецъ и третій! сказалъ онъ.

Служители, принесшіе носилки, тогда же ушли. Графиня осталась одна съ двумя трупами, кое-какъ она дотащилась до окна, ухватилась за него и съ трудомъ выпрямились. Вдали, по дорог, при первыхъ лучахъ свта, неслось облако пыли, будто уносимое втромъ.

— Ахъ! сказала она, вдова и одна!

Она подошла къ столу.

— Но я могу написать, продолжала она, послать къ нему верховаго, вернуть его…

Она уже готова была опустить перо въ чернила, но бросила его.

— Какъ! сказала она себ, я предложу ему руку и вмст съ ней заботу о раззоренной женщин!… Если графъ де Монтестрюкъ искалъ смерти, то я, зная давно его дла, могу догадаться, что у него ничего не осталось… Сдлаться бременемъ для него, посл того какъ была его счастьемъ, мн!… ни за что. И кто знаетъ? можетъ быть еще онъ и откажется… О, нтъ! Я сохраню имя, которое ношу, и добьюсь, чтобы сынъ того, кого ужь нтъ больше въ живыхъ, носилъ это имя съ честью.

Она затворила окно и ужъ не смотрла на блое облако, исчезавшее вдали.

— Теперь прошедшее умерло, надо думать только о будущемъ, продолжала она.

Графиня позвонила. Вошелъ слуга.

— Доложите графу Гуго де-Монтестрюку, что мать желаетъ его видть, сказала она.

Черезъ минуту вошелъ ребенокъ повидимому, лтъ семи или осьми, она взяла его за руку, подвела къ тлу графа Гедеона и сказала:

— Отецъ твой умеръ, сынъ мой, мы остались одни… Помолитесь за вашего отца, графъ.

Скоро зазвонили колокола капеллы и церкви и возвстили вассаламъ графа де Шаржполя о смерти господина. Со всхъ сторонъ сбжались они преклонить колна вокругъ гроба, покрытаго большимъ покровомъ изъ чернаго бархата съ фамильнымъ гербомъ, и окруженнаго сотнями свчей, горвшихъ въ дым ладона. Но за толпою слугъ показались и жиды съ кривыми лицами, и жадные какъ волки ростовщики.

Графиня приняла ихъ сама и, указывая на длинные столы, поставленные на двор, сказала имъ:

— Идите и ждите, завтра замокъ будетъ вашъ, сегодня онъ принадлежитъ смерти.

Черные значки разввались на верху башень и черные драпировки висли изъ оконъ. Похоронное пніе раздавалось подъ сводами капеллы, наполненной дымомъ ладона. Графиня пробыла въ ней цлые сутки, преклонивъ колна на голыхъ плитахъ, опустивъ покрытую вуалью голову, сложивъ руки въ молитв, окруженная слугами замка, въ слезахъ.

Когда она вышла изъ капеллы, она была ужъ не та женщина, которая вошла туда. Лицо ея было блдно, какъ мраморъ, и въ заплаканныхъ глазахъ свтилась твердая ршимость. Кротость и мягкость выраженія исчезла и замнилась суровостью, вмсто огня молодости, появилась грустная покорность судьб и взглядъ ея ручался, что у нея достанетъ силы воли, чтобы такою остаться уже на вки. Прежде она была изящной, теперь стала величественною.

Посл великолпныхъ похоронъ, на которые графиня отдала свои послднія деньги, желая, чтобъ они были приличны ея положенію и имени, она велла отворить настежь двери замка и позвать тхъ, кого удалила наканун.

— Изъ всего, что здсь есть, мн ничего больше не принадлежитъ, сказала она имъ, можете войдти, мой сынъ и я — мы уходимъ.

Взявъ съ собой стараго конюшаго и двухъ служителей, которые поклялись никогда не оставлять ее, вся въ черномъ и держа сына за руку, графиня прошла твердымъ и спокойнымъ шагомъ черезъ подъемный мостъ и, не оглядываясь на эти старыя стны, въ которыхъ оставляла столько воспоминаній, пошла по дорог изгнанія.

Ребенокъ шелъ возл матери, поглядывая на нее украдкой въ безпокойств и смутно понимая, что случилось нчто необыкновенное. Въ первый разъ онъ почувствовалъ тяжесть смерти, вспоминая образъ отца, неподвижнаго и блднаго на парадномъ лож. Когда исчезли изъ виду башни замка, онъ заплакалъ потихоньку.

Агриппа — такъ звали стараго конюшаго — не смлъ разспрашивать графиню, но говорилъ про себя, что не оставитъ ее, куда бы она ни пошла.

На поворот торной дороги, которая вела изъ замка Монтестрюка въ окрестныя поля, ихъ ожидала запряженная сильной рабочей лошадью телга, приготовленная Агриппой по приказанію графини. Она сла въ нее съ сыномъ.

— Какъ, графиня! въ этой телг, вы? сказалъ Агриппа въ негодованіи. Позвольте, я побгу въ замокъ и приведу…

— Не надо! сказала она, протягивая свою блую руку… Разв я теб не сказала, что все остающееся тамъ теперь ужь не мое? Слушайся же меня, какъ ты слушался своего господина.

Не возражая боле и подавивъ вздохъ, Агриппа взялъ лошадь за узду и спросилъ:

— Теперь же, куда прикажете везти васъ, графиня?

— Въ Лектуръ, къ герцогу де Мирпуа.

V.
Воспитаніе молодаго графа Монтестрюка.

Подъ вечеръ телга, поднявшись на склонъ горы, по которому графъ де Монтестрюкъ прозжалъ за три дня, остановилась у дверей того самого отеля, въ который и онъ тогда постучался. Герцогъ де Мирпуа былъ дома.

— Хорошо, сказала графиня слуг, котораго вызвалъ Агриппа, доложите герцогу.

Взявъ въ руки запечатанное гербомъ графа письмо, на которомъ она прочла адресъ уважаемаго старика, она вошла въ ту самую большую комнату, гд онъ принималъ графа Гедеона. При вид женщины въ траур и при ней ребенка, герцогъ де Мирпуа подошелъ къ графин и серьезнымъ и ласковымъ голосомъ пригласилъ ее ссть.

— Нтъ еще, сказала она, прочтите прежде это письмо, герцогъ. Она подала письмо, герцогъ де Мирпуа распечаталъ его и громко прочиталъ слдующее:

‘Герцогъ!

‘Я убилъ барона де Саккаро и сдержалъ свою клятву, не стану напоминать общаніе человку вашего рода. Умираю, оставляя вашему покровительству графиню де Монтестрюкъ, жену мою, и моего сына, Гуго.

‘Гедеонъ-Поль де Монтестрюкъ, графъ де Шаржполь’

Тогда графиня подняла свой вуаль и сказала:

— Я та, о комъ пишетъ графъ де Монтестрюкъ, а это — сынъ мой, Гуго.

— Графиня, не угодно-ли вамъ ссть? отвчалъ герцогъ, мой домъ —къ вашимъ услугамъ.

Она погладила сына по голов и, указывая ему на аллеи и лужайки сада, виднвшіяся въ большія стекляныя двери, сказала ему:

— Ступай, сынъ мой, герцогъ и я будемъ говорить о такихъ вещахъ, которыя ты узнаешь со временемъ.

Гуго поцловалъ руку матери и вышелъ. Онъ былъ мальчикъ крпкій и ловкій, лицо его дышало откровенностью и ршительностью.

Когда графиня де Монтестрюкъ сла на большое почетное кресло, герцогъ помстился противъ нея и, поклонившись, сказалъ:

— Говорите, графиня, чего-бы вы ни пожелали, все будетъ исполнено. Еслибъ даже я и не далъ слова вашему мужу, еслибъ онъ и не погибъ изъ-за меня, то вы одиноки, и я въ полномъ вашемъ распоряженіи.

— Что мн нужно, герцогъ, такъ незначительно, что, я уврена, вы мн не откажете.

— У меня нсколько замковъ, выберите любой и поселитесь въ немъ. У меня нтъ больше дочери, и я брожу одинокій по своимъ обширнымъ владніямъ. Что касается до лошадей и экипажей молодаго графа — это ужъ мое дло.

— Совсмъ не то… Все это совершенно лишнее. Мн нужно только пристанище, гд я могла бы жить въ уединеніи, съ двумя-тремя слугами, и скромныя средства для содержанія меня съ сыномъ.

Герцогъ де Мирпуа посмотрлъ на нее съ удивленіемъ.

— Я объяснюсь, продолжала графиня. Вы знаете, какъ умеръ графъ де Монтестрюкъ, вы знаете, какъ онъ жилъ. Когда онъ просилъ моей руки, онъ уже былъ вдовцомъ посл первой жены, не оставившей ему дтей, репутація его была уже извстна. Меня хотли отдать въ монастырь, а монастырь меня пугалъ. Мой отецъ, маркизъ де Новель, былъ не богатъ. Онъ сказалъ мн о сватовств графа де Шаржполя. Я приняла предложеніе, графъ увезъ меня въ Монтестрюкъ, и черезъ годъ Фу меня родился сынъ. Я готова была посвятить себя человку, имя котораго носила, но не было возможности сладить съ его неукротимымъ нравомъ. Богатство, полученное имъ въ колыбели, свело его съ ума. Вчно въ разъздахъ, вчно на праздникахъ, онъ перезжалъ изъ Бордо въ Тулузу, изъ Монтестрюка ко двору, воевалъ съ наслажденьемъ, когда представлялся случай, а, сложивъ оружіе, игралъ съ такимъ же жаромъ, едва-ли сотню разъ я его видла во вс десять лтъ.

Луиза отерла платкомъ дрожащія губы.

— Ахъ! сколько несчастій можно бы отвратить, если-бъ онъ только самъ захотлъ! прибавила она, глубоко вздохнувъ.

Она скоро оправилась и продолжала:

— Я не хотла бы, чтобы сынъ мой испыталъ страсти, владвшія отцомъ. У Гуго т же инстинкты, тотъ же огонь въ крови. Что погубило отца, можетъ погубить и сына. Однимъ воспитаніемъ можно побдить и смирить его. Вотъ почему я хочу воспитать моего сына въ бдности, въ нужд, чтобъ онъ узналъ, какъ можно сдлаться человкомъ.

— Вы, можетъ быть, и правы, графиня.

— Да, я права, сердце говоритъ мн, что я права. Куда бы я ни похала, въ какой бы нужд я ни принуждена была жить, у меня есть два преданныхъ существа, которыя меня не покинутъ: женщина, которая меня выкормила, и старый солдатъ, который сопровождалъ графа въ походахъ и ходилъ за его оружіемъ и лошадьми. Онъ любитъ Гуго, какъ своего собственнаго ребенка. Къ этимъ двумъ преданнымъ слугамъ прибавьте бднаго малаго, котораго я пріютила и у котораго только и хватаетъ смыслу на черную работу, — и вотъ весь мой штатъ.

— Хорошо, графиня, а я же что буду длать?

— Если вамъ угодно будетъ указать мн домъ, гд бы никто меня не зналъ и гд бы я могла поселиться одна съ сыномъ, я буду вамъ вчно благодарна.

— Что вы говорите о благодарности!… Графъ де Монтестрюкъ омылъ въ крови мерзавца обиду, нанесенную моему имени… Я вашъ должникъ… Все-ли вы сказали?

— Въ этомъ дом мн нужно помщеніе для пяти душъ, дайте мн еще средства, какія сами найдете достаточными для скромной жизни, безъ нужды, но особенно — безъ роскоши.

— У меня есть именно такой домъ, графиня, и вы хоть завтра можете туда хать, если вамъ угодно. На эту ночь я васъ попрошу сдлать мн честь остаться здсь въ отел.

Графиня де Монтестрюкъ поклонилась.

— Этотъ домъ называется Тестера, продолжалъ герцогъ. Это маленькое имнье, доставшееся мн по наслдству. Въ немъ приличная мебель, при немъ есть дворъ, башенка, ровъ, до половины полный воды, и службы. Не возражайте! Это каменная раковина, которую графъ де Монтестрюкъ разломалъ бы просто локтями. При дом есть клочокъ земли и небольшой лсъ, дающіе полторы тысячи ливровъ въ годъ доходу, и кром того, кое какія сборы виномъ, хлбомъ, сномъ и овощами.

— Да это великолпно!

— Семь мелкихъ дворянчиковъ этого показалось бы мало! Завтра я пошлю человка въ Тестеру съ приказаніемъ все тамъ вычистить, хорошенько осмотрть, все ли есть въ комнатахъ, и, если вамъ угодно, завтра же вечеромъ вы можете туда перехать. Само собой разумется, что съ той минуты, какъ вы войдете въ Тестеру, домъ и имніе будутъ ваши. Если я пріду когда-нибудь туда узнать о вашемъ здоровь, вы, въ свою очередь, пріютите меня на ночку.

— Я принимаю, сказала графиня, подавая руку герцогу де Мирпуа. Было бы странно съ моей стороны отказаться отъ того, что мн такъ чистосердечно предлагаютъ.

— Помните только одно, графиня, сказалъ герцогъ, почтительно цлуя ей руку: какъ только вамъ угодно будетъ перемнить ваше мстопребываніе, я все таки остаюсь въ вашемъ распоряженіи.

Все сдлалось такъ, какъ говорилъ герцогъ. На другой день, онъ самъ захотлъ проводить графиню въ ея новое жилище, въ нсколькихъ миляхъ отъ Лектура и въ такой мстности, гд не было прозжихъ дорогъ. Когда они подъхали къ алле старыхъ деревьевъ, въ начал которой стояло два столба, герцогъ снялъ шляпу и, поклонившись, сказалъ:

— Здсь вы у себя, графиня. Черезъ мсяцъ, если позволите, я побываю у васъ.

На крпкихъ стнахъ Тестерскаго замка стояла башня съ бойницами и издали все зданіе имло видъ феодальнаго укрпленія. Службы соединялись съ главнымъ корпусомъ амбарами и сараями и окружали дворъ, посредин котораго билъ фонтанъ въ старый бассейнъ, гд покоился старый мраморный дельфинъ со скрученнымъ хвостомъ. Другая обрушившаяся башня была разобрана наравн съ крышей. Низкая и широкая зала со сводомъ служила погребомъ. Окна были крпкія, двери исправныя, камины въ порядк.

Осматривая домъ отъ погреба до чердака, графиня де Монтестрюкъ нашла въ столовой шкафы полные посудой, а въ спальн — богатые запасы блья. Особенное вниманіе было обращено на кухню, мдныя кастрюли блестли въ ней передъ большими желзными таганами. Тоже было и повсюду. Обо всемъ подумали, обо всемъ позаботились. На кроватяхъ были занавски, одяла, чистыя простыни, подушки. Въ сняхъ были большіе стнные часы съ фигурой Времени на верху.

Старикъ Агриппа, бродившій и шарившій повсюду, пришелъ скоро, потирая руки.

— Въ погреб стоитъ десять бочекъ съ виномъ, которыхъ мы и въ десять лтъ не выпьемъ, радовался онъ, въ дровяномъ сара сложено столько дровъ и хворосту, что станетъ намъ на самыя суровыя зимы, въ амбарахъ насыпано столько хлба, что смло можемъ сть, не считая кусковъ, а овса хватило бы на десятокъ лошадей, еслибъ он у насъ были: повсюду полные мшки съ лучшей провизіей, я услышалъ крикъ птуха и открылъ въ углу птичій дворъ съ курами и утками, которыми молодой господанъ останется наврное доволенъ, жирные гуси и индйки гуляютъ тутъ же близко, а графин для милостыни — такъ и написано вотъ здсь на бумажк — я нашелъ въ сундук толстый мшочекъ… Да! всего, всего у насъ вдоволь.

Графиня де Монтестрюкъ поняла теперь, зачмъ герцогъ де Мирпуа посылалъ наканун дворецкаго въ Тестеру.

— Все-ли ты разсказалъ? спросила она, улыбаясь.

— О, нтъ! есть еще комнатка полная игрушекъ для графа Гуго, который будетъ имъ радъ, а другая побольше со всякимъ оружіемъ: съ кинжалами, шпагами, мушкетами, самострлами, копьями, рогатинами, аллебардами, съ разнымъ огнестрльнымъ оружіемъ, отъ пистолетовъ до фальконетовъ, будетъ съ чмъ пріучать его къ ремеслу солдата… Это ужъ мое дло и я беру его на себя… А потомъ, въ высокой свтлой комнат на востокъ, прекрасная библіотека, набитая сверху до низу книгами. Есть между ними съ отличными картинками сраженія и осады и съ портретами военачальниковъ. Это придастъ графу охоты учиться чтенію.

Дв большихъ собаки вошли въ эту минуту и стали ласкаться къ Агрипп.

— И эти собаки принадлежатъ графин, продолжалъ онъ, лаская ихъ, я встртилъ ихъ на двор, на солнышк, далъ имъ по куску хлба, и съ тхъ поръ мы стали друзьями. Садовникъ здшній сказалъ мн ихъ клички: вотъ это Драконъ, а это — Фебея, братъ и сестра, отличныя собаки! Посмотрите, какіе у нихъ зубы! Съ такими сторожами можно спать покойно.

Было уже поздно и осмотръ окрестностей Тестеры отложили на завтра.

Домъ былъ построенъ въ углубленіи, на берегу широкаго озера, изъ котораго наполнялись водою рвы. Съ нему вела хорошо содержимая дорога. Толстыя вербы нагнулись надо рвами, гд сновали угри между водяной чечевицей, высокій оршникъ росъ по откосамъ. Кругомъ во вс стороны шли луга. На скатахъ ближнихъ холмовъ было немного пашни и нсколько виноградниковъ. Въ конц долины росъ хорошенькій густо-лиственный дубовый лсокъ. Неподалеку высилась въ голубомъ неб игла колокольни и указывала мсто деревни, скрывавшей свои смиренныя крыши въ зелени грушъ и яблонь. Въ той же сторон проходила дорога, служившая сообщеніемъ съ окрестностями. При дом былъ также огородъ и фруктовый садъ.

Обойдя свое новое имніе во всхъ подробностяхъ и отдавъ полную справедливость предусмотрительности и доброт герцога, съумвшаго соединить великодушную щедрость съ уваженіемъ къ ея вол и желаніямъ, графиня позвала Гуго въ свою комнату, посадила его къ себ на колна и сказала:

— Ты осмотрлъ теперь, сынъ мой, т мста, гд ты долженъ прожить, пока не выростешь.

— А когда же я выросту?

— Лтъ черезъ пятнадцать, дитя мое.

— Хорошо! здсь мн нравится. Я останусь здсь, пока вамъ будетъ угодно, матушка.

— А я здсь дождусь, пока Господь Богъ призоветъ меня къ Себ дать отчетъ въ томъ, какъ я употребила дни свои.

— Не говорите этого, вы знаете — я не хочу разлучаться съ вами.

Мать нагнулась къ нему и поцловала.

— Ты ужь не увидишь больше замка Монтестрюка, милый Гуго, сказала она.

— Это почему? Онъ мн тоже нравился со своими высокими башнями, куда я взбирался съ Агриппой и откуда такъ далеко было видно.

— Замокъ ужъ не нашъ и у тебя нтъ больше ни лошадей, ни пажей, ни шелковаго и бархатнаго платья, а у меня — ни каретъ, ни конюшихъ.

— Ихъ у насъ отняли?

— Нтъ, дитя мое… мы раззорились.

— Раззорились? повторилъ маленькій Гуго съ удивленіемъ.

— Ты не можешь понять этого слова теперь, но поймешь современемъ,

— Когда такъ, то что-же у меня остается?

— У тебя остается твое имя, сынъ мой.

— Славное имя! вскричалъ ребенокъ съ оживленнымъ взоромъ: Гуго-Поль де Монтестрюкъ, графъ де Шаржполь!

— Да, славное, сынъ мой, но съ условіемъ, чтобы ты возвратилъ ему прежній блескъ и сохранилъ его чистымъ и незапятнаннымъ.

— А что нужно для этого длать, матушка?

— Надо трудиться безъ отдыха, чтобы сдлаться человкомъ и солдатомъ.

— Ну, я и стану трудиться и сдлаюсь человкомъ и солдатомъ.

— Поклянись! твой отецъ никогда не измнялъ клятв и отдалъ жизнь свою, чтобъ сдержать данное слово.

Маленькій Гуго задумался, потомъ, подавая матери об руки, сказалъ:

— Клянусь вамъ, матушка.

Можно сказать, что воспитаніе маленькаго Гуго, ставшаго графомъ де Монтестрюкъ, началось на другой же день посл того, какъ онъ въ первый разъ провелъ ночь въ Тестер. Домъ этотъ былъ такъ далеко отъ замка, въ которомъ онъ родился, что окрестные жители, — которые вообще мало разъзжали въ эти далекія времена, а жили больше въ тни своей колокольни — никогда не видли графини. Она могла гулять по окрестностямъ, не опасаясь быть узнанной. Она выдавала себя за вдову капитана, убитаго на королевской служб, искавшую вдали отъ городовъ уединенія и покоя. Вс любили ее за молодость и задумчивую красоту, за проказы и миловидность сына и за длаемое кругомъ добро, для чего она отдляла всегда бднымъ десятину изъ своихъ небольшихъ средствъ. Всякій кланялся, встрчая ее во вдовьемъ траур. По воскресеньямъ въ церкви ей уступали особое мсто.

Однакожъ, при всей суровости, въ какую графиня де Монтестрюкъ заключила жизнь свою, несмотря на роковой ударъ, подскшій ея молодость, бывали и у ней часы, когда приходили воспоминанія прошлаго. Ради чувства собственнаго достоинства, она не захотла позвать тогда графа де Колиньи, но неужели онъ самъ не отъищетъ ея изъ любви къ ней? Возможно-ли, чтобъ онъ забылъ ее до такой степени, что ужъ вовсе объ ней и не думаетъ? А какъ однакожъ онъ любилъ ее! Какъ онъ клялся всегда сохранить эту любовь! Не онъ-ли самъ еще, въ послдній часъ разлуки, предлагалъ ей отъискать новое отечество въ далекихъ странахъ? Тогда онъ былъ готовъ на всякія жертвы.

Когда эти мысли приходили ей въ голову во время прогулокъ по окрестностямъ Тестеры, Луиза чувствовала внезапный огонь въ сердц и одна, медленнымъ шагомъ, со слезами на глазахъ, съ подавленными вздохами, шла по тропинк отъ скромнаго дома до ближней дороги, на которой каждый день появлялись прозжіе. Дорога эта пролегала по забытой мстности, куда не доходило даже эхо событій, волновавшихъ Парижъ. Когда задумчивая прогулка приводила ее къ тому мсту, откуда видна была длинная желтая лента, служившая имъ со общеніемъ съ Ошемъ и Лектуромъ, а черезъ Ошъ и Лектуръ — съ Тулузой и Бордо, она садилась на камн и жадно всматривалась въ дв точки на горизонт, съ востока и съ запада. Когда поднималось вдали облако пыли, сердце ея начинало биться, она привставала и старалась разглядть фигуру всадника, поднимавшаго эту пыль. Но то не былъ Жанъ-де Колиньи, и она грустно опускалась опять на свой камень.

Прошли дни и недли, мсяцы и годы. Графиня де Монтестрюкъ оставалась все одна. Пришло время, когда она совсмъ уже перестала надяться, она покинула мечты свои и положила на свое сердце камень отреченія.

Я знала наврное, сказала она себ, что онъ забудетъ меня.

Съ этой минуты, между нею и Богомъ остался только одинъ сынъ.

Первые годы прошли въ глубокой тишин. Вншнія событія не отзывались въ Тестер ни малйшимъ шумомъ. Гуго росъ и укрплялся. У него оставалось смутное воспоминаніе о томъ, чмъ онъ былъ когда-то, но мать сказала ему, что по разнымъ причинамъ, о которыхъ онъ узнаетъ впослдствіи, онъ не долженъ говоритъ о прошломъ, и ребенокъ молчалъ. Онъ былъ порядочный буянъ по лтамъ своимъ, но въ немъ скрывалось что то твердое и честное, располагавшее всхъ въ его пользу.

День его проходилъ въ играхъ и въ ученьи, въ прогулкахъ и въ работахъ, развивавшихъ его силы. Онъ любилъ ходить съ крестьянами въ поле, любилъ работать съ ними серпомъ и топоромъ въ лсу. Разъ какъ-то мать застала его за плугомъ, онъ покраснлъ и бросилъ палку съ острымъ концомъ, которою погонялъ быковъ.

— Продолжай, сказала графиня, пахать не унизительно ни для кого.

Три раза въ недлю, добрый священникъ, полюбившій вдову и сироту, являлся въ Тестеру и училъ внимательнаго Гуго исторіи, географіи, словесности, латинскому языку и кое-какимъ обрывкамъ другихъ наукъ. Ребенокъ любилъ читать: въ длинные зимніе вечера, когда втеръ бушевалъ на двор и дождь стучалъ по крышамъ, онъ, запершись въ низкой комнат, возл матери, передъ веселымъ огнемъ камина, по цлымъ часамъ читалъ книгу о путешествіяхъ или о жизни славныхъ людей и пристращался къ дальнымъ экспедиціямъ и къ боевымъ подвигамъ, чудесные разсказы о которыхъ были у него передъ глазами, но что онъ любилъ особенно — это уроки Агриппы. Гуго еще не доросъ ему до плеча, а уже бился на шпагахъ очень порядочно.

— Вамъ не достаетъ только силы и привычки, графъ, говорилъ старый солдатъ, гордясь своимъ ученикомъ.

— Это прійдетъ, отвчалъ Гуго, отирая потъ съ лица.

Въ пятнадцать лтъ Гуго былъ другомъ, можно сказать — командиромъ всхъ дтей своего возраста. По воскресеньямъ ихъ собиралась цлая толпа къ нему подъ команду, онъ длалъ большіе смотры на окрестныхъ лугахъ, строилъ съ товарищами крпости и окопы, окружалъ ихъ палисадами изъ кольевъ, потомъ длилъ войско на два отряда, отдавалъ одинъ подъ команду смышленаго товарища, самъ становился во глав другаго, и начиналось большое сраженіе, оканчивавшееся закуской, которую доставляла графиня. Ни снгъ, ни холодъ, ни дождь, ни втеръ ничего не значили уже для здороваго мальчика.

Гуго учился верховой зд безъ сдла на лошадяхъ, возвращавшихся съ пахоты, и на жеребятахъ, которыхъ ловилъ на пастбищ. Никакая бшеная скачка его не пугала, никакая преграда его не останавливала. Упадетъ сегодня, а завтра опять принимается за то-же.

Агриина думалъ только, какъ-бы пріучить молодаго графа къ фехтованію, и ему пришла оригинальная мысль, чтобы развить въ немъ врожденныя способности и дать ему возможность биться со временемъ съ самыми искусными бойцами.

Всякаго солдата, всякаго рубаку, какой ни попадалъ ему на дорог къ Тестер, онъ зазывалъ въ домъ и кормилъ усердно, только съ условіемъ, чтобы часъ другой онъ провелъ съ Гуго въ фехтовальной зал за добрымъ урокомъ.

Агриппа былъ самъ знатокъ въ этомъ дл и когда видлъ, что урокъ прошелъ отлично, давалъ еще учителю маленькую плату. Солдатъ уходилъ довольный и нердко общалъ еще разъ зайдти къ нимъ.

Въ то время было довольно разныхъ искателей приключеній и дезертировъ, такъ что юноша Гуго имлъ дло и съ испанцами, и съ итальянцами, и съ швейцарцами, и съ фламандцами, и съ португальцами, которые учили его особымъ пріемамъ каждой націи. Посдвшіе бойцы усердно хвалили мальчика.

Случалось иногда и раскаяваться въ этихъ гостепріимныхъ встрчахъ. Пропадали кое-какія вещи. Гуго не смлъ подозрвать своихъ учителей. Напротивъ, доврчивый столько-же, какъ и храбрый, онъ врилъ безусловно всмъ разсказамъ ихъ о своихъ подвигахъ и походахъ. Раза четыре-пять онъ даже высыпалъ имъ на руку все, что было въ его скромномъ кошельк, а они клялись ему, что скоро принесутъ назадъ занятыя деньги. Получивъ деньги они, разумется, исчезали на вки.

— Какъ это странно! говорилъ Гуго.

VI.
Уроки и совты.

Разъ какъ-то сынъ графа Гедеона забылъ на скамейк совсмъ новый плащъ, сшитый мстнымъ портнымъ изъ хорошаго сукна. Только что онъ отвернулся, какъ плащъ исчезъ. Онъ бросился искать его повсюду, крича, что разв самъ дьяволъ унесъ его на рогахъ.

— Дьяволъ не дьяволъ, сказалъ Агриппа, а тотъ ловкій молодецъ, что разсказывалъ о сраженьяхъ во Фландріи, просто — надлъ и ушелъ.

— О! отвчалъ мальчикъ съ негодованьемъ, какъ можно думать, чтобъ такой храбрый человкъ ршился на такой скверный поступокъ?

— Ну, я полагаю, не одинъ такой лежитъ у него на совсти? Пари готовъ держать, судя по кож, что этотъ хватъ чаще дезертировалъ, чмъ сражался.

— Это ужъ черезъ чуръ!… Если ты и угадалъ, то одинъ онъ такой и найдется между всми.

— Я самъ видлъ, какъ онъ стащилъ плащъ, да и десятеро другихъ сдлали бы на его мст тоже самое. Подвернулся удобный случай, хорошій новый плащъ — какъ тутъ не ршиться прохожему завладть чужимъ добромъ? Бродяги вообще легко поддаются искушенію… на счетъ оружія вамъ немногому осталось еще поучиться, а ужь на счетъ жизни и людей, ну! не найдется, я думаю, такого монастырскаго послушника, который бы не былъ гораздо опытне васъ. Хотите испытать?

— Очень радъ, только предупреждаю тебя, мой старый Агриппа, что я тогда только поврю, когда самъ увижу воровство собственными глазами.

— Увидите, и не разъ еще, а десять! Только не мшайте мн, и чтобы я ни говорилъ, все кивайте головой.

Въ тотъ-же день Агриппа съ ученикомъ своимъ принялся задло. Онъ вычистилъ погребъ въ старой башн, углубилъ его, снявши земли, потомъ посыпалъ рыхлой землей, а въ свод продлалъ люкъ, да такъ искусно, что его нельзя было и замтить.

Этотъ люкъ открывался подъ тяжестью человка и проходилъ какъ разъ у начала каменной лстницы съ истертыми отъ времени ступеньками, которая вела въ круглую комнату съ узкими просвтами, въ углу этой комнаты стоялъ старый дубовый сундукъ, окованный ржавымъ желзомъ. Агриппа обмелъ на немъ пыль и, поднявши крышку, положилъ туда два кожаныхъ мшка съ мдными и желзными кружочками. Гуго смотрлъ внимательно на эти приготовленія.

— Вотъ западня и готова, подождемъ теперь лисицу, сказалъ старикъ.

Потомъ, приложивъ палецъ къ губамъ:

— Только, пожалуйста, никому ни слова.

Черезъ недлю появился какой-то бродяга, вооруженный съ головы до ногъ. Носъ у него былъ крючкомъ, а лицо — какъ у совы. Агриппа побжалъ къ, нему на встрчу, наговорилъ ему тысячу любезностей и, какъ всегда длалъ, общалъ хорошенько накормить за урокъ фехтованья. Тотъ ужъ усплъ разсмотрть на кухн передъ очагомъ аппетитный вертлъ, а на стол два жбана съ виномъ, погладилъ усы и согласился охотно.

— На двор ужъ поздно и ходить по ночамъ не годится, прибавилъ Агриппа, такъ посл урока, останьтесь-ка у насъ переночевать, а завтра утромъ мы вамъ поднесемъ на дорогу еще стаканъ вина и кусокъ холоднаго мяса.

— Отлично! сказалъ пандуръ.

— Что это затваетъ, Агриппа? спрашивалъ себя Гуго.

Урокъ прошелъ превосходно, а посл него учитель, ученикъ и старикъ Агриппа услись за столомъ, на которомъ дымилась жареная индйка, а рядомъ съ ней лежалъ добрый окорокъ ветчины. Дв широкихъ кружки стояли подъ рукой у солдата, который осушилъ тотчасъ же одну, для начала.

Надо очистить воздухъ, сказалъ онъ и потомъ, щелкнувъ языкомъ, прибавилъ:

— Славное винцо!

Посл ужина, приправленнаго, какъ слдуетъ, обильными возліяніями благо и краснаго вина, Агриппа оглянулся кругомъ съ таинственнымъ видомъ и, положивъ локти на столъ, сказалъ:

— Ну, пріятель, мн сдается, что вы человкъ порядочный и обстоятельный, и что на васъ положиться можно.

— Надюсь!

— Надобно, значитъ, открыть вамъ секретъ и вмст съ тмъ попросить у васъ услуги.

Онъ пошелъ къ двери, затворилъ ее и вернулся на свое мсто.

— Сейчасъ я покажу вамъ приготовленную для васъ комнату, надюсь, вы будете ею довольны.

— О! лишь бы была хорошая постель, огонь въ камин, да на стол кружка вина и кусокъ мяса на случай, если проснусь ночью, — больше ничего и не нужно: ночью я привыкъ погрызть чего-нибудь, когда не спится.

— Все будетъ… Теперь приступаю къ секрету.

Гуго, положивъ подбородокъ на руку, слушалъ обоими ушами.

— Ваша комната тутъ рядомъ, мы сейчасъ пойдемъ туда взглянуть, все-ли готово, выходитъ она въ корридоръ, ведущій къ башн, которую вы, врно, замтили, когда подходили?

— Да, кажется, четвероугольная башня, сказалъ рейтаръ, наливая себ стаканъ и осушая его залпомъ.

— Именно. Ну! въ этой самой башн я спряталъ свою казну.

— Какъ? спросилъ солдатъ.

— Тсъ! увы! вся она въ двухъ маленькихъ мшочкахъ! Время теперь такое тяжелое! Я положилъ ихъ въ дубовомъ сундук.

— Внизу башни?

— Ради Бога, потише! Мало-ли злыхъ людей шатается на свт!

— Разумется.

— Я самъ всегда сплю тамъ же съ пистолетами, чтобъ кто туда не забрался, но посудите, какая бда! Именно сегодня вечеромъ у меня назначено свиданіе въ деревн по очень важному длу. Мн нужно кого нибудь, кто бы за меня поберегъ мое сокровище. Изъ вашей комнаты хорошо слышно все, что длается въ башн. При малйшемъ шум вы могли бы кинуться и позвать на помощь.

— На помощь? я-то, служившій на мальтійскихъ галерахъ? Довольно будетъ вотъ этой руки и этой шпаги. Не даромъ меня зовутъ дон-Гаэтано де Гвардіано,

— Впрочемъ, если вамъ не хочется караулить, скажите слово, и я отложу свое свиданье до другаго раза.

— За чмъ-же? Оказать услугу кому нибудь — страсть моя. Ступайте себ по дламъ, а я покараулю и, клянусь Богомъ! никто не подойдетъ близко къ вашимъ деньгамъ, даю вамъ слово кастильянца.

— А когда такъ, пойдемте осмотрть мсто.

Гуго зажегъ фонарь и пошелъ впереди, за нимъ Агриппа, а потокъ испанецъ, положивъ руку на эфесъ шпаги Они прошли въ молчаньи черезъ комнату, потомъ черезъ корридоръ и, войдя въ башню, поднялись до лстниц въ комнату, гд стоялъ сундукъ.

— Вотъ и мои мшки, сказалъ Агриппа, открывая крышку… они легонькіе… посмотрите… а все таки въ нихъ порядочный кушъ… Отдаю ихъ на ваше охраненіе.

— Будьте покойны, отвчалъ дон-Гаэтано, взвшивая ихъ на рук, потомъ бросилъ ихъ назадъ въ сундукъ. Раздался металлическій звукъ и глаза солдата сверкнули огнемъ.

— Дверь-то не совсмъ ладно затворяется, продолжалъ Агриппа самымъ простодушнымъ голосомъ, дерево все источено червями… да и замокъ ненадеженъ… но вы будете близко — и мн нечего бояться.

— Еще бы! Я одинъ стою цлаго гарнизона.

— Само Небо послало васъ сюда…

— Ну, да! разумется!

Вс трое спустились назадъ по лстниц и Агриппа показалъ испанцу на стол въ его комнат большую кружку вина и добрый кусокъ мяса.

— Постель ваша готова, не нужно-ли еще чего? спросилъ онъ у него. Оказывая намъ такую услугу, вы, надюсь, не станете церемониться.

— Нтъ, благодарю, больше ничего не надо.

— Значитъ, я смло могу идти въ деревню, гд меня ждутъ?

— Хоть сейчасъ, если хотите, отвчалъ дон-Гаэтано, разстегивая поясъ.

— А завтра задамъ вамъ такой завтракъ, что вы не скоро его позабудете! вскричалъ Агриппа нжнымъ тономъ.

Они обнялись, Агриппа затворилъ дверь и ушелъ съ Гуго.

— Начинаете понимать, графъ? спросилъ онъ.

— Да, немного, но ты увидишь, что твоя хитрость пропадетъ даромъ.

На другой день на зар, Агриппа и Гуго пошли въ комнату испанца, въ ней никого не было и дверь была отворена. Агриппа моргнулъ глазомъ и, взглянувъ на Гуго, сказалъ:

— Когда птичка вылетла изъ гнзда, значитъ — улетла за кормомъ.

— Послушай-ка, сказалъ Гуго, схвативъ его за руку.

Изъ башни раздавались глухія проклятія. По мр того какъ они подвигались дальше по корридору, крики становились явственне. Въ конц корридора они увидли, что люкъ открытъ, и, нагнувъ голову надъ черной дырой, они замтили внизу, въ темнот, человка, который ревлъ и бился.

— Какъ? это вы, дон-Гаэтано? сказалъ Агрипла ласковымъ голосомъ… что это за бда съ вами случилась? Я и то безпокоился, не найдя васъ въ постели… Она совсмъ холодная… Не дурной-ли сонъ васъ прогналъ съ нея? или вы услышали какой нибудь шумъ?

— Именно! отвчалъ Гаэтано, сверкая взоромъ. Мн приснилось, что кто-то пробирается къ вашимъ мшкамъ… я всталъ поспшно… и съ перваго же шагу въ эту проклятую башню… оборвался въ яму.

— Не очень зашиблись, надюсь?

— Нтъ… не очень… Но вытащите меня поскорй… я продрогъ и не прочь отвдать общаннаго завтрака.

— Вотъ это умно сказано, господинъ гидальго, но этотъ завтракъ вы получите, заплативши прежде выкупъ.

— Выкупъ, я?… Что это значитъ?

— Очень ясно и вы сейчасъ меня поймете, любезный другъ.

Агриппа услся поудобне надъ самой дырой, свсивъ въ нее ноги.

— Вы совсмъ не дурной сонъ видли, мой добрый Гаэтано, сказалъ онъ, и вовсе не шумъ разбудилъ васъ, а просто пришла вамъ не въ добрый часъ охота завладть собственностью ближняго: чортъ попуталъ, должно быть, и — вотъ зачмъ вы забрались ночью сюда въ башню.

— Клянусь вамъ всми святыми рая…

— Не клянитесь:. святые разсердятся. Сознайтесь, что еслибы вы въ самомъ дл вскочили съ постели вдругъ, неожиданно, то не успли бы одться, какъ слдуетъ, съ головы до ногъ, надть шляпу, прицпить шпагу, ничто не забыто, ни сапоги, ни штаны, — хотя сейчасъ дать тягу!… Ну, а какъ за всякое худое дло слдуетъ наказанье, то выверните-ка ваши карманы, чтобъ показать намъ, что въ нихъ есть, и подлимся по-товарищески… Да и во всякой стран такъ ужъ водится, что побжденный платитъ штрафъ!

Дон-Гаэтано божился и клялся тысячью милліоновъ чертей, что у него въ карманахъ не бываетъ никогда и шести штукъ серебряной мелочи.

— Ну, какъ хотите, сказалъ Агриппа и, поднявъ люкъ, сдлалъ видъ, что хочетъ закрыть его.

— Когда вы пообдаете и поужинаете мысленно, я прійду завтра поутру узнать, не передумали-ль вы, продолжалъ онъ. Ночь, говорятъ, хорошій совтникъ.

Испанецъ кричалъ и вопилъ, какъ бсноватый, Агриппа не обращалъ на это ни малйшаго вниманія. Пришлось сдаться. Мошенникъ вывернулъ карманы, въ нихъ таки довольно было.

— Бросьте мн четыре пистоли, а остальнаго мн не нужно, сказалъ Агриппа, я вдь не злой.

Четыре монеты упали къ его ногамъ.

— Поскорй теперь лстницу, крикнулъ дон-Гаэтано.

— А вотъ вашъ ученикъ, для котораго всякое желаніе учителя законъ… онъ и сходитъ за лстницей. Но прежде надо исполнить еще одну маленькую формальность.

— Формальность? какую это?… Говорите скорй, я озябъ порядкомъ.

— Остается только передать мн безъ разговоровъ вашу длинную шпагу и хорошенькій кинжалъ, что виситъ у васъ на пояс.

— Это-жь за чмъ?

— А за тмъ, что вамъ можетъ прійдти въ голову нехорошая мысль пустить ихъ въ дло, а изъ этого для вашей же милости вышли бы такія непріятности, память о которыхъ осталась бы навсегда на вашей кож.

Дон-Гаэтано подумывалъ о мести и не ршался отдать оружіе.

— Ну, чтоже? крикнулъ Агриппа: опускать люкъ или лстницу?

Единственное средство спасенія показывало концы свои сверху въ отверстіе ямы, плнникъ тяжело вздохнулъ и, вынувъ изъ ноженъ шпагу и кинжалъ, подалъ ихъ рукоятками Агрипп, который схватилъ ихъ проворно.

— Славное оружіе! сказалъ онъ, осматривая ихъ, сейчасъ видна работа толедскихъ оружейниковъ, именно стоитъ такого кавалера, какъ ваша милостъ.

Потомъ прибавилъ, улыбаясь:

— Я былъ увренъ, что мы съ вами поладимъ, а теперь, сеньоръ, можете выходить на свтъ Божій.

Лстница опустилась въ погребъ, а между тмъ Драконъ и Фебея, прибжавшіе вслдъ за Гуго, уставили черные морды въ отверстіе. Агриппа взялъ ихъ за ошейники

— Два неразлучныхъ съ нами пріятеля! сказалъ, онъ.

Испанецъ вышелъ и пустился бжать.

Тогда Агриппа обратился къ молодому графу и спросилъ его съ улыбкой:

— Ну, теперь вы убдились, что вашъ плащъ не самъ улетлъ со скамейки и что попадаются иногда на свт и скверные люди?

Отвчать было нечего, но одна вещь все-таки смущала Гуго.

— Зачмъ ты взялъ четыре пистоля у этого мошенника? спросилъ онъ.

— А затмъ, что ихъ же я предложу въ награду тому честному человку, который не поддастся искушенію…. Я вдь намренъ продолжать этотъ опытъ…. Утшительно было бы, еслибъ хорошаго и дурнаго вышло поровну!

Новый случай представился скоро. Агриппа не сталъ придумывать другаго испытанія и повторилъ ту же хитрость и т же рчи. Новый прохожій выслушалъ все съ такимъ же вниманьемъ и ночью все обошлось такъ же точно, какъ и съ Гаэтано. Пришлось опять приносить лстницу и тащить вора изъ погреба. Онъ поплатился, какъ Гаэтано, своимъ оружіемъ, но съ него взяли только шесть ливровъ, потому что въ карманахъ у него было немного.

Три или четыре прохожихъ еще попались на ту же удочку и не дали бдному Гуго лучшаго мннія о род человческомъ. Наконецъ, пятаго застали въ постели спящаго блаженнымъ сномъ. Агрипла насилу растолкалъ его, чтобы разбудить.

— Ахъ! сказалъ онъ, протирая глаза, извините, пожалуйста, до полуночи я караулилъ…. апотомъ сонъ одоллъ…. пойдемте поскорй посмотрть, не случилось-ли чего съ вашимъ сундукомъ.

— Не нужно. Пойдемте лучше завтракать и когда подимъ, вы увидите, что иногда недурно быть и честнымъ человкомъ.

Его посадили передъ сытнымъ и вкуснымъ завтракомъ, и когда онъ кончилъ, Агриппа вынулъ изъ кармана съ полдюжины новенькихъ желтыхъ и блыхъ монетъ, которыя такъ и блестли на солнц, и сказалъ:

— Вотъ вамъ за труды отъ молодаго графа и если случится вамъ когда-нибудь еще проходить мимо, не забывайте нашего дома!

— Забыть! вскричалъ тронутый солдатъ, забыть такой домъ, гд прохожимъ даютъ не только славную постель и хорошо ихъ кормятъ и поятъ, да еще даютъ и денегъ на дорогу! Одного я только боюсь, — чтобы хозяева скоро не раззорились совсмъ и не заперли дверей.

— Ну, этого не бойтесъ, пріятель: мы такъ устроили дло, что раздаемъ только то, что сами съ другихъ получаемъ.

Когда солдатъ ушелъ, Агриппа обратился къ Гуго, который не пропустилъ ни одного слова изъ ихъ разговора, и спросилъ:

— Вы сосчитали? я далъ всего четыре, а получилъ тридцать. Вотъ вамъ и пропорція между добромъ и зломъ! Будьте же впередъ мене доврчивымъ.

Случилось какъ-то, что прозжалъ солдатъ высокаго роста на поджарой лошади и Агриппа зазвалъ его отдохнуть на цлыя сутки.

Никогда еще не бывало въ стнахъ замка человка съ такой огромной шпагой и съ такими густыми усами, — просто два кустарника. Руки у него были вс въ волосахъ, уши красныя, шея воловья, брови сросшіяся, а лице — квадратное, какъ у бульдога. При этомъ, онъ хотя и смахивалъ на разбойника, а было въ немъ и что-то дворянское.

— Ну, ужь если этотъ не свалится въ погребъ, сказалъ Агриппа своему воспитаннику, то наружность, бываетъ, значитъ, иногда и обманчива.

Когда прозжаго привели въ фехтовальную залу, онъ показалъ себя мастеромъ владть и шпагой и кинжаломъ. Онъ осыпалъ Гуго ударами, но и самъ получилъ нсколько такихъ, которые его удивили. Лицо у него разгорлось.

— Какъ! вскричалъ онъ, вотъ первый разъ случается, что воробей клюетъ сокола!

Онъ началъ снова, но сердился и тмъ самымъ терялъ выгоды своего превосходства надъ молодымъ ученикомъ. Ударъ концомъ прямо въ грудь привелъ его въ бшенство. Гуго, въ восторг отъ своей ловкоcти, не могъ скрыть этого.

— Еслибъ у меня въ рукахъ была добрая шпага, вмсто этой дряни, воскликнулъ его противникъ, ты бы не-то заплъ, молодой птушокъ!

— А зачмъ же дло стало? возразилъ Гуго, разгорячась тоже и оба ужъ бросились было къ оружію, висвшему на стн.

— Полно! довольно! крикнулъ Агриппа громкимъ голосомъ.

Оба повиновались. Агриппа пропустилъ Гуго впереди себя и вышелъ, а за ними пошелъ великанъ, рыча какъ собака, у которой отняли кость.

Агриппа привелъ его въ нижнюю комнату и предложилъ закусить. Солдатъ осушилъ залпомъ два или три полныхъ стакана, широкій ротъ его раскрывался, какъ пропасть, и вино исчезало въ немъ, какъ въ колодез. Въ промежуткахъ между стаканами изъ него вырывались проклятія.

— Дло плохо, подумалъ Агриппа, и сдлалъ знакъ Гуго, чтобъ онъ ушелъ.

Мальчикъ вышелъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Агриппа, въ свою очередь, объявилъ, что долженъ кое-чмъ распорядиться, и тоже ушелъ. Онъ хотлъ послать кого-нибудь на деревню за помощью и попросить графиню, чтобъ она не выходила изъ своихъ комнатъ.

Оставшись одинъ, великанъ, все еще сердясь на послдній ловкій ударъ мальчика, отворилъ окно, чтобъ подышать свжимъ воздухомъ. Онъ увидлъ, что Гуго проходитъ по двору и, выпрыгнувъ изъ окна, побжалъ къ нему. Услышавъ стукъ его толстыхъ сапогъ по твердому песку, Гуго обернулся и подождалъ.

— Вы отъ меня ушли, пріятель, сказалъ рейтаръ, а къ этому, клянусь честью, не привыкъ капитанъ, Бриктайль. За вами дв игры!

Онъ засмялся. Гуго смотрлъ на него, не говоря ни слова. Вдругъ, перемнивъ тонъ, великанъ сказалъ ему:

— У васъ прехорошенькій перстень…. Можно посмотрть?

Гуго протянулъ руку доврчиво. Бриктайлъ схватилъ ее, живо сорвалъ перстень и, полюбовавшись немного его блескомъ на солнц, надлъ себ на палецъ.

— А вдь какъ-разъ въ пору, не правда-ли? Спасибо!

Сынъ графа Гедеона мгновенно поблднлъ.

— Вы толкуете еще о вжливости, вскричалъ онъ, а сами-то какъ поступаете?

Бриктайль пожалъ плечами.

— Да вдь, еслибъ я у васъ попросилъ этотъ перстень, — все равно вы бы мн его отдали?

— Разумется, нтъ!

— А вотъ потому-то я и взялъ его самъ — Хотите получить назадъ, попробуйте сдлать то-же.

Гуго, вн себя, бросился на бандита. Но Бриктайль этого ожидалъ и навязывался на ссору, онъ съ такой силой сжалъ его въ своихъ длинныхъ рукахъ, что у Гуго кости затрещали. Обезумвъ отъ боли, онъ до крови укусилъ великана за руку,

— А! волченокъ! крикнулъ Бриктайль, выпустивъ его.

Онъ выхватилъ изъ ноженъ свою шпагу, Гуго схватилъ попавшуюся на земл палку и ждалъ его твердо. Первымъ же ударомъ Бриктайль разрубилъ пополамъ эту палку, онъ и не думалъ остановиться, какъ вдругъ дв злыхъ собаки бросились изъ глубины двора съ лаемъ и раскрытой пастью. Бриктайль едва усплъ отскочить назадъ.

— Бери, драконъ! хватай Фебея! кричалъ Агриппа появляясь вдали съ мушкетами.

Бриктайль отступалъ, удерживая шпагой страшныхъ псовъ, которые не отставали не кидались на него, какъ бшеные. Уже плащъ, которымъ онъ обмоталъ себ лвую руку, былъ въ клочкахъ, и онъ чувствовалъ у себя на ногахъ горячее дыханье собакъ, но, увидвъ за собой дерево, онъ отчаяннымъ скачкомъ вспрыгнулъ на втку. Драконъ и Фебея бгали съ воемъ кругомъ дерева, поднимались на стволъ передними лапами и красными глазами грозили еще солдату.

Агриппа въ одну минуту побжалъ къ нимъ.

— А если я вамъ раздроблю голову изъ этого мушкета, разв я буду не правъ? крикнулъ онъ Бриктайлю сердитымъ голосомъ. ….Будь вы на моемъ мст, вы бы такъ и сдлали!… Но вы — мой плнникъ…. Я лучше подожду…. Когда-нибудь да прійдется жъ вамъ сойти внизъ.

Стоя на большой втк, Бриктайль смотрлъ вокругъ, куда бы бжать, откуда бы защищаться, ничего кругомъ, кром голаго ровнаго двора, а подъ деревомъ дв собаки, не спускающія съ него глазъ. Вздумай онъ соскочить — и въ ту же минуту ихъ крпкія челюсти вопьются ему въ шею.

— Громъ и молнія! вскричалъ онъ.

— Попались, возразилъ Агриппа…. надо сдаваться.

— На какихъ условіяхъ?

— Прежде всего — вотъ этотъ перстень, что вы украли.

— Просто шутка!… Я съ тмъ и взялъ его, чтобъ отдать назадъ… Вотъ онъ.

Онъ снялъ съ пальца перстень Гуго и бросилъ въ шляпу Агрипр.

— Теперь — вашу шпагу и вашъ кинжалъ.

— А если я поклянусь вамъ, что не пущу ихъ въ дло?

— А я буду гораздо покойнй, когда шпага и кинжалъ не будутъ больше у васъ въ рукахъ.

Бриктайль прикусилъ себ губы и, обратясь къ Гуго, который смотрлъ на всю эту сцену, сложивъ руки, спросилъ его:

— Что вы на это скажете? я увидлъ гербъ на вашемъ перстн и принялъ васъ за дворянина!

— Именно потому, что я дворянинъ, я и вижу, что вы не дворянскаго рода.

— Что жъ ты принимаешь меня за незаконнорожденаго, что ли, комаръ ты эдакій?

Гнвъ опять овладлъ имъ и онъ смрялъ глазомъ разстояніе до земли и ужъ совсмъ было-приготовился спрыгнуть внизъ, но въ эту минуту онъ увидлъ бгущихъ изъ-за стны, цлой толпой, крестьянъ съ косами, топорами и копьями, а отъ нихъ онъ ужъ наврное не спасся бы, еслибъ даже и одоллъ Агриппу, Гуго и обихъ собакъ.

Проклятіе вырвалось у него, и, выхвативъ изъ ноженъ шпагу и кинжалъ, онъ съ силой швырнулъ ихъ на песокъ.

— Теперь можете и сойти! крикнулъ ему Агринпа, поднимая брошенное оружіе.

Собакъ онъ взялъ за ошейники, и он только рычали.

Въ одну секунду солдатъ соскочилъ съ дерева и, ставъ прямо противъ Гуго, посмотрлъ на него молча. Его лицо, только что пылавшее дикимъ гнвомъ, вдругъ стало безстрастнымъ и на немъ показался какой-то отблескъ благородства. Потомъ, проткнувъ руку и отворотивъ рукавъ, онъ показалъ кровавую рану и сказалъ:

— Вотъ тутъ у меня остается такой знакъ на память, котораго я не забуду. Клянусь вамъ честью дворянина, а я — дворянинъ, можете мн поврить — постарайтесь лучше никогда не встрчаться со мной.

И выпрямившись во весь ростъ, съ надменнымъ видомъ, онъ прибавилъ:

— А теперь, прикажите меня выпустить!

— А вотъ тамъ дверь! отвчалъ Агриппа, указывая на уголъ. Но позвольте мн проводить васъ: тамъ есть люди, которые моглибы напасть на васъ, еслибъ меня не было съ вами.

Когда дверь отворилась, Бриктайль увидлъ, что въ самомъ дл такая предосторожность не была лишнею. Его окружило человкъ тридцать, готовыхъ на него броситься, но Агриппа сдлалъ знакъ рукой:

— Этотъ господинъ сознался, что былъ неправъ… Теперь это — ягненокъ… Намъ остается только, друзья мои, пожелать ему счастливаго пуи — но не мшаетъ ему подальше обходить дубы, какіе ему могутъ попасться на дорог: какъ разъ можетъ на одномъ изъ нихъ когда-нибудь повиснуть.

Взрывъ смха отвчалъ ему.

— А, канальи! еслибъ только уменя была шпага! проворчалъ рейтаръ и тотчасъ же принялъ опять невозмутимый видъ, бросивъ на крестьянъ взглядъ презрнія.

Полоумный малый, бывшій все еще на служб у графа де-Монтестрюка, подвелъ поджарую лошадь пандура. Онъ слъ верхомъ не спша и похалъ, высоко поднявъ голову, но зеленый отъ гнва и съ пылающимъ взоромъ.

Когда онъ завернулъ за уголъ стны, Агриппа положилъ руку на плечо графу Гуго и сказалъ:

— Вотъ вамъ первый врагъ!

VII.
Гостинница Красной Лисицы.

Во время прогулокъ молодой графъ почти никогда не разставался съ отъисканнымъ имъ въ деревн мальчикомъ-сиротою. У бдняка не было ни родни, ни пристанища и Гуго, пріютивъ его, нашелъ себ не только преданнаго слугу, но и друга. Звали его Коклико за красный цвтъ волосъ.

Малый былъ вообще очень некрасивъ и неуклюжъ: большая голова на узкихъ плечахъ, длинныя руки, худыя ноги, все тло будто развинченное, пресмшной носъ, маленькіе глазки на кругломъ какъ вишня лиц, но за доброту и за услужливость вс забывали о его безобразіи. Передъ Гуго Коклико благоговлъ, Гуго былъ для него больше, чмъ идолъ, онъ былъ — великій человкъ.

Дружба ихъ началась какъ-то разъ въ зимній вечеръ: въ углу подъ заборомъ маленькій Гуго — ему было тогда лтъ десять — нашелъ полузамерзшаго Коклико, лежащаго рядомъ съ большой связкой хворосту, слишкомъ тяжелой для его слабыхъ плечъ. Ноги у него были голыя, въ разбитыхъ деревянныхъ башмакахъ, руки посинли. Сердце, у Гуго сжалось отъ состраданія, ни просьбами, ни убжденіями онъ ничего не могъ добиться отъ бднаго мальчика, взвалилъ его къ себ на плечи, кое-какъ дотащилъ до Тестеры и положилъ къ себ на кровать. Тепло оживило бдняжку, и какъ только онъ открылъ глаза, прежде всего увидлъ возл себя чашку горячаго супу.

— А, ну-ка, пошь, сказалъ ему Гуго.

Мальчикъ взялъ, какъ сонный, деревянную ложку и сълъ супъ, не говоря ни слова, но когда онъ понялъ наконецъ, что еще живъ, глаза его наполнились слезами и, сложивши руки, онъ сказалъ:

— Какъ же это? на васъ такое славное платье, а вы приняли участіе въ такомъ оборванц, какъ я!

Платье на Гуго было далеко не славное, а изъ толстаго сукна, но на немъ не было ни дыръ, ни пятенъ, и оно показалось великолпнымъ безпріютному мальчику.

Эти слова тронули Гуго и онъ понялъ, до какой нищеты дошелъ этотъ сиротка.

— Подожди, сказалъ онъ ему: ты бросишь эти лохмотья, а матушка дастъ теб хорошее платье, въ которомъ теб будетъ тоже тепло.

Графиня де Монтестрюкъ тотчасъ же исполнила желаніе сына, Коклико одли съ головы до ногъ. Потомъ она отвела Гуго въ сторону и сказала ему:

— Ты спасъ ближняго, а теперь, дитя мое, на теб лежитъ забота объ его душ.

— Какъ это?

— Ты долженъ заботиться объ этомъ несчастномъ, который порученъ теб Провидніемъ, и не допускать, чтобъ онъ бродилъ безпріютнымъ и безпомощнымъ.

— Что же мн длать?

— Подумай самъ и посл скажи мн, что придумаешь.

Гуго потеръ себ лобъ и сталъ думать, а вечеромъ за обдомъ сказалъ матери:

— Кажется, я нашелъ средство.

— Посмотримъ, какое?

— Дурачокъ, который живетъ у насъ изъ милости, не въ силахъ справиться со всми работами по дому: надо и дровъ нарубить, и воды накачать, и за припасами сходить, и въ саду работать, и трехъ коровъ гонять въ поле, и фрукты уложить, и хворосту принести, да мало-ли еще что! Коклико пріймется за все: у него доброе сердце и отъ работы онъ сторониться не станетъ. Такимъ образомъ онъ будетъ заработывать себ хлбъ и не будетъ жить милостыней, которая еще, можетъ статься, не привела бы его къ добру. А я стану его учить читать,

— Прекрасно, дитя мое! сказала графиня, обнимая сына: съ сегодняшняго вечера Коклико можетъ спать у насъ въ дом.

Коклико, не чувствуя больше ни голода, ни холода, вообразилъ, что онъ въ раю.

Когда ребенокъ перенесъ столько лишеній, сколько ихъ выпало на долю Коклико, и не умеръ, — значитъ, у него желзное здоровье и онъ силенъ, какъ жеребенокъ, выросшій на вол, на лугу. Коклико работалъ въ Тестер за большаго человка. Онъ также охотно пользовался и уроками, которые Гуго давалъ ему съ большимъ усердіемъ и съ аккуратностью стараго учителя. Но забивать себ въ голову буквы и учиться читать по книг, проведя столько лтъ на вольномъ воздух, не очень-то легко. Коклико билъ себя кулаками по голов и приходилъ въ отчаяніе передъ этими таинственными знаками, изображавшими звуки и понятія.

— Ничего не понимаю! говорилъ онъ со слезами: такой ужъ болванъ!

Эти четыре слова засли у него въ голов и онъ почти всегда начиналъ ими фразу:

— Я такой ужъ болванъ!…

А между тмъ, онъ только казался добрякомъ и дурачкомъ: въ сущности онъ былъ хитеръ — какъ лисица, ловокъ — какъ обезьяна и проворенъ — какъ блка. Не нужно было повторять ему два раза одно и тоже. Онъ все понималъ съ полуслова и все замчалъ отлично.

Скоро онъ и доказалъ это.

Разъ случилось, что Гуго, который ничего не боялся, вздумалъ перейти выступившую изъ береговъ рчку, чтобъ достать въ ям карповъ, вдругъ онъ потерялъ дно и хотя умлъ плавать какъ рыба, но его унесло теченьемъ, онъ запутался въ трав и едва не утонулъ совсмъ.

Коклико, увидвъ бду, бросилъ лодку, поплылъ и вытащилъ изъ воды Гуго уже безъ чувствъ. Вблизи были мельники, они бросились на помощь и окружили Гуго, котораго Коклико положилъ на берегу. Совты посыпались со всхъ сторонъ. Наиболе сообразительные хотли уже повсить его за ноги, головой внизъ, чтобъ изъ него вылилась вода, которой онъ наглотался. Коклико протестовалъ.

— Хорошо лекарство! и здороваго-то оно убьетъ, а больному какая можетъ быть отъ него польза? вскричалъ онъ.

— Такъ что же съ нимъ длать!

— Я такой ужъ болванъ, а вотъ что мн кажется… тутъ не въ вод дло, что онъ проглотилъ…и вы сами не стали бы пить, еслибъ васъ окунуть съ головой въ рку — ему просто не достаетъ воздуху. Надо, значитъ, чтобъ онъ вздохнулъ, да чтобъ онъ согрлся, а то онъ совсмъ холодный.

И не теряя ни минуты, Коклико унесъ Гуго, раздлъ его и положилъ у огня такъ, чтобъ голова была повыше.

— А теперь, дайте-ка поскорй водки!

Его слушали, сами не зная, почему. Наливши водки на шерстяную тряпку, онъ принялся изо всхъ силъ растирать утопленника. Мельники взялись тоже, кто за ногу, а кто за руку. Коклико раскрылъ вс окна, чтобъ было побольше воздуха. Наконецъ, грудь Гуго поднялась, и онъ раскрылъ глаза. Первымъ движеньемъ Коклико было броситься ему на шею.

— Вотъ какъ, сказалъ онъ, надо спасать утопленника, хоть я и болванъ, а добрался до этого самъ собой.

Гуго подросталъ и становился совсмъ ужъ большимъ. Герцогъ де Мирпуа, навщавшій ихъ отъ времени до времени въ Тестер, далъ ему позволеніе охотиться за кроликами въ его лсахъ, и Гуго пользовался этимъ позволеньемъ, какъ хотлъ: то ставилъ силки въ кустахъ, то сторожилъ кроликовъ съ лукомъ и стрлой.. Эта охота была для него любимымъ отдыхомъ отъ занятій, Коклико всегда былъ при немъ.

Разъ, какъ-то вечеромъ, они стояли на опушк лса и мимо ихъ прохалъ верхомъ господинъ съ большой свитой. Это былъ человкъ большаго роста и важнаго вида, лтъ тридцати, вс знали, что у него горячая голова и что онъ скоръ на руку, гордъ онъ былъ, какъ эрцгерцогъ, и никмъ не стснялся. Звали его маркизъ де сен-Эллисъ, онъ то именно купилъ у жидовъ-барышниковъ замокъ Монтестрюкъ, заложенный имъ графомъ Гедеономъ. Гуго, въ самую минуту ихъ встрчи, опускалъ въ сумку штукъ пять убитыхъ имъ кроликовъ.

Маркизъ остановился и крикнулъ, важно подбоченясь:

— А сколько тутъ кроликовъ накрадено?

— Ни одного не украдено, а поймано много, возразилъ Гуго, поднимая голову.

— Я уже такой болванъ, не отвтилъ бы ни слова, проворчалъ Коклико.

— Это герцогъ де Мирпуа позволилъ теб бродяжничать по своей земл? продолжалъ маркизъ, между тмъ какъ Гуго закрывалъ сумку.

— Онъ самый, и я не понимаю, зачмъ вы мшаетесь не въ свое дло?

— Э! да собачонка, кажется, лаетъ! А посл еще и кусаться станетъ! сказалъ маркизъ презрительно. Ну, не стыдно-ли пускать на свою землю такого негодяя, какъ ты?

— Стыдно тому, кто, сидя на лошади, оскорбляетъ пшаго, да еще когда ихъ десять противъ одного.

— Ахъ, ты дерзкій! вскричалъ маркизъ и, обратясь къ одному изъ окружавшихъ его людей, сказалъ:

— Пойди-ка, нарви уши этому мальчишк!

— Вотъ этого-то я и боялся! прошепталъ Коклико и прибавилъ тихо товарищу:

— Бгите же теперь скорй.

Но Гуго уперся покрпче на ногахъ и поджидалъ посланнаго человка, онъ подпустилъ его къ себ и въ ту минуту, какъ тотъ поднималъ уже руку, чтобъ схватить его, Гуго отскочилъ въ сторону, подставилъ ему ногу и сильнымъ ударомъ кулака прямо въ грудь — сбросилъ его кувыркомъ въ ровъ.

— Что вы на это скажете, маркизъ? спросилъ онъ. У мальчишки есть и зубы!

— А вотъ я ему ихъ выбью! проревлъ маркизъ въ бшенств и, выхвативъ пистолетъ изъ кубура, выстрлилъ, но Гуго усплъ отскочить во время.

— Не попали! вскричалъ онъ, смясь — Вотъ я когда стрляю, такъ всегда попадаю.

И прежде, чмъ маркизъ могъ догадаться, что онъ хочетъ длать, Гуго вскочилъ на бугоръ и положилъ стрлу на лукъ:

— Берегите шапку, маркизъ, я не убиваю, а только заставляю невжъ мн кланяться.

Стрла просвистла и, какъ стрла Вильгельма Телля сняла когда-то яблоко съ головы сына, такъ и стрла Гуго свалила на землю алую шапку съ мховой опушкой, бывшую на голов у маркиза.

Маркизъ испустилъ яростный крикъ и, давъ шпоры коню, хотлъ броситься на Гуго, но этотъ не звалъ: однимъ скачкомъ онъ бросился въ лсъ, который по густот своей былъ недоступенъ лошадямъ. Прежде, чмъ маркизъ взобрался на бугоръ, бывшій между ними, Гуго уже скрылся и догналъ Коклико, который бжалъ раньше, захвативши и сумку съ кроликами. Втеръ сильно раскачивалъ деревья и кустарникъ, и оба товарища исчезли, какъ волчата, не оставивъ за собой никакихъ слдовъ.

Маркизъ тщетно искалъ на опушк лса хотя бы малйшую тропинку, чтобы броситься въ погоню за бглецами, втки били его по лицу, густая листва слпила глаза, острые шипы кололи со всхъ сторонъ.

— Мы еще увидимся! крикнулъ онъ наконецъ громовымъ голосомъ.

— Надюсь! отвчалъ ему голосъ издали, донесясь по втру черезъ волны качающихся втокъ.

Гуго и маркизъ должны были, въ самомъ дл, встртиться.

Въ день рожденья и именинъ, Гуго, съ позволенья матери, забиралъ своихъ товарищей, бродилъ съ ними по полямъ и потомъ угощалъ ихъ въ какой-нибудь гостинниц.

Въ Иль-ан-Ноэ была въ то время гоcтинница, куда собирался народъ во дни ярмарки, она соперничала въ слав съ Золотымъ Карпомъ въ Сен-Жанъ-ла-Контал. Гуго выбралъ разъ какъ то эту самую гостниницу Красной Лисицы, чтобы погулять въ ней съ друзьями, и заказалъ хорошій обдъ, ударивъ съ гордостью по карману, въ которомъ звенли деньги, положенныя Агриппой. Пока ставили кострюли на огонь и накрывали столъ, онъ побжалъ по деревн собирать лучшій виноградъ и самые сплые фрукты на шпалерахъ.

Между тмъ подъхалъ маркизъ де Сент-Эллисъ съ собаками и съ охотниками, съ нимъ было двое или трое друзей и вс они сильна шумли. Смуглый красавецъ-конюшій, съ грустнымъ и гордымъ лицомъ, закутанный въ блый шерстяной плащъ, соскочелъ съ лошади, взявъ за узду лошадь маркиза, помогъ ему сойти.

Войдя въ гостинницу съ друзьями и съ конюшимъ, маркизъ закричалъ, стуча ручкой хлыста по столу.

— Ну, вы тамъ! обдать! да поскорй! А ты, Кадуръ, забудьзаконы своего пророка противъ вина, ступай въ погребъ и принеси намъ по больше старыхъ бутылокъ изъ тхъ, что хозяинъ, какъ хорошій знатокъ, прячетъ за связками хвороста.

Арабъ, не отвчая ни слова, медленно вышелъ.

Маркизъ въ эту минуту увидлъ накрытый скатертью столъ и разставленныя тарелки. Двушка съ голыми руками принесла суповую чашу, изъ которой выходилъ аппетитный паръ.

— Чортъ возьми! сказалъ маркизъ, это просто волшебство какое-то, намъ и ждать было некогда.

И онъ храбро слъ за столъ и протянулъ стаканъ, чтобъ ему налили пить.

Служанка немного было-замялась, но, получивъ поцлуй въ щеку и деньги въ руку, ушла улыбаясь.

— А мн что за дло? сказала она, пусть сами разбираются, какъ знаютъ!

Когда Гуго возвратился и увидлъ, что за его столомъ сидятъ уже другіе, онъ очень вжливо заявилъ свои права.

— Идите своей дорогой, любезный! отвчалъ, несмотря на него, маркизъ съ набитымъ ртомъ.

— Господи! маркизъ! сказалъ Коклика, узнавши съ трепетомъ его голосъ.

Но Гуго повторилъ свои слова настоятельнй: онъ заказалъ обдъ, онъ заилатилъ за него, обдъ принадлежитъ ему. Маркизъ обернулся и узналъ его.

— Э! сказалъ онъ, мряя его глазами, да это — охотникъ за кроликами:

— Пропали мы! прошепталъ Коклико.

А маркизъ, наливая свой стаканъ, продолжалъ невозмутимо:

— Ну, счастливъ твой Богъ, что ты являешься въ такую минуту, когдая вкусно мъ и не хочу сердиться! Обдъ очень не дуренъ… И за это славное вино я, такъ и быть, прощаю теб обиду тамъ, на опушк лса… Бери же себ кусокъ хлба и убирайся!

Кадуръ вошелъ въ эту минуту и, проходя мимо Гуго, сказалъ ему тихо, не смотря на него:

— Ты слабй, чмъ онъ, смолчи… молчанье — золото.

Но Гуго не хотлъ молчать, онъ начиналъ уже горячиться. Коклико тащилъ его за рукавъ, но онъ пошелъ прямо къ столу, и, ударивъ рукой по скатерти, сказалъ:

— Все, что есть на ней, принадлежитъ мн, я своего не уступлю!

— Я такой ужъ болванъ, когда сила не на моей сторон, я ухожу потихоньку, шепталъ Коклико… Черномазый-то конюшій — истинный мудрецъ!

На этотъ разъ и маркизъ разразился гнвомъ. Онъ тоже ударилъ кулакомъ по столу, да такъ сильно, что стаканы и тарелки зазвенли, и крикнулъ, вставая:

— А! ты хочешь, чтобъ я вспомнилъ старое?… Ну, хорошо же! Заплатишь ты мн разомъ я за то, и за это!

— Ну, теперь надо смотрть въ оба! проворчалъ Коклико, засучивая рукава на всякій случай.

Маркизъ сдлалъ знакъ двумъ слугамъ, которые бросились на Гуго, но онъ былъ сильнй, чмъ думали, и однимъ ударомъ свалилъ обоихъ на-полъ.

Кадуръ подошелъ скорымъ шагомъ къ маркизу и сказалъ:

— Не позволитъ-ли мн господинъ поговорить съ этимъ человкомъ? Онъ молодъ, какъ и я, и можетъ быть…

Но маркизъ оттолкнулъ его съ бшенствомъ и крикнулъ:

— Ты! убирайся, а не то я пришибу и тебя, неврная собака!

И обращаясь къ слугамъ:

— Схватить его, живаго или мертваго!

Охотники бросились на Гуго, Коклико и нсколько товарищей кинулись къ нему на помощъ, слуги друзей маркиза вмшались тоже въ общую свалку. Одинъ Кадуръ, сжавъ кулаки, держался въ сторон. Посредин залы, между опрокинутыми стульями, удары сыпались градомъ. Сидвшіе за столомъ громко смялись. Товарищи Гуго были и ростомъ меньше его, и гораздо слабй, нкоторые бросились вонъ, другіе, избитые, спрятались по угламъ, Коклико лежалъ ужъ безъ чувствъ наполу. Гуго долженъ былъ уступить сил и тоже упалъ. Все платье на немъ было въ клочкахъ, его связали веревками и положили на скамь.

— А теперь — моя очередь, сказалъ маркизъ, такой скверный негодяй, какъ ты, стоитъ хорошаго наказанья… Вотъ тебя сейчасъ выпорютъ, какъ собаку.

— Меня! крикнулъ Гуго и сдлалъ отчаянное усиліе разорвать давившія его^ веревки.

— Ничего не сдлаешь, возразилъ маркизъ: веревки вопьются теб въ тло прежде, чмъ лопнутъ.

И въ самомъ дл, вокругъ кистей его рукъ показались красныя полосы, а самыя руки посинли.

Между тмъ, съ него сорвали платье и ремнемъ привязали ему крпко ноги и плечи къ скамь, растянувши его спиной кверху.

Одинъ изъ охотниковъ взялъ въ руки длинный и гибкій ивовый прутъ и нсколько разъ свистнулъ имъ по воздуху.

— Бей! крикнулъ маркизъ.

Глухой стонъ, вырванный скорй бшенствомъ, чмъ болью, раздался за первымъ ударомъ. За третьимъ — Гуго лишился чувствъ.

— Довольно! сказалъ маркизъ и веллъ развязать ремень и веревки и прыснуть ему въ лицо водой, чтобъ принести въ чувство.

— Вотъ какъ наказываютъ школьниковъ, прибавилъ онъ.

— Маркизъ, сказалъ Гуго, устремивъ на него глаза, налитые кровью, напрасно вы меня не убили: я отмщу вамъ.

— Попробуй! отвчалъ маркизъ съ презрньемъ и слъ снова за столъ.

Гуго возвращался въ Тестеру, какъ помшанный. Жилы у него надулись, виски бились, въ голов раздавался звонъ. Онъ спрашивалъ себя, неужели все это было съ нимъ въ самомъ дл: эта встрча, брань, борьба, розги?… Онъ весь вздрагивалъ и крики бшенства вырывались у него изъ груди. Коклико тащился кое-какъ, вслдъ за нимъ.

Когда Гуго прошелъ уже мимо послднихъ домовъ деревни, онъ услышалъ за собою шаги бжавшаго человка. Онъ обернулся и узналъ араба, блый бурнусъ его разввался по втру, онъ скоро догналъ Гуго и, положивъ руку ему на плечо, сказалъ ему:

— Ты былъ храбръ, будь теперь и терпливъ. Терпнье — это червь, подтачивающій корни дуба, это капля воды, пробивающая скалу.

Онъ снялъ свою руку съ плеча Гуго и бросился назадъ, завернувшись въ широкія складки своего бурнуса.

Агриппа первый увидлъ Гуго и былъ испуганъ выраженіемъ отчаянія на его лиц, прежде, чмъ онъ раскрылъ ротъ, Гуго сказалъ ему:

— Оставь меня, я прежде хочу говорить съ матушкой.

Онъ побжалъ къ ней въ комнату. Графиня ахнула, взглянувъ на него: предъ ней стоялъ графъ Гедеонъ, какимъ онъ бывалъ въ минуты сильнаго гнва. Гуго бросился къ ней и хриплымъ голосомъ, безъ слезъ, съ глухимъ бшенствомъ разсказалъ ей все, что случилось въ гостинниц Красной Лисицы, споръ, борьбу, удары и обморокъ свой, заключившій сченье.

Графиня де Монтестрюкъ страшно поблднла. Она схватила сына за руку и спросила:

— Ты отмстишь за себя?

— О! да, клянусь вамъ!

— Не клянись! я это вижу по твоимъ глазамъ… но — подожди!…

Это слово, напомнившее ему слово Кадура, заставило Гуго подскочить на мстъ.

— Ждать!… когда тамъ наверху есть десятокъ шпагъ, не считая той, которая виситъ въ головахъ моей кровати и покрыта пятнами крови по самую рукоятку!

— Подожди, говорю я теб: месть — такое кушанье, которое надо сть холоднымъ.

Графиня положила руку на голову сына, подумала съ минуту и продолжала:

— У тебя течетъ въ жилахъ благородная крови слдовательно, ты долженъ мстить со шпагой въ рук, это ясно. Но ты не долженъ пасть въ этомъ поединк первымъ! Что сталось бы со мной, еслибъ онъ убилъ тебя, этотъ маркизъ? онъ взялъ бы у меня еще сына посл замка!! нтъ!… нтъ!… Но еслибы и ты всадилъ ему шпагу въ грудь, и этого было бы еще мало!… Гд же было бы страданье, гд-жъ было бы униженье?… Что ты самъ перенесъ, надо, чтобъ и онъ перенесъ это же самое и такимъ же точно образомъ.

— Но какъ же это сдлать?

— Случай хоть и хромаетъ, но все-таки приходитъ!… Когда человкъ съ твоимъ именемъ получаетъ благодяніе, онъ воздаетъ за него сторицей, когда онъ получаетъ оскорбленіе, онъ возвращаетъ его вчетверо!… Нсколько мсяцевъ поздне или раньше, что-жъ это значитъ? Карауль, ищи, своимъ терпньемъ ты еще докажешь, что у тебя воля и долгая, и упорная… Готовься… не отдавай ничего случаю… думай только о томъ, какъ бы побдить… И знаешь-ли, почему я говорю теб съ такой суровостью, сынъ мой? Потому, что ты носишь имя, у котораго нтъ другаго представителя и защитника, кром тебя, и ты одинъ отвчаешь за это имя, потому, что твой долгъ — передать его безъ пятна тмъ, кто родится отъ тебя, такимъ точно, какимъ ты получилъ его отъ своего отца, умершаго со шпагой въ рук, потому, что ты только еще вступаешь въ жизнь и дурно бы вступилъ въ нее, еслибъ не отмстилъ тому, кто нанесъ теб смертельное оскорбленіе… Надо, чтобы по первому же твоему удару вс узнали, отъ какой крови ты происходишь… Да! моимъ голосомъ говоритъ теб духъ отца твоего… Повинуйся ему… Маркизъ этотъ, говорятъ, опасный человкъ… надо, значитъ, чтобы рука твоя пріучилась еще лучше владть шпагой, надо изучить вс уловки… Ищи средствъ, составляй планъ, а когда прійдетъ часъ, когда ты будешь увренъ, что онъ у тебя въ рукахъ, — тогда вскочи и порази!

Изъ всего страшнаго отчаянья, подавлявшаго Гуго еще за минуту, на лиц у него осталась только синеватая блдность, да сверкающая молнія въ глазахъ. Волненіе улеглось въ немъ окончательно.

— Вы будете довольны мной, матушка, сказалъ онъ: я буду ждать и поражу.

VIII.
Комедія и трагедія.

Прошелъ день, и можно ужь было подумать, что сынъ графа Гедеона совсмъ забылъ о происшедшемъ въ гостинниц Красной Лисицы. Онъ не говорилъ объ этомъ ни съ кмъ, даже съ Коклико. Когда кто нибудь изъ бывшихъ при этомъ длалъ какой-нибудь намекъ, Гуго длалъ видъ, что не слышитъ, или разговаривалъ о другомъ. Однакожъ, онъ разсказалъ обо всемъ и поврилъ свои планы Агрипп.

— Графиня права, сказалъ старикъ, выслушавъ все внимательно: толковать о мщеніи — значитъ давать ему выдохнуться и разлетться дымомъ, а молчать — значитъ обдумывать его и давать ему укорениться… Съ тому-же, зачмъ и предупреждать своего врага?… особенно, пока сила на его сторон!

Теперь еще чаще бывали они въ зал, гд собрано было всякаго рода оружіе. Коклико ходилъ съ ними и туда и все удивлялся, къ чему это они фехтуютъ съ такимъ усердіемъ, но онъ такъ уже привыкъ подражать во всемъ Гуго, что и самъ часто снималъ шпагу со стны и тоже набивалъ себ руку.

Иногда Гуго требовалъ, чтобъ онъ становился рядомъ съ Агриппой и чтобъ они бились вдвоемъ противъ него одного. Удвоивая внимательность, Гуго успвалъ иногда сладить съ ними, благодаря своей ловкости и проворству.

— Браво! кричалъ Агриппа въ восторг.

— Ахъ! отвчалъ Гуго съ оттнкомъ неудовольствія, все еще это не то, что Бриктайль!

— Да нтъ же! совсмъ нтъ! возражалъ Коклико, которому и въ умъ не могло прійдти, чтобъ Гуго уступалъ кому бы то ни было въ свт, даже самому богу Марсу.

Прошло года полтора со времени происшествія въ гостинниц Красной Лисицы, когда Гуго не пропускавшій ни одного случая узнавать потихоньку о привычкахъ и образ жизни маркиза де Сент-Эллиса, созвалъ къ себ всхъ, кто былъ съ нимъ тогда въ Иль-ан-Ноэ, и сказалъ имъ:

— Друзья мои, вы не забыли, что случилось съ нами въ Красной Лисиц, когда мы встртили маркиза де Сент-Эллиса?

— Разумется, нтъ, вскричали вс разомъ.

— Хорошо! я вспоминаю объ этомъ каждый день и каждый часъ, и теперь говорю съ вами для того именно, чтобъ узнать, хотите-ли и вы вспомнить вмст со мною? Ты, Жакленъ, что думаешь?

Жакленъ отдлился отъ прочихъ и, подойдя ближе, отвчалъ:

— А я не говорилъ никогда отъ этомъ съ вами потому только, что вы сами, казалось, объ этомъ не думали… Мн же эта исторія приходитъ на умъ безпрестанно.. Она лежитъ у меня камнемъ на сердц. Подумайте только! я хромалъ посл цлыхъ шесть недль!

— Значитъ, еслибъ вамъ предложили отплатить маркизу око за око, зубъ за зубъ, вы согласились-бы?

Раздался одинъ крикъ:

— Вс! вс!

— И предоставите вы мн всмъ распоряжаться, мн, больше всхъ потерпвшему отъ наглости и злобы проклятаго маркиза?

— Да! да!

— И поклянетесь вы повиноваться мн во всемъ, какъ солдаты своему командиру?

— Клянемся!

— И идти за мной всюду, куда я поведу васъ?

— Всюду!

— Хорошо! надйтесь же на меня, какъ я на васъ надюсь!

Какъ только онъ это произнесъ, передъ ними появился на дорожк фигляръ съ медвдемъ на цпи. Трудно было ршить, кто больше жалокъ, человкъ — или медвдь: первый былъ оборванный, плащъ на немъ былъ весь въ лохмотьяхъ, на голов какіе-то остатки шапки, на второмъ облзла вся шерсть и ребра торчали наружу.

Бдняга, увидвши толпу молодыхъ людей, потянулъ медвдя за, цпь и, поднявъ палку, заставилъ его прыгать. Медвдь плясалъ неохотно, самъ хозяинъ тоже былъ невеселъ. На спин у него болтался пустой мшокъ. По впалымъ щекамъ было видно, что онъ не каждое утро завтракаетъ и не каждый вечеръ ужинаетъ. У Коклико сердце сжалось при вид этого несчастнаго и, взявъ въ руки шляпу, онъ вздумалъ собрать милостыню между товарищами.

— Подайте этому бдняку и его товарищу, говорилъ онъ.

Каждый досталъ изъ кармана, что могъ, кто мдный грошъ, а кто кусокъ хлба. Когда шляпа была полна, Коклико высыпалъ собранное въ мшокъ фигляра. Посл всхъ Коклико подошелъ къ Гуго, который бросилъ въ шляпу серебряный экю. Никогда бдняг и не грезилось такого праздника. Прежде всего, поблагодаривши всхъ, онъ разнуздалъ медвдя и отдалъ ему половину отложеннаго въ сторону большаго куска хлба, къ которому онъ прибавилъ два или три яблока.

— Вотъ и видно добрую душу! сказалъ Коклико.

Медвдь прислъ на заднія лапы и, взявъ въ переднія кусокъ хлба и придерживая ими яблоки, принялся преисправно сть, тихо и безъ шума. Маленькіе глаза его сіяли удовольствіемъ.

— О! подойдите смло, сказалъ фигляръ, замтивъ, что все общество держалось подальше съ тхъ поръ, какъ онъ разстегнулъ пряжку намордника, онъ не злой и ничего вамъ не сдлаетъ.

Кое-кто подошелъ, а Коклико, желая доказать свою храбрость, погладилъ рукой по шерсти, медвдь не зарычалъ, а посмотрлъ на него, какъ будто говоря:

— Я узнаю тебя: ты собиралъ подаяніе!

— Не бойтесь, продолжалъ фигляръ, садясь рядомъ съ медвдемъ, Викторъ и я — Викторомъ зовутъ моего товарища — мы народъ честный и совершенно къ вашимъ услугамъ, мы умемъ быть благодарными, и если вамъ случится нужда въ насъ когда-нибудь, вы насъ всегда найдете.

— А кто знаетъ! сказалъ Коклико.

Два дня спустя, Гуго, еще обдумавши свой планъ, опять собралъ своихъ товарищей.

— Маркизъ прізжалъ къ намъ, сказалъ онъ, мы должны отдать ему визитъ — Онъ сълъ нашъ обдъ въ Красной Лисиц — хотите-ли, съдимъ его ужинъ въ его замк Сен-Сави?

— Хотимъ! хотимъ! крикнули вс, въ восторг отъ одной мысли състь ужинъ маркиза.

— Итакъ, завтра утромъ будьте готовы на разсвт и идите за мной!

Назавтра вс сошлись на сборное мсто, вс были выбраны изъ числа самыхъ ршительныхъ. Гуго сдлалъ имъ смотръ и предупредилъ ихъ, что игра будетъ серьезная и можетъ кончиться смертью.

— Итакъ, если кто-нибудь изъ васъ не хочетъ идти до конца, еще время есть, пусть выйдетъ изъ рядовъ и уйдетъ домой… Я сердиться не буду…

Никто не тронулся.

Уврившись, что ни одинъ изъ нихъ не убжитъ, Гуго повелъ ихъ прямо въ заброшенный старый домишко, показалъ въ углу, подъ соломой, цлый ворохъ разныхъ потшныхъ костюмовъ и веллъ переодться. Каждый надлъ, что попалось подъ руку. Нарядившись въ платья, въ чепчики, въ кофты, въ плащи всякихъ фасоновъ и цвтовъ, молодежь походила на труппу фигляровъ или цыганъ-гадальщиковъ.

Молодые люди хохотали, глядя другъ на друга. Между этими нарядами ярмарочныхъ комедіантовъ было столько париковъ и фальшивыхъ бородъ, что, надвши ихъ, они были неузнаваемы.

— А теперь, сказалъ Гуго, поищите въ другомъ углу и спрячьте подъ платье оружіе, что тамъ приготовлено.

Здсь было спрятано на разобранными бочками столько кинжаловъ и пистолетовъ, что каждый могъ выбрать, что ему нравилось.

Это еще было не все. Тутъ же нашлось множество разныхъ музыкальныхъ инструментовъ, которыхъ достало бы на вс кошачьи музыки въ провинціи.

— Разберите себ трубы и барабаны, сказалъ Гуго, тутъ особеннаго искусства не требуется…. Вы сами. увидите, что эти вещи тоже пригодятся.

Инструменты разобраны были со смхомъ и прицплены рядомъ съ оружіемъ.

Какъ только все это было покончено, Гуго приказалъ:

— А теперь, пора намъ и въ путь!

Замокъ, въ которомъ жилъ въ это время маркизъ, находился въ глухомъ мст, въ окрестностяхъ Сен-Сави, и потому назывался тмъ же именемъ. Толпа пошла весело въ ту сторону. На дорог не безъ удивленія они встртили фигляра съ медвдемъ, которые какъ будто поджидали ихъ за угломъ забора.

— А, Викторъ! сказалъ кто-то..

Компанія еще больше удивилась, увидвъ, что медвдь съ хозяиномъ двинулись вслдъ за ними и тмъ же самымъ шагомъ, какъ и они.

— Ну, это мн пришло въ голову, сказалъ Коклико съ скромнымъ видомъ.

— Теб? такому болвану!

— Мн, такому болвану! Это-то именно мн и удивительно.

И развеселившійся Коклико повсилъ бубенъ на шею Виктору.

— Онъ участвуетъ въ экспедиціи, сказалъ онъ, надо, чтобъ онъ участвовалъ и въ оркестр.

Дойдя до воротъ замка, по приказанію начальника, толпа остановилась и, выстроившись въ рядъ, принялась бить въ барабанъ, трубить въ трубы и въ дудки, играть на мандолинахъ и лютняхъ, и притомъ съ такимъ усердіемъ и силой, что вс слуги высыпали къ окошкамъ.

Увидвши музыкантовъ, все населеніе кухни, передней и конюшни испустило крикъ восторга и не устояло противъ искушенія посмотрть поближе на эти странныя вещи. Вс бросились бгомъ на лстницы и къ дверямъ, и въ одну минуту были на двор.

Гуго ожидалъ ихъ невозмутимо, съ огромной мховой шапкой на голов и въ пестромъ плащ, совершеннымъ царемъ-волхвомъ. Подл него Коклико, тоже въ пресмшномъ костюм, билъ въ барабанъ.

Какъ только высыпала толпа слугъ изъ замка, Гуго подалъ сигналъ деревяннымъ золоченымъ скипетромъ. Оркестръ прибавилъ жару, а медвдь, ободренный этимъ адскимъ шумомъ, принялся плясать. выдлывая съ ловкостью и быстротой самыя лучшія свои штуки.

Какъ только вс развеселились, Гуго, увидвъ дворецкаго, котораго нельзя было не узнать по золотой цпи на ше и по важному и величественному виду, пошелъ къ нему и, поклонившись самымъ почтительнымъ образомъ, предложилъ съиграть комедію. Онъ хочетъ, прибавилъ онъ, показать свое искусство ему первому, и если человкъ съ такимъ образованнымъ вкусомъ будетъ доволенъ ихъ игрой, то заплатитъ за труды, сколько самъ захочетъ, a теперь пусть велитъ подать нсколько кружекъ вина актерамъ, которые такъ счастливы будутъ повеселить его милость.

Польщенный этой рчью, дворецкій улыбнулся, самымъ величественнымъ шагомъ пошелъ впереди труппы и ввелъ ее въ замокъ, медвдь шелъ опять вслдъ, съ бубнами въ лап.

Веселая компанія очутилась въ длинной галлере, изъ которой винтовая лстница вела на внутренній дворикъ, обнесенный со всхъ сторонъ высокой голой стной. На стоявшихъ въ этой галлере столахъ скоро появились жбаны и кружки и вокругъ нихъ столпилась вся прислуга маркиза. Рядомъ, черезъ большія стекляныя двери виднлся въ сосдней комнат накрытый столъ съ дорогой посудой.

— Это столовая самого маркиза, сказалъ дворецкій, снимая шляпу, если мн понравится ваше представленіе, я доложу его милости: и онъ самъ пожалуетъ васъ посмотрть и послушать.

— Какая честь! вскричалъ Гуго, кланяясь почтительно.

У молодежи были въ свжей памяти разные фарсы, виднные ими въ Ош на ярмарк, и скоро устроился спектакль на славу, въ которомъ они вставляли въ готовую рамку все, что только имъ на умъ приходило. Для медвдя и для его хозяина тоже нашлись роли. Развеселившись, одинъ изъ конюховъ налилъ себ стаканъ, охотникъ сдлалъ тоже, а за ними и прочіе вс принялись усердно попивать. Скоро поваръ съ двумя поваренками принесъ огромные куски холоднаго мяса и поподчивалъ комедіатовъ ими.

— Кушайте сами прежде, отвчалъ вжливо Гуго.

Прислуг такая вжливость очень понравилась, она принялась сть, а шутки шли своимъ порядкомъ. Вс кричали и хохотали до упаду. Коклико, наблившій свое красное лицо мукой, старался изо всхъ силъ и вызывалъ самые громкіе аплодисменты расходившейся публики, Медвдю тоже доставалось ихъ немало.

Ободренный такимъ успхомъ и видя, что публика порядочно нагрузилась, Коклико крикнулъ:

— Все это сущіе пустяки! а вотъ, чтобы вы сказали, если-бы увидли страшный скачокъ медвдя при двор китайскаго императора? Вотъ это такъ истинно чудо! славный вышелъ бы финалъ!

— Страшный скачокъ! закричали со всхъ сторонъ… давайте страшный скачокъ!

Коклико раскланялся и провозгласилъ:

— Хозяинъ мой, знаменитый и великолпный дон-Гузманъ Патриціо и Гомезъ Фуэрасъ Овіедо, отъ души желаетъ потшить честную компанію, но въ этой зал слишкомъ низко!

— Какъ слишкомъ низко? крикнулъ дворецкій, обидвшись.

— Да, ваша милость, такъ точно, и вотъ самъ китайскій императоръ — Коклико указалъ своимъ скипетромъ на медвжьяго хозяина, который поклонился — самъ китайскій императоръ вамъ скажетъ, что медвдь здсь разобьетъ себ голову объ потолокъ…. У него такая удивительная легкость. что онъ легко достаетъ, когда скачетъ, до облаковъ, а разъ какъ-то чуть не зацпился за рогъ мсяца!… Страшный скачокъ надо длать въ чистомъ пол или на двор… вотъ тутъ-бы, напримръ, отлично было!

— Во дворъ! во дворъ! крикнули вс въ одинъ голосъ.

И вс бросились на лстницу и побжали внизъ съ шумомъ и смхомъ, толкая другъ друга.

— Не звай .. смотри за Викторомъ, шепнулъ Коклико фигляру, а этотъ кивнулъ только въ отвтъ.

Актеры вышли изъ галлереи вслдъ за- прислугой, которая уже разсыпалась по двору, вдругъ показался и медвдь безъ намордника, раздались крики и публика кинулась толпой къ противоположной стн.

— Теперь смотрите, господа и дамы, начинается! крикнулъ фигляръ.

Воцарилось мертвое молчаніе, вс головы вытянулись впередъ, чтобъ лучше видть, а фигляръ взялъ медвдя осторожно за ухо и привязалъ на веревк къ кольцу, вдланному въ стн, у самой двери.

Кончивъ это, онъ слегка кольнулъ его въ плечо. Викторъ всталъ на заднія лапы, зарычалъ и показалъ свои острые зубы. Прислуга у стны подалась еще навалъ.

— Посмотри-ка хорошенько на этихъ добрыхъ людей, тамъ вотъ передъ тобой, сказалъ фигляръ, какъ только кто-нибудь изъ нихъ вздумаетъ двинуться съ мста, — ты, врно, другъ Викторъ, не прочь покушать: можешь хватать и кушать себ на здоровье.

Викторъ зарычалъ еще злй, а публика задрожала отъ ужаса.

Тогда фигляръ выпрямился во весь ростъ и, оставляя медвдя, важно усвшагося на заднихъ лапахъ прямо передъ дверью, сказалъ своимъ товарищамъ, смотрвшимъ изъ оконъ:

— Теперь, господа, можете пировать, сколько хотите, никто не пройдетъ въ эту дверь безъ позволенія Виктора, а онъ, ручаюсь вамъ, никому этого позволенья не дастъ.

— За столъ! крикнулъ Гуго.

Товарищи его тоже не дремали: они успли все очистить въ буфет и на кухн. Столъ, накрытый для маркиза де Сент-Эллиса, буквально гнулся подъ множествомъ наложенныхъ верхомъ блюдъ. За нихъ принялись со всхъ сторонъ и шумъ поднялся страшный.

То, чего желалъ и ожидалъ Гуго, случилось: маркизъ, разбуженный шумомъ и цлый часъ уже напрасно звавшій кого-нибудь, ршился наконецъ самъ посмотрть, что это за шумъ потрясаетъ своды его замка. Догадываясь, что происходитъ что-то необыкновенное, онъ одлся на-скоро, прицпилъ шпагу и пошелъ изъ своей комнаты въ залу, откуда раздавался этотъ адскій гвалтъ.

Отворивъ дверь, онъ остановился на порог, онмвъ отъ удивленія и отъ гнва.

За спиной у него кто-то подкрался, какъ кошка, и улыбнулся, увидвъ Гуго. Это былъ арабъ, бывшій съ маркизомъ въ Красной Лисиц, тотъ самый, который одинъ изъ всхъ тогда взглянулъ на Гуго и заговорилъ съ нимъ дружелюбно. На немъ былъ тотъ же блый шерстяной бурнусъ, а въ складкахъ пояса блестлъ широкій кинжалъ.

Гуго всталъ и, кланяясь маркизу, сказалъ:

— Вы обдали въ Иль-ан-Ноэ, а мы вотъ ужинаемъ въ Сен-Сави! И, сорвавъ съ себя парикъ и длинную бороду. онъ прибавилъ, съ полнымъ стаканомъ въ рук:

— За ваше здоровье, маркизъ!

Маркизъ узналъ его и испустилъ крикъ бшенства. Онъ обвелъ глазами всю комнату, удивляясь, что никого не видно.

— Кадуръ! крикнулъ онъ, раствори вс двери и звони во вс колокола!… зови Ландри, зови Доминика, зови Бертрана и Жюстина, Гузмана и Ларидена! зови всхъ этихъ каналій… и если черезъ пять минутъ они здсь не соберутся вс, я имъ всмъ распорю брюхо!

Кадуръ, продолжавшій смотрть на Гуго, не двинулся съ мста.

— Вы ищите вашихъ людей, маркизъ, сказалъ Коклико, кланяясь низко, неугодно-ли вашей милости взглянуть въ окошко: вы сами изволите убдиться, что никто не идетъ къ вамъ на помощь потому только, что не можетъ двинуться съ мста. И Доминикъ, и Ландри хотли бы кинуться къ вамъ, такъ же точно, какъ и Бертранъ съ Жюстиномъ, да…. извольте сами взглянуть, что- тамъ такое.

Маркизъ бросился къ галлере и увидлъ на двор съ одной стороны медвдя, а съ другой — всю свою прислугу. Какъ только кто-нибудь длалъ шагъ впередъ, медвдь вставалъ на заднія лапы и показывалъ зубы и когти. Никто не смлъ двинуться съ мста.

— Это мн пришла такая славная мысль, пояснилъ Коклико. Глупый зврь одинъ держитъ на почтительномъ разстояніи цлый гарнизонъ, — это не слишкомъ-то лестно для рода человческаго!

Въ эту минуту поднялась портьера въ конц галлереи и показалась дама въ великолпномъ бархатномъ плать, вышитомъ золотомъ, она подошла съ надменнымъ видомъ, вс глаза обратились къ ней. За ней шла служанка съ улыбкой на устахъ и во взгляд.

У дамы были чудные глаза, черные, полные огня, шла она, какъ настоящая королева. Она обвела вокругъ спокойный и гордый взоръ, какъ будто увренная, что, кром почтенія и поклоненія, ничего не можетъ встртить. И дйствительно, этотъ ршительный видъ и ослпительная красота ея мигомъ остановили шумъ и крики, настало мертвое молчаніе.

Дойдя до середины залы, она развернула блой ручкой веръ изъ перьевъ, прившенный на золотой цпочк, и спросила:

— Что это значитъ? что это за шумъ?

— Это — мерзавецъ, котораго я ужь разъ проучилъ и теперь еще не такъ проучу за его неслыханную дерзость! вскричалъ маркизъ въ бшенств.

Гуго всталъ, отодвинулъ стулъ, на которомъ сидлъ за столомъ, снялъ шляпу и, подойдя, сказалъ:

— Маркизъ преувеличиваетъ: въ первый разъ онъ схватилъ меня предательски…. А теперь, вы сами тотчасъ увидите, на этотъ разъ онъ будетъ наказанъ.

Дама безмолвно оглядла Гуго и спросила съ улыбкой:

— А какъ васъ зовутъ?

— Вы сейчасъ узнаете — а вы кто, позвольте спросить?

— Принцесса Леонора Маміани.

— А! вы итальянка, значитъ, вы еще лучше поймете все, что здсь сейчасъ произойдетъ, и, обратясь къ маркизу, онъ продолжалъ такъ же хладнокровно.

— Маркизъ, изъ вашихъ словъ я ясно вижу, что вы не забыли, какъ варварски вы поступили со мной въ гостинниц Красной Лисицы — всякому своя очередь!

Маркизъ схватился-было за рукоятку своей шпаги, по прежде, чмъ онъ усплъ ее вынуть, двадцать рукъ схватили его и отняли всякую возможность защищаться.

— Кадуръ! ко мн! крикнулъ онъ въ отчаяніи.

Но Кадуръ еще разъ покачалъ молчаливо головой.

Въ одно мгновенье съ маркиза сняли верхнее платье и, какъ онъ ни бился, привязали его на деревянной скамь, оголивъ ему спину. Онъ позеленлъ отъ бшенства.

— Годъ тому назадъ, я, такъ же точно какъ теперь маркизъ де Сент-Эллисъ, былъ растянутъ на скамь и связанъ, объяснилъ Гуго принцесс, какъ онъ, я былъ блденъ, какъ онъ, и звалъ на помощь! Я просилъ, я умолялъ — ничто его не тронуло: ни моя молодость, ни то, что я былъ совершенно правъ! Я тогда еще сказалъ ему: ‘Лучше убейте меня! а то я отмщу вамъ!’ Онъ мн отвтилъ: ‘попробуй!’ Вотъ и попробовалъ, и мщу теперь за себя!

— Понимаю, сказала принцесса.

Между тмъ маркизъ отчаянно бился, пытаясь освободиться отъ веревокъ, но никакія усилія не помогали. Онъ испустилъ хриплый крикъ.

— Вы тогда подали сигналъ противъ меня, маркизъ, теперь я подамъ противъ васъ.

Принцесса подошла къ Гуго и сказала:

— Я провела ночь подъ его крышей, неужели вы не дадите женщин права просить за своего хозяина?

— Вс права за вами, безъ сомннья, но я — обязанъ выполнить долгъ…. защитить честь опозореннаго имени!

— Вотъ еще эта деревенщина толкуетъ о-своемъ имени! прохриплъ маркизъ.

Гуго вынулъ изъ-подъ-платья спрятанную шпагу и, поднявъ руку, сказалъ:

— Бери свой хлыстъ, Жакленъ!

Жакленъ засучилъ рукава и схватилъ хлыстъ

— Хочешь сто пистолей? крикнулъ маркизъ.

— Нтъ!

— Хочешь пятьсотъ, тысячу, десять тысячъ?…

— Ничего! ударъ за ударъ. Отсчитай ровно двнадцать, Жакленъ.

Холодный потъ лилъ съ лица маркиза.

— Поднимай руку! крикнулъ сынъ графа Гедеона. Смотри, Жакленъ, я начинаю…. готовъ ты?

— Готовъ!

— Ну, такъ бей, да посильнй!… Разъ!

Но въ ту самую минуту, какъ хлыстъ свистнулъ въ воздух и ужь опускался на голыя плечи маркиза, Гуго взмахнулъ шпагой и разрубилъ хлыстъ пополамъ надъ самыми плечами.

Ропотъ негодованія раздался между молодыми людьми.

— Стой! крикнулъ Гуго сильнымъ голосомъ.

Вс замолчали.

— Теперь, развяжите его.

Товарищи Гуго замялись.

— Клялись вы мн, да или нтъ, слушаться меня во всемъ? и разв дло до сихъ поръ шло дурно? Повинуйтесь же!

Веревки упали одна за другой. Маркизъ вскочилъ на ноги.

— Шпагу мн! крикнулъ онъ.

— Вамъ шпагу? а зачмъ это?

— Чтобъ убить тебя!

Гуго холодно поклонился.

— А! такъ вы согласны драться съ такой деревенщиной, какъ я? И вы правы, маркизъ, потому что моя кровь стоитъ вашей.

И между тмъ какъ Коклико, по знаку Гуго, бралъ шпагу маркиза и подавалъ ему, Гуго продолжалъ:

— Вы сейчасъ спрашивали, какъ меня зовутъ, принцесса. Неугодно ли вамъ прочесть эту бумагу, и прочесть громко? Не мшаетъ, чтобъ маркизъ зналъ, кто я такой, прежде чмъ мы скрестимъ наши шпаги.

Взглянувъ съ любопытствомъ на того, кто такъ почтительно опять склонялся передъ ней, принцесса Леонора посмотрла на бумагу, вынутую молодымъ человкомъ изъ кармана. Лицо ея освтилось радостью.

— Ахъ! я знаю, что судьба создала васъ дворяниномъ! сказала она. Она женщина и не могла ошибиться!

И звонкимъ голосомъ она прочитала слдующее: ‘Вы видите передъ собой моего сына, Гуго-Поля де-Мантестрюкъ, графа де-Шаржполь, въ чемъ подписью моей свидтельствую.

Луиза де-Монстестрюкъ,
Графиня де Шаржполь’.

— А теперь становитесь, становитесь, же скорй!… маркизъ, у васъ ваше имніе, а у меня имя…

— Чортъ возьми! я хочу еще и твоей крови!

Маркизъ сталъ въ позицію, но Гуго остановилъ его знакомъ и, обратясь къ своимъ товарищамъ, сказалъ имъ повелительнымъ голосомъ.

— Бой какъ слдуетъ! и никто не смй тронуться съ мста хотя бы я упалъ — ни ты, Коклико, ни ты, Жакленъ!

— Хорошо! сказала принцесса.

Кадуръ подошелъ поближе и, скрестивъ руки подъ бурнусомъ, огненнымъ взоромъ смотрлъ на Гуго.

— А тебя, подлый рабъ, я сейчасъ велю запороть до смерти! крикнулъ маркизъ.

Но Гуго выпрямился:

— Теперь — раздайтесь!

Въ ту-же минуту послышался звонъ оружія. Об шпаги встртились и столкнулись. У Гуго была въ рук та самая, которою отецъ его, графъ Гедеонъ, убилъ барона де-Саккаро. На клинк были еще видны пятна крови.

Оба клинка, казалось, дышали страшной жизнью: они искали другъ друга, избгали и встрчались съ отрывистымъ и звонкимъ ударомъ.

Маркизъ надялся сначала легко сладить съ молодымъ графомъ, но скоро понялъ, что передъ нимъ противникъ нешуточный, и сталъ самъ гораздо внимательнй. Но какъ ни быстро онъ дйствовалъ шпагой, конецъ во всякій разъ встрчалъ другую, ужь отвдовавшую человческой крови. Гуго хладнокровно, совершенно владя собой, какъ было когда-то передъ Бриктайлемъ, щупалъ своего противника. Съ быстротой молніи, въ одну секунду онъ обвилъ клинокъ маркиза и обезоружилъ его.

Коклико поднялъ шпагу и подалъ ее маркизу.

— Продолжайте, маркизъ, это ничего! сказалъ Гуго.

Маринзъ явственно разслышалъ шопотъ и подавленный смхъ зрителей и кинулся съ яростью на противника.

— Вы открываетесь, маркизъ, берегитесь! продолжалъ Гуго.

И въ другой разъ, обвивъ его шпагу съ неодолимой силой, онъ отбросилъ ее въ самый уголъ залы.

Маркизъ бросился за ней, какъ волкъ, но Коклико уже опередилъ его и опять подалъ ему шпагу, держа, ее рукояткой впередъ.

Бой возобновился жестокій, упорный, молчаливый. Глаза маркиза горли, какъ уголья, зубы были стиснуты за блдными губами. Вдругъ, и въ третій уже разъ, шпага его полетла прочь изъ рукъ.

— Браво! крикнула принцесса, поддаваясь невольно удивленью при вид изящной ловкости и невозмутимаго хладнокровія молодаго графа.

Въ отчаяньи, совсмъ обезумвъ, маркизъ схватилъ себя обими руками за голову.

— Ахъ, убейте меня! вскричалъ онъ. Да убейте жь меня наконецъ!

— Хорошо! Теперь будетъ ужь кровь! Отвчалъ Гуго, между тмъ какъ Коклико подавалъ опять съ улыбкой шпагу маркизу.

Кадуръ все смотрлъ невозмутимо.

Гуго собрался съ силами и, не ожидая ужь нападенія противника, какъ только скрестились клинки, кинулся какъ пуля и первымъ же ударомъ прокололъ насквозь руку маркиза.

Маркизъ хотлъ поднять на послдній бой повисшую безсильно руку, она упала безжизненно и пальцы выпустили шпагу.

Гуго схватилъ ее и, вложивъ самъ въ ножны, висвшія на пояс маркиза, который смотрлъ на него, ничего не понимая, сказалъ ему:

— Маркизъ, носите эту шпагу на служб его величеству королю.

Коклико бросился къ окну и крикнулъ фигляру:

— Эй, пріятель! прибери-ка медвдя, и освободи гарнизонъ!

Принцесса подошла къ Гуго, блдная, взволнованная, и сказала:

— Графъ, я считаю себя счастливой, что встртилась съ вами и надюсь еще встртиться. Ваше мсто — вовсе не здсь въ глуши, а при двор… вы пойдете тамъ хорошо… Принцесса Маміани вамъ въ этомъ ручается.

Между тмъ, страшная борьба происходила въ душ маркиза. Гнвъ еще бушевалъ въ ней, мщеніе еще кипло. Побжденъ онъ, и у себя дома, ребенкомъ, у котораго едва пробиваются усы! Онъ то блднлъ, то краснлъ и бросалъ во вс стороны яростные взгляды. Но, съ другой стороны, не простой, обыкновенный человкъ и стоялъ-же передъ нимъ! Онъ самъ не зналъ — будь онъ на его мст, поступилъ-ли бы онъ такъ-же? А Гуго, казалось, совсмъ забылъ объ немъ. Вложивъ шпагу въ ножны, онъ собиралъ своихъ товарищей и строилъ ихъ, чтобъ уходить изъ замка. Наконецъ, въ этой: борьб добра и зла въ душ маркиза добро побдило и онъ сказалъ, подходя къ Гуго:

— Графъ де Монтестрюкъ, у васъ сердце дворянина, какъ и имя дворянина… Обнимемся.

— Вотъ это благородно!… вскричала принцесса, наблюдавшая: все время за маркизомъ. Поклянитесь мн оба, что искренняя дружба будетъ отнын оказываться другъ съ другомъ на вки.

— Ахъ! за себя клянусь вамъ! вскричалъ маркизъ съ удивленіемъ.. Эта дружба будетъ такая-же глубокая и такая-же вчная, какъ и мое удивленіе передъ вами, прекрасная принцесса!

Она улыбнулась, красня, а Гуго и маркизъ братски обнялись. Дворецкій, прибжавшій наконецъ съ людьми маркиза, и не понимая еще, что случилось тутъ безъ него, поднялъ руки къ небу при вид этихъ неожиданныхъ объятій. Маркизъ разсмялся и вскричалъ:

— Чортъ возьми! старикъ Самуилъ, еще и чего увидишь теперь! Узнай прежде всего, что этотъ молодой человкъ, протянувшій мн руку, — другъ мой, лучшій изъ друзей, и я требую, чтобы онъ былъ полнымъ хозяиномъ въ Сен-Сави, какъ онъ хозяинъ у себя въ Тестер: лошади, экипажи, люди — все здсь принадлежитъ ему!… И, клянуся чортомъ, мн бы очень теперь хотлось, чтобъ онъ пожелалъ чего-нибудь такого, чмъ я особенно дорожу, чтобъ я могъ тотчасъ же отдать ему и доказать этимъ, какъ высоко я цню его дружбу!

Въ эту минуту взоръ его упалъ на араба, который все еще стоялъ въ сторон, неподвижный и молчаливый. Вдругъ лицо маркиза измнилось и онъ вскричалъ:

— А! а ты, неврный, измняешь своему господину! ну, пришла теперь и твоя очередь!… Плетей, Самуилъ, плетей!… пусть четверо схватятъ этого чернокожаго разбойника и забьютъ его до смерти!…

Самуилъ съ четырьмя слугами ужь протянулъ-было руку къ арабу, когда Гуго вмшался:

— Вы сейчасъ сказали, маркизъ, что охотно пожертвуете всмъ, чтобъ доказать мн вашу дружбу?

— Сказалъ и еще разъ повторяю… говори… чего ты хочешь?…

Гуго показалъ пальцемъ на араба:

— Кто этотъ человкъ, котораго зовутъ Кадуромъ?

— Дикій, проклятый невольникъ, взятый у корсаровъ африканскихъ… Мн подарилъ его двоюродный братъ, кавалеръ Мальтійскаго ордена.

— Отдай его мн!

— Бери. Когда Сент-Эллисъ что-нибудь общалъ, онъ всегда держитъ слово.

Гуго подошелъ къ Кадуру и, положивъ ему руку на плечо, сказалъ:

— Ты свободенъ.

— Сегодня меньше, чмъ вчера, отвчалъ арабъ.

И, взявъ въ свою очередь руку графа де Монтестрюкъ и положивъ ее себ на голову, онъ продолжалъ цвтистымъ языкомъ Востока:

— Ты обвилъ мое сердце цпью крпче желзной… я не въ силахъ разорвать ее… Отъ Самого Бога она получила имя — благодарности… Куда ты ни пойдешь, и я пойду, и такъ буду всегда ходить въ тни твоей.

— Когда такъ, то пойдемъ же со мной! отвчалъ Гуго.

IX.
Безумный шагъ изъ любви.

Слухъ объ этомъ приключеніи распространился въ окрестностяхъ и сильно поднялъ репутацію сына мадамъ Луизы, какъ называли тамъ вдову графа де Монтестрюкъ. Одни удивлялись его ловкости, другіе хвалили его храбрость, вс отдавали справедливость его великодушію.

— Онъ такъ легко могъ бы убить дерзкаго маркиза, говорили т, у кого нравъ былъ мстительный.

Побдитель маркиза де Сент-Эллиса сдлался чуть не героемъ, а то обстоятельство, что молодой хозяинъ Тестеры былъ сыномъ графа Гедеона, придавало ему еще больше важности. Хорошенькія женщины начинали длать ему глазки.

Встрча съ принцессой Маміани представлялась ему какимъ-то видніемъ. Ея красота, великолпный нарядъ, величественный видъ — напоминали ему принцессъ изъ рыцарскихъ романовъ, созданныхъ феями на счастье королевскихъ сыновей. Ему снились ея свтлый образъ и бархатное, вышитое золотомъ платье.

Какъ счастливъ маркизъ де Сент-Эллисъ, что она живетъ у него въ замк Сен-Сави!

Разъ какъ-то утромъ, нсколько дней спустя посл своего приключенія, гуляя по полямъ, Гуго увидлъ на дорог, верхомъ на отличномъ кон прекрасную принцессу, которая съ такой благосклонной улыбкой говорила ему о двор и ожидающихъ его тамъ успхахъ.

Она сидла гордо на соловомъ иноходц, затянутая въ парчевое платье, на срой шляп были приколоты красныя перья. На устахъ играла улыбка, лицо румянилось отъ легкаго втерка, ласкавшаго ея черныя кудри. Гуго перескочилъ на самый края дороги и сталъ пристально смотрть. Она его замтила.

Прозжая мимо него шагомъ, она оторвала перо со шляпы и, бросивъ его прямо въ лицо молодому человку съ кокетливымъ жестомъ, сказала:

— До свиданья, графъ!

И, давъ поводья горячему коню, принцесса Леонора поскакала дальше.

Смущенный Гуго, съ краснымъ перомъ въ рук, еще слдилъ за нею глазами, какъ вдругъ на дорог показалось облако пыли и онъ узналъ маркиза, скачущаго во весь каррьеръ вслдъ за принцессой.

— Куда она, туда и я! крикнулъ онъ ему на скаку и исчезъ въ золотой пыли.

— Счастливецъ маркизъ! подумалъ Гуго, прикованный бдностью къ мсту своего рожденья.

Куда это хала она, прекрасная, молодая, блестящая, свободная принцесса, вдругъ показавшаяся какъ метеоръ на неб его жизни? Въ Парижъ, должно быть, въ Компьенъ, въ Фонтенебло, гд составлялся дворъ короля на зар его царствованія.. Она сказала ему: до свиданья, и какимъ тономъ, съ какой увлекательной улыбкой! Цлый міръ мыслей пробуждался въ немъ. Тамъ, въ самомъ конц дороги, по которой она поскакала, тамъ — жизнь, а здсь напротивъ не говорило-ли ему все о паденіи его дома?

Сынъ графа Гедеона прицпилъ красное перо къ своей шапк и пошелъ въ самую глубь полей. Это кокетливое перо, обладая какъ будто даромъ волшебства, поднимало въ молодой голов его цлую бурю мыслей, проносившихъ мимо него виднія празднествъ, замковъ, сраженій, балконовъ, кавалькадъ, и повсюду горли какъ уголья зеленые глаза принцессы. При свт этихъ глазъ, онъ вглядывался въ таинственную даль, полную чудесъ и очарованія. Своимъ жестомъ, своимъ призывомъ не указывала-ли она ему пути туда?

Гуго вернулся задумчивый въ Тестеру, гд графиня прижала его къ сердцу въ самый день побды надъ маркизомъ. Удивляясь его молчанью, тогда какъ вс вокругъ разсыпались въ похвалахъ ему, она спросила стараго Агриппу, котораго не разъ заставала въ длинныхъ разговорахъ съ воспитанникомъ. Онъ владлъ его полной довренностью, — значитъ, долженъ былъ знать, что съ нимъ происходитъ. Врный оруженосецъ улыбнулся.

— Это молодость машетъ крыломъ, сказалъ онъ.

— Какъ! вскричала графиня, вздрогнувъ, ты полагаешь, что Гуго ужь думаетъ меня покинуть?

— Графу ужь двадцать лтъ… а у орлятъ рано растутъ перья. Графу Гедеону было столько же именно, когда онъ ухалъ изъ дому на добромъ боевомъ кон. Притомъ же вашъ сынъ встртился съ прекрасной, какъ день, принцессой, и глаза его смотрятъ теперь гораздо дальше.

— Да, да, прошептала графиня со вздохомъ, та же самая кровь, которая жгла сердце отца, кипитъ и въ жилахъ сына!… Да будетъ воля Господня!

И гордо поднявъ, голову, удерживая слезы, она продолжала:

— Чтобы ни случилось, совсть ни въ чемъ не будетъ упрекать меня: изъ ребенка, оставленнаго мн графомъ Гедеономъ, я сдлала человка… мой долгъ исполненъ.

Немного спустя, разъ какъ-то Гуго, бодро приближавшійся къ совершеннолтію, встртилъ подъ горой, на которой построенъ городъ Ошъ, красивую двушку, она придерживала обими руками полы длиннаго плаща, въ который былъ закутанъ ея тонкій станъ, и смотрла испуганными глазами на лужи грязной воды и на глубокія рытвины дороги, по которой ей нужно было идти: ночью пошелъ сильный дождь и превратилъ эту дорогу въ настоящее болото. Хорошенькая двушка сердилась и стучала щегольски обутой ножкой по камню, на которомъ она держалась какъ птичка.,

Привлеченный ея красивымъ личикомъ, Гуго подошолъ къ ней и, желая помочь, спросилъ:

— Что это съ вами? вы, кажется, въ большомъ затрудненіи?

Двушка обратила на него блестящіе и веселые каріе глаза и, сдлавъ гримасу, какъ дитя, которому не даютъ конфетки, отвчала:

— Да, и есть отчего!… Меня ждутъ въ той сторон, тамъ будутъ танцовать… Я нарядилась въ новенькое платье, а тутъ такая дрянная дорога… ямы, да грязь на каждомъ шагу! Ну, какъ же мн пройдти?… Не знаешь, куда и ногу поставить. Просто, хоть плачь!

— Ну плакать тутъ еще нечего… вотъ сами увидите.

И прежде, чмъ хорошенькая двушка догадалась, что онъ хочетъ сдлать, Гуго схватилъ ее на руки и зашагалъ медленно черезъ лужи.

— Но послушайте, что же это вы длаете? вскричала она, стараясь освободиться, съ которыхъ это поръ носятъ людей такимъ образомъ?

Гуго забавлялся шуткой, остановился середи дороги весело и, взглянувъ на хорошенькое личико, краснвшее рядомъ съ его лицемъ, спросилъ:

— Прикажете опустить васъ здсь?

— Какъ можно! подумайте сами!

— Значитъ, вы сами видите, что надо тихонько оставаться у меня на рукахъ и довриться моему усердію.

— Тихонько! тихонько! вы думаете, можетъ быть, что такъ удобно? продолжала она, оправляя руками складки своего измятаго плаща… Хоть-бы ужъ вы не теряли попустому времени на разговоры.

— А вы хотите, чтобъ я шелъ поскорй? Извольте. Но если мы упадемъ, то вы будете сами виноваты.

Онъ нарочно споткнулся, она слабо вскрикнула и уже больше не двигалась.

— Вотъ вы стали умницей… и я тоже стану осторожнй. Вдь я хлопочу для васъ же, чтобть не вышло бды съ этими вотъ хорошенькими ножками.

Гуго прижалъ къ себ немножко сильнй незнакомку и лукаво доставилъ себ удовольствіе пройдти черезъ дорогу, не слишкомъ спша. Перейдя на другую сторону, онъ осторожно опустилъ двушку на сухое мсто, гд уже былъ мелкій песокъ. — Вотъ и все, сказалъ онъ, кланяясь.

Хорошенькая двочка была совсмъ красная и невольно разсмялась.

— Однако, вы — порядочный оригиналъ!… Схватили меня по просту, даже и не зная, кто я такая!

— Это былъ лучшій способъ познакомиться, а теперь, такъ какъ мы уже знакомы, можно и еще разъ повторить то же самое.

— Кого жь я должна благодарить?

— Гуго де Монтестрюка.

— Какъ! это вы — графъ де Шаржполь? тотъ самый, что надлалъ столько хлопотъ маркизу де Сент-Эллису въ его замк Сен-Сави?

— Тотъ самый.

— Поздравляю, графъ!… Теперь ужь я не удивляюсь больше, что у васъ такая легкая и такая сильная рука!

Она смотрла на него ласково, качая головой, какъ птичка.

— Я вамъ сказалъ, кто я, могу теперь узнать и ваше имя? спросилъ Гуго.

— О! у меня имя совсмъ не знатное, а самое скромное — меня зовутъ Брискетта.

— Прехорошенькое имя… А нельзя-ли будетъ поскорй опять встртиться съ владтельницей этого имени?

— Вотъ ужь и любопытство! Ну, что жь? Поищите сами, и если ужь очень захочется найдти, такъ и найдете: двушка въ Ош вдь не то, что зябликъ въ лсу.

За тмъ она низко присла и ушла, переступая на кончики пальцевъ, какъ куропатка въ борозд на пол. Сдлавъ шаговъ тридцать, увренная, что онъ еще слдитъ за ней глазами, она обернулась, улыбнулась и кивнула головкой.

Разумется, у Брискетты не было ни величественнаго стана, ни важнаго вида принцессы Леоноры, ни сверкающихъ глазъ ея, ни блыхъ длинныхъ рукъ: никто бы и не принялъ ее за королеву, но ея свжія губы алли какъ вишни, длинныя загнутыя рсницы оттняли темной бахрамой веселые глаза, вся маленькая фигурка ея дышала граціей, а стройная ножка кокетливо несла эту фигурку. Эти ножки, касавшіяся до Гуго, пока онъ несъ ее на рукахъ, не выходили у него изъ головы. Щечки ея цвтомъ и свжестью напоминали сплый персикъ, такъ и хотлось укусить ихъ.

Кровь Гуго волновалась и онъ продлилъ свою прогулку, преслдуемый воспоминаніемъ о Брискетт: ея живая и легкая фигура, казалось ему, все еще идетъ рядомъ. Задумчивый вернулся онъ въ Тестеру. Нсколько дней потомъ онъ бродилъ по темнымъ угламъ, Агриппа спросилъ, что съ нимъ, Гуго разсказалъ ему приключеніе на городской дорог.

— Съ этой минуты, прибавилъ онъ, куда бы я ни пошелъ, повсюду мн чудятся въ кустахъ два карихъ глаза, такъ на меня и смотрятъ… Ночью они блестятъ мн въ темной комнат… Когда втерокъ шелеститъ листьями, мн слышится ея голосъ, смхъ ея звучитъ у меня въ ушахъ… Должно быть, я боленъ…

— Нтъ, вы просто влюблены.

— Влюбленъ? спросилъ Гуго.

— Послушайте, графъ, вотъ вы ужь и покраснли, какъ піонъ. Это болзнь — не рдкость въ ваши лта, хоть она и кажется вамъ странною… А хотите убдиться, что я не ошибаюсь?

— Разумется! Я, Богъ знаетъ, что бы далъ за это!

— Давать ничего не нужно, а только длайте, что я скажу.

— Говори.

— Вы посл видлись съ вашимъ предметомъ?

— Нтъ… Ты самъ знаешь, что она мн отвчала.

— И она сказала правду! а чтобъ ей доказать, что и вы тоже догадливы, ступайте-ка въ воскресенье въ городской соборъ, къ поздней обдн: хорошенькія двочки всегда ходятъ къ обдн, потому что тамъ бываетъ много народу. Когда служба кончится, станьте у дверей и какъ только ее увидите, подайте ей святой воды… И тогда замчайте хорошенько… Если у васъ забьется сердце, когда ея тонкіе пальчики встртятся съ вашими, — значитъ, вы влюблены.

— Хорошо! этотъ опытъ я намренъ произнести не дальше, какъ въ будущее же воскресенье.

И дйствительно, въ первое воскресенье Гуго отправился въ Ошъ въ сопровожденіи Коклико, который, какъ мы ужь говорили, всюду за нимъ слдовалъ. Они подошли къ собору въ ту самую минуту, когда колокольный звонъ призывалъ врующихъ. У паперти тснилась густая толпа. Когда Гуго вошелъ въ церковь, она была наполнена наполовину, а скоро совсмъ наполнилась. Обдня должна была тотчасъ начаться. Гуго сталъ искать глазами, и между множествомъ черныхъ капоровъ отъискалъ одинъ, отъ котораго ужь не могъ отвести взора: что-то говорило ему, что подъ этимъ именно капоромъ улыбается Брискетта.

Когда начали выходить изъ церкви, Гуго помстился у самыхъ дверей и сталъ ждать. Онъ потерялъ-было свой капоръ изъ виду, когда двинулась толпа, какъ волнуемое втромъ поле колосьевъ, но скоро увидлъ подходящую Брискетту. Лукавая улыбка освщала ея лицо. Графъ де Монтестрюкъ обмочилъ пальцы въ святой вод и протянулъ Брискетт. Какъ только они коснулись другъ друга, сердце его забилось.

— Агриппа, видно, правъ, подумалъ онъ.

Онъ подождалъ, пока Брискетта вышла изъ дверей на площадь, и, пробравшись вслдъ за нею, сказалъ ей:

— Брискетта, мн нужно вамъ что-то сказать… Подарите мн одну минуту.

Она прикусила лукаво губки и, взглянувъ на него украдкой, отвчала:

— Никому не запрещается гулять по берегу Жера… Если и вы туда пойдете, то черезъ четверть часа, можетъ быть, и меня тамъ встртите.

Гуго сказалъ Коклико, чтобъ онъ подождалъ его въ гостинниц, и пошелъ на берегъ.

Втеръ шелестилъ листьями, солнце весело играло въ вод, погода была ясная и тихая. Черезъ минуту онъ увидлъ подходящую Брискетту съ букетомъ цвтовъ въ рук.

— Ну, графъ! что же вы хотли мн передать? спросила она, слегка покусывая цвты.

— Брискетта, отвчалъ Гуго, мн сказали, что я влюбленъ въ васъ… Сейчасъ я убдился, что мн сказали правду… и подумалъ, что честь велитъ мн сказать вамъ объ этомъ.

Брискетта разсмялась молодымъ и свжимъ смхомъ.

— У васъ какъ-то идутъ рядомъ такія слова, которыя обыкновенно не ладятся вмст, сказала она. Короче сказать, вы меня любите?

— Ее знаю…

— Какъ, не знаете?

— Не знаю!… Съ утра до вечера я думаю объ васъ, о вашей милой улыбк, о вашихъ блестящихъ глазкахъ, объ этой ямочк на подбородк, куда, такъ и кажется, что поцлуй спрячется, какъ въ гнздышко, о вашемъ гибкомъ какъ тростникъ стан, о вашемъ личик похожемъ на розу, о вашихъ ножкахъ, которыя я бы такъ и обхватилъ одной рукой, о вашемъ ротик, аломъ какъ земляника, ночью я вижу васъ во сн… и я такъ счастливъ, что васъ вижу… мн бы такъ хотлось, чтобъ это продолжалось вчно… Если все это — значитъ любить… ясно, что я васъ люблю…

— Въ самомъ дл, мн кажется, что такъ… И вамъ нужно было столько времени, чтобъ это замтить?… Значитъ, эта милая бда случается съ вами въ первый разъ?

— Да, въ первый разъ.

— Какъ! воскликнула она, взглянувъ на него съ удивленьемъ, вы такъ еще молоды въ ваши лта?…

— Мн будетъ двадцать одинъ годъ на св. Губерта.

— О! мн еще нтъ и двадцати, и однакожь…

Брискетта спохватилась и покраснла до ушей.

— И однакожъ? спросилъ Гуго.

— Нтъ, ничего! Это до васъ не касается… Ну, а теперь, такъ какъ вы меня любите и придумали сказать мн объ этомъ, чтожъ вамъ нужно?

— Полюбите меня, какъ я васъ люблю.

Они ушли незамтно по дорожк въ поле, была половина апрля, запахъ былъ восхитительный, изгороди и кустарники похожи были на огромныя гирлянды и букеты цвтовъ, среди шелеста листьевъ слышалось пніе птичекъ. Сквозь деревья блистало лучезарное небо, надъ головами у нихъ качались втки. Брискетта, продолжая разговоръ, взяла за руку Гуго, который шелъ медленно.

— О! я-то! сказала она, это — другое дло!… я вдь не въ деревн жила… я и родилась-то въ город… и многое мн представляется не такъ, какъ вамъ… Знаете-ли вы, что мн нужно, чтобъ полюбить кого-нибудь такъ, какъ вы меня любите?

— Оттого-то я и спрашиваю, что не знаю.

— Хотя едва достаю головой до вашего плеча, графъ, а я горда, какъ герцогиня… я не поддамся, какъ прочія, на красивыя перья и на прекрасныя слова… сейчасъ я васъ выслушала… все, что вы сказали, было очень мило, и я бы солгала, еслибъ стала уврять васъ, что оно мн не понравилось… это такъ пріятно щекочетъ за сердце… но чтобъ полюбить, мн нужно гораздо больше!

— Чего же вамъ еще?

— Мн нужно встртитъ человка красиваго, статнаго, смлаго, щеголя, умнаго, искренняго.

— Ну, такъ что-же? спросилъ Гуго.

— Гм! вы очень красно разсказываете, графъ! Положимъ, это не мшаетъ, но надо еще, чтобъ и дла отвчали словамъ.

— Мн не приходится слишкомъ хвалить себя, но мн кажется, что посл того, что я сдлалъ въ Сен-Сави…

— Правда, вы вели себя отлично… Рыцарь изъ волшебныхъ сказокъ не поступилъ бы лучше. Но эту удаль вы показали только, защищая честь своего имени, а мн… мн бы хотлось такихъ же подвиговъ изъ за меня. Посмотрите на меня хорошенько: разв мн не позволительно желать этого, скажите сами?

И она подставила ему къ самымъ глазамъ такое живое, хитрое и соблазнительное личико, что его такъ и ослпило.

— О! разумется! отвчалъ онъ.

— Отлично! продолжала она, вотъ это-такъ отвтъ: и взглядъ и выраженіе — все тутъ, какъ слдуетъ.

— Но какіе же вамъ нужны подвиги?

— И одного съ меня было бы довольно.

— Да укажите же мн, что именно?

— А еслибъ и указала, вы бы неотступили?

— Нтъ, даю вамъ честное слово.

Брискетта шла все тише и тише, обламывая попадавшіяся на дорог вточки. Глазки ея блестли какимъ-то дьявольскимъ огнемъ, улыбка играла на устахъ, по всему было ясно видно, что ею овладла какая то безумная фантазія:

— Ну, что-жь? повторилъ Гуго, который въ эту минуту не задумался бы сразиться со сказочнымъ дракономъ садовъ Гесперидскихъ, чтобъ только доказать свою любовь.

— Мн всегда казалось, отвчала Брискетта, что еслибъ кто-нибудь ршилъ сдлать для меня тоже самое, что совершилъ когда-то испанскій рыцарь изъ одного хвастовства, то онъ могъ бы смло взобраться на балконъ домика Вербовой улицы.

— Вы тамъ живете, кажется?

Брискетта кивнула головой вмсто отвта.

— А чтожъ именно онъ сдлалъ, этотъ испанскій рыцарь? проговорилъ Гуго.

— А вы разв не знаете этой исторіи? Разъ какъ-то въ праздничный день, на виду у всхъ жителей, онъ храбро съхалъ верхомъ съ Пустерлей.

— А потомъ?

— Какъ, а потомъ? Вамъ кажется, что этого мало? Да онъ двадцать разъ могъ сломать себ шею, этотъ испанецъ.

— Да вдь не сломалъ-же?

— Исторія объ этомъ молчитъ.

— Ну, такъ вотъ что, Брискетта! на Пасху, въ полдень, я буду на городской площади и съду верхомъ съ большой Пустерли.

— Значитъ, въ будущее воскресенье?

— Да, въ будущее воскресенье.

— Мн кажется, если такъ, то кавалеръ нашъ найдетъ въ тотъ же вечеръ открытымъ окно на балкон на Вербовой улиц.

Гуго хотлъ достать для этого случая красиваго коня, на которомъ было бы не стыдно сломать себ шею ради хорошенькой двочки.

Дло было не очень то легкое. Куда обратиться, чтобъ достать коня, похожаго на Золотую Узду, знаменитую лошадь Роланда. или на славнаго Баярда, волшебнаго коня Ринальда де-Монтобана? Нсколько лтъ ужь, старый герцогъ де-Мирпуа отдалъ душу Богу, маркизъ де Сент-Эллисъ скакалъ повсюду за своей принцессой. А въ кошельк у Агриппы сомнительно было, чтобъ нашлось довольно денегъ для покупки такого рдкаго коня, какой былъ нуженъ молодому графу Гуго де Монтестрюкъ.

Онъ задумался, какъ вдругъ замтилъ у городскихъ воротъ лакея въ ливре маркиза. Удивляясь, зачмъ онъ тутъ шатается, Гуго позвалъ его. Лакей обернулся и подбжалъ съ радостнымъ лицомъ.

— Графъ, васъ то именно я и ищу! сказалъ онъ. У маркиза есть къ вамъ дло.

— Разв онъ возвратился?

— Да, графъ, только вчера. Онъ послалъ меня къ вамъ, а когда я халъ въ Тестеру, мн кто-то сказалъ, что вы въ город, — я и повернулъ сюда.

— Такъ маркизъ меня ждетъ?

— Въ замк Сен-Сави. И чмъ скорй вы пожалуете, тмъ будетъ лучше. Я даже привелъ вамъ и лошадь съ конюшни маркиза, чтобъ вы скорй туда дохали.

— Само Небо посылаетъ тебя, любезный! Я сяду на эту лошадь, а свою ты отдай Коклико. Я самъ скажу обо всемъ маркизу, а за труды вотъ теб экю, — ступай поужинать.

Черезъ пять минутъ Гуго скакалъ въ Сен-Сави, а вслдъ за нимъ и Коклико, не понимавшій, что это вдругъ за охота пришла графу такъ скакать.

— Отстань! говорилъ Гуго, въ волненьи посылая поцлуи на воздухъ, отстань: я ду искать средства исполнить такую затю, въ которой можно добыть себ славу или потерять жизнь.

— Хороша, должно быть, затя! возразилъ Коклико.

— Такъ ты не хочешь въ ней участвовать?

— Я порядочный болванъ, а все-таки у меня хватаетъ ума, чтобъ не пускаться на опасныя приключенія по своей доброй вол!…

Сойдя съ коня у дверей замка, Гуго встртилъ маркиза, который его ждалъ и бросился къ нему въ объятія.

— Ахъ! мой дорогой Монтестрюкъ, вскричалъ маркизъ, подводя его къ накрытому столу, передъ тобой — несчастнйшій изъ смертныхъ!

— Такъ это, отъ несчастья-то ты сюда и вернулся?

— А ты не вришь? страшное несчастье! продолжалъ маркизъ разрзывая отличный пирогъ.

— Принцесса?…

— Ты попалъ въ самую рану, другъ мой… Ахъ! эта принцесса! А выпьемъ-ка за ея здоровье, хочешь?

Маркизъ налилъ два стакана, выпилъ свой залпомъ и продолжалъ:

— Славное Кипрское вино, рекомендую его теб для печальныхъ случаевъ. Итакъ, я былъ въ Ажак и окружалъ ее самымъ предупредительнымъ вниманіемъ, какъ вдругъ одинъ мстный дворянинъ позволилъ себ взглянуть на нее слишкомъ близко. Я послалъ вызовъ наглецу и мы сошлись на мст. Должно быть, я еще плохо оправился отъ нанесенной тобой раны въ руку: съ перваго же удара разбойникъ прокололъ мн плечо, а вечеромъ я ужь лежалъ въ постели, въ лихорадк и съ фельдшеромъ для компаніи.

— Непріятное общество!

— Вотъ! ты отлично это сказалъ съ перваго же слова, а можешь-ли сказать еще, что случилось на другой день?

— Еще-бы! само собой разумется! Принцесса, тронутая этимъ несчастьемъ и навлекшею его ревностью, поспшила тайкомъ къ постели…

— Принцесса ухала и не возвращалась!

Гуго расхохотался.

Маркизъ стукнулъ сильно кулакомъ по столу.

— Какъ, ты смешься, бездльникъ! вскричалъ онъ. Мн сильно хочется вызвать тебя немедленно, чтобъ ты меня ужь доконалъ совсмъ… Посмотримъ, будешь-ли ты смяться, когда я умру!…

— Ну, отвчалъ Гуго, съ большимъ трудомъ принимая серьезный видъ, еще неизвстно, кто изъ насъ умретъ скорй!… Ты вернулся какъ разъ во время, чтобы помочь мн въ такой зат, изъ которой я, можетъ быть, живымъ и не выйду…

— Ну, ужь наврное не помогу, чтобъ отъучить тебя смяться, животное, надъ несчастьемъ ближняго… Что тамъ за затя?

— Я поклялся съхать верхомъ съ большой Пустерли, сверху внизъ.

Маркизъ подскочилъ на стулъ.

— Да вдь это сумасшествіе! вскричалъ онъ.

— Знаю, и потому-то именно я и взялся за это.

— Ручаюсь, что тутъ замшана женщина?

— Разумется.

— Ну, такъ я поберегу на будущее убдительныя рчи, которыми хотлъ-было тебя огорчить… А для кого же эта безумная затя?

— Для Брискетты.

— Хорошенькой двочки изъ Вербовой улицы? Ну, пріятель, у тебя вкусъ недуренъ! Я не могу смотрть на нее, чтобъ не позавидовать счастью того негодяя, котораго она полюбитъ… У нея такіе глаза, что она кого хочетъ сведетъ въ адъ и станетъ еще уврять, что это рай… Было время, что я, какъ только прійдутъ черныя мысли, шелъ прямо въ лавку къ ея отцу… Бывало, посмотритъ, какъ она ходитъ туда и сюда, да послушаешь, какъ поетъ, что твой жаворонокъ… ну, и горе пройдетъ прежде, чмъ она кончитъ — бывало свою псенку.

— Значитъ, ты находишь, что я правъ?

— Еще бы! я и самъ съхалъ бы внизъ со всхъ большихъ и малыхъ Пустерлей, и опять наверхъ бы взъхалъ, еслибъ только принцесса Маміани…

Маркизъ остановился, вздохнулъ и, положивъ руку на плечо товарищу, продолжалъ:

— А чмъ же я могу услужить твоей милости въ этомъ дл?

— Мн казалось, что нужно къ этому дню, а именно къ Пасх, добраго коня, чтобы и красивъ былъ, и достоинъ той, которая задала мн такую задачу… я надялся на тебя…

— И отлично вздумалъ! Выбирай у меня на конюшн любого испанскаго жеребца… есть тамъ темно-гндой, ноги — какъ у дикой козы, а крестецъ — будто стальной. Онъ запляшетъ на камняхъ Пустерли, какъ на ровномъ лугу, на травк… Его зовутъ Овсяной Соломенкой.

Маркизъ взялъ бутылку мальвазіи и, наливъ свой стаканъ, сказалъ:

— Когда подумаю, что у каждаго изъ насъ есть своя принцесса, мн такъ пріятно становится. За здоровье Брискетты!

Онъ осушилъ стаканъ и налилъ опять:

— За твое здоровье, любезный графъ, нельзя знать, что случится… Если ты умрешь… я ничего не пожалю, чтобъ утшить твою богиню…

— Спасибо, сказалъ Гуго, какой же ты добрый!

Темно-гндого въ тотъ же вечеръ привели въ Тестеру. Его маленькія копыта оставляли едва замтный слдъ на песк. У него была гибкость кошки и легкость птицы. Агриппа вертлся вокругъ него въ восторг отъ безупречныхъ статей животнаго, но когда ему сказали, для чего назначается этотъ чудесный конь, онъ измнился въ лиц.

— Боже милостивый! и зачмъ это я сказалъ вамъ, что вы влюблены! вскричалъ онъ. Да что она, совсмъ полоумная, что-ли, эта Брискетта?…

— Нтъ, мой другъ, но она прехорошенькая.

Коклико и Кадуръ тоже узнали, въ чемъ дло. Коклико нашелъ, что это безуміе, а Кадуръ — что это очень простая вещь.

— А если онъ убьется! сказалъ Коклико.

— Двухъ смертей не бываетъ, возразилъ арабъ.

Однакожь ршено было ничего не говорить графин де Монтестрюкъ.

Разставшись съ Гуго у самыхъ городскихъ воротъ, Брискетта была въ восторг. Ея влюбленный былъ настоящій рыцарь и притомъ молоденькій, какъ пажъ. Ужь не въ первый разъ говорили Брискетт о любви. Много дворянъ ходили въ лавку къ ея отцу, который былъ первымъ оружейникомъ въ город, и она часто слышала эти сладкія рчи, но никто еще досел не казался ей такимъ привлекательнымъ, какъ Гуго. Все, что онъ ни говорилъ еи, дышало какой-то новой прелестью.

— А впрочемъ, говорила она себ въ раздумь, все это почти всегда одно и то-же!

Такая опытность могла бы показаться странною въ такой молоденькой двочк, но хроника гласила, что Брискетта не безъ удовольствія слушала уже рчи одного господина, у котораго былъ замокъ съ высокими башнями въ окрестностяхъ Миранды, и кром того, не разъ видли, какъ вокругъ лавки оружейника, въ такіе часы, когда она бывала заперта, бродилъ португальскій господчикъ, будто-бы поджидая, чтобы показался свтъ за окномъ маленькаго балкона. Отъ этого-то самаго, прибавляла хроника, Брискетта и не выходила замужъ, несмотря на хорошенькое личико и на собранныя отцомъ деньги.

Мысль, что такой красавецъ, да еще и графъ, сдлаетъ такую безумную выходку, и для нея одной, — приводила ее просто въ восторгъ. Она думала, какъ станутъ сердиться прекрасныя дамы и ревновать ея подруги. На устахъ ея такъ и летали веселыя псни. Когда она шла по улиц, легкая, проворная, разряженная въ пухъ, то ея походка, живой взглядъ, свтлая улыбка такъ и говорили, казалось:

— Никого во всемъ Ош такъ не обожаютъ, какъ меня!

Однако она вздрагивала каждый разъ, когда вспоминала, какой опасности подвергается графъ де Монтестрюкъ изъ любви къ ней. Что, если онъ въ самомъ дл убьется въ этой безумной попытк? Наканун назначеннаго дня она пошла къ Пустерлямъ и остановилась на вершин самой большой. Взглянувъ на эту кручу, падавшую съ вершинъ города къ берегу Жера, будто каменная лстница, она вздрогнула. Разв оттого только, что она ни разу не видла этой кручи, она и могла потребовать, чтобы Гуго спустился съ ней верхомъ. Гд же тутъ лошади поставить ногу на этомъ обрыв, усянномъ еще гладкими, будто отполированными голышами? Наврное, тутъ всякій сломитъ себ шею. Разсказъ объ испанц очевидно — басня. Дрожа, она прошла вдоль домовъ, высокія стны которыхъ еще больше омрачали эту глубокую улицу, показываемую всмъ прізжимъ, какъ одинъ изъ предметовъ любопытства въ Ош, внизу протекала рка.

— Если онъ заберется сюда, подумала она, онъ живой не выйдетъ… И я сама…

Бдная Брискетта поблднла и вернулась домой, твердо ршившись снять съ графа его общанье.

Между тмъ затя эта надлала шуму, разсказывалъ объ ней маркизъ, похвасталась и Брискетта своимъ пріятельницамъ, и слухъ быстро разошелся изъ города въ предмстья, а тамъ и въ окрестныя деревни, возбудивъ всеобщее любопытство. Вс хотли быть на этомъ представленіи и когда наступила Пасха, съ утра вс, кто только могъ двигаться въ город и въ окрестностяхъ, пошли къ тому мсту, куда графъ де Монтестрюкъ поклялся явиться въ назначенный часъ и однакожь, какъ думали многіе, не явится.

День былъ праздничный и солнце блистало на безоблачномъ неб. Скоро на площади передъ соборомъ собралась несмтная толпа. Повременамъ поднимался сильный шумъ, охотники держали между собой пари. Каждый разъ, какъ показывался вдали верховой, эта масса народа волновалась, какъ море отъ втра.

Дамы помстились на своихъ балконахъ, чтобъ видть, какъ прідетъ Гуго.

— Если онъ прідетъ, то онъ — просто сумасшедшій! говорили .люди разсудительные.

— Нтъ, онъ влюбленъ, говорили другіе, и наврное прідетъ.

— Давайте же дорогу! крикнулъ одинъ насмшникъ, расталкивая локтями толпу: сумасшествіе — вещь священная!

При первомъ удар колокола въ полдень, вс головы обратились ко възду на площадь. При двнадцатомъ — показался графъ де Монтестрюкъ на своемъ испанскомъ жеребц, а за нимъ Коклико и Кадуръ. Хорошенькія двушки чуть не захлопали. Маркизъ де Сент-Эллисъ, уже съ четверть часа постукивавшій ногой отъ нетерпнья, подъхалъ къ Гуго и обнялъ его, потомъ онъ сошелъ съ коня, чтобъ хорошенько осмотрть своими глазами, все-ли исправно: узда, удила, цпочка у мундштука, подпруга. Брискетга, едва удерживаясь отъ слезъ, раздвинула толпу и, положивъ ручку на шею Овсяной Соломенки, который билъ копытомъ отъ нетерпнья, сказала графу:

— Я была не права, останьтесь пожалуйста.

Гуго покачалъ головой. Брискетта поднялась на цыпочки и, схвативъ Гуго за руку, шепнула:

— Останьтесь, кто знаетъ! можетъ случиться, что окно отворится и само собой!

— Нтъ, Брискетта! что бы вы сами подумали о человк, который принялъ бы милость, не заслуживъ ея?

— А если я васъ сама освобождаю отъ вашего общанья? Если я вамъ скажу, что я умираю отъ страха… что у меня сердце разрывается на части?

— Я въ восторг, милая Брискетта: это мн доказываетъ, что я побдилъ сердце, прежде чмъ выигралъ пари, къ несчастью, разъ даннаго мною слова вы не въ силахъ мн возвратить… Я далъ его самому себ и не хочу, чтобы весь этотъ собравшійся народъ имлъ право сказать когда-нибудь, что графъ де Монтестрюкъ отступилъ хоть одинъ шагъ назадъ.

Брискетта печально сняла руку и чувствуя, что слезы душатъ ее, спрятала личико въ мантилью.

Гуго оправился на сдл и похалъ къ большой Пустерл, провожаемый цлой толпой народа, между тмъ какъ дамы махали ему платками на своихъ балконахъ.

Маркизъ де Сент-Эллисъ въ раздумьи халъ рядомъ съ нимъ.

Дохавъ до того мста, откуда надо было начать спускъ, Гуго остановился на минуту и взглянулъ внизъ на дно этого обрыва, будто вырубленнаго топоромъ великана между двумя рядами домовъ. Конь вытянулъ шею, поднялъ уши и фыркнулъ, взглянувъ тоже въ эту пропасть.

Фиговыя деревья, освщенныя солнцемъ, простирали тамъ и сямъ свои втки съ блестящими листьями черезъ стны дворовъ и бросали двигающуюся тнь на блые фасады сосднихъ домовъ. Раскрытыя окна были полны тсными кучами смотрящихъ внизъ головъ.

Маркизъ взглянулъ на Пустерлю черезъ голову своего коня, который сталъ надъ самымъ обрывомъ, какъ вкопанный.

— Гм! промычалъ онъ, эта прогулка могла бы считаться въ числ двнадцати подвиговъ Геркулеса!

И дотронувшись до руки Гуго, онъ спросилъ его:

— Ты твердо ршился? Подумай, что тутъ не ты будешь защищать свою жизнь: она зависитъ отъ коня — или даже отъ перваго камня, который попадется ему подъ ноги!

Вмсто отвта, Гуго поклонился толп и тронулъ поводья. Жеребецъ перебралъ ногами, отступилъ назадъ и взвился на дыбы. Гуго далъ шпоры, онъ фыркнулъ и нершительно ступилъ ногой на скользкіе камни спуска. Настало мертвое молчаніе. Теперь Гуго, еслибъ и захотлъ, ужь не могъ вернуться назадъ: негд ужь было повернуть коня.

Такая же точно толпа, .какая была наверху, собралась и внизу, на берегу рки. Сверху виднъ былъ только крупъ лошади, снизу — только грудь. Она какъ будто висла на воздух. Каждый шагъ, который она пробовала сдлать внизъ по обрыву, заставлялъ всхъ невольно вздрагивать. Она подвигалась медленно, со страхомъ, выставивъ уши впередъ, раздувши красныя ноздри, копыта ощупывали осторожно малйшія щели между голышами, прежде чмъ ступить ногой. Иногда вс четыре подковы скользили разомъ, конь садился назадъ и ползъ внизъ по круч. На половин спуска нога попала на камень, конь споткнулся и ужь всмъ казалось, что человкъ съ лошадью вотъ вотъ оборвутся въ страшную пропасть. Раздался общій крикъ ужаса, но жеребецъ сдлалъ скачокъ и сталъ твердо.

— Ахъ! какъ страшно! вскричалъ Коклико. Я ужь думалъ, что все кончено!

— Не было написано въ книг судебъ, сказалъ Кадуръ. Маркизъ просто не дышалъ. Онъ впился глазами въ Гуго и слдилъ за малйшимъ его движеніемъ, ловкость его, хладнокровіе, смлость были по истин изумительны.

— И подумаешь, что я чуть-чуть не раскроилъ голову этому молодцу! шепталъ онъ, хорошо, что я былъ тогда такъ неловокъ!

Передъ Гуго и Овсяной Соломенкой оставалось внизъ какихъ-нибудь десять шаговъ. Гуго смло далъ шпоры коню и однимъ скачкомъ, собравъ ноги, жеребецъ спрыгнулъ на гладкую и ровную землю. Раздались восклицанія и въ одну минуту вс платки и вс шляпы полетли вверхъ. Маркизъ, отирая слезы, бросился впередъ и упалъ въ объятія Гуго.

— Уфъ! сказалъ онъ, довольно и одного разу, больше ужь не надо.

Гуго не слушалъ его и глазами искалъ во вс стороны.

— Ахъ! да, Брискетта! вспомнилъ и маркизъ. Смотри, вотъ она!

И рукой онъ указалъ на Брискетту, блдную, уничтоженную, опустившуюся у подножія стараго креста. Цлая стна зрителей отдляла ихъ другъ отъ друга. Взрывъ восклицаній поразилъ бдную двушку и, объятая ужасомъ, думая, что случилось несчастіе, она вскочила на ноги, увидла Гуго, вскрикнула, улыбнулась и, шатаясь, прислонилась опять къ кресту. Гуго хотлъ броситься къ ней, но она поспшно опустила вуаль на лицо и исчезла въ толп, какъ куропатка во ржи.

X.
Добрый путь.

Жизнь Брискетты была весела, какъ псенка, сердце — свтло и легко, какъ текучая вода. Гуго обожалъ ее, Брискетта тоже его любила, но между обоими ними была замтная разница. Однакоже двушка вполн отдавалась очарованію любви, съ помощью впрочемъ веселаго мая мсяца, и если Гуго не уставалъ скакать между Тестерой и Вербовой улицей, то и она также не уставала дожидаться его у себя на балкон. Агриппа только потиралъ себ руки.

Одинъ разв Овсяная-Соломенка и могъ бы пожаловаться.

Иногда, бгая по городу за покупками или просто, чтобы погулять на солнышк, Брискетта удивлялась такому постоянству Гуго ежедневно изъ дня въ день скакать къ ней, несмотря ни на втеръ, ни на дождь, лишь бы только увидть ее, и спрашивала себя, на долго-ли хватитъ такой любви. Ей сильно хотлось разъяснить себ этотъ вопросъ, и одинъ разъ утромъ, между двумя поцлуями, когда облака принимали уже розовый оттнокъ на восток, она вдругъ спросила Гуго:

— Ты прідешь опять сегодня вечеромъ?

— Сегодня вечеромъ? что за вопросъ!… да и завтра — и посл завтра — и посл-посл завтра…

— Значитъ, всегда?

— Да, всегда,

— Странно!

Гуго взглянулъ на нее съ удивленіемъ, сердце у него слегка сжалось.

— Что это съ тобой сегодня? вскричалъ онъ. Не больна-ли ты? Нтъ, я думаю… Должно-быть, какая-нибудь невдомая мн фея присутствовала при твоемъ рожденьи.

— Это почему?

— Да потому, что каждую ночь, въ одинъ и тотъ же часъ, ни одной минутой не позднй, какова бы ни была погода, каково бы ни было разстояніе, я слышу твои шаги подъ моимъ балкономъ, и никогда ни на лиц твоемъ, ни въ глазахъ, ни въ словахъ твоихъ, ни въ выраженіи твоей любви, я не подмтила ни малйшаго признака усталости или скуки, ни малйшей тни разочарованія или пресыщенія. Каковъ ты былъ сначала, такимъ и остался.

— Что-жь въ этомъ удивительнаго?

— Да все… самый фактъ, во-первыхъ, а потомъ… да подумай самъ, что ты говоришь! Да знаешь-ли ты, что вотъ ужь четыре или пять мсяцевъ какъ ты меня любишь?

— Ну, такъ что жь?

— Ты не думаешь же вдь однако жениться на мн?

— А почемужь нтъ?

— Ты, ты, Гуго де Монтестрюкъ, графъ де Шаржполь, ты женишься на мн, на Брискетт, на дочери простаго оружейника?

— Я не могу жениться завтра-же — это ясно, но я пойду къ матери и, взявъ тебя за руку, скажу ей: я люблю ее, позвольте мн жениться на ней!

Живое личико Брискетты выразило глубокое удивленье и вмст глубокое чувство. Тысяча разнообразныхъ ощущеній, радость, изумленье, нжность, гордость, немножко также и задумчивости — волновались у ней въ душ и отражались въ ея влажныхъ глазахъ, какъ тнь отъ облаковъ отражается въ прозрачной, чистой вод. Вдругъ она не выдержала, бросилась на шею Гуго и, крпко цлуя его, сказала:

— Не знаю, что со мной длается, но мн хочется плакать, вотъ точно такъ, какъ въ тотъ день, когда ты спускался верхомъ съ большой Пустерли…. Посмотри, сердце у меня такъ и бьется въ груди. — Ахъ! если бы вс люди были похожи на тебя!…

Она разсмялась сквозь слезы и продолжала:

— И однако-жь, даже въ тотъ день, когда ты чуть не сломалъ себ шею изъ-за этихъ вотъ самыхъ глазъ, что на тебя теперь смотрятъ, ты не былъ въ такой сильной опасности, какъ сегодня!

— Въ опасности?

— Смерть — это дло одной минуты, но цпь, которую нужно носить цлую жизнь и которая давитъ, чиститъ, — вотъ что ужасно! Слушай, другъ мой: я не допущу, чтобы твоя мать, графиня де Монтестрюкъ, была огорчена твоимъ намреніемъ жениться на мн и поставлена въ непріятную необходимость отказать теб, что она. и сдлала бы, разумется, съ перваго же слова, и въ чемъ была бы совершенно права — но я дамъ теб самое лучшее, самое живое доказательство привязанности, какого только ты можешь ожидать отъ моего сердца. Ты не поведешь меня съ собой въ Тестеру, но будешь по прежнему здить сюда ко мн, пока я сама здсь буду.

— Но….

Брискетта прервала его поцлуемъ:

— Ты показалъ мн, какъ сильно меня любишь. — А я покажу теб, оставляя теб полную свободу, какъ ты мн дорогъ…. У всякаго изъ насъ своего рода честность.

Гуго ничего больше и не могъ добиться. Заря уже занималась Брискетта толкнула его къ балкону.

Немного спустя, Гуго засталъ однажды Брискетту блдною, разстроенною, сильно озабоченною посреди разбросанныхъ въ комнат узловъ, вс шкафы были раскрыты, вс ящики выдвинуты.

Она привлекла его къ себ и сказала, подавляя вздохъ:

— У тебя храброе сердце, другъ мой, не плачь же и обними меня… Намъ надо проститься!

Гуго такъ и подпрыгнулъ.

— Разв не этимъ все должно было кончиться? продолжала она съ живостію, разв есть что нибудь вчное? Я знаю, что ты хочешь сказать… Ты любишь меня столько-же, какъ и въ первый день, даже больше еще, кажется, но вдь это — первый пылъ молодости, пробужденіе сердца, которое только что забилось въ первый разъ. Той, которая должна носить имя графини де Монтестрюкъ и раздлить съ тобой жизнь, — этой ты еще не видлъ… Ты ее узнаешь среди тысячи женщинъ, тогда въ самой глубин души твоей что-то вздрогнетъ и скажетъ теб: вотъ она! и въ этотъ день ты забудешь даже, что Брискетта когда-нибудь существовала.

Гуго сталъ-было возражать.

— Хочешь послушать добраго совта? продолжала Брискетта твердымъ голосомъ… Заводи любовныя интриги внизу и береги настоящую любовь для своихъ равныхъ, на верху. Да и кром того, вотъ видишь-ли, милый Гуго, прибавила она, склоняясь на его плечо, я немножко изъ породы ласточекъ… мн нужно летать… пусти же меня летать…

Она отерла украдкой бжавшія по щекамъ слезы.

Гуго былъ растроганъ, хотя и старался всячески не показать этого. Эта была для него первая тяжелая разлука, оставляющая рану въ сердц. Брискетта завладла обими его руками и продолжала съ милой улыбкой:

— Еще бы мн не говорить съ тобой откровенно: я теб вдь все отдала, а за то и ты любилъ меня искренно. Сколько разъ, гуляя по лсамъ въ ма мсяц, мы съ тобой видли гнзда среди кустарниковъ въ полномъ цвту! А куда улетали осенью т соловьи и зяблики, что строили эти гнзда? Ихъ любовь длилась столько-же, сколько длилась весна!.. Разв ты не замтилъ, что листья начинаютъ желтть, а вчера ужь и снгъ носился въ воздух!.. Это сигналъ. Разстанемся же, какъ разстались легкія птички, и если только мои слова могутъ облегчить теб грусть разлуки, я признаюсь теб, другъ мой, что никого ужь я, сдается мн, не полюблю такъ беззавтно, какъ тебя любила!

— Да, я вижу, сказалъ Гуто, озираясь кругомъ, ты въ самомъ дл собираешься ухать.

— Да, я ду въ Парижъ съ матерью одного молодаго господина, которая очень ко мн привязалась.

— Точно-ли мать, а не сынъ?

— Мать, мать… Сынъ — совсмъ иначе.

— Онъ тебя любитъ?

— Немножко.

— Можетъ быть, и много?

— Нтъ — страстно!

— И ты мн говоришь это?

— Лгать теб я не хочу.

— И ты дешь?

— Парижъ такъ и манитъ меня. У меня просто голова кружится, когда я объ немъ подумаю… Такой большой городъ… и Сен-Жерменъ близко, а не много дальше — Фонтенебло, т. е. дворъ!

— Значитъ, и отъздъ скоро?

— Очень скоро.

Брискетта схватила голову Гуго и долго-долго ее цловала. Слезъ не могла она удержать и он падали ей прямо на губки.

— Если мы съ тобой тамъ встртимся когда-нибудь, ты увидишь самъ, какъ я тебя люблю! сказала она. Одно хорошее мсто и есть у меня въ сердц, и мсто это — всегда твое.

И вдругъ, вырвавшись изъ его объятій и положивъ об руки на его плечи, сказала:

— А ты — мть повыше!

Отъздъ Брискетты оставилъ большую пустоту въ сердц и въ жизни Гуго. Ни охота, ни бесда съ маркизомъ де Сент-Эллисъ не могли наполнить. этой пустоты. Фехтованье съ Агриппой или съ Коклико, разъзды безъ всякой цли съ Кадуромъ также точно не развлекали его. Какое-то смутное безпокойство его мучило. Парижъ, о которомъ говорила Брискетта, безпрестанно приходилъ ему на умъ. Горизонтъ Тестеры казался ему такимъ тснымъ! Молодая кровь кипла въ немъ и бросалась ему въ голову.

Агриппа замтилъ это прежде всхъ. Онъ пошелъ къ графин де Монтестрюкъ въ такой часъ, когда она бывала обыкновенно въ своей молельн.

— Графиня, я пришелъ поговорить съ вами о ребенк, сказалъ онъ. Вы хотли, запирая его здсь, сдлать изъ него человка. Теперь онъ — человкъ, но разв вы намрены вчно держать его при себ, здсь въ Тестер?

— Нтъ! Тестера — годится для насъ съ тобой, кому нечего ужь ждать отъ жизни, но Гуго носитъ такое имя, что обязанъ еще выше поднять его славу.

— Не въ Арманьек жь онъ найдетъ къ этому случай… а въ Париж, при двор.

— Ты хочешь, чтобъ онъ ухалъ… такъ скоро?

— Въ двадцать два года, графъ Гедеонъ, покойный господинъ мой, уже бывалъ въ сраженіяхъ.

— Правда! Ахъ! какъ скоро время-то идетъ!.. Дай же мн срокъ. Мн казалось, что я ужь совсмъ привыкла къ этой мысли, которая такъ давно уже не выходитъ у меня изъ головы, а теперь, какъ только разлука эта подошла такъ близко, мн напротивъ кажется, что я прежде никогда объ ней и не думала.

Однакожь у вдовы графа Гедеона былъ не такой характеръ, чтобъ она не могла вся отдаться печали и сожалніямъ. Несчастье давно закалило ее для борьбы. Она стала пристальне наблюдать за сыномъ и скоро убдилась сама, что то, чего ему было довольно до сихъ поръ, ужь больше его не удовлетворяетъ.

— Ты правъ, мой старый Агриппа, сказала она ему: часъ насталъ!

Разъ какъ-то вечеромъ она ршилась позвать сына. Всего одна свча освщала молельню, въ которой на самомъ видномъ мст вислъ портретъ графа Гедеона въ военномъ наряд, въ шлем, въ кирас, съ рукой на эфес шпаги.

— Стань тутъ, дитя мое, передъ этимъ самымъ портретомъ, который на тебя смотритъ, и выслушай меня внимательно.

Графиня подумала съ минуту и, снова возвысивъ голосъ, продолжала:

— Какъ ты думаешь: съ тхъ поръ, какъ я осталась одна, чтобъ заботиться о теб, исполнила ли я, какъ слдовало, мой долгъ матери?

— Вы!.. о, Боже!

— Награда моя, милый Гуго, — въ этомъ самомъ восклицаніи твоемъ и въ твоемъ взгляд. И такъ, если ты, дитя мое, и слдовательно судья мой, если ты думаешь, что я выполнила мой долгъ бодро и честно, предъ очами Всевышняго, памятуя и что данное теб Господомъ имя, — то долженъ выслушать меня со всмъ вниманіемъ.

Она сдлала надъ собой усиліе одолть свое волненье и знакомъ подозвала сына ближе:

— Проживъ подъ этой крышей долгіе годы, пока Господь позволилъ теб запастись силами и здоровьемъ, мы должны теперь разстаться. Для тебя, въ твои лта, это просто поздка… для меня — почти разлука на вки… Я покоряюсь ей однако для твоего блага.

— Отчего же разлука на вки, матушка? я не уду вдь изъ Франціи, поздка дло не вчное… я снова найду путь въ Тестеру.

— Надюсь, что Господь дозволитъ мн еще разъ встртить здсь тебя, но если и суждено иначе, ты все таки иди своимъ путемъ. Я все ужь приготовила для этой разлуки. Въ этомъ кошельк сто золотыхъ, съ которыми ты можешь прожить первое время… У тебя есть конь и шпага, — Господь пошлетъ все остальное, быть можетъ, съ Его помощью, ты поднимешь снова нашъ домъ изъ развалинъ. Я сдлала тебя человкомъ, ты самъ сдлаешь себя главой семейства.

— Ручаюсь вамъ, по крайней мр, что положу на это все мужество, все терпніе, всю волю, которымъ вы меня научили.

Гуго слъ у ногъ матери, какъ въ дни своего дтства. Она взяла его руки, устремила на него влажный и глубокій взоръ и продолжала тихимъ голосомъ:

— Не стану давать теб пустыхъ совтовъ: ты самъ знаешь, отъ какой крови ты родился… этого съ меня довольно. Одинъ совтъ однакожь, одинъ только, навянный мн тою книгой, которую ты такъ любилъ читать въ дтств, которая такъ плняла тебя чудесными разсказами, и въ которой самые славные, самые благородные примры облекаются иногда въ символы. Помнишь-ли ты исторію сказочнаго корабля, Аргоса, на которомъ люди храбрые, неустрашимые, въ геройскія времена Греціи, плыли къ далекимъ берегамъ за Золотымъ Руномъ?

— Еще бы не помнить!… дтскими мыслями я слдилъ за мужественными пловцами въ ихъ смломъ подвиг! Ни море, ни дальнее разстояніе, ни тысячи опасностей, ничто не остановило Аргонавтовъ и они вернулись побдителями, завоевавши сокровище.

— Ну, мой милый Гуго, каждый человкъ, вступающій въ жизнь, долженъ видть у себя впереди свое Золотое Руно. Имй и ты своё и никогда не теряй его изъ виду, пусть будетъ оно цлью твоихъ усилій, желанью достичь его отдавай все, кром одной чести, Для однихъ это Золотое Руно, благородная мечта души мужественной, представляется въ вид женщины, съ которой они хотятъ соединиться на всю жизнь, и которая служитъ имъ живымъ олицетвореніемъ всего прекраснаго и добраго на земл. Если и ты ищешь того же, да пошлетъ теб Господь такую подругу, которая заслуживала бы тхъ жертвъ, какія ты принесешь, чтобъ добиться ея, да будетъ она хорошаго рода и добрая христіанка, чтобъ умла воспитать твоихъ дтей въ святыхъ истинахъ вры, которыя ты самъ всосалъ съ колыбели. Но смотри больше на сердце, нежели на лицо. и если ты найдешь такую, какой желаетъ теб моя любовь матери къ своему единственному ребенку, отдайся ей весь и навсегда! Но если мечта твоя сгремится не къ женщин, если душу твою одолетъ другое честолюбіе, другое желаніе, — избирай высокое и великое, не унижайся до жалкой и презрнной наживы, пусть будетъ это такимъ дломъ, гд бы предстояло теб побждать опасности, кровью своею жертвовать слав, королю, родин, вр. Вотъ въ чемъ будетъ твое Золотое Руно… Но, будетъ ли то женщина или честолюбіе, или всегда прямымъ путемъ и оставайся чистымъ, безъ пятна, чтобъ заслужить побду.

— Я заслужу ее, матушка, и добьюсь ея.

— Да услышитъ тебя Господь!

Она привлекла его къ сердцу и долго обнимала.

— Теперь, сынъ мой, помни также, что бываетъ и такое несчастье, котораго ничмъ не одолешь. Храбрость бываетъ иногда побждена, терпнье истощается, воля устаетъ, сколько бываетъ такихъ, что возвращаются съ битвы израненные, обезсиленные! Если и на твоемъ пути станутъ преграды неодолимыя, ну! у тебя останется еще Тестера. Окрестныя поля даютъ тысячи полторы ливровъ въ годъ. Есть, значитъ, крыша и кусокъ хлба для старика, пріютъ отъ холода и нищеты… Но прежде чмъ станешь искать здсь убжища, борись до конца и начинай двадцать разъ съизнова, пока будетъ у тебя хоть капля крови въ жилахъ, хоть капля жизни останется въ сердц.

Когда Гуго всталъ, графиня увидла, по мужественному выраженію его лица, что сынъ понялъ ее.

— Ступай теперь, сказала она ему, и готовь все къ отъзду, разъ что нибудь ршивши, не надо откладывать.

Маркизъ де Сент-Эллисъ прежде всхъ узналъ объ этомъ ршеніи.

— Ну, молодецъ, сказалъ онъ графу Гуго, ты выбралъ себ хорошій путь! — мн сдается, что и я скоро увижусь тамъ съ тобой, я думалъ было проучить принцессу, но чувствую самъ, что сердце бьетъ уже сдачу. Если только узнаю, что она въ Париж… …мы скоро увидимся.

Онъ побжалъ къ графин спросить, не можетъ-ли и онъ въ чемъ-нибудь облегчить Гуго въ предстоящей поздк. Онъ толковалъ ужь, что беретъ на себя снарядить молодаго друга, какъ слдуетъ. Графиня остановила его:

— У Гуго не будетъ ничего лишняго, сказала она, у него есть отъ васъ же, маркизъ, испанскій конь и, сколько я слышала объ этомъ кон, на немъ онъ удетъ далеко. Отъ герцога де Мирпуа у него есть Тестера, гд онъ выросъ и научился постоянству и покорности судьб. Отъ отца у него есть шпага. Другіе начинаютъ жизнь и съ меньшими еще средствами. Притомъ же вы знаете мои мысли о кое-какихъ вещахъ. Я не хочу, чтобы двери отворялись для Гуго чужими руками, а не его собственными, я хочу, чтобъ онъ умлъ отворить ихъ даже и силой. Здсь сформировался молодой человкъ, а тамъ, въ толп, въ свалк, сформируется настоящій графъ де Монтестрюкъ.

Черезъ нсколько дней посл этого разговора, солнце освтило день отъзда. Графиня де Монтестрюкъ встртила сына въ той же самой молельн. Глаза у нея были красные, но духъ твердъ. Она отдала сыну кошелекъ съ вышитымъ гербомъ и снятый со своего пальца перстень.

— Въ кошельк, сказала она, сотня золотыхъ, это все, что у меня есть на лицо, и я думала объ теб всякій разъ, какъ откладывала сюда день за день, сколько могла отъ ежедневнаго расхода… Этотъ перстень подарилъ мн отецъ твой, графъ Гедеонъ де Монтестрюкъ, въ день нашей помолвки. Съ тхъ поръ я его ни разу не снимала. Тогда мн было осьмнадцать лтъ, теперь я — старуха. Сколько горя перенесла я, сколько слезъ пролила съ того времени! Когда ты выберешь женщину, которая будетъ носить то же имя, что я ношу, наднь ей самъ этотъ перстень на палецъ.

Гуго стоялъ на колнахъ и цловалъ ей руки. Она не спускала съ него глазъ.

— Еще не все, продолжала она. Вотъ письмо за черной восковой печатью. Ты отдашь его по адрессу, но только въ такомъ случа, если будешь въ крайней опасности или въ крайней нужд. Если нтъ, то и не отдавай, не нужно.

Говоря это, она задыхалась, губы ея судорожно тряслись.

— Вы не сказали мн имя того, кому назначено это письмо, матушка, а на конверт оно не надписано.

— Оно надписано, дитя мое, на другомъ конверт, подъ верхнимъ. Ты разорвешь верхній только въ крайней нужд, когда дло будетъ касаться твоей жизни или твоей чести. Тогда, но только тогда, или прямо къ этому господину и онъ теб поможетъ.

— Но если его ужь не будетъ въ живыхъ?

Графиня поблднла.

— Если онъ умеръ, тогда — положись на Бога… тогда сожги письмо.

Она положила руки на голову сына, все еще стоявшаго передъ ней на колнахъ, призвала на эту дорогую голову благословеніе свыше и, сдерживая слезы, открыла ему объятія. Онъ бросился къ ней на грудь и долго, долго она прижимала его къ сердцу, готовому разорваться на части.

Въ самую минуту отъзда, когда все ужь было готово, Агриппа подкрался къ своему воспитаннику и, отведя его въ сторону, сказалъ ему съ довольнымъ видомъ, не безъ лукавства:

— И я тоже хочу оставить вамъ память, графъ: это добыча, взятая у врага, и, легко можетъ случиться, что вы будете рады найдти у себя въ карман лишнія деньги.

И старикъ протянулъ ему длинный кошелекъ, порядочно набитый.

— Это что такое? спросилъ Гуго, встряхивая кошелекъ на рук и не безъ удовольствія слушая пріятный звонъ внутри его.

— Какъ же вы забыли, что я, по сущей справедливости и притомъ въ видахъ нравственныхъ, бралъ выкупъ съ мошенниковъ, которые пробовали ограбить нашъ сундукъ, гд ничего не было?

— Какъ! эти опыты in anima vili, какъ ты говорилъ…

— Именно! и вотъ вамъ ихъ результатъ. Я бралъ подать съ мошенниковъ, употреблявшихъ во зло довріе старика, а честныхъ награждалъ подаркомъ. Вы можете убдиться, увы! что равновсія между зломъ и добромъ не существуетъ! Зло — и это служитъ предметомъ самыхъ печальныхъ моихъ размышленій — сильно перетягиваетъ. У васъ въ рукахъ теперь и доказательство: у меня вдь было кое-что на ум, когда я изучалъ по-своему человчество.

— А еслибъ ты ошибся, вдь ты бы раззорилъ насъ! сказалъ Гуго, смясь отъ души.

— Графъ, возразилъ старикъ, разсчитывать на безчестность и плутовство рода человческаго — все равно, что играть поддльными костями… совсть даже упрекаетъ меня, что я игралъ наврное.

— Я всегда думалъ, что г. Агриппа великій философъ, сказалъ, подойдя къ нимъ, Коклико, слышавшій весь разговоръ. Этотъ честно наполненный кошелекъ представляетъ то, что мы, честные люди, называемъ между собой грушей на случай жажды.

— А когда голодъ и жажда мучатъ постоянно… сказалъ Агриппа.

— То все и глотаешь, подхватилъ Коклико, опуская кошелекъ къ себ въ карманъ.

— Разв и ты тоже дешь? спросилъ Гуго, притворяясь удивленнымъ.

— Графъ, я такой болванъ, что еслибъ вы бросили меня здсь, то я совсмъ бы пропалъ, ну, а въ Париж, хоть я его вовсе и не знаю, я ни за что не пропаду.

И, дернувъ его за рукавъ, онъ указалъ на Кадура, который выводилъ изъ конюшни пару осдланныхъ лошадей.

— И онъ тоже детъ съ нами, прибавилъ онъ, значитъ, насъ будетъ трое рыскать по свту.

— Numero Deus impare gaudet (Богъ любитъ нечетъ), проворчалъ Агриппа, немного знакомый, какъ мы ужъ видли, съ латынью.

Черезъ четверть часа, трое всадниковъ потеряли изъ виду башню Тестеры.

— Въ галопъ! крикнулъ Гуго, чувствуя тяжесть на сердц и не желая поддаться грустнымъ чувствамъ.

XI.
Старинная исторія.

Вс трое, Гуго де-Монтестрюкъ, Коклико и Кадуръ были въ такихъ лтахъ, что грусть у нихъ долго не могла длиться. Передъ ними было пространство, ихъ одушевляла широкая свобода — принадлежность всякаго путешествія, въ карманахъ у нихъ звенло серебро и золото, добрыя лошади выступали подъ ними, грызя удила, надъ головой сіяло свтлое небо, а подъ рукой были шпаги и пистолеты, съ которыми легко одолть всякія преграды. Они хали, казалось, завоевывать міръ.

Гуго особенно лелялъ такія мечты, конца которымъ и самъ не видлъ. Красное перо, полученное когда-то отъ принцессы Маміани и заткнутое въ шляпу, представилось ему теперь какимъ-то неодолимымъ талисманомъ.

Скоро виды измнились и трое верховыхъ очутились въ такихъ мстахъ, гд прежде никогда не бывали.

Коклико не помнилъ себя отъ радости и прыгалъ на сдл, какъ птичка на втк. Въ этой тройк онъ изображалъ собой слово, а арабъ — молчаніе. Каждый новый предметъ — деревня, развалина, каждый домъ, купцы съ возами, бродячіе комедіанты, прелаты верхомъ на мулахъ, дамы въ каретахъ или носилкахъ — все вызывало у Коклико крики удивленія, тогда какъ Кадуръ смотрлъ на все молча, не двигая ни однимъ мускуломъ на лиц.

— Вотъ болтунъ-то! вскричалъ весело Гуго, забавляясь разсказами Коклико.

— Графъ, сказалъ Коклико, это свыше моихъ силъ: я не могу молчать. Примромъ впрочемъ намъ могутъ служить птицы: он всегда поютъ, отъ чегожь и намъ не говорить? притомъ же я замтилъ, такъ ужъ я болванъ, что молчанье ведетъ къ печали, а печаль — къ потер аппетита.

— Ну, такъ будемъ же говорить, отвчалъ Гуго, бывшій въ хорошемъ расположеніи духа и видвшій все въ радужномъ свт, и если мы плохо станемъ расправляться съ ужиномъ, ожидающимъ насъ на ночлег, тогда что подумаютъ въ этой сторон о гасконскихъ желудкахъ?

— Да ихъ добрая слава пропадетъ на вки, вотъ что!

Двинувъ своего коня между Гуго и Кадуромъ, который продолжалъ смотрть на все спокойно, Коклико тоже принялъ серьезный видъ и сказалъ:

— А какъ вы думаете, графъ, что ждетъ того, кто ищетъ себ удачи въ свт и у кого есть притомъ хорошій испанскій жеребецъ, который такъ и пляшетъ подъ сдломъ, шпага, которая такъ и просится вонъ изъ ноженъ, а въ карман добрыя пистоли, которыя такъ и хотятъ выскочитъ на свтъ Божій?

— Да ждетъ все, чего хочешь, отвчалъ Гуго.

— Такъ значить, еслибъ вамъ пришла фаетазія сдлаться императоромъ требизондскимъ или царемъ черкесскимъ, вы думаете, что и это было-бъ возможно?

— Разумется!

— Ну, не надо забирать такъ высоко, графъ, не надо преувеличивать!… это, мн кажется, ужь слишкомъ много… А ты какъ думаешь, Кадуръ?

— Безъ помощи пророка, дубъ — все равно, что травка, а съ помощью пророка, песчинка становится горой…

— Слышишь, Коклико! моя воля будетъ именно такой песчинкой, а въ остальномъ поможетъ моя добрая звзда.

— Ну, и я немного помогу, графъ, да и Кадуръ также не прочь помочь, правда, Кадуръ?

— Да, отвчалъ коротко послдній.

— Не обращайте вниманія, графъ, на краткость этого отвта: у Кадура хоть языкъ и короткій, да за то рука длинная. Онъ изъ такой породы, которая отличается большой странностію — говорить не любитъ…. Огромный недостатокъ!

— Котораго за тобой не водится, мой добрый Коклико.

— Надюсь! ну, вотъ, пока мы демъ теперь смирненько по королевской дорог, по хорошей погод, которая такъ и тянетъ къ веселымъ мыслямъ, почему бы намъ не поискать, какъ бы устроить предстоящую намъ жизнь повеселй и попріятнй?

— Поищемъ, сказалъ Гуго.

Кадуръ только кивнулъ головой въ знакъ согласія.

— А, что я говорилъ! вскричалъ Коклико вотъ Кадуръ еще сберегъ цлое слово.

— Онъ сберегъ слово, за то ты можешь раззориться на цлую рчь.

— Ну, съ этой стороны я всегда обезпеченъ…. Не безпокойтесь!

Онъ услся потверже на сдл и продолжалъ, возвысивъ голосъ.

— Я слышалъ, что при двор множество прекрасныхъ дамъ, столько же, сколько было нимфъ на остров Калипсо, о которомъ я читалъ въ одной книг, и что эти дамы, какъ кажется, особенно милостивы къ военнымъ и еще милостиве къ такимъ, которые близки къ особ короля. Какъ бы мн хотлось быть гвардейскимъ капитаномъ!

— Да, недурно бы, сказалъ Гуго: можно бывать на всхъ праздникахъ и на всхъ сраженіяхъ.

— А вамъ очень нужны эти сраженія?

— Еще бы!

— Ну, это — какъ кому нравится. Мн такъ больше нравятся праздники. Съ другой стороны я слышалъ, что у людей духовныхъ есть сотни отличнйшихъ привиллегій: богатые приходы, жирныя аббатства съ вкуснымъ столомъ и съ покойной постелью, гд не побьютъ и не изранятъ…. А какая власть! ихъ слушаютъ вельможи, что довольно важно, да еще и женщины, что еще важнй. Безъ нихъ ничего не длается! ихъ рука и нога — повсюду. А нкоторые ученые утверждаютъ даже, что они управляютъ міромъ. Я не говорю, разумется, о сельскихъ священникахъ, что таскаются въ заплатанныхъ рясахъ по крестьянскимъ избамъ, а дятъ еще хуже своихъ прихожанъ. Нтъ! я говорю о прелатахъ, разжирвшихъ отъ десятины, о каноникахъ, спящихъ сколько душ угодно, о князьяхъ церкви, одтыхъ въ пурпуръ, засдающихъ въ совтахъ королевскихъ, важно шествующихъ въ носилкахъ… А что вы скажете, графъ, о кардинальской шляп?

Гуго сдлалъ гримасу.

— Пропади она совсмъ! вскричалъ онъ. Монтестрюки вс были военными.

— Ну, когда такъ, то перейдемъ лучше къ важнымъ должностямъ и къ чинамъ придворнымъ. Какъ весело и пріятно быть министромъ или посломъ! Кругомъ толпа людей, которые вамъ низко-низко кланяются и величаютъ васъ сіятельствомъ, что такъ пріятно щекочетъ самолюбіе. Вы водитесь съ принцами и съ королями, вы преважная особа въ свт. Не говорю уже о кое-какихъ мелкихъ выгодахъ, въ род крупнаго жалованья, напримръ, или хорошей аренды. Кром того, мн бы очень было весело поссориться, напримръ, сегодня съ англичанами, придраться завтра къ испанцамъ, а при случа содрать взятку съ венеціанъ или съ турецкаго султана. Пресыщенный славою, я бы мирно окончилъ жизнь въ расшитомъ мундир и въ шляп съ перьями — какимъ-нибудь первымъ чиномъ двора.

— Гм! сказалъ Гуго, слишкомъ много лести съ одной стороны и неправды съ другой!… склоняться передъ высшими, гордо выпрямляться передъ слабыми, вчно искать окольныхъ путей, плакать — когда властитель печаленъ, смяться, когда онъ веселъ, корчить свое лицо по его лицу, вся эта тяжелая работа со всмъ не по моему характеру — ктому же у меня никогда не хватитъ храбрости возиться съ чужими длами, когда и со своими-то собственными часто не знаешь, какъ сладить

— Есть еще кое-что, продолжалъ Коклико, и чуть-ли это будетъ не получше. Можно вернуться въ Тестеру, гд васъ любятъ, да и сторона тамъ такая славная, прожить тамъ всю жизнь, поискать славной хорошенькой двушки порядочнаго рода и съ кое-какимъ приданымъ, жениться на ней и народить добрыхъ господъ, которые, въ свою очередь, тоже проживутъ тамъ до смерти, сажая капусту. Такъ можно прожить счастливо, а это, говорятъ, вдь не всякому дается.

— Мы такого рода, что одного счастья намъ еще мало, гордо возразилъ Гуго.

Коклико взглянулъ на него и продолжалъ:

— Да, кстати, графъ, о Монтестрюкахъ разсказываютъ какую-то исторію, я что-то слышалъ объ этомъ, еще будучи ребенкомъ… Мн давно хочется спросить у васъ о всхъ подробностяхъ. Меня всегда интересовало, откуда у васъ фамилія Шаржполь и девизъ: Бей! руби! что написано у васъ на герб, такъ кричатъ, кажется, члены вашего рода въ сраженіяхъ. Не объясните-ли вы намъ всего этого? Мн бы это теперь и надо бы узнать, разъ я самъ принадлежу къ вашей свит.

— Охотно, отвчалъ Гуго.

Они хали въ это время въ тни, между двумя рядами деревьевъ, и втерокъ слегка шелестелъ листьями, до ночлега оставалось дв или три мили, Гуго сталъ разсказывать товарищамъ исторію своего рода, между тмъ какъ они хали по бокамъ его, внимательно слушая:

— Это было въ то время, началъ онъ, когда добрый король Генрихъ IV завоевывалъ себ королевство. За нимъ всегда слдовала кучка славныхъ ребятъ, которыхъ онъ ободрялъ своимъ примромъ, здилъ онъ по горамъ и по доламъ, счастье ему не всегда улыбалось, но за то онъ всегда былъ веселъ и храбро встрчалъ грозу и бурю. Когда кто-нибудь изъ товарищей его переселялся въ вчность, другіе являлись на мсто, и вокругъ него всегда былъ отрядъ, готовый кинуться за него въ огонь и въ воду.

— Какъ бы мн хотлось быть тамъ, прошепталъ Коклико.

— Случилось разъ, что короля Генриха, бывшаго тогда еще, для доброй половины Франціи и для Парижа, только королемъ наваррскимъ, окружилъ, въ углу Гасконьи, сильный отрядъ враговъ. Съ нимъ было очень немного солдатъ, вполн готовыхъ, правда, храбро исполнитъ свой долгъ, но съ такими слабыми силами нелегко было пробиться сквозь непріятельскую линію, охраняемую исправными караулами. Король остановился въ лсу, по краю котораго протекала глубокая и широкая рка, окруженная еще срубленными деревьями, чтобы закрыть ему совсмъ выходъ. Враги надялись одолть его голодомъ, и въ самомъ дл, отрядъ его начиналъ уже сильно чувствовать недостатокъ въ продовольствіи.

— Генрихъ IV бгалъ какъ левъ кругомъ своего лагеря, отъискивая выхода и бросаясь то налво, то направо. Происходили небольшія стычки, всегда стоившія жизни нсколькимъ роялистамъ. По всмъ дорогамъ стоялъ сильный караулъ, а переправиться черезъ рку, гд караулъ казался послабй, и думать было невозможно: она была такая быстрая, что безъ лодокъ нельзя было обойдтись, а достать ихъ было негд.

— Чортъ побери! бормоталъ король, не знаю, какъ отсюда выйдти, а все-таки выйду!…

— Такая увренность поддерживала надежду и въ его солдатахъ.

— Разъ вечеромъ, на аванпостахъ показался какой-то человкъ и объявилъ, что ему нужно видть короля. На спин у него была котомка и одтъ онъ былъ въ оборванный балахонъ, но смлый и открытый взглядъ говорилъ въ его пользу.

— Кто ты таковъ? спросилъ его офицеръ.

— Я изъ такихъ, что король будетъ радъ меня видть, когда узнаетъ, зачмъ я пришелъ.

— А мн ты разв не можешь этого объявить? Я передамъ слово въ слово.

— Извините, капитанъ, но это невозможно.

Офицеръ подумалъ ужь, не подослали-ли непріятели кого-нибудь отъ себя, чтобъ отдлаться разъ навсегда отъ короля, и самъ не зналъ, что отвчать. Неизвстный стоялъ смирно, опираясь на палку.

— Дло въ томъ, продолжалъ офицеръ, что съ королемъ нельзя всякому говорить, какъ съ простымъ сосдомъ….

— Ну, я и подожду, если надо, только разумется, поговоривши посл со мной, король Генрихъ пожалетъ, что вы заставили меня потерять время.

— У человка этого было такое честное лицо, онъ такъ покойно слъ подъ деревомъ и вынулъ изъ котомки кусокъ чернаго хлба и луковицу, собираясь поужинать, что офицеръ наконецъ ршился. Кто знаетъ! говорилъ онъ себ, у этого человка есть, можетъ быть, какая-нибудь хорошая всть для насъ.

— Ну, такъ и быть! пойдемъ со мной, сказалъ онъ крестьянину.

— Тотъ поднялъ брошенныя на землю котомку и палку и пошелъ за офицеромъ, который привелъ его къ капитану гвардіи, этотъ обратился къ нему съ тми же вопросами и получилъ на нихъ т же самые отвты. Ему надо было говорить съ королемъ, и съ однимъ только королемъ.

— Да вдь я все равно, что король! сказалъ капитанъ.

— Ну, какъ же не такъ! Вы-то капитанъ, а онъ — король… Значитъ, не все равно!

Противъ этого возражать было нечего и капитанъ пошелъ доложить королю Генриху, который грустно разсчитывалъ про-себя, сколько еще дней остается ему до неизбжной и отчаянной вылазки.

— А! ввести его! крикнулъ онъ, можетъ быть, онъ присланъ ко мн съ извстіемъ, что къ намъ идутъ на помощь.

Крестьянина ввели. Это былъ статный молодецъ съ гордымъ взглядомъ, на видъ лтъ тридцати.

— Что теб нужно? спросилъ король, говори, я слушаю.

— Я знаю, что вы съ вашими солдатами не можете отсюда выбраться… Ну, и я забилъ себ въ голову, что выведу васъ, потому что люблю васъ.

— А за что ты меня любишь?

— Да зато, что вы сами храбрый солдатъ, всегда впереди всхъ въ огн и себя совсмъ не бережете: вотъ мн и сдается, что изъ васъ выйдетъ славный король, милостивый къ бдному народу.

— Не дурно, любезный! но какимъ же способомъ ты думаешь вывести меня отсюда?… Да, вдь понимаешь? не одного же меня! Всхъ со мной, а не то я останусь здсь съ ними.

— Вотъ это сказано но-королевски, значитъ, я не ошибся, что пришелъ сюда.

— Такъ ты думаешь, что можешь вывести насъ всхъ вмст изъ этого проклятаго лса?

— Да, именно такъ и думаю.

— Такъ говори-жъ скорй.. Какимъ путемъ?

— Да просто — ркой.

— Но вдь рка такъ широка и глубока, что черезъ нее нельзя перейдти… Ты, любезный, чуть ли не теряешь голову!..

— Голова-то у меня еще исправно держится на плечахъ… И даже въ ней сидитъ пара добрыхъ глазъ, чтобъ вамъ послужить…. А бродъ черезъ рку разв годится только для козъ, да для овецъ, что-ли?..

— Значитъ, есть бродъ на этой рк и ты его знаешь?

— Ну, вотъ еще! да еслибъ я не зналъ его, такъ зачмъ же и пришелъ бы сюда?

Генрихъ IV чуть не обнялъ крестьянина.

— И ты насъ проводишь?

— Да, когда прикажете. Оно даже и лучше подождать ночи: ночью-то похуже караулятъ въ окрестностяхъ.

— А разв и на томъ берегу есть непріятели?

— Да, за лскомъ, и вамъ оттого именно ихъ и невидно… но не такъ, какъ здсь… а отрядъ, надо думать, вдвое противъ вашего.

— Ну, это ничего, пробьемся!

— И я себ говорилъ то же самое.

— Живой снимать лагерь! крикнулъ король, но, спохватясь, тронулъ руку будущаго проводника:

— Да ты не врешь? Ты не для того пришелъ сюда, чтобъ обмануть меня и навести насъ всхъ на засаду?

— А велите хать по обимъ сторонамъ меня двумъ верховымъ съ пистолетами въ рук и, какъ только вамъ покажется, что я совралъ, пусть меня застрлятъ безъ всякихъ разговоровъ! Но за то, если я благополучно проведу васъ въ бродъ, то вдь и мн же можно будетъ попросить кой о чемъ?

— Проси, чего хочешь! кошелекъ весь высыплю теб на руку.

— Кошелекъ-то оставьте пожалуй при себ, а мн велите дать коня да шпагу и позвольте биться рядомъ съ вами.

— Еще бы, ршено!.. Останешься при мн.

Какъ только совсмъ стемнло, королевскій отрядъ снялся потихоньку съ лагеря и выстроился, а крестьянинъ сталъ къ голов и пошелъ прямо впередъ черезъ лсъ. Солдаты потянулись гуськомъ по узкой и извилистой тропинк, которая черезъ чащу вела къ самой рк. Проводникъ скакалъ на ходу, какъ заяцъ, ни разу не задумавшись, хоть было такъ темно, какъ въ печк. Когда выходили на поляну, вдали виднлись тамъ и сямъ красныя точки, блиставшія, какъ искры: то были непріятельскіе огни. Они огибали лсъ кругомъ со всхъ сторонъ. Втеръ доносилъ оттуда псни. Видно было, что тамъ люди сыты: такъ они весело шумли. Съ королевской стороны царствовало глубокое молчаніе.

Вдругъ на опушк открылась рка, совсмъ черная отъ густой тни деревьевъ. Крестьянинъ, шедшій досел крупными шагами и молча, остановился и сталъ пристально искать, сказавши, чтобы никто не двигался пока съ мста.

— Понимаете, сказалъ онъ: какъ бы не ошибиться и не завести васъ въ какую-нибудь яму.

При слабомъ отблеск гладкой воды, онъ увидлъ въ нсколькихъ шагахъ толстую дуплистую вербу, а рядомъ съ ней другую поменьше съ подмытыми корнями.

— Вотъ если тутъ, немножко въ сторон, есть подъ водой большой плоскій камень, то значитъ, бродъ какъ разъ тутъ и есть, продолжалъ онъ.

Онъ опустилъ въ воду свою палку, пощупалъ и нашелъ камень.

— Отлично! сказалъ онъ, теперь смло можемъ переходить. И первымъ вошелъ въ воду. Вс взошли за нимъ слдомъ. Скоро вода стала доставать имъ выше колнъ. Смутно начиналъ ужь обозначаться другой берегъ.

— Сейчасъ, продолжалъ проводникъ, все еще ощупывая дно палкой, дойдетъ до пояса, и немного дальше — почти до плечъ… Тутъ самое трудное мсто, но оно не широко. Вотъ только руки надо будетъ поднять надъ головой, чтобы не замочить пороху… А то и верховые могутъ взять пшихъ себ за спину на коней.

— Молодецъ-то ни о чемъ не забываетъ! сказалъ король.

— Какъ говорилъ проводникъ, отрядъ очутился скоро на самой середин рки, лошадямъ было ужъ по грудь. Черезъ нсколько шаговъ, вода дошла почти до самыхъ сделъ, потомъ мало-по-малу дно стало опять подниматься. Шаговъ за десять до берега, лошадямъ было только по щетку.

— Слава теб, Господи! сказалъ король, ступая на берегъ, ну ты, братъ, молодецъ!

— Ночь приходила къ концу. На блющемъ горизонт начиналъ обозначаться гребень холмовъ, на неб показывался блдный отблескъ зари.

— Вотъ самый отличный часъ, чтобы напасть въ расплохъ на непріятеля, сказалъ крестьянинъ: отъ усталости и отъ утренняго холода вс тамъ крпко заснули.

— А ты почему это знаешь?

— Да разв я не служилъ цлыхъ шесть лтъ? Рана-то вдь меня и заставила бросить ружье.

— Королевскіе солдаты уже строились на берегу, каждый подходя къ своему ротному значку.

— Что-жъ, сказалъ крестьянинъ королю, который привсталъ на стременахъ, чтобъ лучше видть, помните, что мн общали?

— Коня и шпагу? сейчасъ!

— Генрихъ IV сдлалъ знакъ офицеру, и крестьянину тотчасъ же подвели осдланную лошадь.

— Храбрый солдатъ, что здилъ на этомъ кон, убитъ на дняхъ, сказалъ король, а теперь ты его замнишь.

— За лскомъ что-то зашевелилось, но еще нельзя было разобрать, что тамъ именно длается.

— Это непріятельскій лагерь просыпается, сказалъ крестьянинъ и принялся махать шпагой, подбирая поводья.

— Ты хорошо знаешь мстность. Что намъ теперь длать? Куда идти, спросилъ король.

— Этотъ лсокъ — пустяки: тоненькій пологъ изъ зелени, и только. А стоитъ отрядъ дальше, въ долин, какъ только спустимся, такъ на него и наткнемся… Значитъ, прямо впередъ и въ аттаку!

— Славно сказано!… А какъ тебя зовутъ?

— Поль-Самуилъ, изъ мстечка Монтестрюкъ, что въ Арманьяк.

— Ну! впередъ, Поль {Charge, Paul!.} маршъ-маршъ!

Крестьянинъ далъ шпоры коню и пустился во весь карьеръ, махая надъ головой новой шпагой и крича: бей! руби!

Въ одну минуту они пронеслись черезъ лсокъ. Какъ и говорилъ Поль, это былъ просто пологъ изъ зелени, и королевскій отрядъ, съ Генрихомъ IV и съ проводникомъ во глав, ринулся внизъ съ горы, какъ лавина. Лошади въ непріятельскомъ лагер были почти вс еще на привязи, часовые выстрлили куда попало и разбжались. Кучка пхоты, собравшаяся идти на поживу, вздумала-было сопротивляться, но была опрокинута и въ одно мгновеніе ока король со своими очутился передъ самымъ фронтомъ лагеря. Тутъ все было въ смятеніи. Но на голосъ офицеровъ нсколько человкъ собрались на-скоро въ кучу и кое-какъ построились. Поль, увидвъ ихъ и указывая концомъ шпаги, кинулся со своими, продолжая кричать: бей! руби!

Ударомъ шпаги плашмя онъ свалилъ съ коня перваго попавшагося кавалериста, остріемъ проткнулъ на сквозь горло другому и врзался въ самую середину толпы.

Все подалось подъ ударомъ королевскихъ солдатъ, какъ подается досчатая стнка передъ стремительнымъ потокомъ, и въ одну минуту все кончилось. Четверть часа спустя, король былъ уже въ чистомъ пол, далеко отъ всякой погони, и вокругъ него собрались сторонники, терявшіе уже надежду увидать его въ живыхъ.

Когда пришли вечеромъ на ночлегъ, король подозвалъ Поль-Самуила, обнялъ его при всхъ офицерахъ и сказалъ имъ:

— Господа! вотъ человкъ, который спасъ меня, считайте его своимъ братомъ и другомъ. А теб, Поль, я отдаю во владніе Монтестрюкъ, — такъ отъ него ты и будешь впередъ называться — кром того, жалую тебя графомъ де Шаржполь, на память о твоей храбрости въ сегодняшнемъ дл. На графскій титулъ и на владніе ты получишь грамоту по форм за моей подписью и за королевской печатью. Сворхъ того, я хочу, чтобъ ты принялъ въ свой родовой гербъ, на память о твоемъ подвиг и о словахъ твоихъ во-первыхъ, золотое поле, потому что ты показалъ золотое сердце, во-вторыхъ, чернаго скачущаго коня — въ память того, который былъ подъ тобой, въ третьихъ, зеленую голову — въ знакъ того лса, въ который ты бросился первымъ, и въ четвертыхъ, надъ шлемомъ серебряную шпагу остріемъ вверхъ — въ память той, которою ты махалъ въ бою и которая, видитъ Богъ! сверкала огнемъ на утреннемъ солнц. А девизъ своего рода ты самъ прокричалъ и можешь вырзать подъ щитомъ эти два слова, которыя лучше всякихъ длинныхъ рчей: бей! руби!

— Какъ было сказано, такъ и сдлано, прибавилъ Гуго, и вотъ какъ мой предокъ сталъ сиръ де Монтестрюкъ, графъ де Шаржполь. Съ тхъ поръ въ нашемъ род стало обычаемъ прибавлять имъ Поль къ тому, что дается при крещеньи. Первый Монтестрюкъ назывался Поль-Самуилъ, сынъ его — Поль-Улья, мой отецъ — Поль-Гедеонъ, а я зовусь Поль-Гуго и, если Богу будетъ угодно, передамъ это имя своему старшему сыну съ титуломъ графа де Шаржполь, который я считаю наравн съ самыми лучшими и самыми древними. Какъ ты думаешь, Коклико?

— Ей Богу! вскричалъ Коклико въ восторг, я скажу, что король Генрихъ IV былъ великій государь, а предокъ вашъ Поль-Самуилъ былъ славный капитанъ, хоть и пришелъ въ простой одежд крестьянина, и все, все, высоко и славно въ этой исторіи! А ты, другъ Кадуръ, что ты скажешь?

— Богъ великъ! отвчалъ Арабъ.

XII.
Дама съ голубымъ перомъ.

Разговаривая такимъ образомъ, трое товарищей прохали чуть не половину Франціи и нигд не встртили ничего особеннаго, хотя дороги въ то время были далеко не то, что теперь. Должно быть, видъ трехъ молодцовъ, крпкихъ и исправно вооруженныхъ, внушалъ особенное почтеніе всмъ ворамъ, какіе попадались на дорог, а щедрость при расплат располагала въ ихъ пользу всхъ хозяевъ въ гостинницахъ.

Перехавши Луару въ окрестностяхъ Блуа, они услышали въ ближнемъ лсу громкіе звуки рога и догадались, что благородное дворянство забавляется тутъ охотой.

— Чортъ возьми! вскричалъ Гуго, мн сильно хочется взглянуть, какъ понимаютъ они охоту въ этой сторон.

Погода бла ясная и веселая, мстность живописная и богатая, вблизи лниво протекала широкая Луара, вокругъ шли темные лса вплоть до самаго горизонта. Гуго, недолго думая, поскакалъ прямо къ густой дубрав, откуда слышался рогъ.

Черезъ нсколько минутъ лай собакъ привелъ его въ самую середину блестящаго общества, охота шла на оленя.

Свора была отличная, впереди неслись большія ищейки. Охотники были вс въ зеленыхъ суконныхъ казакинахъ, въ желтыхъ кожаныхъ штанахъ, спущенныхъ въ широкіе сапоги, за ними были дозжачіе со свжими собаками на смычкахъ. Человкъ двадцать господъ, разукрашенныхъ шнурками и лентами, въ шляпахъ съ перьями, разъзжали по зеленымъ аллеямъ. Впереди скакала на блой лошади, отливавшей чистымъ серебромъ, молоденькая дама. На срой шляп ея колыхалось голубое перо, по ше вились кольцами блокурые волосы съ золотымъ отливомъ. Голубой бархатный корсажъ плотно обтягивалъ ея легкій станъ. На ноги спускалась широкими складками длинная амазонка. Лицо было гордое, разгоряченная охотой рука то и дло разскала воздухъ хлыстикомъ.

— Э! э! сказалъ себ Гуго, окинувъ ее быстрымъ взглядомъ, какъ славно я надумалъ, свернувши въ эту сторону!

Рядомъ съ незнакомкой — и Гуго вовсе не удивился бы, еслибъ узналъ, что у ней течетъ въ жилахъ королевская кровь — красовался всадникъ важнаго вида и, гордо подпершись рукой, ухаживалъ за дамой, нашептывая ей любезности, на которыя она отвчала улыбкой. Эта улыбка освщала веселое личико, которому могла бы позавидовать любая богиня. Красота незнакомки была ослпительная, красота кавалера — какая-то надмнная. Ей, казалось, нтъ еще и двадцати лтъ, ему — не больше двадцати пяти. Какое-то необъяснимое чувство съ оттнкомъ ревности схватило Гуго за самое сердце.

Дама съ охотникомъ скрылись въ чащ густыхъ деревьевъ. Они его едва замтили.

Но ни изумленіе при вид прелестной незнакомки, ни бросаемые со всхъ сторонъ любопытные взгляды не отвлекали ни на одну минуту вниманія Гуго отъ всхъ подробностей охоты, и онъ не чувствовалъ ни малйшаго замшательства, какъ будто бы находился въ окрестностяхъ Тестеры, у своего друга, маркиза де Сент-Эллиса. Собаки бгали туда и сюда по широкой полян, искали по слду, обнюхивали траву, тянули воздухъ, возвращались опять назадъ, ясно было, что слдъ звря потерянъ. Гуго сошелъ съ коня середи охотниковъ, которые не ршались сознаться, что дали маху.

— Вы гоните по десятироговому оленю, господа! сказалъ Гуго смотрвшимъ на него дворянамъ,

Красивый жеребецъ, нетерпливо бившій копытомъ землю, расположилъ уже нкоторыхъ въ его пользу: такого коня не могло быть у перваго встрчнаго.

— Да, великолпный зврь, отвчали ему, мы ужь совсмъ было нагнали его, какъ вдругъ онъ пропалъ.

— Ну, господа, вы совсмъ не на настоящемъ слд: это вотъ — слдъ лани, а это — годовика… надо хорошенько поискать по лсу и поправить ошибку.

Онъ вошелъ въ чащу, а за нимъ охотникъ съ ищейкой на смычк и, поискавъ нсколько времени, онъ указалъ пальцемъ, на мху у корней дуба, совсмъ еще свжій слдъ.

— Вотъ онъ, слдъ, сказалъ онъ.

Въ туже минуту ищейка, обнюхавъ траву, натянула туго свору.

— Пускай собаку и маршъ за ней! крикнулъ Гуго и мигомъ вскочилъ на коня.

Десять минутъ спустя, совсмъ овладвъ слдомъ, Гуго выхватилъ рогъ у охотника и затрубилъ по зрячему.

— Э! да это, видно, охотникъ! сказалъ одинъ изъ дворянъ.

Вся охота прискакала и кинулась за звремъ, который уходилъ въ долину. Цлый часъ онъ не давался, вскочилъ-было въ воду, потомъ бросился назадъ въ лсъ. Гуго велъ охоту и затрубилъ, чтобы дать знать, что зврь уходитъ на логово, конь его леталъ птицей. Общество немного разсялось: добрая половина осталась назади, другіе потеряли опять слдъ.

Охота скакала въ это время по такой трущоб въ лсу, что легко было сломать себ шею. Красавца, недавно хавшаго возл дамы съ голубымъ перомъ, уже не было при ней. Гуго благословилъ судьбу. Онъ замтилъ, что незнакомка забралась въ глубокую рытвину между двумя крутыми откосами, густо поросшими кустарникомъ. Какъ ни горячо онъ гналъ оленя, но тутъ онъ кинулся вслдъ за дамой. Не усплъ проскакать и ста шаговъ, какъ увидлъ, что блая лошадь закусила удила. Отъ безумныхъ скачковъ даму такъ подбрасывало на сдл, что нельзя было терять ни минуты.

Гуго пришпорилъ коня и нагналъ ее, но, бросивъ взглядъ впередъ, увидлъ, что глубокая рытвина ведетъ прямо къ страшному крутому обрыву, зіявшему между каменьями. И шагомъ-то спуститься туда трудно и опасно: не всякій конь ршился бы на такой спускъ, а на взбсившейся лошади дама съ голубымъ перомъ летла на врную погибель, если только не удержать ее, во что бы то ни стало.

Вырвать ее отъ опасности было дло нелегкое. Дорога такъ подъ конецъ съузилась, что не было никакой возможности кинуться рядомъ и остановить бшеную лошадь за узду. Взобраться кверху, чтобъ обскакать, нечего было и думать: оба откоса были почти отвсные и заросли сплошнымъ кустарникомъ. Гуго измрилъ глазомъ разстояніе, остававшееся до обрыва и видя, что оно уменьшается со страшной быстротой, досталъ было пистолетъ изъ кубуръ. Но пуля могла попасть въ даму, а не въ лошадь: на полномъ скаку нельзя было ручаться за врность руки. Что длать? а терять нельзя было ни минуты.

Вдругъ свтлая мысль оснила Гуго. Онъ выхватилъ изъ ноженъ шпагу и, пригнувшись на шею коня, пустился во весъ опоръ, въ четыре скачка онъ догналъ блую лошадь и нагнувшись, изо всей силы хватилъ ее шпагой по задней ног, лошадь сразу упала на колна, но прежде чмъ она успла опять вскочить на ноги, Гуго соскочилъ съ коня, и держа шляпу въ одной рук, подалъ другую амазонк. Но та сама уже спрыгнула съ сдла, между тмъ какъ ея лошадь билась, въ предсмертныхъ судорогахъ, оставляя за собой кровавый слдъ.

Обрывъ былъ всего въ десяти шагахъ. Еще одна секунда — и дама погибла бы на врное.

Незнакомка, выпрямившись во весь ростъ, съ лицемъ оживленнымъ скорй гнвомъ, нежели волненьемъ отъ недавной опасности, окинула Гуго надменнымъ взглядомъ и сказала:

— Кажется, вы искалчили мн Пенелопу!

— Почти… отвчалъ Гуго. Кажется, въ самомъ дл, ей трудно будетъ оправиться.

— А кто васъ просилъ?

— Я самъ!

— Что? спросила она, нахмуривъ брови.

— Надо было выбирать. Васъ или ее. Взгляните сами… Еще одинъ скачокъ — и Пенелопа, которая не слишкомъ-то объ васъ, кажется, думала, увлекла бы васъ на дно пропасти. Она бы тоже убилась, но это вдь васъ не воскресило бы. Я подумалъ, что герцогиня все-таки будетъ получше лошади…

— А! герцогиня?… Вы первый разъ меня видите… почему-жь вы думаете?..

— Помилуйте, да могла ли судьба быть на столько дерзкой, чтобъ не прикрыть по крайней мр хоть герцогской короной такое чело, которое создано, очевидно, чтобъ носить внецъ королевы!

Дама успокоилась и, бросивъ взглядъ на обрывъ, на дн котораго виднлся настоящій хаосъ каменьевъ и деревьевъ, сказала:

— Можетъ быть, вы и правы.

— Я увренъ въ этомъ. Если-бъ вы убились, я остался бы безутшнымъ на вки.

— А какъ васъ зовутъ?.. надо же мн узнать имя любезнаго кавалера, которому я обязана жизнью.

— Поль-Гуго де Ментестрюкъ, графъ де Шаржполь.

— Имя — совсмъ неизвстное при двор.

— Современемъ оно станетъ извстнымъ.

Ихъ взоры встртились, одинъ — полный гордости, другой — твердой и веселой увренности.

— Длать нечего, продолжала дама, приходится сдаться и поблагодарить васъ за поданную помощь…

Въ это время общество охотниковъ подскакало къ нимъ съ большимъ шумомъ. Впереди всхъ несся красавецъ, хавшій въ начал охоты подл амазонки съ голубымъ перомъ. Она махнула имъ платкомъ и попросила всхъ отъхать назадъ, чтобъ дать ей мсто выбраться изъ узкой рытвины, куда занесла ее Пенелопа. Вс повиновались. Черезъ минуту она появилась на гладкой полян, а за ней — блая лошадь, страшно хромавшая. Вс окружили ее. Что это значитъ и что съ ней случилось? Почему ея не было у затравленнаго наконецъ оленя?

— Я былъ тамъ однимъ изъ первыхъ, сказалъ красивый молодой человкъ, и очень жаллъ, что васъ тамъ не видлъ.

— Не безпокойтесь… Просто — случай, отъ котораго избавилъ меня вотъ кто… Была минута, когда я могла вообразить себ, что я — въ лсу Броселіанды и самъ дон-Галаоръ явился собственной своей особой, чтобъ вывести меня изъ затрудненія.

И, перемнивъ тонъ, она представила Гуго красавцу:

— Графъ де Шаржполь, любезный кузенъ. Графъ Цезарь де Шиври.

Молодые люди холодно поклонились другъ другу, не сказавъ ни слова.

Незнакомка повернулась къ Гуго и, склоняя тонкій станъ свой, какъ настоящая королева, произнесла:

— Орфиза де Монлюсонъ, герцогиня д’Авраншъ, проситъ графа де Монтестрюка проводить ее въ ея замокъ.

Графъ де Шиври нахмурилъ брови, Гуго низко поклонился.

Почти въ ту же минуту на окруженной высокими деревьями полян, гд собралось все общество, а охотники трубили сборъ, появилась еще амазонка, на встрчу которой герцогиня д’Авраншъ поспшила съ внимательной предупредительностью. Съ перваго же взгляда Гуго узналъ принцессу Леонору Маміани. Она тоже его замтила и между тмъ какъ вс почтительно сторонились передъ ней, она направилась прямо къ нему и, наклоняясь къ сдлу, сказала:

— Помните, какъ я вамъ крикнула: до свиданья? съ тхъ поръ прошло не мало времени, но внутренній голосъ говорилъ мн, что я не ошиблась и что мы съ вами опять увидимся.

— Ваше пророчество я принялъ за приказаніе, отвчалъ любезно Гуго, касаясь губами обтянутой въ перчатку ручки принцессы.

— А! вотъ нашъ провинціалъ встртилъ и знакомыхъ! проворчалъ графъ де-Шиври.

Скоро все общество двинулось въ путь, принцесса и герцогиня впереди, подл Орфизы — графъ де-Шиври, подл Леоноры — графъ де-Монтестрюкъ.

Его взоръ переходилъ съ одной на другую: у одной глаза были зеленые, у другой — черные, у обихъ станъ былъ тонкій и гибкій, об были ослпительной красоты, но у Орфизы — было больше молодости, а у принцессы — больше величія. Между ними всякій бы задумался, а за Леонору говорило у Гуго уже то, что она первая смутила его мысли и разбудила мечты. Отчего же онъ былъ внимательнй къ граціозной герцогин, и при взгляд на графа де Шиври въ немъ шевелилось чувство ревности, котораго онъ вовсе не испытывалъ передъ маркизомъ де Сент-Эллисъ?

Въ эту минуту Гуго замтилъ. что красное перо, бывшее у него на шляп съ самаго отъзда изъ Тестеры, исчезло. Онъ потерялъ его, должно быть, на узкой дорог, по которой скакалъ сломя голову за герцогиней д’ Авраншъ.

Не была ли предвщеніемъ эта внезапная потеря подарка принцессы?

— Время и обстоятельства покажутъ, подумалъ онъ и пересталъ объ этомъ заботиться.

Коклико бродилъ долго по лсу и наконецъ нашелъ Гуго въ замк герцогини д’Авраншъ. Никогда онъ еще не видлъ такого великолпнаго дворца, такихъ обширныхъ службъ, широкихъ дворовъ, пылающихъ кухонныхъ очаговъ, столько праздной прислуги.

— Ахъ! графъ, говорилъ онъ, вся Тестера помстилась бы въ одной галлере здшняго дворца! Представьте себ…

Вдругъ Гуго прервалъ его:

— Скачи сейчась же въ Блуа, куда я ужь послалъ Кадура, сказавши, чтобъ онъ тамъ дожидался меня, попроси его отъ меня перерыть вс лавки въ город и прислать мн, что только найдетъ лучшаго изъ кружевъ, изъ платья, лентъ и перьевъ. Я одтъ какъ какой нибудь бродяга, а здсь вс похожи на принцевъ: это мн унизительно. Хоть загони лошадь, а привези мн все сегодня же вечеромъ, смотри только, не торгуйся и высыпай все изъ кошелька, если нужно. У тебя есть золото, не правда-ли?

— У меня кошелекъ, данный г. Агриппой…

— И прекрасно! Но вотъ что еще! чего добраго, ничего не найдешь порядочнаго въ Блуа: вдь это — провинція! Если такъ, то скажи Кадуру, чтобъ халъ тотчасъ же въ Парижъ. Онъ тамъ былъ какъ-то съ маркизомъ де Сент-Эллисъ. Пусть приготовитъ намъ тамъ квартиру и пришлетъ все, что нужно, чтобъ одться по мод.

— И все-таки не считая денегъ?

— Разумется!

— Значитъ, мы здсь у самого короля?

— Гораздо лучше, бдный мой Коклико! мы — у герцогини д’Авраншъ… у герцогини, которая больше похожа на богиню, чмъ на простую смертную!..

— A! такъ тутъ женщина! А я такой ужь болванъ, что и не догадался. Сейчасъ же скачу, графъ, не жаля лошади, прямо въ Блуа и вернусь такъ скоро, что самъ втеръ покраснетъ отъ зависти и злости.

Коклико вернулся въ самомъ дл вечеромъ съ огромнымъ выборомъ чудеснаго платья, надушевныхъ перчатокъ, самыхъ модныхъ плащей, шелковыхъ чулковъ и бантовъ изъ лентъ. Съ жалостной миной онъ встряхнулъ кошелекъ Агриппы, совсмъ отощавшій. Гуго бросилъ его черезъ всю комнату. Въ эту минуту онъ былъ готовъ продать всю Тестеру за одинъ нарядъ, который могъ бы привлечь взоры Орфизы. Цлый вечеръ онъ любовался ею и ухаживалъ за ней, всю ночь она грезилась ему во сн. Никогда не могъ онъ представить себ кого нибудь прекраснй ея. Ему казалось просто невозможнымъ, чтобъ она была простой смертною. Вся она была — грація и обаяніе, богиня, сходящая съ облаковъ. Каждый взглядъ на нее открывалъ новыя прелести, улыбка ея придавала умъ каждому ея слову. Онъ понималъ, что для нея можно совершить чудо.

— Ты замтилъ, какимъ очаровательнымъ тономъ она говоритъ? говорилъ онъ посл Кокдико, какія жемчужины виднются изъ-за ея улыбки? Никто не ходитъ какъ она, не садится, никто не танцуетъ какъ она! Она все длаетъ иначе, чмъ другія. Ея голосъ — просто музыка. Я сейчасъ смотрлъ на нее, какъ она проходила по террасс: божество, спустившееся съ Олимпа! Ужь не Діана-ли это, или сама Венера?

— Разумется, отвчалъ Коклико, но вы замчаете, графъ, столько необыкновенныхъ вещей, а замтили-ль вы, что здсь вдь не одна, а дв дамы?.. Объ которой же вы это говорите, позвольте узнать?..

— Какъ, разбойникъ, ты не понимаешь, что я говорю о герцогин д’Авраншъ?.. Разв можно говорить о комъ нибудь другомъ, рядомъ съ ней?..

— Но, графъ, и та дама, что мы видли въ замк Сен-Сави, тоже, право, стоитъ, чтобъ и на нее посмотрть!

— Согласенъ и даже долженъ сознаться, что когда она показалась въ зал, гд мы ожидали тогда маркиза де Сент-Эллиса, то ея величавая красота меня ослпила! Но теперь, какъ я могу сравнивать, у меня только и есть глаза, что для другой. Не кажется-ли герцогиня д’Авраншъ, блая какъ лилія и увнчанная блокурыми волосами, самою богиней Гебой?

Коклико не изъ-за чего было спорить и онъ призналъ, что герцогиня, какъ прелестное совмщеніе всхъ совершенствъ, должно быть, дйствительно сама богиня Геба. Но этотъ обрывокъ разговора возбудилъ въ ум Гуго цлый рядъ разсужденій о странной игр случая, отчего это онъ отдавалъ только свое удивленіе принцесс, первой по порядку между его видніями, а теперь готовъ сложить къ ногамъ герцогини и удивленіе, и любовь свою? Между тмъ, красотой он въ самомъ дл еще могли поспорить. Зачмъ же вторая, а не первая? Въ этомъ невольномъ, безотчетномъ предпочтеніи богини-блондинки богин-брюнетк, можетъ быть, и не столько ослпительной, онъ могъ видть только указаніе самой судьбы, распоряжавшейся его жизнью.

Въ самомъ пылу этихъ мечтаній и волненій, онъ вспомнилъ вдругъ о граф де Шиври. Ясно было, что онъ встрчаетъ соперника въ этомъ молодомъ красавц, который живетъ на такой близкой ног у герцогини д’Авраншъ. Правда, онъ ей родня, но самое родство это ужь было непріятно для Гуго. Ужь не помолвлены-ли они другъ съ другомъ? Это надо бы разъяснить хорошенько. Да и самое лицо этого де Шиври ему не нравилось, у него была какая-то дерзкая, нахальная и презрительная улыбка, которая такъ и напрашивалась на ссору.

Судя по всему, что говорилось вокругъ него, графъ де Шиври считался однимъ изъ самыхъ ловкихъ и самыхъ остроумныхъ кавалеровъ при двор. Онъ былъ знатнаго происхожденія и богатъ, хотя этому богатству и нанесены ужь были порядочные удары, о важности которыхъ онъ одинъ могъ впрочемъ судить и которые во всякомъ случа легко было поправить женитьбой. Увряли, что онъ въ силахъ добиться всего. Онъ смотрлъ вельможей, былъ изъисканъ и изумительно изященъ въ нарядахъ, руки у него были тонкія и блыя, станъ ловкій, движенія свободныя, цвтъ лица блдный съ тмъ неопредленнымъ оттнкомъ, по которому узнаютъ люди, испытавшіе сильныя страсти и всякія удовольствія, глаза смлые и блестящіе или глубокіе и томные, но съ такимъ выраженіемъ, которое никогда не смягчалось отъ взгляда, улыбка насмшливая, а въ голос, въ жест, въ позахъ, въ манер говорить или слушать — что-то особенно высокомрное, такъ что ему можно было удивляться, пожалуй, его даже можно было остерегаться, но искать его дружбы — никогда!

Т изъ дворянъ, которые были въ свт французскаго посольства въ Рим, находили въ немъ любопытное сходство съ знаменитымъ портретомъ Цезаря Борджіа, что въ галлере Воргезе, работы Рафаэля. Онъ такъ же точно носилъ голову, такъ же точно держался и даже звали его Цезаремъ.

— Я буду очень удивленъ, говорилъ себ Гуго, если не столкнусь когда-нибудь съ этимъ графомъ де Шиври.

Гуго узналъ — мы всегда узнаемъ, сами не зная какъ, что насъ особенно интересуетъ — что Орфизу де Монлюсонъ крестилъ самъ король Людовикъ XIV, очень уважавшій покойнаго герцога д’Авраншъ и теперь оказывавшій особенное покровительство его единственной дочери-сирот. Говорили даже, но это только такъ говорили, что король самъ позаботится выбрать ей и мужа. Орфиза была очень богата и притомъ такая красавица, что легко могла обойдтись въ этомъ дл и безъ чужихъ заботъ. Кром того увряли, что король, въ память постоянной врности и услугъ, оказанныхъ ему въ смутныя времена Фронды, хочетъ предоставить своей крестниц право принести въ приданое мужу титулъ герцога д’Авраншъ. Вслдствіе этого, цлая толпа вздыхателей вертлась безпрестанно предъ наслдницей знатнаго имени, но большая часть изъ нихъ давно уже отказалась отъ всякой надежды одержать верхъ надъ графомъ де Шиври.

Орфиз недавно исполнилось осьмнадцать лтъ, всего нсколько мсяцевъ назадъ, она вышла изъ монастыря и жила теперь подъ покровительствомъ почтенной тетки, вдовствующей маркизы д’Юрсель, пользовавшейся правомъ сидть на табурет при дворц.

Все это сильно смущало графа де Монтестрюка, у потораго только и было за душей, что плащъ да шпага, да полторы тысячи ливровъ доходу отъ Тестеры, а съ этимъ трудно было завоевать герцогскій титулъ и безчисленныя владнія Монлюсоновъ. Но гасконецъ готовъ быль на все изъ любви къ такой красавиц. Только огромное богатство было тутъ въ самомъ дл большимъ несчастьемъ.

Но разв изъ-за этого несчастья онъ долженъ отъ нея отказаться?

— О! этому-то не бывать! воскликнулъ онъ.

Волненье не давало ему спать, онъ ворочался въ постели съ боку на бокъ и вздыхалъ глубоко, вставалъ, ходилъ, открывалъ окно, смотрлъ на звзды и опять ложился. Бдному Коклико сильно хотлось спать, и онъ отъ всей души посылалъ къ чорту вс эти глупыя волненья. Вдругъ Гуго вспомнилъ слова Брискетты.

— Ахъ, бдная Брискетта! сказалъ онъ, какъ она врно отгадала, предсказывая мн вс эти мученья страсти! Это совсмъ не похоже на то, что я къ ней чувствовалъ… То просто сердце мое пробуждалось, даже скорй молодая кровь, чмъ сердце, и я бжалъ къ молодой двочк, какъ блка къ свжимъ орхамъ!

Теперь онъ любилъ истинно, и одна мысль, что Орфиза де Монлюсонъ можетъ принадлежать другому, а не ему, отзывалась дрожью въ его сердц. Лучше умереть тысячу разъ, чмъ видть подобное несчастье! Но какъ добраться до нея, какими путями, какими подвигами? Какъ бороться съ графомъ де Шиври, за котораго было все — и состояніе, и родство, и положеніе въ обществ и связи?

Такъ мечталъ и разсуждалъ онъ по цлымъ днямъ. Вдругъ ему пришелъ на память прощальный разсказъ матери о Золотомъ Рун и какъ она толковала ему эту легенду. Онъ вздрогнулъ и задумался.

— Да, сказалъ онъ наконецъ, вотъ оно — мое Золотое Руно! Оно блеснуло мн и такъ высоко, какъ будто на самомъ неб. Ея волоса такого именно цвта, какъ это Руно, и глаза блестятъ точно также! Цлую жизнь я буду стремиться къ ней и, быть можетъ, никогда не достигну… но какой-то тайный голосъ говоритъ мн, что никогда ужь мое сердце не оторвется отъ нея!

Если что-то говорило графу де Монтестрюку, что онъ встртитъ на своемъ пути графа де Шиври, то и этотъ тоже сразу почувствовалъ, что въ Гуго онъ встртилъ такого соперника, которымъ пренебрегать не слдуетъ.

Не своимъ свтскимъ положеніемъ былъ онъ страшенъ, но молодостью, привлекательной наружностью, какой-то лихой смлостью: что-то необъяснимое показывало въ немъ, что подъ этой юношеской оболочкой есть сердце, мужество, твердая воля.

Цезарь самъ не понималъ, отчего онъ такъ заботится объ этомъ пришельц: такой чести онъ до сихъ поръ никому еще не оказывалъ. Что же это за предпочтеніе такое въ пользу графа де Монтестрюка? Отчего и почему, съ самой первой встрчи на охот, онъ съ каждымъ днемъ больше и больше объ немъ думаетъ? Сердясь на самого себя, графъ де Шиври захотлъ узнать на этотъ счетъ мнніе одного дворянина, жившаго при немъ и служившаго ему повреннымъ, отъ котораго ничего не скрываютъ.

Родословная кавалера де Лудеака была очень темна. Онъ уврялъ, что семья его родомъ изъ Перигора, гд у него множество замковъ и нсколько помстьевъ, но все это были одн росказни, а насколько въ нихъ правды — никто сказать не могъ. Люди догадливые увряли напротивъ, что все его родовое наслдство заключается только въ безстыдств, хитрости и дерзости. Однимъ словомъ, его больше боялись, чмъ уважали.

Лудеакъ не скрылъ отъ графа де Шиври, что, по его мннію, не слдуетъ считать Гуго де Монтестрюка за ничтожнаго противника.

— Но мн говорили, вскричалъ де Шиври, что эти Монтестрюки — голые бдняки и у нашего нтъ ровно ничего за душой!

— Этотъ значитъ только — аппетитъ у него будетъ посильнй! отвчалъ Лудеакъ. Притомъ же онъ гасконецъ, т. е. изъ такой породы, которая не боится ничего, не отступаетъ ни передъ чмъ, разчитываетъ только на свою смлость и на случай, чтобъ добиться всего, и наполнила бы весь міръ искателями приключеній, еслибъ ихъ и безъ того не было довольно повсюду.

— Ни состоянія, ни семьи, ни протекціи, ни даже почти и имени!

— Да это-то именно и даетъ ему силу!

— Какъ, то, что у него ничего нтъ?

— Да! женщины причудливы! Сколько встрчалось такихъ, которыя рады были разъигрывать роль благодтельныхъ фей въ пользу красавчиковъ, вознаграждая ихъ за всякія несправедливости судьбы… Все, чего нтъ у этого Монтестрюка, помогаетъ ему, все идетъ ему въ счетъ… А твоя кузина, герцогиня д’Авраншъ, нрава прихотливаго и, если не ошибаюсь, очень охотно занялась бы разными приключеніями въ род рыцарскихъ романовъ, въ которыхъ бываютъ всегда замшаны принцессы… Разв ты не замтилъ, какъ взглянула на него, когда приглашала къ себ въ замокъ, и какъ улыбнулась, услышавъ, что сказала ему принцесса Маміани?

— Да, да!

— И это не заставило тебя задуматься? У него есть еще огромное преимущество, у этого проклятаго Монтестрюка, хоть отъ его шляпы и платья такъ и несетъ провинціей, а шпага у него такая, какихъ никто не носитъ со временъ покойнаго короля Лудовика XIII!

— Преимущество, говоришь ты?

— А то, какъ онъ познакомился съ твоей кузиной, ты ни во что не считаешь? Онъ гонится за взбсившеюся лошадью, ловкимъ ударомъ шпагой по ног останавливаетъ ее, лошадь падаетъ всего въ десяти шагахъ отъ страшной пропасти, герцогиня спасена имъ отъ врной смерти… разв все это ничего не значитъ? Вдь вотъ онъ — герой съ перваго же шагу! И она вдь вспомнила же, говоря о своемъ спасител, про дон-Галкора, одного изъ рыцарей Круглаго Стола, если не ошибаюсь!

— Это была просто насмшка!

— Э, мой другъ! у женщинъ бываетъ часто прехитрый способъ сказать правду подъ видомъ насмшки! Воображеніе герцогини затронуто…. Берегись, Шиври, берегись!

— Поберегусь, Лудеакъ, будь покоенъ, и не дальше какъ завтра же пощупаю, что это за человкъ!

Въ то самое время, когда Шиври и Лудеакъ толковали объ Гуго, ему самому приходили въ голову престранныя мысли. Съ самаго утра онъ забрался въ паркъ и цлый часъ бродилъ по немъ. Не обязанъ ли онъ честью объявить Орфиз де Монлюсонъ, что любитъ ее безумно? Если онъ такъ откровенно поступилъ, когда шло дло о какой-нибудь Брискетт, то не такъ-ли же точно долженъ поступить и теперь, передъ герцогиней? Весь вопросъ былъ только въ томъ, чтобы найдти случай къ этому признанію, а это было дло нелегкое, такъ какъ Орфизу окружала цлая толпа съ утра до вечера. Гуго впрочемъ утшился, подумавъ, что если случай и не представится, то онъ самъ его вызоветъ.

Въ тотъ-же самый день встртился случай, самъ по-себ неважный, но его довольно было опытному глазу, чтобъ сразу замтить искру, отъ которой долженъ былъ вспыхнуть со временемъ цлый пожаръ.

Общество гуляло по саду, герцогиня де Авраншъ играла розой и уронила ее на песокъ. Гуго живо ее поднялъ, поднесъ къ губамъ и возвратилъ герцогин. Цезарь покраснлъ.

— Э! да вы могли бы замтить, что я ужь наклонялся поднять эту розу, чтобъ отдать ее кузин!

— И вы тоже могли бы замтить, что я поднялъ ее прежде, чмъ вы къ ней прикоснулись.

— Графъ де Монтестрюкъ!

— Графъ де Шиври!

Они ужь смотрли другъ на друга, какъ два молодыхъ сокола.

— Э, господа! вскричала принцесса Маміани, отъ которой ничто не ускользнуло, что это съ вами? Орфиза уронила розу, я тоже могу уронить платокъ или бантъ. Графъ де Монтестрюкъ былъ проворный сегодня, завтра будетъ проворнй графъ де Шиври, и каждый въ свою очередь получитъ право на нашу благодарность. Не такъ-ли, Орфиза?

— Разумется!

— Хорошо! сказалъ Цезарь дрожащимъ голосомъ и, наклонясь къ уху Лудеака, измнившагося въ лиц, прошепталъ:

— Кажется, дло добромъ не кончится.

— Гм! не спшите, отвчалъ Лудеакъ: Монтестрюкъ не изъ такихъ, что опускаютъ скоро глаза. Притомъ же, я осматривалъ ногу у Пенелопы: онъ чуть не отрубилъ ее съ одного удара. Ну, да и ударъ же! Бдная нога едва держится на сухой жил!

Онъ отвелъ графа де Шиври въ сторону и, покручивая усы, продолжалъ:

— Или и очень ошибаюсь, или твое дло станетъ скоро и моимъ. Замтилъ ты, съ какой поспшностью принцесса Маміани вмшаласъ въ разговоръ? Она ужь что-то очень скоро является на помощь этому гасконцу, котораго видла тамъ гд-то далеко…. Если на его бду она станетъ смотрть на него слишкомъ снисходительными глазами, то графъ де Шаржполь узнаетъ, что значитъ имть дло съ Лудеакомъ.

— Сказать теб правду, возразилъ Цезарь, радуясь случаю дать почувствовать другу такую же ревность, какая и его самого грызла за сердце, мн давно кажется, что эту снисходительность, которая такъ справедливо теб не нравится, съ перваго же дня выказали глаза прекрасной принцессы, предмета твоего нжнаго вниманія. Я повторю теб то же, что ты самъ мн сказалъ недавно. Берегись мой другъ, берегись!

XIII.
Поцлуй въ темнот.

Между тмъ Гуго хотлъ сдержать данное себ слово, а стычка съ графомъ де Шиври еще боле побуждала его сдержать это общаніе, во что бы то ни стало. А разъ ршившись, зачмъ же откладывать? Къ несчастью, весь день проходилъ въ удовольствіяхъ и ни разу не удалось ему встртить Орфизу де Монлюсонъ съ глазу на глазъ.

— Ну, сказалъ онъ себ, наедин или при всхъ, а до завтрашняго солнечнаго восхода она узнаетъ мои мысли.

Посл этого ршенія онъ впалъ въ какое-то особенное расположеніе духа. Воспитанный вдали отъ городскаго шума, на деревенской свобод, онъ сохранилъ привычку къ мечтательности и къ уединенію, хоть этого и трудно ожидать отъ человка, готоваго броситься на самыя опасныя приключенія. Подъ вечеръ, когда все общество разсыпалось по саду, онъ ушелъ въ отдаленный уголъ замка, гд среди окруженнаго высокими стнами двора возвышалась часовня, втеръ шелестлъ листьями росшихъ вокругъ нея деревьевъ.

Двери были отворены, онъ вышелъ.

Въ часовн никого не было. Нсколько свчей горло свтлыми звздочками, шумъ его шаговъ глухо отдавался подъ сводами. Большія росписныя окна на хорахъ блестли яркимъ свтомъ и обливали золотомъ, пурпуромъ и лазурью толстые столбы и паперть. Въ лучахъ виднлись бломраморныя колно-преклоненныя фигуры на гробницахъ. Торжественное молчаніе царствовало въ храм. Гуго слъ въ темномъ углу.

Онъ чувствовалъ, какое важное дло предстоитъ ему. Насталь-ли въ самомъ дл часъ наложить эту цпь на свое сердце? Одна-ли истина руководитъ имъ? Вполн-ли искренная любовь, въ которой онъ намренъ признаться?

Онъ спрашивалъ себя, какъ будто бы сама мать его была тутъ съ нимъ, онъ испытывалъ и совсть свою, и сердце. Въ совсти онъ нашелъ твердую, непоколебимую ршимость вести дло до конца, а въ сердц — сіяющій въ лучахъ образъ Орфизы де-Монлюсонъ.

Поднявъ глаза, онъ увидлъ на окн въ золотомъ сіяніи лучезарную фигуру, напоминавшую какимъ-то смутнымъ сходствомъ ту, кто наполнялъ собой вс его мысли. Въ яркихъ лучахъ заходящаго солнца она простирала къ нему руки.

Онъ всталъ и, не сводя глазъ съ образа, вскричалъ въ порыв восторга:

— Да! я отдаю теб любовь мою и клянусь посвятить теб всю жизнь!

Когда онъ вышелъ изъ часовни, былъ уже вечеръ. Свтъ въ окн погасъ, въ сумеркахъ виднлись одни смутныя очертанія ангеловъ и святыхъ. Гуго пошелъ подъ мрачными арками, тянувшимися вокругъ двора и вступилъ въ темную галлерею, которая вела въ замокъ.

Онъ шелъ медленно въ темнот, какъ вдругъ замтилъ двигавшуюся вблизи неясную фигуру, внезапно появившуюся будто сквозь стну. Въ ушахъ его смутно отдавался шелестъ шелковаго платья, онъ остановился, шелестъ приближался и вдругъ горячее дыханье обдало лицо его и губъ его коснулся жгучій поцлуй. У него захватило духъ, онъ протянулъ руки, но призракъ уже исчезъ и только въ конц галлереи отворилась дверь изъ освщенной комнаты и въ ней отразился на одно мгновеніе силуэтъ женщины. Дверь тотчасъ же затворилась и густой мракъ снова окружилъ его.

Гуго бросился впередъ, но руки его наткнулись на шероховатую каменную стну. Долго онъ ощупывалъ ее, ни малйшаго признака двери не попалось ему подъ руки. Наконецъ онъ ощупалъ пуговку и подавилъ ее. Передъ нимъ открылась большая пустая комната, полуосвщенная четырьмя узкими и глубокими окнами.

Преслдовать дальше было бы безполезно. Гуго еще чувствовалъ на губахъ слды горячаго поцлуя и спрашивалъ себя, не видніе-ли это было, но ему отвчало сильно бьющееся сердце. Кто же былъ этотъ мимолетный призракъ? Зачмъ онъ появился? Зачмъ исчезъ? Гд найти эту женщину и какъ узнать ее?

Когда волненье его немного утихло и сердце успокоилась, Гуго пошелъ отъискивать все общество. Слуга указалъ ему на большое строенье, назначенное для игры въ мячъ и въ кольцо.

Когда онъ вошелъ, вс обитатели замка были въ сбор. Зала была ярко освщена и огни отражались на бархат и атлас платьевъ. Лошади въ щегольской сбру нетерпливо ржали на арен и кольца были уже развшаны на тонкихъ прутьяхъ по столбамъ.

Ослпленный внезапнымъ переходомъ изъ темной галлереи въ ярко освщенную залу, Гуго увидлъ однакожь съ перваго взгляда герцогиню де-Авраншъ и рядомъ съ ней принцессу Маміани.

— Да идите-жь скорй, крикнула ему принцесса своимъ музыкальнымъ голосомъ, васъ только и ждали!

— Ужь не заблудились-ли вы, преслдуя какую-нибудь злую фею? спросила его Орфиза, обмахиваясъ кокетливо веромъ.

Гуго посмотрлъ ей прямо въ глаза. Она не моргнула и щеки ея были такія же розовыя, лобъ и шея такіе же снжноблые, вся фигура сіяла той же двственной чистотою, какъ и всегда.

— Нтъ! нтъ! ея лицо не знаетъ лжи! это не она, но кто же? сказалъ себ Монтестрюкъ.

Принцесса улыбалась кавалеру де-Лудеаку и ощипывала лепестки розъ въ своемъ букет.

Графъ де-Шиври подошелъ къ Гуго, между тмъ какъ оканчивались приготовленія къ игр въ кольцо.

— А что, знаютъ эту игру въ вашей сторон? спросилъ онъ.

— Нтъ, но мн кажется, что это очень не трудно.

— Хотите попробовать?

— Очень радъ.

Гуго веллъ принести Овсяную-Соломенку, и десятокъ всадниковъ собрались на конц галлереи и бросились снимать кольцо другъ за другомъ.

Каждый разъ, какъ кольцо попадало на копье, герцогиня д’Авраншъ громко апплодировала.

— Я хочу, господа, дать отъ себя призъ первому изъ васъ, кто положитъ къ моимъ ногамъ десять колецъ.

— Чортъ возьми! сказалъ себ Гуго, вполн уже овладвшій собой, вотъ и желаемый случай… лучшаго никогда не встртится.

И онъ поскакалъ во весь опоръ и сталъ нанизывать на тонкое копье одно кольцо за другимъ.

Черезъ четверть часа десять колецъ было взято.

— Вотъ видите, сказалъ онъ графу де Шиври, у котораго на копь было всего восемь колецъ, дло-то въ самомъ дл не очень трудное.

И, соскочивъ съ коня, онъ пошелъ прямо къ герцогин, преклонилъ колно и положилъ у ногъ ея свои десять колецъ.

Маркиза д’Юрсель, очень высоко цнившая ловкость, поздравила Гуго съ побдой и сказала:

— Мн кажется, графъ, что самъ его величество король, ловкости котораго я не разъ имла счастье удивляться въ каруселяхъ, не сдлалъ бы лучше вашего. Вотъ вы теперь склонились передъ моей племянницей, какъ нкогда склонялись рыцари передъ дамой сердца, когда подходили получать награду за свои подвиги.

— А какой же награды вы желаете отъ меня, графъ? спросила Орфиза кокетливо.

— Права посвятить вамъ, герцогиня, мою жизнь, мою кровь и мою любовь.

Голосъ, жестъ, выраженіе, взглядъ придавали этимъ словамъ такую цну, которая спасала ихъ отъ свойственной обыкновеннымъ любезностямъ приторности, ошибиться было невозможно. Орфиза де Монлюсонъ покраснла, принцесса поблднла, кругомъ послышался легкій шопотъ.

— Что это, шутка, графъ? вскричалъ де Шиври съ гнвомъ. Вставши и не отвчая ему, а обращаясь снова къ герцогин почтительно и съ гордостью, Монтестрюкъ продолжалъ:

— Я изъ такого рода, который привыкъ говорить прямо и открыто, что думаетъ, и потому-то я считалъ своимъ долгомъ сказать вамъ, что сейчасъ высказалъ, герцогиня. Позволю себ только прибавить, что любовь эта родилась во мн въ ту минуту, какъ я васъ увидлъ.

— Значитъ, дня два или три тому назадъ? спросилъ Шиври.

— Да, точно, два или три дня, герцогиня, какъ говоритъ графъ де Шиври, вашъ кузенъ, но она останется неизмнной до моего послдняго вздоха.

Потомъ, обратясь къ своему сопернику и не теряя хладнокровія, онъ продолжалъ:

— Не ужели вы находите, что нужно много времени, чтобы любовъ родилась отъ удивленія, какое внушаетъ герцогиня д’Авраншъ, и неужели вы считаете, графъ, что жизни человческой слишкомъ много, чтобъ доказать ей эту любовь?

Графъ де Шиври начиналъ терять терпнье, но все еще сдерживая себя, вскричалъ, обращаясь къ окружавшему обществу:

— Что вы скажете, господа, объ этихъ словахъ? неправда-ли, такъ и видно, что графъ де Монтестрюкъ пріхалъ издалека?

На этотъ разъ Гуго перемнилъ тонъ и, возвысивъ голось, отвчалъ, бросая огненные взгляды:

— Эти слова, графъ, вполн достойны хорошаго дворянина и дворянинъ этотъ, откуда бы онъ не пріхалъ, готовъ предложить бой, пшкомъ или на кон, съ кинжаломъ или со шпагой, каждому, кто бы ни сталъ ему поперегъ дороги.

Де Шиври сдлалъ шагъ впередъ, Орфиза де Монлюсонъ остановила его жестомъ и сказала:

— Я дала слово графу де Шаржполь и сдержу его.

Она окинула взглядомъ все общество и спросила съ кокетствомъ и вмст съ достоинствомъ:

— Вы требуете себ, графъ, права посвятить мн вашу жизнь и доказать мн вашу любовь преданностью?

— Да, герцогиня, и если мн не удастся, цной самыхъ постоянныхъ, самыхъ упорныхъ усилій, назвать васъ графиней де Монтестрюкъ, женой моей, то я отдамъ за это всю свою кровь до послдней капли.

Пока онъ говорилъ, принцесса дрожащей рукой рвала цвты своего букета и бросала по полу. Де Шиври поблднлъ страшно. Его удивляло, какъ это человкъ, позволившій себ при немъ такую дерзость, еще стоитъ на ногахъ, онъ совсмъ ужь готовъ былъ разразиться гнвомъ, но кавалеръ де Лудеакъ пробрался къ нему сзади и прошепталъ ему на ухо:

— Если не уступишь, берегись: она совсмъ готова на полный разрывъ.

Эти слова произвели въ ум графа де Шиври внезапный переворотъ, онъ вдругъ измнилъ позу и тонъ и воскликнулъ весело:

— Кажется, вы говорили сейчасъ, любезный графъ, о кинжал и шпаг? э! Боже милостивый, что вы это?… Эти страсти давно ужь вышли изъ моды! Неужели тамъ у васъ, въ Арманьяк, этого не знаютъ? Но, увряю васъ честью, никто уже при двор не выходитъ теперь на дуэль, какъ случалось прежде. Каждый вкъ иметъ свои обычаи и мн кажется, что наши права не хуже прежнихъ… Вмсто того, чтобъ ломать копья или рубить другъ друга скирами и подвергать царицу турнира непріятности отдавать свою руку калк, теперь сражаются умомъ, хорошими манерами и предупредительностью. Теперь ужь не хватаются за оружіе при каждомъ случа — это прилично только людямъ грубымъ, а люди со вкусомъ доказываютъ свою любовь вжливостью, деликатными поступками, благородной внимательностью, уваженіемъ, постоянствомъ. И настаетъ день, когда тронутая наконецъ дама внчаетъ любовь того, кто умлъ ей понравиться… Не такъ-ли, милая кузина?

Орфиза де Монлюсонъ слушала эту рчь съ удивленъемъ и съ удовольствіемъ. Она знала графа де Шиври, и знала, что онъ не слишкомъ-то уступчивъ. Была минута, что она боялась, по сорвавшемуся у него жесту, что вотъ-вотъ послдуетъ вызовъ и разговоръ совсмъ оборвется. Она хорошо знала, какъ онъ страшенъ со шпагой въ рук и, сама не сознаваясь себ, можетъ быть даже, и совсмъ не зная того, боялась за жизнь графа де Монтестрюка. Когда де Шиври обратился прямо къ ней, она весело наклонила голову и отвчала:

— Согласна-ли я съ вашимъ мнніемъ, любезный кузенъ? совершенно!… И чтобъ доказать это на дл, такъ какъ вы оба, господа, — вы, графъ де Шиври, ужъ цлый годъ, а вы, графъ де Монтестрюкъ, всего только двое сутокъ, — длаете мн честь вашимъ вниманіемъ, то я даю вамъ обоимъ три года сроку: мн теперь осьмнадцать лтъ, а когда исполнится двадцать одинъ, вы оба возвратитесь сюда и если сочтете себя въ прав просить руки моей — а я цню себя очень высоко — ну, господа, тогда посмотримъ!

Если бъ у ногъ графа де Шиври разразился ударъ молніи, то едва-ли и онъ произвелъ бы на него такое ужасное дйствіе, какъ эти слова герцогини. Высказанныя при маркиз де Юрсель, которая пользовалась почти правами опекунши, такъ какъ одна представляла всю родню, да еще при двадцати свидтеляхъ, — они получали цну настоящаго обязательства. Кром того, графъ хорошо зналъ упорный характеръ своей кузины. Онъ думалъ, что какъ только онъ повернулъ разговоръ на шуточный тонъ, то герцогиня, благосклонно принимавшая до сихъ поръ его поклоненія, воспользуется тотчасъ же случаемъ, чтобъ окончательно обратить и дло въ шутку, и графъ де Монтестрюкъ такъ и останется ни причемъ. Но нтъ! По какой-то странной фантазіи, герцогиня обращала въ серьезное дло такой эпизодъ, который, по его понятіямъ, былъ просто мимолетнымъ капризомъ! И какой же горькою и глубокою ненавистью наполнялось теперь его сердце къ тому, кто былъ причиной такого оскорбленія!

— Вы согласны? вдругъ спросила Орфиза, взглянувъ на Гуго.

— Согласенъ, отвчалъ Гуго серьезно.

Вс взоры обратились на графа де Шиври. Онъ позеленлъ, какъ мертвецъ. Онъ хорошо понималъ, какой страшный ударъ ему наносится: отсрочка на три года, ему, который не дальше какъ наканун еще былъ такъ увренъ въ успх, и для когоже? для едва знакомой личности! Но если съ перваго же дня ему встрчаются такія препятствія, то что же будетъ черезъ мсяцъ, черезъ годъ? Стиснутыми пальцами онъ сжималъ эфесъ шпаги, кусая себ губы. Самое молчаніе его служило уже знакомъ, какъ важна настоящая минута. Вс окружающіе сдерживали дыханье.

— Вы заставляете меня ждать, кажется? сказала Орфиза звонкимъ голосомъ.

Де Шиври вздрогнулъ. Надо было ршиться, и ршиться немедленно. Мрачный взоръ его встртилъ взглядъ Лудеака, краснорчивый взглядъ просьбы и предостереженія. Блдная улыбка скользнула у него на губахъ и, почтительно поклонившись, онъ выговорилъ наконецъ съ усиліемъ:

— Я тоже согласенъ, герцогиня.

Вздохъ облегченія вырвался изъ груди Орфизы, а маркиза де Юрсель, питавшаяся всегда одними рыцарскими романами, высказала свое одобреніе графу де Шиври.

— Самъ Амадисъ Гальскій не поступилъ бы лучше, сказала она Цезарю, который ее не слушалъ, а смотрлъ, какъ кузина уходила изъ залы подъ руку съ его соперникомъ.

Оставшись вдвоемъ съ Лудеакомъ, вн себ отъ бшенства, съ пной на губахъ, совсмъ зеленый, графъ де-Шиври топнулъ ногой и разразился наконецъ гнвомъ:

— Слышалъ? крикнулъ онъ. И какъ гордо она это сказала! можно было подумать, право, что вовсе не обо мн идетъ тутъ дло… Понимаешь ли ты, скажи мн? Я, я самъ попалъ въ западню, какъ школьникъ, я осмянъ, позорно осмянъ… и кмъ-же?.. ничтожнымъ проходимцемъ изъ Гасконьи!

— Не говорилъ я теб, что онъ опаснй, чмъ ты предполагаешь? сказалъ Лудеакъ.

— Да вдь и ты виноватъ тоже!.. Не шепни ты мн на ухо, не взгляни на меня, я бы прижалъ его къ стн… и сегодня же вечеромъ онъ былъ бы убитъ!..

— Что кто-нибудь изъ васъ былъ бы убитъ, я въ этомъ увренъ. Но только еще вопросъ, кто именно, онъ или ты?

— О! отвчалъ Цезарь, пожимая плечами.

— Не выходи изъ себя! До меня дошелъ слухъ объ одной исторіи, случившейся какъ-то въ Арманьяк, и я начинаю думать, что графъ де-Монтестрюкъ въ, состояніи помряться силами съ самыми искусными бойцами… Впрочемъ, ты можешь самъ справиться, и если меня обманули, то всегда можешь поднять снова дло. Онъ не изъ такихъ, что отступаютъ, поврь мн!

Лудеакъ взялъ графа де-Шиври подъ руку и сказалъ ему вкрадчивымъ голосомъ:

— Мой другъ, не поддавайся совтамъ гнва: онъ рдко даетъ хорошіе. У тебя много прекрасныхъ качествъ, которыя могутъ повести тебя далеко, но ты ихъ портишь своей живостью, которую надо предоставить мелкот. У тебя умъ тонкій, изворотливый, ты схватываешь быстро, ршаешь тоже. Теб смло можно поручить всякое щекотливое дло, гд требуется разомъ и ловкость, и твердость, я тебя видлъ на дл. Ты знаешь, куда надо мтить и бьешь врно, только иногда ты слишкомъ горячишься. Ты честолюбивъ, другъ Цезарь, и ты разсуждалъ правильно, что рука такой наслдницы, какъ Орфиза де-Монлюсонъ, которая принесла бы теб въ приданое огромныя имнья и герцогскую корону, откроетъ теб вс поприща… Это очень умно, но не ставь же, ради Бога, вс свои шансы на одну карту… Хорошо ли будетъ, если ты получишь въ тло вершка три желза, которое уложитъ тебя въ постель мсяцевъ на пять, на шесть, а то и совсмъ отправитъ на тотъ свтъ разсуждать о непостоянств и непрочности всего въ этомъ мір? Учись прибгать къ открытой сил, чтобы отдлаться отъ врага, только тогда, когда истощились уже вс средства, какія можетъ доставить теб хитрость… Подвергай себя опасности только въ крайнемъ случа, но за то ужь и дйствуй тогда ршительно и бросайся на противника, какъ тигръ на добычу.

— А съ ненавистью какъ же быть? вдь я никого никогда такъ ненавидлъ, какъ ненавижу этого Монтестрюка, который охотися по моему слду и, въ минуту вызова, можетъ похвастаться, что я отступилъ передъ нимъ: вдь онъ вызвалъ меня, Лудеакъ, а я отступилъ!

— Э! съ этой-то самой минуты я и получилъ о теб лучшее мнніе, Цезарь! Я вовсе не забылъ о твоей ненависти, и именно для того, чтобы получше услужить ей, я и говорю-то съ тобою такъ… У меня на сердц тоже ненависть не хуже твоей… Я ничего не пропустилъ изъ всей сцены, въ которой рядомъ съ тобой и съ нимъ, и другіе тоже играли роль… Твое дло я сдлалъ и своимъ, прійдетъ когда нибудь часъ, но подожди, Шиври, подожди… и не забывай никогда, что царь итакскій, самый лукавый изъ смертныхъ, всегда побждалъ Аякса, самаго храбраго изъ нихъ!

— Ну, такъ и быть! возразилъ Цезарь, поднимая омраченное злобой чело, я забуду на время, что Александръ разрубилъ мечомъ Гордіевъ узелъ, и оставлю свою шпагу ножнахъ, но такъ же врно, какъ-то, что меня зовутъ графъ де Шиври, я убью графа де-Монтестрюка или онъ убьетъ меня.

XIV.
Маски и лица.

Трудно было бы отгадать, что заставило герцогиню д’Авраншъ принять ршеніе, столь сильно оскорбившее гордаго графа де Шиври. Можетъ быть, она и сама хорошо не знала настоящей причины. Разумется, тутъ важную роль играла фантазія, которая всегда была и будетъ свойственна всмъ вообще женщинамъ. Орфиз было всего осьмнадцать лтъ, цлый дворъ окружалъ ее, но въ этомъ поступк, породившемъ соперничество двухъ пылкихъ молодыхъ людей, проскакивало желаніе показать свою власть. Самолюбію ея льстило двойное поклоненіе, столь явно высказанное, но, быть можетъ еще, вникнувъ поглубже въ сердце блестящей и гордой герцогини, можно бы было открыть въ немъ волненіе, симпатію, какое-то неопредленное чувство, въ которомъ играла роль и неожиданность, побуждавшая ее склоняться на сторону графа де Монтестрюка. Онъ съумлъ удивить ее, тогда какъ Цезарь де Шиври имлъ неосторожность показать свою увренность въ успх. Она была оскорблена этой увренностью, сама того не сознавая, и принятое ею ршеніе, ободряя одного, служило вмст съ тмъ и наказаніемъ другому.

А что можетъ выйти изъ этого — Орфиза и не думала. Ей довольно было и того, что въ послднюю, ршительную минуту развязка будетъ все-таки зависть отъ нея одной.

Пока обстоятельства должны были ршить, на которую сторону склонится окончательно предпочтеніе Орфизы, время весело проходило въ замк между играми въ мячъ и въ кольцо, между охотой и прогулками. Коклико говорилъ, что это настоящая обтованная земля, онъ видимо толстлъ и уврялъ, что пиры, празднества и кавалькады — единственныя приключенія, которыхъ позволительно искать порядочному человку.

Когда шелъ дождь, общество занималось фехтованьемъ. Была даже особая зала, гд собирались и дамы и усердно апплодировали побдителямъ.

Графъ де Шиври, слдуя совтамъ Лудеака, ожидалъ именно случая убдиться самому, насколько Гуго де Монтестрюкъ пріобрлъ искусства и силы у себя въ Арманьяк. Съ того памятнаго вечера, когда Цезарь вынужденъ былъ подчиниться желанію кузины, онъ постоянно выказывалъ своему ненавистному сопернику вжливость и любезность, даже заискивалъ въ немъ. У Гуго была душа добрая и доврчивая и онъ легко давался въ обманъ, не смотря на прежнія предостереженія опытнаго философа Агриппы, подновляемыя и теперь время отъ времени словами Коклико. Почти можно было подумать, что между обоими графами начинается дружба.

Разъ какъ-то въ дождливый день, графъ де Шиври вошелъ въ фехтовальную залу въ ту самую минуту, какъ начинался бой между самыми искусными бойцами. Онъ увидлъ герцогиню д’Авраншъ и, подойдя прямо къ Гуго, спросилъ его:

— А что, васъ это не соблазняетъ? Я, признаться, радъ бы размять немного руки… такая сырость на двор… при томъ же мн бы хотлось узнать, какъ фехтуютъ въ Лангдок… И чортъ возьми? мн кажется, что въ васъ я встрчу сильнаго противника!

— О! отвчалъ Гуго, я научился только кое-какъ отбиваться…

— Гм! подумалъ Лудеакъ, какая скромность!.. скверный знакъ для Цезаря!

Принцесса Маміани подошла къ нимъ съ улыбкой и сказала:

— Теперь моя очередь увнчать побдителя… Вотъ эта роза, которую я только что сорвала и поднесла къ своимъ губамъ, будетъ ему наградой.

И, проходя мимо Гуго, она тихо прибавила:

— Вспомните Сен-Сави!

Черезъ минуту Гуго и Цезарь стояли другъ противъ друга съ отточенными шпагами.

Цезарю предстояло отстаивать свою славу, Гуго долженъ былъ еще завоевать свою. Орфиза де Монлюсонъ смотрла на обоихъ. Цезарь началъ съ притворной легкостью, прикрывавшей тонкое искусство, Гуго — прямо и отчетливо. Оба выказали всю свою гибкость и ловкость. Лудеакъ слдилъ внимательно, не теряя изъ виду и принцессу Леонору, которая волновалась гораздо больше, чмъ бы слдовало при простой невинной забав. Она продолжала поглаживать розу, Орфиза играла веромъ. Среди зрителей слышался одобрительный шопотъ.

Ничто еще пока не обнаруживало, кто изъ двухъ бойцовъ сильне. Точно бился Ожье-датчанинъ противъ Гвидо-Дикаго. Желзо встрчалось съ желзомъ. Однакожь опытный глазъ могъ бы замтить, что у гасконца больше разнообразія въ ударахъ и твердоcти въ рук, но это были почти неуловимые оттнки.

Дло шло безъ всякаго результата. Наконецъ графъ де Шиври, сдлавъ нсколько новыхъ усилій и видя, что ему никакъ не удается поймать противника и что послдній напротивъ иногда ставитъ его самого въ затрудненіе силою своей защиты и неожиданностью своихъ нападеній, ршилъ, что графъ де Монтестрюкъ стоитъ его и что серьезный бой между ними остался бы нершительнымъ. Зрители принялись громко апплодировать, когда онъ отступалъ и, склоняя передъ Гуго шпагу, прежде чмъ тотъ попалъ въ него, сказалъ:

— Партія совершенно ровна и потому продолжать бой безполезно.

Орфиза улыбнулась, ея глаза взглянули еще ласковй на молодого человка, который такъ бойко остановилъ тогда Пенелопу, когда она понесла, а теперь устоялъ съ честью противъ одного изъ лучшихъ бойцовъ при двор.

Маркиза д’Юрсель принялась тоже апплодировать и сказала:

— Совершенно какъ двое рыцарей Круглаго Стола! и сама прекрасная Изельда не знала бы, кому вручить пальму.

— А я такъ знаю, прошептала принцесса и, подойдя къ Гуго, сказала ему:

— Вы заслужили розу и я сберегу ее для васъ.

Между тмъ Лудеакъ, не пропустившій ни одного движенья Гуго, подошелъ къ нему и сказалъ:

— На вашемъ мст, графъ, я бы просто боялся.

— Боялись бы? чего-же?

— Да того, что столько преимуществъ и успховъ, при вашей молодости, непремнно возстановятъ противъ васъ множество враговъ.

— Милостивый государь, отвчалъ Гуго гордо, одинъ императоръ, знавшій толкъ въ дл, говорилъ Господу Богу, спаси меня отъ друзей, а отъ враговъ я и самъ сберегу себя… Такъ точно и я скажу и сдлаю.

Между тмъ графъ де Шиври подалъ руку Орфиз де Монлюсонъ, уходившей изъ залы. Принявъ эту руку, какъ будто бы онъ и въ самомъ дл заслужилъ такую милость побдой, она осыпала его комплиментами, не безъ оттнка впрочемъ ироніи.

— Вашъ поступокъ, прибавила она, тмъ прекраснй и тмъ достойнй, что вы имли, кажется, дло съ Рено де Монтобаномъ.

Цезарь почувствовалъ жало, но не моргнувъ отвчалъ:

— А по этому случаю, знаете-ли, прекрасная кузина, я могъ бы напомнить вамъ знаменитое двустишіе, вырзанное за стекл въ Шамбор королевской рукой:

Jouvent femme varie,

Bien fol qui s’у fie…

— Мн-то этотъ поэтическій упрекъ! Чмъ-же я его заслужила?

— Какъ, чмъ заслужили! Я думалъ, я мечталъ по крайней мр, что вы почтили меня вашей дружбой, и ревность кое-кого изъ нашего общества давала мн право надяться, что эта дружба истинная…

— Согласна…

— И вотъ, съ перваго-же шага, вы ставите на ряду со мной… когоже? незнакомца, занесеннаго галопомъ коня своего въ лсъ, гд вы охотились!

— Признайтесь по крайней мр, что этотъ галопъ мн очень. былъ полезенъ!… Не случись того господина, о которомъ вы говорите, очень можетъ быть, что вы не трудились бы теперь обращаться ко мн ни съ упреками, ни съ комплиментами. Ужь не по поводу-ли высказаннаго мною ршенія между вами и графомъ де Монтестрюкъ, вы говорите мн это?

— Разумется.

— Но вы должны бы обожать этого графа, который далъ вамъ случай высказаться о вашей страсти публично!

— Что это, насмшка, Орфиза?

— Немножко, сознаюсь, но вотъ еще, напримръ: вы бы, можетъ быть, обязаны были-мн благодарностью за доставленный мною вамъ прекрасный случай выказать ваше превосходство во всемъ. Неужели же вы, считающійся справедливо однимъ изъ первыхъ придворныхъ, сомнваетесь въ успх?… Ахъ! кузенъ, такая скромность и въ такомъ человк, какъ вы, просто удивляетъ меня!

— Какъ! въ самомъ дл одна только мысль дать мн случай одолть соперника внушила вамъ это прекрасное ршеніе?

— Разв это не самая простая и самая натуральная мысль?

— Теперь, когда вы сами это говорите, я ужь не сомнваюсь, но самому мн было бы довольно трудно уврить себя въ этомъ. И такъ, я принужденъ жить съ графомъ де Монтестрюкъ, несмотря на странность его объясненія въ любви къ вамъ, на сердечно вжливой ног?

— О! но вдь онъ такъ издалека пріхалъ, какъ вы остроумно замтили!… прервала Орфиза.

— И даже, продолжалъ де Шиври, крутя усы, вы потребуете, быть можетъ, чтобы за этой вжливостью появилось искреннее желаніе оказать ему услугу при случа?

— Такъ и слдуетъ порядочному человку… да впрочемъ, не это-ли самое вы ужь и теперь длаете?

— Не нужно-ли еще, чтобы я, въ благодарность за вашу столъ лестную для меня любезность, дошелъ до прямой и открытой дружбы?

— Я хотла именно просить васъ объ этомъ.

— Разв одно ваше желанье не есть уже законъ для того, кто васъ любитъ? Съ этой минуты, графъ де Шаржпноль не будетъ имть друга преданне меня, клянусь вамъ.

Орфиза и Цезарь поговорили еще тмъ же шутливымъ тономъ, онъ — стараясь поддлаться подъ любимый тонъ кузины, она — радуясь, что можетъ поздравить его съ такимъ веселымъ расположеніемъ духа. Проводивъ ее во внутреннія комнаты, онъ сошелъ въ садъ, гд замтилъ кавалера Лудеака. Никогда еще, быть можетъ, онъ не чувствовалъ такой бшеной злобы. Онъ былъ оскорбленъ въ своемъ честолюбіи столько же, какъ и въ своемъ тщеславіи.

— Ахъ! вскричалъ онъ, герцогиня можетъ похвастать, что подвергла мое терпнье чертовски — тяжелому испытанію! но я выдержалъ себя, какъ будто желая испытать, насколько послушны у меня нервы.— Ахъ! ты былъ ужасно правъ! Цлый часъ она безжалостно насмхалась надо мной со своимъ Монтестрюкомъ! и съ какимъ вкрадчивымъ видомъ, съ какой улыбкой! Она все устроила, только чтобъ угодить мн, и я долженъ бы благодарить ее съ первой же минуты, говорила она… Самъ дьяволъ принесъ сюда этого гасконца и бросилъ его на мою дорогу!… Но онъ еще не такъ далеко ушелъ, какъ думаетъ!… Она хочетъ, чтобъ я сталъ его другомъ… я… его другомъ!

Онъ сильно ударилъ ногой по земл.

— А страннй всего то, продолжалъ онъ, бросая мрачный взглядъ на Лудеака, что я вдь общалъ — я послушался твоихъ совтовъ!…

— И отлично сдлалъ!… Вспомни знаменитый стихъ на этотъ случай:

j’embrasje mon rival, mais c’ ot pons l’tvuffer!

Это Расинъ написалъ, кажется, и въ твоемъ случа поэтъ оказался еще и глубокимъ политикомъ. Стань неразлучнымъ другомъ его и, право, будетъ очень удивительно, если теб не удастся, подъ видомъ услуги ему, затянуть его въ какое-нибудь скверное дло, изъ котораго онъ ужь никакъ не выпутается…. Его смерть будетъ тогда просто случаемъ, который вс должны будутъ приписать или его собственной неловкости, или роковой судьб… Но чтобъ добиться такого славнаго результата, не надо скупиться на ласковую внимательность, на милую предупредительность, на прекрасныя фразы. Если бы теб удалось привязать его къ себ узами живйшей благодарности, ты сталъ бы его господиномъ…. А насколько я изучилъ графа де Монтестрюка, онъ именно способенъ быть благодарнымъ.

Ршившись такъ именно дйствовать, Цезарь приступилъ къ длу тотчась же. Въ нсколько часовъ его обращеніе совершенно измнилось и отъ непріязненноcти перешло къ симпатіи. Онъ сталъ ловко-предупредителенъ, постояно стремясь овладть довріемъ соперника, вложилъ весь свой умъ и всю свою игривость въ ежедневныя сношенія, обусловливаемыя житьемъ въ одномъ дом и общими удовольствіями. Гуго, незнавшій вовсе игры въ мячъ, встртилъ въ немъ опытнаго и снисходительнаго учителя, который радовался его успхамъ.

— Еще два урока, сказалъ Цезарь какъ то разъ Орфиз, и ученикъ одолетъ учителя.

Если Гуго забывалъ взять свой кошелекъ, Цезарь открывалъ ему свой и не допускалъ его обращаться къ кому-нибудь другому. Разъ какъ то вечеромъ былъ назначенъ маскарадъ и портной не прислалъ графу Гуго чего то изъ платья, а безъ этого ему нельзя было появиться рядомъ съ герцогиней, Гуго нашелъ что было нужно въ своей комнат при записк отъ графа де Шиври съ извиненіями, что не можетъ предложить ему чего-нибудь получше. И когда Гуго сталъ-было благодарить его, Цезарь остановилъ его и сказалъ:

— Вы обидли бъ меня, еслибъ удивились моему поступку. Разв потому, что мы съ вами соперники, мы должны быть непремнно и врагами? И что же доказываетъ это само соперничество, длающее насъ обоихъ рабами однихъ и тхъ же прекрасныхъ глазъ, какъ не то, что у насъ обоихъ хорошій вкусъ? Что касается до меня, то, увряю васъ честью, что съ тхъ поръ какъ я васъ узналъ, я отъ души готовъ стать вашимъ Пиладомъ, если только вы захотите быть моимъ Орестомъ. Чортъ съ ними, съ этой смшной ненавистью и дикой ревностью! Это такъ и пахнетъ мщанствомъ и только могло бы придать намъ еще видъ варваровъ, что и вамъ, вроятно, такъ-же противно, какъ и мн. Станемъ же лучше подражать рыцарямъ, которые длились оружіемъ и конями, когда надо было скакать вмст на битву. Дайте руку и обращайтесь ко мн во всемъ. Все что есть у меня, принадлежитъ вамъ и вы огорчили бы меня, если-бъ забыли это.

За этими словами пошли объятія, и Гуго былъ тронутъ: онъ еще не привыкъ къ языку придворныхъ и счелъ себя обязаннымъ честью отвчать ему отъ всего сердца на эти притворныя увренія въ дружб.

Коклико высказалъ ему по этому поводу свое удивленье.

— Какъ странно идетъ все на свт! сказалъ онъ. Я бы готовъ головой поручиться, что вы терпть не можете одинъ другаго, а вотъ вы напротивъ обожаете другъ друга,

— Какъ же я могу не любить графа де Шиври, который такъ любезенъ со мной?

— А отчего же онъ сначала внушалъ вамъ совсмъ другое чувство?

— Да, признаюсь, во мн было что-то похожее на ненависть къ нему, потомъ я долженъ былъ сдаться на доказательства дружбы, которыя онъ безпрерывно давалъ мн. Знаешь ли ты, что онъ отдалъ въ мое распоряженіе свой кошелекъ, свой гардеробъ, кредитъ, все, даже свои связи и свое вліяніе въ обществ, почти еще не зная меня, черезъ какихъ-нибудь дв недли посл нашей первой встрчи?

— Вотъ оттого-то именно, графъ, я и сомнваюсь! Слишкомъ много меду, слишкомъ много! Я ужь такой болванъ, что никакъ не могу не вспомнить о силкахъ, что разставляютъ на птичекъ… Он, бдныя, ищутъ зерна, а находятъ смерть!

— Э! я еще пока здоровъ! сказалъ Гуго.

Дня два спустя, Цезарь отвелъ въ сторону Лудеака.

— Мсто мн не нравится, сказалъ онъ: я всегда думалъ, что Парижъ именно такой уголъ міра, гд всего врнй можно встртить средство отдлаться отъ лишняго человка, вотъ по этому-то мы скоро и удемъ отсюда.

— Одни?

— Э, нтъ! герцогиня д’Авраншъ намъ первая подаетъ сигналъ къ отъзду. У меня есть друзья при двор и одинъ изъ нихъ — врнй, впрочемъ, одна — говорила королю, по моей просьб, что крестница его величества ужь слишкомъ зажилась у себя въ замк, она-то и подсказала ему мысль вызвать ее отсюда.

— Графъ де Монтестрюкъ, разумется, захочетъ тоже за ней хать.

— Тутъ-то именно я его и караулю. Во первыхъ, я выиграю ужь то, что разстрою эту общую жизнь, въ которой онъ пользуется тми же преимуществами, какъ и я.

— Не говоря уже о томъ, что Парижъ — классическое мсто для всякихъ случаевъ. Вотъ еще недавно вытащили изъ Сны тло дворянина, брошенное туда грабителями… а у Трагуарскаго Креста подняли другаго, убитаго при выход изъ игорнаго дома.

— Какъ это однако странно! сказалъ Цезарь, обмахиваясь перьями шляпы.

— И письмо, которое должно разрушить очарованіе нашего острова Калипсо?…

— Прійдетъ на дняхъ, какъ мн пишутъ, и притомъ написано въ такихъ выраженіяхъ, что нечего будетъ долго раздумывать.

— Бдный Монтестрюкъ!… Провинціалъ въ Париж будетъ точно волченокъ въ долин… Я буду непремнно, Цезарь, при конц охоты!

Вскор въ самомъ дл пришло письмо, извщавшее герцогиню д’Авраншъ, что ее требуютъ ко двору.

— Желаніе его величества васъ видть близъ себя такъ лестно, сказала маркиза д’Юрсель, что вамъ необходимо поспшить отъздозмъ.

— Я такъ и намрена сдлать, отвчала Орфиза, но вы согласитесь, тетушка, что не могу же я не пожалть о нашей прекрасной сторон, гд намъ было такъ хорошо, гд у насъ было столько друзей, гд насъ окружало столько удовольствій. Я знаю, что покидаю здсь, но еще не знаю, что меня тамъ ожидаетъ…

— Но разв вы не надятесь встртиться при двор съ тми самыми лицами, которыя составляли ваше общество здсь? — Графъ де Монтестрюкъ, правда, тамъ еще не былъ, но онъ изъ такого рода, что ему не трудно будетъ найдти случай представиться.

— Да разв меня тамъ не будетъ? воскликнулъ графъ де Шиври, я требую себ во всякомъ случа чести представлять повсюду графа де Шаржполя.

— Я знаю, сказала Орфиза, что вы не уступите никому въ вжливости, и въ любезности.

— Вы меня просто околдовали, прекрасная кузина: великодушіе — теперь моя слабость… Я хочу доказать вамъ, что бы ни случилось, что во мн течетъ кровь, которая всегда будетъ достойна васъ.

Орфиза наградила его за послушаніе и за мадригалъ такой улыбкой, какой онъ не видлъ со дня охоты на которой чуть не убилась Пенелопа.

Близкій отъздъ привелъ Гуго въ отчаяніе: ему предстояло разстаться съ этими мстами, гд онъ каждый день видлъ Орфизу, гд ихъ соединяли одни и т же удовольствія, гд онъ дышалъ однимъ съ нею воздухомъ, гд онъ могъ отгадывать всегда ея мысли. Сколько условій будетъ разлучать ихъ въ Париж и какъ рдко будетъ онъ съ ней видться!…

Наканун отъзда Орфизы въ Блуа и оттуда въ Парижъ, Гуго, проведя съ ней послдній вечеръ, грустно бродилъ подъ ея окнами, надясь увидть еще хоть тнь ея на стекл. Его била лихорадка. Безумная мысль пришла ему въ голову и овладла имъ съ такой силой, что черезъ минуту онъ ужь мрялъ разстояніе до балкона, на которымъ показывался изрдка легкій силуэтъ Орфизы: онъ желалъ чего-нибудь отъ нея, какой-нибудь вещи, которой касалась рука ея и которая могла бы напоминать ее повсюду.

Перенесенный на другое мсто огонь показывалъ, что герцогиня перешла во внутреннія комнаты. Не прошло и пяти минутъ, какъ онъ уже былъ на балкон, не зная самъ, какимъ путемъ онъ туда взобрался, но съ твердой ршимостью не сходить внизъ, пока не найдетъ свое сокровище. Окно было полуотворено, онъ толкнулъ его рукой и вошелъ въ маленькую комнату, которая отдлялась одной только полуприподнятой портьерой отъ той, куда ушла Орфиза. Его мгновенно охватилъ тотъ самый запахъ, очарованіе котораго онъ ужь не разъ испытывалъ: то было какъ бы ея собственное дыханіе.

Повсюду были разбросаны ея вещи: бывшее на ней въ этотъ день платье изъ блестящей матеріи, облекавшее ея легкій станъ, тонкое кружево, покрывавшее ея плечи отъ вечерней сырости, венгерскія перчатки, еще сохранявшія форму ея милыхъ ручекъ, маленькіе атласные башмачки, обтягивавшіе ея дтскія ножки, веръ, которымъ она играла такъ граціозно, какъ истинная кастильянка, все говорило ему объ ней. Гуго стоялъ въ восхищеніи, упиваясь ароматомъ всхъ этихъ вещей, но среди этого восторга начинало закрадываться въ него безпокойство: что, если вдругъ Орфиза выйдетъ въ эту комнату, что подумаетъ она, увидвъ его здсь, какъ и чмъ онъ объяснитъ ей свое присутствіе? Можно-ли надяться, что ему удастся уйдти такъ же неслышно, какъ онъ вошелъ? Онъ и не подозрвалъ, что Орфиза уже слдила за всми его движеньями.

Какъ ни легко онъ взошелъ на балконъ, но въ ночной тишин все было такъ безмолвно, что какъ только Гуго ступилъ ногой на полъ, она стала прислушиваться, скоро ей показалось, что окно открывается невидимой рукой, легкій трескъ паркета предупредилъ ее, что кто-то ходитъ до сосдней комнат. Она была слишкокъ храбра, чтобъ звать кого-нибудь на помощь: дочь одной изъ героинь Фронды, она, какъ и мать, не знала вовсе страха. Она подумала, не Шиври-ли это, извстный своей наглой смлостью, и ужь схватила кинжалъ, готовая твердой рукой поразить его за такую дерзость, молча, приподнявъ портьеру, она посмотрла.

Она задрожала, узнавъ Гуго де-Монтестрюка. Какъ! онъ, въ ея комнатахъ, въ такой часъ! что ему нужно? Удерживая дыханье и спрятавшись за толстую портьеру, изъ-за которой могла все видть, тогда какъ ея самой было невидно, она слдила за каждымъ его шагомъ. Первое чувство ея было — гнвъ и огорченіе: Гуго падалъ въ ея мнній и сердце ея сжимаюсь отъ сожалнья, второе чувство было — удивленіе и нжное умиленіе.

Посл минутной нершимости, Гуго подошелъ осторожно къ креслу, на которомъ вислъ внокъ изъ розъ, бывшій сегодня на корсаж у Орфизы. Оглянувшись на вс стороны, онъ оторвалъ въ волненьи одинъ цвтокъ, страстно поцловалъ его и спряталъ у себя на груди. Онъ ужь хотлъ уходить и повсилъ осторожно внокъ на спинку кресла, когда вниманіе его обратилось на что то, чего Орфиза не могла разсмотрть изъ-за своей портьеры. Гуго нагнулся и нжно снялъ съ благо атласнаго корсажа какую-то ниточку золотого цвта: то былъ длинный волосъ Орфизы. Она улыбнулась, увидвши, съ какимъ восхищеньемъ онъ разсматриваетъ свою находку, какъ будто она дороже для него всякаго жемчужнаго ожерелья, и тихонько выпустила кинжалъ изъ рукъ. Къ чему ей нужно было оружіе противъ такого почтительнаго обожанія?

Долго Гуго разсматривалъ при огн стоявшей на столик свчи тонкіе изгибы этого блокураго волоса, онъ то вытягивалъ его, то обвивалъ золотымъ кольцомъ на пальц. Вдругъ онъ досталъ спрятанную на груди розу и, обмотавъ вокругъ стебелька найденный волосъ, завязалъ оба конца и спряталъ опять на груди, какъ воръ, схватившій какую-нибудь драгоцнность.

Онъ уходилъ тихо и уже дошелъ-было до окна, какъ вдругъ тяжелыя складки портьеры раскрылись и передъ нимъ появилась Орфиза. Онъ отступилъ шагъ назадъ, вскрикнувъ отъ ужаса.

Окутанная блымъ кисейнымъ пеньуаромъ, съ распущенными волосами, съ обнаженными по-локоть руками въ длинныхъ широкихъ рукавахъ, въ полусвт, оставлявшемъ въ тни ея неясную фигуру, — она казалась призракомъ. Она сама не понимала, отчего вдругъ ршилась показаться, и какое-то новое, неиспытанное еще ощущеніе удивляло ее, но, притворяясь раздраженною, она спросила Гуго:

— По какому это случаю, графъ, вы вошли сюда въ такой часъ?… Неужели вы обыкновенно такъ поступаете и неужели вы думаете, что такой поступокъ — честный способъ отблагодарить за мое гостепріимство и за мою прямую, открытую признательность вамъ?…

Гуго хотлъ отвчать, она его прервала:

— Какимъ путемъ вы попали въ мои комнаты? какъ? зачмъ?

— Я былъ тамъ внизу, подъ вашими окнами… увидлъ свтъ… сердце мое забилось, мной овладло безуміе… у шпалеры ростетъ дерево… я взлзъ… меня все тянулъ свтъ, по немъ проходила ваша тнь…. я прыгнулъ съ дерева на балконъ…

— Но вы могли упасть въ такой темнот!… убиться насмерть!…

— Вы вотъ объ этомъ думаете, герцогиня, а я не подумалъ!…

— Но, еще разъ, зачмъ? съ какой цлью?

— Самъ не знаю… Не сердитесь, ради Бога! я вамъ все, все скажу — я искалъ чего-нибудь изъ вашихъ вещей, что вы носили. Я хотлъ сдлать изъ этого талисманъ себ. Мн попалась подъ руку роза — она была тутъ вотъ, въ этомъ внк… я взялъ ее.

— Но если ужь вамъ такъ сильно хотлось этого цвтка, зачмъ же вы прямо у меня не попросили его?

— Какъ, попросить у васъ! А какое имлъ я право на такую огромную милость? Нтъ, нтъ, я бы ни за что не посмлъ! но вы узжаете и я не знаю, когда опять васъ увижу! моя голова помутилась. Я не хотлъ всего лишиться отъ васъ…. Ахъ! герцогиня, я такъ люблю васъ!

Этотъ крикъ, вырвавшійся изъ глубины души его, заставилъ ее вздрогнуть.

— Такъ вы въ самомъ дл меня любите? спросила она глухимъ голосомъ, и вы не въ шутку сказали мн тогда, что хотите посвятить мн свою жизнь?

— Въ шутку! но во мн говорило все, что только есть самаго лучшаго, самого искренняго!… Эта любовь овладла всмъ существомъ моимъ съ перваго же взгляда, который я осмлился поднять на васъ, каждый день, проведенный у васъ на глазахъ, длалъ эту любовь сильне и глубже… Я живу только вами и хотлъ бы жить только для васъ… Неужели вы не поняли, не догадались, не почувствовали, что меня одушевляетъ не мимолетное безуміе, не капризъ молодаго сердца, но чувство неизмнное, необъятное, невдомое? Но вдь самая смлость моего поступка служитъ вамъ доказательствомъ моей искренности. Моя надежда, моя мечта — это вы. Мечта такая высокая, что даже теперь, когда вы мн позволили стремиться къ этому блаженству, я не знаю, какимъ чудомъ могу его достигнуть? Я вижу васъ между звздами… Но мысль, что самъ Богъ привелъ меня на вашъ путь, укрпляетъ меня и поддерживаетъ… Ахъ! если-бъ довольно было храбрости, преданности, всевозможныхъ жертвъ, безпредльной любви, безграничнаго уваженія, ежеминутнаго обожанія, — я, можетъ быть, заслужилъ бы васъ и вся жизнь моя ушла бы на любовь къ вамъ!… Взгляните на меня, герцогиня, и скажите сами, разв я говорю неправду?

Эта пламенная рчь, столь непохожая на придворные мадригалы будуарныхъ поэтовъ, какіе привыкла слышать до сихъ поръ герцогиня де Авраншъ, увлекла ее, какъ порывъ бури.

— Я врю вамъ, графъ, отвчала она съ живостью, я ужь и тогда врила вашей искренности, когда сказала вамъ, что буду ждать три года. Но у меня сердце гордое и однихъ словъ мн мало! И между тмъ, мн кажется, что еслибъ я любила, какъ вы любите, ни передъ чмъ бы я не оставалась, ничего бы не пожалла, чтобы добиться успха, — ни усилій, ни терпнія, ни самыхъ тяжелыхъ испытаній. Какія бы ни стояли передо мной преграды, ничто бы меня не удержало. Я пошла бы къ своей цли, какъ идутъ на приступъ крпости, сквозь дымъ и пламя, презирая смерть. Я гд-то читала девизъ человка, питавшаго честолюбіе и готоваго пожертвовать ему послдней каплею своей крови: Per fas et nefas! Я переведу этотъ крикъ гордости и отваги слдующими словами, которыя я ставлю себ закономъ: Во что бы то ни стало! Если вашу душу, какъ вы говорите, наполняетъ любовь, заставившая васъ преклонить передо мной колна, то вы будете помнить эти слова, не будете оглядываться назадъ, а будете смотрть впередъ!

Онъ готовъ былъ кинуться къ ея ногамъ, но она его удержала и продолжала:

— Вы у меня взяли, кажется, розу? отдайте мн ее назадъ.

Гуго досталъ розу и подалъ ей.

— Я не хочу, чтобы отсюда уносили что-нибудь безъ моего согласія, сказала она, но я не хочу также дать поводъ думать, что я придаю слишкомъ большую важность простому цвту…. Каковъ онъ есть, я вамъ отдаю его.

Гуго бросился цловать ея руку, но она высвободила ее и, подойдя къ столу, взяла съ него книгу, поискала въ ней и, проведя ногтемъ черту на поляхъ раскрытой страницы, сказала:

— Можете прочесть, графъ, и да сохранитъ васъ Богъ!

Орфиза вышла изъ комнаты блдная, со сверкающимъ взоромъ, между тмъ какъ Гуго схватилъ книгу и раскрылъ на замченномъ мст. Съ первыхъ же строкъ онъ узналъ Сида, а на поляхъ отмченной ногтемъ страницы глаза его встртили знаменитый стихъ:

Sors vainqueur d’ un combas dont Chimne est lepria.

— Орфиза! вскричалъ онъ.

Но его руки встртили колебавшіяся еще складки портьеры за вышедшею герцогиней. Гуго не осмлился переступить за легкую преграду, отдлявшую его отъ его идола. Но не нашелъ ли онъ въ этой комнат больше, нежели смлъ надяться, больше чмъ цвтокъ, больше чмъ даже ея волосъ? Опьяненный любовью, обезумвшій отъ счастья, съ цлымъ небомъ въ сердц, Гуго бросился къ балкону и въ одинъ мигъ спустился внизъ, готовый вскрикнуть, какъ нкогда Родригъ:

Paraisfez, Novarrois, Maures et Castillans.

XV.
Игра любви и случая.

Недаромъ боялся Монтестрюкъ минуты отъзда: посл деревенской жизни, которая сближала его все боле и боле съ Орфизой де Монлюсонъ, наступала жизнь въ Париж, которая должна была постепенно удалить его отъ нея. Кром того, разные совты и вліянія, которые были совсмъ незамтны въ тни деревьевъ замка Мельеръ, наврное завладютъ герцогиней, тотчасъ же по прізд ея въ Парижъ. И въ самомъ дл, Гуго скоро увидлъ разницу между городскимъ отелемъ и деревенскимъ замкомъ.

Съ появленіемъ герцогини среди разсянной парижской жизни при двор, домъ ея хотя и остался открытымъ для Гуго, но онъ могъ видться съ ней лишь мимоходомъ и не иначе, какъ въ большомъ обществ. Для любви его, посл жаркаго и свтлаго лта, наставала холодная и мрачная зима.

И странная же была Орфиза де-Монлюсинъ! Молодая, прекрасная, единственная дочь и наслдница знатнаго имени и огромнаго состоянія, она была предметомъ такой постоянной и предупредительной лести, такого почтительнаго обожанія, видла у ногъ своихъ столько благородныхъ поклонниковъ, что не могла не считать себя очень важною особой и не полагать, что ей все позволительно. Кром того, ее пріучили видть, что малйшая милость, какую угодно было рукамъ ея бросить кому-нибудь мимоходомъ, принималась съ самой восторженной благодарностью. Противъ ея капризовъ никто не смлъ возстать, желаніемъ ея никто не смлъ противиться. Благодаря этому, она была-то величественна и горда, какъ королева, но причудлива, какъ избалованный ребенокъ.

Посл сцены наканун ея отъзда въ Парижъ, оставшись съ глазу на глазъ со своими мыслями, она сильно покраснла, вспомнивъ прощанье съ Гуго, вспомнивъ, какъ у нея, подъ вліяніемъ поздняго часа и вянія молодости, вырвалось почти признаніе, потому что разв не признаніемъ былъ отмченный ногтемъ стихъ изъ Конелева Сида?

Какъ! она, Орфиза де-Монлюсонъ, герцогиня де-Авраншъ, покорена какимъ-то дворянчикомъ изъ изъ Гасконьи! Она, которой поклонялась вельможи, бывшіе украшеніемъ двора, въ одно мгновенье связала себя съ мальчикомъ, у котораго только и было за душой, что плащъ да шпага! гордость ея возмущалась и, сердясь на самое себя, она давала себ слово наказывать дерзкаго, осмлившагося нарушить покой ея. Но если онъ и выйдетъ побдителемъ изъ указанной ею борьбы, — онъ самъ еще не знаетъ, какими усиліями, какими жертвами принется ему заплатить за свою побду.

Съ первыхъ же дней, Орфиза доказала Гуго, какая перемна произошла въ ея планахъ. Она приняла его, какъ перваго встрчнаго, почти какъ незнакомаго.

Затерянный въ толп постителей, спшившихъ поклониться всеобщему идолу, Гуго почти каждый разъ встрчалъ и графа де-Шиври въ отел Авраншъ, но, продолжалъ осыпать его всякими любезностями, тмъ не мене графъ Цезарь, носившійся въ вихр увеселеній и интригъ, относился къ нему, какъ вельможа къ мелкому дворянину. Но у Гуго было другое на ум и онъ не обращалъ вниманія на такія мелочи.

Взобравшись на третій этажъ невзрачной гостинницы, гд Кадуръ нанялъ ему квартиру, онъ предавался угрюмымъ размышленіямъ и печальнымъ заботамъ, которыя легко могли бы отразиться и на его расположеніи духа, еслибъ у него не было хорошаго запаса молодости и веселости, котораго ничто не могло одолть.

Орфиза, казалось, совсмъ забыла разговоръ съ нимъ наканун отъзда изъ Мельера, и какъ будто бы мало было одного ужь этого разочарованія, причины котораго онъ никакъ понять не могъ, — еще и жалкая мина Коклико, состоявшаго у него въ должности казначея, окончательно представляла ему все на свт въ самомъ мрачномъ вид.

Каждый разъ, какъ Гуго спрашивалъ у него денегъ для какой-нибудь изъ тхъ издержекъ, которыя у молодыхъ людей всегда бываюгъ самыми необходимыми, бдный малый встряхивалъ кошелекъ какъ-то особенно и нагонялъ на Гуго самьгя грустныя размышленія, изъ туго-набитаго, какимъ этотъ кошелекъ былъ еще недавно, онъ длался легкимъ и жидкимъ, а у Гуго было всегда множество предлоговъ опускать въ него руку, такъ что очень скоро онъ и совсмъ долженъ былъ истощиться.

— Графъ, сказалъ ему какъ-то утромъ Коклико, наши дла дольше не могутъ идти такимъ образомъ: мы стягиваемъ себ пояса отъ голода, а вы все расширяете свои карманы, я сберегаю какой-нибудь экю въ три ливра, а вы берете напротивъ луидоръ въ двадцать четыре франка. Мое казначейство теряетъ голову…

— Вотъ поэтому-то и надо ршиться на важную мру…. Подай-ка сюда свою казну и высыпь ее на столъ: человкъ разсудительный, прежде чмъ дйствовать, долженъ дать себ отчетъ въ состояніи своихъ финансовъ.

— Вотъ, извольте смотрть сами, отвчалъ Коклико, доставъ кошелекъ изъ сундука и высыпавъ изъ него все передъ Гуго.

— Да это просто прелесть! вскричалъ Гуго, раставляя столбиками серебро и золото. Я, право, не думалъ, что такъ богатъ!

— Богаты!… графъ, да вдь едва-ли тутъ остается…

— Не считай, пожалуйста! это всегда накликаетъ бду! Бери, сколько нужно изъ кучки и бги къ портному, вотъ его адрессъ, данный моимъ любезнымъ другомъ, графомъ де-Шиври, и закажи ему полный костюмъ испанскаго кавалера…. Не торгуйся! Я играю насцен съ герцогиней де-Авраншъ, которая удостоила оставить для меня роль въ одной пасторали, и я хочу своимъ блестящимъ костюмомъ сдлать честь ея выбору. Бги же!

— Но завтра, графъ? когда пьеса будетъ разъиграна?…

— Это просто значитъ оскорблять Провидніе — думать, что Оно такъ и оставитъ честнаго дворянина въ затрудненіи. Вотъ и Кадуръ теб скажетъ, что если намъ суждено быть спасенными, то нсколько жалкихъ монетъ ничего не прибавятъ на всахъ, а если мы должны погибнуть, то вс наши сбереженія ни на волосъ не помогутъ!

— Что написано въ книг судебъ, того не избгнешь, сказалъ арабъ.

— Слышишь? ступай же, говорю теб, ступай скорй!

Коклико развелъ только руками отъ отчаянья и вышелъ, оставивъ на стол кое-какіе остатки золотыхъ и серебряныхъ монетъ, которыя Гуго поспшилъ смахнуть рукой къ себ въ карманы.

Дйствительно, Орфиза де Монлюсонъ вздумала устроить сцену у себя въ отел и, чтобъ обновить ее, выбрала героическую комедію и сама занялась раздачей ролей между самыми близкими своими знакомыми. Графъ де Монтестрюкъ, графъ де Шиври, кавалеръ де Лудеакъ, даже сама принцесса Маміани должны были играть въ этой пьес., навянной испанской модою, всемогущею въ то время. Надо было совршенно подчиниться ея фантазіи и не спорить, а то она тотчасъ же выключитъ изъ числа избранныхъ.

— Судя по всему, сказалъ кавалеръ своему другу Цезарю, намъ-то съ тобой нечего особенно радоваться… Въ этой безтолковой пьес, которую мы станемъ разъигрывать среди полотняныхъ стнъ въ тни картонныхъ деревьевъ, теб достанется похитить красавицу, а Монтестрюку — жениться на ней… Какъ теб нравится эта штука? Что касается до меня, то осужденный на смиренную роль простаго оруженосца, я имю право только вздыхать по моей принцесс… Меня просто удивляетъ, какъ серьезно наши дамы, Орфиза и Леонера, принимаютъ свои роли на репетиціяхъ… И нжные взгляды, и вздохи — а все у нихъ только для героя!

— Ты не можешь сказать, что я пренебрегаю твоими совтами, отвчалъ Цезарь, но всякое терпнье иметъ же предлы… а peпетиціи эти произвели на мой разсудокъ такое дйствіе, что я ршилъ приступить скоро къ длу: какъ только разъиграемъ комедію, я покажу себя гасконцу, а тамъ будь что будетъ!

— Ты увидишь самъ тогда, быть можетъ, что и я не терялъ времени… Не на одни тирады и банты ушло у меня оно…

Дло въ томъ, что ужь нсколько дней Лудеакъ связался съ какимъ-то авантюристомъ, таскавшимся повсюду въ длинныхъ сапогахъ съ желзными шпорами и при длиннйшей шпаг съ рукояткой изъ рзной стали. Онъ былъ сложенъ геркулесомъ и встртить его гд-нибудь въ лсу было-бы не совсмъ безоласно. Онъ всегда былъ одтъ и вооруженъ, какъ рейтаръ наканун похода. Лудеакъводилъ его съ собой по лучшимъ кабакамъ Парижа и очень цнилъ этого капитана д’Арнальера, заслуги котораго, уврялъ онъ, были плохо вознаграждены правительствомъ короля.

Вс знакомые Лудеака не могли понять, зачмъ онъ таскаетъ за собой повсюду ненасытимый аппетитъ и неутолимую жажду этого свирпаго рубаки, напоминавшаго собой героевъ тридцатилтней войны.

Графъ де Шиври долженъ былъ узнать объ этомъ все обстоятельно утромъ въ тотъ самый день, когда назначено было представленіе, для котораго лучшія модистки Парижа изрзали на куски столько лентъ и дорогихъ матерій.

Въ это самое утро къ нему вошелъ кавалеръ де Лудеакъ и, приказавъ подать завтракъ, затворилъ очень старательно вс двери.

— Я всегда замчалъ, сказалъ онъ, что обильный и изъисканный столъ способствуетъ зарожденію мыслей и даетъ имъ возможность порядочно установиться, поэтому-то мы съ тобой и станемъ толковать между этимъ паштетомъ изъ куропатокъ и блюдомъ раковъ, да вотъ этими четырьмя бутылками стараго бургонскаго и свтлаго сотерна..

Онъ приступилъ къ паштету и, наливъ два стакана, продолжалъ:

— Я говорилъ теб на дняхъ, что не потерялъ даромъ времени, сейчасъ ты въ этомъ убдишься. Что скажешь ты, если мы превратимъ милую комедію, въ которой будемъ выказывать наши скромные таланты, въ самую очаровательную дйствительность?

Цезарь взглянулъ на Лудеака.

— Не понимаешь? Хорошо, вотъ я теб растолкую. Въ нашей комедіи, неправда-ли, есть варварійскій паша, роль котораго ты призванъ выполнить, — паша, похищающій, несмотря на ея крики, благородную принцессу, изъ которой онъ намренъ сдлать себ жену на турецкій ладъ?

— Ну, знаю! вдь я же самъ буду декламировать дв тирады во вкус актеровъ Бургонскаго отеля, одну — описывая свою пламенную страсть, а другую — изливая свою бшеную ревность.

— Ну вотъ! благодаря моей изобртательности, паша мавританскій похититъ въ самомъ дл Орфизу де Монлюсонъ въ костюм инфанты. Когда ей дозволено будетъ приподнять свое покрывало, вмсто свирпаго Абдаллы, паши алжирскаго, она увидитъ у ногъ своихъ милаго графа де Шиври… Остальное ужь твое дло.

— Я отлично понимаю эту развязку, которая такъ пріятно поправляетъ пьесу, даже охотно къ ней присоединяюсь, но-какими средствами думаешь ты дойдти до этаго изумительнаго результата?

— Средства очень просты и могутъ позабавить твое воображеніе. Мн попался подъ руку человкъ, созданный богами нарочно, чтобы выручать изъ затруднительныхъ обстоятельствъ. Онъ совершенно въ моемъ полномъ распоряженіи. Это — солдатъ, готовый помогать за приличную награду. Мн сдается, что онъ когда-то кое-что значилъ у себя на родин… Несчастье или преступленье сдлали его тмъ, что онъ теперь… Все у меня предусмотрно, я разсказалъ ему вс наши дла. Онъ подберетъ себ нсколько товарищей безъ лишнихъ предразсудковъ, проберется въ отель Авраншъ, гд его никто не замтитъ среди суеты и шума, разставитъ своихъ сообщниковъ по саду или разсетъ ихъ между прислугой и, по условленному заране сигналу, героиня комедіи, вышедшая подышать свжимъ воздухомъ, попадаетъ въ сильныя руки четырехъ замаскированныхъ молодцовъ, предводимыхъ моимъ капитаномъ… Онъ становится во глав процессіи и въ одну минуту они укладываютъ ее въ заране приготовленную карету со скромнымъ кучеромъ, которая будетъ ожидать рыдающую красавицу за калиткой, а ключъ отъ этой калитки уже у меня въ карман.

Лудеакъ налилъ стаканъ бургонскаго Цезарю и продолжалъ:

— Меня увряли, что похищенныя невинности не слишкомъ долго сердятся на прекрасныхъ кавалеровъ, умющихъ выпросить себ прощеніе въ такомъ огромномъ преступленіи. А такъ какъ я никогда не сомнвался въ сил твоего краснорчія, то мн кажется, что, разразившись нсколькими залпами вздоховъ, Орфиза де Монлюсонъ проститъ наконецъ герцогу д’Авраншъ.

Послднія слова вызвали улыбку у графа де Шиври.

— Ну, а ежели кто-нибудь изъ недогадливыхъ разсердится и обнажитъ шпагу? сказалъ онъ. Про одного ужь намъ извстно, что онъ въ состояніи не понять всей остроумной прелести твоего плана!

— Тмъ хуже для него! Не твоя вдь будетъ вина, если въ общей свалк какой нибудь ловкій ударъ научитъ его, какъ полезна бываетъ иногда осторожность! Я по крайней мр не вижу въ томъ никакого неудобства.

— Да и я тоже! Впрочемъ, если припомнишь, еще когда я ршилъ, что Орфиза де Монлюсонъ должна перехать въ Парижъ, у меня въ ум ужь зарождалось нчто похожее.

— Значитъ, это дло ршеное, и я могу сказать своему капитану, чтобъ строилъ баттареи?

— По рукамъ, кавалеръ! дло не совсмъ то, правда, чистое, но вдь пословица гласитъ: ничмъ не рискуя, ничего и не выиграешь.

— За твое здоровье, герцогъ!

Лудеакъ осушилъ до послдней капли и красное, и блое вино изъ четырехъ бутылокъ и, поправивъ кулакомъ шляпу на голов, сказалъ въ заключеніе:

— Вотъ ты увидишь самъ сегодня вечеромъ, каковы бываютъ оруженосцы въ моемъ род.!

Къ началу представленія, блестящая толпа собралась въ отел Авраншъ, ярко горвшая безчисленными огнями. Внимательный наблюдатель могъ бы замтить, среди пышно разодтаго общества, сухаго, крпкаго и высокаго господина съ загорлымъ лицомъ, которое раздляли пополамъ длиннйшіе рыжіе усы съ заостренными концами. Одтый въ богатый костюмъ темнаго цвта и закутанный въ бархатный плащъ, онъ пробирался изрдка къ какимъ-то безмолвнымъ личностямъ, шепталъ имъ что на-ухо и вслдъ затмъ они разсыпались по саду или втирались въ толпу лакеевъ, толпившихся у дверей и по снямъ.

Высокій господинъ встртился разъ съ Лудеакомъ и, проходя мимо другъ друга, они быстро обмнялись нсколькими словами въ полголоса, посл чего Лудеакъ возвратился напвая за кулисы.

Графъ де Шиври, въ мавританскомъ костюм, ожидалъ только сигнала, чтобы выходить на сцену.

— Все идетъ хорошо, шепнулъ Лудеакъ, подойдя къ нему.

— Что вы говорите?… спросила Орфиза, окруженная еще двумя или тремя горничными, которыя то закалывали булавку въ кружевной бантъ, то поправляли гребнемъ упрямую буклю.

— Я говорю, что все идетъ отлично, отвчалъ Лудеакъ. Мн кажется, даже, что послдствія этого вечера превзойдутъ вс наши ожиданія.

Раздались три удара и спектакль начался.

Портной, къ которому обратился Гуго по рекомендаціи Цезаря де Шиври, отличился на славу. Такого чудеснаго испанскаго костюма никогда не встрчалось при двор Изабеллы и Фердинанда-католика. Одушевленный новостью своего положенія, яркимъ освщеніемъ залы, великолпіемъ нарядовъ, живой интригой самой пьесы, но особенно улыбкой и сіяющей красотой Орфизы, Монтестрюкъ игралъ съ такимъ жаромъ, что заслужилъ оглушительныя рукоплесканія. Была минута, когда, упавъ къ ногамъ взятой въ плнъ прекрасной инфанты, онъ клялся посвятить себя на ея освобожденіе съ такимъ увлеченіемъ, съ такимъ гордымъ и искреннимъ видомъ, что Орфиза забыла свою руку въ рук колнопреклоненнаго передъ ней юнаго мстителя. Все общество пришло въ восторгъ.

Успхъ этотъ Гуго раздлялъ впрочемъ съ принцессой Маміани, окутанной въ вышитое золотомъ покрывало и одтой въ усянное драгоцнными камнями платье султанши, обманутой своимъ повелителемъ. Въ одной сцен, гд она изливала свои страданія вслдствіе открытой внезапно неврности, она выразила жгучую ревность такимъ хватающимъ за душу голосомъ, что смло могла сравниться съ первоклассными трагическими актрисами. Слезы показались на глазахъ у зрителей.

Между тмъ таинственная личность, съ которой шептался Лудеакъ, скрывалась въ углу залы, въ тни драпировокъ. Глаза его сверкали какъ у хищной птицы.

Когда принцесса Маміани появилась на сцен, онъ вздрогнулъ и наклонился впередъ, какъ будто готовясь броситься.

— Она! она! прошепталъ онъ.

Лицо его странно поблднло, судорожная дрожь пробжала по всему тлу.

Она опять вышла на сцену и опять онъ вперилъ въ нее настойчиво-пристальный взоръ. Грудь его поднималась, онъ похожъ былъ на человка, передъ которымъ вдругъ появился призракъ.

Къ концу представленія Лудеакъ, уже кончившій свою роль, проскользнулъ къ нему. Незнакомецъ, самъ не сознавая, что длаетъ, схватилъ его за руку съ такой силой, что тотъ даже удивился.

— Кого я долженъ похитить, скажите, которую? спросилъ онъ глухимъ голосомъ. Эту брюнетку въ мавританскомъ костюм, у которой столько жемчугу и брильянтовъ въ черныхъ волосахъ?…

— Принцессу Маміани?

— Да!… да, принцессу Леонору Маміани!…

— Какъ! разв вы ее знаете?

Человкъ съ рыжими усами провелъ рукой по влажному лбу.

— Я встрчалъ ее прежде, во Флоренціи… но съ тхъ поръ случилось столько событій, что она мн представляется теперь вышедшею изъ царства тней!… Такъ не ее?

— Э! нтъ… другую…

— Ту, у которой голубой шарфъ?

— Да, блондинку, которая играетъ роль инфанты, — Орфизу де Монлюсонъ.

— А! произнесъ капитанъ со вздохомъ облегченія.

— Но что съ вами? Руки у васъ холодныя какъ мраморъ, а лицо — какъ будто покрыто снгомъ!

— Ничего… это часто бываетъ со мной въ закрытомъ мст, гд большая толпа… Это проходитъ обыкновенно на чистомъ воздух…

Онъ ужь сдлалъ-было шагъ впередъ, чтобъ уйдти, но, одумавшись, спросилъ еще:

— А какъ зовутъ этого молодаго человка въ розовомъ атласномъ костюм испанскаго кавалера?…

— Графъ де Шаржполь.

— Незнакомое имя… Голосъ, что-то такое въ наружности возбудило во мн давнія воспоминанія… Должно быть, я ошибаюсь.

Слова эти были прерваны громомъ рукоплесканій: представленіе кончилось, занавсъ опустился.

Незнакомецъ поправилъ на плечахъ плащъ и, приподнявъ портьеру, пошелъ въ садъ.

— Сейчасъ увидимся! крикнулъ ему Лудеакъ, между тмъ какъ зрители, отодвинувъ кресла и стулья, бросились на встрчу Орфиз де Монлюсонъ, показавшейся въ конц галлереи вмст съ графомъ де Шиври и съ Гуго.

Принцесса шла медленно въ сторон, опустивъ руки подъ золотымъ вуалемъ.

Толпа окружила Орфазу и осыпала ее похвалами, сравнивая ее съ богинями Олимпа. Дамы толпились вокругъ Гуго и поздравляли его съ успхомъ.

— Посмотрите, сказала одна, взглянувъ на него влажными глазами, вы заставили меня плакать.

— А я, сказала другая, должна признаться, что еслибы со мной заговорили такимъ языкомъ, съ такой страстной пылкостью, съ такимъ плнительнымъ жароть, мн было бы очень трудно устоять.

Принцесса Леонора прошла гордо, не останавливаясь, сквозь толпу, осаждавшую ее изъявленіями восторга и удивленія, и не отвчая никому ни слова, направилась прямо къ дверямъ въ конц галлереи. Черезъ минуту она скрылась въ пустомъ саду, гд цвтные огни дрожали между листьями.

Дойдя до темнаго угла, гд уже не слышно было праздничнаго шума, она замедлила шагъ и поникла головой на груди. Теперь ее ужь не поддерживало больше волненіе игры и гордость знатной дамы, она вспомнила все, что перенесла во время спектакли, и дв слезы, медленно набиравшіяся подъ вками, скатились по ея щекамъ.

Въ эту минуту передъ ней встала тнь на поворот аллеи, и тотъ самый незнакомецъ, который только что ушелъ такъ поспшно отъ Лудеака, прикоснулся къ ней рукой и вывелъ ее изъ печальной задумчивости.

— Орфано! вскрикнула она, здсь вы!

— Да, тотъ самый Орфано, который любилъ васъ такъ сильно и думалъ уже, что у него въ сердц ничего ни осталось, кром пепла! Я увидлъ васъ на театр, слышалъ, что ваши уста произносили какіе-то стихи, и все существо мое вздрогнуло! Я ужь не надялся никогда васъ встртить посл того памятнаго, давняго дня, когда вы оттолкнули ногой любовь мою. Я нахожу васъ… вы плачете и я чувствую снова, что вся кровь въ моихъ жилахъ все-таки попрежнему принадлежитъ вамъ!

— Да, давно это было!… Сколько лтъ прошло? не знаю уже, но если я заставила васъ страдать, то за васъ хорошо и отмстили, поврьте мн!

И, склонивъ голову, хриплымъ голосомъ, съ поблвшими губами, какъ будто говоря сама съ собой, она продолжала:

— И я тоже узнала, что такое ревность, и я тоже узнаю теперь, что такое слезы!… Какъ онъ смотрлъ на нее! Какимъ голосомъ онъ говорилъ ей эти стихи, въ которыхъ каждое слово — признаніе! и какъ она счастлива была, слушая его! Любовь облекала ее будто новой красотой. И все это возл меня, которой, онъ даже и не замчаетъ!

Она прислонилась къ дереву и помолчала съ минуту.

— Не нужно-ли отмстить за васъ, поразить, наказать? Скажите одно слово, я готовъ! прошепталъ Орфано.

Принцесса взглянула на него, какъ бы пробуждаясь отъ сна, потомъ, сдлавъ усиліе овладть собой, сказала:

— Что вы здсь длаете?… Что привело васъ сюда?… зачмъ? Съ какой цлью?… Какими судьбами вы очутились въ Париж?… Что васъ выгнало изъ Италіи?… Откуда вы пришли? куда идете?

Горькій смхъ искривилъ губы Орфано.

— Спросите лучше у этого увядшаго листа, что я попираю ногой, какой втеръ сорвалъ его съ дерева? Спросите у него, куда полетитъ онъ? Причина моего несчастья носитъ имя… которое вы знаете. Ее зовутъ Леонорой… Я бжалъ отъ ея гнва, я бжалъ отъ ея презрнія… и съ того дня я блуждаю туда и сюда, по вол какой-то фантазіи или какого-то бдствія, сегодня ведетъ меня ненависть, завтра — меня толкаетъ впередъ бшеное желаніе убить кого-нибудь или самому быть убитымъ… То, чмъ я былъ прежде, я оставилъ тамъ, гд васъ зналъ… я спустился подъ гору, оборвался… что за дло, чмъ бы я могъ быть?… вы не хотли любить меня!

— И теперь Орфано де Монте-Россо, владвшій дворцами и замками, сталъ искателемъ приключеній, неправда-ли?

— И цлый сонмъ дьявольскихъ страстей воетъ вслдъ за нимъ! Маркизъ сталъ разбойникомъ.

Лицо его отуманилось.

— Ахъ! еслибъ вы захотли, однакожь! продолжалъ онъ… еслибы жалость тронула ваше сердце, какого человка вы сдлали бы изъ меня!…. Для васъ все мн показалось бы легкимъ!…

— Но могла-ли я, скажите сами, принять руку, окровавленную злодяніемъ?… Ахъ! мое сердце возмутилось при мысли о томъ. какое имя вы мн предлагаете… съумли-ли вы сохранить его, скажите?

— Оставимъ это отвчалъ итальянецъ, стукнувъ сильно ногой… Прошедшее умерло!… Я отдался душой и тломъ приключеніямъ…. Каждый день бываетъ новое, кончается одно, другое тотчасъ начинается! Когда у меня нтъ своихъ, я охотно берусь за чужія.

— Ужъ не въ томъ-ли род что нибудь привело васъ и сюда?

— Тьфу! просто — бездлица!… какая-то женщина, какъ я догадываюсь, противится своему обожателю, ну, вотъ я и взялся ее похитить, чтобъ избавить ее отъ скучныхъ размышленій…

— Орфиза де Монлюсонъ, можетъ быть?

— Да, такъ именно ее мн назвали… Блондинка, которая была бы и хороша, еслибъ васъ не было рядомъ съ нею… Легкое насиліе поможетъ ея счастью… и все кончится свадьбой… Можетъ статься, сказали мн, что кавалеръ, взирающій на нее нжными очами, бросится на перекоръ нашимъ планамъ… Мн поручено не щадить его… и на меня не разсердятся, если ударъ шпаги свалитъ его слишкомъ сурово наземь.

— А вы знаете этого кавалера?

— Я сейчасъ его видлъ… Судя по его взгляду, онъ далеко пойдетъ, если только ему дадутъ время…. его зовутъ, кажется, графъ де-Шаржполь.

Принцесса едва удержала крикъ, готовый вырваться у нея, и, сдлавъ шагъ въ сторону, чтобы скрыть лицо свое въ тни деревьевъ, сказала:

— Еслибъ я положила свою руку на вашу, Орфано, и еслибъ я попросила маркиза де-монте-Россо оказать мн услугу, еслибъ я попросила его въ память любви его къ Леонор въ то время, когда онъ видлся съ нею въ садахъ отца ея, во Флоренціи, — скажите, оказалъ-ли бы онъ ей эту услугу?

Что-то влажное показалось на глазахъ павшаго дворянина, онъ смиренно протянулъ свою голую руку.

— Правда? какъ тогда, вы положите вашу обожаемую ручку вотъ на эту?

— Можете взять ее, если поклянетесь сдлать сегодня то, что я скажу.

— Клянусь!

Тонкая, блая ручка принцессы опустилась въ грубую руку авантюриста. Онъ медленно поднесъ ее къ губамъ.

— О! моя молодость! прошепталъ онъ.

— Вы стоили лучшей участи, Орфано, но ничто не можетъ уничтожить сдланнаго!… По крайней мр, я унесу объ этой встрч, которая будетъ между нами, вроятно, послднею, хорошее воспоминаніе…

— Говорите, продолжалъ монте-Россо, къ которому вернулся голосъ и поза дворянина, что я долженъ сдлать?

— Я не знаю, какими средствами и съ какими сообщниками вы хотите вести ваше преступное предпріятіе…. но я не хочу, чтобы оно исполнилось!… я хочу, чтобы Орфиза де-Монлюсонъ, у которой я живу, осталась свободной…. Вы не наложите руки на нее и вы и вс ваши, уйдете отсюда немедленно….

— Такая преданность у женщины къ другой женщины! вскричалъ Орфано, а сейчасъ вы плакали, сейчасъ вы говорили о ревности? нтъ, не за нее вы боитесь!

Онъ привлекъ принцессу къ свту и, взглянувъ ей пристально въ глаза, продолжалъ:

— Постойте! не замшанъ-ли тутъ мужчина?… Мужчина этотъ не былъ-ли между вами на сцен?… Не графъ-ли де-Шаржполь и не сказалъ-ли я вамъ, что, быть можетъ, въ пылу сватки ударъ шпаги поразитъ его на-смерть?… такъ это за него вы такъ боитесь?

— Ну, да! я не хочу, чтобъ онъ умеръ!

— Вы не хотите!… А почему?

— Я люблю его!

— Громъ и молнія!

Орфано оттолкнулъ руку принцессы, сильнйшій гнвъ отразился на лиц его, но въ одно мгновенье онъ овладлъ собой и сказалъ Леонор:

— Я далъ вамъ слово и сдержу его… Сегодня ни одинъ волосъ не спадетъ съ его головы, сегодня Орфиза де-Монлюсонъ останется свободной, а онъ останется живъ… но завтра принадлежитъ мн, и какъ ни великъ Парижъ, а я съумю отъискать графа де-Шаржполя.

— Одинъ на одного, полагаю, человкъ противъ человка, значитъ?

— Капитану де-Арпальеру не нужно никого, чтобъ отмстить за обиду маркиза де-монте-Россо!… оставайтесь съ Богомъ, Леонора!… А я иду назадъ къ чорту.

Онъ поспшно ушелъ, окутывая свою длинную фигуру широкими складками плаща, выходя изъ аллеи, гд осталась принцесса, онъ встртилъ Лудеака, который шелъ съ озабоченнымъ видомъ.

— Я повсюду ищу васъ, сказалъ Лудеакъ, увидвъ его, видите, вонъ тамъ графъ де-Шиври гуляетъ съ Орфизой де-Монлюсонъ. Садъ почти пустъ, ваши люди, которыхъ я узналъ по лицу, бродятъ подъ деревьями. Самая благопріятная минута! подайте скорй сигналъ, и въ одно мгновенье все будетъ кончено. Смотрите, вотъ и графъ де-Шаржполь тамъ, какъ бы нарочно для того, чтобъ его можно было дернуть мимоходомъ. Долго-ли хватить кинжаломъ?… Ну же, на охоту!

Но капитанъ покачалъ головой:

— Не разсчитывайте больше на меня. Сегодня утромъ я былъ вашъ, сегодня вечеромъ — я ничей, завтра — посмотримъ.

Раздраженный Лудеакъ только что открылъ было ротъ, чтобъ воз_:ажать, но Орфано прервалъ его:

— Знаю, что вы собираетесь мн сказать: получилъ деньги, тамъ я дло кончено. Теперь а не расположенъ объясняться. А деньги — вотъ он!… не хочу ничего отвчать, потому что не хочу ничего длать.

Капитанъ вынулъ изъ кармана толстый кошелекъ, бросилъ его въ ноги Лудеаку и, взявъ прившенный на ше серебрянный свистокъ, свиснулъ три раза, одинъ за другимъ, особеннымъ манеромъ.

Вдоль деревьевъ скользнули тни и проворно исчезли среди веселыхъ огней иллюминаціи, вслдъ за капитаномъ, который пошелъ, не оглядываясь, прямо къ калитк сада.

XVI.
Буря близка.

Когда капитанъ ушелъ, Лудеакъ не сталъ терять времени на жалобы и на сокрушеніе. Онъ отыскалъ Цезаря, который терялъ уже терпнье, любезничая съ Орфизой, чтобъ только задержать ее, и, ударивъ его по плечу, шепнулъ ему на ухо:

— Дло сорвалось!

И между тмъ какъ графъ де Шиври подалъ руку герцогин, чтобъ проводить ее въ галлерею, гд танцовали, Лудеакъ прибавилъ тмъ же шопотомъ:

— Но, какъ мн кажется, съ этимъ дломъ случилось тоже, что бываетъ съ разорванной нечаянно матеріей… можно зашить.

Этимъ впрочемъ не ограничились неудачи Цезаря въ ночь посл театра. Орфиза казалась разсянною и поглощенною другими мыслями, пока онъ съ намреніемъ замедлялъ прогулку по освщеннымъ аллеямъ. Прійдя на террассу сада, она поспшила оставить его руку и остановилась среди группы гостей, которая окружала принцессу Маміани, поздравляя ее съ успхомъ на сцен. Лицо Леоноры сіяло такимъ торжествомъ, что Монтестрюкъ замтилъ ей это.

— Мы видли удалявшуюся нимфу, а теперь видимъ возвращающуюся богиню, сказалъ онъ ей цвтистымъ языкомъ только что разъигранной пьесы.

— Это оттого, что я спасла отъ большой опасности одного героя, который и не подозрваетъ этого, отвчала она съ улыбкой.

— Значитъ, герой вамъ дорогъ?

— Я и не скрываю этого.

— А! такъ это она! подумалъ Лудеакъ, не пропустившій ни одного слова изъ ихъ разговора.

Принцесса сняла у себя съ плеча бантъ изъ серебристыхъ лентъ и, подавая его графу Гуго, сказала:

— На моей родин есть обычай оставлять что нибудь изъ своихъ вещей на память тому, съ кмъ встрчались три раза при различныхъ обстоятельствахъ. Въ первый разъ я васъ видла со шпагой въ рук, въ одномъ замк, во второй — на охот, въ густомъ лсу, сегодня мы разъиграли вмст комедію, въ Париж, Хотите взять этотъ бантъ на память обо мн?

И пока Монтестрюкъ прикалывалъ бантъ къ своему плечу, она тутъ прибавила:

— Не знаю, чтобы отвтила султанша тому рыцарю, который бросился бы къ ней на помощь, но удивляюсь, что инфанта можетъ такъ долго противиться поэзіи и пламеннымъ рчамъ, которыя вы обращали къ ней сегодня вечеромъ.

У герцогини д’Авраншъ была лихорадочная дрожь, къ ней примшивалась и досада. Она была удивлена, что Гуго не пошелъ вслдъ за ней въ садъ, и раздражена, что застала его въ любезностяхъ съ принцессой. Она подошла поближе и смло произнесла съ оттнкомъ неудовольствія и не обращая вниманія на окружающихъ:

— Инфанта можетъ оправдаться тмъ, что видла въ этой поэзіи и въ этихъ пламенныхъ рчахъ одну комедію.

Такая же лихорадка волновала и кровь Монтестрюка, но лучше сдерживая себя, онъ улыбнулся и, гордо взглянувъ на Орфизу, возразилъ съ той же смлостью, какъ и прежде, въ замк Мельеръ:

— Нтъ, герцогиня, нтъ! вы ошибаетесь: это была не комедія, не вымыселъ. Видя васъ въ яркомъ блеск драгоцнныхъ камней, сверкавшихъ при каждомъ вашемъ движеніи, я вспомнилъ о поход Аргонавтовъ, искавшихъ за морями общанное имъ Золотое Руно… Въ сердц у меня столько же постоянства, столько же мужества, какъ было и у нихъ… Въ глазахъ моихъ вы такъ прекрасны и такъ же блистательны, и я сказалъ себ въ безмолвномъ изумленіи, упоенный моими чудными мечтаніями: мое Золотое Руно — вотъ оно!..

Значитъ, сказала просіявшая Орфиза, вы шли завоевать меня?

— На глазахъ у всхъ, какъ слдуетъ честному дворянину, съ полной ршимостью побдить или умереть!

Взглянувъ на него, она была поражена выраженіемъ энтузіазма на его лиц, озаренномъ сіяніемъ молодости и восторга. Поддавшись магнетизму глазъ любящаго человка, она отвчала тихо и быстро:

— Если такъ, то идите впередъ!

Она повернулась, чтобъ вмшаться въ толпу, но въ эту минуту встртилась глазами съ грознымъ взглядомъ графа де Шиври. Она остановилась и продолжала громкимъ голосомъ:

— Я, помнится, говорила вамъ о своемъ девиз, графъ де Монтестрюкъ: per fas et nefas. Вы знаете, что это значитъ?

— Настолько понимаю, чтобы перевести эти четыре латинскихъ слова такимъ образомъ: во что бы то ни стало!

— Такъ берегитесь же бури!

И не опуская глазъ, она ушла съ террассы.

— Ну! что ты на это скажешь? прошепталъ Лудеакъ на ухо Цезарю.

— Скажу, что пора все это кончить! Сегодня же я поговорю съ кузиной и, если не получу формальнаго общанія, то пріймусь дйствовать… и эта буря, о которой она говорила, разразится очень скоро.

— Не стану отговаривать тебя на этотъ разъ… Почва горитъ подъ нами, но завтра или сегодня же ночью, прежде чмъ ты на что-нибудь ршиться, прійди ко мн поговорить… Упущенный случай можно отъискать снова.

Черезъ часъ графъ де Шиври, бродившій взадъ и впередъ по заламъ, мучимый гнвомъ, но все еще не желая пока ссориться съ Монтестрюкомъ, встртилъ Орфизу въ одной галлере.

— Я искалъ васъ, сказалъ онъ, подходя къ ней.

— А я васъ ожидала, возразила она, останавливаясь.

— Значитъ, и вамъ тоже кажется, что намъ нужно переговорить?

— Скажите лучше, мн показалось, что я должна потребовать у васъ объясненія.

— Не по поводу-ли тхъ словъ, которыя я услышалъ?

— Нтъ, отвчала гордо Орфиза, а по поводу тхъ взглядовъ, которые ихъ вызвали.

Графъ де Шиври давно зналъ Орфизу де Монлюсонъ и давно убдился, что ее ничмъ нельзя заставить уступить. Хоть она была и молода, но изъ такихъ, что не измняются отъ дтства до старости. Онъ пожаллъ, что навелъ разговоръ на такой опасный путь, но избжать столкновенія уже не было возможности. Пока онъ искалъ какого-нибудь ловкаго средства къ отступленію, герцогиня приступила прямо къ длу.

— Если мы и несогласны съ вами на счетъ поводовъ, прекрасный кузенъ, то согласны по крайней мр на счетъ необходимости этого разговора. И такъ, мы поставимъ, если угодно, вопросы какъ можно яснй и вы не будете имть основаній, клянусь вамъ, пожаловаться на недостатокъ откровенности съ моей стороны. Когда разговоръ нашъ кончится, наши отношенія другъ къ другу, надюсь, будутъ опредлены ясно и точно.

— Я желаю этого, кузина, столько же какъ и вы.

— Вы знаете, что я не признаю ни за кмъ права вмшиваться въ мои дла. Къ сожалнію, у меня нтъ ни отца, ни матери, по этому, мн кажется, я купила довольно дорогой цной право быть свободной и ни отъ кого не зависть.

— Не забывайте о корол.

— Королю, графъ, надо управлять королевствомъ и у него нтъ времени заниматься подобнымъ вздоромъ. Между тмъ, до меня дошло, что при двор есть люди, которые ставятъ рядомъ наши имена, мое и ваше, но, вы должны сознаться, насъ ничто не связываетъ, ни общанія, ни какія бы то ни было обязательства: слдовательно — полнйшая независимость и свобода съ обихъ сторонъ.

— Позвольте мн прибавить къ этому сухому изложенію, что съ моей стороны есть чувство, которому вы когда-то отдавали, казалось, справедливость.

— Я такъ мало сомнвалась въ искренности этого чувства, что предоставила вамъ дать мн доказательства его прочности.

— А! да, когда вы отложили вашъ выборъ на три года!… когда вы представили мн борьбу на одинаковыхъ условіяхъ съ человкомъ незнакомымъ! съ перваго же разу — полное равенство!… Странный способъ наказывать одного за вспышку и награждать другаго за преданность!

— Если это равенство такъ оскорбительно для васъ, то зачмъ же вы приняли борьбу? Ничто васъ не стсняетъ, вы свободны…

Еще одно слово — и разрывъ былъ бы окончательный, Орфиза, быть можетъ, этого и ожидала. Цезарь все понялъ и, сдерживая свой гнвъ, вскричалъ:

— Свободенъ, говорите, вы? Я былъ бы свободенъ, еслибъ не любилъ васъ.

— Тогда почему же васъ такъ возмущаетъ мое ршеніе? Какъ! васъ пугаютъ три года, впродолженіи которыхъ вы можете видться со мной сколько вамъ угодно! Этимъ вы доказываете, какъ мало сами уважаете свои достоинства!

— Нтъ, но бываютъ иногда такія слова, которыя даютъ право предположить, что общанное безпристрастіе забыто.

— Вы говорите мн это по поводу сдланнаго мною намека на мой девизъ, не такъ ли? Я только что хотла сказать объ этомъ. Кончимъ же этотъ эпизодъ съ одного разу. Послднее слово мое было обращено къ вамъ, сознаюсь въ этомъ. Но разв я не была права, предостерегая графа де-Монтестрюка отъ бурь, близость которыхъ мн была ясна изъ всего вашего поведенія, несмотря на ваши увренія въ дружб къ нему и въ рыцарской покорности мн, и не должна ли я была предупредить его, что заявляя намреніе подняться до меня, онъ долженъ быть готовъ на борьбу, во что бы-то ни стало? Признайтесь же въ свою очередь, что я не очень ошибалась.

— Разумется, графъ де-Монтестрюкъ всегда встртитъ меня между собой и вами!

— На это вы имете полное право, также точно какъ я имю право не отступать отъ своего ршенія. Я хотла убдиться, можетъ ли мужчина любить прочно, постоянно? Еще съ дтства я ршила, что отдамъ сердце и руку тому, кто съуметъ ихъ заслужить… Попробуйте. Если вы мн понравитесь, я скажу: да, если нтъ. скажу: нтъ.

— И этотъ самый отвтъ вы дадите и ему, точно также какъ мн?

— Я дамъ его всякому.

— Всякому! вскричалъ графъ де-Шиври, совершенно уже овладвъ собой. Могу ли я понять это такимъ образомъ, что вы предоставляете намъ двумъ, графу де-Шаржполю и мн, только право считаться солдатами въ малолюдной фаланг, нумерами въ лоттере?

— Зачмъ же я стану стснять свою свободу, когда я не стсняю вашего выбора?

Цезарь вышелъ изъ затрудненія, разразившись смхомъ.

— Значитъ, сегодня — совершенно то же, что и прежде! Только однимъ гасконцемъ больше! Но если такъ, прекрасная кузина, то къ чему же это ршенье, объявленное вами въ одинъ осенній день, за игрой въ кольцо?

— Можетъ быть — шутка, а можетъ быть — и дло серьезное. Я вдь женщина. Отгадайте сами!

Орфиза прекратила разговоръ, исходомъ котораго Цезарь былъ мало доволенъ. Онъ пошелъ ворча отъискивать Лудеака, который еще не уходилъ изъ отеля Монлюсонъ и игралъ въ карты.

— Если теб везетъ въ картахъ сегодня такъ же, какъ мн у кузины, то намъ обоимъ нечмъ будетъ похвалиться! Прекрасная Орфиза разбранила меня и доказала, какъ дважды два — четыре, что во всемъ виноватъ я одинъ… Я не много понялъ изъ ея словъ, составленныхъ изъ-сарказмовъ и недомолвокъ… Но я чертовски боюсь, не дала ли она слово этому проклятому Монтестрюку!

— Я догадался по твоему лицу… Значитъ, ты думаешь?..

— Что его надо устранить.

— Когда такъ, пойдемъ ужинать. Я ужь говорилъ теб, что мн попался подъ руку такой молодецъ, что лучшаго желать нельзя…

— Не тотъ ли это самый, что долженъ былъ, сегодня ночью, дать мн случай разъиграть передъ Орфизой роль Юпитера передъ Европой?

— Тотъ самый.

— Гм! твой молодецъ что-то слишкомъ скоро ушелъ для такого ршительнаго человка!

— Я хорошо его знаю. Онъ и ушелъ-то только для того, чтобы посл лучше броситься на добычу.

— А какъ его зовутъ?

— Капитанъ д’ДАрпальеръ… Балдуинъ д’Арпальеръ… Ты объ немъ что нибудь слышалъ?

— Кажется, слышалъ смутно, да еще по такимъ мстамъ, куда можно ходить только въ сумерки и въ темномъ плащ подъ цвтъ стны… когда приходитъ въ голову фантазія пошумть.

— Именно… Не спрашивай, какъ я съ нимъ познакомился… Это было однажды вечеромъ, когда винные пары представляли мн все въ розовомъ цвт… Онъ воспользовался случаемъ, чтобъ занять у меня денегъ, которыхъ посл и не отдалъ, да я и требовать назадъ не стану по той простой причин, что всегда не мшаетъ имть другомъ человка, способнаго на все!

— И ты говоришь, что онъ — капитанъ?

— Это онъ клялся мн, что такъ, но мн сдается, что его рота гребетъ веслами на галерахъ его величества короля… Онъ увряетъ, что требуетъ отъ министра возвращенія денегъ, издержанныхъ имъ на служб его величества. А пока въ ожиданіи, онъ шлифуетъ мостовую, таскается по разнымъ притонамъ и живетъ всякими продлками. Я увренъ, что его можно всегда купить за пятьдесятъ пистолей.

— Ну! значитъ, молодецъ!

— Надо однакожь поспшить, если хотимъ застать его въ одномъ заведеніи, гд ему отпускаютъ въ долгъ, а онъ осушаетъ бутылки, безъ счета, платя за нихъ разсказами о сраженіяхъ.

— Такъ у тебя есть уже планъ?

— Еще бы! разв я потащилъ бы тебя, чортъ знаетъ куда, по такому туману, еслибъ у меня въ голов не было готоваго великолпнаго плана кампаніи?…

Они прибавили шагу и пришли въ улицу Сент-Оноре, къ знаменитому трактирщику, у котораго вертела вертлись не переставая передъ адскимъ огнемъ. Когда они подходили къ полуотворенной двери, изнутри слышался страшный шумъ отъ бросаемыхъ въ стну кружекъ, глухаго топота дерущихся и рзкаго визга руготни.

— Свалка! сказалъ глубокомысленно Лудеакъ, въ такихъ мстахъ это не рдкость!

Они вошли и при свт огня увидли посредин залы крпкаго и высокаго мужчину, возившагося съ цлой толпой слугъ и поваровъ, точно дикій кабанъ передъ стаей собакъ. Человка четыре уже отвдали его могучаго. кулака и стонали по угламъ. Онъ только что отвелъ отъ груди своей конецъ вертела и хватилъ эфесомъ шпаги самого трактирщика по голов такъ ловко, что тотъ покатился кубаремъ шаговъ на десять, остальнымъ также досталось. Въ эту самую минуту Цезарь и Лудеакъ вошли въ залу, давя каблуками осколки тарелокъ и бутылокъ.

— Эй! что это такое? крикнулъ Лудеакъ, разв такъ встрчаютъ честныхъ дворянъ, которые, вря слав заведенія, приходятъ поужинать у хозяина Поросенка?

Въ отвтъ раздался только стонъ и хозяинъ, завязывая салфеткой разбитый лобъ, притащился къ вошедшимъ друзьямъ и сказалъ имъ:

— Ахъ, господа! что за исторія! еще дв-три такихъ же — и навсегда пропадетъ репутація этого честнаго заведенія!

— Молчи, сволочь! крикнулъ великанъ, махая шпагой и удерживая на почтительномъ разстояніи избитую прислугу… Я вотъ сейчасъ объясню господамъ, въ чемъ дло, и они поймутъ. А если кто-нибудь изъ васъ тронется съ мста, разрублю на четверо!

Шпага блеснула и вс, кто вздумалъ было подвинуться впередъ, разомъ отскочили на другой конецъ комнаты. Тогда онъ положилъ шпагу на столъ и, осушивъ стаканъ, оставшійся по какому-то чуду цлымъ, благородно сдлалъ знакъ обоимъ вошедшимъ дворянамъ присеть на скамь противъ него.

Капитанъ Балдуинъ д’Арпальеръ, тотъ самый, кого принцесса Маміаки называла Орфано де Монте-Россо, былъ еще въ томъ самомъ костюм, въ которомъ его видли у герцогини д’Авраншъ. На омраченномъ лиц его еще виднлись остатки гнва, который онъ усердно заливалъ виномъ.

— Вотъ въ чемъ дло, началъ онъ, покручивая свои жесткіе усы. Со мной ночью случилось непріятное приключеніе. Умъ мой помутился отъ него. Чтобъ прогнать грустное воспоминаніе, я отправился въ этотъ трактиръ съ намреніемъ докончить здсь ночь смирненько между окорокомъ ветчины и нсколькими кружками вина.

Онъ повернулся къ хозяину, у котораго ноги все еще дрожали отъ страху, и грозя ему пальцемъ, продолжалъ:

— Надо вамъ сказать, что я длалъ честь этому каналь — лъ у него — столько же по доброт душевной, сколько и потому, что онъ кормитъ недурно, какъ вдругъ, сейчасъ передъ вашимъ приходомъ, подъ смшнымъ предлогомъ, что я ему немного долженъ, онъ имлъ дерзость объявить, что неиначе подастъ мн вина, какъ за наличныя деньги! не имть доврія къ офицеру Его Величества короля! Я хотлъ наказать этого негодяя, какъ онъ того заслуживалъ, вся эта сволочь, служащая у него, кинулась на меня… вы видли сами, что было дальше. Но, Боже правый! еслибъ только вашъ приходъ, господа, не возбудилъ во мн врожденной кротости и не склонилъ меня къ снисходительности, я бы нанизалъ на шпагу съ полдюжины этихъ бездльниковъ и изрубилъ бы въ котлеты всхъ остальныхъ!

Огромная нога капитана въ толстомъ сапог со шпорой: топнула по полу, все задрожало.

— Хозяинъ — просто бездльникъ, сказалъ Лудеакъ, онъ привыкъ говорить, чортъ знаетъ съ кмъ. А сколько онъ съ васъ требовалъ, этотъ скотина?

— Не знаю, право… какую-то бездлицу!

— Двсти пятьдесятъ ливровъ, круглымъ счетомъ, прошепталъ трактирщикъ, державшійся почтительно вдали, двсти пятьдесятъ ливровъ за разную птицу, за колбасу и откормленныхъ каплуновъ, да за лучшее бургонское вино.

— И за такую бездлицу вы безпокоите этого господина? вскричалъ Цезарь, да вы, право, стоите, чтобъ онъ вамъ за это обрубилъ уши! Вотъ мой кошелекъ, возьмите себ десять золотыхъ и маршъ къ вашимъ кострюлькамъ!

Въ одну минуту вертела съ поросятами и съ аппетитными пулярками завертлись передъ огнемъ, въ который бросили еще пукъ прутьевъ, между тмъ какъ слуги и поваренки приводили все въ порядокъ, накрывали на столъ и бгали въ погребъ за виномъ.

Поступокъ графа де Шиври тронулъ великана. Онъ снялъ шляпу, вложилъ шпагу въ ножны и ужь подходилъ къ Цезарю, чтобъ поблагодарить его, но Лудеакъ предупредилъ.

— Любезный графъ, сказалъ онъ, взявъ Цезаря подъ руку, позволь представить теб капитана Балдуина д’Арпальера, одного изъ самыхъ храбрйшихъ дворянъ во Франціи. Я бы сказалъ — самого храбрйшаго, еслибъ не было моего друга, графа Цезаря де Шиври.

— Не для вашей ли милости я долженъ былъ сегодня ночью побдить нершительность одной молодой дамы, которая медлитъ отдать справедливость вашимъ достоинствамъ?

— Какъ точно, капитанъ, и признаюсь, вашъ неожиданный уходъ очень меня опечалилъ.

— Дьяволъ замшался въ наши дла въ вид маленькой блой ручки, и вотъ почему я измнилъ вамъ, но есть такія вещи, о которыхъ я поклялся себ никогда не забывать, и не забуду. Вы же, графъ, прибавилъ онъ, взявъ руку Цезаря въ свою огромную ручищу, пріобрли сейчасъ право на мою вчную благодарность. Шпага и рука капитана д’Арпальера — въ вашемъ полномъ распоряженіи.

— Завидная штука! вскричалъ Лудеакъ: Фландрія, Испанія и Италія знакомы съ ней.

— Значитъ, сказалъ Цезарь, пожимая тоже руку капитану, вы не сердитесь на меня, что я позволилъ себ броситъ въ лицо этому грубіяну нсколько мелочи, которую онъ имлъ дерзость требовать съ васъ?

— Я-то? между военными такія вольности позволительны! Сколько дворянъ я выводилъ изъ затрудненія такими же точно поступками!

— Безъ сомннія! это видно впрочемъ по вашему лицу! И вы согласитесь, неправда-ли, сдлать мн честь раздлить мой ужинъ съ моимъ другомъ Лудеакомъ?

— Тмъ охотнй, что работа, за которой вы меня застали, порядочно-таки возбудила во мн аппетитъ!

— Подавать кушанье, да живй! крикнулъ Лудеакъ.

XVII.
Подготовленная дуэль.

Человкъ, стоявшій передъ Цезаремъ, былъ большаго росту, сухой какъ тростникъ, мускулистый, съ широкими плечами, жилистыми руками, небольшой круглой головой, покрытой густыми курчавыми волосами, какъ у Геркулеса, съ плотной шеей, широкой грудью и съ рубцомъ на щек, который терялся въ густыхъ усахъ, кожа у него была кирпичнаго цвта. Все въ немъ обличало сангвиническій темпераментъ, животныя страсти и богатырскую силу.

Иногда впрочемъ, на мгновеніе, какое-нибудь слово, поза, жестъ выдавали дворянина, какъ выдается вдругъ свжій пейзажъ изъ разорваннаго втромъ тумана, но вслдъ затмъ выступалъ снова старый рубака и графъ Орфано исчезалъ въ капитан д’Арпальеръ.

— Ахъ, графъ, сказалъ онъ, разстегивая поясъ, трудно жить въ такіе времена, когда министры короля не признаютъ заслугъ порядочнаго человка!… Заставляютъ бгать за недоданнымъ жалованьемъ капитана, который командовалъ жандармскимъ эскадрономъ въ Милан и гренадерской ротой во Фландріи, заставляютъ дежурить по переднимъ человка, бравшаго Дюнкирхенъ съ Тюренномъ и ходившаго на приступъ Лериды съ принцемъ Конде, а между тмъ даютъ полки мальчишкамъ, у которыхъ еще нтъ и трехъ волосковъ на бород! Если бы храбрости отдавали должную справедливость, я давно уже былъ бы полковникомъ.

— Скажите лучше — генераломъ! ввернулъ Лудеакъ. Къ чему такая скромность?

— Не безпокойтесь, сказалъ Цезарь, я беру на себя ваше дло, а пока я не добьюсь для васъ справедливости — мой кошелекъ къ вашимъ услугамъ…

На разсвт десять пустыхъ бутылокъ свидтельствовали о жажд капитана, а обглоданныя кости жаркого — объ его аппетит. Во время ужина онъ разсказывалъ о своихъ походахъ, мшая оживленныя рчи съ кружками вина и постоянно сохраняя трезвый видъ.

— Если когда-нибудь вамъ встртится надобность въ капитан д’Арпальер, сказалъ онъ, застегивая поясъ со шпагою которая въ его сильной рук казалась перышкомъ, — обратитесь въ улицу Тиктоннъ, подъ вывской Красной Щуки…. Я тамъ обыкновенно сплю до полудня.

— Понялъ? спросилъ Лудеакъ Цезаря, когда капитанъ ушелъ… Мы пригласимъ графа де Монтестрюка ужинать… поговоримъ, подимъ, осушимъ побольше кружекъ… головы разгорячатся… случайно завяжется споръ и мы неловко раздуемъ его, желая будто бы утушить… Оба разсердятся и ссора кончится дуэлью!..

— А потомъ?

— Потомъ Гуго де Монтестрюкъ, графъ де Шаржполь, будетъ убитъ. Не знаю, правда-ли, что капитанъ д’Арпальеръ командовалъ жандармскимъ эскадрономъ въ сраженіи при Дюнкирхен, или ходилъ на приступъ Лериды съ принцемъ Конде, но знаю очень хорошо, что во всей Европ нтъ лучшаго бойца на шпагахъ. И вотъ зачмъ я повелъ тебя сегодня ужинать съ этимъ молодцомъ въ трактир Поросенка.

— Одно безпокоитъ меня немного, сказалъ Цезарь, покручивая усики, ты увренъ, что это будетъ не убійство?

— Э! нтъ, — вдь это будетъ дуэль.

— Ты уменъ, Лудеакъ, сказалъ Цезарь.

Все устроилось, какъ предвидлъ кавалеръ: подготовленная и разсчитанная заране встрча свела Гуго и Цезаря на маскарад у герцогини д’Алфаншъ, графъ де Шиври проигралъ какое то пари Монтестрюку, назначили день для ужина.

— И мн очень хочется, чтобъ вы надолго сохранили память объ ужин и о собесдник, съ которымъ я васъ познакомлю! сказалъ онъ Гуго. Это молодецъ, встрчавшійся съ врагами короля лицомъ къ лицу въ Каталоніи и во Фландріи, въ Палатинат и въ Милан!

Но Лудеакъ вовсе не желалъ, чтобъ Монтестрюкъ встртился съ капитаномъ Арпальеромъ прежде, чмъ онъ самъ переговоритъ съ бывшимъ командиромъ гренадерской роты въ битв при Нордлинген.

— Любезный капитанъ, сказалъ онъ ему, войдя въ его чуланъ въ улиц Тиктоннъ, вамъ уже сказано, что вы встртитесь на дняхъ съ новой личностью. Я знаю, что вы человкъ порядочнаго общества, столько же осторожный, какъ и смлый, но умоляю васъ при этой встрч еще удвоить вашу осторожность.

— Это зачмъ?

— Какъ бы вамъ это сказать?… Вещь очень щекотливая!

— Продолжайте.

— Вы не разсердитесь?

— Нтъ… я кротокъ, какъ агнецъ.

— Вотъ именно эта-то кротость намъ и будетъ нужна… Впрочемъ, замтьте, что я вдь только передаю слова другихъ.

— Вы наконецъ выводите меня изъ терпнья своими недомолвками… Кончайте же.

— Представьте себ, что люди, видвшіе, какъ вы деретесь на шпагахъ, и знающіе, какъ силенъ въ этомъ дл собесдникъ, котораго графъ де Шиври хочетъ вамъ представить, — увряютъ, что въ благородномъ искусств фехтованья онъ вамъ ступить не дастъ… Длать нечего, говорилъ кто-то изъ нихъ, а храброму капитану д’Арпальеру придется помриться съ этимъ и отказаться отъ славы перваго бойца… Да, онъ будетъ только вторымъ, говорилъ другой.

— А! вотъ что говорятъ!

— Да, и множество другихъ глупыхъ толковъ, которыхъ я не хочу передавать вамъ, прибавляютъ еще къ этимъ расказамъ… Вотъ почему, для вашей же собственной пользы, я умоляю васъ не говорить ничего такого, что могло бы разсердить вашего соперника. Онъ молодъ, какъ я вамъ говорилъ, онъ не только слыветъ рдкимъ дуэлистомъ и страстнымъ охотникомъ биться на шпагахъ, но еще и очень щекотливымъ на счетъ чести… Не заведите какъ нибудь глупой ссоры, прошу васъ!

— А что вы называете глупой ссорой, позвольте узнать?

— О, мой Боже! не горячитесь пожалуйста! Я называю глупой ссорой такую, въ которой нтъ достаточнаго довода, чтобы два честныхъ человка выходили на дуэль… Если у него громкій голосъ, — ну, пусть себ кричитъ…

— Ну, это значитъ — подвергать мою дружбу къ вамъ слишкомъ тяжелому испытанію!… Но пусть же онъ не слишкомъ громко кричитъ, а то какъ разъ ему заткнутъ глотку!… Я и не съ такими птухами справлялся!…

— Я въ этомъ совершенно увренъ, возразилъ Лудеакъ, пожимая ему руку, но теперь я васъ предупредилъ, и вы сами знаете пословицу…

Обезпечивъ себя съ этой стороны, Лудеакъ пошелъ къ Гуго.

— Я долженъ дать вамъ добрый совтъ, сказалъ онъ ему, вы будете ужинать съ человкомъ, котораго мой другъ Цезарь такъ расхвалилъ вамъ, онъ и заслуживаетъ этихъ похвалъ, но у него есть одинъ недостатокъ, о! всего только одинъ! Онъ чертовски щекотливъ, обижается словомъ, улыбкой и тотчасъ же готовъ въ такихъ случаяхъ выхватить изъ ноженъ шпагу.

— А!

— И притомъ любитъ острить и насмхаться. Вотъ меня, напримръ, онъ не разъ просто осыпалъ насмшками! Будьте-же осторожны и если замтите, что онъ къ вамъ пристаетъ, длайте лучше видъ, что не обращаете на это вниманія.

— Однакожь, если онъ перейдетъ границы приличной шутки?

— Между нами будь сказано, у капитана д’Арпальера на боку такая шпага, которую можно-бы прозвать по истин кровопійцей: ее постоянно мучитъ жажда крови. Ну, что-же будетъ хорошаго, если вы схватите рану за то только, что у васъ на минуту не достало терпнья!

— Ну! раны-то я пока еще не получилъ!

— Я знаю, что вы можете съ нимъ потягаться… Но подумайте — нтъ лошади, которая бы хотя разъ не споткнулась. Итакъ, не выходите изъ себя, доврьте мн!

Лудеакъ ушелъ отъ Гуго.

— Спи покойно, сказалъ онъ Цезарю, я подложилъ трутъ и раздулъ уголья, если теперь не загорится, то, значитъ, вс святые не захотятъ этого.

Дня два или три спустя, четверо собесдниковъ собрались у того же самаго трактирщика, въ улиц Сент-Оноре, гд графъ де Шиври познакомился въ первый разъ съ капитаномъ д’Арпальеромъ. Гуго и капитанъ, кланяясь другъ другу, обмнялись грозными взглядами, гордымъ и высокомрнымъ со стороны графа де Монтестрюка, нахальнымъ со стороны капитана.

— Искра запала, сказалъ себ Лудеакъ.

Хозяинъ Поросенка превзошелъ самъ себя и, несмотря на обвязанный еще лобъ, онъ изъ одного самолюбія приготовилъ имъ такой ужинъ, которому могъ-бы позавидовать самъ знаменитый Ватель. Тонкія вина не оставляли желать ничего лучшаго.

Какъ только они услись за столомъ, Монтестрюкъ сталъ внимательно присматриваться къ лицу капитана, ярко освщенному огнемъ свчей. Онъ почувствовалъ какъ будто электрическій ударъ и глаза его безпрестанно обращались на это лицо, почти противъ воли.

Гд же онъ видлъ этотъ квадратный лобъ, эти красныя мясистыя уши, этотъ короткій носъ съ раздутыми ноздрями, эти жирныя губы, эти срые, будто пробуравленые глаза съ металлическимъ блескомъ, эти брови, взъерошенныя какъ кустарники и какъ-то особенно свирпо сросшіяся надъ носомъ, что придавало столько суровости этой разбойничьей рож? Онъ припоминалъ смутно, но почти былъ увренъ, что ужь встрчался съ этой личностью, хотя не могъ еще опредлить, гд и когда?

Капитанъ съ своей стороны, не сводилъ глазъ съ Гуго и какъ-то особенно посмотрлъ на него, какъ будто съ безпокойствомъ и съ любопытствомъ вмст. О ему тоже смутно казалось, что онъ ужь встрчался гд-то съ графомъ де Монтестрюкъ. Но когда именно, въ какой сторон?

Теперь Монтестрюкъ былъ уже не въ своемъ театральномъ костюм, въ лиц его и во всей фигур было много такого, что оживляло воспоминанія капитана и давало имъ новую силу.

Недовольный однакожь тмъ, что молодой человкъ разсматриваетъ его съ такимъ упорствомъ, онъ вдругъ сказалъ ему:

— Послушайте! должно быть, вы находите много интереснаго въ моемъ лиц, что такъ пристально на него смотрите? Ужь не противенъ-ли вамъ цвтъ моихъ глазъ, или вамъ не нравится, можетъ быть, моя открытая улыбка?

— Вовсе не улыбка и не глаза, хотя густые усы и брови и скрываютъ, можетъ быть, всю ихъ прелесть, но меня интересуетъ вся ваша фигура! Черты ваши, капитанъ, невозможно забыть тому, кто хоть разъ имлъ счастье созерцать ихъ, а я увренъ, что я уже имлъ это счастье… Но когда именно, гд и въ какихъ обстоятельствахъ? — этого моя неблагодарная память никакъ не можетъ подсказать мн.

— Что это, насмшка, кажется? вскричалъ д’Арпальеръ, выведенный изъ терпнья уже однимъ оборотомъ фразъ Гуго.

— Сдержите себя, ради Бога! сказалъ тихо Лудеакъ, обращаясь къ Монтестрюку.

— Я-то? Боже меня сохрани! весело возразилъ Гуго, продолжая смотрть на капитана. Я только ищу! Вотъ у васъ между бровями, наверху носа, сидитъ пучокъ волосъ, который мн особенно припоминается и я просто не въ силахъ оторвать отъ него глазъ… Къ этому именно пучку примшивается одна исторія, герой которой, въ настоящую минуту, должно быть, давно уже качается гд-нибудь на веревк…

— И вы осмливаетесь находить, что этотъ герой похожъ на меня?

— Съ искреннимъ сожалніемъ, но — да!

— Будьте осторожнй, шепнулъ Лудеакъ на-ухо капитану, который измнился въ лиц.

Гуго и капитанъ вскочили разомъ.

— И послушайте! продолжалъ Монтестрюкъ, чмъ больше я смотрю на васъ, тмъ яснй становятся мои воспоминанія. Съ глазъ моихъ спадаетъ наконецъ пелена… разв родные братья могутъ быть такъ похожи другъ на друга, какъ похожи вы на этого героя… Тотъ же видъ… та же фигура, тотъ же голосъ!… Тотъ былъ наполовину плутъ, а на — половину разбойникъ.

Дикій ревъ вырвался изъ груди капитана.

— Кажется, ужь больше нечего мшаться, прошепталъ Лудеакъ, наклонившись къ Цезарю.

Графъ де Монтестрюкъ сложилъ руки на груди.

— Точно-ли вы уврены, что васъ зовутъ Балдуинъ д’Арпальеръ? спросилъ онъ. Подумайте немножко, прошу васъ… У васъ должно быть еще другое имя… просто-кличка, когда вы странствуете по большимъ дорогамъ?…

— Громъ и молнія! крикнулъ капитанъ и ударилъ со всей силой кулакомъ по столу.

— Бриктайль! я былъ увренъ.

И хладнокровно, показывая великану перстень на своемъ пальц, онъ произнесъ:

— Узнаешь ты этотъ перстень, что ты у меня было — укралъ?… Вотъ онъ все еще у меня на пальц… Одно меня удивляетъ, что у тебя до сихъ поръ еще голова держится на плечахъ!…

Кровь бросилась въ лицо Бриктайля: дйствительно, это онъ сдлалъ себя капитаномъ д’Арпальеръ, вслдствіе разныхъ приключеній. Онъ ужъ хотлъ-было броситься черезъ раздлявшій ихъ столъ и схватить врага за горло, но сдержался невроятнымъ усиліемъ воли и отвчалъ:

— А! такъ ты — волченокъ изъ Тестеры, тотъ самый, что оставилъ слды своихъ зубовъ у меня на рук?… Посмотрите, господа!

Онъ отвернулъ рукавъ и показалъ блый знакъ зубовъ на волосатой рук, потомъ, съ тмъ же страшнымъ хладнокровіемъ, обмакнувъ пальцы въ стаканъ, изъ котораго только что пилъ, онъ бросилъ дв или три капли вина въ лицо Гуго де Монтестрюку.

— О! умоляю васъ! вскричалъ Лудеакъ, бросаясь на Гуго, чтобъ удержать его.

— Мн хотлось только видть, каковъ будетъ эффектъ отъ краснаго вина на его блой кож!… сказалъ Бриктайль, хладнокровно застегивая поясъ со шпагой.

— Вы сейчасъ увидите тотъ же самый эффектъ на черной кож, возразилъ Гуго и спокойнымъ движеніемъ высвободился изъ рукъ Лудеака.

Дла шли отлично. Шиври вмшался въ свою очередь.

— Вы другъ мн, любезный графъ, сказалъ онъ Гуго, поэтому я имю право спросить васъ, до какихъ поръ вынамрены оставлять эти капли вина на своихъ щекахъ?

— Пока не убью этого человка!

— А когда же вы его убьете?

— Сейчасъ же, если онъ не боится ночной темноты.

— Пойдемъ! отвчалъ Бриктайль.

— Ты, Лудеакъ, будешь секундантомъ у капитана, сказалъ Цезарь, а я — у Монтестрюка.

Вс вмст вышли на улицу, Шиври пропустилъ впередъ Бриктайля и самъ пошелъ передъ Гуго, а Лудеакъ послднимъ. Спускаясь по узкой лстниц въ нижній этажъ трактира, Лудеакъ нагнулся къ уху Монтестрюка,

— Вдь я же васъ предупреждалъ… Надо было промолчать!…. Теперь я дрожу отъ страха.

Скоро пришли къ лампад, горвшей предъ образомъ Богоматери, на углу улицы Ленжери, рядомъ съ кладбищемъ Невинныхъ Младенцевъ. Неясный свтъ лампады дрожалъ на мокрой и грязной мостовой, звзды свтили съ неба. Мстность была совершенно пустынная. Тамъ и сямъ блисталъ огонь, на самомъ верху высокихъ, погруженныхъ въ сонъ домовъ, между трубами свтилъ рогъ мсяца, тонкій какъ лезвіе турецкой сабли, и аспидныя крыши сверкали, какъ широкіе куски металла.

— Вотъ, кажется, хорошее мсто, сказалъ Гуго, топнувъ ногой по мостовой, гд она казалась суше и ровнй, а тутъ кстати и кладбище, куда снесутъ того изъ насъ, кто будетъ убитъ.

Онъ обнажилъ шпагу и, упершись остріемъ въ кожаный сапогъ, согнулъ крпкій и гибкій клинокъ.

Лудеакъ, хлопотавшій около капитана, принялъ сокрушенный видъ.

— Скверное дло! шепнулъ онъ ему. Если хотите, еще можно уладить какъ-нибудь.

Вмсто всякаго отвта, Бриктайль обратился къ противнику и, тоже обнажая шпагу, сказалъ ему:

— Помните-ли, я разъ вечеромъ сказалъ вамъ. Берегитесь встрчаться со мной! Мы встртились… поручите же вашу душу Богу!…

— Ну! теб, бдный Бриктайль, объ этомъ заботиться нечего: твою душу уже давно ждетъ дьяволъ!

Бриктайль вспыхнулъ и, бросивъ далеко свою шпагу, сталъ въ позицію.

Началась дуэль суровая, твердая, безмолвная, ноги противниковъ прикованы были къ земл, глазами они впились другъ въ друга. Оба бойца щупали пока одинъ другаго, не предоставляя ничего случайности, Гуго вспомнилъ полученные когда-то удары, Бриктайль — тотъ прямой ударъ, который отпарировалъ вс его хитрости. Хладнокровіе было одинаково съ обихъ сторонъ, искусство тоже было равное. Де Шиври и Лудеакъ слдили за боемъ, какъ знатоки, и еще не замчали ни малйшаго признака превосходства ни съ той, ни съ другой стороны.

Видно было, что Гуго учился въ хорошей школ, и рука его, хотя и казалась слабй, но не уступала въ твердости рук противника. Удивленный Бриктайль провелъ ладонью по лбу и ужь начиналъ немного горячиться, но еще сдерживалъ себя. Вдругъ онъ прилегъ, съежился, вытянулъ впередъ руку, представляя шпаг Гуго узкое и короткое пространство,

— А! неаполитанская штука! сказалъ Гуго, улыбаясь. Бриктайль прикусилъ губы и, не находя нигд открытаго мстечка, куда бы можно было кольнуть остріемъ, вдругъ вскочилъ, выпрямился во весь свой огромный ростъ, зачастилъ ударами со всхъ сторонъ разомъ, быстрый какъ волкъ, кружащійся вокругъ сторожевой собаки.

— А! теперь испанская! продолжалъ Гуго. И та-же улыбка скользнула у него на губахъ.

— Чортъ возьми! да это мастеръ! проворчалъ Лудеакъ, обмнявшись взглядомъ съ Цезаремъ.

Бриктайль быстро пріостановился, весь сжался, укоротилъ руку и, прижавъ локоть, подставилъ противнику изъ своего тла какой то шаръ, изъ котораго торчало одно остріе шнаги.

— А! фламандская!… цлый смотръ! сказалъ Гуго.

Вдругъ онъ, не отступая ни на волосъ, перенялъ шпагу изъ правой руки въ лвую, Бриктайль поблднлъ. Онъ напалъ теперь основательно и почувствовалъ царапину въ отвтъ.

— Громъ и молнія! вскричалъ онъ, да эта шпага — настоящая кираса!

Его удары посыпались одинъ за другимъ, боле быстре, но за то мене врные и отражаемые повсюду.

— Манера школьниковъ, на этотъ разъ! сказалъ Гуго.

— Какъ только онъ потеряетъ хладнокровіе, онъ пропалъ прошепталъ Лудеакъ, наблюдавшій Бриктайля.

Вдругъ Гуго выпрямился, какъ стальная пружина.

— Вспомни прямой ударъ! сказалъ онъ, и остріе его шпаги вонзилось прямо въ грудь Бриктайлю.

Рейтаръ постоялъ еще съ минуту, опустивъ руку, съ выраженіемъ ужаса и удивленія на лиц, потомъ вдругъ тяжело упалъ. Кровь хлынула у него изо рта и брызнула на мостовую, но, сдлавъ послднее усиліе, онъ подняль голову и сказалъ:

— Если уцлю, то берегись!

Голова его упала съ глухимъ стукомъ на землю, ноги судорожно вздрогнули, бороздя грязь, и онъ вытянулся недвижимо.

— Убитъ! сказалъ Шиври, склонившись надъ нимъ.

Лудеакъ сталъ на колни возл тла и положилъ руку на сердце, а ухо приставилъ къ губамъ раненаго.

— Нтъ! возразилъ онъ, еще какъ будто бы дышетъ. — У меня душа добрая и я не могу оставить христіанскую душу умереть безъ помощи. Вдвоемъ съ Цезаремъ они прислонили великана къ столбу, поднявъ ему голову, чтобы его не задушило лившеюся изъ горла кровью. Лудеакъ отдалъ справедливость искусству Монтестрюка и обратясь къ Цезарю, сказалъ ему.

— Побудь съ нимъ пока, а я побгу къ знакомому хирургу, очень искусному въ подобныхъ случаяхъ… Такого молодца, какъ этотъ, стоитъ сохранить.

Когда пришелъ хирургъ съ носилками для раненаго, Гуго поспшилъ уйдти. Патруль или просто городовой изъ объздныхъ могъ застать его съ окровавленной шпагой въ ножнахъ надъ тломъ человка при послднемъ издыханіи. Лудеакъ посмотрлъ, какъ онъ уходилъ на темное кладбище, закутавшись въ плащъ, между тмъ какъ хирургъ осматривалъ раненнаго.

— Не такъ-то, видно, легко намъ будетъ отдлаться отъ этого малаго, сказалъ онъ Цезарю… Ужь если капитанъ ничего не могъ сдлать, то кто же съ нимъ сладитъ?

— Я.

— Со шпагой въ рук?

— Нтъ — разв буду вынужденъ безусловной необходимостью — но человка можно погубить, и не убивая… У меня не одно средство.

— Гм! я врю только смерти… Знаешь старинную поговорку: убитъ зврь — и ядъ пропалъ…

— Поговорка основательная и при случа я ее припомню. А пока все, что я могу теб сказать, это — что если когда-нибудь графъ де Монтестрюкъ женится на Орфиз де Монлюсонъ, то это будетъ значить, что Цезаря де Шиври нтъ ужь въ живыхъ.

Между тмъ хирургъ перевязалъ рану несчастнаго, голова котораго безсильно перевшивалась съ одного плеча на другое, прикладывая корпію къ ран, онъ любовался широкой грудью, сильными мускулами, вообще крпкимъ сложеніемъ капитана.

— Да, говорилъ она сквозь зубы, рана ужасная — весь клинокъ прошелъ черезъ легкое!… прости, Господи! Онъ чуть не насквозь хватилъ! но такой силачъ еще можетъ отойдти — знавалъ я и не такія еще раны, да и т залчивались… Все зависитъ отъ присмотра.

И, взглянувъ на Лудеака, докторъ спросилъ:

— Куда понесете вы его? Въ больницу? это все равно, что гробъ ему готовить! Есть-ли у него квартира, гд бы можно было слдить за нимъ, не теряя напрасно времени и трудовъ?

— А ручаетесь вы за выздоровленіе?

— Воля Господня, но если отдадите его мн на руки и если ни въ чемъ не будетъ недостатка, то — да, можетъ быть…

— Когда такъ, то берите его и несите ко мн, сказалъ Цезарь носильщикамъ…. Мой домъ и мои люди къ его услугамъ, а если онъ выздороветъ, то вы получите сто пистолей.

— Это, значитъ, вашъ другъ? вскричалъ хирургъ, идя впереди носилокъ.

— Лучше чмъ другъ — человкъ полезный.

— А какъ починимъ его, то онъ еще намъ послужитъ, прибавилъ шопотомъ Лудеакъ.

XVIII.
Спасайся, кто можетъ.

Какъ это узнали? Какими путями? Монтестрюкъ не могъ этого понять, но на другой же день, человкъ пять знакомыхъ разсказывали ужь ему объ его дуэли на углу кладбища Невинныхъ Младенцевъ. Стоустая молва разнесла всть повсюду. Гуго не скрывалъ правды, но на поздравленія съ побдой отвчалъ очень просто:

— Полноте! Это искатель приключеній, считавшій меня своимъ должникомъ, а я показалъ ему, что я напротивъ его кредиторъ. Ну! мы и свели съ нимъ счеты, вотъ и все.

Черезъ два или три дня онъ выходилъ утромъ изъ дому съ неизбжнымъ своимъ Коклико, къ нему подошелъ мальчикъ, которому онъ не разъ давалъ денегъ, и спросилъ робкимъ голосомъ:

— У васъ нтъ, врага, который бы хотлъ вредить вамъ?

— Не знаю! А зачмъ теб это?

— Да вотъ вчера днемъ какой то человкъ съ недобрымъ лицомъ бродилъ здсь у насъ и все спрашивалъ, гд вы живете?

— Ну?

— Подождите! Онъ вернулся еще вечеромъ, но тогда ужь былъ не одинъ. Съ нимъ былъ другой, съ такимъ же нехорошимъ лицомъ. Я слышалъ, что они произносили ваше имя. Вы часто мн подавали милостыню, видя, что я такой бдный, и еще говорили со мной ласково, вотъ я и подумалъ, что, можетъ быть, окажу вамъ услугу, если стану слушать. Я и подошелъ къ нимъ поближе.

— Отлично, дитя мое! сказалъ Коклико: ты малый-то, видно, ловкій! а что жь они говорили, эти мошенники?

— Одинъ, указывая пальцемъ на вашъ домъ, сказалъ другому. Онъ здсь живетъ.

— Хорошо, отвчалъ этотъ.

— Онъ почти никогда не выходитъ одинъ, продолжалъ первый. Постарайся же не терять его изъ виду, а когда ты хорошо узнаешь вс его привычки, то остальное ужь будетъ мое дло.

— Какой-нибудь пріятель Бриктайля, должно быть, хочетъ затять со мной ссору, замтилъ Гуго равнодушно.

— А потомъ? спросилъ Коклико.

— Потомъ — первый ушелъ, а другой вошелъ вотъ въ ту таверну напротивъ, откуда видна дверь вашего дома.

— Шпіонъ, значитъ! а сегодня утромъ ты его опять видлъ?

— Нтъ, а какъ только увидлъ васъ, то прибжалъ разсказать что я подслушалъ.

— Спасибо, и будь увренъ, пока у меня въ карман будутъ деньги, и ты будешь получать свою часть, а если теперь т же личности опять прійдутъ сюда и станутъ тебя распрашивать, будь вжливъ съ ними и отвчай, что ни у кого нтъ такихъ регулярныхъ привычекъ, какъ у меня: встаю я, когда прійдется, а возвращаюсь домой, когда случится. А еслибы этихъ свдній имъ показалось мало, то попроси ихъ также вжливо оставить свои имена и адресы: я скоро самъ къ нимъ явлюсь.

Коклико почесывалъ голову. Онъ принималъ вещи не такъ беззаботно, какъ Гуго. Съ тхъ поръ какъ Бриктайль показался въ Париж, ему только и грезились разбойники и всякія опасныя встрчи. Кром того, онъ не доврялъ и графу де-Шиври, объ которомъ составилъ себ самое скверное мнніе.

— Ты останься дома, сказалъ онъ Кадуру, который собирался тоже идти за графомъ, а особенно, смотри, не звай.

— Останусь, сказалъ Кадуръ.

Потомъ, погладивъ мальчика по голов, Коклико спросилъ его’:

— А какъ тебя зовутъ?

— О! у меня только и есть что кличка!

— Скажи, какая?

— Меня прозвали Угренкомъ, видите, я отъ природы такой проворный, скоро бгаю и такого маленькаго росту, что могу пролзть повсюду.

— Ну, Угренокъ! ты мальчикъ славный! Сообщай намъ все, что замтить, и раскаяваться не будешь.

И, попробовавши, свободно-ли двигается у него шпага въ ножнахъ, онъ пошелъ вслдъ за Гуго.

А Гуго, какъ только повернулъ спину, ужь и не думалъ вовсе о разсказ мальчика. Онъ провелъ вечеръ въ театр съ герцогиней д’Авраншъ и маркизой д’Юрсель, которыя пригласили его къ себ ужинать, и вернулся домой поздно. Кадуръ глазлъ на звзды, сидя на столбик.

— Видлъ кого-нибудь? спросилъ Коклико, между тмъ какъ Гуго, съ фонаремъ въ рук, всходилъ по лстниц.

— Да!

— Говорилъ онъ съ тобой? Что сказалъ?

— Четыре-пять словъ всего на все.

— А потомъ куда онъ длся посл этого разговора?

— Пошелъ взять ванну.

Еоклико посмотрлъ на Кадура, думая, не сошелъ ли онъ вдругъ съ ума?

— Ванну? что ты толкуешь?

— Очень просто, возразилъ арабъ, который готовъ былъ отвчать на вопросы, но только какъ можно короче. Я лежалъ вотъ тамъ. Приходитъ человкъ, смотритъ, солдатъ пополамъ съ лакеемъ. ‘Это онъ!’ сказалъ мн мальчикъ. Я отвчалъ: ‘молчи и спи себ’. Онъ понялъ, закрылъ глаза и мы оба захрапли. Человкъ проходитъ мимо, взглядываетъ на меня, видитъ дверь, никого нтъ, вынимаетъ изъ кармана ключъ, отпираетъ замокъ, добываетъ огня, зажигаетъ тоненькую свчку и идетъ вверхъ по лстниц. Я за нимъ. Онъ уже у насъ.

— Ловкій малый!

— Ну, не совсмъ-то: вдь не замтилъ же, что я шелъ за нимъ. Онъ сталъ рыться повсюду. Тутъ я кинулся на него, онъ хотлъ-было закричать, но я такъ схватилъ его за горло, что у него духъ захватило, онъ вдругъ посинлъ и колна у него подкосились. Онъ чуть не упалъ, я взвалилъ его на плечи и сошелъ съ лстницы. Онъ не двигался. Я побжалъ къ рк и съ берега бросилъ его на самую середину.

— А потомъ?

— А потомъ, не знаю, вода была высокая. Когда я вернулся домой, мальчикъ убжалъ со страху.

— Гм! сказалъ Коклико, тутъ ршительно что-то есть. Другъ Кадуръ, надо спать теперь только однимъ глазомъ.

— А хоть и совсмъ не будемъ спать, если хочешь.

Коклико и не такъ бы еще встревожился, еслибъ могъ видть, на слдующій день, какъ кавалеръ де-Лудеакъ вошелъ въ низкую залу въ Шатле, гд писалъ человкъ въ потертомъ плать, склонясь надъ столомъ съ бумагами. При вход кавалера, онъ положилъ перо за ухо и поклонился. Его толстое тло на дряблыхъ ногахъ казалось сдланнымъ изъ ваты: до такой степени его жесты и движенія были тихи и беззвучны.

— Ну! какія всти? спросилъ Лудеакъ.

— Я говорилъ съ г. уголовнымъ судьей. Тутъ смертный случай, — почти смертный, по крайней мр. Онъ далъ мн разршеніе вести дло, какъ желаю. Приказъ объ арест подписанъ, но вы хотите, чтобъ объ этомъ дл никто не говорилъ, а съ другой стороны, нашъ обвиняемый никогда не выходитъ одинъ. Судя потому, что вы объ немъ говорили, прійдется дать настоящее сраженіе, чтобъ схватить его. А Бриктайль — человкъ совсмъ потерянный, имъ никто не интересуется, я знаю это хорошо, такъ какъ мн приходилось употреблять его для кое-какихъ негласныхъ экспедицій. Легко можетъ статься, что графъ де Монтестрюкъ вырвется у васъ изъ рукъ свободнымъ и взбшеннымъ.

— Нельзя-ли какъ нибудь прибрать его?

— Я объ этомъ ужь думаю и самъ.

— И придумаете. г. Куссине, неврное придумаете, если прибавите немножко обязательности къ вашей всегдашней ловкости! Графъ де Шиври желаетъ вамъ добра и ужь доставилъ вамъ ваше теперешнее мсто, онъ знаетъ, что у васъ семья и поручилъ мн передать вамъ, что онъ будетъ очень радъ помочь замужству вашей дочери.

Лудеакъ незамтно положилъ на стол, между бумагами, свертокъ, который скользнулъ безъ шума въ карманъ толстаго человка.

— Я знаю, знаю, сказалъ онъ умиленнымъ голосомъ, на то и я вдь все готовъ сдлать, чтобъ только услужить такому достойному господину. Личность, позволяющая себ мшать ему въ его планахъ, должна быть непремнно самаго дурнаго направленія… Поэтому я и поручилъ одному изъ нашихъ агентовъ, изъ самыхъ дятельныхъ и скромныхъ, заглянуть въ его бумаги.

— Въ бумаги графа де Монтестрюка? въ какія бумаги?

— Что вы смотрите на меня такимъ удивленнымъ взоромъ, г. кавалеръ? У каждаго есть бумаги, и довольно двухъ строчекъ чьей-нибудь руки, чтобъ найдти въ нихъ, съ небольшой, можетъ быть, натяжкой, поводъ къ обвиненію въ какомъ-нибудь отравленіи или даже въ заговор.

— Да, это удивительно!

— Къ несчастью, тотъ именно изъ моихъ довренныхъ помощниковъ, который долженъ былъ все исполнить въ прошлую ночь и явиться ко мн сегодня утромъ съ докладомъ, — куда-то исчезъ.

— Вотъ увидите, что они съ нимъ устроили что нибудь очень скверное!

— Тмъ хуже для него! мы никогда не заступаемся за неловкихъ. Мы не хотимъ, чтобы публика могла подумать, что наше управленіе,призванное ограждать жителей, иметъ что нибудь общее съ подобнымъ народомъ.

— Я просто, удивляюсь глубин вашихъ изобртеній, г. Куссине. Куссине скромно поклонился и продолжалъ:

— Разъ вниманіе графа де Монтестрюкъ возбуждено, теперь онъ, наврное, припрячетъ свои бумаги всего лучше было бы устроить ему какую нибудь засаду.

— Гд бы его схватили за воротъ ваши люди, и онъ осмлился бы сопротивляться.

— Что поставило бы нашихъ въ положеніе законной обороны….

— Раздается выстрлъ…

— Человкъ падаетъ. Что тутъ длать?

— Да у васъ преизобртательный умъ, г. Куссине.

— А вашъ схватываетъ мысли прямо на лету!

— Еще одно усиліе — и вы откроете приманку, которая должна привлечь въ ловушку.

— Ахъ! если бы у меня былъ хоть кусочекъ отъ письма любимой имъ особы — въ его лта вдь всегда бываютъ влюблены — я съумлъ бы привлечь его на какое нибудь свиданье, и тогда ему трудно было бы улизнуть отъ меня…

— Да, но вдь еще нужно, чтобъ она написала, эта необходимая вамъ особа!

— О, нтъ! у насъ такіе ловкіе писцы, что не зачмъ бы и безпокоить! вотъ только образца нтъ…

— Только за этимъ дло? Да вотъ у меня въ карман есть стихи герцогини д’Авраншъ, которыя взялъ у нея, чтобъ списать копію.

— А! героиню зовутъ герцогиня д’Авраншъ? есть еще другое имя — Орфиза де Монлюсонъ, кажется? Чортъ возьми!… Покажите мн стихи.

Лудеакъ досталъ бумагу, Куссине развернулъ ее и прочиталъ.

— Хорошенькіе стихи, сказалъ онъ, очень мило написаны! — больше мн ничего не нужно, чтобъ сочинитъ записку. А вотъ и подпись внизу: Орфиза де Монлюсонъ… Отлично! теперь можете спать покойно, человкъ у меня въ рукахъ.

— Скоро?

— Я прошу у васъ всего два дня сроку, и дло будетъ обработано.

Черезъ день, въ самомъ дл, къ Гуго подошелъ вечеромъ маленькій слуга съ угрюмымъ лицомъ и подалъ ему записку, отъ которой пахло амброй.

— Прочитайте поскорй, сказалъ посланный. Гуго раскрылъ записку и прочиталъ:

‘Если графу де Монтестрюку угодно будетъ пойдти за человкомъ, который вручитъ ему эту записку, то онъ увидитъ особу, принимающую въ немъ большое участіе и желающую сообщить ему весьма важное извстіе. Разныя причины, которыя будутъ объяснены ему лично, не позволяютъ этой особ принять его у себя, но она ожидаетъ его, сегодня же вечеромъ, въ десять часовъ, въ небольшомъ домик на улиц Распятія, противъ церкви св. Іакова, гд она обыкновенно молится.

‘Орфиза де М…’

— Въ девять часовъ!… А теперь ужь девятый! бгу! вскричалъ Гуго, цлуя записку.

— Куда это? спросилъ Коклико.

— Вотъ, посмотри…

— На улиду Распятія, и герцогиня д’Авраншъ назначаетъ вамъ тамъ свиданіе?

— Вдь ты самъ видишь!

— И вы въ самомъ дл воображаете, что особа съ такимъ гордымъ характеромъ могла написать подобную записку?

— Какъ будто я не знаю ея почерка! Да и подпись ея руки! и даже этотъ прелестный запахъ ея духовъ, по которому я узналъ бы ее середи ночи, въ толп!

Коклико только чесалъ ухо, что длалъ обыкновенно, когда что нибудь его безпокоило.

— Вотъ еслибъ внизу была подпись принцессы Маміани, я бы этому скорй поврилъ… Эта дама — совсмъ другое дло… Но гордая герцогиня д’Авраншъ!…

— Хоть и гордая, но также вдь женщина, возразилъ Гуго, улыбаясь, и притомъ ты самъ знаешь, что принцесса Леонора живетъ съ нкотораго времени въ совершенномъ уединеніи.

— Это-то самое и подтверждаетъ мое мнніе объ ней!

Снова Коклико почесалъ крпко за ухомъ и сказалъ:

— Какъ хотите, а я, на вашемъ мст, ни за что бы не пошелъ на это свиданье.

— Что ты? заставлять дожидаться милую особу, которая безпокоится для меня! Да разв это возможно?… Я бгу, говорю теб.

— Когда такъ, то позвольте намъ съ Кадуромъ идти за вами.

— Разв ходятъ на свиданье цлой толпой? Почему ужь и въ рога не трубить?

— А ты какъ думаешь, нужно-ль идти графу, куда его зовутъ? спросилъ Коклико у Кадура.

— Сказано господинъ, отвчалъ Кадуръ.

— Чортъ бы тебя побралъ съ твоими изреченіями! проворчалъ Коклико.

А между тмъ Гуго ужь подалъ знакъ маленькому слуг идти впередъ и пошелъ за нимъ съ полнйшей беззаботностью.

— Ну! а я думаю, что его не слдуетъ терять изъ виду, объявилъ Коклико, пойдемъ, Кадуръ.

— Пойдемъ.

Въ это время года ночь наступала рано. Парижъ тогда освщался кое-гд фонарями, отъ которыхъ если и было немного свтлй тамъ, гд они горли, за то дальше темнота становилась еще гуще. Вс лавки были заперты. Небо было срое и мрачное. Густая тнь падала отъ крышъ на улицы, по которымъ прокрадывались у самыхъ стнъ рдкіе прохожіе, поспшая домой. Гуго и посланный за нимъ человчекъ шли очень скоро. Коклико и Кадуръ, закутанные въ плащи и, опасаясь быть замченными, едва за ними поспвали. Но, къ счастью, на Гуго было свтлое платье, и они не теряли его изъ виду и слдили за нимъ по лабиринту улицъ между высокими домами. Съ неба ничто не свтило, темнота становилась все чернй я чернй.

— Славная ночка для засады! проворчалъ Коклико, пробуя, свободно-ли ходитъ шпага въ ножнахъ.

Девять часовъ пробило въ ту самую минуту, какъ Гуго и маленькій слуга поворачивали изъ-за угла въ улицу дез-Арси, которая открывалась передъ ними, будто черная трещина между двумя рядами старыхъ срыхъ домовъ.

— Подождите здсь, сказалъ провожатый, а я постучу легонько въ дверь маленькаго домика, гд васъ ждутъ, я посмотрю, что тамъ длается. При первомъ удар, который вы услышите, не теряйте ни минуты…

Онъ побжалъ по середин улицы и почти тотчасъ же пропалъ въ густой тни. Скоро шаги его замолкли и черезъ нсколько минутъ, среди глубокой тишины, Гуго услышалъ сухой ударъ, какъ будто отъ молотка въ дверь. Онъ бросился впередъ, но въ ту минуту, какъ онъ поровнялся съ черной папертью сосдней церкви, толпа сидвшихъ тамъ въ засад людей быстро выскочила и бросилась на него.

— Именемъ короля, я васъ арестую! крикнулъ начальникъ толпы и ужь положилъ-было руку ему на плечо.

Но Гуго былъ не изъ такихъ, что легко даются въ руки. Съ ловкостью кошки онъ кинулся въ сторону и сильнымъ ударомъ заставилъ противника выпустить его изъ рукъ.

— А! такъ-то! крикнулъ тотъ. Ну же! бери его! вы тамъ, чего зваете?

Вся толпа разомъ кинулась за начальникомъ на Гуго, какъ стая собакъ.

Но уже однимъ скачкомъ Гуго обезпечилъ себя отъ перваго нападенія. Прислонившись къ углу стны и обернувъ лвую руку плащомъ, онъ подставимъ остріе шпаги нападающимъ. Четыре или пять ударовъ, направленныхъ противъ него, пропали даромъ въ его развивающемея щит, а одинъ изъ тхъ, кто особенно сильно напиралъ на него, наткнулся горломъ прямо на шпагу и упалъ на колна.

Прочіе отступили, окруживъ Гуго съ трехъ сторонъ.

— А, бездльникъ! такъ ты вздумалъ защищаться! крикнулъ начальникъ…. живаго или мертваго, а я захвачу тебя!

Онъ выхватилъ изъ-за пояса пистолетъ и выстрлилъ. Пуля пробила плащъ Гуго и попала въ стну.

— Хорошъ стрлокъ! сказалъ Гуго шпагой разскъ лицо, попавшееся ему подъ руку.

Тутъ вся толпа яростно кинулась на него съ поднятыми шпагами, съ криками и воплями, ободряя другъ друга примромъ и голосомъ. Смутно послышался стукъ затворяемыхъ дверей, дв-три свчи, блествшія тамъ и сямъ по слуховымъ окнамъ, разомъ погасли, и на улиц слышался въ темнот только звонъ желза и глухой топотъ ногъ.

Но неожиданная помощь подоспла къ Гуго разомъ съ двухъ сторонъ. Сверху, отъ улицы св. Іакова, прискакалъ верховой и ринулся прямо на толпу, а снизу, отъ Старо-монетной улицы, прибжали два человка и бросились, очертя голову въ самую середину свалки. Этого двойнаго нападенія не вынесли храбрые наемники. Подъ ударами спереди и сзади, справа и слва, они дрогнули и разбжались, оставивъ на земл трехъ или четырехъ раненыхъ.

— Я вдь такой болванъ, а этого именно и ждалъ, сказалъ Коклико и не удержался — бросился на шею Гуго.

Этотъ ощупывалъ себя.

— Нтъ, ничего особеннаго, сказалъ онъ: только царапины.

— Чортъ возьми! да это онъ, мой другъ Гуго де Монтестрюкъ! вскричалъ верховой, нагнувшись къ ше коня, чтобъ лучше разглядть, кого онъ спасъ отъ бды.

Гуго такъ и вскрикнулъ отъ удивленья

— Я не ошибаюсь!…. маркизъ де Сент-Эллисъ!

— Онъ самый, и я долженъ бы узнать тебя по этой отчаянной защит, сказалъ маркизъ, сойдя съ лошади и обнимая Гуго. Но что это за свалка? по какому случаю?

— Вотъ чего я и не знаю, а очень-бы хотлось узнать! Но ты самъ, поспвшій такъ кстати, чтобъ меня выручить, какими судьбами ты очутился въ Париж, когда я полагалъ, что ты все еще сидишь въ своемъ прекрасномъ замк Сен-Сави?

— Это цлая исторія — и я очень радъ разсказать теб ее… Только въ эту минуту, мн кажется, лучше заняться тмъ, что здсь происходитъ, можетъ-быть, мы добудемъ кое-какія полезныя свднія вотъ отъ тхъ мошенниковъ, что я вижу тамъ.

Двое изъ лежавшихъ на грязной мостовой не подавали уже признака жизни, третій, раненый въ горло, былъ не лучше и хриплъ подъ стной, но четвертый только стоналъ и могъ еще кое-какъ ползти. Кадурь нагнулся къ нему и, приставивъ ему кинжалъ къ сердцу, сказалъ:

— Говори, а не то — сейчасъ доканаю!

— Убьемъ, если будешь молчать, прибавилъ маркизъ де-Сент-Эллисъ, а если будешь говорить, то вотъ теб этотъ кошелекъ.

Онъ бросилъ кошелекъ на тло несчастнаго, который, какъ ни былъ слабъ, а протянулъ руку и схватилъ подачку.

— По твоему проворству я вижу, что ты меня понялъ, продолжалъ маркизъ. Мн что-то кажется, что ты малый съ толкомъ, и только поналъ въ скверное общество. Припоминай же все и разсказывай.

Раненаго подняли и прислонили къ стн, усвшись кое-какъ, онъ положилъ сперва кошелекъ въ карманъ, потомъ вздохнулъ и сказалъ:

— Сколько я могъ разобрать, нашему сержанту было приказано непремнно схватить какого-то графа де Монтестрюка. Я только и гожусь что на подобныя дла. Когда намъ раздавали наградныя деньги, намъ было объявлено, что получимъ еще столько же въ случа удачи, и чтобъ мы его не щадили въ случа сопротивленія. Говорили что-то, будто это за какую-то дуэль…

— Хорошъ предлогъ! проворчалъ Коклико.

— Больше я ничего не знаю… но вашъ поступокъ меня трогаетъ, и въ благодарность я долженъ вамъ сказать, что лучше вамъ поскорй отсюда убираться… Сержантъ нашъ очень-упрямъ… ему общана хорошая награда въ случа удачи… значитъ, онъ наврное вернется сюда съ большой силой… Бгите-же!

Кадуръ, какъ только начался допросъ, сталъ на часахъ въ конц улицы съ той стороны, куда убжала толпа, вдругъ онъ вернулся бгомъ.

— Тамъ люди, сказалъ онъ, бгутъ прямо сюда.

— Это они и есть, сказалъ раненыя. Поврьте мн, спасайтесь поскорй!

Въ конц улицы слышны уже были шумные шаги. Показался отрядъ и впереди его человкъ съ фонаремъ въ рук. Противъ дозора нечего было рыцарствовать. Маркизъ де Сент-Эллисъ слъ на коня, а прочіе пустились бжать въ ту самую минуту, какъ дозоръ подходилъ къ углу сосдней улицы.

На самомъ перекрестк раздались два выстрла и дв пули просвистли мимо бжавшихъ, одна задла по мостовой, а другая — по стн.

— А! вотъ и ружья! сказалъ Гуго.

— Партія, выходитъ, неровна. Спасайся, кто можетъ и побжимъ порознь, чтобъ они не кинулись всей толпой за нами, сказалъ Коклико.

Маркизъ де Сент-Эллисъ еще раздумывалъ.

— Безъ комплиментовъ, шепнулъ ему Гуго: на свобод ты мн будешь полезнй, чмъ когда попадешься со мной вмст.

Они наскоро обмнялись адрессами, маркизъ далъ шпоры коню, Гуго пустился къ улиц св. Іакова, Коклико за нимъ, а Кадуръ нырнулъ въ переулокъ.

Гуго направился прямо къ Сен. Добжавъ до улицы Корзинщиковъ, онъ и Коклико остановились, чтобъ немного вздохнуть и прислушаться. Колеблющійся свтъ факела почти въ ту же минуту окрасилъ краснымъ цвтомъ уголъ улицы, показавишійся человкъ приложился и выстрлилъ. Пуля оставила блую полосу на стн, всего въ какихъ-нибудь двухъ вершкахъ отъ головы Коклико.

— Въ путь! крикнулъ онъ.

Привлеченные, вроятно, выстрломъ, два человка, бжавшіе имъ на встрчу, вздумали было загородить имъ дорогу на углу улицы Шаншъ-Мибрэ. Наткнувшійся на Гуго получилъ прямо въ лицо ударъ эфесомъ шпаги и полумертвый свалился въ грязь, попавшій на Коклико встртилъ такого противника, которому пошелъ въ прокъ недавній урокъ Кадура: схваченный вдругъ за горло и наполовину задушенный, онъ растянулся въ уличной канав

Коклико перескочилъ черезъ его тло и догналъ Гуго.

Возл Телячьей площади ихъ догналъ еще одинъ залпъ и бглецы пустились дальше, не переводя духу. Тутъ они попали въ узкую улицу, вдоль которой тянулась высокая стна, а выше ея виднлись верхушки деревьевъ. Они прислушались, никакого шума сзади, а только смутные отголоски вдали.

— Эта минутка отдыха очень пріятна, сказалъ отдуваясь Коклико, но дло ясное, что намъ недолго позволятъ имъ воспользоваться… Кром того, положеніе усложняется… Дло тоже ясное, что нсколько этихъ разбойниковъ наврное бродятъ теперь вокругъ нашей квартиры, карауля, когда мы вернемся… А если, съ другой стороны, они вздумаютъ зассть на набережной, то мы попадемъ какъ разъ между ркой и ихъ ружьями, между водой и огнемъ.

— Изъ чего я вывожу заключеніе, что лучше всего ихъ ждать здсь твердой ногой и умереть, убивши изъ нихъ, сколько будетъ можно.

— Умереть-то всегда еще успемъ, а истребленіе хоть цлой дюжины этихъ мошенниковъ едва-ли можетъ утшить насъ въ потер жизни… Вотъ почему, если позволите, я несогласенъ съ вашимъ мнніемъ.

— А что-жь ты думаешь длать?

— Я-то? я бы никого не сталъ дожидаться, а постарался бы перебраться на ту сторону этой стны, чтобъ сберечь мужа для герцогини д’Авраншъ.

— А ты думаешь, что она очень этому будетъ рада? отвчалъ Гуго, вздохнувъ при этомъ имени.

— Герцогиня — особа со вкусомъ, она очень бы разсердилась на васъ, еслибъ вы дали себя убить и даже никогда бы вамъ этого не простила… А если напротивъ, изъ любви къ ней, вы будете заботиться о своемъ здоровьи, она ничего не пожалетъ, чтобъ васъ наградить за это… Ползайте-ка на меня, какъ ползли бы на дерево, сотню разъ мы съ вами продлывали эту самую штуку въ Тестер, добираясь до птичьихъ гнздъ или до яблоковъ, а теперь поставьте ноги мн на плечи, помогайте себ руками и однимъ скачкомъ попадете какъ разъ на самый гребень стны.

— А ты же какъ? спросилъ Гуго, продлавши въ точности все, что совтовалъ Коклико.

— О! я-то?… не бойтесь! у меня есть своя мысль. Еще не въ эту ночь меня поймаютъ!… Добрались?

— Добрался, отвчалъ Гуго, сидя верхомъ на стн.

— Ну, графъ! теперь прыгайте внизъ.

— А ты же? бги хоть скорй!..

XIX.
Что бываетъ за стной.

Въ ту минуту, какъ Коклико пускался бжать дальше, держась поближе къ стн, Гуго замтилъ вдали свтъ факеловъ, отъ гнавшагося за ними отряда полиціи, шумъ голосовъ доходилъ уже къ нему. Онъ пустилъ руки и упалъ безъ шума на мелкій песокъ аллеи. Прежде всего онъ осмотрлся кругомъ. Всюду — мертвая тишина, только втеръ шумлъ голыми втками. Подумавъ съ минуту, онъ вступилъ въ пустынную аллею, перешелъ черезъ лужайку, по середин которой тихо журчалъ прозрачный фонтанъ, и вдали, въ смутной тни, за террассой, на которой стояли на мраморныхъ подножьяхъ блые призраки нсколькихъ статуй, увидлъ величественную массу отеля, широкій фасадъ котораго и крыльцо съ двойнымъ всходомъ слабо выдлялись изъ мрака.

— Чортъ возьми! сказалъ онъ себ, я какъ будто узнаю этотъ отель.

Онъ вошелъ въ скрытую аллею, которая вела прямо къ террасс, не прошелъ онъ еще и половины этой аллеи, какъ увидлъ, что на встрчу ему идетъ женщина въ свтломъ плать, раздвигая втки и ступая не слышными шагами, какъ ящерица въ трав.

— Это вы, Паскалино? спросила она слегка дрожащимъ голоскомъ.

— Не знаю, я-ли Паскалино, но знаю хорошо, что васъ мн нужно, чтобъ выбраться отсюда, отвчалъ Монтестрюкъ.

Незнакомка слабо вскрикнула и пустилась бжать. Въ три прыжка Гуго догналъ ее и принялъ въ свои объятія полубезчувственную отъ страха.

— Ахъ! я умираю! прошептала она.

— Нтъ еще! сказалъ онъ, цлуя ее въ шею.

Незнакомка очнулась и, смягчаясь, продолжала:

— А я приняла было васъ за вора… какъ легко можно иногда ошибиться!

Она поглядла на него съ боку, желая разсмотрть въ темнот лицо и усы, коснувшіеся ея шеи. Не совсмъ еще прійдя въ себя, она опиралась на его руку.

— Гд я? спросилъ Гуго.

— У принцессы Маміани.

— У принцессы Маміани!… Ты просто очаровательна, а если хочешь доказательствъ, то вотъ они.

И онъ опять поцловалъ ее, но на этотъ разъ уже въ об щеки. Субретка скорчила скромную мину и прошептала, улыбаясь: — Не слдовало бы, можетъ быть, однакожъ доказывать мн это такъ близко.

— А если ты хочешь, чтобъ я пересталъ, прекрасная Хлоя, то проведи меня поскорй къ принцесс.

— Такъ вы знаете, какъ меня зовутъ? ну, теперь я понимаю, отчего сейчасъ…

— Хочешь, чтобъ я опять началъ?

— Нтъ, пожалуйста!.. Скажите мн только, кто вы такой? Гуго взялъ ее за руку и вывелъ изъ-подъ зеленаго свода аллеи.

— Посмотри-ка на меня!

— Графъ де Монтестрюкъ! воскликнула она.

— Онъ самый… что-жь, теперь ты проводишь?

Субретка отвтила легкимъ поклономъ и пошла прямо къ террасс.

— Вотъ приключеніе! говорила она. Признайтесь, однако, графъ, вдь я хорошо сдлала, что пошла сегодня вечеромъ гулять по саду.

— Я очень благодаренъ за это Паскалино.

Хлоя покраснла и, ускоривъ шаги, отперла маленькую дверь бывшимъ у нея въ карман ключомъ.

Между тмъ какъ все это происходило въ саду принцессы Маміани, Коклико полетлъ было сначала птицей, спасаясь отъ дозора, но лишь только онъ обогнулъ стну, за которою исчезъ Гуго, и оглянулся кругомъ, чтобъ ршить, куда бжать дальше, какъ вскрикнулъ отъ удивленія, узнавъ отель принцессы.

— Чортъ возьми! какъ случай-то славно распоряжается! Значитъ, мы здсь на союзной почв, ну, тутъ и останемся!

Въ эту минуту онъ увидлъ тряпичника съ плетушкой за спиной и съ фонаремъ въ рук, только что вошедшаго въ эту улицу. Онъ кинулся прямо къ нему.

— Сколько хочешь ты, пріятель, за все твое добро?

— За все?

— За все.

— Да вы, видно, лакомка! отвчалъ тряпичникъ, поставивъ плетушку на столбикъ… Три экю въ шесть ливровъ… можетъ быть, слишкомъ дорого?

— Согласенъ на три экю! Поскорй только, давай сюда казакинъ и крючекъ!

Тряпичникъ, находя сдлку выгодною, не сталъ терять времени и въ одно мгновенье снялъ свое заплатанное платье, а Коклико надлъ его поверхъ своей одежды. Въ какихъ нибудь три минуты переодванье было окончено. Тряпичникъ ушелъ, постукивая въ рук своими тремя экю, а Коклико улегся у столбика, положивъ плетушку рядомъ. Какъ разъ было пора: два солдата изъ дозора выбгали изъ-за угла.

— Эй! ты съ фонаремъ! ты ничего не видалъ? спросилъ одинъ изъ нихъ, толкнувъ Коклико ногой.

— Чего не видалъ? спросилъ тоже Коклико, протирая глаза, будто его только что разбудили.

— Двухъ бгущихъ мошенниковъ?

— А! это-то! да, видлъ!.. не знаю точно-ли они мошенники, но у ребятъ ноги-то куда прыткія: они бжали что твои зайцы, одинъ даже чуть не упалъ на меня, споткнувшись.

— А куда-жь они побжали?

— А вотъ туда! отвчалъ Коклико, указывая именно въ противоположную сторону. Э! да они, должно быть, теперь далеко ушли… на набережной чего добраго!

— Ну! такъ, значитъ, попались: тамъ есть наши.

— Я такъ и думалъ! сказалъ себ Коклико.

Оба солдата побжали къ рк, а новый тряпичникъ закрылъ глаза:

— Ну! теперь не мшаетъ и заснуть.

Мы оставили Гуго у маленькой двери, отъ которой ключъ былъ въ карман у предусмотрительной Хлои. Она ввела Монтестрюка въ длинную галлерею, въ конц которой въ дверную щель виднлся свтъ.

— Подождите здсь, сказала она, я сейчасъ ворочусь… не знаю, нтъ-ли кого у принцессы, стойте смирно.

Хлоя исчезла въ потайную дверь, скрытую въ деревянной обдлк стны, Гуго осмотрлся кругомъ. Въ темнот онъ могъ различитъ портьеры, на стнахъ портреты, зеркала въ золоченыхъ рамахъ — вс признаки богатства и роскоши: судьба привела его, значитъ, именно къ дам съ зелеными глазами. Но вздыхая отъ глубины души, онъ не могъ не подумать, какимъ страннымъ случаемъ онъ попалъ опять къ принцесс. Точно сама судьба толкала ее къ нему, и каждый разъ въ самую критическую минуту его жизни.

Вдругъ въ той сторон, гд виднлась полоска свта, растворились настежь двери и принцесса появилась въ яркомъ свт сосдней комнаты, быстро идя съ протянутыми руками. Онъ пошелъ къ ней на встрчу.

— Вы! вы! у меня, въ такой поздній часъ? какими судьбами? спросила она, уводя его за собой.

Онъ очутился въ огромной комнат, освщенной полсотнею свчей и съ широкими стеклянными дверьми прямо на террассу. По мебели разбросаны были плащи, тюники, платья, кружева. Принцесса все еще держала Гуго за руку и смотрла на него съ безпокойствомъ и съ восхищеніемъ.

— Надюсь, что не несчастье какое нибудь? продолжала она, вы были въ саду… зачмъ?.. Сейчасъ мн послышались выстрлы. Вдь не въ васъ стрляли, не правда-ли?

— Напротивъ.

И, раскрывъ плащъ, Гуго показалъ ей, что онъ весь пробитъ пулями.

— Ахъ, Боже мой! сказала она, сложивъ руки.

— Не пугайтесь: въ меня только цлили, но не попали. Вы говорили о несчастьи? не совсмъ такъ, но меня преслдуютъ… и сильно преслдуютъ, а въ конц — быть можетъ, и арестъ!..

— Что вы! Подъ какимъ предлогомъ? что жь вы такое сдлали? въ чемъ обвиняютъ васъ?

Хлоя вошла перепуганная.

— Ахъ! я не знаю, право, что это такое. Тамъ офицеръ изъ дозора и съ нимъ четверо солдатъ, они выломали двери: офицеръ требуетъ, чтобъ его допустили осмотрть отель: увряетъ, что сюда спрятался какой-то обвиняемый, котораго имъ приказано схватить. Я едва успла убжать. Онъ идетъ вслдъ за мной.

Въ сосдней комнат дйствительно послышались шаги.

— Скорй туда, сказала принцесса, толкая его въ слдующую комнату: тамъ моя спальня. Спрячьтесь въ альков. Клянусь, они не пойдутъ туда искать васъ. А ты, Хлоя, скорй къ туалету!

Гуго исчезъ, принцесса стала передъ Хлоей, которая схватила первое платье, готовясь подать ей. Постучались въ дверь.

— Войдите, сказала принцесса. Появился офицеръ со шпагой на голо.

— Это что значитъ? спросила она высокомрно. Увидвъ ее, офицеръ снялъ шляпу.

— Извините, что я вхожу къ вамъ ночью, но у меня есть приказъ объ арест и я долженъ его исполнить.

— Очень хорошо! возразила принцесса, со какое отношеніе можетъ быть, хотла бы я узнать, между вашимъ приказомъ и моимъ отелемъ? Ужь не меня-ли вы явились арестовать?

— О, нтъ! но одного господина, за которымъ мы гнались и который, по всей вроятности, скрылся именно сюда, подъ вашу крышу.

— А! а какое преступленіе совершилъ этотъ господинъ?

— Графъ де Монтестрюкъ дрался на дуэли, въ противность законамъ и высочайшимъ указамъ, и мало того, что онъ ранилъ смертельно, быть можетъ, одного капитана, проливавшаго кровь на служб его величества, но еще ранилъ двухъ или трехъ солдатъ, посланныхъ схватить его и слдовательно, оказалъ неуваженіе къ правосудію. Убійство и бунтъ вотъ его преступленія. Тутъ дло идетъ объ его жизни, такъ какъ его величество требуетъ прежде всего его повиновенія его вол.

— А почему вы думаете, что графъ де Монтестрюкъ спрятался въ этомъ дом?

— На стн вашего сада нашлись свжіе слды: на верху есть. царапины отъ шпоръ…. я приказалъ осмотрть садъ во всей подробности.

— Безъ моего разршенія?

— Дло было спшное: онъ могъ ускользнуть отъ насъ, а мн его непремнно нужно и я добьюсь своего!

— Какое усердіе! можно подумать, право, что тутъ замшано немножко и ненависти.

— Да, я въ самомъ дл ненавижу графа де Монтестрюка…

— Его? а за что? Что онъ вамъ сдлалъ?

— Мн-то — ровно ничего, я его даже а не знаю…

— Ну?

— Но раненый имъ на дуэли капитанъ, можетъ быть, не вынесетъ раны, а онъ — отецъ мн. Не по крови, но я привязанъ къ нему какъ сынъ узами вчной благодарности… Я обязанъ ему спасеніемъ жизни.

Принцесса Маміани вздрогнула: она имла дло не съ простымъ солдатомъ, котораго можно прогнать или подкупить, но съ безпощаднымъ врагомъ. Если отъищутъ Гуго, онъ пропалъ. Передъ ней стоялъ высокій блдный молодой человкъ съ выраженіемъ печали и ршимости на лиц. Виднлись слды долгой, мужественно вынесенной борьбы и какая-то роковая печать страданія отъ самой колыбели…

Офицеръ помолчалъ съ минуту, какъ бы подавленный жгучими воспоминаніями, принцесса смотрла на него внимательно.

— У меня было порученіе въ провинціи, продолжалъ онъ, когда состоялась у нихъ эта роковая дуэль, какъ только я вернулся, я узналъ объ исход ея, и всего какой-нибудь часъ тому назадъ, мн донесъ нарочный о томъ, что произошло между графомъ де Моятестрюкъ и дозоромъ. Я взялъ въ руки все дло.

Только что онъ кончилъ, появился солдатъ и, стукнувъ по ковру прикладомъ ружья, сказалъ:

— Поручикъ, я обошелъ весь силъ и никого не нашелъ. Но наврное по немъ прошелъ кто-нибудь всего нсколько минутъ тому назадъ: на песк по аллеямъ видны свжіе слды сапогъ. Я выслдилъ до первыхъ ступенекъ террассы, а тамъ слды пропали на плитахъ, но наврное кто-нибудь да вошелъ въ отель съ террассы.

Поручикъ посмотрлъ пристально на принцессу и сказалъ:

— Вы слышите?

Положеніе становилось критическимъ, принцесса ясно слышала тяжелое біенье своего сердца и боялась, чтобъ и офицеръ его тоже не услышалъ, взоры ея блуждали по комнат и невольно скользили по двери, за которой скрылся Монтестрюкъ, Молчать дольше было опасно: волненье принцессы могло быть замчено офицеромъ и тогда опасность очевидно усиливалась.

Хлоя подошла робко и, опустивъ глаза въ замшательств, сказала:

— Не угодно-ли вамъ будетъ спросить у солдата, не замтилъ ли онъ, рядомъ со слдами, которые довели его до террассы, другихъ слдовъ поменьше и въ томъ же самомъ направленіи, какъ будто двое шли рядомъ по саду?

— Правда, отвчалъ солдатъ. Два слда, одинъ побольше, а другой поменьше, въ самомъ дл идутъ рядомъ.

— Ну, какъ ни совстно мн признаться, но я должна сказать, что это я оставила слды.

Принцесса вздохнула. Она бы охотно поблагодарила Хлою за вмшательство, но должна была притвориться удивленною.

— Вы? что это значитъ?

— Я все разскажу, продолжала субретка, не поднимая глазъ и теребя конецъ ленты между пальцами. Я сошла въ садъ, чтобы поджидать кое-кого — я готова его и назвать, если прикажете — и съ нимъ вернулась въ отель черезъ маленькую дверь въ галлере, отворивши ее вотъ этимъ ключомъ. Я едва смю просить о прощеньи, принцесса…

Все это было сказано съ такимъ смущеніемъ и такъ натурально, что невозможно было не поврить: обмануться впрочемъ тмъ легче, что и въ нашемъ дл въ признаньяхъ служанки было на половину правды.

— Я прощаю, сказала принцесса, именно за полную откровенность вашей неожиданной исповди. Надюсь, теперь г. офицеръ самъ пойметъ, что его подозрніе было совершенно неосновательно: искали слдовъ бглеца, а нашли слды влюбленнаго. Сознайтесь, что въ эти дла правосудію нечего мшаться!

Принцесса улыбнулась и начинала шутить. Ужь она ясно показывала офицеру, что ему пора уйдти. Этотъ еще раздумывался, но вдругъ, спохватясь, сказалъ:

— Я не могу не поврить искренности этого разсказа, но, къ несчастью, на мн лежитъ суровый долгъ и я обязавъ его выполнять. Садъ осмотренъ, но самый отель еще нтъ. Надо и его осмотрть.

— Пожалуй, отвчала принцесса хладнокровно и ршительно пошла прямо къ дверямъ, въ которыя скрылся за нсколько минутъ графъ де Монтестрюкъ, смло отворила ихъ и продолжала, взглянувъ прямо въ глаза офицеру:

— Здсь моя собственная комната. Можете войдти, но когда я вернусь на родину, во Флоренцію, я разскажу моимъ соотечественникамъ, какъ уважаютъ въ Париж права гостепріимства, котораго ищутъ во Франціи знатныя дамы, и какую предупредительную вжливость здсь имъ оказываютъ.

Офицеръ призадумался.

— Что жь вы не входите? продолжала она. Вы сейчасъ застали меня за туалетомъ, который я готовлю для балета въ Лувр. Немного позднй, вы бы меня застали въ спальн, гд все приготовлено для меня на ночь.

Слабый свтъ лампы въ алебастровомъ шар позволялъ поручику видть черезъ отворенную дверь поднятыя занавски алькова блую постель и разложенный на мебели ночной туалетъ. Онъ отступилъ шагъ назадъ.

— И такъ, принцесса, вы никого не видли?

— Никого.

— Вы поклянетесь?

Принцесс показалось, что занавска алькова колыхнулась, какъ, будто невидимая рука готовилась приподнять ее.

— Клянусь! сказала онъ ршительно.

— Я ухожу, сказалъ офицеръ, кланяясь. Теперь принцесса сама подошла къ нему.

— Какъ васъ зовутъ? я хочу знать, покрайней мр, кого должна благодарить за такой деликатный поступокъ.

— Мое имя совершенно неизвстно, изъ него вы ничего не узнаете: меня зовутъ Лоредонъ.

Онъ низко поклонился принцесс, подалъ знакъ своимъ людямъ идти за нимъ и вышелъ медленно, какъ бы оставляя неохотно домъ, гд онъ надялся захватить убійцу своего отца.

Принцесса и Хлоя об разомъ бросились къ дверямъ, черезъ которыя вышелъ поручикъ, наклонивъ голову впередъ, он прислушивались къ шуму удалявшихся шаговъ, сперва въ передней, потомъ на лстниц. Не сводя глазъ другъ съ друга, безмолвно, он считали сколько еще ему остается пройдти, чтобъ уйдти совершенно изъ дома. Шумъ слаблъ боле и боле. Убдившись, что всякая опасность миновала, он облегчили грудь глубокимъ вздохомъ.

— Ахъ! сказала Хлоя, я до сихъ поръ еще дрожу. Я думала, что упаду, когда тотъ проклятый человкъ объявилъ, что станетъ осматривать весь домъ!

— Знаешь-ли, что безъ тебя онъ пропалъ-бы!… Ахъ! я тебя никогда ужь не отпущу, и выходи замужъ за кого хочешь!..

Какъ только она отворила дверь, изъ большихъ сней послышался смшанный шумъ голосовъ.

— Что тамъ еще? спросила принцесса, между тмъ какъ Хлоя цловала ей руки… кажется, опасности больше нтъ, а мн очень страшно! пойди… посмотри, не задержало-ли тамъ что-нибудь этого офицера… Если бы они взяли графа де Монтестрюка, я бы не пережила этого, понимаешь-ли?

Хлоя быстро ушла. Оставшись одна, принцесса побжала въ комнату, гд былъ спрятанъ Гуго. Онъ только что раздвинулъ занавски, за которыми скрывался, она коснулась къ нему.

— Ахъ! спасенъ! спасенъ! вскрикнула она.

Слезы текли ручьями по ея лицу.

— Признайтесь, вы хотли выйдти, когда я поклялась, что никого не видала?

— Посмотрите сами, я ужь вынулъ было шпагу! Они бы не взяли меня живымъ! Но подвергать васъ необходимости лгать, васъ и за меня!… О! эта мысль приводитъ меня въ отчаянье!

— А мн что за дло? и какъ мало вы меня знаете! Я бы поклялась сто, тысячу разъ, во всемъ, чего бъ ни потребовали, на евангеліи, на распятіи… не блдня!… Разв я не могла отступить передъ чемъ бы то ни было, чтобъ только вырвать васъ у смерти?…

Въ порыв страсти, принцесса не помнила сама себя, глаза ея сверкали, восторгъ сіялъ въ ея улыбк.

— Эта странная рчь васъ удивляетъ, продолжала она, и вы спрашиваете себя, быть можетъ, отчего во мн столько усердія и столько огня?

— Да, отчего? спросилъ онъ, не сводя съ нея глазъ.

Она схватила его за руку и, увлекла въ большую комнату передъ спальней, при яркомъ огн свчей, освщавшихъ ея прекрасное лицо, блдная, взволнованная, подавленная страстью, но не опуская глазъ, она сказала ему дрожащимъ голосомъ:

— Помните-ли вы, какъ разъ вечеромъ, въ замк, въ окрестностяхъ Блуа, почти въ ту самую минуту, какъ ваша очарованная молодость готова была заговорить языкомъ страсти съ другой женщиной, — вы вдругъ почувствовали, въ темной галлере, горячее дыханье устъ, встртившихся съ вашими?

— Какъ! этотъ поцлуй?

— Я дала вамъ его… и ваши руки хотли схватить меня, но я убжала.

— Вы! вы! это были вы?

— Да, я! ахъ! я почувствовала, что этотъ поцлуй связываетъ меня съ вами на вки… чмъ я была тогда, тмъ я и теперь…

Ослпленный, очарованный, Гуго смотрлъ на это милое лицо, сіявшее огнемъ страсти. Зеленые глаза Леоноры сверкали. Онъ открылъ ротъ, чтобъ говорить, она положила ему руку на губы и продолжала:

— Ахъ! не портите мн эту чудную минуту благодарностью! Я дйствую изъ одного эгоизма. Что сдлали вы, чтобъ внушить мн такую любовь? Ничего. Я полюбила васъ съ первой минуты, какъ увидала, сама не зная этого, не подозрвая, я думала, что это просто симпатія къ вашей молодости и къ вашей храбрости, потомъ любовь сказалась вдругъ, внезапно… Я вся принадлежу вамъ. Я жила мыслью объ васъ, а между тмъ знаю, что вы мечтаете не обо мн!

Печаль разлилась по лицу ея, огонь потухъ въ глазахъ и безсильная рука выпустила руку Гуго.

— Ахъ! я безумная! проговорила она.

Дв слезы выкатились изъ ея глазъ, она уходила, онъ удержалъ ее.

— За такую преданность можно заплатить только жертвой цлой жизни!… вскричалъ онъ. Но чмъ она выше, беззавтне, тмъ больше честь моя требуетъ, чтобъ я не употребилъ эту преданность во зло… Нтъ! нтъ! я не могу принять отъ васъ пріюта, не подвергая васъ, быть можетъ, такимъ же точно опасностямъ, какія грозятъ мн самому…

— Да, понимаю, отвчала она съ грустью. Вамъ ужь тяжело быть мн чмъ-нибудь обязаннымъ! Вы не можете, вы не хотите быть мн благодарнымъ, чтобъ не похитить эту благодарность у другой! Вы хотите уйдти отъ меня, уйдти изъ этого дома, гд мы съ вами снова встртились! Уврьтесь однако прежде, возможно-ли это?

Она снова взяла его за руку и, черезъ цлый рядъ темныхъ комнатъ, привела въ кабинетъ съ однимъ окномъ, выходившимъ на главный фасадъ отеля. Она подняла занавску и Гуго взглянулъ. У столбика спалъ тряпичникъ, положивъ голову на свою плетушку, а въ нсколькихъ шагахъ отъ прозда ходили взадъ и впередъ два солдата изъ дозора.

— Въ этой сторон невозможно, не правда-ли? спросила принцесса. Посмотримъ теперь отъ саду.

Они вошли въ ту галлерею, гд былъ уже Гуго въ первый разъ, и по маленькой внутренней лстниц поднялись въ башенку на угл отеля, откуда, въ слуховое окно, видна была вся улица, вдоль которой тянулась стна сада. Два часовыхъ ходили съ ружьемъ на плеч.

— Поручикъ Лореданъ отказался отъ осмотра отеля, прибавила принцесса Маміани, но не отъ надзора за нимъ. Попробуйте перепрыгнуть черезъ эту стну! разв вы хотите, чтобы та пуля, которая попадетъ въ васъ, поразила и меня въ самое сердце, скажите?

— Чтожь длать однакожь? вскричалъ онъ.

— Идти за мной! слушаться меня! отвчала она.

Она склонилась къ нему, прижавшись къ его груди, какъ будто уже чувствовала рану, о которой она говорила, и увлекла Гуго въ ту комнату, гд онъ сейчасъ скрывался. Біенья ея сердца, быстрыя и тяжелыя, отдались въ немъ, зараза страсти овладла имъ и, нагнувшись къ пылающему лицу принцессы, онъ произнесъ:

— Я остаюсь!

XX.
Старое знакомство.

Невозможно было однакожь, чтобы, при всемъ упоеніи молодости к страсти, графъ де Монтестрюкъ и принцесса Маміани не одумались сами съ появленіемъ дневнаго свта.

Гуго не могъ надяться, чтобы его присутствіе оставалось у принцессы долго неоткрытымъ. Леонора ручалась, правда, за молчанье Хлои, обезпеченное вдвойн — интересомъ и преданностью, но оставаться доле значило компроментировать ее даромъ, не спасая самаго себя. Ничего не длать, скрываться — это значитъ почти признать себя виновнымъ, но его больше всего заботило положеніе самой принцессы, такъ великодушно предложившей ему пріютъ у себя въ отел.

Леонора видла отраженіе всхъ этихъ мыслей на его лиц, какъ видна бываетъ тнь облака на прозрачномъ озер.

— Вы опять думаете меня покинуть, не правда-ли? сказала она.

— Да, правда. Прежде всего, васъ самихъ я не имю права вмшивать въ такое дло, въ которомъ я смутно чувствую что-то недоброе. Я слишкомъ вамъ обязанъ со вчерашняго дня и мн просто невыносима мысль, что вамъ можетъ встртиться какая-нибудь непріятность изъ-за меня… Потомъ мои два служителя, всегда готовые рисковать жизнью для моей защиты… я потерялъ ихъ совсмъ изъ виду, гд они теперь? Одинъ изъ нкхъ особенно, котораго я знаю съ дтства, — почти другъ мн…

— Знаю… но выйдти и быть схваченнымъ черезъ десять шаговъ — разв этимъ можно сдлать имъ какую-нибудь пользу? Я смотрла на разсвт: т же люди караулятъ на тхъ же самихъ мстахъ…

— Я такъ и думалъ… но опять и еще разъ, дло идетъ объ васъ....

— А чего же мн бояться, если вамъ не грозитъ здсь никакая опасность?…

Принцессу прервалъ легкій шумъ: Хлоя постучалась въ дверь и вошла.

— Тамъ внизу, сказала она, какой-то человкъ въ лохмотьяхъ такъ настоятельно требуетъ, чтобъ его допустили къ принцесс, что швейцаръ позвалъ меня… Я видла этого человка, онъ клянется, что вы будете рады его видть… Я смотрла пристально ему въ глаза…

— Я такой болванъ, сказалъ онъ мн, что не умю хорошо объяснить, но мн сдается, что ваши госпожа пойметъ меня…

— Какъ онъ сказалъ?… Чортъ возьми! да это Коклико! вскричалъ Гуго. Позвольте войдти ему сюда.

Принцесса сдлала знакъ и почти тотчасъ же вошелъ тотъ самый тряпичникъ, котораго она видла спящимъ на улиц у столбика. Онъ бросилъ свой крючокъ и подбжалъ прямо къ Гуго.

— А! живъ и здоровъ! ну, я доволенъ! вскричалъ онъ.

Онъ оглянулся кругомъ и потомъ продолжалъ, улыбаясь.

— Клтка-то славная и красивая, но вкъ въ ней высидть нельзя и пора подумать, какъ бы изъ нея выйдти.

— Слышите? сказалъ Гуго, обращаясь къ принцесс.

— Но, вскричала она, вдь тамъ же есть люди, которые васъ караулятъ!… и еслибъ вы даже дали имъ смлый отпоръ, то прибгутъ другіе и схватятъ васъ!

— Потому то именно и нечего тутъ прибгать къ смлости, сказалъ Коклико своимъ спокойнымъ, какъ всегда, голосомъ: теперь намъ ея вовсе не нужно, довольно съ насъ будетъ и хитрости.

Хлоя, слушавшая до сихъ поръ, хотла было уйдти.

— Нтъ! нтъ! сказалъ Коклико, удерживая ее за руку, вы, кажется мн, особа разумная, слдовательно, будете нелишнею на предстоящемъ совщаніи.

Хлс=оя спрятала руки въ карманы, скорчила самую скромную рожицу и стала за принцессой, поглядывая искоса на Гуго.

— Самъ дьяволъ сидитъ въ мошенникахъ, которые васъ преслдуютъ, продолжалъ Коклико. Тутъ кроется какое-то гнусное злодйство. Передъ тряпичникомъ съ плетушкой не очень-то он стсняются, кусая корку хлба съ кускомъ сыру, я разговорился съ однимъ изъ тхъ, что мы такъ славно поколотили тамъ, на улиц дез-Арси. Онъ разсказалъ мн, что ихъ начальникъ, какой-то Лореданъ, слыветъ сыномъ…

— Капитана д’Арпольера, прервала принцесса.

— А! вы это знаете! Это вещь такая важная, что намъ нельзя ждать ни малйшей пощады съ этой стороны… Кажется, этого Лоредана подняли на мостовой въ какомъ-то город, отданномъ на разграбленіе посл того, какъ его взяли приступомъ. Бриктайль, въ первый и въ послдній разъ въ жизни, безъ сомннія, — сдлалъ доброе дло: онъ взялъ бднаго мальчугана, кричавшаго на порог горящаго дома, положилъ его къ себ на сдло и увезъ. Ребенокъ, какимъ-то чудомъ, остался живъ, научился военному длу и сталъ, не знаю какъ, поручикомъ въ дозор, гд его считаютъ малымъ надежнымъ.

— Да, надежнымъ и даже чмъ-то получше, сказалъ Гуго.

— Васъ не удивитъ, конечно, если я прибавлю, что для разбойника, которому онъ обязанъ дневнымъ свтомъ и своей шпагой, онъ готовъ на всякія муки. Я все это выпыталъ, потому что всегда полезно знать, съ кмъ имешь дло, особенно между врагами.

— А какое же будетъ заключенье? спросилъ Гуго.

— Заключенье, графъ: намъ нельзя разсчитывать ни на подкупъ, ни на открытую силу. Лореданъ отлично принялъ свои мры: отель окруженъ со всхъ сторонъ.

— Я была уврена! сказала принцесса.

— Сокрушаться особенно тутъ нечего. Сколько рыбы проходитъ черезъ сти! И я надюсь доказать это.

— Какимъ образомъ? спросила она съ живостью. Если вамъ удастся, г. Коклико, то я знаю кое-кого, кто вамъ будетъ за это очень, очень благодаренъ.

— Э! хоть я и болванъ, а все-таки иногда могу кое-что придумать! и тутъ-то именно вотъ это самая барышня намъ и поможетъ.

Хлоя поклонилась и подошла поближе.

— Есть тутъ еще кто-нибудь, кром барышни, на кого можно бы положиться? спросилъ Коклико.

Принцесса и Хлоя переглянулись.

— Есть Паскалино, сказала Хлоя, немного покраснвъ, я его знаю и могу поручиться, что онъ сдлаетъ все, что хотите изъ любви къ принцесс, если я его попрошу.

— Попросите, барышня, и пусть онъ не слишкомъ удивляется, если увидитъ незнакомаго товарища, который понесетъ съ нимъ принцессу въ портшез.

— А! мн, значитъ, нужно выхать? спросила принцесса.

— Да, принцесса, среди дня, около полудня, потрудитесь сдлать прогулку въ портшез, вдвоемъ съ Паскалино васъ будетъ имть честь понести графъ де Монтестрюкъ, мой господинъ.

— Э! Э! сказалъ Гуго. А ты самъ?

— Разъ вс видли, что сюда вошелъ тряпичникъ, надо, чтобъ онъ и вышелъ на глазахъ у всхъ. Принцесса позволитъ положить ваше платье къ ней въ портшезъ, подъ юпки… а барышня, ручающаяся ему за преданность добраго Паскалино, съуметъ добыть намъ еще и ливрею для графа.

— По милости принцессы, у Паскалино дв ливреи очень чистыхъ, и онъ охотно отдастъ ту, которая получше, въ распоряженіе графа де Монтестрюка, если я его попрошу, они одного роста, я вчера чуть не ошиблась.

— Значитъ платье у насъ есть, такъ какъ барышня сейчасъ же пойдетъ попросить его у хозяина, который, наврное не откажетъ, въ чемъ ручаются ея хорошенькіе глазки, и она принесетъ намъ его тотчасъ же. Переодться можно въ одну минуту, гд-нибудь въ темномъ кабинет, и если только я не вернусь сюда, то при первомъ удар полудня можно и въ путь!

— И мы пойдемъ?… спросилъ Гуго.

— Въ такое мсто, гд принцесса можетъ остановить васъ безъ всякой опасности, напримръ, въ баню или куда нибудь, гд на хозяина можно вполн положиться.

— На Прачешной улиц есть лавка духовъ Бартолино: онъ землякъ принцессы и многимъ ей обязанъ, сказала Хлоя. Я уврена, что онъ вамъ отопретъ комнату за лавкою.

— Хлоя права, сказала принцесса, безъ нея я бы объ этомъ и не вспомнила… я только и думаю, что объ окружающихъ васъ опасностяхъ и совсмъ память потеряла!

— А я, продолжалъ Коклико, я пойду развдчикомъ, впередъ… Кадуръ — совершенно какъ поднятый собаками заяцъ: всегда возвращается въ свою нору. Поэтому я пойду бродить на Маломускусную улицу, гд онъ наврное ужь насъ поджидаетъ… вы понимаете, что еслибъ его захватили или убили, то я бы узналъ отъ бездльниковъ, съ которыми разговаривалъ. Какъ только соберу свднія, тотчасъ же побгу въ лавку Бартолино, который иметъ честь поставлять духи принцесс, и мы составимъ новый планъ компаніи… А пока барышня пусть походитъ здсь по сосдству, будто съ порученіемъ отъ принцессы, и потомъ прійдетъ сказать намъ, не случилось-ли чего подозрительнаго… Еслибъ я опять вошелъ въ отель, разъ отсюда вышедши, я могъ бы возбудить подозрнія… а ихъ-то именно и не нужно въ настоящую минуту.

Все такъ и сдлалось, какъ устроилъ Коклико. Хлоя скоро вернулась съ прогулки, не замтивъ ничего особеннаго, Паскалино, которому она шепнула словечко мимоходомъ, поспшилъ отдать ей самую новую изъ своихъ ливрей, и въ одну минуту Гуго переодлся носильщикомъ портшеза, съ ремнемъ на плечахъ. Въ назначенный часъ, принцесса вышла съ большой церемоніей изъ растворенныхъ настежь дверей отеля, а швейцаръ отдалъ ей честь алебардой, Коклико со своимъ крючкомъ пошелъ сбоку и процессія двинулась по улицамъ медленно, какъ слдуетъ людямъ, которымъ спшить некуда и которые идутъ прилично, сохраняя достоинство, по своимъ дламъ.

Отойдя отъ отеля и уврившись, что все идетъ хорошо, тряпичникъ прибавилъ незамтно шагу и направился на Маломускусную улицу, гд надялся встртить Кадура.

Когда онъ огибалъ Львиной улицы, онъ увидлъ мальчика, который первый разсказалъ имъ о бродящихъ у ихъ дома подозрительныхъ личностяхъ. Забавляясь волчкомъ, Угренокъ поглядывалъ во вс стороны. Замтивъ это, Коклико призадумался.

— Э! нашъ маленькій пріятель, сказалъ онъ, не станетъ даромъ играть такъ волчкомъ, кажется, надо его пораспросить.

Онъ подошелъ къ нему въ ту минуту, какъ мальчикъ вытягивалъ шею, чтобъ заглянуть за уголъ улицы вдаль.

— Ахъ! какъ хорошо, что вы вздумали переодться! сказалъ Угренокъ, едва не вскрикнувъ отъ радости.

— Есть, значитъ, новое?

— Еще-бы. Ваши непріятели стоятъ тамъ на часахъ. Они не сходятъ съ мста отъ самаго разсвта!

— А мой товарищъ?

— Большой черномазый, что ворочаетъ языкомъ десять разъ во рту, прежде чмъ заговоритъ? Онъ пришелъ… я усплъ его предупредить. Онъ задумалъ непремнно войдти домой…

— И вошелъ?

— Да, но черезъ заборъ сосдняго сада, перелзъ черезъ три или четыре стны, а потомъ тмъ же путемъ опять ушелъ.

— Настоящая кошка, этотъ Кадуръ! А теперь?

— Онъ здсь близко въ одномъ мст, которое я знаю… я могу провести васъ къ нему… Длайте только видъ, что ищете крючкомъ подъ стнами, и идите за мной издали. Куда я войду, войдите и вы тоже.

Угренокъ поднялъ свой волчокъ и принялся скакать впереди, какъ заяцъ по борозд. Коклико шелъ сзади, посвистывая. Два-три человка, одтыхъ какъ рабочіе, ходили взадъ и впередъ. звая передъ дверьми, но зорко поглядывая во вс глаза.

— Хорошо! я знаю, что это значитъ! сказалъ себ Коклико.

Войдя въ пустынный переулокъ, Угренокъ, прыгавшій все время, не оглядываясь назадъ, толкнулъ дверь кабака, стекла которой были завшаны грязными кусками красной матеріи, и проворно юркнулъ туда. Коклико вошелъ за нимъ посл и съ перваго же взгляда узналъ Кадура, хотя онъ тоже былъ переодтъ. Арабъ сидлъ передъ стаканомъ, до котораго не касался вовсе, положивъ локоть на столъ и опираясь головой на руку. Товарищъ слъ рядомъ на той же скамейк.

— Ну? спросилъ онъ, осушая стаканъ, стоявшій передъ арабомъ. Кадуръ обернулся, ни одинъ мускулъ на лиц у него не дрогнулъ.

— Наконецъ! сказалъ онъ въ отвтъ.

— Говори скорй! сказалъ Коклико, насъ ждетъ кто-то, кто сильно объ теб безпокоится, между тмъ какъ я безпокоюсь объ немъ.

— Тогда и говорить нечего, пойдемъ.

— Дьяволъ, а не человкъ! сказалъ Коклико, у него языкъ нарочно для того и есть, чтобъ не говорить!

Кадуръ уже всталъ и, не отвчая, отворялъ дверь. Коклико увидлъ съ удивленьемъ, что онъ остановился передъ ручной телжкой, которой онъ было и не замтилъ и которая стояла у стны кабака. Арабъ молча надлъ ремень себ на плечи, сталъ въ оглобли и двинулся, везя телжку. Телжка была наполовину полна салату и прочей зелени. Ротъ его стянулся отъ беззвучнаго смха.

— Одна и та жа мысль! сказалъ себ Коклико: я тряпичникъ, а онъ — огородникъ.

Коклико пошелъ впередъ: Угренокъ бжалъ рядомъ съ нимъ. Въ конц улицы мальчикъ замедлилъ шагъ и, дернувъ его за полу, сказалъ:

— Послушайте, еслибъ я смлъ, я спросилъ бы у васъ обо одной вещи.

— Говори, мальчуганъ, я очень радъ найдти случай услужить теб.

— Случай-то уже нашелся, продолжалъ Угренокъ, наматывая веревочку вокругъ волчка: если я пригодился вамъ на что-нибудь, потрудитесь сказать вашему господину, чтоздсь есть бдный мальчикъ, который бы очень хотлъ отдаться ему на всю жизнь.

— Значитъ, ни отца, ни матери? спросилъ Коклико, продолжая идти.

— Ни брата, ни сестры.

— Хорошо! я знаю кой-кого, кто былъ такимъ же, какъ и ты.

— Вы сами, можетъ быть!

— Я самъ, и потому-то именно объ теб и не забудутъ… положись на насъ.

Черезъ полчаса посл этого короткаго разговора, продолжая — одинъ везти свою телжку, а другой — нести свою плетушку, не обмнявшись ни словомъ, ни взглядомъ, Кадуръ и Коклико пришли къ лавк духовъ Бартолино. Коклико вошелъ первымъ, а Кадуръ за нимъ, въ узкій корридоръ, въ глубин котораго Хлоя, стоявшая на караул, ввела ихъ въ темную комнатку, гд Гуго и принцесса Маміани сидли запершись.

— Вотъ и Кадуръ, сказалъ Коклико, .если можете, вырвать у него разсказъ о томъ, что онъ видлъ.

— Домъ караулятъ, отвчалъ арабъ, но можно войдти черезъ окно, когда нельзя черезъ двери. Я все выбралъ изъ шкафовъ. Платье, деньги, бумаги — все положилъ въ телжку.

— А сверху морковь и рпу, проворчалъ Коклико, потирая руки, почти такой же болванъ, какъ и я, этотъ бдняга Кадуръ!

— Значитъ, все спасено? спросилъ Гуго.

— Все.

— Теперь надо ршаться, объявилъ Коклико, дло ясное, что мы не можемъ вчно жить ни въ лавк съ духами, ни въ отел принцессы, не оставаться навсегда въ этихъ фиглярскихъ костюмахъ.

Принцесса смотрла на Гуго съ тревогой. Насталъ часъ окончательнаго ршенія.

Вдругъ Гуго ударилъ себя по лбу и спросилъ Кадура:

— Ты, должно быть, нашелъ между бумагами пакетъ, запечатанный пятью черными восковыми печатями?

— Разумется.

— Пойди, принеси его.

Кадуръ вышелъ.

— Мн дозволено пустить въ ходъ это письмо только въ случа крайней необходимости, продолжалъ Гуго, или крайней опасности.

— Увы! опасность грозитъ каждую минуту! сказала принцесса.

— Приходится, значитъ, прибгнуть къ этому талисману, который мн дала мать моя, графиня де Шаржполь, въ минуту разлуки. Кто знаетъ? спасенье, быть можетъ, тамъ и заключается!

— Не сомнвайтесь, въ ваши лта разв можно считать все потеряннымъ?

Кадуръ вошелъ съ пакетомъ въ рук.

Монтестрюкъ взялъ въ волненьи этотъ пакетъ, напоминавшій ему то счастливое, беззаботное время, отъ котораго отдляло его теперь столько событій. Онъ поцловалъ шелковую нитку, обвязанную вокругъ конверта руками графини, и разорвалъ верхній конвертъ, на второмъ, тоже запечатанномъ черной восковой печатью, онъ прочелъ слдующій адрессъ, написанный дорогимъ почеркомъ: графу де Колиньи, отъ графини Луизы де Монтестрюкъ.

— Бдная, милая матушка! прошепталъ онъ, мн кажется, какъ будто вчера только она меня обнимала!

Онъ пересилилъ свое волненье и, поднявъ голову, продолжалъ:

— Ну! теперь я пойду къ графу де Колиньи и у него попрошу помощи и покровительства. Только не въ этомъ костюм хочу я явиться къ нему: онъ долженъ помочь дворянину и я хочу говорить съ нимъ, какъ дворянинъ.

— Ба! сказалъ Коклико, мы ужь нотеряли счетъ глупостямъ! Одной больше или одной меньше — право ничего не значитъ!

Кадуръ не сказалъ ни слова и вышелъ опять. Онъ досталъ изъ телжки полный нарядъ, лежавшій подъ грудой капусты, и принесъ его графу, который въ одну минуту переодлъ снова. На этотъ разъ принцесса ужь не могла участвовать въ экспедиціи. Она должна была наконецъ разстаться съ тмъ, кому всмъ пожертвовала. Она встала, блдная, но твердая, и, протянувъ ему руку, сказала:

— Вы любили меня всего одинъ день, полагайтесь на меня всегда.

Скоро затмъ, закутанный съ ногъ до головы въ длинный плащъ, изъ-подъ котораго видны были только каблуки его сапогъ, конецъ шпаги и перо на шляп, Гуго дошелъ благополучно до отеля Колиньи, а за нимъ подошли Кадуръ — огородникъ и Коклико — тряпичникъ.

Лишь только онъ вошелъ въ двери отеля, дворецкій остановилъ его: графъ де-Колиньи занятъ важными длами и никого не принимаетъ.

— Потрудитесь доложить графу, что дло, по которому я пришелъ, не мене важно, возразилъ Гуго гордо, и что онъ будетъ самъ раскаяваться, если меня не приметъ теперь же: дло идетъ о жизни человка.

— Какъ зовутъ вашу милость? спросилъ дворецкій.

— Грифъ де-Колиньи прочтетъ мое имя на бумаг, которую я долженъ ему вручить.

— Ваша милость не повритъ-ли мн эту бумагу?

— Нтъ! графъ де-Колиньи одинъ долженъ прочесть ее…. Ступайте.

Дворецкій уступилъ этому повелительному тому и, почти тотчасъ же вернувшись, сказалъ:

— Не угодно-ли войдти? графъ васъ ожидаетъ,

Гуго засталъ графа де-Колиньи стоящимъ передъ столомъ, заваленнымъ картами, планами, въ большой комнат, освщенной высокими окнами, выходящими въ садъ, залитый свтомъ. У него былъ стройный станъ, красивое лицо его поражало выраженіемъ смлости и упорства, ни утомительные походы, ни заботы честолюбія не оставили ни малйшихъ слдовъ на этомъ лиц. Мужественный и ясный взоръ графа остановился на Гуго.

— Вы желали говорить со мной, и со мной однимъ? спросилъ онъ.

— Такъ точно, графъ.

— Вы, значитъ, думали, что принесенная вами бумага настолько важна, что, не зная меня и не желая себя назвать, вы сочли себя вправе настаивать, чтобъ я васъ принялъ немедленно?

— Вы сами увидите это сейчасъ, я же вовсе не знаю, что заключается въ этихъ бумагахъ.

— А! отвчалъ графъ де-Колиньи съ видомъ любопытства. Онъ протянулъ руку и Гуго подалъ ему пакетъ.

При первомъ взгляд на адрессъ, графъ де-Колиньи вздрогнулъ, вовсе не стараясь скрыть этого движенія.

— Графиня Луиза де-Монтестрюкъ!… вскричалъ онъ.

Онъ поднялъ глаза и взглянулъ на стоявшаго передъ нимъ незнакомца, какъ будто отъискивая въ чертахъ его сходство съ образомъ, воспоминаніе о которомъ сохранилось въ глубин его сердца.

— Какъ васъ зовутъ, ради Бога? спросилъ онъ наконецъ.

— Гуго до-Монтестрюкъ, графъ де-Шаржполь.

— Значитъ, сынъ ея!…

Графъ де-Колиньи постоялъ съ минуту въ молчаньи передъ сыномъ графа Гедеона, возстановляя мысленно полустершіяся черты той, съ кмъ онъ встртился въ дни горячей молодости, и неопредленная фигура ея, казалось, медленно выступала изъ далекаго прошлаго и рисовалась въ воздух, невидимая, но чувствуемая. Вдругъ она предстала ему вся, такая, какъ была въ часъ разлуки, когда онъ клялся ей, что возвратится. Дни, мсяцы, годы прошли длиннымъ рядомъ, другія заботы, другія мысли, другія печали, другая любовь увлекли его, и онъ ужь не увидлъ больше т мста, гд любилъ и плакалъ какъ-то. Какъ полно было его тогда его сердце! какъ искренно онъ предлагалъ ей связать свою жизнь съ ея судьбой!

— Ахъ! жизнь! прошепталъ онъ, и какъ все проходитъ!…

Онъ подавилъ вздохъ и, подойдя къ Гуго, который смотрлъ на него внимательно, продолжалъ, протянувъ ему руку:

— Графъ! я еще не знаю, чего желаетъ отъ меня графиня де-Монтестрюкъ, ваша матушка, но что бы это ни было, я готовъ для васъ все сдлать.

Онъ сломалъ черную печать и прочелъ внимательно нсколько строкъ, писанныхъ тою, кого онъ называлъ когда-то просто Луизой.

Глаза полководца, который видлъ такъ часто и такъ много льющейся крови, подернулись слезой и взволнованнымъ голосомъ онъ произнесъ:

— Говорите, графъ, что я могу для васъ сдлать?

XXI.
Король — солнце.

Гуго въ нсколькихъ словахъ разсказалъ графу де-Колиньи, въ какомъ онъ находится положеніи: дуэль, засада, сраженіе, погоня, найденный пріютъ въ такомъ дом, гд честь не позволяла ему оставаться, въ какое затрудненіе поставленъ онъ всми этими приключеніями и наконецъ какой помощи пришелъ онъ просить у графа, въ минуту крайней опасности. Онъ разсказалъ все съ полной откровенностью и, увлеченный понемногу своей доврчивостью, передалъ всю жизнь свою съ минуты отъзда изъ Тестеры. Его честная рчь поразила графа де-Колиньи, который усадилъ его подл себя.

— Во всемъ этомъ, сказалъ онъ, когда Гуго кончилъ свой разсказъ, нтъ ничего, чего бы я самъ не сдлалъ, еслибъ былъ на вашемъ мст, — можетъ быть, не съ такимъ счастьемъ, но наврное съ такой же ршительностью. Въ сущности, кого поразили вы вашей шпагой и кто изъ васъ первый затялъ ссору? Васъ задлъ какой то безпріютный искатель приключеній, одинъ изъ тхъ бездльниковъ, которые такъ и просятся на вислицу, ему давно слдовало бы грести на королевскихъ галерахъ. Вы положили его на мостовую ударомъ шпаги: что жь можетъ быть проще? Вотъ разставленная вамъ засада — другое дло, вовсе не такое ужь простое… вы никого не подозрваете въ этой низости?

— Никого. Разв вы не находите, что одна злоба самого Бриктайля можетъ служить достаточнымъ объясненіемъ?

— Дуэли — пожалуй: осушаютъ кружки, горячатся, дерутся — это встрчается ежедневной но засада, погоня, записка, приглашающая васъ на свиданье, гд вы встрчаете вмсто ожидающей васъ женщины отрядъ изъ ночнаго дозора, — вотъ тутъ вопросъ усложняется! есть кто нибудь, кому бы выгодно было погубить васъ?

— Никого не знаю.

— Вы говорили мн о соперничеств между вами и графомъ де-Шиври.

— Да, но соперничество открытое, на виду у всхъ, такъ что оно не мшаетъ ему оказывать мн самую искреннюю дружбу. Онъ былъ моимъ секундантомъ въ этой дуэли.

— А кавалеръ де-Лудеакъ былъ секундантомъ у этого капитана д’Арпальера, въ которомъ вы встртили вашего стараго знакомаго, Бриктайля? Ну, а ужинъ, за которымъ у васъ вышла ссора съ этимъ бездльникомъ, вдь его затяли графъ де-Шиври съ своимъ другомъ, не такъ-ли?

— Какъ! неужели вы можете предполагать?…

— Мой милый Гуго — позвольте мн называть васъ такъ: я имю на это право по моимъ лтамъ — вы не знаете еще придворныхъ. Самый лучшій изъ нихъ глубокій дипломатъ и всегда облекается въ мракъ и темноту. Этотъ самый Шиври, разсыпающійся передъ вами въ увреніяхъ дружбы, которыя вы принимаете съ полной доврчивостью, такъ свойственною вашей молодости, да вдь это — такой человкъ, который не отступитъ ни передъ чмъ, чтобъ только устранить препятствія, заграждающія ему путь! Онъ знатнаго рода, состояніе у него большое, но, говорятъ, и много долговъ, и онъ разумется не прочь бы украсить свою голову герцогской короной. Ну, а та, которая можетъ ему доставить ее, сама позволила вамъ добиваться ея руки… я былъ бы очень удивленъ, еслибъ Шиври васъ не ненавидлъ!

— Мн кто-то ужь говорилъ то же самое.

— И этотъ кто-то былъ совершенно правъ. А что касается до Лудеака, который живетъ подъ покровительствомъ графа де-Шиври, то это — черная и низкая душа, въ которой ни одна хорошая, добрая мысль не найдетъ ни малйшей щелки, куда бы ей можно было проскользнуть. У него нравъ злой, происхожденіе темное, а въ карманахъ — ничего. Это, какъ говорилось въ старину, плнникъ графа де Шиври, а врный — состоящій у него на служб палачъ, притомъ же — ненасытимый въ своихъ потребностяхъ, упорный въ мстительности, лукавый какъ судья, скрытный какъ исповдникъ, ловкій на вс руки и храбрый, когда нужно… Съ такими двумя ищейками по вашему слду, держите ухо востро!

— Бда въ томъ, что Провидніе не на моей сторон…

— Ну, такъ я беру на себя кричать вамъ на каждомъ шагу, берегитесь! опасное мсто!

Графъ де Колиньи отодвинулъ рукой развернутый на стол планъ, который онъ разсматривалъ, когда Гуго вошелъ къ нему.

— Завтра, сказалъ онъ, вставая мы пойдемъ съ вами къ королю.

— Къ королю? вскричалъ Гуго.

— А почему жь нтъ? Вы довольно хорошаго рода, чтобъ имть право быть на маломъ выход… я самъ повезу васъ… бываютъ случаи въ жизни, гд лучше всего взять быка за рога. Ваше положеніе— именно въ этомъ род.

Графъ де Колиньи позвонилъ. Вошелъ лакей.

— Графъ будетъ жить здсь, приготовьте ему комнаты.

— Вы позволите мн дать тоже приказаніе?

— Прошу васъ.

Гуго обратился къ ожидавшему лакею.

— Пойдите, пожалуста, на подъздъ, такъ есть человкъ съ ручной телжкой и другой съ плетушкой на спин. Одного зовутъ Кадуръ, а другого Коклико. Это мои друзья. Попросите ихъ сюда.

Графъ де Колиньи смотрлъ на него съ удивленьемъ, пока лакей уходилъ.

— Я не могу, объяснилъ Гуго, оставить на произволъ розъискамъ Лоредана и его дозора, какъ я самъ въ безопасности, двухъ слугъ, которые всегда готовы рисковатъ для меня жизнью.

Черезъ минуту, Гуго представилъ графу де Колиньи Кадура и Коклико. Оба прибрали уже въ конюшни графа телжку и плетушку.

— Нельзя знать, что случится, и очень можетъ быть, что он намъ еще понадобятся, говорилъ глубокомысленно Коклико.

Графъ де Колиньи пользовался милостями Лудовика XIV, который не забылъ, какъ открыто наслдникъ великаго адмирала отдлился, въ смутное время Фронды, отъ принцевъ и перешелъ на сторону короля, когда дла его далеко еще не были въ хорошемъ положеніи. Эти милости давали графу при двор видное положеніе, но онъ долженъ былъ постоянно бороться съ принцемъ Конде, старинная злоба котораго не слабла съ годами. Вотъ это-то личное вліяніе свое графъ де Колиньи хотлъ теперь употребить въ пользу Монтестрюка, ршась дйствовать смло и быстро.

На слдующій же день дйствительно, онъ вмст съ Гуго похалъ въ Фонтенебло, гд находился дворъ, назвалъ своего спутника дежурному шталмейстеру и сталъ на такомъ мст, гд долженъ былъ пройдти король, по возвращеніи съ охоты.

Трубы возвстили скоро пріздъ Лудовика XIV, который появился въ сопровожденіи толпы егермейстеровъ и дамъ. Другая толпа ожидавшихъ дворянъ бросилась во дворъ — поклониться королю, и потомъ вслдъ за нимъ вошла въ парадныя залы дворца, среди пажей и голубыхъ камерлакеевъ, освщавшихъ путь факелами и свчами, огонь которыхъ подвигался, какъ огненный потокъ. Это торжественное шествіе вверхъ по широкой парадной лстниц служило врнымъ изображеніемъ самого блестящаго царствованія короля, которое достигало въ то время высшей степени славы и величія. Ослпленный окружавшею молодостью, красотой, славой, Гуго пошелъ вслдъ за Колиньи въ галлерею, гд король только что остановился.

— Графъ де Шаржполь, нарочно пріхавшій недавно изъ Арманьяка, чтобъ имть счастье поклониться вашему величеству и лично выразить желаніе посвятить себя служб вашей, произнесъ графъ де Колиньи съ низкимъ поклономъ.

— Очень радъ прізду графа де Шаржполя къ моему двору, отвчалъ король, который уже начиналъ выказывать свое расположеніе къ молодымъ людямъ и которому лицо Гуго понравилось съ перваго же разу.

— Графъ де Шаржполь хочетъ еще просить ваше величество не отказать ему въ милости, продолжалъ его покровитель

— Уже! отвтилъ король, улыбаясь немного насмшливо, но не безъ благосклонности.

— Я хочу, чтобы признательность ознаменовала первый же день, когда мн было дозволено предоставить себя въ распоряженіе вашего величества, отвчалъ Гуго съ почтительной смлостью.

— Говорите, продолжалъ король, обратясь къ графу де Колиньи.

— Онъ имлъ несчастье встртить одного искателя приключеній и, по роковому стеченію обстоятельствъ, было вынужденъ обратить противъ него шпагу на мостовой добраго города Парижа и положить его на земь.

— Дуэль! произнесъ король, нахмуривъ брови.

— Я не былъ бы здсь — ваше величество хорошо это изволите знать — если бы дло графа де Монтестрюка не было правымъ: онъ былъ вызванъ и долженъ былъ защищать свою жизнь противъ недостойнаго противника, который прежде еще измнилъ у графа де Шаржполя законамъ гостепріимства.

— Если такъ, то я прощаю и надюсь, что впередъ вы не забудете почтенія и повиновенія, какими обязаны издаваемымъ нами указамъ.

— Это еще не все, государь. Вслдствіе этой дуэли, графъ де Шаржполь былъ завлеченъ въ засаду и долженъ былъ защищаться противъ ночного дозора. который напалъ на него и осыпалъ ружейными выстрлами, въ противность всякой справедливости. Онъ вынужденъ былъ опять обнажить шпагу и кровь была пролита.

— И я тмъ боле объ этомъ сожалю, сказалъ Гуго, гордо сохраняя свое спокойное и почтительное положеніе, что все честолюбіе мое, при отъзд изъ провинціи, состояло въ томъ, чтобы пролить всю мою кровь, до послдней капли, для славы вашего величества.

— Я же, ручаюсь за невинность и добросовстность графа де Шаржполя, осмливаюсь еще сослаться и на самое имя, которое онъ носитъ. Преданность королю передается въ его род отъ отца къ сыну. Графъ де Шаржполь единственный представитель своего рода. Ваше величество изволите знать о подвиг перваго изъ Шаржполей въ такой день, когда дло шло о свобод и жизни короля Генриха IV, вашего славнаго дда.

— Знаю, отвчалъ Лудовикъ XIV, покойный король, отецъ мой, разсказывалъ мн эту исторію, о которой слышалъ отъ августйшаго главы нашего дома {Лудовикъ XIV остался посл отца пятилтнимъ ребенкомъ, слдовательно, сомнительно, чтобъ онъ могъ слышать отъ него какой нибудь разсказъ, а тмъ мене его понять и запомнить Прим. перев.}. Я очень радъ видть при своемъ двор потомка того человка, который показалъ себя тогда такимъ хорошимъ французомъ и такимъ хорошимъ солдатомъ. Благодарю графа де Колиньи за доставленный мн случай узнать его.

— Мое искреннее желаніе — идти по слдамъ графа Самуила де Шаржполя и кинуться въ свою очередь съ обнаженной шпагой на враговъ короля.

— Можетъ-ли графъ де Шаржполь надяться, государь, что его не будутъ больше ни безпокоить, ни преслдовать за такое дло, въ которомъ правда на его сторон?

— Я прикажу и даже сдлаю больше.

Король сдлалъ знакъ, подошелъ дежурный офицеръ.

— Маркизъ де Креки, продолжалъ онъ, въ моей военной свит есть, кажется, вакантное мсто поручика. Скажите графу де Лувуа, чтобъ отослалъ патентъ графу де Шаржполю.

Сказавъ это, король махнулъ привтливо рукой Гуго и Колиньи, и пошелъ дале.

Вс замтили благосклонную улыбку короля во время длиннаго разговора съ новымъ лицомъ въ древнемъ фонтенеблскомъ дворц. Придворные, стоявшіе поодаль, придвинулись ближе: всмъ любопытно было узнать имя того дворянина, принятаго его величествомъ такъ милостиво. Нкоторые, получивъ отвтъ отъ графа де Колиньи, пожелали познакомиться съ Гуго.

— Король разговаривалъ съ вами сегодня благосклонно, сказалъ Колиньи Гуго, завтра у васъ будетъ больше друзей, чмъ волосъ на голов.

— Тмъ лучше!

— Ну, не знаю! Иногда бываетъ очень опасно имть такъ много друзей. Ихъ объятія напоминаютъ мн т внки, которые жрецы вшали въ древности на шею жертвамъ. Васъ осыпаютъ привтствіями, и именно т самыя руки, которымъ вы довряетесь, ведутъ васъ незамтно къ самой пропасти. Ни въ одномъ болот нтъ такихъ опасныхъ ямъ, какъ въ этихъ прекрасныхъ, блестящихъ позолотой галлереяхъ. Здсь нужно ходить, открывши глаза и уши.

Совтъ былъ хорошъ, но одна вещь озабочивала Монтестрюка боле, чмъ вс козни и ловушки на скользкой придворной почв: ему хотлось разгадать загадку, которая хранилась у него въ карман, въ вид записки съ подписью Орфиза де М…

Прежде всего, посл представленія королю, такъ ловко устроеннаго графомъ де Колиньи, онъ поспшилъ къ герцогин д’Авраншъ. Онъ нашелъ ее въ великолпномъ наряд, она собиралась хать на пріемъ у королевы. Графъ де Шиври былъ съ нею и разсыпался въ похвалахъ съ драгоцнными вещами, которыя одна изъ горничныхъ подавала ей. Цезарь не могъ скрыть удивленія при вид Гуго, но поспшилъ къ нему на встрчу.

— Что это мн говорили? за вами гоняется полиція?… Слава Богу, это неправда, какъ я вижу!

— Теперь это дйствительно неправда, но еще недавно я бы не могъ этого сказать.

— Какъ это?

— Цлая исторія: бготня по улицамъ, прыжки черезъ стны, паденье въ садъ, переодванье въ шутовской нарядъ, и все это, чтобъ отдлаться отъ полицейскихъ, выпущенныхъ на меня цлой стаей.

— Выходитъ, настоящая Одиссея? спросилъ Цезарь.

— Которая окончилась только въ Фонтенебло, у короля.

— Теперь все для меня ясно! Вотъ почему, должно быть, я васъ такъ давно и не видла, сказала Орфиза, смотрясь въ зеркало… Мн тоже говорили, кажется, о какой-то дуэли, въ которой вы надлали чудеса… Кто то еще вчера сравнивалъ васъ съ знаменитымъ Амадисомъ Гальскимъ!

Сарказмы Орфизы затронули Гуго за живое.

— Эта дуэль, о которой вамъ разсказывали, вроятно, отъ нечего длать, разные любезники, отвчалъ онъ, имла удивительныя послдствія, и первое изъ нихъ была схватка, въ которой два или три бдняка лишились жизни.

— Столько разомъ! и, безъ сомннія, отъ вашей могучей шпаги?

— Увы, да! другое послдствіе — то, что ваше имя было замшано въ этой исторіи.

— Мое имя! вскричала Орфиза.

— Ваше имя, лучшее доказательство — вотъ эта записка.

Гуго вынулъ изъ кармана записку, переданную ему вечеромъ въ Маломускусной улиц, и подалъ ее раскрытою герцогин. Пробжавъ ее глазами, она расхохоталась.

— И вы могли подумать, что я написала подобную записку? спросила она. Вотъ наивность, очень близкая къ дерзости! взгляните, графъ де Шиври!

Герцогиня передала записку Цезарю, онъ улыбнулся.

— Меня обвиняютъ въ тщеславіи, сказалъ онъ, взглянувъ на записку, но сказать по правд, еслибъ мн прислали подобное нжное письмецо, то прежде всего, разумется, я бы вздохнулъ отъ сожалнія, что не могу этому поврить, но никогда бы не подумалъ, что написала его герцогиня д’Авраншъ!… Ахъ! бдный другъ мой! какая же странная мысль пришла вамъ въ голову!

Орфиза улыбнулась одобрительно, и эта улыбка окончательно разсердила Монтестрюка. Онъ взялъ изъ рукъ у де Шиври записку, скаталъ ее шарикомъ и спокойно бросилъ въ огонь.

— Немного чернилъ… немного золы… и ничего не останется! сказалъ онъ.

Потомъ продолжалъ шутливымъ тономъ:

— Это однакожь неблагодарно!… я бы долженъ былъ сохранить этотъ кусокъ бумаги, какая бы рука ни исписала его, хоть на память о томъ добр, которое онъ принесъ мн.

— Что же это такое? спросилъ Цезарь.

— Вещь очень цнная — благоволеніе короля.

— Да, въ самомъ дл, вы видли короля! вскричала Орфиза… а я совсмъ ужь было объ этомъ забыла… въ Фонтенебло, кажется? по какому случаю? зачмъ?

— Но разв не въ обыча, чтобы вс дворяне королевства представлялись его величеству?… Спросите у графа де Шиври… Кром того я долженъ еще былъ просить короля о милости.

— И получили?

— Онъ сдлалъ больше: со вчерашняго дня, по высочайшему повелнію, я принадлежу въ военной свит его величества.

— А! протянулъ де Шиври.

— Это только начало, прибавилъ Гуго, но я надюсь пойдти гораздо дальше и гораздо выше, во что бы то ни стало, per fas et nefas.

— Да куда же, позвольте узнать? спросила герцогиня, улыбнувшись при этомъ намек и вперивъ въ него блестящій взоръ.

— Но вдь вы сами знаете… до завоеванія Золотаго Руна.

— А! такъ это дло ршеное, что вы похитите меня на корабл Аргосскомъ, и даже не крикнувъ: берегись!

— Вы сами видите, что нтъ: вдь я васъ предупреждаю.

— Много милости! А еслибъ однакожь я вздумала отказать? Женщины такъ причудливы!

Гуго былъ просто въ припадк хладнокровія, онъ улыбнулся, поклонился и отвчалъ:

— Нтъ, герцогиня, нтъ! вы согласитесь.

— Сейчасъ вы были наивны до дерзости, теперь вы смлы до наглости.

Орфиза встала съ явнымъ желаніемъ прекратить разговоръ. Но Гуго ршился идти до конца.

Онъ хладнокровно положилъ руку на эфесъ шпаги и поклонившись еще разъ Орфиз, глаза которой сверкали отъ гнва, сказалъ ей:

— Если смлость — дйствительно преступленіе, то все — таки ничто не заставитъ меня отступить… Вы — или смерть!

Лишь только онъ вышелъ, Цезарь пожалъ плечами и вскричалъ:

— Это просто сумашедшій!

Но Орфиза, подъ вліяніемъ внезапнаго, столь обычнаго у женщинъ переворота, посмотрла ему прямо въ лицо и сказала:

— Онъ не похожъ однакожь на прочихъ… Кого онъ возьметъ, то съуметъ и охранить!

Выйдя изъ отеля герцогини, Гуго пошелъ бродить безъ цли по улицамъ Парижа. Онъ мечталъ о воздушныхъ замкахъ, надъ которыми видалъ въ облакахъ образъ Орфизы. Онъ сладитъ наконецъ съ этой гордой герцогиней, съ которой вчно приходилось начинать дло съизнова, онъ пожертвуетъ для этого всей кровью, всей жизнью. Она увидитъ наконецъ, что онъ не шутилъ, когда принималъ ея вызовъ.

— Съ ней, говорилъ онъ себ, то улыбается надежда, то находитъ отчаяніе, сегодня у ней — мелькала ласковая улыбка, завтра — иронія, сарказмъ… Молодая и прекрасная, она забавляется перемнами, питается капризами… Но я самъ изъ упрямаго рода и покажу ей! Волей или неволей она должна сдаться и сдастся!

Гуго все шелъ да шелъ.

Настали сумерки, потомъ и шла ночь. Опомнившись, онъ ужь не зналъ и самъ, куда зашелъ. Онъ ждалъ перваго прохожаго, чтобъ спросить дорогу въ отель Колиньи, какъ вдругъ вблизи раздались крики. Онъ кинулся на шумъ и въ узкомъ переулк, въ ночномъ сумрак, увидлъ брошенный у стны портшезъ, между тмъ какъ несшіе его лакеи съ трудомъ отбивались отъ цлой шайки мошенниковъ.

Гуго выхватилъ шпагу и бросился на грабителей. Какъ только самый отчаянный изъ нихъ упалъ отъ перваго же удара, вс прочіе бросились бжать, опасаясь, чтобъ дозоръ не вмшался въ дло, если борьба затянется дале. Гуго и не думалъ ихъ преслдовать и уже вкладывалъ шпагу въ ножны, какъ вдругъ дверца портшеза отворилась и изъ него вышла дама, закутанная въ плащъ и съ черной бархатной маской на лиц.

— Если она старая и дурная, сказалъ себ Монтестрюкъ, то пусть это доброе дло зачтется мн, по крайней мр, на небесахъ.

Незнакомка взглянула на него, пока онъ кланялся.

— Послушайте, что это значитъ? спросила она.

— Извините, но я самъ хотлъ спросить васъ объ этомъ, отвчалъ Гуго, успокоившись: голосъ былъ молодой и свжій.

— Извините и вы меня, я привыкла спрашивать, но не отвчать.

Дама толкнула ногой тло человка, котораго ранилъ Гуго, онъ не двинулся.

— А! вотъ какъ вы ихъ отдлываете! продолжала она, взглянувъ опять на своего защитника.

— Да, я ужь такъ привыкъ, отвчалъ Гуто тоже гордо, не желая уступить и въ этомъ незнакомк, когда я бью, то всегда падаютъ.

Она осмотрлась кругомъ. Изъ двухъ носильщиковъ и двухъ лакеевъ, которые были при ней, одинъ былъ убитъ, двое убжали, четвертый стоналъ подъ стной, возл опрокинутаго портшеза.

— Милостивый государь, продолжала дама, когда спасаютъ кого-нибудь, то тмъ самымъ отдаются имъ въ распоряженіе.

— Приказывайте. Что я долженъ длать?

— Не угодно-ли проводить меня домой, но съ условіемъ, что вы не будете стараться увидть меня, ни узнавать, кто я.

— Боже сохрани! Ужь и то иногда бываетъ скучно, что надо смотрть на тхъ, кого знаешь, и знать тхъ, на кого смотришь.

— Какая дерзость!

— Вотъ это самое слово мн сказали ужь разъ сегодня, и потому-то мн не хочется говорить ни съ кмъ.

Незнакомка подошла къ раненому лакею и, толкнувъ его ногой въ плечо, сказала:

— Перестань стонать, и маршъ!

Бдняга всталъ и потащился кое-какъ къ концу переулка.

— Пріятное приключеніе, нечего сказать! проворчала незнакомка, идя за нимъ, и вотъ бы посмялись, еслибъ узнали, съ кмъ оно случилось!

— Посмялись бы или поплакали, сказалъ Гуго, шедшій рядомъ.

— А! а почему вы такъ думаете?

— Потому что одно безъ другаго не бываетъ. Женщины, какъ кошки, то прячутъ когти, то царапаются… Когда одни смются, другіе плачутъ.

— Вы это знаете?

— Что бы вы подумали обо мн, еслибъ я не зналъ!

— Немного или много?

— Довольно, чтобъ не имть желанія длать новые опыты.

Разбуженный шумомъ, жилецъ одного изъ сосднихъ домовъ, не слыша больше ничего, приотвориль немного окно, чтобъ узнать, что случилось. При свт бывшей у него въ рукахъ свчи, дама посмотрла на Гуго внимательно, почти въ упоръ. Гуго разсмялся.

— Мое лицо говоритъ вамъ что-нибудь?

— Ничего.

— Ему больше и сказать нечего. Мы встртились съ вами, какъ два ночныхъ призрака.

Скоро показались стны большаго сада, сквозь деревья виднлся смутно въ темнот дворецъ.

— Э! да это Люксамбуръ! сказалъ Гуго будто самъ себ.

— Теперь мн ужь нечего здсь бояться, можете уйдти.

Монтестрюкъ внезапно остановился и ужь было повернулся назадъ, чтобъ идти, какъ вдругъ она его удержала.

— А еслибъ мн пришла фантазія поблагодарить васъ, не ужели вы не дали бы мн къ этому способа? спросила она, удивляясь, что онъ такъ скоро ее слушаетъ.

— Ничего нтъ легче. Угодно вамъ снять перчатку?

— Вотъ, сказала она, подумавъ съ минуту.

Она подала ему тонкую, гибкую, изящную руку, уходившую въ шелковый рукавъ.

Гуго взялъ ее почтительно концами пальцевъ и, снявъ шляпу и поклонившись, поднесъ къ губамъ. Выпрямившись, онъ сказалъ ей:

— Теперь я долженъ благодарить васъ.

Онъ еще разъ поклонился незнакомк и ушелъ, не поворачивая головы, между тмъ какъ она слдила за нимъ глазами.

— Э! э! сказала она, человкъ съ сердцемъ, а будетъ придворнымъ!

Фраза, которою заключила Орфиза де Монлюсонъ свой разговоръ съ графомъ де Шиври, когда ушелъ отъ нея Монтестрюкъ, заставила сильно задуматься раздражительнаго Цезаря. Онъ хорошо зналъ женщинъ и слдовательно зналъ также, что многія изъ нихъ любятъ извстную смлость въ рчахъ и въ поступкахъ. Онъ чувствовалъ, что Гуго, не испугавшись сдланнаго Орфизой пріема и ея насмшливой улыбки, выигралъ много въ ея мнніи. Сверхъ того, онъ выпутался удачно изъ такой бды, въ которой другіе могли бы потерять или свободу, или жизнь, и не только ничего не проигралъ, но напротивъ пріобрлъ милостивое вниманіе короля. Если онъ вышелъ съ такимъ успхомъ изъ положенія труднаго, то чего нужно было ожидать отъ такого человка, когда ему подуетъ попутный втеръ?

Правда, у графа де Шиври былъ всегда подъ рукой Бриктайль, взбшенный пораженіемъ и дорожившій теперь жизнью только для того, чтобъ употребить ее на борьбу съ Монтестрюкомъ всегда и гд бы то ни было, но еще долго, проколотый насквозь, онъ пролежитъ въ постели и не будетъ въ силахъ что нибудь предпринять. А когда этотъ былъ побжденъ, то ужь никого другого нельзя было и выпустить на гасконца съ какой — нибудь надеждой на удачу, надо ждать, а пока принять мры, чтобы бороться тмъ оружіемъ, которое доставляли ему имя и общественное положеніе.

Теперь надо было смотрть на герцогиню д’Авраншъ, какъ смотритъ полководецъ въ военное время на крпость. Нельзя ужь было надяться, что она поднесетъ ему ключи отъ своего сердца на серебряномъ блюд, счастливая, что должна сдаться по первому требованію. Надо было вести осаду, правильную осаду, въ которой необходима и система, и ловкость, надо было копать траншеи, подводить мины. Графъ де Монтестрюкъ нашелъ неожиданнаго союзника въ особ короля. Почему же и графу де Шиври, въ свою очередь, не обратиться тоже къ Людовику XIV, имвшему надъ герцогиней особенную, почти неограниченную власть? Наскоро разобранная мысль эта показалась ему недурною.

Оставалось только выполнить ее искусно, но съ этой стороны Цезарь былъ обезпеченъ. Нсколько минутъ размышленія показали ему, какимъ способомъ надо приступить къ королю, характеръ котораго онъ зналъ отлично, и какую выгоду можно извлечь изъ этого плана для своего честолюбія.

Цезарь скоро добился случая явиться къ королю и, приблизившись къ нему съ видомъ глубочайшей почтительности, онъ сказалъ:

— Государь! я желалъ выразить вашему величеству свое опасеніе, что едва ли не навлекъ на себя вашего неудовольствія.

— Вы, графъ де Шиври?

— Увы! да, государь… Я осмлился поднять глаза на особу, которую доброта вашего величества осняетъ своимъ покровительствомъ.

— О комъ вы говорите?

— О графин де Монлюсонъ… Я предавался съ упоеніемъ очарованіямъ ея прелестей, какъ вдругъ вспомнилъ, что она связана съ вашимъ величествомъ такими узами, которыя для меня священны. Быть можетъ, по незнанію я шелъ противъ намреній моего государя. За моею любовью наступило раскаяніе и я далъ себ клятву, что, если я имлъ несчастье навлечь на себя немилость вашего величества, позволивъ себ мечтать объ особ, на которую вы имете, можетъ быть, другіе виды, то пусть сердце мое обливается кровью до конца моей жизни, но я откажусь отъ этой любви. А у ногъ короля ожидаю своего приговора… Повиноваться ему я сочту такимъ же священнымъ долгомъ, какимъ счелъ и признаніе въ моей вин.

Эта рчь, въ которой было разчитано каждое слово, понравилась Людовику XIV, который уже стремился ршать своей властью всякое дло, она льстила его необузданной страсти къ владычеству надъ всмъ и надъ всми. Онъ улыбнулся милостиво и отвчалъ,

— Вы рождены отъ такой крови, съ которою можетъ соединиться, не унижая себя, графиня де Монлюсонъ, хотя она и возведетъ въ герцоги того, кого изберетъ ея сердце. По этому разршаю думать вамъ объ ней. Вы имете мое королевское позволеніе.

— Чтобы графиня де Монлюсонъ не подумала, что я поддаюсь тщеславію и дйствую подъ вліяніемъ слишкомъ высокаго мннія о самомъ себ, ваше величество, не разршите-ли мн также повторить ей слова, которыя я имлъ счастье выслушать изъ устъ вашихъ и за которые я не нахожу словъ благодарить моего государя?

— Мое позволеніе даетъ вамъ вс права.

Это было гораздо боле, чмъ графъ де Шиври смлъ ожидать: Людовикъ XIV почти самъ далъ ему слово.

— Теперь не одного ужь меня встртитъ этотъ проклятый Монтестрюкъ между собой я Орфизой де Монлюсонъ, сказалъ онъ себ, но и самаго короля! У него выдался счастливый день, мой день, надюсь, будетъ ршительнымъ.

XXII.
Кто сильне?

Гуго не видлся съ маркизомъ де Сент-Эллисъ съ того вечера, какъ онъ подалъ ему такъ неожиданно помощь въ улиц дез-Арси.

На слдующій же день посл встрчи съ дамой въ черной маск въ окрестностяхъ Люксамбура, онъ пошелъ отъискивать маркиза по адрессу, сообщенному имъ при разставаньи.

Выпутался-ли онъ, по крайней мр, изъ бды? Когда Гуго вошелъ, маркизъ мрялъ комнату взадъ и впередъ и такъ и сыпалъ восклицаніями, изъ которыхъ можно было заключить, что онъ здоровъ, но въ самомъ скверномъ расположеніи духа.

— Что тебя такъ сильно злитъ? спросилъ Гуго: самъ чортъ не шумитъ такъ, попавши въ святую воду!… Вдь не раненъ, надюсь?

— Что значитъ такой вздоръ въ сравненіи съ тмъ, что со мной случилось? Всякая рана показалась бы мн счастьемъ, блаженствомъ раздушенной ванны! Знаешь ли, что со мной было посл твоего отъзда изъ Арманьяка?

— Никакого понятія не имю.

— Такъ слушай же. Какъ то разъ, помнишь, злая судьба привела меня въ Тулузу, тамъ я встртился съ одной принцессой… Что сказать теб объ ней? Фея, сирена… Калипссо! Цирцея! Мелюзина!… Однимъ словомъ — чудо! Но къ чему рисовать теб ея портретъ?… Ты зналъ ее въ Сен-Сави, куда она прізжала по моей убдительнйшей просьб.

— Короче, принцесса Леонора Маміани?

— Она самая. Само собой разумется, какъ только я увидлъ ее, я влюбился безумно, у меня вдь сердце такое нжное, это ужь у насъ въ пород… Чтобы понравиться ей, я пустилъ въ ходъ вс тайны самой утонченной любезности. Но у нея, видно, камень въ груди: ничто не помогло! Въ одно утро она меня покинула безъ малйшаго состраданія къ моему отчаянію, но позволила однакожь пріхать въ Парижъ, куда она направлялась не спша, съ роздыхами.

— Короче, мой другъ, пожалуйста покороче! Я помню, что разъ утромъ я встртилъ тебя, какъ ты отправлялся на поиски, точно римлянинъ за сабинкой. Помню также, что ловкій ударъ шпагой положилъ конецъ твоей одиссе въ окрестностяхъ Ажана, и ты былъ принужденъ искать убжища подъ крышей родоваго замка, гд, помнится, я тебя оставилъ. Потомъ?

— Говоритъ какъ по книг, разбойникъ! Потомъ, спрашиваетъ ты? Ахъ, мой милый Гуго! только что я выздоровлъ и сталъ-было готовиться къ отъзду къ моей прекрасной принцесс, какъ явилась въ нашихъ мстахъ одна танцовщица, совсмъ околдовала меня и я поскакалъ за ней въ Мадридъ… Наврное, ее подослалъ самъ дьяволъ!

— Не сомнваюсь. А потомъ?

— Замть, что танцовщица была прехорошенькая, и потому я похалъ вслдъ за ней изъ Мадрида въ Севилью, изъ Севильи въ Кордову, а изъ Кордова — въ Барселону, гд наконецъ одинъ флорентійскій дворянинъ уговорилъ ее хать съ нимъ въ Неаполь. Моя цпь разорвалась и у меня не было другой мысли, какъ увидть снова мою несравненную Леозору, и вотъ я прискакалъ въ Парижъ чуть не во весь опоръ.

— Видлъ самъ, видлъ! Ты еще былъ верхомъ, какъ появился ко мн на выручку!

— Бгу къ ней, вхожу, бросаюсь къ ея ногамъ и разражаюсь страстью! Скала, мой другъ, вчно скала!… А что ужаснй всего — она явилась передо мной еще прелестнй, чмъ прежде… Я умру, наврное умру. Неправда-ли, какъ она прекрасна?

— Очень красива!

— И такая милая! Станъ богини, грація нимфы, молодость гебы, поступь королевы, ножки ребенка, глаза — какъ брильанты… ручки…

— Да перестань, ради Бога! а то, право, переберешь весь словарь миологическихъ сравненій. Да и къ чему? вдь я знаю и тоже поклоняюсь ей.

— И ты не сошелъ съума отъ любви, какъ я?

— Но, отвчалъ Гуго, запинаясь, признайся самъ, что твой примръ не слишкомъ-то можетъ ободрить меня!

— Правда, отвчалъ маркизъ, вздыхая, но я хочу забыть эту гордую принцессу. Я заплачу ей равнодушіемъ за неблагодарность. Я соединю свою судьбу съ твоей, я не разлучусь уже съ тобой ни когда. Мы вмст станемъ гоняться за приключеніями. Мы добьемся, что о нашихъ подвигахъ затрубятъ вс сто трубъ Славы, я я хочу, чтобы, ослпленная блескомъ моихъ геройскихъ длъ, когда-нибудь она сама, съ глазами полными слезъ, упала передо мной на колна, умоляя располагать ею… демъ же!

— Куда это?

— Право, не знаю, но все-таки демъ скорй!

— Согласенъ, но съ условіемъ, что ты пойдешь прежде со мной къ графу де-Колиньи, у котораго я поселился посл той ночной схватки.

— Да, кстати! правда! что съ тобой сдлалось посл этого наглаго нападенія, которое подоспло такъ во время, чтобы разсять мои черныя мысли?

— Я встртилъ домъ, гд одна добрая душа пріютила меня.

— А хорошенькая эта добрая душа? спросилъ маркизъ.

— У христіанской любви не бываетъ пола, отвчалъ Гуго, а про себя подумалъ:

— Положительно, этому бдному маркизу не везетъ со мной!

Когда оба друга вышли на улицу, маркизъ взялъ Гуго подъ руку и, возвращаясь опять къ предмету, отъ котораго не могли отстать его мысли, продолжалъ:

— Я всегда думалъ, что если самъ дьяволъ зажжетъ свой фонарь прямо на адскомъ огн, — и тотъ не разберетъ, что копошится въ сердц женщины! Чтожь посл этого можетъ разобрать тамъ бдный, простой смертный. какъ я? Принцесса была вся въ черномъ, приняла меня въ молельн, — она, дышавшая прежде только радостью и весельемъ… а изъ словъ ея я догадываюсь, что она поражена прямо въ сердце какимъ-то большимъ горемъ, похожимъ на обманутую надежду, на исчезнувшій сонъ, въ которомъ было все счастье ея жизни… Не знаешь-ли, что это такое?

— Нтъ, отвчалъ Гуго, не взглянувъ на маркиза.

— Вдь не можетъ же это быть любовное горе! Какой же грубіянъ, замченный принцессой, не упалъ бы къ ея ногамъ, цлуя складки ея платья? Еслибы я могъ подумать, что подобное животное существуетъ гд-нибудь на свт, я бы отправился искать его повсюду и, какъ бы только нашелъ, вонзилъ бы ему шпагу въ сердце!

— Надо однако и пожалть бдныхъ людей: довольно ужь, кажется, быть слпому, умирать тутъ не зачмъ!

— Пожалть такого бездльника! что за басни! Она хочетъ удалиться отъ свта, эта милая, очаровательная принцесса, украшеніе вселенной, запереться съ своемъ замк, тамъ гд-то за горами, и даже намекнула мн, что втайн питаетъ страшную мысль — похоронить свои прелести во мрак монастыря. Вотъ до какой крайности довело ее несчастье! Клянусь теб, другъ мой, я не переживу отъзда моего идола…

— Что это? Какъ только ты не убиваешь ближняго, то приносишь самаго себя въ жертву, не лучше-ли было бы заставить твое милое Божество перемнить мысли, не лучше-ли внушить ей другіе планы?

— Ты говоришь, какъ Златоустъ, и я пріймусь думать, какъ бы въ самомъ дл этого добиться… Могу я разсчитывать на твою помощь при случа?

— Разумется!

Все время разговаривая, Гуго и другъ его пришли наконецъ къ графу де Колиньи и застали его сидящимъ, съ опущенной на руки головой, передъ тмъ же самымъ столомъ съ картами и планами, за которымъ нашелъ его Монтестрюкъ въ первый разъ.

Гуго представилъ маркиза де Сент-Эллиса и графъ принялъ его, какъ стараго знакомаго, онъ сдлалъ знакъ обоимъ, чтобъ сли возл него, и сказалъ:

— Ахъ! вы находите меня въ очень затруднительномъ положеніи. Вы врно слышали оба, что императоръ Леопольдъ обратился недавно къ королю съ прозьбой о помощи?

— Противъ турокъ, отвчалъ маркизъ, которые снова угрожаютъ Вн, Германіи и всему христіанскому міру? Да, слышалъ.

— Только объ этомъ вс и говорятъ, добавилъ Гуго.

— Вы знаете также, можетъ быть, что въ совт короля ршено послать какъ можно скорй войско въ Венгрію, чтобъ отразить это вторженіе?

— Я что-то слышалъ объ объ этомъ, отвчалъ маркизъ, но долженъ признаться, что одна принцесса съ коралловыми губками…

— Вотъ дались ему эти сравненія! проворчалъ Гуго.

— Такъ засла у меня въ голов, что ужь и мста нтъ для турецкаго султана, докончилъ маркизъ.

— Ну, продолжалъ Колиньи, улыбнувшись, мн очень хотлось бы получить начальство надъ этой экспедиціей, — и вотъ я изучаю внимательно вс эти карты и планы, но не такъ-то легко будетъ мн устранить соперниковъ!

— Разв это не зависитъ вполн отъ самаго короля? спросилъ маркизъ.

— Разумется, да!

— Ну, что жь? разв вы не на самомъ лучшемъ счету у его величества?… Я-то ужь очень хороше знаю это, кажется… продолжалъ Гуго.

— Согласенъ… но рядомъ съ королемъ есть и постороннія, тайныя вліянія.

— Да, эти милыя вліянія, которыя назывались Эгеріей — въ Рим, при цар Нум, и Габріелью — въ Париж при корол Генрих IV..

— А теперь называются герцогиней де-ла-Вальеръ или Олимпіей Манчини — въ Лувр, при Лудовик XIV.

— А герцогиня де-ла-Вальеръ поддерживаетъ, говорятъ, герцога де Лафельяда.

— А королева даетъ шахъ королю.

— Не считая, что противъ меня еще — принцъ Конде со своей партіей.

— Гм! фаворитка и принцъ крови — этого ужь слишкомъ много за одинъ разъ!

— О! принцъ крови не тревожилъ бы меня, еслибъ онъ былъ одинъ… Король его не любитъ… Между ними лежатъ воспоминанія Фронды, но вотъ Олимпію Манчини надо бы привлечь на свою сторону…

— Почему жь вамъ бы къ ней не похать? почему жь бы не сказать ей: графиня! опасность грозитъ великой имперіи, даже больше — всему христіанству, а его величество король Франціи — старшійсынъ церкви. Онъ посылаетъ свое войско, чтобъ отразить неврныхъ и обезпечить спокойствіе Европы… Этой арміи нуженъ начальникъ храбрый, ршительный, преданный, который посвятилъ бы, всю жизнь торжеству праваго дла… Меня хорошо знаютъ, и вся кровь моя принадлежитъ королю. Устройте такъ, графиня, чтобы честь командовать этой арміей была предоставлена мн, и я клянусь вамъ, что употреблю все свое мужество, все усердіе, всю свою бдительность, чтобъ покрыть новою славой королевскую корону его величества.. Я встрчу тамъ побду или смерть! и въ благодарность за доставленный мн случай къ отличію, я благословлю руку, которая вручитъ мн шпагу.

— Право, другъ Монтестрюкъ, браво! вскричалъ Колиньи, но чтобъ говорить такъ съ фавориткой, надо имть ваше лицо, вашъ пламенный взоръ, восторженный жестъ, звучный, идущій прямо въ сердце, голосъ, вашу увренность, вашу молодость, наконецъ… Тогда, можетъ быть, еслибъ у меня было все это, я бы ршился попытать счастья и, можетъ быть, получилъ бы успхъ, но мой лобъ покрыли морщинами походы, на лиц моемъ положили печать заботы и борьба, въ волосахъ моихъ пробилась сдина, какъ же я могу надяться, чтобы блестящая графиня де Суассонъ приняла во мн участье?

— Да кой чортъ! вскричалъ Монтестрюкъ, не въ уединенной же башн очарованнаго замка живетъ эта славная графиня, обладающая, какъ говорятъ, граціей ангела и умомъ дьявола! Не прикована же въ пещер, подъ стражей дракона! Она иметъ, если не ошибаюсь, должность при двор: есть, значитъ, возможность добраться до нея, познакомиться съ ней, говорить съ ней. Одинъ прелестный ротикъ сказалъ мн недавно, что у меня смлость граничитъ съ дерзостью. Я доведу эту дерзость до крайней наглости и, съ помощію своей молодости, дойду до той вры, которая двигаетъ горами.

— Если дло только въ томъ, чтобъ тебя представить, сказалъ маркизъ де Сент-Эллисъ, то объ этомъ нечего хлопотать: я къ твоимъ услугамъ.

— Ты, милый маркизъ?

— Я самъ. Вдь я говорилъ же теб, что пріхалъ въ Парижъ именно для того, чтобъ выручать тебя, ночью на улиц, а днемъ во дворц! Я помогъ теб вырваться изъ когтей шайки бездльниковъ, а теперь я же берусь толкнуть тебя въ когти хорошенькой женщины,

— Да какъ же ты возмешься за это?

— Очень просто. Есть какое-то дальнее родство между нами и графомъ де Суассонъ, мужемъ прекрасной Олимпіи: тамъ какіе-то двоюродные или троюродные. Я никогда не пользовался этимъ родствомъ, а теперь отдаю его въ твое полное распоряженіе.

— Соглашайтесь, сказалъ Колиньи. Она — женщина, и хорошо это доказала!… Кто знзаетъ?…

— Отлично! вскричалъ маркизъ, сейчасъ же бгу къ кузин, не знаю съ которой-то степени, и беру съ бою позволеніе представить тебя ей.

— Не думайте однакожь, чтобъ это было такъ легко.. Войдти къ той, кто была, есть или будетъ фавориткой — труднй, чмъ къ самой королев. Въ ея пріемныхъ залахъ всегда цлая толпа.

— Возьму приступомъ, говорю вамъ, но съ условіемъ, чтобы другъ мой Гуго и вашъ покорнйшій слуга тоже участвовали въ экспедиціи. Мы оба хотимъ отвдать Венгріи, и я надюсь покрыть себя тамъ лаврами на счетъ турокъ и отнять у нихъ съ полдюжины султаншъ, которыхъ подарю одной принцесс, не имющей соперницъ по красот въ цломъ мір!

— Будьте покойны!… хотя бы мн досталось идти до Болгаріи, чтобъ истребить неврныхъ, я поведу васъ и туда.

Черезъ два дня посл этого разговора, Гуго былъ дежурнымъ въ Фонтенебло. Въ той галлере, которая вела въ комнаты графини де Суассонъ, онъ вдругъ увидлъ фигурку, которая шла припрыгивая такъ проворно и такъ весело, что онъ невольно взглянулъ на этотъ вихрь изъ шелку, уносимый парой маленькихъ рзвыхъ ножекъ. Женщина, которой принадлежала эта фигурка, это личико, этотъ взглядъ, эта улыбка, въ плать усянномъ разввающимся бантами и лентами, — обернулась инстинктивно.

Вдругъ она вскрикнула и бросилась къ гасконцу.

Другой крикъ раздался въ отвтъ и Монтестрюкь кинулся къ ней.

— Но, прости, Господи! это Брискетта, воскликнулъ онъ.

— Но, это онъ, это Гуго! вскричала она въ то же мгновенье. И, окинувъ его сверкающимъ взглядомъ, продолжала:

— Мой милый Гуго въ такомъ чудномъ мундир!… Вотъ сюрпризъ!

— Моя милая Брискетта въ такомъ прелестномъ наряд! возразилъ онъ. Вотъ приключеніе!

Тутъ появились придворные.

— Мсто не совсмъ удобно для разговора, сказала она: слишкомъ много глазъ и ушей! но черезъ часъ сойдите внизъ, я буду во двор принцевъ, не останавливайтесь только, а идите за мной, какъ будто вовсе меня не знаете, мы уйдемъ въ садъ, а я знаю одну рощицу рядомъ съ королевской шпалерой, гд можно будетъ объясниться на свобод.

И она улетла, какъ жаворонокъ, пославъ ему воздушный поцлуй.

Гуго ждалъ съ величайшимъ нетерпньемъ назначеннаго Брискеттой срока, онъ даже сошелъ во дворъ принцевъ раньше часу. Ея еще не было. Гуго принялся ходить взадъ и впередъ, отъискивая темные углы и длая видъ, что изучаетъ архитектуру, чтобъ не возбудить подозрній. Ни на одну минуту онъ не подумалъ, что Брискетта забудетъ общанье.

— Если она нейдетъ, — значитъ, ее задержали, говорилъ онъ себ, но что и кто?

Это-то именно ему и хотлось узнать. Какими судьбами дочь Ошскаго оружейника очутилась во дворц въ Фонтенебло, и притомъ не какъ постороннее лицо, которое встрчается случайно мимоходомъ, но какъ живущая тамъ? Впрочемъ, съ такой взбалмочной двочкой не все-ли было вроятно и возможно, а особенно сумасбродное?

Такъ размышлялъ Гуго, какъ вдругъ услышалъ шумъ шелковаго платья на ступеняхъ лстницы, которая вела во дворъ. Онъ обернулся — передъ нимъ была Брискетта, немного запыхавшаяся отъ скорой ходьбы. У нея было тоже смющееся личико, какъ и въ галлере. Она сдлала ему знакъ глазами и вошла въ темный корридоръ, а оттуда проворно выскочила въ садъ, дойдя до королевской. шпалеры, она живо взяла его подъ руку и увела въ скромный пріютъ въ рощиц, гд можно было бесдовать, не опасаясь постороннихъ взоровъ.

— У васъ готово тысячу вопросовъ мн. неправда-ли? сказала она ему, и у меня также цлая тысяча… Они такъ столпились у меня на губахъ, что я и сама не знато, съ чего начать. Давно-ли вы при двор?… Какъ сюда попали?.. Зачмъ?… Чего надетесь?… Довольны-ли вы?… Рады-ли, что со мной встртились? Я очень часто объ васъ думала, поврьте!… Ну, поцлуемся!

И не дожидаясь его поцлуя, Брискетта бросилась ему на шею.

— Какъ хорошо здсь! прибавила она, прижимаясь. на минуту къ его сердцу… Ахъ! я сильно васъ любила, мой милый Гуго, когда мы были тамъ, далеко!

— А теперь?

— Теперь? сказала она, поднимая голову, какъ птичка, пусть только вамъ встртится надобность во мн, — и вы увидите, что я сберегла для васъ тоже сердце, что билось на Вербовой улиц!…

Она улыбнулась, отстранилась немного и продолжала:

— Вы только болтаете, а не отвчаете мн. Разскажите мн все, все.

Гуго разсказалъ ей все подробно, умолчавъ благоразумно о кое-какихъ обстоятельствахъ, которыхъ незачмъ было открывать ей. Онъ осторожно обошелъ причину опасности, грозившей ему у церкви св. Іакова, но остановился охотно на своей встрч съ маркизомъ де Сент-Эллисъ, на участіи къ нему графа де Колиньи, на представленіи королю и неожиданной развязк, бывшей послдствіемъ его перваго появленія при двор. Монтестрюкъ велъ свой разсказы такъ свободно и такъ живо, что Брискетта не могла не похвалить его ораторскія способности.

— Выходитъ, продолжала она, вы совершенно счастливы?

— Счастливъ! Да разв можно когда-нибудь быть вполн счастливымъ?

— Значитъ, есть еще что-нибудь, чего вы желаете?

— Э! мой Боже, да! и мн не останется ничего желать разв только тогда, когда я добьюсь отъ графини де- Суассонъ того, что мн отъ нея нужно…

— Вы въ самомъ дл имете просьбу къ обергофмейстерин ея величества королевы?. . Вы?

— О! сущіе пустяки!… Начальство надъ арміей, посылаемой въ. Венгрію, для одного изъ моихъ друзей, которому мн пришла мысль услужить этимъ.

— Только-то!… Ахъ! видно, вы такъ навсегда и останетесь врнымъ сыномъ своей родины! А какими же путями вы надетесь добраться до графини?

— Одинъ господинъ, котораго вы знаете, тоже изъ Арманьяка, маркизъ де Сент-Эллисъ, общалъ мн открыть двери графини.

Брискетта задумалась на минуту и, погладивъ рукой подбородокъ, спросила:

— А хотите, я возьму это дло на себя, скажите?

— Вы?

— Да, я! Бываютъ часто такія обстоятельства, что женщина стоитъ въ нихъ любаго маркиза.

— Въ самомъ дл, какими судьбами вы очутились здсь? что длаете?

Цлый потокъ вопросовъ сорвался съ языка его. Она остановила наводненіе, положивъ руку на губы поручика.

— Ахъ! какъ васъ мучитъ любопытство! продолжала она со смхомъ, все узнаете, только посл… Теперь у насъ одна важная вещь, которой нужно заняться, — это свиданье ваше съ графиней де Суассонъ… свиданье, отъ котораго вы ожидаете такихъ чудесъ… Если я возьмусь за дло, то мн сдается, что это свиданье вамъ будетъ назначено скоро… и при лучшихъ условіяхъ, чмъ черезъ вашего маркиза де-Сент-Эллиса… Хотите?

Увренность Брискетты поразила Гуго.

— Хорошо! отвчалъ онъ, но какъ же я узнаю, что вамъ удалось?

— Будьте здсь завтра, въ этотъ же часъ.

— Какъ! ужь и завтра?

— А зачмъ же откладывать?

— Значитъ, у васъ есть волшебная палочка феи?

— Почти.

На этомъ послднемъ слов Брискетта его оставила, а Гуго, разумется, ни слова не сказалъ графу де Колиньи о томъ, что произошло между нимъ и хорошенькой двочкой изъ Оша, встрченной имъ въ Фонтенебло. Онъ самъ вполн доврялъ умнью Брискетты, и боялся, чтобъ другіе не осмяли этого доврія, объяснить которое онъ и самъ не умлъ порядочно.

Какъ и наканун, онъ въ нетерпньи пошелъ въ садъ немного раньше назначеннаго часа. Скоро онъ завидлъ Брискетту издали: она скользила вдоль шпалеръ и лишь только подбжала къ нему, какъ поднялась на цыпочки и шепнула ему на ухо:

— Готово!

— Какъ! съ перваго же разу! Но это похоже на чудо!

— А васъ это удивляетъ? Дла всегда такъ длаются, когда я въ нихъ вмшиваюсь. Но прежде всего, пока я стану разсказывать объ употребленныхъ мной средствахъ, у меня есть къ вамъ просьба… Мн какъ-то неловко говорить теб вы, мой милый Гуго. позвольте мн говорить вамъ ты.

— Говори.

— Вотъ это называется — отвтъ! Ну, мой другъ, маркизъ де Мент-Эллисъ тебя представилъ очень плохо, все равно, какъ бы и не представлялъ вовсе.

— Что жь онъ сказалъ такое?

— Онъ поклялся графин, что она тебя ослпила своей красотой, и что ты сейчасъ вотъ испустишь духъ, если она не позволитъ теб обожать ее вблизи.

— Нашелъ дурака!

— Глупо, мой бдный Гуго, непроходимо глупо! Графин ужь просто надоли вс эти ослпленія: вдь она давно знаетъ, что она — свтило и что лучи ея глазъ жгутъ на смерть бдныхъ смертныхъ! Вс придворные поэты клянутся ей въ этомъ великолпными римами и тысячи просителей давно ужь это доказали ей окончательно. Знаешь-ли, что она мн говорила сегодня утромъ?

— Теб?

— Мн, Брискетт.

— Вотъ забавно!

— Слушай прежде, а удивляться можешь посл. Ахъ, моя милая! говорила она мн, какая скука! какой-то кузенъ изъ Арманьяка хочетъ представить мн какого-то провинціала, своего друга… Что тутъ длать?

— А ты что отвчала?

— Надо прогнать его, графиня, и немедленно… Провинціалъ? у насъ и безъ того ихъ довольно!

— Что?

— А потомъ я прибавила равнодушнымъ тономъ: а какъ его зовутъ, этого провинціала, которымъ васъ хотятъ наградить, графиня?

— Графъ де Монтестрюкъ, кажется, отвчала она.

— Ахъ, графиня! вскричала я, сложивъ руки, избави васъ Богъ когда-нибудь принимать его! Совсмъ нехорошій человкъ, — влюбленный, который только длаетъ, что вздыхаетъ и сочиняетъ сонеты для своей красавицы!

— Ба! произнесла она.

— А я продолжала все настоятельнй: рыцарь Круглаго Стола, графиня, герой врности!

— Что ты говоришь, Брискетта? вскричала она.

— Истину, графиня, святую истину, хоть бы вс принцессы, хоть бы сами императрицы осаждали его самыми сладкими улыбками, онъ на все будетъ отвчать однми дерзостями. Да и не знаю, право, даже замтитъ-ли онъ еще эти улыбки?

— Значитъ, просто — самъ Амадисъ Гальскій?

— Почти что такъ. Ахъ! не онъ обманетъ когда-нибудь ту, кого любитъ!… Онъ сочтетъ за измну обратиться съ самой невинной любезностью къ другой женщин!…

— А извстно, кого онъ любитъ?… спросила она съ легкимъ. оттнкомъ неудовольствія.

— Едва разв подозрваютъ… глубочайшая тайна!… Герцогиня де Креки, де Сент-Альбанъ, де ла Ферте, де Ледитьеръ, де Шонъ, де Субизъ… и сколько другихъ еще!… самыя хорошенькія герцогини пробовали отвлечь его отъ божества… Все напрасно, вс труды ихъ пропали даромъ!..

— Богъ знаетъ, что ты выдумываешь, Брискетта! сказалъ Гуго.

— Подожди! ты увидишь, что наши знатныя дамы совсмъ не такъ глупы!… Какъ только я кончила эту тираду — а ужь сколько увлеченія, сколько огня я въ нее положила, еслибъ ты слышалъ!— графиня де Суассонъ нагнулась къ зеркалу…

— Посл твоихъ разсказовъ, мн почти хочется узнать его… человкъ, такъ искренно влюбленный и сохраняющій такую врность той, кого любитъ… вдь это большая рдкость!… я, пожалуй, прійму этого оригинала…

— А я именно на это и разсчитывала, Гуго… Разв когда-нибудь женщина могла устоять противъ любопытства, да еще когда затронуто ея самолюбіе?

— А когда жь, ты думаешь, прекрасная графиня дастъ мн аудіенцію? спросилъ Гуго, который не могъ удержаться отъ смха.

— О! наврное скоро, завтра, сегодня же вечеромъ, можетъ быть.

— Ба! ты думаешь?

— Она попалась на удочку, говорю я теб! Пропади мое имя Брискетты, если ее не мучитъ ужь нетерпніе испытать силу своихъ прелестей надъ твоей неприступностью…

Брискетта подвинула свое хорошенькое личико на вершокъ отъ лица Гуго.

— Сознайся самъ, продолжала она, что для такой неопытной двушки я, право, недурно вела твои дла.

— Сознаюсь охотно.

— Но теперь, не выдай же меня, ради Бога! Постарайся особенно получше разъиграть роль влюбленнаго.

— Это мн будетъ тмъ легче, возразилъ Гуго съ глубокимъ вздохомъ, что ничто не заставитъ меня забыть ту образъ которой наполняетъ мое сердце!

— Что такое?

— Я говорю, что мн стоитъ только говорить просто, непринужденно, чтобъ оставаться врнымъ своей роли… Да! твоя рекомендація очень облегчаетъ мн эту роль!

— Ты, влюбленъ — искренно?

— Увы! да.

— А! измнникъ! И ты ничего не говорилъ объ этомъ?

— Но судя по тому, какъ ты объ этомъ говорила, я думалъ, что ты и сама знаешь..

— А кого это, позвольте узнать, вы такъ пламенно обожаете?

— Графиню де Монлюсонъ.

— Крестницу короля! Чортъ возьми! графъ де Монтестрюкъ, вы таки высоко цлите!

— Я только послушался твоего совта, Брискетта.

— Въ самомъ дл, такъ, продолжала она, разсмявшись, прости мн минуту неудовольствія при всти, что у тебя въ сердц ужь не я! Но теперь, когда ея сіятельство обергофмейстерина королевы въ такомъ именно расположеніи духа, въ какое мн хотлось принести ее, смотри — не поддавайся, ради Бога! стой крпко!

— Противъ чего?

— Какъ! такъ молодъ еще, а еще при двор!… Но, дружокъ мой, вдь ты запретный плодъ для Олимпіи!… понимаешь? Что ты такое, въ эту минуту, какъ не яблоко о двухъ ногахъ и безъ перьевъ. Зазвайся только… и тебя съдятъ живымъ.

— Ты меня пугаешь — и для этого-то ты такъ проворно взялась пронести меня въ рай?

— Иди теперь и да руководитъ тобой самъ дьяволъ!

Брискетта хотла уйдти, Гуго удержалъ ее и спросилъ:

— Ты забыла мн сказать, что ты здсь длаешь и чмъ ты считаешься при графин де Суассонъ?

Брискетта встала и отвчала важнымъ тономъ:

— Я состою при особ ея сіятельства… Ты имешь честь видить гередъ собой ея первую горничную… ея довренную горничную…

И, присвши низко, продолжала:

— Къ вашимъ услугамъ, графъ!

Все устроилось, какъ говорила Брискетта.

Она передала Гуго записку, которой его извщали, что онъ будетъ принятъ въ тотъ тотъ же вечеръ на игр у королевы, гд онъ будетъ имть честь представиться обергофмейстерин ея величества. Маркизъ де Сент-Эллисъ долженъ былъ только позвать его. Остальное пойдетъ само собой.

Въ назначенный часъ Монтестрюкъ явился на пріемъ у королевы. Сперва онъ преклонился по всмъ правиламъ придворнаго этикета передъ ея королевскимъ величествомъ, а вслдъ затмъ маркизъ де Сент-Эллисъ подвелъ его къ обергофмейстерин.

— Графъ де Шаржполь желаетъ имть честь быть вамъ представленнымъ, графиня, сказалъ онъ.

Графиня де Суассонъ подняла глаза, между тмъ какъ Гуго кланялся ей. На ея лиц отразилось удивленіе. На минуту она было смшалась, но тотчасъ же оправилась и сказала ему:

— Очень рада вашему появленію при двор и надюсь, что вы встртите здсь достойный вамъ пріемъ…

— Я ужь встртилъ его, потому что графиня де Суассонъ такъ снисходительно дозволила мн имть имть честь быть ей представленнымъ.

— Это онъ! подумала она… А, грубіянъ, однако ничего не теряетъ при огн!… Важный видъ, прекрасныя манеры и прехорошенькое лицо!

Сначала Олимпія не обратила на него, казалось, особеннаго вниманія, ноГyro скоро замтилъ, что она довольно часто бросаетъ взглядъ въ его сторону.

Скоро за этимъ взглядомъ показалась привтливая улыбка.

— Держись! сказалъ онъ себ, вспомнивъ кстати совты Брискетты, берегись крушенія въ самой гавани!… У этой графини де Суассонъ лицо такъ и дышетъ умомъ и хитростью.

Утвердившись въ своемъ ршеніи, Гуго притворялся равнодушнымъ, принялся бродить взадъ и впередъ, и прятаться по темнымъ угламъ, какъ человкъ, поглощенный одной мыслью. Раза два или три Олимпія постукивала отъ досады веромъ по ручк кресла, онъ длалъ видъ, что ничего на замчаетъ.

Вдругъ появилась Орфиза де Монлюсонъ. Въ одну минуту все было забыто, Гуго подошелъ къ ней съ такой живостію, которой графиня де Суассонъ не могла не замтить. Орфиза съ нимъ — и для него больше ничего не существовало! Его отвлекло только появленіе принцессы Маміани, къ которой онъ пошелъ на встрчу, Она указала ему пустой стулъ подл себя.

— Такъ вотъ наконецъ здсь у королевы я могу поздравить васъ съ перемной судьбы! сказала она. На дняхъ еще вы скрывались, смерть висла у васъ надъ головой, а теперь вы состоите въ свит короля и попали въ число придворныхъ. Какія же еще ступени вверхъ остаются передъ вами?

Гуго пролепеталъ нсколько словъ въ извиненіе: его осадили со всхъ сторонъ безчисленныя заботы. Она прервала его:

— Не извиняйтесь. Разставаясь съ вами въ то утро, когда вы шли искать помощи у графа де Колиньи, я вамъ сказала слова, смыслъ которыхъ вы, кажется, не совсмъ поняли: вы любили меня всего одинъ день, а я вамъ буду предана на всю жизнь! Неблагодарность ваша не можетъ измнить меня, еще мене — разстояніе, отъздъ, разлука. Что со мной будетъ — не знаю, но какова я теперь, такой и останусь.

Она увидла маркиза де Сент Эллиса, который, узнавъ объ ея прізд, шелъ къ ней, но прежде чмъ онъ могъ услышать ихъ разговоръ съ Гуго, она прибавила грустнымъ голосомъ:

— Впрочемъ, за что могу я жаловаться на васъ? Вотъ вашъ другъ, маркизъ де Сент-Эллисъ, питаетъ ко мн такое же глубокое чувство, какъ я питаю къ вамъ. А разв это меня трогаетъ?… Вы мстите мн за него.

Скоро графиня де Суассонъ ушла вслдъ за удалившейся королевой и осталась въ своихъ комнатахъ. Она отослала всхъ, кром одной Брискетты.

— Вашъ графъ де Монтестрюкъ — просто дерзкій грубіянъ, сказала она съ живостью, сдлавъ особенное удареніе на слов: вашъ.

— Графиня изволила употребить мстоименіе, длающее мн слишкомъ много чести, но я позволю себ замтить, что графъ де Шаржполь вовсе не мой…

— О! я знаю, кто завладлъ теперь его сердцемъ!…

— Въ самомъ дл?

— Онъ даже и не далъ себ труда скрыть этого. Она была тамъ, его героиня, его божество!…. Графиня де Монлюсонъ, наконецъ!… Ахъ! ты не обманула меня… онъ обожаетъ ее!

— Да, совершенное безуміе!

— А забавнй всего то, что пока онъ пожиралъ ее глазами, другая дама, итальянка, принцесса Маміани, выказывала ясно, что пылаетъ страстію къ нему!

— Да это настоящая эпидемія! И графиня уврена?…

— Меня-то не обманутъ… Мн довольно было взглянуть разъ на нихъ троихъ, и я все разгадала!… А впрочемъ, какое мн дло до этого? Это просто неучъ, не замтившій даже, что я существую….

— Вы! когда вы видли у ногъ своихъ короля и могли бы увидть самого Юпитера, еслибъ Олимпъ существовалъ еще!… Накажите его презрньемъ, графиня.

— Именно такъ, но я хочу прежде узнать, такой-ли у него нмой умъ, какъ слпы глаза!… Ахъ! еслибъ онъ вздумалъ только замтить наконецъ, что я стою его Дульцинеи, какъ бы я его наказала!

— Безъ пощады!… И какъ вы были бы правы!

— Не правда-ли?… Такъ ты думаешь, что я должна еще принять его?

— Разумется! если это можетъ доставить вамъ удовольствіе, а для него послужить наказаньемъ.

— Эти об радости я съумю повести рядомъ.

— Я боюсь только, чтобъ въ послднюю минуту ваше доброе сердце не сжалилось.

— Не бойся… Хоть бы онъ сталъ каяться и сходилъ съ ума отъ любви у ногъ моихъ…

— Онъ будетъ у ногъ вашихъ, графиня!

— Я поступлю съ нимъ, какъ онъ того стоитъ… я буду безжалостной.

— И я тоже не пожалю его, когда его оцарапаютъ эти хорошенькіе ногти, сказала Брискетта, цлуя пальчики графини. И еслибъ вы даже укусили его побольнй, графиня, сколько другихъ позавидовали бы такому счастью!

— Отчего-жь нтъ?… Возьми только на себя передать ему, что я жду его завтра при моемъ маломъ выход.

Брискетта уходила, графиня спохватилась и сказала:

— А я забывала Морица савойскаго, графа де-Суассона, нашего мужа! Бдный Морицъ!

Брискетта едва не расхохоталась и поспшила выйдти.

XXIII.
Чего хочетъ женщина.

Между тмъ дворъ перехалъ изъ Фонтенебло въ Парижъ, гд король имлъ чаще возможность бесдовать о своихъ честолюбивыхъ планахъ съ Ле-Телье и его сыномъ, графомъ де Лувуа, уже всемогущимъ въ военномъ вдомств.

Обергофмейстерина королевы, само собой разумется, тоже переселилась въ Лувръ вмст съ ея величествомъ, также точно похали въ Парижъ и вс придворные, молодые и старые. Въ Париж ихъ ожидали т же самыя интриги, нити которыхъ были завязаны въ Фонтенебло любовью, тщеславьемъ и честолюбіемъ…

Гуго, хорошо направленный Брискеттой, появился на другой же день при маломъ выход Олимпіи, а вечеромъ его увидли опять на игр у королевы. Какъ нкогда суровый Ипполлитъ, онъ, казалось, смягчился къ хитрой и гордой Аридіи, которая раздляла, какъ увряли, съ маркизой де ла-Вальеръ вниманіе его величества короля и держала въ страх половину двора подъ своей властью, но Гуго дйствовалъ, какъ ловкій и искусный дипломатъ, которому поручены самые трудные переговоры: онъ поддавался соблазнамъ ея ума и прелестямъ ея обращенія медленно, постепенно, мало по малу, не какъ мягкій воскъ, таявшій отъ первыхъ лучей огня, но какъ твердый металлъ, нагрвающійся сначала только на поверхности. Олимпія могла считать шагъ за шагомъ свои успхи, ей нравилась эта забава и она тоже поддавалась невольно увлеченію. Ей было ново — встртить сердце, которое не сдавалось по первому требованію. Это сопротивленіе пріятно волновало ее: это была приправа, будившая ея уснувшія чувства и притупленное любопытство.

Само собой разумется, при этихъ почти ежедневныхъ встрчахъ, не разъ представлялся имъ случай говоритъ о граф де-Колиньи и о начальств надъ войсками, котораго онъ добивался. Гуго всякій разъ хваталъ такіе случаи на лету. Венгерская экспедиція сводила всхъ съ ума: она напоминала крестовые походы, предстояло, какъ во времена Саладина, биться съ неврными, и дальнее разстояніе, неизвстность придавали этому походу въ далекія страны такую рыцарскую прелесть, что вс горли желаніемъ принять въ немъ участіе. Не было ни одного дворянина, который не добивался бы счастья посвятить свою шпагу на службу христіанству. Вс знали уже, что король, уступая просьбамъ императора Леопольда, который ршился, сломивъ свою гордость, прислать графа Строцци къ французскому двору, — отдалъ уже приказаніе министру Летелье собрать армію подъ стнами Меца и оттуда направить ее къ Вн, которой угрожали дикія толпы, предводимыя великимъ визиремъ Кьюперли, мечтавшимъ о покореніи Германіи исламу {Ашаръ говоритъ о визир Кеприли, начальник турецкихъ войскъ посл Кара-мустафы, казненнаго за неудачную осаду Вны. Прим. перев.}.

Графъ Строцци хлопоталъ усердно, чтобы французскія войска собирались поскорй. Но еще неизвстно было, кому поручено будетъ начальство надъ экспедиціей, называли сперва Тюренна и маркграфа баденскаго, но оба были скоро отстранены. Дворъ, средоточіе всхъ интригъ, раздлился на два лагеря: одни держали сторону герцога дела Фельяда, другіе графа де-Колиньи. Шансы обоихъ казались равными и спорамъ не было конца.

Разъ вечеромъ, на пріем у графини де-Суассонъ, Гуго наконецъ не выдержалъ.

— Ахъ! вскричалъ онъ, вотъ одинъ изъ тхъ рдкихъ случаевъ, когда приходятся сожалть, что у васъ въ рукахъ шпага, а не веръ, и что васъ зовутъ Гуго де-Монтестрюкъ, а не Луиза де ла Вальеръ.

— Это почему? спросила съ живостью Олимпія, на которую это имя производило всегда дйствіе электрическаго удара.

— Потому что никогда еще не представлялось лучшаго случая сдлать дло полезное и хорошее, дло великое и славное и связать имя свое съ такимъ предпріятіемъ, которое возвыситъ блескъ французской короны! Готовится смлая и опасная экспедиція… Чтобы командовать арміей, идущей на помощь колеблющейся имперіи, нужно полководца надежнаго, а кого хотятъ назначить? герцога де ла-Фельяда!… И вотъ судьба сраженій ввряется человку, который не съумлъ бы, можетъ быть, сдлать ученья эскадрону!… А почему его выбираютъ? потому что его поддерживаетъ женщина… герцогиня де да-Вальеръ вздыхаетъ, она плачетъ, она умоляетъ, и этого довольно, чтобы знамя Франціи было вврено человку неспособному, тогда какъ есть полководецъ опытный въ своемъ дл, закаленный въ самыхъ тяжелыхъ трудахъ, всми уважаемый, сражавшійся подъ начальствомъ Тюренна, умющій подчинить себ побду!… Ахъ! еслибъ я былъ женщиной!

— А что бы вы сдлали, графъ, еслибъ были женщиной?

— Я бы захотлъ доставить торжество правому длу, я бы употребилъ мою красоту, мою молодость, весь мой умъ на то, чтобы счастье Франціи поднялось какъ можно выше…. я захотлъ бы, чтобы современемъ про меня сказали: спасеніе имперіи, освобожденіе городовъ, одержанныя побды, побжденные варвары — всмъ этимъ обязана родина одной ей, потому что она одна вручила оружіе той рук, которая нанесла вс эти удары! Побдой, освтившей зарю новаго дарствованія, обязаны графу де-Колиньи! но выборъ графа де-Колиньи ршила она!

Въ душ графини де-Суассонъ шевельнулось что-то, удивившее ее самое: грудь ея пронизалъ какой то горячій токъ. Она взглянула на лицо Гуго, воспламененное воинственнымъ жаромъ, и сказала ему не безъ досады:

— Итакъ, вы полагаете, графъ, что ни одна другая женщина при двор не въ состояніи совершить подобное чудо? Вы думаете, что одна герцогиня де-ла Вальеръ…

— Я знаю, что и другія могли бы. Разв он не одарены всми прелестями, всмъ очарованіемъ? Имъ стоило бы только захотть…. одной изъ нихъ въ особенности! Но, нтъ! ни одна женщина не понимаетъ этого, ни одна не осмлится бороться съ могущественной фавориткой! и герцогъ де ла Фельядъ будетъ непремнно назначенъ.

— Кто знаетъ? прошептала Олимпія.

— Ахъ! еслибъ это была правда! вскричалъ Гуго, взглянувъ на нее пламеннымъ взоромъ.

Взволнованная еще и на слдующій день и сама удивляясь этому волненію, графиня, подъ предлогомъ утомленія, приказала не принимать никого и допустить одного только защитника графа де-Колиньи.

— Благодаря вамъ, я только и видла во сн, что приступы, вооруженія да битвы, сказала она ему, но если вы говорите съ такимъ жаромъ, съ такимъ огнемъ о длахъ военныхъ, то что бы это было, еслибъ вы заговорили о длахъ сердца?

— Та, кто доставила бы мн случай пролить мою кровь для славы его величества въ славномъ предпріятіи, узнала бы объ этомъ очень скоро.

— Какъ! вы согласились бы разстаться съ ней?

— Да, но для того только, чтобы сдлаться достойнй ея любви.

— Но разв она… графиня де-Монлюсонъ согласилась бы также?

— Кто вамъ говоритъ о графин де-Монлюеонъ? Не отъ нея же, полагаю, зависитъ экспедиція.

Олимпія улыбнулась.

— Вы такъ усердно хлопочете за графа де Колиньи, продолжала она, и никогда ничего не просите для себя самого. Почему это?

— А чего же мн еще просить, когда я сижу одинъ съ обергофмейстериной королевы, одного взгляда которой добиваются вс придворные, когда-та, кто была Олимпіей Манчини, самая прелестная изъ прелестныхъ племянницъ великаго кардинала, благоволитъ меня принимать и выслушивать, когда наконецъ эта царица красоты, графиня де-Суассонъ, позволяетъ мн подносить къ губамъ ручку самой плнительной женщины въ королевств?

Графиня не отняла руки, взглянула на него нжно и кокетливо, и спросила:

— А вамъ очень хочется, чтобы графъ де Колиньи былъ назначенъ командиромъ арміи, которую посылаетъ король на помощь своему брату, императору германскому?

— Это было бы мн дороже всего, еслибы, когда я добьюсь этого, не оставалось еще другого, что мн еще дороже.

— Что же это такое?

— Вашъ гнвъ не поразитъ меня, если я осмлюсь признаться.

— Прощу васъ,

— Если такъ, графиня, то я больше всего дорожу желаннымъ случаемъ — броситься къ ногамъ той, которая даетъ мн возможность за-платить долгъ благодарности!

— У васъ такіе основательные доводы въ пользу графа де Колиньи, что я начинаю находить его честолюбіе совершенно законнымъ… Я ршаюсь поговорить съ королемъ.

— Когда же, графиня?

— Да сегодня же вечеромъ, можетъ быть.

— Тогда — наше дло выиграно! сказалъ онъ, опускаясь на колна. Олимпія медленно поднялась и сдлала ему знакъ уйдти.

— Я отсылаю васъ не потому, чтобъ разсердилась, но вы меня взволновали вашими разсказами о благодарноcти и войн, о любви и слав… Мн нужно остаться одной, подумать, сообразить. Мы скоро опять увидимся… Надюсь, что ьы покажете себя достойнымъ моего участія.

Гуго поклонился и вышелъ. Вечеромъ, разговаривая съ Брискеттой, Олимпія сказала: .

— Онъ уменъ, этотъ графъ де-Монтестрюкъ… онъ пойдетъ далеко!

— Надюсь, возразила горничная, если какой нибудь добрый ангелъ прійдетъ къ нему на помощь.

— Добрый ангелъ или благодтельная фея…

— Я именно это и хотла сказать.

Въ этотъ самый день, около полуночи, когда Гуго, окончивъ свою службу въ Лувр, возвращался въ отелъ Колиньи, Коклико подбжалъ къ нему проворно, вздохнулъ, какъ будто уставши отъ ожиданья, и сказалъ,

— Ахъ, графъ! тамъ кто-то васъ ожидаетъ.

— Кто такой?

— Кузенъ… нтъ — кузина дьявола… посмотрите сами!

Монтестрюкъ взглянулъ въ ту сторону, куда указывалъ Коклико, и увидлъ въ большихъ сняхъ на подъзд черный силуэтъ женщины, закутанной въ широкія складки шелковаго плаща и съ капюшономъ на голов. Онъ сдлалъ шагъ къ ней, она сдлала два шага и, положивъ легкую ручку ему на плечо, спросила:

— Хочешь идти за мной?

— Куда?

— Еслибъ я могла сказать это, ты уже зналъ бы съ перваго же слова.

Коклико потянулъ Гуго за рукавъ, нагнулся къ его уху и прошепталъ:

— Графъ, вспомните, умоляю васъ, маленькаго слугу, который чуть не сдлалъ, очень недавно, изъ совершенно здоровыхъ честныхъ людей — бдныхъ израненыхъ мертвецовъ.

— Одно и то же не случается два раза сряду, возразилъ Гуго.

— Въ тотъ же день, можетъ быть, проворчалъ Коклико, но черезъ нсколько недль — это бываетъ!

— Если боишься, то оставайся, продолжала домино, если ты влюбленъ, то иди.

— Идемъ! отвчалъ Гуго, съ минуту уже наблюдавшій внимательно незнакомку.

Она пошла прямо къ параднымъ дверямъ и, выйдя на крыльцо, живо схватила Гуго за руку. Она загнула за уголъ улицы, подошла къ карет, возл которой стоялъ лакей, сдлала знакъ, подножка опустилась, однимъ прыжкомъ она вскочила въ карету и пригласила Гуго ссть рядомъ.

— Пошелъ скорй! крикнула она.

Кучеръ стегнулъ лошадей и карета изчезла изъ глазъ испуганнаго Коклико, который собирался бжать за своимъ господиномъ.

— Онъ, можетъ быть, и не умретъ отъ этого, прошепталъ честный слуга, но я скоро умру наврное, если такъ пойдетъ дальше!

Пока онъ готовился пронести безсонную ночь, карета съ Монтестрюкомъ и незнакомкой скакала во весь опоръ по лабиринту парижскихъ улицъ. Гасконца занимали, казалось, мысли мене печальныя. Вдругъ онъ охватилъ рукой тонкій станъ своей таинственной путеводительницы и спросилъ весело:

— А въ самомъ дл, куда это ты везешь меня, душечка Брискетта?

— Ахъ! ты меня узналъ?

— Разв иначе я позволилъ бы себя похитить?

Говоря это, онъ раскрылъ капюшонъ, закутывавшій голову шалуньи и звонко поцловалъ ее.

— Дло сегодня не обо мн, сказала она, возвращая ему однакожъ очень добросовстно поцлуй за поцлуй. Это даже ты крадешь y одной знатной дамы, которая на тебя разсердилась бы не много, еслибъ узнала, что мы съ тобой цлуемся.

— А! разв въ самомъ дл, графиня де Суассонъ…

— Ничего не знаю, кром того, что у графини есть очень важная для тебя новость… и что она хочетъ передать ее только теб самому… Она полагаетъ, что посл этого сообщенія она получитъ право на твою вчную благодарность… Кажется даже, передавая мн объ этомъ, она сдлала особенное удареніе на послднемъ слов.

— Я и буду ей благодаренъ, Брискетта… Но, ради Бога, дай мн совтъ мимоходомъ… Особа, пользовавшаяся вниманіемъ короля — а это бросаетъ и на нее отблескъ величія — особа необыкновенная… Ты ее хорошо знаешь… что я долженъ длать и какъ говорить съ ней, когда мы останемся съ глазу на глазъ.

— Длай и говори, какъ со мной… Вотъ видишь-ли — въ каждой женщин сидитъ Брискетта.

Карета остановилась у длинной стны въ пустынной улиц, конецъ которой терялся въ глухомъ предмстьи. Брискетта выскочила, изъ кареты и постучала особеннымъ образомъ въ узкую калитку, выкрашенную подъ цвтъ стны и закрытую до половины густымъ плющемъ. Калитка тихо отворилась и Брискетта бросилась, ведя за собой Гуго, въ садъ, въ конц котораго смутно виднлся въ темнот маленькій домикъ, окруженный высокими деревьями. Брискетта смло пошла по усыпанной мелкимъ пескомъ дорожк, вс извилины которой были ей издавна хорошо знакомы. Они подошли къ скромному павильону, въ которомъ, казалось, никто не жилъ: снаружи онъ былъ безмолвенъ и мраченъ, и ни малйшаго свта не замтно была въ щеляхъ ставней.

— Э! э! прошепталъ Гуго, вотъ и таинственный дворецъ!

— Скажи лучше — замокъ Спящей красавицы, только красавица, теперь не спитъ, возразила Брискетта глухимъ голосомъ.

Она вложила маленькій ключъ въ замокъ, дверь повернулась на петляхъ безъ шума и Гуго вошелъ въ сни, плиты которыхъ были покрыты толстымъ ковромъ. Въ сняхъ было еще темнй, чмъ въ саду. Гуго послушно слдовалъ за Брискеттой, которая въ этой темнот ступала смло и увренно. Она подняла портьеру, взошла проворно и безъ малйшаго шума по лстниц, остановилась передъ узенькой дверью и толкнула ее. Тонкій, какъ золотая стрла, лучъ свта прорзывалъ темную комнату, въ которую вступилъ Гуго.

— Ступай прямо на свтъ, шепнула ему на ухо Брискетта. Теб подъ руку попадется дверная ручка, отвори — и желаю теб всякаго успха…

Она исчезла, а Гуго пошелъ прямо къ двери. Легкій душистый запахъ и пріятная теплота охватили его. Онъ нашелъ ручку и отворилъ дверь. Цлый потокъ свта хлынулъ ему на встрчу.

Онъ вошелъ въ круглую комнату, обтянутую шелковой матеріей, огни большихъ подсвчниковъ отражались въ венеціанскихъ зеркалахъ. Въ изящномъ камин трещалъ огонь, на доск стояли дорогіе часы, наверху которыхъ сидлъ Амуръ съ приложеннымъ къ губамъ пальцемъ. На позолоченныхъ консоляхъ разбросаны были роскошныя вещи, блествшія серебромъ, слоновой костью и золотомъ. Въ этомъ благоуханномъ пріют никого не было.

Удивленный и взволнованный, Гуго оглянулся кругомъ. Вдругъ незамтная въ складкахъ китайскаго атласа дверь скользнула въ драпировку и графиня де Суассонъ появилась предъ его очарованными глазами.

Руки ея были полуобнажены, волосы раскинуты буклями по плечамъ, шея тоже обнажена, щегольской нарядъ еще боле возвышалъ ея плнительную красоту. Божество вступало въ свой храмъ.

— Поблагодарите-ль вы меня за то, что я сдержала слово? спросила она, поднявъ на Гуго блестящіе глаза.

— Я ужь благодарю васъ, графиня, и за то, что вы явились мн въ этомъ очаровательномъ уединеніи, возразилъ Монтестрюкъ, преклонивъ колно.

— Ну! продолжала она, нагнувшись къ нему, король сдлалъ выборъ: онъ назначилъ графа де Колиньи… Вы получили то, чего желали больше всего, но остается еще другое…

Олимпія пошатнулась, будто ослабвъ отъ овладвшаго ею волненія.

Гуго привсталъ до половины и охватилъ ее руками, чтобъ поддержать.

— Чмъ могу я доказать вамъ мою благодарность? воскликнулъ онъ.

— Полюбите меня! вздохнула она.

Тонкій станъ ея согнулся какъ тростникъ, все помутилось въ глазахъ у Гуго, онъ видлъ одну лучезарную улыбку Олимпіи, вызванный-было имъ образъ Орфизы проскользнулъ и исчезъ и, вспомнивъ слова ея, онъ прошепталъ между двумя поцлуями.

— Per fas et nefas!

Слабый свтъ падалъ на розовые шелковые обои, когда Олимпія сказала улыбаясь Гуго, что пора разстаться. Ему не хотлось еще уходить.

— Солнце насъ выдастъ, погубитъ насъ, сказала она.

— Когда же я васъ опять увижу? спросилъ онъ, отрываясь съ трудомъ отъ объятій, которыя его ужь не удерживали.

— Если захочетъ ваше сердце, то отъ васъ самихъ зависитъ, чтобъ этотъ бантъ изъ жемчуга, бывшій на мн вчера вечеромъ, а теперь лежащій вотъ тамъ на полу, рядомъ съ туфлей, опять появился у меня въ волосахъ. Вы его уронили, вы же его и поднимите и подайте мн. Онъ будетъ знакомъ нашего союза. Посмотрите на него хорошенько и когда опять увидите, вспомните Олимпію и павильонъ.

Пока еще не совсмъ разсвло, Брискетта провела Гуго осторожно черезъ темныя сни и безмолвный садъ. Шаги ихъ едва слышались на мягкомъ песк дорожекъ, когда они медленно прокрадывались къ скрытой въ стн калитк.

— Ахъ, Брискетта! милая Брискетта! вздохнулъ Гуго.

— Да! да! ваши губы произносятъ мое имя, измнникъ, а сердце шепчетъ другое!

— Если я опять съ ней не увижусь, я буду несчастнйшимъ изъ людей!… это не простая смертная, Брискетта, это — волшебница…..

— Да, это — фаворитка, знаю… а это все равно… но, продолжала она съ лукавой улыбкой. успокойтесь, вы опять ее увидите.

— Ты общаешься?

— Клянусь…

— Ты восхитительна, Брискетта!

— Да… разв рикошетомъ.

— Отчего ты не говоришь мн больше ты, Брискетта?

— Всему свое время: теперь на васъ какъ будто отражается королевское величіе, знакомое вамъ величіе, которое васъ такъ тревожило… Но все вернется, графъ.

Они дошли до таинственной калитки. На улиц ожидала карета, ни одного прохожаго не было видно. Брискетта остановилась на порог и, поклонившись графу де Монтестрюку, сказала въ полголоса:

— Ея сіятельство госпожа обергофмейстерина желаетъ видть вашу милость сегодня, на большомъ выход у нея.

— Я буду счастливъ исполнить желаніе графини, отвчалъ Гуго тмъ же тономъ и бросился въ карету, лошади поскакали въ галопъ.

Черезъ часъ онъ вошелъ къ графу де Колиньи, который только что всталъ съ постели и, поклонившись ему съ глубочайшимъ почтеніемъ, сказалъ:

— Позвольте мн, графъ, поздравить первымъ главнокомандующаго арміей, посылаемой его величествомъ королемъ французскимъ на помощъ его величесву императору германскому.

— Что ты говоришь? вскричалъ Колиньи… откуда ты это знаешь? кто теб сказалъ?

— Такая особа, которая должна знать объ этомъ раньше всхъ, потому что она сама иногда внушаетъ волю, которая повелваетъ свыше.

— Маркиза де ла Вальеръ?

— Э, нтъ!

— Значитъ, графиня де Суассонъ?

— Она самая.

— Обними меня, другъ Гуго!.. Да! ты платишь сторицей за услугу, которую я оказалъ теб!

— Такъ всегда поступаемъ мы, Монтестрюки, по примру, поданному намъ блаженной памяти королемъ Генрихомъ IV.

Онъ вздохнулъ и продолжалъ печально:

— Только мн было очень трудно добиться этого блестящаго результата.

— Какъ это?

— Увы! измна!.. Я долженъ былъ выбирать между любимымъ другомъ и обожаемой неблагодарною… Я обманулъ ее, чтобъ услужить ему!

— Ну! сказалъ Колиньи, улыбаясь, еслибъ ты бросился на какую нибудь актрису изъ Бургонскаго отеля или на гризетку, шумящую юпками на Королевской площади, то на тебя могли бы еще сердиться… но ты мтилъ высоко и за успхъ тебя, поврь мн, помилуютъ.

Сказавъ это, онъ слъ къ столу, придвинулъ листъ бумаги, обмакнулъ перо въ чернила и твердой рукой быстро написалъ слдующее письмо:

‘Графиня,

‘Дворянинъ, имвшій когда-то честь быть вамъ представленнымъ, назначенъ главнокомандующимъ арміей, посылаемой королемъ на помощь своему брату, императору германскому, которому грозитъ нашествіе турокъ на его владнія.

‘Онъ постарается устроить, чтобы графъ де Шаржполь, сынъ вашъ, за присылку котораго онъ вамъ искренно вамъ благодаренъ, отправился съ нимъ, раздляя опасности и славу этой далекой экспедиціи.

‘Будьте уврены, графиня, что онъ доставитъ ему случай придать своей храбростью новый блескъ славному имени, наслдованному отъ предковъ. Это лучшее средство доказать ему мою благодарность за доказанную имъ преданность мн и мое уваженіе къ носимому имъ имени.

‘Куда бы я ни пошелъ, онъ пойдетъ со мной. Отъ васъ, графиня, онъ научился быть хорошимъ дворяниномъ, отъ меня научится быть хорошимъ солдатомъ. Остальное — въ рукахъ Божьихъ.

‘Позвольте мн сложить у ногъ вашихъ увренія въ неизгладимомъ воспоминаніи и въ глубочайшемъ уваженіи и позвольте надяться, что въ молитвахъ вашихъ къ Богу вы присоедините иногда къ имени вашего сына еще имя

‘Жана де-Колиньи’.

Онъ обратился къ Гуго со слезами на глазахъ и сказалъ ему:

— Я написалъ вашей уважаемой матушк, прочтите.

— Такъ вы ее знали? спросилъ Гуго, поцловавъ мсто, гд написано было имя графини.

— Да… и всегда сожаллъ, что судьба не допустила ее называться Луизой де Колиньи.

Онъ открылъ объятія, Гуго бросился къ нему и они долго прижимали другъ друга къ груди. Потомъ, возвращая вдругъ лицу своему, разстроенному сильнымъ волненіемъ, выраженіе мужественной твердости, Колиньи позвонилъ и, запечатавъ письмо, приказалъ вошедшему лакею:

— Вели сейчасъ же кому нибудь ссть верхомъ и отвезти это письмо графин де Шаржполь въ замокъ Тестеру, между Лектуромъ и Ошемъ, въ Арманьяк… Ступай!

Лакей вышелъ, овладвъ собой, графъ де Колиньи надлъ перевязь со шпагой итгромкимъ голосомъ сказалъ Гуго:

— Теперь графиня де Монтестрюкъ извщена о нашемъ поход и намъ остается обоимъ, теб и мн, думать только объ исполненіи нашего долга… И если намъ суждено умереть, то умремъ-же со шпагой на-голо, лицомъ ко врагу и съ твердымъ духомъ, какъ слдуетъ христіанамъ, бьющимся съ неврными!

Слухъ о назначеніи графа де Колиньи распространился съ быстротой молніи. Когда Гуго появился въ Лувр, тамъ только и было рчи, что объ этой новости. Сторонники герцога де ла Фельяда злились ужасно. Вс спрашивали сефя, какимъ волшебнымъ вліяніемъ одержана была такая блистательная побда въ какой-нибудь часъ времени? Распрашивали Монтестрюка, зная объ его отношеніяхъ къ счастливому избраннику, но онъ притворился тоже удивленнымъ.

На игр у короля онъ встртилъ графиню де Суассонъ, которая улыбнулась ему, пока онъ кланялся, и спросила:

— Довольны-ли вы, графъ изумительной новостью, о которой вы, вроятно, уже слышали?

— Кто жъ можетъ быть ею боле доволенъ, чмъ я?… Теперь мн и не остается желать ничего боле!

Она сдлала кокетливую мину и, играя веромъ, спросила:

— Уврены-ль вы въ этомъ?… Я думаю, что и вы тоже хотите участвовать въ этой экспедиціи, въ которую стремится попасть все дворянство?

— Да, графиня, и я брошусь въ нее первымъ, если получу разршеніе короля. Мн оказали милость и я хочу заслужить ее готовностью пользоваться всякимъ случаемъ, чтобъ служить его величеству. Я сдлаю все, чтобъ не лишиться высочайшаго благоволенія.

Графиня де Суассонъ еще разъ улыбнулась.

— Если вы такъ сильно этого желаете, графъ, то можете разсчитывать и на мое содйствіе, чтобъ ваше желаніе осуществилось.

Графиня де Суассонъ не преувеличивала, говоря, что все дворянство Франціи стремилось участвовать въ венгерскомъ поход. Съ нкоторыхъ поръ все, что было при двор и въ арміи молодаго и блестящаго, страшно волновалось, чтобъ добиться разршенія отправиться на войну волонтерами. Когда экспедиція была окончательно ршена и возвщена оффиціально, порохъ вспыхнулъ. Вс бредили только войною въ странахъ незнакомыхъ, войною общавшей возобновленіе романовъ рыцарства. Графа де Лувуа осадили со всхъ сторонъ просьбами. Во Франціи ожилъ духъ, водившій нкогда Готфрида бульонскаго въ Палестину.

Не было больше ни длъ, ни интригъ, ни любви: мечтой всхъ сталъ венгерскій походъ, война съ турками. Кто надялся ухать — былъ въ восхищеніи, кто боялся остаться во Франціи — былъ въ отчаяніи. Можно было подумать, что дло идетъ о спасеніи монархіи. Опасности такого дальняго похода никого не пугали, этой храброй молодежи довольно было заслужить себ славу и честь.

Вс знали сверхъ того, что король занимался съ особеннымъ благоволеніемъ поздкой въ Венгрію: такъ называли на язык придворныхъ экспедицію, для которой императоръ Леопольдъ, доведенный до крайности, долженъ былъ смирить свою гордость и прислать въ Пафижъ посольство съ графомъ Строцци во глав. Для пріема его король развернулъ всю пышность, которую такъ любилъ уже и къ которой впослдствіи такъ сильно привыкъ. Онъ хотлъ — и это вс знали — выступить въ этотъ походъ какъ король Франціи, а не какъ графъ альзасскій. Этого довольно было, чтобъ воспламенить мужество всего французскаго дворянства поголовно.

Какъ только назначеніе графа де Колиньи было объявлено, Гуго одинъ изъ первыхъ явился къ королю съ просьбой о разршеніи идти съ арміей, получившей приказаніе собраться въ Мец.

— Я имю неоцненную честь, сказалъ онъ, состоять въ свит вашего величества, но я хвастаюсь съ усердіемъ, которое вы изволите понять, смю надяться — на первый представляющійся случай доказать моему государю ревность мою къ его служб. Все честолюбіе мое состоитъ въ томъ, чтобы стать среди тхъ, кто хочетъ сражаться во славу его королевскаго имени!

— Вы правы, отвчалъ король, я даю вамъ разршеніе. Дворянство мое окружить меня и въ Венгріи, также точно какъ окружаетъ въ Лувр.

И, обратясь къ толп придворныхъ, король прибавилъ,

— Еслибы дофину, сыну моему, было хоть десять лтъ, я бы послалъ и его въ походъ.

Эти слова, разнесенныя стоустой молвой, довершили всеобщее увлеченіе. Графа де Лувуа, который раздлялъ уже съ отцомъ своимъ, канцлеромъ Ле Телье, тяжесть занятій по военному министерству, буквально засыпали просьбами. Кто не халъ въ Венгрію, на того ужь почти и смотрть не хотли. Общій порывъ идти съ графомъ де Колиньи за Рейнъ и за Дунай былъ такъ силенъ, что давши сначала позволеніе всмъ, кто хотлъ, скоро были вынуждены ограничить раздачу разршеній.

Среди этого всеобщаго волненія, дававшаго новую жизнь двору, столь оживленному и до сихъ поръ кипучей дятельностью молодаго царствованія, трудно было разобрать, что происходитъ въ ум графини де Суассонъ, внезапно увлеченной свою фантазіей въ объятія Гуго де Монтестрюка.

Какое мсто назначала она въ своей жизни этой связи, родившейся просто изъ приключенія и въ которой любопытство играло боле замтную роль, чмъ любовь? Она и сама этого не знала. Съ самой ранней молодости она выказала способность вести рядомъ любовныя дла съ интригой, должность обергофмейстерины при королев, доставленная ей всемогущимъ дядею, кардиналомъ Мазарини, открывала ей доступъ всюду, а итальянскій духъ, наслдованный ею отъ предковъ, позволялъ ей, при тонкомъ пониманіи духа партій, вмшиваться и въ такія дла, въ которыхъ она вовсе ничего не понимала. Живость ума и горячій характеръ, въ связи съ особенной эластичностью правилъ, выручали ее до сихъ поръ во всемъ и всегда.

Подъ глубокою, безпощадною и тщательно скрываемою ненавистью ея къ герцогин де ла Вальеръ таилась еще упорная надежда привести снова короля къ ногамъ своимъ и удержать его. Это было единственной заботой Олимпіи, мечтой ея честолюбія, которое могло удовлетвориться только самымъ неограниченнымъ владычествомъ. И вотъ въ самомъ разгар ея происковъ и волненій, она встртилась неожиданно съ Гуго.

Въ ней родилось безпокойство, котораго она преодолть не могла и которое становилось тмъ сильнй, чмъ больше старалась она отъ него отдлаться, что было сначала минутнымъ развлеченіемъ — стало для нея теперь вопросомъ самолюбія. Не думая вовсе о томъ, чтобъ сдлать прочною простую прихоть, начавшуюся съ шутливаго разговора, Олимпія хотла однакожь овладть вполн сердцемъ Монтестрюка. Ее удивляло и раздражало, что это ей не удается, ей, которая умла когда-то плнить самого короля и могла опять плнить его, и у ногъ которой была половина двора.

Если у нея не было ни величественной красоты ея сестры Гортензіи, сдлавшейся герцогиней Мазарини, ни трогательной прелести другой сестры Маріи, принцессы Колонны, за то она одарена была живымъ умомъ и какой-то особенно плнительной, соблазнительной физіономіей.

Бывали часы, когда Гуго поддавался ея чарамъ, но чары эти скоро и разлетались, овладвъ снова собой, онъ чувствовалъ что-то далеко непохожее ни на нжность, ни на обожаніе. Сказать правду, онъ даже ожидалъ съ нетерпніемъ минуты отъзда въ Мецъ. Графиня де Суассонъ чувствовала инстинктивно, въ какомъ расположеніи былъ ея влюбленный Гуго, она видла ясно, что все кокетство ея, вс усилія оживляли его только на одну минуту.

Еслибъ онъ былъ влюбленъ, еслибъ онъ вн себя трепеталъ отъ волненія, — она наврное оттолкнула бы его черезъ нсколько дней, поддавшись на время разв одному только соблазну таинственности, но разъ онъ былъ равнодушенъ, — ей хотлось привязать его къ себ такими узами, которыя она одна могла бы разорвать.

Однажды вечеромъ, почти въ ту минуту, какъ онъ собирался ужь уходить изъ комнатъ королевы, Гуго увидлъ въ волосахъ Олимпіи бантъ изъ жемчуга, имвшій для нихъ обоихъ особенное значеніе.

Былъ ли онъ счастливъ или недоволенъ?— этого онъ и самъ не зналъ.

XXIV.
Открытая борьба.

Та же самая карета, въ которой Брискетта привозила Гуго въ первый разъ, опять пріхала за нимъ на слдующій день и по тмъ же пустыннымъ улицамъ привезла его къ калитк сада, гд тотъ же павильонъ открылъ передъ нимъ свои двери.

Никто не ожидалъ его, чтобъ проводить, но память у него была свжая и онъ не забылъ ни одного поворота дороги, пройденной такъ недавно. Онъ дошелъ по дорожк, взошелъ на крыльцо безмолвнаго домика, пробрался черезъ темныя сни, взошелъ на лстницу, отворилъ одну дверь, услышалъ тотъ же сильный запахъ, увидлъ тотъ же блествшій, какъ золотая стрла, лучъ свта и вступилъ въ ту самую комнату, гд въ первый разъ огни свчей ослпили его.

Но на этотъ разъ Гуго не увидлъ самой богини храма. Веселый смхъ доказалъ ему, что она ждала его не въ этомъ пріют, вс очарованія котораго были имъ уже извданы. Онъ сдлалъ шагъ въ ту сторону, откуда слышался смхъ, и черезъ узкую дверь, скрытую въ шелковыхъ складкахъ, увидлъ Олимпію въ хорошенькомъ будуар. Въ прелестномъ домашнемъ наряд, графиня сидла передъ столомъ, уставленнымъ тонкими кушаньями и графинами, въ которыхъ огонь свчей отражался рубинами и топазами испанскихъ и сицилійскихъ винъ. Улыбка играла на ея губахъ, глаза горли яркимъ пламенемъ,

— Не хотите-ли поужинать? спросила она, указывая ему мсто рядомъ съ собой.

— Въ полночь? сказалъ онъ съ видомъ сожалнія.

— Заря не блеститъ еще, продолжала она съ улыбкой. Онъ поцловалъ ей об ручки и сказалъ:

— Какъ бы она ни была далеко отъ того часа, который приводитъ меня къ вашимъ ногамъ, она все-таки слишкомъ близко.

— Разв вы меня любите?

— Неужели вы въ этомъ сомнваетесь?

— Гм! въ этихъ вещахъ никогда нельзя быть совершенно увренной!…

— Что вы хотите сказать этими нехорошими словами? Долженъ-ли я думать, что не имю права разсчитывать слишкомъ на ваше сердце?

— Э! кто знаетъ? Король-Лудовикъ XIV, вашъ и мой государь, любитъ-ли въ самомъ дл герцогиню дела Вальеръ? Можно бы такъ подумать по тому положенію, какое она занимаетъ при двор, а между тмъ онъ оказываетъ вниманіе и трогательнымъ прелестямъ сестры моей Маріи.

— Не говоря уже, что онъ и на васъ смотрлъ, говорятъ, и теперь еще смотритъ такъ…

— Такъ снисходительно, хотите вы сказать? Да, это правда. Но разв это доказываетъ, что онъ обожаетъ меня?… Полноте! Только безумная можетъ поврить этимъ мимолетнымъ нжностямъ! А я что здсь длаю? Я одна съ любезнымъ и молодымъ рыцаремъ, обнажившимъ разъ шпагу для защиты незнакомки. Между нами столъ, который скоре насъ сближаетъ, чмъ раздляетъ… Вы подносите ко рту стаканъ, котораго коснулись мои губы. Глаза ваши ищутъ моихъ, которые не отворачиваются. Мебель, драпировка, люстры, освщающія насъ веселыми огнями, хорошо знаютъ, что я не въ первый разъ прихожу сюда. Еслибъ он могли говорить, он поклялись бы, что и не въ послдній… вы берете мою руку и она не отстраняется отъ вашихъ поцлуевъ… Мой станъ не отклоняется отъ вашихъ рукъ, которыя обнимаютъ его… что же все это значитъ? и что мы сами знаемъ?

Олимпія положила локоть на столъ, упавшій кружевной рукавъ открывалъ изящную блую руку, а черные и живые глаза блестли шаловливо. Она нагнула голову къ Гуго и, съ вызывающей улыбкой, продолжала:

— Можно бы подумать, что я васъ люблю… а это, можетъ-быть, только такъ кажется!

Вдругъ она обхватила руками его шею и, коснувшись губами его щеки, спросила:

— Ну, какъ же ты думаешь, скажи?

Онъ хотлъ удержать ее на груди, она вырвалась какъ птичка, выскользнула у него изъ рукъ и принялась бгать по комнат, прячась за кресла и за табуреты, съ веселемъ, звонкимъ смхомъ. Бгая, она тушила веромъ свчи:, полумракъ замнялъ мало по малу ослпительное освщеніе, но даже и въ темнот Гуго могъ бы поймать ее по одному запаху ея духовъ. Она давала себя поймать, потомъ опять убгала и снова принималась весело бгать.

Наконецъ, усталая, она упала въ кресло, руки Гуго обвили ея гибкій и тонкій станъ, она наклонила томную головку къ нему на плечо и умирающимъ голосомъ прошептала:

— Такъ вы думаете, что я васъ люблю?

Голова ея еще покоилась на его плеч, какъ вдругъ, открывъ глаза и улыбаясь, она сказала:

— Да, кстати! мн кто-то сказалъ на дняхъ, не помню кто именно, что вы идете въ походъ съ графомъ де Колиньи? я разсмялась.

— А! сказалъ Гуго, а почему жь это?

— Хорошо вопросъ! Разв я была бы здсь, да и вы тоже былили бъ здсь, еслибъ должны были ухать?

Монтестрюкъ хотлъ отвчать, она перебила его:

— Вы мн скажете, можетъ быть, что я это знала, что вы мн это говорили и что я ничего не имла противъ…

— Именно.

— Да, но я передумала… Все измнилось. Чего вамъ искать тамъ, чего бы не было здсь?

— Разумется, еслибъ я хотлъ искать въ этой далекой сторон,наполненной турками, прелесть и красоту, — было бы глупо хать отсюда.

— Ну?

— А слава?

— А я?

Гуго не отвчалъ. Онъ смутно понималъ, что ршительная борьба начинается.

— Вы молчите? продолжала она, бросивъ на него оживленный взглядъ, должна ли я думать, что вы все еще не отказываетесь отъ намренія хать въ Венгрію, когда я остаюсь въ Париж?

— А служба короля, графиня?

— А моя служба?

Она встала, выраженіе ея лица было уже не то: гнвъ согналъ съ него свжій румянецъ, губы плотно сжались,

— Ну, что же? продолжала она, вдь это не серьезно, вдь вы не удете?

— Я долженъ съ сожалніемъ сказать вамъ, что напротивъ нтъ ничего врне того, что уду.

— Даже еслибъ я просила васъ остаться?

— Вы только прибавили бы еще одно сожалніе къ тому, которое я уже такъ испытываю, поступая противъ вашего желанія.

Графиня де Суассонъ сильно поблднла.

— Вы знаете, графъ, что если вы удете, — это будетъ разрывъ между нами?

Голосъ ея сталъ жесткимъ и суровымъ, къ несчастью, Гуго былъ изъ такихъ людей, которые сердятся, когда имъ грозятъ, и которыхъ легко возмутить окончательно.

— Сердце мое будетъ разбито на вки, но когда идетъ дло о моей чести, я ни для кого и ни за что не могу отступить.

— А! да! ваша честь! вскричала она. Теперь я вспомнила: должно быть, обтъ, данный графин де Монлюсонъ?

Гуго гордо поднялъ голову.

— Сознайтесь, покрайней мр, что эта причина стоитъ всякой: другой!

— И это вы мн говорите? Послушайте! это крайне не ловко и даже крайне неосторожно!…

Она совсмъ позеленла, черные глаза горли зловщимъ огнемъ. Гуго стоялъ передъ ней, не опуская взора. Эта гордость и раздражала ее, и плняла.

— Еще одно слово, сказала она, можетъ быть, — послднее!

Монтестрюкъ поклонился.

— Еслибъ я согласилась все забыть, еслибъ я согласилась разстаться съ вами безъ злобы, даже протянуть вамъ руку, но съ однимь только условіемъ, что вы не увидите больше графини де Монлюсонъ, — согласитесь-ли вы?… О! пожалуйста, безъ фразъ — одно только односложное слово: да или нтъ?

— Нтъ!

— Чтобъ ни случилось теперь — не моя вина!

И, сдлавъ гордое движенье, она сказала глухимъ голосомъ:

— Графъ, я васъ не удерживаю.

Въ ту минуту, какъ Гуго, сдлавъ глубокій поклонъ графин де Суассонъ, шелъ по темной комнат къ выходу, онъ почувствовалъ, что его схватила за руку маленькая женская ручка.

— Какъ! уже? прошепталъ ему на ухо веселый и ласковый голосъ Брискетты.

— А! это ты, крошка! сказалъ Гуго…. Откуда ты явилась! Я не видалъ тебя сегодня вечеромъ ни въ саду, ни въ павильон.

— У всякой горничной могутъ быть свои дла, какъ и у знатной дамы… Потомъ я вспомнила, что могу здсь понадобиться, и вернулась… Такъ дла-то идутъ не совсмъ ладно?

— Твое отсутствіе принесло мн несчастья. Только отвдали крылышка курапатки — и доброй ночи!

— А! а!

— Что длать?… здсь не то, что на Вербовой улиц! Съ обергофмейстеринами утро бываетъ иногда близко къ вечеру, хотя первый часъ и не давалъ мн повода ожидать такой злополучной развязки.

— Но почему же?

— Потому, что графиня де Суассонъ сначала полюбила меня немножко, а теперь вздумала ненавидть много.

— Увы! это въ порядк вещей!

Они вошли въ темный садъ. Звзды сверкали на темносинемъ неб. Брискетта шла безмолвно рядомъ съ Гуго, продолжая держатъ его за руку.

— О чемъ ты задумалась, Брискетта, дружокъ мой? спросилъ Гуго.

— Объ теб — этотъ разрывъ стоитъ, поврь мн, чтобъ объ немъ подумать… Но, скажи же мн — вдь во всемъ есть оттнки — какъ именно ты разстался съ графиней?… Холодно, или совсмъ поссорились? только дурно, или очень дурно?

— Такъ дурно, какъ ты только можешь себ представить, и даже еще хуже, какъ ни богато твое воображеніе!

— Чортъ знаетъ, какъ скверно!

— Именно вотъ это самое и я сказалъ себ въ сторону, но что-жь тутъ длать?

— Надо взять предосторожности.

— Противъ женщины-то?

— Особенно противъ женщины! когда ты узжаешь?

— Сегодня надюсь кончилъ послдніе сборы, а графъ де Колиньи, я знаю, будетъ готовъ сегодня вечеромъ.

— Значитъ, завтра удете?

— Или посл завтра, самое позднее.

— Ну! не узжай же, не повидавшись со мной.

— Очень радъ! Но гд и какъ?

— Это не ваша забота, графъ, а ужь мое дло, васъ извстятъ, когда будетъ нужно. Только не забудьте побывать завтра въ Лувр и подождать въ галлере на берегу озера, пока не получите обо мн извстій.

На этомъ они разстались и садовая калитка закрылась безъ шума за Брискеттой.

— Какой однако у меня другъ! говорилъ себ Гуго, идя по темному переулку, гд ужь не было ожидавшей кареты. Вотъ у маленькой двочки великая душа, а у знатной дамы — такъ маленькая!

На угл улицы садовая стна была въ одномъ мст пониже. Бросивъ взглядъ въ эту выемку, Гуго увидлъ красный свтъ, блествшій какъ звзда на верху павильона, изъ-за деревьевъ. Онъ вздохнулъ.

— Этотъ свтъ напоминаетъ мн глаза Олимпіи, когда она разсердится, прошепталъ онъ, глаза, изъ которыхъ свтитъ тоже красный какъ кровь огонь.

Онъ только что загнулъ за уголъ, и за высокой стной ужь не видно было павильона, какъ вдругъ изъ углубленія въ стн выскочилъ человкъ и почти въ упоръ выстрлилъ въ него изъ пистолета. Гуго отскочилъ назадъ, но пуля попала въ складки его плаща, и онъ почувствовалъ только легкій толчокъ въ грудь. Оправившись отъ удивленья, Гуго выхватилъ шпагу и бросился на разбойника, но этотъ пустился бжать и пропалъ въ лабиринт темныхъ улицъ.

— Какъ замтно, сказалъ себ Монтестрюкъ глубокомысленно, что у меня нтъ больше кареты въ распоряженіи!

На другой день, не смотря на вс волненья прошлой ночи, онъ не забылъ явиться въ Лувръ и пойдти въ галлерею на берегу озера. Черезъ часъ появился лакей въ ливре королевы и попросилъ его идти за нимъ. Когда онъ дошелъ до конца большой комнаты, у дверей которой стоялъ на караул мушкетеръ, поднялась портьера и Брискетта увлекла его въ уголъ и сунула ему въ руку два ключа.

— Тотъ ключъ, что потяжеле — отъ садовой калитки, которую ты знаешь, сказала она очень скоро, а другой, вотъ этотъ — отъ дверей павильона. Я хотла передать ихъ теб изъ рукъ въ руки. Тебя будутъ ожидать въ полночь…

— Графиня? Но сейчасъ одинъ дворянинъ изъ свиты королевы сказалъ мн, что она больна и не выходитъ изъ комнаты?

— Графиня всегда бываетъ больна днемъ, когда должна выхать вечеромъ,

— А! такъ это, можетъ быть, чтобъ помириться?

— Можетъ быть…

— Тмъ лучше… я не люблю быть въ ссор съ женщиной.

— Ты не опоздаешь?

— Я-то? будь уврена, что нтъ, не смотря на маленькое приключеніе, надъ которымъ можно бы и призадуматься… но я не злопамятенъ.

— Какое приключеніе?

— Бездлица, которая однако могла мн сдлать дыру въ кож… но я хочу думать, что графиня де Суассонъ тутъ не при чемъ.

— Приключеніе, бездлица… ничего не поймешь, говори яснй.

Гуго разсказалъ, что съ нимъ было вчера, когда онъ вышелъ изъ павильона: Брискетта подумала съ минуту, потомъ улыбнулась и сказала:

— Я не пошлю тебя въ такое мсто, гд теб можетъ грозить какая-нибудь опасность… длай, что я говорю, съ тобой не случится никакой бды.

Когда Брискетта появилась передъ графиней де Суассонъ, она ходила взадъ и впередъ по комнат, какъ волчица въ клтк, съ блдными губами, съ мрачнымъ взоромъ.

— О! о! сказала она себ, гроза бушуетъ, тмъ лучше: я узнаю, что она думаетъ.

— А! это ты? произнесла графиня, не останавливаясь.

— Да, это я, отвчала Брискетта покорнымъ голосомъ.

— Ты не забыла, что я теб говорила поутру?

— Объ чемъ это, графиня?

— О граф де Монтестрюк,

— Графиня мн сказала, кажется, что онъ дерзкій.

— Наглый, Брискетта!

— Это разница, графиня, — такая разница, которая обозначаеть яснй ваше мнніе объ этомъ граф.

— Теперь я скажу еще, что его наглость переходить всякія границы… Мн сейчасъ сказали, что онъ былъ въ Лувр.

— И я объ этомъ слышала.

— Ты, можетъ быть его и видла, Брискетта, видла собственными глазами? А! ты можешь признаться: съ его стороны я всего ожидаю.

— Я видла его, въ самомъ дл, но только издали…

— Что я теб говорила? Онъ, въ Лувр! Я думала однакожь, что онъ не осмлится здсь больше показаться.

— Почему же?

— Потому что, отвчала графиня въ раздумьи, потому что чувство самаго простаго приличія, посл того, какъ онъ выказалъ мн такъ мало почтенія, должно бы, кажется, подсказать ему, что ему не слдуетъ здсь показываться… неужели его присутствіе въ томъ мст, гд я живу, не разсердило тебя, Брискетта?

— Разсердило — неврно передаетъ мое чувство. Теперь я не нахожу подходящаго выраженія.

— Я никогда его больше не увижу, будь уврена…

— Наказанье будетъ только соразмрно обид!

— Но я никогда не забуду послдняго вечера, проведеннаго съ нимъ вмст, Брискетта.

— Въ этомъ я уврена, графиня.

— Всюду онъ встртитъ меня на своемъ пути.

— И меня также: я хочу подражать графин во всемъ и тоже никогда не забуду графа де Монтестрюка.

— Ты добрая двочка, Брискетта.

— Это правда, графиня: я это доказала и еще не разъ докажу.

— Я тоже была доброю и вотъ чмъ кончилось!… Ты была права: мн надо было оставить этого дворянчика изъ Арманьяка умирать у моихъ ногъ…. но если онъ видлъ, что я могу сдлать, когда люблю, то теперь увидитъ, что я такое, когда ненавижу!… Врагъ будетъ также безпощаденъ, какъ былъ великодушенъ другъ….

— О! о! вотъ этого-то именно я и боялась! подумала Брискетта.

Между тмъ она готовила разныя принадлежности темнаго костюма, раскладывая ихъ по кресламъ. Графиня подошла къ зеркалу, взяла румянъ изъ баночки и стала ими натираться.

— Я говорила теб, кажется, что ду сегодня вечеромъ къ сестр, куда и король, должно быть, тоже прідетъ…. Не жди меня, ты мн понадобишься только завтра утромъ.

— Графиня можетъ видть, что я приготовила ужь платье.

— И клянусь теб, графъ де Монтестрюкъ скоро узнаетъ, съ кмъ иметъ дло!

— Я не сомнваюсь, графиня.

Оставшись одна и приводя въ порядокъ комнату графини, Брискетта слышала ея шаги, какъ она сходила по потайной лстниц.

— Какую это чертовщину она затваетъ? сказала она себ. Такая женщина, оскорбленная въ своемъ самолюбіи, способна на все… Этотъ выстрлъ — это она устроила наврно…. Но у Гуго легкія ноги и зоркіе глаза, да и я вдь тоже не дура…

Часы пробили полночь, она засмялась.

— Ну, хорошо! продолжала она, у меня цлая ночь впереди, а дла можно отложить и на завтра.

Гуго явился на свиданье. Въ полночь онъ вошелъ въ знакомый темный переулокъ, принявъ однакожь кое-какія предосторожности. Черезъ дв минуты, онъ былъ въ пустомъ саду и по той же дорожк, по которой проходилъ утромъ съ Брискеттой, пришелъ къ павильону, дверь котораго отворилась при первомъ усиліи, такъ что и ключа не понадобилось.

— А! я, видно, не первый! сказалъ онъ себ.

Онъ взошелъ по темной лстниц, прошелъ черезъ темную комнату, поднялъ портьеру и очутился въ самой густой темнот.

— О! о! сказалъ онъ, останавливаясь.

Но въ ту же минуту ушей его коснулся шумъ шелковаго платья по кокру и прежде, чмъ онъ сдлалъ шагъ впередъ, маленькая ручка взяла его за руку. Ручка дрожала и увлекала его, онъ шелъ послушно. Знакомый тонкій запахъ духовъ окружалъ его, передъ нимъ отворилась дверь и при свт единственной розовой свчи, горвшей на углу камина, онъ узналъ ту самую таинственную комнату, гд Олимпія принимала его въ часы увлеченія. Путеводительница его, которую скорй онъ велъ, чмъ она его, была закутана въ широкое черное платье, на лиц у нея была шелковая маска. Она быстро приподняла кружево маски и задула свчу.

— Я не хотла отпустить васъ, не простившись съ вами, прошептала она дрожащимъ голосовъ… Сколько безпокойства, пока дойдешь сюда! сколько затрудненій!..

— И однакожь вы пришли?

— Ничто не могло остановить меня.

— И такъ, узжая, я могу думать, что оставляю друга въ Лувре?

— Друга, о да, и друга, который любитъ васъ гораздо больше, чмъ вы полагаете.

Горячее дыханье скользило по губамъ Гуго. Онъ чувствовалъ подъ рукой трепетанье сердца за тонкой шелковой тканью..

— Прихоть дала мн васъ, прихоть и возвратила, сказалъ Гуго, да будетъ же благословенна эта прихоть!

На разсвт, лучъ свта пробившійся сквозь драпировку, открылъ ему прислоненное къ его плечу улыбающеяся розовое личико, закрытое распустившимися волосами, онъ осторожно раздвинулъ волосы и вскрикнулъ:

— Ты, Брискетта!

— Неблагодарный!

Раздался свжій, звонкій смхъ, но вдругъ она перемнила тонъ:

— Да, у тебя есть въ Лувр другъ, другъ очень смиренный, но истинный, — это я… но есть также и врагъ, и страшно сильный врагъ — графиня де-Суассонъ, и потому ты долженъ простить дочери оружейника, что она заняла мсто племянницы кардинала… Думай объ ней больше, чмъ обо мн, и берегись!

— Чего мн бояться?

— Разв я знаю чего? продолжала она, прижимаясь къ нему…. Всего, говорю теб, всего!.. Предательства, измны, козней, клеветы, засады, и интриги! У нея будетъ хитрость зми, терпливость кошки, кровожадность тигра… Берегись, мой другъ, берегись, Гуго, берегись каждую минуту!.. я ее хорошо знаю!

— Э! милая крошка! ты забываешь, что я буду сегодня вечеромъ далеко отъ Парижа, черезъ недлю въ Германіи, а черезъ мсяцъ въ Венгріи… Неужели ты думаешь, что ея память можетъ уйдти такъ далеко?

— Хорошая память — не знаю, но дурная, злая — наврное, да! разв ты забылъ, что Манчини — итальянка?

— Э! да ты становишься нравоучителемъ и философомъ, Брискетта!

— Нтъ, съ меня довольно — оставаться женщиной…. И замть, другъ Гуго, что я изъ такихъ, передъ которыми не стсняются, а говорятъ совершенно свободно. Горничная, что это такое? вещь, машина, которая ходитъ, бгаетъ, слушаетъ, — меньше, чмъ что нибудь, наконецъ… Смотри! у графини де Суассонъ память безпощадная!.. Ты задлъ, оскорбилъ, ранилъ то, что всего меньше прощаетъ въ женщин — ея самолюбіе!.. Досада ея излилась свободно при мн, и Богъ знаетъ, хорошо ли я слушала! Слова ужь что-нибудь значатъ, но взглядъ, выраженіе, улыбка! Что за улыбка!.. я знаю, какія улыбки бываютъ у женщинъ… этой я просто испугалась… Злоба, мщеніе такъ и кипятъ подъ нею!

Она взяла руки Гуго въ свои, веселые глаза ея подернулись слезами,

— Еслибъ я написала теб все это, продолжала она, ты бы мн не поврилъ. Надо было сказать теб: я сама видла, я сама слышала!.. Безумная мысль пришла мн въ голову… я схватила ее на лету… я могла представить себ на нсколько минутъ, что здсь еще маленькая комнатка на Вербовой улиц. Помнишь? Куда бы я ни пошла, чтобы со мной ни случилось, память объ ней останется у меня на вки… Сколько перемнъ съ тхъ поръ!.. Я смотрю на тебя, я говорю себ, что это онъ, это Гуго, и мн хочется и смяться, и плакать разомъ, когда я вспомню объ этомъ далекомъ прошломъ, состоявшемъ всего изъ нсколькихъ дней!.. Какъ встрепенулось мое сердце, когда я увидла тебя!, Вотъ почему ты долженъ мн врить, когда я говорю теб: берегись!.. Эта опасность, которая грозитъ теб, когда прійдетъ она? Откуда прійдетъ она? Не знаю, но она повсюду, я это чувствую… Она въ Париж, если ты останешься, она будетъ въ Вн, если ты удешь… Еще разъ, берегись, умоляю тебя, ради Бога, берегись!

Она отерла слезы и поцловала Гуго.

— Буду беречься, сказалъ онъ, но какъ это скучно!.. Врагъ мужчина — это ничего… но врагъ-женщина — это самъ дьяволъ!

— Да, дьяволъ — вотъ его настоящее имя, особенно когда этотъ врагъ — графиня де Суассонъ!

Между тмъ какъ все это происходило въ маленькомъ павильон, гд обергофмейстерина королевы устраивала себ молчаливый пріютъ, Бриктайль, котораго кавалеръ де Лудеакъ считалъ уже мертвымъ, сидлъ въ отели Шиври передъ столомъ, установленнымъ изобильно разными блюдами, и весело кушалъ. Онъ доканчивалъ жаркое, отъ котораго оставались одни жалкія косточки на серебряномъ блюд, и обильно запивалъ отличнымъ бургонскимъ, отъ котораго у него уже совсмъ разгорлись щеки. Цезарь смотрлъ, какъ онъ стъ, и удивлялся неутомимости его крпкихъ челюстей.

— Что вы скажете, если я васъ поподчую этимъ кускомъ паштета съ такимъ аппетитнымъ запахомъ? спросилъ онъ его.

— А скажу, что другой такой же кусокъ дастъ мн возможность лучше оцнить достоинства перваго.

— Значитъ, дла идутъ лучше? продолжалъ Цезарь, между тмъ какъ капитанъ глоталъ кусокъ паштета, разрзавъ его на четверо.

Вмсто отвта, Бриктайль схватилъ за ножку тяжелый дубовый стулъ, стоявшій рядомъ, и принялся вертть имъ надъ головой такъ же легко, какъ будтобъ это былъ соломенный табуретъ.

— Вотъ вамъ! сказалъ онъ, бросая стулъ на паркетъ съ такою силой, что онъ затрещалъ и чуть не разлетлся въ куски.

— Здоровье вернулось, продолжалъ графъ де Шиври, а память ушла, должно бытъ?

— Къ чему этотъ вопросъ?

— Чтобъ узнать, не забыли-ль вы про графа де Монтестрюка?

При этомъ имени, Бриктайль вскочилъ на ноги и, схвативъ бшеной рукой полуразломанный стулъ, однимъ ударомъ разбилъ его въ дребезги.

— Громъ и молнія! крикнулъ онъ, я забуду… я забуду этого хвастунишку изъ Лангедока, который два раза уже выскользнулъ у меня изъ рукъ! Я тогда только забуду объ ран, что онъ мн нанесъ, когда увижу его его на земл, у моихъ ногъ, разбитаго на куски, вотъ какъ этотъ стулъ!…

— Значитъ, на васъ можно разсчитывать, капитанъ, еслибъ пришлось покончить съ этимъ малымъ?

— Сегодня, завтра, всегда!

— Дайте руку… Мы вдвоемъ примемся выслживать его…

Они крпко пожали другъ другу руку, и въ этомъ пожатіи слилась вся ихъ безпощадная ненависть.

— Разв есть что-нибудь? спросилъ капитанъ, сильно ткнувши вилкой въ паштетъ.

— Разумется! пока вы лежали больной, мы выжидали случая, и онъ найдется.

— Славная штука! Объясните-ка мн это, пожалуйста, продолжалъ Бриктайль, заливая остатки паштета цлымъ графиномъ Бургонскаго.

— Вы знаете, что онъ идетъ въ венгерскій походъ? сказалъ Цезарь.

— Лореданъ говорилъ мн объ этомъ.

— А не желаете-ли вы проводить его въ этой прогулк и пріхать въ Вну — славный городъ, говорятъ — въ одно время съ нимъ, если онъ точно подетъ?

— Сдлайте только мн знакъ, и я буду слдить за нимъ какъ тнь, здсь или тамъ, мн все равно!

— Одни, безъ помощи товарища? Вы знаете однако, что это — малый солидный.

— Товарищей можно всегда найдти, когда они понадобятся, имъ только нужно показать нсколько полновсныхъ и звонкихъ пистолей.

— Будутъ пистоли! Не скупитесь только, когда представится желанный случай.

— Съ желзомъ на боку и съ золотомъ въ карманахъ — я отвчаю за все!

— Такъ вы подете?

— Когда и онъ подетъ.

Капитанъ всталъ во весь огромный свой ростъ, налилъ стаканъ и осушивъ его залпомъ, произнесъ торжественно:

— Графъ де Шиври, клянусь вамъ, что графъ Гуго де Монтестрюкъ умретъ отъ моей руки, или я самъ разстанусь съ жизнью.

— Аминь, отвчалъ Цезарь.

XXV.
Куда ведутъ мечты.

Гуго не былъ у Орфизы де Монлюсонъ съ того самаго дня, когда онъ имлъ съ ней, въ присутствіи графа де Шиври, объясненіи мо поводу знаменитой записки, которая привела его окольными путями изъ улицы дез-Арси въ павильонъ Олимпіи черезъ отель принцессы Маміани. Онъ не сомнвался въ томъ, что она не нарушитъ назначеннаго ею самой срока и кром того смотрлъ на нее, какъ на такую крпость, которою искусный полководецъ можетъ питать надежду завладть тогда только, когда совсмъ окончитъ вс свои подступы. Однакожъ онъ не хотлъ ухать изъ Парижа, не простившись съ нею, поэтому онъ отправился въ тотъ же день въ отель Авраншъ.

Увидвъ его, Орфиза слегка вскрикнула отъ удивленья, впрочемъ немного притворнаго.

— Вы застаете меня за письмомъ къ вамъ, сказала она, право, графъ, я ужь думала, что вы умерли.

— О! герцогиня, кое что въ этомъ род могло бы въ самомъ дл со мной случиться, но вотъ я живъ и здоровъ…. и первая мысль моя — засвидтельствовать вамъ мое почтеніе.

— Эта первая мысль, какъ вы говорите, не слишкомъ однакожь скоро пришла вамъ въ голову. Но когда дутъ съ графомъ де Колиньи въ Венгрію, то понятно, что нтъ времени обо всемъ подумать — вдь вы дете, неправда-ли?

— Безъ сомннія, ду, герцогиня.

— При двор только и рчи, что о привязанности его къ вамъ… Назначенный королемъ главнокомандующій говоритъ объ васъ въ такихъ выраженіяхъ, которыя свидтельствуютъ о самой искренней дружб между вами. Онъ говоритъ даже, что въ этомъ дл многимъ обязанъ вамъ.

— Графъ де Колиньи преувеличиваетъ….. Все сдлали его собственныя заслуги. Впрочемъ, признаюсь, когда я люблю кого-нибудь, то моя преданность не отступаетъ ни передъ чмъ.

— Если сблизить его слова съ вашими частыми визитами графин де Суассонъ, которая, какъ говорятъ, особенно къ вамъ внимательна и благосклонна, то можно вывести заключеніе, что ваша судьба въ короткое время значительно измнилась къ лучшему…. Что жь это за секретъ у васъ, графъ, чтобъ дойдти такъ быстро до такихъ блестящихъ результатовъ?

— Я вспомнилъ о девиз, о которомъ вы сами мн говорили, герцогиня.

— О какомъ девиз?

— Per fas et nefas.

Горькая улыбка сжала губы Орфизы.

— Желаю, сказала она, чтобъ этотъ девизъ былъ вамъ такъ-же благопріятенъ и въ Венгріи, какъ былъ во Франціи

—Я надюсь. Если я ду такъ далеко, то именно затмъ, чтобъ поскорй заслужить шпоры. Мой предокъ завоевалъ себ имя, которое передалъ мн, и гербъ, который я ношу, цной своей крови и остріемъ своей шпаги… Я хочу дойдти тмъ же путемъ къ той цли, къ которой стремлюсь… Цль эту вы знаете, герцогиня.

— Я помню, кажется, въ самомъ дл, эту исторію, которую вы мн разсказывали. Неправда-ли, дло шло о Золотомъ Рун? Разв все еще на завладніе этимъ Руномъ направлены ваши усилія?

— Да, герцогиня.

— Это меня удивляетъ!

— Отчего же?

— Да оттого, что, судя по наружноcти, можно-было подумать совершенно противное…

— Наружность ничего не значитъ…. поверхность измнчива, но дно остается всегда неизмнно.

Улыбка Орфизы потеряла часть своей горечи…

— Желаю вамъ успха, когда такъ! сказала она.

Орфиза встала, прошла мимо Гуго и вполголоса, взглянувъ ему прямо въ глаза, произнесла медленно.

— Олимпія Манчини — это ужь много, еще одна — и будетъ слишкомъ!

Онъ хотлъ отвчать, она его перебила и спросила съ улыбкой:

— Такъ вы пришли со мной проститься?

— Нтъ, не проститься, возразилъ Гуго гордо, это грустное слово я прознесу только въ тотъ часъ, когда меня коснется смерть, но есть другое слово, которымъ полно мое сердце, разставаясь съ вами: до свиданья!

— Ну, вотъ это — другое дло! Такъ долженъ говорить дворянинъ, у котораго сердце на мст! Прощайте — слово унынія, до свиданья крикъ надежды! До свиданья же, графъ!

Орфиза протянула ему руку. Если въ ум Гуго и оставалось еще что-нибудь отъ мрачныхъ предостереженій Брискетты, то все исчезло въ одно мгновенье. Въ пламенномъ взгляд, сопровождавшемъ эти слова, онъ прочелъ тысячу общаній, тысячу клятвъ. Это былъ лучъ солнца, разгоняющій туманъ, освщающій дорогу, золотящій дальніе горизонты. При такомъ свт все становилось возможнымъ! Что ему было за дло теперь, забудетъ-ли его равнодушно графиня де Суассонъ, или станетъ преслдовать своей ненавистью? Не была-ли теперь за него Орфиза де Монлюсонъ?

Гуго не слышалъ земли подъ ногами, возвращаясь въ отель Колиньи, гд все было шумъ, суета и движенье съ утра до вечера, и это продолжалось ужь нсколько дней. Дворъ отеля былъ постоянно наполненъ верховыми, скачущими съ приказаніями, дворянами, просящими разршенія связать судьбу свою съ судьбой генерала, поставщиками, предлагающими свои услуги для устройства его походнаго хозяйства, приводимыми лошадьми, офицерами безъ мста, добивающимися службы, молодыми людьми, которымъ родители хотятъ составить военную каррьеру.

Этотъ шумъ и безпрерывная бготня людей всякаго сорта нравились Коклико, который готовъ бы былъ считать себя счастливйшимъ изъ людей, между кухней, всегда наполненной обильною провизіей, и комнатой, гд онъ имлъ право валяться на мягкой постели, еслибъ только Гуго ршился сидть смирно дома по вечерамъ.

Онъ жаловался Кадуру, который удостоивалъ иногда нарушать молчаніе и отвчать своими изреченіями.

— Левъ не спитъ по ночамъ, а газель спитъ. Кто правъ? Кто неправъ? Левъ можетъ не спать, потому что онъ левъ, газель можетъ спать, потому что она газель.

Арабъ сдлалъ себ изъ отеля Колиньи свой домъ, свою палатку. Онъ никуда не выходилъ и проводилъ часы, или мечтая въ саду, или давая уроки фехтованья Угренку, или пробуя лошадей, приводимыхъ барышниками на продажу. Тутъ только, въ этомъ послднемъ случа, сынъ степей отдавался весь свой врожденной страсти и дикой энергіи, поздивши, онъ опять впадалъ въ молчаливое равнодушіе.

Въ тотъ день, когда было ршено, что графъ де Монтестрюкъ идетъ въ походъ съ графомъ де Колиньи, онъ улыбнулся и показалъ свои блестящіе зубы.

— Скакать! отлично! сказалъ онъ.

И пробравшись на конюшню, онъ выбралъ для себя и для двоихъ товарищей лучшихъ лошадей, какихъ чутье указало ему въ числ прочихъ.

Съ этой минуты онъ сталъ спать между ними и окружилъ ихъ самыми нжными попеченіями.

— На войн, сказалъ онъ Коклико, который удивлялся его зат, чего стоитъ конь, того стоитъ и всадникъ.

Когда графъ де Монтестрюкъ сошелъ во дворъ, Коклико и Кадуръ оканчивали вс приготовленія къ отъзду. Лошади были сытно накормлены, чемоданы крпко увязаны, все ждало только сигнала.

— Сегодня, что-ли? крикнулъ ему Коклико, застегивая чемоданъ,

— Сдлайте коней… демъ! весело отвчалъ Гуго.

— Наконецъ-то! Я никогда не видалъ другихъ турокъ, кром пряничныхъ, что продаютъ на ярмарк въ Ош, и былъ бы очень радъ увидть, каковы они живые.

Говоря это и между тмъ какъ Кадуръ осматривалъ, все-ли исправно у лошадей, Коклико толкнулъ маленькаго мальчика прямо на Гуго и спросилъ:

— Узнаете этого мальчика?

Гуго взглянулъ на мальчика, который смотрлъ на него кроткими и блестящими глазенками.

— Э! да это нашъ другъ изъ Маломускусной улиды! вскричалъ онъ, погладивъ рукой по кудрявой головк.

— Онъ самый! А такъ какъ Угренку сильно хочется научиться солдатскому ремеслу съ добрыми людьми, то я думалъ, не позволите ль вы мн взять его съ собой?

— Пусть детъ!… Вдь онъ храбро помогалъ намъ! Поцлуй-ка меня, Угренокъ.

Угренокъ расплакался и бросился на шею графу де Монтестрюку.

— Ну, вотъ ты теперь и принятъ въ полкъ, пріятель, сказалъ Коклико, пока будетъ хлба для троихъ, будь покоенъ, хватить и на четвертаго.

— Да и лошадей четыре ужь готово, проворчалъ Кадуръ.

Въ тотъ самый часъ, какъ Гуго садился на коня и, въ голов своего маленькаго отряда, прозжалъ по Парижу, по дорог въ Мецъ, Орфиза де Монлюсонъ ходила въ сильномъ волненьи взадъ и впередъ у себя по комнат.

— Это во все не простой вздыхатель — этотъ графъ де Шаржполь, говорила она себ: ничто его не пугаетъ, ни опасности, ни женскія причуды. Онъ не опускаетъ глаза ни передъ шпагой, ни передъ моимъ гнвомъ… Про него нельзя сказать, что онъ идетъ избитыми дорогами къ своей цли — это исторія съ графиней де Суассонъ, тайну которой онъ выдалъ своимъ молчаньемъ, — очень странная исторія…. зачмъ стану я обманывать сама себя?… Я почувствовала дрожь ревности, когда подумала, что это правда…. Съ какой гордой увренностью отправляется онъ въ этотъ далекій походъ, наградой на который должна быть я, и онъ такъ сильно вритъ въ мое слово, что даже объ немъ и не поминаетъ! Каковъ онъ самъ, такою онъ считаетъ и меня, и онъ правъ. Вдь я сравнила себя какъ-то съ Хименой. На другой день я и сама удивлялась, что ршилась сказать это. Я почти жалла: такъ мало это было на меня похоже…. вдь это было почти обязательство съ моей стороны! а нельзя сказать однако, чтобъ онъ этимъ хвасталъ. Онъ думалъ и думаетъ еще теперь, какъ бы заставить меня сдержать слово однми только благородными опасностями, на которыя онъ пускается…. Правда, велика отвага и у графа де Шиври, но въ ней нтъ такой открытой смлости. Мн казалось иногда, что въ ней есть даже разсчетъ. Еслибъ у меня не было герцогской короны въ приданое, была-ли бъ у него такая жь страсть? А глаза того ясно говорятъ мн, что еслибъ я потеряла все, что придаетъ блескъ союзу со мной, то и тогда онъ пошелъ бы за мной на край свта.

Орфиза продолжала ходить взадъ и впередъ, мечтала, бросалась въ кресло, опиралась локтемъ на столъ — и передъ ней все стоялъ, какъ живой, образъ Гуго де Монтестрюка.

— Я помню, какъ бы это было вчера, какъ смло онъ бросился ко мн тамъ въ лсу, на охот: ясно, что я ему обязана жизнью…. Всякій на его мст, видя меня въ такой опасности, сдлалъ бы, разумется, то же самое, вс они говорили такъ, и графъ де-Шиври первый, но…. не знаю… другой имлъ-ли бы столько присутствія духа и столько ловкости? Страннй всего — его отвтъ мн, когда я спросила его, зачмъ онъ остановилъ Пенелопу ударомъ шпаги — гд у меня была голова, когда я такъ странно его поблагодарила? а онъ не потерялся — преимущество остаюсь за нимъ… А черезъ нсколько минутъ, какъ онъ показалъ графу де Шиври, что онъ ни передъ чмъ не отступитъ!— смиреніе графа де Шиври въ этомъ случа, его любезность къ сопернику — меня не много удивила тогда — да и теперь удивляетъ, какъ я объ этомъ подумаю… Онъ не пріучилъ меня къ такой уступчивости и кротости… И вдругъ передъ явно и открыто высказаннымъ соперничествомъ онъ вдругъ становится какимъ-то нжнымъ поклонникомъ, онъ, Цезарь, выходившій на моихъ глазахъ изъ себя изъ-за одного пустаго слова! Какимъ чудомъ появилась вдругъ эта кротость? зачмъ? теперь сколько времени пройдетъ, пока я не увижу Монтестрюка! цлые мсяцы — наврное, годъ — можетъ быть. Германія, Вна, Венгрія — какъ это все далеко! Привыкаешь думать, что дальше Фонтенебло или Компьеня ничего и нтъ… А тутъ вдругъ тотъ, о комъ думаешь, детъ въ такія страны, о которыхъ и не слытала съ тхъ поръ, какъ училась еще географіи въ монастыр!… Должно быть, очень странно, очень смшно въ такой сторон, гд не говорятъ по-французски!… Какъ же тамъ говорятъ? Я люблю васъ?… Мужчины въ этихъ далекихъ странахъ любезные ли, милые, ловкіе? А придворныя дамы одваются ли тамъ по мод? Хороши ли он?… есть ли тамъ Олимпіи, какъ въ Париж?… О! эта Олимпія! я терпть ея не могу!… А если еще кто-нибудь встртится съ графомъ де Монтестрюкомъ, пуститъ въ ходъ т же хитрости, т же непріятныя уловки, чтобъ заставить его забыть свои клятвы? И я потерплю это… я?

Она топнула ножкой cъ досады и продолжала:

— Да, надо признаться, мужчины очень счастливы… Они одни имютъ право длать всякія глупости… Хотятъ хать — дутъ, хотятъ оставаться — остаются!… но зачмъ же мы оставляемъ за ними это преимущество? Кто мшаетъ намъ длать то же?… Еслибъ мн захотлось однакожь взглянуть на Дунай, кто бы могъ этому помшать? Разв я не могу длать, что хочу? Разв есть кто-нибудь на свт, кто имлъ бы право сказать мн: я не хочу!… графъ де Шиври? Вотъ славно! разв это до него касается? Король? Но разв онъ обо мн думаетъ? У него есть королевство и маркиза де ла Вальеръ!… слдовательно, еслибъ мн пришла фантазія путешествовать, разв я должна спрашивать у кого-нибудь позволенія?… Разумется, нтъ! А если такъ, то почему жь и не ухать, въ самомъ дл?

Она захлопала руками и вдругъ вскричала веселымъ голосомъ:

— Ршено!… ду!

Тотчасъ же она пошла въ комнату маркизы де Юрсель и, ласкаясь и цлуя ее, объявила:

— Милая тетушка, мн сильно хочется ухать изъ Парижа теперь же… Неправда-ли, вы меня столько любите, что не откажите?

Маркиза, въ самомъ дл очень любившая племянницу, тоже ее поцловала и отвчала:

— Правда! теперь настаетъ такая пора, когда Парижъ особенно скученъ: вс порядочные люди разъзжаются… Вы кстати не приглашены на первую поздку въ Фонтенебло… Я не вижу въ самомъ дл, почему бы и не исполнить вашего желанія?

Орфиза живо, раза два три, поцловала маркизу и продолжала:

— Въ такомъ случа, если угодно, чтобъ не терять времени, удемъ завтра.

— Пожалуй, завтра.

Орфизавъ самомъ дл не потеряла ни одной минуты, на карету привязали чемоданы и сундуки, она назначила распорядителемъ путешествія довреннаго слугу, Криктена, служившаго у ней съ самаго ея дтства, взяла двухъ лакеевъ, на храбрость и преданность которыхъ могла совершенно положиться, и такую же врную, преданную горничную, и на слдующій же день четыре сильныхъ лошади повезли галопомъ карету съ племянницей и теткой.

Черезъ нсколько часовъ, маркиза была немного удивлена, не узнавая дороги, по которой всегда здила въ замокъ Орфизы, въ окрестностяхъ Блуа. Она замтила это племянниц.

— Ничего! отвчала Орфиза: вдь вы знаете, что вс дороги ведутъ въ Римъ!

Посл перваго ночлега, удивленіе маркизы удвоилось при вид полей и деревень, по которымъ она никогда въ жизни не прозжала: ясно, что совсмъ не виды орлеанской провинціи были у ней передъглазами.

— Уврены-ли вы, Орфиза, что люди не сбились съ дороги? спросила она.

— Они-то? я пошла бы за ними съ завязанными глазами. Не безпокойтесь, тетушка. Мы все таки прідемъ… вотъ спросите хоть у Криктена…

Когда спросили у Криктена, онъ отвчалъ важно:

— Да, маркиза, мы все таки прідемъ.

Такимъ образомъ он миновали уже Mo и Эперне и хали по пыльнымъ дорогамъ Шампаньи, какъ вдругъ, разъ утромъ, изъ пойманнаго маркизой на лету отвта ямщика она узнала, что он только что выхали изъ Шалона.

— Боже милосердый! вскричала она… Эти разбойники насъ увозятъ, Богъ знаетъ, куда! надо позвать на помощь!

— Не нужно, тетушка: полиція тутъ ровно ни причемъ.

— Разв ты не слышала? Вотъ тотъ городъ, откуда мы выхали, — это не Этампъ, и Шалонъ.

— Знаю.

— Ты видишь сама, что они хотятъ насъ похитить… Надо кричать!

— Успокойтесь, тетушка: эти добрые люди вовсе не похищаютъ насъ, а только повинуются.

— Кому?

— Мн.

— Но куда жь мы демъ?

— Въ Вну.

— Въ Вну, въ австрійскую Вну?

— Да, тетушка.

Маркиза просто обомлла на подушкахъ кареты. Такъ близко отъ турокъ! Было отчего испугаться особенно женщин! И что за странная мысль пришла Орфиз подвергать ихъ обихъ такой опасности? Объ этихъ туркахъ разсказываютъ, Богъ знаетъ, какія вещи… Они не имютъ никакого почтенія къ знатнымъ особамъ. Если только кто-нибудь изъ нихъ коснется до нея рукой, она умретъ отъ стыда и отчаянія!… Но когда ей замтили, что въ Вн она будетъ имть случай представиться ко двору императора, добрйшая маркиза успокоилась.

Оставимъ теперь маркизу съ племянницей продолжать путь къ Рейну и Дунаю и вернемся назадъ въ Парижъ, гд обязанности по званію и разсчеты честолюбія удерживали Олимпію Манчини.

Еслибы Гуго носился поменьше въ облакахъ, когда возвращался въ восторг изъ отеля Авраншъ въ отель Колиньи, онъ могъ бы замтить, что за каждымъ его шагомъ слдитъ по пятамъ какой-то плутъ, не теряя его ни на одну минуту изъ виду.

Этотъ шпіонъ, хитрый какъ обезьяна и лукавый какъ лисица,былъ преданнымъ слугой графини де Суассонъ и любилъ особенно разныя таинственныя порученія. Онъ былъ домашнимъ человкомъ въ испанской инквизиціи, секретаремъ одного кардинала въ Рим,агентомъ свтлйшей венеціанской республик, наемнымъ убійцей въ Неапол, лакеемъ въ Брюссел, морскимъ разбойниковъ, а въ послднее время — сторожемъ въ генуэзскомъ арсенал, гд чуть не занялъ мста своихъ подчиненныхъ. Карпилло очень нравилась служба у графини.

Когда женщина съ характеромъ Олимпіи вступала на какой-нибудь путь, она шла до самаго конца, не останавливаясь ни передъ какими недоумніями совсти, ни передъ какими преградами. Брискетта не ошибалась: то, что гордая обергофмейстерина королевы называла измной, нанесло жестокую рану самолюбію фаворитки. Предупрежденная, еще при начал своей связи съ Монтестрюкомъ, о любви его къ герцогин д’Авраншъ, она сначала взглянула на это открытіе, какъ на неожиданный случай развлечься немного отъ постоянныхъ интригъ и происковъ, обремнявшихъ жизнь ея. Размышленіе пришло уже посл разрыва, подъ вліяніемъ раздраженія и она принялась разбирать все, до послдней тонкости, вс признаки, вс вроятности, собирать въ памяти малйшіе поступки и слова, подвергать ихъ подробнйшему анализу, подобно тому, какъ алхимикъ разлагаетъ въ своемъ тигл какое нибудь вещество, чтобъ добраться до его составныхъ элементовъ.

Цлымъ рядомъ выводовъ она пришла къ вопросу, не была-ли она просто игрушкой интриги, имвшей цлью — начальство надъ венгерской экспедиціей, а средствомъ — волокитство графа де Шаржполя? Но если послдній не былъ ослпленъ видньемъ будущаго, которое могло ему доставить милость такой высокопоставленной женщины, какъ графиня де Суассонъ, то, значитъ, у него въ сердц было такое честолюбіе, котораго ничто не могло преодолть.

Мысль объ этомъ пришла Олимпіи въ голову въ самую ночь разрыва съ Гуго и имя графини де Монлюсонъ, какъ мы видли попало ей на уста почти случайно. Гордый отвтъ Гуго, которому она пожертвовала всмъ, превратилъ эту догадку ревности въ полную увренность. Но ей нужны были доказательства, и она поручила Карпилло слдить какъ тнь за Монтестрюкомъ.

Много ужь значило знать, что онъ длаетъ, но не мене необходимо было знать и что онъ думаетъ. Вдругъ ей пришла на намять принцесса Маміани, съ которой графиня де Суассонъ была дружна, какъ съ соотечественницей. Разъ вечеромъ, въ Лувр, она поймала на ея лиц выраженье такого волненья, но вовсе не трудно было догадаться объ его причин. Кром того, она слышала отъ самой принцессы, что она очень пріятно провела время въ замк Мельеръ, гд и Гуго былъ принятъ герцогиней д’Авраншъ.

Зазвать принцессу къ себ было не трудно, при первомъ же случа, Олимпія ее задержала и обласкала, употребивъ весь свой гибкій умъ, все свое искусство на то, чтобъ добиться ея доврія. Овладвшее Леонорой серьезное чувство, поразившее ее какъ ударъ молніи, предрасположило ее къ измнамъ, не потому, чтобъ ей хотлось говорить о своей любви, но она просто не могла устоять передъ искушеніемъ слышать имя любимаго человка, говорить о томъ, какъ они встртились. Кто зналъ ее во Флоренціи, въ Рим, въ Венеціи, блестящую, высокомрную, веселую, и кто встртилъ бы ее теперь въ Париж, сурьезную и задумчивую, — тотъ не узналъ бы ея.

Олимпія всего раза два поговорила съ Леонорой и узнала вс подробности пребыванія графа де Монтестрюка у Орфизы де Монлюсонъ и между прочимъ странную сдлку, устроенную тамъ хозяйкой. Она еще обстоятельнй разспросила принцессу и убдилась, что цлью всхъ усилій Гуго де Монтестрюка, мечтой всей его жизни, его Золотымъ Руномъ, однимъ словомъ, была — Орфиза де Монлюсонъ, герцогиня д’Авраншъ.

— Хорошо же! сказала она себ, а я, значитъ, была для него только орудіемъ! Ну, когда такъ, то орудіе это станетъ желзнымъ, чтобъ разбить ихъ всхъ до одного!

ХXVI.
Буря въ сердц.

Черезъ нсколько дней посл отъзда Монтестрюка, за которымъ такъ скоро послдовалъ отъздъ Орфизы де Монлюсонъ, принцесса Маміани была приглашена графиней де Суассонъ и застала ее сидящею передъ столомъ. На стол, между цвтами и лентами, стояло два металлическихъ флакона въ род тхъ, въ которыхъ придворныя дамы держали духи, а въ хрустальныхъ чашахъ были золотыя и серебряныя булавки, похожія на т, что закалываютъ итальянки себ въ волоса. Олимпія смотрла мрачно и сердито.

Она играла, казалось, этими булавками, не вставая при вход Леоноры, она сдлала ей знакъ ссть рядомъ и продолжала опускать дрожащей отъ злобы рукою одну булавку за другой въ флаконы. Он выходили оттуда, покрытыя какою-то густою сверкающей жидкостью, какъ будто жидкимъ огнемъ.

— Что это, вы меня позвали любоваться этими булавками? спросила принцесса, протягивая руку, чтобъ взять одну изъ булавокъ, сверкавшихъ въ хрустальной чаш.

Графиня схватила ее за руку и сказала:

— Эти булавки убиваютъ… берегитесь!

— Что это за шутка? продолжала принцесса, пораженная однакожь свирпымъ выраженіемъ лица и сжатыхъ губъ Олимпіи.

— Хотите доказательствъ? вскричала послдняя. — Это будетъ и коротко, и нетрудно, будетъ стоить только жизни вотъ этому попугаю.

И пальцемъ она указала на прекраснаго, блоснжнаго попугая съ золотымъ хохломъ, болтавшагося на насст.

Потомъ, улыбаясь и взявъ въ одну руку изъ чаши конфекту, а въ другую — золотую булавку, она позвала птицу. Пріученный сть сладости изъ рукъ графини, попугай прыгнулъ на столъ и съ жадностью вытянулъ шею. Между тмъ какъ онъ бралъ лапой конфекту и подносилъ ее въ ротъ, Олимпія нжно гладила его по гладкимъ перьямъ и слегка уколола ему шею концомъ спрятанной въ рук булавки.

— Вотъ посмотрите теперь, что будетъ! сказала она Леонор.

Попугай даже не вздрогнулъ, ни одна капля крови не оросила его блыхъ перьевъ. Его рубиновые глаза блестли по прежнему, а крпкимъ клювомъ онъ ломалъ на мелкіе кусочки полученную конфекту и глоталъ ихъ съ наслажденіемъ. Прошло дв, три минуты. Вдругъ онъ весь вздрогнулъ, ступилъ одинъ шагъ, раскрылъ крылья, упалъ и не двинулся.

— Посмотрите, продолжала Олимпія, толкая бднаго попугая къ принцесс: онъ мертвъ!

Леонора подняла теплое еще тло, голова и лапы висли безъ движенія.

— Ахъ! это ужасно! воскликнула она.

— Совсмъ нтъ — это полезно, Когда вы вошли, я думала, какія услуги могутъ оказать эти хорошенькія булавки? Он разомъ и украшеніе, и оружіе. Ничто не можетъ измнить тонкаго яда, прилипшаго къ ихъ острію, ни время, ни сырость: онъ всегда вренъ и всегда надеженъ.

Принцесса взяла булавки и смотрла на нихъ съ любопытствомъ и со страхомъ.

— Не вс смертельны, какъ та, которую я сейчасъ пробовала надъ попугаемъ, прибавила графиня де Суассонъ. Золотыя убиваютъ, а серебряныя только усыпляютъ. Одн поражаютъ врнй шпаги и не оставляя слда, другія производятъ летаргическій сонъ, отъ котораго ничто не можетъ разбудить, ни движенье, ни шумъ: жизнь будто пріостановлена на длинные часы.

Она взглянула на принцессу и спросила съ полуулыбкой:

— Не хотите-ли этихъ булавокъ?

— Я? зачмъ?

— Кто знаетъ?… Мало-ли что можетъ случиться?… Можетъ быть, когда-нибудь он вамъ и пригодятся. Вотъ он, возьмите! у какой женщины не бываетъ проклятыхъ часовъ, когда она хотла бы призвать на помощь забвеніе!

— Вы, можетъ быть и правы…. Если я попрошу у васъ дв булавки, вы мн дадите?

— Берите хоть четыре, если хотите.

Она подвинула хрустальныя чаши къ принцесс, которая скоро выбрала одну булавку золотую и одну серебряную и воткнула ихъ себ въ волосы.

— Благодарствуйте, сказала она.

Между тмъ какъ она отодвинула отъ себя чашу, удивляясь сама, что приняла такой странный подарокъ, Олимпія стучала ногтями дрожащихъ пальцевъ по столу.

— Послушайте! сказала она, сейчасъ я смотрла на эти булавки съ какимъ-то жаднымъ желаньемъ — испытать на себ ихъ адскую силу.

— Вы?

— Да, я! Я иногда чувствую себя очень утомленною, поврите ли? Когда я вспомнила о тайн этого яда, сохраняемой въ нашемъ семейств столько лтъ…. черныя мысли пришли мн въ голову… Потомъ другія мысли прогнали ихъ, мене отчаянныя, быть-можетъ, но наврное боле злыя!

Желчная улыбка сжала ей губы.

— Знаете-ли вы, что такое ревность? продолжала она.

— Да, кажется, знаю, отвчала принцесса, между тмъ какъ молнія сверкнула въ ея глазахъ

— Когда она меня мучитъ, это просто огнемъ жжетъ! Въ груди больно, сердце горитъ. Приходитъ ненависть — и терзаетъ какъ желзный зубъ… У меня нтъ тогда другой мысли… другого желанья… другой потребности, — какъ отмстить за себя!…

Принцесса дрожала отъ ея голоса. По лицу Олимпіи, отражающему самую безпощадную, самую непримиримую злобу и ненависть, она видла на сквозь всю ея душу до самой глубины и ей стало страшно.

Графиня провела рукой по лбу и, подвинувшись къ Леонор, которая сидла безмолвная, продолжала:

— Вы хорошо сдлали, что пріхали — мн нужно было видть лицо, напоминающее мн родину — бдную родину, которую я покинула для этой проклятой Франціи!…

— Вы, графиня де Суассонъ, вы жалете, что пріхали сюда?.. Я не думала, чтобы которая нибудь изъ племянницъ кардинала Мазарини могла пожалть, что перемнила отечество…

— Сестры мои — можетъ быть… но я! Да притомъ же, что за дло, что у насъ есть, когда нтъ того, чего хочется!

Она сдлала нсколько, неврныхъ шаговъ по комнат. Брискетта, на которую никто не обращалъ вниманія, ходила взадъ и впередъ, повидимому, равнодушная, занимая чмъ попало руки, но внимательно прислушиваясь къ разговору.

— Я попала на дурную полосу, продолжала Олимпія… Ничто мн не удается… Вотъ эта ла-Вальеръ: она, должно быть, околдовала короля… Ничего не придумаю противъ ея соблазновъ.

— Неужели вы не можете простить ей ея счастья?

— А я разв счастлива?

Принцесса взглянула на графиню съ удивленьемъ.

— Ахъ! я знаю, что вы мн хотите сказать… у меня есть молодость, богатство, вліяніе, имя, завидное положеніе въ обществ… а прочее? А бываютъ иногда такіе часы, когда для женщины это прочее все!

— Не понимаю.

— Разв вы не знаете, что случилось?.. Онъ ухалъ!

— Кто?

— Графъ де Монтестрюкъ.

— Ну, что же такое?

Графиня де Суассонъ пожала плечами.

— Вы бываете при двор и спрашиваете: ну, что же такое? Не хотите-ль уврить меня, что вамъ ничего не говорили, или что вы сами ничего не отгадали?

— Такъ это правда? вы его любите? вскричала принцесса.

— Я не знаю, люблю ли я его, но вотъ здсь у меня болитъ живая рана, когда подумаю, что ничто не могло удержать его… Да, я просила, я грозила, и этотъ провинціальный дворянчикъ, которому я, Олимпія Манчини, отдала все, узжаетъ!.. Но я не позволю поступать съ собой, какъ съ мщанкой, которую возьмутъ и потомъ бросятъ… нтъ!.. Я дала ему понять, что не забуду этого, и не забываю!.. Вы поймете это: у васъ течетъ итальянская кровь въ жилахъ…

— О, да! отвчала принцесса глухимъ голосомъ.

— И какъ будто этого еще мало, что онъ пренебрегъ мною, — онъ весь преданъ другой женщин, съ которой почти помолвленъ…

— Знаю! знаю!

Вдругъ она измнилась въ лиц, положила холодную руку на руку Олимпіи и спросила:

— Неужели я поняла? Этотъ ядъ, эти булавки, неужели это для Гуго?..

— А! и вы тоже называете его Гуго?.. Да, признаюсь, одну минуту… Если онъ умретъ, гд-жь будетъ мщеніе?.. у него едва будетъ время узнать, какая рука поразила его… онъ и страдать-то не будетъ… Нтъ! нтъ! онъ долженъ жить!

— Такъ для той, можетъ быть?..

— Для той, кого онъ любитъ?.. Для Орфизы де Монлюсонъ?.. Это было бы лучше… поразить его въ его любви… вырвать ее у него… сложить эту любовь въ могилу!.. Но нтъ! и этого еще мало… Онъ станетъ оплакивать свою молодую Орфизу, умершую во всей крас… Мн хочется другаго… Мн хочется такого мщенія, которымъ я могла бы наслаждаться, сколько хочу… чтобъ оно было медленное, продолжительное… чтобъ оно текло капля по капл, чтобъ оно просыпалось съ зарей, но не засыпало бы ночью…. чтобъ оно было ежечасное, ежеминутное, и все живй, все злй, все глубже!.. Вы, видно, не умете ненавидть?.. Вотъ увидите!

— Что-жь такое?

— А! если я не могу потрясти вліяніе фаворитки на умъ короля и заставить ее вытерпть то же, что я сама вытерпла… то я съумю, по крайней мр, наказать соперницу… и я жду теперь именно кого-то, кто мн поможетъ!

Она позвонила.

— Отчего это графа де Шиври нтъ до сихъ поръ? Въ этотъ часъ онъ бываетъ обыкновенно въ Лувр… сказала она вошедшему лакею. Видли-ль его? Что онъ отвчалъ?

— Графъ де Шиври прочелъ принесенное мной письмо и сказалъ, что скоро прідетъ къ графин, отвчалъ лакей.

Измученная принцесса встала. Брискетта подкралась къ ней.

— Останьтесь, ради Бога!.. я ничего не могу, а вы?

Пораженная и тронутая умоляющимъ голосомъ Брискетты, принцесса сла опять.

— Я вамъ не мшаю? спросила она у графини.

Но Олимпія не отвчала ни слова, а провела платкомъ по сухимъ губамъ.

— Орфиза де Монлюсонъ будетъ герцогиней! Она богата — она красавица!… онъ любитъ ее… и я увижу ихъ вмст, счастливыхъ, женатыхъ, у меня на глазахъ?… Ни за что!… Разв я не права, скажите?

Она взяла руки Леоноры и сжимала ихъ въ порыв ненависти и отчаянія, потомъ отошла отъ нея и принялась ходить по комнат.

— И еще прідетъ ли этотъ графъ де Шиври? А между тмъ дло касается его не меньше, чмъ меня!

Въ эту минуту доложили о граф, онъ вошелъ гордо, высоко поднявъ голову.

— Наконецъ!… вскричала графиня.

— Вотъ слово, которое навлекло бы мн много враговъ, еслибъ его услышали придворные, сказалъ графъ, цлуя руку Олимпіи.

— Теперь не до мадригаловъ, графъ, если я послала васъ звать, то больше для вашей же пользы, чмъ для себя. Имете ли вы извстія о графин де Монлюсонъ, вашей кузин, которую вы хотли бы сдлать вашей женой, какъ мн говорили?

— Она ухала не давно въ свой замокъ.

— А! вы такъ думаете? Ну, такъ знайте же, графъ, что она скачетъ по дорог въ Вну.

— Она — въ Вну!

— А разв графъ де Монтестрюкъ не туда же детъ?

— А! произнесъ Цезарь, блдня.

— Графиня де Монлюсонъ прідетъ туда въ одно время съ нимъ… Теперь, если вамъ нравится, что они вернутся женихомъ и невстой… то мн-то что до этого? Это ваше дло…. но еслибъ я была мужчиной и еслибъ другой мужчина вздумалъ занять мое мсто…. я бы не стала разбирать оружія, а поразилабъ его, чмъ понало!

Глаза Цезаря стали страшны.

— Одно преданное мн лицо, имющее свои причины не терять ихъ обоихъ изъ виду, слдитъ какъ тнь за графомъ де Монтестрюкомъ, сказалъ онъ.

— Хорошо! но довольно ли этого? Его надо поразить прямо въ сердце…. онъ любитъ графиню де Монлюсонъ и надо мстить!

Огненный взоръ Цезаря впился въ глаза Олимпіи.

— Германія не заперта для васъ, сколько я знаю? продолжала она, дороги открыты для всякаго…. Скачите за ней въ погоню, загоните сотню лошадей, если нужно, подкупите сотню лакеевъ, проберитесь ночью въ гостинницу, гд она остановилась, ну, а дальше….. вы сами понимаете? Устройте такъ, чтобъ хать съ ней день, два, три дня, по доброй вол или насильно, и вы будете очень неловки, если, по возвращеніи домой, она сама не попроситъ промнять имя Монлюсонъ на де Шиври. А когда вы станете герцогомъ д’Авраншъ… она проститъ вамъ, поврьте!

Брискетта, слушавшая внимательно, подошла потихоньку къ принцесс Маміани и, сложивъ руки, шепнула ей:

— Слышите, принцесса, слышите?

— Но ужь нечего терять время на танцы въ будущемъ балет при двор! продолжала Олимпія. Такія дла, когда ихъ начинаютъ, надо вести быстро.

— Я ду сегодня вечеромъ, графиня, сказалъ Цезарь.

— И не возвращайтесь назадъ, пока не достигнете цли, герцогъ, вскричала Олимпія съ удареніемъ на послднемъ слов, Докажите этой гордой графин де Монлюсонъ, что ея дерзкій девизъ — per fas et nefas— годится для всякаго!

— А для меня особенно.

Длая видъ, что ей нужно дать ему еще новыя и настоятельныя указанія, Олимпія проводила его до самой передней, говоря съ нимъ вполголоса.

Какъ только она вышла изъ комнаты, Брискетта побжала къ принцесс.

— Ахъ! умоляю васъ, спасите ее, спасите его! вскричала она, бросаясь передъ ней на колна и обнимая ея ноги обими руками. — По выраженію вашего лица, я сейчасъ замтила, что вы — другъ графа де Монтестрюка — я смотрла на васъ внимательно и тайный инстинктъ толкнулъ меня къ вамъ — Не отрекайтесь!… вы измнились въ лиц, когда узнали, на что годятся эти булавки, и въ глазахъ вашихъ отразился ужасъ, когда графиня де Суассонъ высказала вамъ свои мысли… Мн говорили, что вы добры, что у васъ высокая душа… Дьяволъ можетъ внушить графин какое-нибудь ужасное дло… Отъ нея всего можно ждать… У меня пробгалъ холодъ по костямъ, когда я слушала, что она говорила… Гуго грозитъ смертельная опасность… Той, кого онъ любитъ, то же грозитъ страшная бда… Я готова отдать всю кровь свою, чтобъ спасти ихъ обоихъ… но что я могу сдлать?… Вы сильны и свободны, неужели же вы ничего для него не сдлаете?

— Ахъ! ты сама не знаешь, чего требуешь!

— Я знаю, что одинъ разъ вы уже спасли его отъ погони. Не краснйте! Какая женщина, у которой есть сердце въ груди, не сдлала бы того-же самаго??… Кого мы разъ спасли, съ тмъ мы связаны на вки. Посмотрите на эти два лица, вотъ въ той комнат! Сколько желчи у нихъ въ глазахъ! сколько яду на губахъ!… Ахъ! умоляю васъ, принцесса, вы можете предупредить обоихъ! Письмо можетъ не дойдти — посланнаго могутъ не послушать… Вы же разскажете, что сами слышали. Вы опередите графа де Шиври и вамъ Гуго будетъ обязанъ всмъ.

— Ну, такъ и быть! я ду… Чтобъ увидть его, я положу всю преданность, какая только можетъ быть въ сердц женщины — Богъ совершитъ остальное!

Брискетта бросилась къ рукамъ принцессы и горячо ихъ цловала. Графъ де Шиври ушелъ, Олимпія вернулась.

— Кажется, теперь я отомщу за себя! сказала она.

— Разумется, прошептала Брискетта и, взглянувъ на принцессу, прощавшуюся съ обергофмейстериной, подумала:

— А, можетъ быть, и нтъ!…

XXVII.
Въ темномъ лсу

Мы оставили графа де Монтестрюка на пути въ Лотарингію, со свитой изъ Коклико, Кадура и Угренка. Ужь онъ подъзжалъ почти къ Мецу, какъ вдругъ услышалъ за собой цлый потокъ страшныхъ ругательствъ и между ними свое имя. Онъ обернулся на сдл. Цлое, облако пыли неслось вслдъ за нимъ по дорог, и изъ этого облака показалось красное лицо маркиза де Сент-Эллиса.

— Тысяча чертей? крикнулъ маркизъ неистовымъ голосомъ, не могъ ты разв сказать, что узжаешь? Ты мн дашь отвтъ за такое предательство, животное!… Не смй говорить ни слова… я знаю впередъ, что ты скажешь… Да, я не выходилъ отъ очаровательной принцессы и когда не былъ у ея ногъ, то бродилъ подъ ея окнами, сочиняя въ честь ея сонеты… Я никуда не показывался, я это знаю, но разв изъ этого слдуетъ, что обо мн можно было совсмъ забыть?… Я взбсился не на шутку, когда узналъ совершенно случайно, что ты ускользнулъ изъ Парижа. Я бросился вслдъ за тобой, давши клятву распороть теб животъ, если только ты прідешь въ армію прежде меня… Вотъ таки и догналъ! Теперь я теб прощаю, потому что въ Мецъ ты безъ меня ужь не выдешь. Но зло хоть и прошло, а пить страшно хочется!

— Успокойтесь, маркизъ, возразилъ Коклико: въ христіанской сторон можно всюду выпить… и ужь я слышалъ о мозельскомъ винц, которое вамъ врно понравится.

Когда маленькій отрядъ вступилъ въ древній городъ, отразившій вс приступы императора Карла V, Мецъ представлялъ самое необыкновенное зрлище.

Въ немъ собрался небольшой корпусъ войскъ изъ четырехъ пхотныхъ полковъ: Эспаньи, ла Ферте, Граше и Тюренна, изъ шемонтскаго и кавалерійской бригады Гассіона въ четырнадцать штандартовъ. Гарнизонъ крпости встртилъ эти войска трубными звуками, и принялся угощать ихъ на славу. Вс кабаки были биткомъ набиты, повсюду плясали, пли и пировали.

Солдатамъ давали волю повеселиться передъ походомъ, изъ котораго многіе изъ нихъ могли и не вернуться, и Колиньи, поддерживая только дисциплину, безъ которой нельзя было пройдти черезъ всю Германію, смотрлъ сквозь пальцы на разные мелкіе гршки.

Рядомъ съ начальниками, назначенными начинавшимъ забирать силу Лувуа, множество дворянъ присоединились къ арміи волонтерами и самъ король взялъ на себя трудъ распредлить ихъ по полкамъ и по ротамъ. Среди этой блестящей молодежи, для которой война со всми ея опасностями была истиннымъ наслажденіемъ, находились герцоги де Бриссакъ и де Бетонъ, де Бильонъ, де Сюлли, принцы д’Аркуръ и де Субизъ, де Роганъ, маркизы де Линьи, де Гравиль, де Муши, де Мортмаръ, де Сенесе, де Вильяріо, де Баленкуръ, де Термъ, де Кастельно, де Рошфоръ, де Рэни и де Канапль, де Вильруа и де Валленъ, де Форбенъ и де Курсель, д’Альбре и де Матинъонъ, кавалеръ де Лорренъ, кавалеръ де Сент-Эньянъ, де Гюитри, де Коссе, графъ д’Овернь и много другихъ — весь цвтъ французскаго дворянства. Мстные дворяне считали своимъ долгомъ встртить ихъ съ честью и угощать съ полнйшимъ радушіемъ.

Только и рчи было, что о балахъ и охотахъ въ перемежку со смотрами и съ ученьями для поддержки въ солдатахъ воинскаго духа. Проздъ каждаго новаго лица былъ предлогомъ для новыхъ пировъ. Играли по большой, ли вкусно и пили исправно. Старые городскіе отели и вс окрестные замки растворили свой двери настежь и хозяева принимали волонтеровъ самымъ роскошнымъ образомъ. Вс эти молодыя лица сіяли радостью, которая, казалась тмъ живй, что возвратъ на родину былъ для всхъ такъ невренъ. Сколько головъ должна была скосить турецкая сабля!

Между тмъ Колиньи, прибывшій въ Мецъ еще съ конца апрля, употреблялъ вс старанія, чтобы поставить свою армію на хорошую ногу и подготовить все къ походу. Герцогъ де ла Фельядъ былъ назначенъ къ нему старшимъ полковникомъ, съ тайнымъ порученіемъ замнить его въ случа болзни или раны, но главнокомандующій давалъ ему полную волю птушиться сколько угодно, а самъ занимался всмъ. Праздники и приготовленія продолжались еще въ начал мая. Человкъ незнакомый съ положеніемъ длъ въ Европ, видя такое всеобщее веселье въ лагер и слыша повсюду громкія псни, могъ бы подумать, что вс эти солдаты и офицеры собрались здсь единственно для того, чтобъ позабавиться пышной каруселью. Въ этотъ-то веселый шумъ попалъ и Монтестрюкъ, въ одно майское утро, при яркомъ солнц, игравшемъ въ свжей весенней зелени. Пушки стояли между яблонями въ полномъ цвту, ружья, вытягивались вдоль живыхъ изгородей. Барабанъ раздавался на берегу ручья, трубы трубили въ тни рощи. На лугу солдаты въ щегольскихъ мундирахъ заигрывали съ двушками, которыя не бжали прочь, какъ нкогда и Галатея, между палатками разъзжали прекрасныя дамы съ милыми офицерами, любуясь отчетливымъ устройствомъ лагеря. Штандарты, для которыхъ самъ Лудовикъ XIV назначилъ цвта по эскадронамъ, разввались рядомъ съ шалашами изъ зелени, подъ которыми маркитантки разставляли свои складные столики.

Коклико бгалъ цлый день во вс стороны и вечеромъ объявилъ, что Мецъ несравненно красиве Парижа.

— Ура войн! вскричалъ онъ въ восторг, не даромъ я всегда плохо врилъ философамъ и книгамъ: они просто оклеветали ее самымъ безстыднымъ образомъ. Тутъ смются, пляшутъ, никого не убиваютъ: просто — прелестная штука! выдуманная, должно быть, нарочно мужчинами, чтобъ дать случай поселянкамъ выбрать себ любезныхъ. Только разв и терпятъ немножко птичные дворы сосдей.

Угренокъ былъ того же мннія, за лукавое личико его подпаивали по всмъ выставкамъ, мимо которыхъ онъ проходилъ, въ голов у него немного шумло и онъ весело хохоталъ.

Самъ Кадуръ былъ не такъ важенъ, какъ обыкновенно, и изволилъ тоже улыбаться. Въ это самое время Гуго сидлъ запершись съ графомъ де Колиньи, который объявилъ ему, что онъ долженъ хать немедленно дальше.

— Мн нужно кого нибудь, сказалъ ему главнокомандующій, чтобъ халъ впереди по Германіи и обстоятельно извщалъ меня обо всемъ, что тамъ длается. Ты молодъ, храбръ, вренъ, предпріимчивъ, ты преданъ мн столько же, какъ и я теб, тебя я и выбралъ для этого порученія. Надо поспшить отъздомъ.

— Завтра же, если прикажете.

— Хорошо, завтра. Объяви министрамъ императора Леопольда, что я самъ скоро буду. Не позднй 16-го или 17-го я выду. Такъ я написалъ и графу де Лувуа. У меня нтъ врныхъ свдній о числ и качествахъ имперскаго войска, съ которымъ я долженъ соединиться. Главнокомандующаго я знаю по его славной репутаціи: никого нтъ достойнй такой чести, какъ графъ Монтекукулли. Но что можетъ сдлать генералъ, если у него мало солдатъ, или плохіе солдаты? Узнай — надо непремнно узнать — какія позиціи онъ занимаетъ, на какія крпости онъ опирается, на какія вспомогательныя войска онъ разсчитываетъ, думаетъ ли онъ наступать, или только обороняться, не грозятъ-ли турки самой Дв и что сдлано длязащиты Ея отъ внезапнаго нападенія? Не врь тому, что теб станетъ разсказывать старикъ Торчіа, любимый министръ стараго императора: онъ совсмъ заснулъ въ самодовольств и бездйствіи. Смотри своими глазами.

— Будьте покойны.

— Еще бы лучше узнать все и о турецкой арміи. Говорятъ, она велика, считаютъ ее непобдимою, но не надо забывать, что воображеніе и страхъ, особенно страхъ — часто преувеличиваютъ. Надо однакожь сознаться, что она разлилась по Венгріи, какъ буйный потокъ, снесла все, забрала города и разсяла войска, пробовавшія сопротивляться. Командуетъ ею человкъ ужасный, Ахметъ — Кьюперли, изъ простаго носильщика сдлавшійся великимъ визиремъ. Такимъ врагомъ пренебрегать не слдуетъ. У него храбрость и упорство истиннаго военачальника, врный взглядъ и энергія. Если только его не остановятъ, онъ станетъ истребителемъ всего христіанскаго міра. Но какъ узнать наврное, что длается у него въ лагер и изъ чего составлено его войско, идущее на германскую имперію, а потомъ — посл ея паденія — на Европу? Мастерская штука была бы, еслибъ этого добиться! Я этого отъ тебя не требую, но узнавай все, что можно. Часто простой случай ршаетъ судьбу сраженій. А сколько я могъ понять изъ всхъ полученныхъ свдній, въ Австріи хоть и есть полководецъ, но нтъ министра, который умлъ бы распоряжаться всмъ. Смотри же, не пропускай ничего и когда я самъ пріду на мсто, гд долженъ поддержать честь французскаго имени, надюсь найдти въ теб и совтника, и руководителя.

Колиньи подошелъ къ Гуго, обнялъ его и продолжалъ: — Помни, что, отправляясь въ подобную экспедицію, намъ надо вернуться побдителями, или не вернуться вовсе… Мы буденъ дйствовать храбро… Спасемъ честь, а въ остальномъ положимся на Провидніе!

На слдующій день Гуго убдился, что если и похвально полагаться въ остальномъ на Провидніе, то и случай не мшаетъ тоже принимать иногда въ разсчетъ.

Въ ту минуту, какъ онъ выходилъ изъ дома главнокомандующаго, гд не очень торопились заготовленіемъ врющихъ писемъ, которыя должны были облегчить ему даваемое порученіе, къ нему подошелъ на площади человкъ и сразу обнялъ его, такъ что онъ съ трудомъ отдлался отъ этихъ объятій. Незнакомецъ улыбнулся и, не выпуская его рукь, сказалъ:

— Я вижу, что это значитъ… Вы меня не узнаете! Такъ давно мы съ вами не видлись, и вы были тогда еще такъ молоды! Но я, я не забылъ васъ, у меня сердце благодарное! Я былъ бы чудовищемъ неблагодарности, еслибъ забылъ оказанное мн вами гостепріимство и славный ужинъ въ Тестер!

— Въ Тестер? спросилъ Гуго.

— Да! въ этомъ уютномъ замк, который пользовался такой славой во всемъ Арманьяк и гд вы такъ хорошо пользовались уроками старика Агриппы. Ахъ! что за человкъ! и умный, и храбрый!… Еще и теперь помню залу, увшанную оружіемъ, куда онъ зазывалъ всхъ прохожихъ военныхъ!… и низкую комнату, гд такъ вкусно ужинали посл фехтованья!

Не было сомннья, незнакомецъ бывалъ въ Тестер. Передъ Гуго стоялъ высокій статный солдатъ, очевидно не потерявшій съ лтами своей силы. Загорлое лицо его носило слды долгихъ походовъ, щеки и лобъ были покрыты морщинами, борода и усы посдли, на вискахъ оставалось мало волосъ, но глаза блестли, какъ у сокола, а крпкіе члены сохраняли еще гибкость далекихъ дней молодости. Коклико такъ и впился въ него глазами.

— Чортъ возьми! продолжалъ неизвстный, обнимая снова Гуго, вы и тогда уже порядочно владли шпагою! Старые рубаки, воевавшіе съ Врангелемъ и съ Тилли, исходившіе много земель въ своихъ походахъ, встрчали въ васъ достойнаго противника! Если вы сдержали все, что общало ваше отроческое искусство, то я отъ души жалю всякаго, кто съ вами поссорится!… Какой врный взглядъ! какой отпоръ!… Точно молнія!… Разскажите же мн, пожалуйста, что подлываетъ Агриппа?

— Увы! онъ очень старъ и готовится отдать душу Богу! Но я надюсь, что онъ не закроетъ глаза прежде, чмъ мн удастся обнять его еще хоть разъ.

Незнакомецъ, казалось, былъ сильно тронуть, онъ снялъ шляпу и сказалъ взволнованнымъ голосомъ:

— Вотъ этого-то счастья мн и не достанется испытать… а между тмъ Самъ Богъ видитъ, какъ сильно я этого желалъ бы! Онъ не скупился на добрые совты и на хорошіе примры, этотъ славный, почтенный Агриппа, и душа его, молитвами святыхъ угодниковъ, пойдетъ прямо въ рай.

Онъ утеръ слезы и, погладивъ усы, продолжалъ:

— Теперь вотъ на мн кожаный колетъ, потертый латами, и желтые бархатные штаны, потертые сдломъ, а когда-то я командовалъ кавалерійскимъ эскадрономъ у знаменитаго Бернгарда веймарскаго… Я только что вылечился отъ страшной раны на водахъ Обоннъ, когда судьба привела меня случайно въ Тестеру. Какъ славно я заснулъ посл сытнаго ужина! И какого вина поднесъ мн г. Агриппа, когда я узжалъ дальше!… Любому монаху не стыдно было-бы выпить такого вина, а предки мои никогда такого и не пивали! Боевого коня моего вволю накормили овсомъ. Да! проживи хоть сто лтъ дон-Манрико и Кампурго и Пенафьель де Сан-Лукаръ, вашъ покорнйшій слуга, никогда онъ не забудетъ этого блаженнаго дня, когда онъ спалъ подъ вашей крышей и сидлъ за вашимъ столомъ!

Говоря это, дон-Манрико согнулъ свою длинную спину до самой земли.

— А все таки однакожъ очень странно, сказалъ Гуго, кланяясь ему тоже, что вы такъ съ перваго взгляда меня тотчасъ и узнали! Неужели я такъ мало измнился?

— Напротивъ… измнились необычайно! Но и тогда у васъ былъ какой-то особенный видъ, посадка головы, походка, ловкость въ движеньяхъ, что то такое, однимъ словомъ, что, увидвъ васъ среди тысячи людей, гд бы то ни было, на пиру или въ схватк, я бы тотчасъ сказалъ: это онъ, это графъ де Шаржполь!

— Такъ вы знали и мое имя? Его однакожь никогда не произносили въ Тестер!

— Да, возразилъ съ живостью испанецъ, но я былъ такъ тронутъ вашимъ ласковымъ пріемомъ, что въ тотъ же день навелъ справки, чтобъ узнать, кому именно я имъ обязанъ, и одинъ кавалеръ, знавшій когда-то вашего храбраго отца, графа Гедеона, въ его замк Монтестрюкъ, выдалъ мн тайну вашего происхожденія. Меня это и не удивило во все: любой сынъ принца могъ бы позавидовать вашей осанк.

Проговоривъ эту рчь, дон-Манрико пошелъ рядомъ съ Гуго и продолжалъ:

— Я не хочу мшать вамъ… позвольте мн только немножко пройдтись съ вами. Я просто молодю, когда васъ вижу и слушаю! Ахъ! славное было тогда время! Вы тоже участвуете, должно быть, въ венгерскомъ поход, судя по вашему мундиру?

— Да, вы не ошиблись… Можно-ли желать лучшаго случая для начала своей службы, какъ сразиться съ врагами христіанскаго міра?

— Я узнаю сына благородныхъ графовъ де Шаржполей! И у меня тоже, при первомъ извстіи объ этой священной войн, закипла старая кровь! Я снова облекся въ старые доспхи! Большой честью для меня будетъ сдлать походъ съ вами и быть свидтелемъ вашихъ первыхъ подвиговъ. Если только есть хоть сотня дворянъ вашего закала въ арміи его величества короля французскаго, то я готовъ поклясться, что туркамъ пришелъ конецъ… Я же самъ, испанецъ и добрый католикъ, живу теперь одной надеждой, въ мои лта, — умереть за такое славное дло…

— Да сколько-жь вамъ лтъ? Вы еще такъ свжи!

— Это только отъ радости, что васъ встртилъ, я кажусь моложе… мн семьдесятъ лтъ.

— Чортъ побери! замтилъ Коклико.

— Потому-то именно, продолжалъ дон-Манрико, я и позволяю себ говорить съ вами, какъ старый дядя съ племянникомъ… У меня водятся деньги… Если вамъ встртится нужда, не церемоньтесь со мной… мой кошелекъ къ вашимъ услугамъ. Я буду счастливйшимъ изъ людей, если вы доставите мн случай доказать вамъ мою благодарность.

Монтестрюкъ отказался, къ большому сожалнью испанца, разговоръ перешелъ на военное дло и дон-Манрико выказалъ въ немъ много опытности. Онъ разстался съ Гуго только у дверей его квартиры и опять обнялъ его такъ искренно, что доврчивый гасконецъ былъ глубоко тронутъ.

— Честный человкъ и опытный человкъ! сказалъ онъ. Какъ благодаренъ за простую постель и за простой обдъ!

— Слишкомъ ужь благодаренъ, графъ… Что-то мн подозрительно!

— Такъ, значитъ, неблагодарность показалась бы теб надежнй?

— Она была бы, по крайней мр, въ порядк вещей и ни мало бы меня не удивила.

Гуго только пожалъ плечами при этой выходк Коклико, ставшаго вдругъ мизантропомъ.

— Такъ ты станешь подозрвать кавалера, отдающаго свой кошелекъ въ мое распоряженіе? спросилъ онъ.

— Именно, графъ: это такъ рдко встрчается въ настоящее время!

— Въ какихъ горячихъ выраженіяхъ онъ говорилъ о сдланномъ ему когда-то пріем въ Тестер, и разв тебя не удивляетъ, что, черезъ столько лтъ, онъ еще не забылъ моего лица?

— Слишкомъ хорошая память, графъ, слишкомъ хорошая память, проворчалъ упрямый философъ.

— Что-жь, ты считаешь это недостаткомъ, а не достоинствомъ, что ли?

— Разумется, нтъ, но я прибавлю только, что такая память слишкомъ щедра на комплименты.

— Ты не можешь, по крайней мр, не сознаться, что дон-Манрико хорошо знаетъ нашъ старый замокъ, гд мы съ тобой прожили столько счастливыхъ дней.

— О! что до этого, то правда! Весь вопросъ только въ томъ къ лучшему-ли для насъ это, или къ худшему?

— Самъ святой ома, патронъ неврующихъ, показался бы очень простодушнымъ въ сравненьи съ тобой, Коклико!

— Графъ! поврьте мн, всегда успете сказать: я сдаюсь! но иногда поздно бываетъ сказать: еслибъ я зналъ!

Если бы Коклико, вмсто того, чтобъ пойдти на конюшню взглянуть, все ли есть у Овсяной-Соломенки и у трехъ его товарищей пошелъ вслдъ за испанцемъ, то его недоврчивость пустила бы еще боле глубокіе корни.

Побродивши нсколько минутъ вокругъ дома, гд остановился Монтестрюкъ, какъ будто все тамъ высматривая, человкъ, назвавшій себя дон-Манрикомъ, вошелъ въ низкую дверь. и, замтивъ слугу, звавшаго въ уголк, принялся разспрашивать его, кто здсь есть съ графомъ де Шаржполемъ.

— Съ графомъ де Шаржполемъ? переспросилъ слуга, поднявъ руку съ глупымъ видомъ, и сталъ чесать себ лобъ.

Дон-Манрико, вынулъ изъ кармана немного денегъ и опустилъ ихъ въ поднятую и раскрытую руку слуги, языкъ плута вдругъ развязался какимъ-то чудомъ.

— Графъ де Шаржполь пріхалъ вчера ночью съ тремя людьми, двое большихъ и одинъ маленькій, въ род пажа, вс вооружены съ головы до ногъ, и съ ними еще пріхалъ кавалеръ, который тоже, кажется, шутить не любитъ. Этого зовутъ маркизъ де Сент-Эллисъ.

— Четверо, а я одинъ!… Громъ и молнія! проворчалъ испанецъ.

Вырвавшееся у дон-Манрико восклицаніе поразило бы Коклико, но и самъ Монтестрюкъ тоже сильно бы удивился, еслибъ, посл этого короткаго разговора испанца со слугою гостинницы, онъ встртилъ своего собесдника, идущаго смлымъ шагомъ по улицамъ Меца.

Дон-Манрико шелъ въ это время къ ближайшимъ отъ лагеря городскимъ воротамъ, онъ уже не притворялся смирнымъ и безобиднымъ человкомъ и ступалъ твердой ногой. Большой ростъ, гибкій станъ, широкія плечи, рука на тяжеломъ эфес шпаги, надменный видъ — тотчасъ же напомнили бы Гуго недавнее приключеніе и, взглянувъ на этого сильнаго рубаку, не скрывавшагося боле, онъ бы наврное вскричалъ, не задумавшись: Бриктайль!

Это онъ и былъ въ самомъ дл. Капитанъ Бриктайль, позднй капитанъ д’Арпальеръ, опять перемнилъ кличку, но какъ только миновала надобность корчить лицо сообразно рчамъ и личности, за которую онъ теперь выдавалъ себя, онъ самъ невольно измнялъ себ. Ястребиные глаза зорко слдили за всмъ вокругъ, по временамъ онъ вмшивался въ толпу бродившихъ повсюду солдатъ, то оравшихъ псни во все горло, то нырявшихъ въ двери кабаковъ. Его можно было принять за сержанта — вербовщика.

Подойдя къ парижскимъ воротамъ, онъ замтилъ среди запружавшей ихъ разношерстной толпы какого-то лакея съ честной физіономіей, справлявшагося у военныхъ о квартир офицера, къ которому у него было, говорилъ онъ, весьма нужное и весьма важное письмо. По запыленному его платью было видно, что онъ пріхалъ издалека. Дон-Манрику показалось, что лакей, говорившій плохо но французски, съ сильнымъ итальянскимъ акцентомъ, произнесъ имя графа де Монтестрюка. Онъ смло подошелъ.

— Не правда-ли, мой другъ? сказалъ онъ лакею на чистйшемъ язык Рима и Флоренціи, вы ищете сира Гуго де Монтестрюка, графа де Шаржполя?

Услышавь родной языкъ изъ устъ итальянца, посланный улыбнулся съ восхищеньемъ и самъ заговорилъ по-итальянски очень бгло:

— Ахъ! господинъ иностранецъ, какъ бы я вамъ былъ благодаренъ, еслибъ вы указали мн, гд я могу найдти графа де Монтестрюка! Его именно я ищу, и вотъ уже добрыхъ два часа разспрашиваю у всхъ встрчныхъ, а они или отсылаютъ меня то направо, то налво, или просто смются надо мной. Меня зовутъ Паскалино и я служу у принцессы Маміани, которая привезла меня съ собой изъ Италіи и удостоиваетъ своего доврія.

При имени принцессы Маміани, молнія сверкнула въ глазахъ дон-Манрико и онъ продолжалъ вкрадчивымъ голосомъ:

— Само Провидніе навело меня на васъ, другъ Паскалино. Я многимъ обязанъ принцесс Маміани, я тоже итальянецъ, какъ и вы….. На ваше счастье я очень хорошо знакомъ съ графомъ Гуго де Монтестрюкомъ, къ которому у васъ есть, кажется, очень важное письмо?

— О! такое письмо, что принцесса приказала доставить ему какъ можно скорй, и что онъ, наврное, подетъ дальше другой дорогой.

— А!

— Мн велно отдать это письмо ему самому въ руки… Оно тутъ при мн и еслибъ кто захотлъ отнять его у меня, то добылъ бы разв вмст съ моей жизнью ..

— Вотъ слово, за которое я васъ очень уважаю… Насъ много, такихъ честныхъ людей, въ Италіи. Пойдемте со мной и я отведу васъ прямо къ графу де Монтестрюку, а съ Бортоломео Малатестой вамъ нечего бояться.

Сказавъ это, испанецъ дон-Манрико и Кампурго и Пенафьель де Сан-Лукарль, внезапно превратившійся въ итальянца Бартоломео Maлатесту, прошелъ подъ длиннымъ сводомъ Парижскихъ воротъ и вступилъ на поле.

— Такъ графъ де Монтестрюкъ живетъ не въ город? спросилъ Паскалино, идя за нимъ слдомъ.

— Кто вамъ сказалъ это, тотъ просто обманулъ васъ: графъ де Монтестрюкъ поселился у одного здшняго пріятеля, живущаго за городомъ и довольно далеко, но я знаю проселочную дорожку и скоро приведу васъ прямо къ нему.

Скоро оба пшехода пошли полями по дорожк, которая вела къ большому лсу, мало-по-малу удаляясь отъ всякаго жилища. Съ своимъ добрымъ, смирнымъ лицомъ и спокойными свтлоголубыми глазазми, Паскалино, рядомъ съ крпкимъ и сухимъ кастильянцемъ, похожимъ на коршуна, сильно напоминалъ барана, провожаемаго собакой, готовой укусить его при малйшей попытк къ непослушанію.

Лсъ, къ которому они шли, покрывалъ подошву и скатъ холма. Дойдя до этого холма, дорожка длалась все уже и уже и углублялась въ самую чащу деревьевъ.

— А скоро мы дойдемъ? спросилъ Паскалино.

— Скоро, отвчалъ новый Бартоломео.

— Еслибъ я зналъ, что графъ де Монтестрюкъ живетъ такъ далеко отъ города, я бы лучше похалъ верхомъ на той лошади, на которой пріхалъ въ Мецъ.

— Лошадь, должно быть, сильно устала, а дорога за лсомъ такъ заросла кустарникомъ, что ей трудно бы было оттуда и выбраться… Значить, и жалть нечего.

Дорожка въ самомъ дл привела ихъ въ такую трущобу, гд не было и слда ноги человческой. Кустарники совершенно скрывали корни деревьевъ, но малйшій шумъ не доходилъ сюда. Оба товарища шли молча. Дон-Манрико покручивалъ острые кончики своихъ длинныхъ усовъ и искоса поглядывалъ на сосда.

Вдругъ онъ остановился и, оглянувшись на пустынную окрестность,сказалъ:

— Мы дошли до мста: домъ, гд живетъ мой другъ, графъ де Шаржполь, вотъ тамъ за этими большими деревьями. Отдайте мн письмо… и подождите меня здсь.

— Подождать васъ здсь, мн?

— Да, можете посидть или полежать на этой мягкой травк… Мн довольно часу времени, и вы успете отдохнуть… а это вамъ будетъ не лишнее.

Паскалино покачалъ головой.

— Я, кажется, вамъ говорилъ, что общалъ не выпускать письма, изъ рукъ… иначе, какъ передавъ самому графу де Монтестрюку.

— Не все-ли это равно? вдь я его лучшій, старинный другъ.

— Я не сомнваюсь, но я не могу измнить данному слову, поклялся — долженъ и сдержать клятву.

Дон-Манрико надялся въ два слова сладить съ добрякомъ Паскалино, онъ нахмурилъ брови.

— Ваше упрямство не отдавать мн письма даетъ мн поводъ думать, что вы мн не врите. Это обидно мн!

— Никогда и въ голов у меня не было васъ обижать.

— Докажите же это и отдайте мн письмо.

Паскалино опять покачалъ головой.

— Да вдь она мн его доврила, какъ же я могу выпустить его изъ рукъ?

— Если такъ, то вините сами себя, а я требую отъ васъ удовлетворенія за обиду.

— Какую же обиду я вамъ длаю, когда исполняю только свой долгъ?

Но дон-Манрико уже выхватилъ шпагу.

— Становитесь! крикнулъ онъ, подставляя остріе итальянцу.

— Я начинаю думать, что вы завели меня нарочно въ западню! сказалъ Паскалино, тоже обнажая шпагу.

— Вотъ за это слово ты заплатишь мн своею кровью… И онъ напалъ неистово, Паскалино отступилъ.

— О! можешь отступать, сколько хочешь! крикнулъ ему дон-Манрико. Если сзади тебя не растворятся двери ада, ты не уйдешь отъ меня.

Ударъ посыпался за ударомъ безъ перерыва. Хотя и храбрый и ршительный подъ спокойной своей наружностью, Паскалино не могъ однакожь бороться съ такимъ противникомъ. Первый ударъ попалъ ему въ горло и онъ зашатался, второй прямо въ грудь и онъ упалъ. Онъ вырвалъ скорченными пальцами два пучка травы, вздрогнулъ въ послдній разъ и вытянулся, Исланецъ уже запустилъ жадную руку къ нему въ карманъ и шарилъ на теплой еще груди бднаго малаго. Онъ вынулъ бумагу, свернутую вчетверо и обвязанную шелковинкой.

— Да, да гербъ принцессы! сказалъ онъ, взглянувъ на красную восковую печать.

Не долго думая, онъ разорвалъ шелковинку и открылъ письмо. Въ было всего нсколько словъ:

‘Болыпая опасность грозитъ той, кого вы любите… поспшите, не теряя ни минуты… дло идетъ, можетъ быть, объ ея свобод и о вашемъ счастьи… одна поспшность можетъ спасти васъ отъ вчной разлуки… Посланный — человкъ врный, онъ вамъ разскажетъ подробно, а мн больше писать некогда. Позжайте за нимъ… Буду ждать васъ въ Зальцбург. Полагайтесь на меня всегда и во всемъ.

‘Леонора М.’

Еслибы кто-нибудь, спрятавшись въ кустахъ, былъ свидтелемъ этой сцены, ему показалось бы, что вки Паскалино, протянувшагося во весь ротъ на трав, приподнимаются до половины въ ту минуту, когда противникъ на него не смотритъ. Лишь только испанецъ повернется въ его сторону, вки покойника вдругъ опять закроются и потомъ снова откроются, какъ только онъ отъ него отвернется, и погасшій взглядъ снова оживится на мгновеніе.

Между тмъ дон-Манрико перебиралъ пальцами письмо принцессы Маміани. Разъ оно ему досталось въ руки, надо было попробовать извлечь изъ него всю пользу… Но какъ именно выгоднй имъ воспользоваться? Глаза его переходили отъ письма на тло Паскалино. Видъ мертвеца ни мало не мшалъ его размышленіямъ, однакожъ онъ отошелъ въ сторону и сталъ ходить, чтобы освжить не много свои мысли. Нжное чувство принцессы къ графу де Монтестрюку, явное и очевидное, окончательно взбсило его противъ Гуго. Онъ жаждалъ страшной мести, и она должна быть именно страшною соразмрно обид, нанесенной его гордости. Мало было того, что Гасконецъ уже два раза побдилъ его, нужно было еще, чтобы та, кого онъ самъ обожалъ, побдила побдителя!

— А! сказалъ онъ себ, я не умру спокойно, пока не вырву сердце у него изъ груди!

XXVIII.
Рыбакъ рыбака видитъ издалека.

Лишь только высокая фигура убійцы исчезла въ лсной чащ, Паскалино, лежавшій все время неподвижно, пошевелился и, поднявшись медленно на локоть, долго смотрлъ безпокойнымъ взоромъ въ ту сторону, пока шумъ шаговъ его совсмъ не пропалъ вдали. Тогда, собравъ послдніе остатки силъ, раненый поползъ къ свтлвшей сквозь сплошныя деревья полян,

Онъ подвигался медленно, оставляя за собой полосу крови, останавливался, переводилъ духъ и поползъ дальше, подстрекаемый сильнымъ желаніемъ жить и твердой волей выполнить данное порученіе.

— Ахъ! говорилъ онъ себ, когда-бы Господь милосердый даровалъ мн хоть нсколько часовъ еще!…

Между тмъ овладвшій письмомъ побдитель бднаго Паскалино шелъ большими шагами назадъ по той же самой дорог, по которой пришелъ въ чащу лса, Много плановъ составлялось у него въ голов. Ему предстояло бороться не съ однимъ Монтестрюкомъ, а еще съ его тлохранителями, Коклико и Кадуромъ, преданность и храбрость которыхъ онъ зналъ очень хорошо, да кром нихъ, былъ еще и маркизъ де Сент-Эллисъ. Было о чемъ хорошенько подумать.

Онъ ужь испыталъ на себ страшную силу врага, на груди его оставался навки знакъ отъ нанесенной имъ раны, и нечего было думать нападать на Гуго прямо, среди благо дня. Умереть онъ былъ самъ готовъ, но только тогда, когда увидитъ мертваго Гуго у ногъ своихъ. Посл дуэли на улиц Сент-Оноре, нападать лицомъ къ лицу было плохимъ средствомъ достигнуть своей цли! На ходу капитанъ д’Арпальеръ — намъ не зачмъ теперь скрывать его ни подъ испанской кличкой дон-Маврика, ни подъ итальянской Бартоломео Малатесты — вспомнилъ кстати изъ римской исторіи о битв Горація съ тремя Куріаціями. Благоразуміе требовало, прежде чмъ нападать на своихъ трехъ Куріаціевъ, разлучить ихъ, тмъ боле, что ни одинъ изъ нихъ не получилъ еще ранъ, облегчившихъ побду Горація: тогда гораздо легче будетъ перебить ихъ по одиночк.

За одной мыслью часто приходитъ другая. Въ поход рядомъ съ Монтестрюкомъ идетъ Маркизъ де-Сент-Эллисъ, нельзя-ли какъ нибудь отвлечь маркиза отъ его друга? Благодаря попавшему въ его руки письму, у него теперь есть превосходное для этого средство. Въ самомъ дл, онъ зналъ, частью изъ собранныхъ между прислугой принцессы свдній, посл встрчи съ ней въ садахъ отеля Авраншъ, а частью изъ доставленныхъ ему графомъ де Шиври и кавалеромъ де Лудеакомъ, что маркизъ преслдуетъ ее неутомимо своей страстной любовью и своими пламенными вздохами. Открытіе связи между принцессой и Монтестрюкомъ могло, значитъ, повести къ неожиданному столкновенію между обоими обожателями и возстановить противъ Гуго новаго врага, который много значилъ.

Ршивши это, капитанъ не сталъ терять времени на долгое обсужденіе. Онъ еще прибавилъ шагу, вышелъ изъ лсу и, войдя въ Мецъ, скоро нашелъ квартиру маркиза.

Онъ явился смло къ нему и сказалъ безъ всякихъ предисловій:

— Маркизъ, какого вы были бы мннія о человк котораго вы всегда осыпали доказательствами дружбы и который, несмотря на это, обманывалъ васъ съ тою особой, которую вы любите больше всего на свт, съ принцессой Маміани?

Маркизъ такъ и вскочилъ съ мста.

— Кто это? воскликнулъ онъ.

— А вотъ прочтите… Тутъ назвало имя друга, а принцесса сама подписалась. Посл вы мн скажете, ошибся-ли я.

Имена Гуго де Монтестрюка и Леоноры бросились разомъ въ глаза маркизу. Онъ измнился въ лиц, принявшемъ то самое выраженіе, какое оно имло въ ту минуту, когда на него напали и раздли его въ замк Сен-Сави. Мрачнымъ взоромъ онъ пожиралъ строки, написанныя рукой принцессы.

— Гуго! Гуго! проговорилъ онъ глухимъ голосомъ… и она, Леонора!…

Капитанъ указалъ пальцемъ на печать.

— Рука ея, а вотъ и печать.

— О! я отмщу за себя! продолжалъ маркизъ со свирпымъ рычаньемъ. А я его слушалъ еще, когда онъ мн толковалъ о своей любви къ графин де Монлюсонъ!… Какъ же онъ обманывалъ меня, предатель!…

Ослпленный гнвомъ, онъ даже и не подумалъ спросить у незнакомца, какимъ путемъ онъ добылъ это письмо, а капитанъ д’Арпальеръ, понятно, самъ не приступалъ къ объясненіямъ.

— Я не смю давать совтовъ вашей милости, продолжалъ капитанъ, но еслибъ я былъ на вашемъ мст, я знаю, что бы я сдлалъ.

— Вы схватили бы шпагу, пошли бы прямо вызвать мерзавца, обманувшаго ваше довріе, и отмыли бы обиду въ крови его!… Чортъ возьми! исторія будетъ недолгая!

— Совсмъ нтъ! я поступилъ бы во все не такъ.

Маркизъ уже застегивалъ поясъ и посмотрлъ на капитана съ удивленьемъ.

— Хороша штука будетъ, какъ онъ васъ убьетъ, а вдь это легко можетъ случиться! Что жь это будетъ за мщенье, позвольте спросить? Вотъ я, какъ итальянецъ, смотрю совершенно иначе на такія дла… Я мчу туда, гд ударъ будетъ самый чувствительный… я мчу прямо въ сердце.

— А! произнесъ маркизъ,

— Принцесса ждетъ графа де Монтестрюка въ Зальцбург. Я бы обогналъ его и похалъ бы прямо въ Зальцбургъ. Тамъ я бы свелъ счеты сперва съ ней, а потомъ и съ нимъ, еслибъ онъ явился мшать мн!

— Чортъ возьми! да вы, въ самомъ дл, правы.

— Но для этого нельзя терять ни минуты и вы не должны здсь больше видться съ врагомъ. Надо хать тотчасъ же. Когда есть лошадь, шпага, и деньги — вс пути открыты, а питаться дорогой можно и одной ненавистью.

— Я уду сегодня же вечеромъ.

— Зачмъ же вечеромъ? отчего не сейчасъ же? Бываютъ такіе случаи, что одинъ потерянный часъ портитъ окончательно все дло.

— Правда! Я уду сейчасъ же.

— Когда такъ, не оглядывайтесь только назадъ, маркизъ!

Выйдя черезъ нсколько минутъ на улицу, капитанъ былъ очень доволенъ собой, день его не пропалъ даромъ: убитъ мшавшій человкъ, открыта важная тайна и опасный врагъ сталъ союзникомъ. Для начала это было, право, недурно!

Онъ былъ уже въ нсколькихъ шагахъ отъ своей гостинницы, какъ вдругъ замтилъ у дверей человка съ лисьей физіономіей, который разговаривалъ со слугой и выказывалъ величайшее нетерпніе. По платью его, покрытому грязью и пылью, видно было, что онъ прибылъ издалека и вовсе не жаллъ себя дорогой.

— Значитъ, говорилъ этотъ человкъ, топнувъ ногой, вы ничего не знаете о той личноcти, которую я ищу? Высокій, худой, съ загорлымъ лицомъ, старый рейтаръ, сильный какъ волъ, а на голов курчавые волосы, какъ у негра?

— У насъ здсь только одинъ прозжающій, похожій на ваше описаніе дон-Манрико и Кампурго…

— Э! вовсе не объ испанц тутъ дло, corpo di Bacco!

— А! еще одинъ соотечественникъ! сказалъ капитанъ, сегодня, видно, ужь такой урожай на итальянцевъ.

Онъ вжливо подошелъ и, поклонившись кавалеру съ лисьей физіономіей, сказалъ ему:

— Вы иностранецъ здсь въ город, а я походилъ-таки по улицамъ и знаю кое-кого…. если я могу быть вамъ полезенъ, очень радъ буду служить вамъ..

— Вотъ битыхъ четыре часа я таскаюсь отъ одной двери къ другой, отъискивая одного капитана, и никакъ не могу попасть на него — Ужь не живетъ-ли онъ, прости Господи, въ какой-нибудь лисьей нор?…

— А какъ его зовутъ?

— Капитанъ д’Арпальеръ…

— Ну, вамъ особенное счастье, кавалеръ. Капитанъ д-Арпальеръ — мой другъ…. не угодно-ли вамъ пойдти со мной? Я васъ провожу прямо къ нему.

— Ступайте-же впередъ! отвчалъ незнакомецъ.

Тотъ, кто въ одинъ и тотъ же день назывался сначала дон-Манрико и Кампурго, а потомъ Бартоломео Малатеста, завернулъ за уголъ гостинницы, вошелъ въ пустынный переулокъ близь крпостнаго вала и, забравшись въ пустую бесдку при кабак, объявилъ:

— Капитанъ д’Арпальеръ — это я самъ. Если у васъ есть съ нимъ какіе-нибудь счеты, вотъ мирный уголокъ, гд можно объясниться, какъ угодно. У васъ шпага, у меня тоже, только — пожалуйста, поскорй.

— Я-то? чтобъ я сталъ драться съ дворяниномъ, котораго отъ всей души уважаю и которому хочу оказать услугу? нтъ! ни за что!

— Когда такъ и если, какъ я предполагаю, вы пріхали отъ графа де Шиври или отъ его друга, кавалера де Лудеака, то говорите скорй.

— Вотъ это миритъ меня со всякими случайностями! вскричалъ неизвстный… Встртить васъ почти сразу въ такомъ муравейник солдатъ и офицеровъ — да вдь это небывалое счастье! Хоть я и не служу у графа де Шиври, но знайте, что меня передала въ его распоряженіе та особа, у которой я служилъ въ Париж, — графиня де Суассонъ,

— Хорошо! такъ у васъ значитъ, есть порученіе ко мн, присланному сюда самимъ графомъ де Шиври?

— И, безъ сомннья, вы ужь догадались, съ какой цлью. Вы ужь видли графа де Монтестрюка?

— Я скоро совсмъ подружусь съ нимъ и мы подемъ вмст въ Вну.

— Вы и прідете туда, я увренъ, только перемнивши путь и разставшись съ вашимъ Монтестрюкомъ.

— А! и это графъ де Шиври такъ приказалъ?

— Онъ самъ… А вотъ и доказательство…

При этихъ словахъ, посланный графа де Шиври вынулъ изъ потаеннаго кармана въ подкладк своего колета небольшую бумажку, запечатанную гербовымъ перстнемъ графа, и показалъ ее капитану.

— Мн очень жалъ однако, сказалъ послдній, отказаться отъ этой поздки — она должна была совершиться при такихъ обстоятельствахъ, которыми я легко могъ воспользоваться для извстныхъ плановъ…

— Успокойтесь… Если дло идетъ, какъ я догадываюсь, о томъ, чтобъ сдлать зло графу де Монтестрюку, вы найдете къ этому случай и въ Задьцбург не меньше, если даже не больше, чмъ въ Вн…

Вотъ ужь въ другой разъ сегодня встрчалось капитану имя Зальцбурга — въ первый разъ онъ прочелъ его въ письм принцессы Маміани, оно возбудило въ немъ любопытство и ему представлялось въ немъ что то особенно хорошее.

На развернутой имъ бумажк было написано слдующее: ‘Доврьтесь во всемъ Эммануэлю Карпилло, который получилъ отъ меня подробныя наставленія, и слушайтесь его. Какъ только дло будетъ сдлано, онъ поможетъ вамъ во всемъ, что вы сами предпримете.

Цезарь, графъ де Шиври’.

— Ну, храбрый Карпилло! я слушаю, сказалъ капитанъ, — и такъ, мы демъ въ Зальцбургъ?

— Не останавливаясь, не сходя съ коня. Посл вашего отъзда случилось много новаго. По какой-то неизвстной причин — сильные міра не всегда все говорятъ, въ особенноcти дамы — обергофмейстерина ея величества королевы вдругъ сошлась въ мысляхъ съ графомъ де Шиври, и мн кажется, что она питаетъ къ графу де Монтестрюку, покрайней мр, такую жь сильную ненависть, какъ и самъ графъ Цезарь.

— Если ихъ ненависть такая же, какъ моя, то ничто не въ силахъ ее не только совсмъ потушить, но даже и ослабить.

— Вотъ теперь насъ съ вами и посылаютъ въ Зальцбургъ, гд мы должны встртить графиню де Монлюсонъ, которая детъ въ Венгрію…

— А! и графиня де Монлюсонъ тоже туда детъ?

— Да, просто дурачество, какого бывало уже столько примровъ при двор… Во время Фронды ихъ встрчалось немало… Ну, вотъ намъ и надо разставлять сти вокругъ графини де Монлюсонъ… За этой самой дичью вамъ и предстоитъ охота…

— Гм! за женщиной!…

— Ужь не затрудняетъ-ли это васъ, капитанъ? То, что дошло до меня объ одномъ приключеніи, въ которомъ вы должны были недавно играть главную роль, давало мн лучшее понятіе о вашемъ характер…

— Я давно пересталъ затрудняться, другъ Карпилло, но когда вы напали на слдъ кабана, а приходится гнаться за ланью… вы сами понимаете…

— Прекрасно… понимаю… во прелесть общанной награды не позволяетъ мн останавливаться на такихъ тонкостяхъ… Притомъ же, лань еще и не взята… Графъ де Шиври ждетъ насъ въ Зальцбург, гд графиня де Монлюсонъ остановится, какъ полагаютъ, отдохнуть немного… Тамъ мы, смотря по обстоятельствамъ, устроимъ такую штуку, чтобы наслдница герцогства д’Авраншъ попала прямо въ объятія къ графу де Шиври… Ну, а если правда, какъ увряютъ, что графъ де Монтестрюкъ обожаетъ графиню де Монлюсонъ, то мн кажется, что тутъ можно будетъ отомстить такъ славно, что самая сильная ненависть останется довольной.

— По рукамъ, Карпилло! вскричалъ капитанъ въ восхищеньи, нечего лучше и желать нельзя, какъ продолженія того дла, которое тогда одинъ слпой случай помшалъ мн довести до конца… но есть вещи, о которыхъ ты не знаешь еще, Карпилло… и другая еще женщина будетъ въ Зальцбург…

— Другая женщина, говорите вы?

— Да, принцесса Маміани, а съ ней господинъ, котораго я пустилъ за ней въ погоню, маркизъ де Сент-Эллисъ, она — союзница графини де Монлюсонъ, а онъ другъ и врагъ графа де Монтестрюка…

— Вы говорите такими загадками, капитанъ…

— Полно! Удары шпагъ разъяснятъ вс загадки, а пока эта ожидаемая и неожиданная смсь людей, которые ищутъ другъ друга, бгутъ одинъ отъ другого, встрчаются одинъ съ другимъ, ненавидятъ и любятъ другъ друга — надлаетъ въ добромъ город Зальцбург такой путаницы, что люди нашего сорта будутъ ужь очень неловки, если не извлекутъ изъ всего этого для себя пользы,

И въ порыв свирпой радости онъ поднялъ кулакъ и крикнулъ:

— Пускай же этотъ проклятый Монтестрюкъ детъ теперь въ Вну!… Чортъ съ нимъ! Въ Зальцбург его ждетъ такая рана, отъ которой обольется кровью его сердце!…

И онъ дико захохоталъ.

— Я ужъ и не знаю, право, въ кого онъ влюбленъ, этотъ волокита? прибавилъ онъ. Тутъ самъ чортъ ногу сломаетъ!… Въ принцессу? или въ герцогиню? Но я такъ устрою, чтобы двойной ударъ поразилъ его и въ той, и въ этой.

И, обнаживъ до половины свою шпагу, онъ съ силой толкнулъ ее назадъ въ ножны и сказалъ:

— Ну, посл увидимъ.

Пока капитанъ д’Арапльеръ собирается хать въ Тироль вмст съ Карпилло, мы вернемся на опушку того лса, откуда силился выбраться раненый Паскалино, напрягая послдніе остатки своихъ силъ. Когда онъ выбрался, невдалек проходилъ человкъ. Итальянецъ позвалъ его, человкъ прибжалъ.

— Сведите меня въ Мецъ, черезъ часъ мы можемъ туда добраться, и я дамъ вамъ десять экю за труды… но у меня почти нтъ больше силы тащиться… надо достать телгу или какую-нибудь вьючную скотину, я съ вашей помощью какъ-нибудь взберусь на нее…

Общанная награда соблазнила прохожаго.

— Подождите здсь, отвчалъ онъ раненому, я берусь доставить васъ въ городъ.

Онъ скоро въ самомъ дл вернулся съ клячей, запряженной въ телжку, и, положивъ Паскалино на солому, взялъ клячу подъ-уздцы и повелъ къ городу.

Паскалино получилъ отъ своего проводника кое-какія тряпки, которыми обвязалъ, какъ умлъ, свои раны, чтобъ остановить хоть немного кровь, и потомъ принялся, съ освженной немного головой, составлять себ планъ дйствій. Можно было подумать, что грозящая смерть совсмъ разсяла его врожденное простодушіе и придала ему и живости, и твердости. Онъ ршилъ хать прямо къ графу де Колиньи, не теряя времени на розъиски графа де Монтестрюка. У него въ карманахъ было довольно денегъ, чтобъ расплатиться съ проводникомъ, но онъ боялся показать ему свое золото и серебро, чтобъ не навлечь на себя еще бды: приключеніе съ Бартоломео сдлало его недоврчивымъ и теперь онъ клялся себ, что не его ужь вина будетъ, если его совсмъ доканаютъ.

Считая каждую минуту и умоляя проводника подгонять клячу, которая, къ счастью, могла идти гораздо скорй, чмъ можно было ожидать, судя по ея жалкому виду, Паскалино добрался безъ всякихъ приключеній до отеля главнокомандующаго и, объявивъ, что у него есть письмо къ графу де Монтестрюку, котораго вс тамъ знали, былъ впущенъ безъ всякаго затрудненія въ домъ.

При вид хрипящаго человка, который едва слышнымъ голосомъ произносилъ имя графа де Монтестрюка, какъ призываетъ умирающій имя своего святого, Угренокъ, всюду вертвшійся во всякое время, бросился со всхъ ногъ къ своему графу.

— Тамъ человкъ совсмъ умираетъ! поскорй какъ можно къ нему, графъ! крикнулъ Угренокъ.

Гуго поспшилъ къ умирающему.

— Узнаете вы меня, графъ? сказалъ ему честный слуга: это я имлъ честь нести съ вашей милостью, когда вы переодлись въ ливрею, портшезъ принцессы Маміани, помните, въ тотъ день?…

— Совершенно такъ! перебилъ Коклико. Графъ, быть можетъ, думалъ когда о другомъ, но явиллъ прекрасно, что было у меня передъ глазами… Поэтому, любезный, пропускай подробности… и ступай прямо къ цли…

Въ нсколькихъ словахъ несчастный Паскалино разсказалъ Гуго обо всемъ, что съ нимъ случилось. Когда дошло дло до дуэли его съ человкомъ, котораго онъ встртилъ у воротъ Меца, Коклико вскрикнулъ:

— Высокій, худой, съ сдиной, на голов шляпа съ краснымъ перомъ?

— И въ бархатномъ колет, а сверху него — кираса изъ буйволовой кожи…

— Это мой испанецъ, дон-Манрико!

— А моего звали Бартоломео Малатеста и онъ уврялъ, что онъ итальянецъ…

— Два имени у одного и того же бездльника!… И это онъ то такъ славно тебя отдлалъ, мой бдный другъ?

Паскалино кивнулъ головой и разсказалъ, какъ у него отняли письмо принцессы, когда онъ упалъ.

— Но разбойникъ не зналъ, что принцесса передала мн еще и на словахъ содержаніе этого письма, продолжалъ онъ… Я увренъ, что еслибъ онъ замтилъ во мн малйшій признакъ жизни, онъ бы распоролъ мн животъ… Никогда не забуду его злодйской рожи, когда онъ читалъ это письмо принцессы…

Потомъ Паскалино провелъ рукой по лбу, стараясь получше все припомнить, и продолжалъ:

— Да, принцесса умоляетъ васъ хать какъ можно скорй въ Зальцбургъ, на дорог въ Вну… Графиня де Монлюсонъ, у которой я видлъ вашу милость въ Мельер, тоже ухала съ намреніемъ добраться до Венгріи, какъ полагаютъ, а графъ де Шиври похалъ по той же самой дорог… Ей грозитъ большая опасность… принцесса надется, что вы спасете ее.

Гуго обмнялся взглядомъ съ Коклико.

— А данное вамъ порученіе? сказалъ послдній.

— А мое Золотое Руно? графъ де Колиньи все узнаетъ и самъ ршитъ, что мн длать.

Паскалино потянулъ Монтестрюка за рукавъ и сказалъ ему:

— Если я не выздоровю, позаботьтесь, ради Бога, о Хло….У меня сердце разрывается, когда вспомню объ ожидающемъ ея гор… Честная двочка любила только меня одного съ прошлаго года и мы хотли обвнчаться ныншнимъ лтомъ!…

— Гм! произнесъ Коклико… любовника еще можно найдти, но мужа!…. Ну, мы однако поищемъ…. А пока спи себ и не тревожься ни объ чемъ…

Паскалино улыбнулся и закрылъ глаза, какъ будто ему въ самомъ дл хотлось поспать подольше.

— Съ тобой вмст мы носили ремень, сказалъ Коклико, вздохнувъ, когда-нибудь и мн будетъ, можетъ быть, такая-жь участь, какъ теб теперь!

Монтестрюкъ поспшилъ къ графу де Колиньи и разсказалъ ему все, что узналъ.

— Очень некстати все это, сказалъ графъ, но честь налагаетъ на васъ обязанность скакать куда нужнй. Если все обойдется, какъ я надюсь, — у васъ все-таки будетъ довольно времени, чтобы пріхать раньше меня въ Вну и въ Венгрію и собрать вс нужныя свднія къ моему прізду… А если нтъ, то посвятите себя совсмъ графин де Монлюсонъ и кром нея, ни о чемъ не думайте. Дла короля не пропадутъ оттого, что въ его арміи будетъ однимъ храбрымъ офицеромъ меньше, а честь и спокойствіе графини де Монлюсонъ могутъ подвергнуться большой опасности, если вы не поспшите къ ней на помощь.

— А я клянусь вамъ, вскричалъ Гуго, что ворочусь къ вамъ тотчасъ же, какъ свезу въ безопасное мсто графиню де Монлюсонъ, которая будетъ со временемъ графиней де Шаржполь, если Господу Богу угодно.

Колиньи далъ ему открытый листъ, въ которомъ просилъ вс власти городовъ и областей, зависящихъ отъ Германской имперіи, оказывать помощь и содйствіе графу де Монтестрюку, отправленному по дламъ службы его величества короля французскаго, и, обнявъ его еще разъ, сказалъ:

— Ну, теперь ступай скорй съ Богомъ, увидимся у Турокъ!

Вечеромъ того же самаго дня, въ который встртился Монтестрюкъ съ дон-Манрикомъ, Паскалино былъ раненъ на дуэли съ Бартоломео Малатестой, а маркизъ де Сент-Эллисъ пришелъ въ ярость отъ предательскаго разсказа, въ которомъ ложь такъ искусно перемшана была съ правдой, капитанъ д’Арпальеръ и Карпилло съ одной стороны, Гуго, Коклико, Кадуръ и Угренокъ съ другой, а маркизъ съ исправно-вооруженнымъ лакеемъ съ третьей, выхали изъ Меца въ разные часы и вс направились къ Зальцбургу, каждый по такой дорог, которая казалась ему короче и врнй, между тмъ какъ графъ де Шиври и кавалеръ де Лудеакъ тоже гнались по слдамъ графини де Монлюсонъ, за которой хала и принцесса Маміани. Вотъ сколько живыхъ стрлъ летло къ одной и той же цли!

XXIX.
Зальцбургъ.

Трудно представить себ тотъ ужасъ, который внушало тогда нашествіе турокъ цлой Европ. Особенно этотъ ужасъ былъ силенъ въ Германіи, онъ распространялся, какъ зараза, изъ городовъ по селеніямъ. Одна Венгрія отдляла Германію отъ могущественной имперіи, основанной мечомъ Магомета II, и первыя удары страшнаго врага должны были обрушиться на нее, а съ паденіемъ венгерскаго оплота ничто уже не могло остановить натиска мусульманъ. Это былъ потокъ, выступающій изъ береговъ, рка, прорвавшая плотины, морской приливъ, заливающій твердую землю. Людская волна, явившаяся изъ глубины Азіи, перешла черезъ Дунай, разлилась по равнинамъ Венгріи, смывая все на своемъ пути, гоня передъ собой собранныя наскоро войска, пробовавшія остановить ее, открывая пушечными выстрлами ворота городовъ, волна эта, съ ничмъ неудержимой силой, двигалась все впередъ и грозила Вн, передовому оплоту имперіи.

По всмъ провинціямъ царствовало всеобщее смятеніе. Огромное тло Священной Имперіи все было составлено изъ разныхъ кусковъ и кусочковъ и заключало въ себ не мене трехсотъ пятидесяти самодержавныхъ владній, въ числ которыхъ было полтораста свтскихъ государствъ, управляемыхъ курфирстами, маркграфами, герцогами и графами, двадцать три духовныхъ государства, имвшихъ въ глав архіепископовъ, епископовъ, начальниковъ военныхъ орденовъ, пріоровъ, аббатовъ и аббатиссъ, и шестьдесятъ два имперскихъ города, составлявшихъ настоящія республики. Трудно двигалась эта нестройная машина и трогалась съ мста не иначе какъ потерявъ много времени. Силы были разсяны, государи — раздлены вчной враждой и соперничествомъ, денегъ не было ни у кого, искали главнокомандующаго въ то же время, какъ вербовали солдатъ, вели переговоры, спорили, интриговали и дни уходили, не приводя ни къ какому ршенію, а опасность росла между тмъ съ часу на часъ.

Въ одно утро вдругъ узнали, что грозная армія великаго визиря Ахмета-Кьюперли выступала изъ Блграда и при звук барабановъ и литавръ, распустивъ знамена, оглашая воздухъ страшными криками, она цлыхъ семь дней проходила передъ своимъ главнокомандующимъ, которому султанъ Магометъ IV, остановившійся въ Адріанопол, присылалъ каждый день еще новыя подкрпленія. Съ этой минуты каждый день приносилъ смятенной Германіи извстіе о какомъ-нибудь новомъ несчастьи.

Сегодня разносился слухъ о торжественномъ вступленіи турокъ въ Левенти, Нуарградъ, въ Нейтру, завтра — о паденіи Нейгаузаля, прикрывавшаго границу отъ Моравіи. Скоро затмъ слышно было, что татарскіе отряды носились по этой несчастной провинціи, грабили селенія, жгли замки, гнали передъ собой, какъ стадо, безконечные ряды плнниковъ, которыхъ жадные купцы спшили уводить на рынки Буды и Константинополя. Сколько плнницъ исчезало въ гаремахъ Азіи! Все казалось потеряннымъ. Все и могло погибнуть, въ самомъ дл.

Еще одинъ послдній ударъ, еще одно послднее усиліе — и Вна погибла бы тоже. Тогда уже нечему было остановить вторженіе мусульманскихъ войскъ въ Германію.

Между этимъ грознымъ нашествіемъ и доведенной до послдней крайности имперіей оставалось только теченіе Рааба и слабый кордонъ въ нсколько тысячъ подъ командой Монтекукулли.

Какъ только эта преграда опрокинется, — христіанскому міру будетъ нанесенъ такой ударъ, отъ котораго онъ никогда уже, можетъ статься, и не оправится.

Въ эту страшную минуту, весной 1664 года, вс взоры и вс мысли были обращены на Венгрію. Съ этой стороны раздавалась буря, отсюда шла она.

Опасность была очевидной не для однихъ только совтниковъ государственныхъ, на которыхъ лежала забота о всеобщемъ спасеніи, она смущала умы народовъ. Тамъ и сямъ бжали съ полевыхъ работъ, обезумвшее населеніе, при первомъ тревожномъ слух, искало спасенія въ церквахъ и въ укрпленныхъ замкахъ. Бглецы изъ сосднихъ туркамъ областей еще боле усиливали своими разсказами заразу ужаса, овладвшаго всми. У всхъ въ ум была одна опасность, одинъ врагъ, одна бда — турки. Страхъ заполонилъ Германію въ ожиданіи, пока мечъ мусульманскій не сразитъ ее. Никто не зналъ, какая рука остановитъ новаго Аттилу-Кьюперли.

Все это было ясно до очевидности въ глазахъ военачальника или дипломата, будь то маркграфъ баденскій или графъ Строцци, но объ этомъ не думалъ ни одинъ изъ тхъ, кого гнали различныя страсти по слдамъ графини де Монлюсснъ: въ погоню за ней скакали ревность, ненависть, честолюбіе, преданность, любовь, предательство, вс демоны и вс ангелы, какихъ только можетъ вмстить въ себ сердце человческое.

Каждый изъ этихъ людей, — капитанъ д’Арпальеръ, графъ де Шиври, графъ де Монтестрюкъ, маркизъ де Сент-Эллисъ, и съ ними Карпилло, Коклико, Кадуръ, — скакалъ въ ту же сторону, разсыпая золото полными пригоршнями, загоняя лошадей, съ крикомъ и проклятіями какъ маркизъ, молчаливый и мрачный какъ капитанъ, наглый и надменный какъ Цезарь де Шиври.

Одни выхали изъ Меца, другіе изъ Парижа, они скакали въ Зальцбургъ черезъ горы Шварцвальда или Таунуса, скорй или тише по прихоти проводниковъ или по вол случайностей. Одинъ разъ павшая отъ истощенія лошадь остановила маркиза де Сент-Эллиса, въ другой — выступившая изъ береговъ рка остановила Монтестрюка, какъ то вечеромъ, графъ де Шиври заблудился въ лсу, въ слдующую ночь, капитанъ д’Арпальеръ попалъ въ такой густуй туманъ, что сбился совсмъ съ дороги. У одного были открытые листы, общавшіе ему содйствіе отъ начальниковъ по городамъ и по областямъ, повиновавшимся императору Леопольду, у другаго была заносчивость, щедрость, отвага. У Бриктайля была старинная привычка къ бродячей жизни, освоившая его со всми уловками и со всми способами выходить изъ затрудненій.

У графини де Монлюсонъ первый пылъ ощущеній при начал путешествія смнился скоро спокойнымъ и безпечнымъ удовольствіемъ путешествія по незнакомой сторон. Поля были украшены всей прелестью майскаго наряда. Деревья представлялись огромными букетами цвтовъ, одтые свжей зеленью лса и живыя изгороди наполняли воздухъ чуднымъ благоуханіемъ, легкій втерокъ гналъ по небу блоснжныя облака. Новость мстоположенія и народной одежды увлекала Орфизу. Она знакомилась съ городами, которые знала до сихъ поръ только по имени изъ уроковъ географіи въ монастыр, она смотрла съ удивленьемъ жа памятники, замки, церкви, дворцы и соборы, являвшіеся на каждомъ перезд. Увренная, что прідетъ въ Вну раньше Монтестрюка, задержаннаго въ Мец при граф де Колиньи, она не очень спшила и отдавалась своей лни, изъ которой сдлала себ милаго товарища въ путешествіи.

Она съ самаго начала еще хотла остановиться въ Зальцбург: одинъ изъ ея родственниковъ, бывшій въ дальнихъ походахъ, говорилъ ей, что въ этомъ город очень много любопытнаго. Съ первой же прогулки по городу она увидла нагроможденныя среди живописныхъ скалъ укрпленія, монастыри, аббатства, дворцы и захотла пожить тутъ подоле. Притомъ же, и тетк ея, маркиз д’Юрсель, нужно было отдохнуть съ дороги. Орфиза выбрала себ комнаты въ лучшей гостинниц и поселилась въ нихъ.

Эта остановка дала графу де Шиври возможность догнать свою кузину.

Орфиза была немного удивлена, увидвъ его въ Зальцбург, и сначала вообразила себ, что онъ явился только затмъ, чтобъ помшать ея романическому путешествію.

— Если вы въ самомъ дл за этимъ пріхали, сказала она ему прямо и свысока, то прошу васъ избавить меня отъ всякихъ увщаній: я васъ, все равно, не послушаю.

— Какъ! неужели вы думаете, что я стану отговаривать васъ отъ поздки въ Вну, гд теперь въ полномъ сбор весь цвтъ германскаго дворянства, и отъ поклоненія мощамъ св. Стефана, прославленнымъ свыше чудесами? Сохрани, Боже! Не считаете-ли вы ужь меня неврующимъ! Напротивъ, смлость вашего прекраснаго примра подйствовала и на меня. И мн тоже захотлось побывать въ Венгріи… Только я ршился отдать себя подъ ваше начальство и вмст съ вами въ хать въ столицу Австріи.

Цезарь обратился любезно къ маркиз д’Юрсель и съ самой милой улыбкой сказалъ ей:

— Дв дамы, путешествующія одн, нуждаются въ кавалер, позвольте мн быть вашимъ.

Эти слова окончательно смягчили Орфизу.

— Если такъ, отвчала она, и если ршено, что вы даете намъ клятву въ повиновеніи, то мы соглашаемся допустить васъ въ наше общество.

Дать клятву никогда не затрудняло Цезаря. Онъ поклялся во всемъ, чего хотлось Орфиз.

— Вотъ ты и въ крпости, сказалъ кавалеръ де Лудеакъ: это для начала очень недурно. Теперь намъ остается только ждать помощи отъ случая, чтобъ крпость эта сдалась на капитуляцію.

Помощь эту, на которую Лудеакъ и Шиври разсчитывали оба, долженъ былъ привести имъ капитанъ д’Арпальеръ, за которымъ посланъ былъ въ Мецъ Карлилло. Весь вопросъ заключался теперь въ томъ, чтобъ капитанъ посплъ во время — поддержать ихъ силой въ благопріятную минуту. При възд въ городъ поставлены были лакеи, имъ разсказали подробно примты обоихъ итальянцевъ и велли немедленно донести, какъ только они появятся.

Недолго пришлось имъ дожидаться.

Какъ-то вечеромъ капитанъ, весь въ грязи, явился передъ Цезаремъ и Лудеакомъ въ сопровожденіи одного изъ часовыхъ.

— Наконецъ-то! вскричалъ Лудеакъ, я ужь начиналъ бояться…

— Чего? перебилъ капитанъ… что я не пріду? Плохо жь вы меня, знаете, если могли это подумать!… Куда я хочу хать, туда и ду… Я не считалъ ни лсовъ, черезъ которые пробирался на прямикъ, ни ркъ, куда пускалъ коня вплавь, ни горъ, на которыя взбирался, ни болотъ, какія попадались на пути… и вотъ явился передъ вами. Товарищемъ у меня была жажда мести, а проводникомъ — злоба и ненависть…

— Вы знаете, сказалъ Цезарь, поспшившій его поблагодарить за усердіе, что мы должны быть каждую минуту готовы хать дальше: прихоть графини де Монлюсонъ — законъ для насъ всхъ…

— А всмъ извстно, что прихоти приходятъ къ графин де Монлюсонъ всегда вдругъ, внезапно, прибавилъ Лудеакъ.

— Ну, а если мы выдемъ такъ неожиданно, продолжалъ Шиври, то первый же перездъ приведетъ насъ въ мстность гористую усяннуюущельями, гд такъ легко встртить кого-нибудь совершенно нечаянно…

— Если я хорошо понялъ, возразилъ капитанъ, то вы желаете, чтобъ я былъ готовъ дйствовать быстро?…

— При графин де Монлюсонъ есть три или четыре лакея, хорошо вооруженныхъ и очень храбрыхъ: съ ними прійдется, вроятно, и подраться…

— У меня будутъ, такіе люди, что научатъ ихъ держать себя посмирнй… Но есть еще одна вещь, которой вы не знаете и которою однакожь пренебрегать вовсе не слдуетъ: къ графин де Монлюсонъ спшатъ на помощь… О! успокойтесь, эта помощь является въ вид женщины… принцессы Маміани.

Лудеакъ встревожился. Откуда она детъ? Съ какой цлью? съ кмъ? Капитанъ разсказалъ со всми подробностями про свою неожиданную встрчу съ Паскалино у воротъ Меца, открывшую ему вс планы принцессы.

— Паскалино ужь не въ состояніи помшать намъ, прибавилъ онъ, а что касается до принцессы, то пустилась ли она въ путь, отказалась ли отъ своей поздки, чего я не думаю, или въ послднюю минуту не послала ли кого нибудь другаго, этого я хоть и не знаю, но во всякомъ случа благоразуміе требуетъ, чтобы мы не теряли напрасно времени… завтра, до восхода солнца, я на беру себ отрядъ…

Въ сумерки, капитанъ Балдуинъ д’Арпальеръ и Карпилло отправились по кабакамъ Зальцбурга вербовать себ разныхъ бездльниковъ.

— Рыбаки, говорилъ капитанъ, закидываютъ обыкновенно удочку въ мутную воду, а нашей дичи мы наловимъ скорй всего въ такихъ притонахъ, гд побольше бьютъ посуды…

Оба сообщника пришли скоро въ глухую часть города, гд по трущобамъ кишла цлая толпа разнаго сброда. Его довольно было тогда по городамъ священной имперіи, особенно поближе къ границамъ, въ Зальцбург недостатка въ немъ тоже не было.

Вниманье ихъ было привлечено красноватымъ свтомъ и хоромъ пьяныхъ голосовъ, выходившимъ изъ одной пивоварни, стоявшей въ углу на площади.

— Войдемъ-ка сюда, сказалъ капитанъ.

Карпилло толкнулъ дверь и они услись передъ столомъ, на который дебелая служанка скоро поставила два большихъ стакана и кружку пива. Вокругъ нихъ, въ облакахъ дыма, шумла цлая толпа народа, одтаго въ самые разнообразные костюмы, кто въ лакейскій балахонъ, кто въ кроатскій доломанъ, весь этотъ людъ игралъ, чокался и распвалъ псни. Тутъ были авантюристы всхъ странъ и дезертиры всхъ націй. Особый говоръ, составленный изъ всхъ языковъ свта, гудлъ подъ черными балками потолка, по угламъ раздавались взрывы хохота. При вход двухъ незнакомыхъ лицъ, все замолчало и обратило глаза на вошедшихъ.

— Вотъ такихъ-то именно лицъ намъ и нужно, шепнулъ капитанъ на ухо Карпилло.

Онъ вынулъ изъ кармана кошелекъ и съ силой бросилъ его на столъ, раздавшійся металлическій звонъ привлекъ вниманье всего общества. Человкъ десять привстали съ мста вдругъ, машинально, десять паръ рукъ оперлись на столы и десять паръ блестящихъ, хищныхъ глазъ жадно впились въ тяжелый кошелекъ.

— Гм! произнесъ Карпилло на ухо капитану, это все равно, что класть голову въ волчью пасть!

— Перестань… я знаю, чего хочу!..

И вставъ во весь свой огромный ростъ, онъ сильно хлопнулъ ладонью по столу и крикнулъ громкимъ голосомъ:

— Нтъ ли между вами храбрыхъ солдатъ, которые не прочь бы были заработать денегъ изъ этого кошелька? Кто хочетъ, выходи впередъ… Я скоро доставлю случаи.

Человкъ двадцать перепрыгнули черезъ скамейки и, опрокидывая кружки и стаканы, бросились къ столу, вскрикивая въ одинъ голосъ:

— Я хочу! и я! и я!

Великанъ съ цлымъ лсомъ остриженныхъ какъ щетка волосъ надъ низкимъ лбомъ раздвинулъ сосдей локтемъ и, протянувъ руку, какъ тигръ свою лапу, сказалъ:

— Можно съ горсть и такъ взять, пока представится случай отработать остальное.

Но какъ ни быстро было его движенье, капитанъ, зорко слдившій за всмъ своими рысьими глазами, предупредилъ великана и, схвативъ руку его своей желзной рукой, сдавилъ ее такъ сильно, что тотъ вскрикнулъ отъ боли прежде, чмъ усплъ дотронуться пальцами до кошелька.

— Пойми хорошенько, сказалъ капитанъ: дать — я даю, но красть у себя никому не позволяю.

Онъ выпустилъ руку великана, открылъ кошелекъ, вынулъ золотой и, положивъ его въ онмвшую руку, объявилъ:

— Тебя я возьму, если хочешь, но съ однимъ условіемъ, чтобы ты слушался.

— Десять тысячъ чертей! отвчалъ великанъ, ощупывая свою руку, да за такимъ капитаномъ я пойду, куда онъ прикажетъ!

Вся толпа почтительно поклонилась, т, кто былъ поближе, сняли даже шапки.

— А вы, товарищи, продолжалъ капитанъ, вы тоже готовы идти за мной?

— Вс! вс!

— На тхъ же условіяхъ?

— Приказывайте, мы будемъ слушаться.

Высокій и худой человкъ съ лукавымъ и ршительнымъ видомъ выступилъ изъ толпы впередъ.

— Я парижанинъ и путешествую, чтобъ поучиться, сказалъ онъ, я принимаю ваше предложеніе, но прибавлю только одно условіе: гд бы мы ни очутились, чтобъ повсюду было порядочное вино. Пиво мн только пачкаетъ желудокъ, а вино напротивъ веселитъ меня и прочищаетъ мозгъ.

— А какъ тебя зовутъ?

— Пемпренель. Только чтобъ было вино, а остальное — мн все равно…

— Блое и красное, будешь пить что угодно.

— Хорошо! готовъ служить всякому, кто меня станетъ поить!

Капитанъ опять всталъ и, окинувъ взглядомъ всю толпу, указалъ пальцемъ тхъ, кто показался ему сильнй и ршительнй. Само собою разумется, Пемпренель попалъ въ число избранныхъ. Капитанъ сдлалъ имъ знакъ выстроиться у стны.

— Вы будете составлять главный отрядъ, остальные замнятъ тхъ неловкихъ, которые будутъ имть неосторожность попасть подъ пулю или наткнуться на шпагу… Вс вы позаботьтесь добыть себ хорошее оружіе…

Пемпренель улыбнулся, пошелъ въ уголъ комнаты и сильнымъ ударомъ ноги вышибъ гнилую дверь въ темный чуланъ.

— Неугодно ли взглянуть? сказалъ онъ капитану, показывая на полный выборъ разнаго оружія, наваленнаго на полу и развшаннаго по стнамъ.

— Вотъ наши обноски. Вступая въ залу Внчаннаго Быка, мы обыкновенно закладываемъ ихъ хозяину, который поставляетъ намъ вино и живность до тхъ поръ, пока какой нибудь господинъ не возьметъ насъ къ себ на службу… Хозяинъ — и полный наслдникъ всхъ, кто погибаетъ въ стычкахъ,

— Должно быть, честный человкъ, проворчалъ Карпилло.

— И такъ, считая съ этого вечера, вы принадлежите мн, а вотъ на что и покутить сегодня ночью, сказалъ капитанъ, бросая на столъ нсколько монетъ… Каждое утро собираться здсь и ждать моихъ приказаній… По первому сигналу — надвать казакины и цплять шпаги.

— Ура, капитану! крикнула вся толпа, бросаясь въ погреба и на кухню.

Капитанъ д’Арпальеръ поклонился величественно и вышелъ, провождаемый восторженными криками, отъ которыхъ дрожали закоптлыя стны Внчаннаго Быка.

— Ты видишь, сказалъ онъ Карпилло, эти волки — что твои ягнята!

И, вернувшись къ графу Шиври, онъ доложилъ:

— Когда будетъ вамъ угодно, графъ, я готовъ!

XXX.
Мина и контрмина.

Мы разстались съ маркизомъ де Сент-Эллисъ, когда онъ, въ бшенств посылая ко всмъ чертямъ Гуго де Монтестрюка, убирался обогнать его на зальцбургской дорог. Отъ скорой зды онъ еще больше выходилъ изъ себя и отъ нечего длать разсыпался въ ругательствахъ.

— Славнаго молодчика, нечего сказать, предпочла мн! говорилъ онъ, стегая до крови бдную лошадь свою хлыстомъ… Молодъ, говорятъ, и красавецъ… Велика важность!.. Что-жь я, старъ и неуклюжъ, что ли?.. А откуда онъ явился, позвольте спросить? Что, у него хоть два или три предка сложили голову въ Палестин отъ меча сарацинъ, или хоть одинъ палъ въ битв при Бувин? Дворянство-то у него вчерашнее, а туда же гоняется за принцессами, дерзкій мальчишка!.. И что за предательство!.. Вдь я отъ него не прятался со своими мученьями! Еще далъ лучшаго жеребца съ конюшни для дурачества! А какъ ловко напалъ я на мошенниковъ, чтобъ его выручить! И вотъ въ благодарность онъ, съ перваго же разу, отнимаетъ у меня инфанту!.. Ну, ужь только бы догнать мн ее! Какъ она ни кричи тамъ себ, а я ужь ея не выпущу и весь свтъ объду съ нею!

Съ криками, съ бранью, съ проклятіями онъ скакалъ себ да скакалъ, какъ вдругъ, разъ вечеромъ, при заход солнца и при вызд изъ бдной деревеньки, нагналъ карету, лежащую на боку по середи дороги: одно колесо было на воздух, а другое валялось на земл, разбитое на двое. Лошади бились въ упряжи, а ямщики бгали отъ одной къ другой, надляя ихъ кнутьями и бранью. Изъ кареты слышались нжные и жалостные стоны.

Какъ ни сердитъ былъ маркизъ, а растаялъ отъ нжнаго голоса и, соскочивъ съ сдла, подбжалъ къ карет, открылъ дверцу и вытащилъ заплаканную женщину. При первомъ взгляд на него, она вскрикнула,

— Какъ! это вы, маркизъ де Сентъ-Эллисъ!

— Принцесса Маміани!

— Ахъ! милый маркизъ, само Небо васъ посылаетъ!

— Нтъ, принцесса, нтъ, совсмъ не Небо, а разв бшенство.

Онъ отступилъ шагъ назадъ и, не спуская съ нея глазъ, началъ такъ:

— Осмльтесь признаться, зачмъ вы дете въ Зальцбургъ? Попробуйте отречься, что не для того, чтобъ встртиться съ графомъ де Монтестрюкъ? Достанетъ-ли у васъ смлости сказать, что вы не назначили ему тамъ свиласья?

— Да сознаюсь же, напротивъ, сознаюсь!

— Какъ! сознаетесь? и мн, Гаспару-Генриху-Готфриду де Сент-Эллисъ?…

— Да, безъ сомннья… кому-жь и сознаться, какъ не вамъ, его другу, его лучшему другу?

— Я — другъ его?… никогда! я терпть его не могу!

Услышавъ это, принцесса зарыдала и, ломая руки, воскликнула въ отчаяньи:

— Но чтожь со мной будетъ, если вы меня здсь бросите?… въ незнакомой сторон, безъ всякой помощи, съ опрокинутой каретой!… Каждый лишній часъ грозитъ ему бдой.

— И отлично! пусть попадетъ онъ прямо въ адъ, къ сатан!

— Гуго? да что жь онъ вамъ сдлалъ? за что это?…

— Какъ! что онъ мн сдлалъ? ну, признаюсь, на такой вопросъ только и способна женщина, да еще итальянка! Что онъ мн сдлалъ, этотъ проклятый Монтестрюкъ? да спросите лучше, чего онъ мн не сдлалъ?

— Что-жь такое?

— Величайшее преступленіе въ моихъ глазахъ: онъ васъ любитъ!

— Онъ? О! если бъ то Господь далъ, чтобъ такъ было!… тогда дла не были бы въ такомъ отчаянномъ положеніи!

Тутъ гнвъ маркиза перешелъ вс границы.

— Вы жалуетесь, что онъ васъ не любитъ! Какая неслыханная смлость! А посланная въ Мецъ записка, въ которой вы говорите такимъ нжнымъ языкомъ? А требованье, чтобъ онъ поспшилъ въ Зальцбургъ къ предмету своей страсти? Наконецъ самое присутствіе ваше здсь, на этой дорог — не лучшее-ли доказательство цлой цпи предательства и измны, которыя бсятъ меня и вопіютъ о мщеніи?

Принцесса смотрла на маркиза заплаканными глазами.

— Что вы тамъ говорите о мщеніи? сказала она жалобно, никогда вы не съумете отомстить мн такъ, какъ судьба уже мститъ… Увы! вы обвиняете Монтестрюка въ любви ко мн, а онъ весь занятъ мыслью — понравиться другой! И для этой-то другой, для графини де Монлюсонъ, я скачу во весь опоръ середи Германіи! Обожаемой его Орфиз грозитъ страшная опасность. Я знаю, что лишиться ея — для него хуже, чмъ умереть, и вотъ я ду спасать ее…

— Вы?

— Да, я! Еслибъ мн сказали прежде, что я сдлаю когда-нибудь то, что теперь длаю, — я бы ни за что не поврила! Я не обманываю васъ, а говорю, какъ оно есть на самомъ дл. Любовь къ вашему другу — не качайте такъ свирпо головой, онъ вашъ другъ и будетъ вашимъ другомъ, такъ нужно любовь эта меня совсмъ переродила. Я ужь и не знаю, право, что за сердце у меня въ груди. Я вытерпла вс муки ревности, я плакала, я умоляла, я проводила безсонныя ночи, я томилась по цлымъ часамъ, я призывала смерть, не имя духу сама искать ея, — и вотъ послдствія всего этого! Какая-то неодолимая сила вынуждаетъ меня посвятить ему всю жизнь мою. Мн бы слдовало бросить на гибель соперницу, я бы должна была ее ненавидть всми силами души, отдать ее, беззащитную, такому человку, который ни передъ чмъ не отступитъ. Нтъ! не могу! Дло не въ ней, а въ немъ! понимаете?

Маркизъ де Сент-Эллисъ ходилъ взадъ и впередъ по дорог, слушая Леонору, кусая свои усы, пожирая ее глазами, волнуясь между гнвомъ и жалостью, но сильнй всего поддаваясь удивленью.

— Что вы тамъ разсказываете? вскричалъ онъ наконецъ, вы говорите, что любите его, а онъ васъ не любитъ?

— Къ несчастью, именно такъ.

— Да что онъ, слпъ, что-ли, скотина?

— Увы! совсмъ не слпъ: у него вдь есть же глаза для графини де Монлюсонъ!

— И это для нея вы пустились теперь въ путь?

— Вы сами это скоро увидите, если только поможете мн теперь.

— Что же надо длать?

Принцесса подскочила и, взявъ об руки маркиза, сказала въ порыв радости:

— Ахъ! я вдь знала, что вы меня послушаете и что мой голосъ найдетъ отголосокъ въ вашемъ сердц!

— Я пока ничего еще не общалъ… Объяснитесь, пожалуйста…

— Графиня де Монлюсонъ похала въ Вну единственно для того, чтобъ быть поближе къ графу де Монтестрюку…

— Что, разв она его тоже любитъ?

— А вы этого не знали?

— Значитъ, весь свтъ его любитъ, разбойника?

— Человкъ, который желаетъ его только за богатство и за титулъ, ршился воспользоваться случаемъ, чтобъ похитить ее…

— Вотъ это очень мило!

— А что совсмъ ужь не такъ мило, такъ это — пользоваться беззащитностью одинокой женщины, съ слабостью, доврчивостью, чтобъ принудить ее, хоть бы силой, не имть другаго прибжища, какъ къ состраданію похитителя.

— Тьфу, какая мерзость! ну, моя страсть къ приключеніямъ не доходитъ до такихъ подвиговъ.

— Я никогда въ этомъ не сомнвалась…

— А какъ зовутъ этого ловкаго человка?

— Графъ де Шиври. Онъ ускакалъ впередъ, онъ ужь теперь, можетъ быть, въ Зальцбург и, поврьте, ни передъ чмъ не остановится, лишь бы добиться своей цли. Именно для того я и собралась вдругъ хать къ ней, чтобъ предупредить, предостеречь ее отъ этого страшнаго Цезаря… чтобъ помочь ей и вырвать у него изъ когтей,

— Вы? этими вотъ маленькими ручками? Хоть вы и принцесса, а все-таки женщина, да еще и одна, что жь вы можете сдлать?

— Епископъ зальцбургскій, владтельный государь въ своемъ город — мн родственникъ. Я уврена, что, по моей просьб, онъ дастъ мн конвой, чтобъ защитить графиню де Монлюсонъ отъ всякаго покушенія. Тогда пусть попробуетъ графъ де Шиври дотронуться хоть до одного волоска на ея голов!

— И все это оттого, что Монтестрюкъ ее обожаетъ?

— Да, оттого, что онъ ее обожаетъ.

Принцесса сказала это такимъ нжнымъ и печальнымъ голосомъ, съ такой жгучей горестью и съ такой покорностью судьб, что маркизъ былъ тронутъ до глубины души.

Она замтила это по его глазамъ и, улыбаясь, какъ мученикъ, котораго коснулся огонь костра и который устремилъ взоры къ небу, она продолжала:

— Не жалйте обо мн. Въ этой безпредльной преданности, изъ которой состоитъ теперь вся жизнь моя, есть тайная прелесть, какой я прежде и не подозрвала. Въ мысляхъ нтъ больше ни малйшаго эгоизма… дышешь, дйствуешь, надешься — все для другаго… Очищаешься душой въ этомъ жертвенномъ огн, длаешься лучше… Это, можетъ быть, и не то, о чемъ я мечтала, но это несравненно выше! На Восток, говорятъ, вдовы приносятъ себя въ жертву, чтобъ не пережить любимаго мужа… Почему же христіанк не принести въ жертву любви своей счастью любимаго человка? Неужели разбить свое сердце труднй, чмъ сжечь тло? У меня хватитъ на это храбрости и, можетъ быть, мн многое простится въ послдній часъ за то, что я много любила.

Маркизъ утиралъ слезы украдкой.

— Чортъ знаетъ, что такое! вотъ ужь я плачу, какъ ребенокъ! сказалъ онъ.

Онъ взялъ об руки принцессы и принялся цловать ихъ одну за другой, потомъ вдругъ вскричалъ гнвно:

— И онъ не у вашихъ ногъ, язычникъ проклятый!

— Вы подете со мной, я могу на васъ разсчитывать, не правда ли? спросила Леонора, увренная теперь въ побд.

— Всегда и во всемъ, ду, куда прикажете.

— Ну, такъ поскорй!… Нельзя терять ни минуты!

Она сдлала усиліе и пошатнулась. Маркизъ бросился поддержать ее.

— У васъ силъ не хватитъ, сказалъ онъ.

— О! хватитъ!… Правда, я страшно измучилась… Все время вскачь, и по какимъ дорогамъ! Но хать надо, и я поду!

Карета все еще лежала на боку, а кругомъ толпился народъ и, какъ водится, только разсуждалъ, а ничего не длалъ. Кто связывалъ веревку, кто вбивалъ гвоздь. Съ такими рабочими прошло бы нсколько часовъ, пока можно было бы двинуться дальше.

— Бросимъ эту развалину и на коня! сказала принцесса ршительно.

— Да вы не удержитесь на сдл?

— А вотъ увидите!

Въ ближайшей деревн нашлись лошади не только для принцессы Маміани и для маркиза де Сент-Эллиса, но и для всхъ ихъ людей. Въ такихъ случаяхъ у маркиза было очень простое средство добиться толку: онъ являлся въ одной рук съ кошелькомъ, а въ другой — съ хлыстомъ, и въ подкрпленіе своихъ требованій, говорилъ всего три слова:

‘Заплачу или изобью!’

Ни разу эти три слова не пропадали даромъ. Деньги брали, хлысту кланялись, а лошадей приводили.

До Зальцбурга дохали скоро и безъ всякихъ приключеній. Принцесса похала прямо къ его преосвященству епископу зальцбургскому, своему родственнику, который имлъ и духовную, и свтскую власть надъ своимъ добрымъ городомъ и надъ его округомъ, а маркизъ пустился по улицамъ отъискивать графиню де Монлюсонъ и графа де Шиври.

Въ гостинниц ему сказали, что они ухали на разсвт.

Читатель не забылъ, вроятно, что капитанъ д’Арпальеръ, навербовавши себ шайку въ трактир Внчаннаго Быка, самой гнусной трущоб во всемъ Зальцбург, позволилъ новобранцамъ осушать и бить кружки, сколько угодно, но съ однимъ условіемъ — быть всегда готовымъ въ походъ по первому сигналу. Въ тотъ же вечеръ, онъ сообщилъ обо всемъ графу де Шиври, увривъ его, что съ такими головорзами онъ ручается, что похититъ, подъ носомъ у всякихъ лакеевъ, всхъ герцогинь міра.

— Я не могу сказать, прибавилъ онъ, чтобъ это были Ахиллы или Александры македонскіе, способные устоять противъ рыцарей, очень даже можетъ статься, что въ чистомъ пол они больше нашумятъ, чмъ сдлаютъ дла, но съ такимъ вождемъ, какъ вашъ покорный слуга, и противъ какой-нибудь полудюжины лакеевъ, они представятъ вамъ, будьте уврены, связанною по рукамъ и по ногамъ, даму вашего сердца.

— Мн больше ничего и не нужно.

— Только мн кажется, что было бы врнй испытать какъ можно поскорй ихъ усердіе. Знаете старую пословицу: куй желзо, пока горячо. Ну, а совстливость не Богъ знаетъ вдь какая у всхъ этихъ молодцовъ, между которыми есть все, что хотите, какъ въ испанской кухн: словаки и итальянцы, кроаты и фламандцы, болгары и поляки, и даже одинъ парижанинъ! Подвернется какой-нибудь господинъ и завербуетъ ихъ для другаго дла, гд можно будетъ хорошенько пограбить, — и когда они понадобятся мн, въ гнзд не окажется ни одной птички. Кром того — на случай никогда слишкомъ полагаться не слдуетъ — проклятый Монтестрюкъ можетъ пронюхать о такихъ вещахъ, которыхъ ему знать не слдуетъ, а онъ такой человкъ, что можетъ стать у насъ поперегъ дороги. И такъ, я того мннія, что надо поторопиться.

— Да и я то же думаю, возразилъ Цезарь. Еще одно слово — надо все предвидть — и то, что вы мн сейчасъ сказали, поможетъ вамъ еще лучше понять меня.

— Говорите.

— Для того, чтобы разъиграть свою роль какъ можно натуральнй, прежде всего необходимо, чтобъ я васъ не зналъ вовсе. Слдовательно, при первой же схватк, не удивляйтесь, если я тоже выхвачу шпагу.

— И броситесь на насъ, какъ нкогда Персей на чудовище, грозившее пожрать прекрасную Андромеду?

— Именно такъ.

— Я такъ и думалъ — только дйствуйте, пожалуйста, помягче.

— Моя храбрость остановится на томъ, что меня одолютъ и обезоружатъ, а потомъ само Небо приведетъ меня въ скромный пріютъ, куда увлечетъ заплаканную красавицу безчестный похититель.

— И благодарность совершитъ остальное… Будьте покойны, пріютъ будетъ самый таинственный и безмолвный.

Посл этого разговора, Цезарь употребилъ въ дло все свое вліяніе на кузину, чтобъ убдить ее хать изъ Зальцбурга какъ можно скоре. Внскій дворъ хотлъ встртить французовъ празднествами, и это окончательно убдило маркизу д’Юрсель, которая ужь мечтала, какъ она будетъ разсказывать обо всемъ этомъ въ Лувр. Ршено было выхать въ конц недли, рано на зар.

Но пока Бриктайль ходилъ безпрерывно между гостинницей, гд остановился графъ де Шиври, и трактиромъ, гд пьянствовали его рекруты — и Пемпренель съ своей стороны тоже ходилъ взадъ и впередъ по городу, который, какъ уврялъ онъ, ему особенно нравился своимъ живописнымъ мстоположеніемъ и своими оригинальными постройками. Немудрено потому, что ему случилось разъ встртить своего капитана съ однимъ дворяниномъ, и какъ человкъ, долго шатавшійся по парижскимъ мостовымъ, онъ узналъ этого дворянина съ перваго взгляда.

Въ другой разъ, такъ только Бриктайль кончилъ свое совщаніе съ Цезаремъ, Еемлренель толкнулъ локтемъ капитана и сказалъ ему:

— Это тоже парижанинъ, какъ и я, этотъ прекрасный дворянинъ….. немножко только побогаче, вотъ и все!

— Что такое? проворчалъ капитанъ, объ комъ это вы говорите?

— О! я совсмъ не хочу выпытывать у васъ ваши тайны: вы даете демьги, я пью — этого съ меня и довольно — но все-таки не мшаетъ знать, для кого работаешь. Это можетъ пригодиться.

Пемпренель принялъ самодовольный видъ и, раскачиваясь, продолжалъ:

— Вы понимаете, что кто положилъ двадцать лтъ жизни на шатанье отъ Новаго моста до Луврской набережной и отъ Королевской площади до Кардинальскаго дворца, тому нельзя не знать людей. Я могу назвать самыхъ знатныхъ придворныхъ только до иху манер носить перо на шляп или подавать руку дамамъ… Вотъ, напримръ, графъ де Шиври, что сейчасъ былъ съ вами, когда кланяется съ улыбкой, то такъ, кажется, и говоритъ: ну, сударыня, нравится-ли вамъ это, или нтъ, а такъ нужно! Это — настоящій вельможа и я по истин горжусь тмъ, что состою у него на служб.

Сказавъ это, Пемпренель преважно завернулся въ плащъ и пошелъ дальше.

— Э! да въ этомъ маломъ есть-таки толкъ! проворчалъ Бриктайль сквозь зубы.

Когда былъ назначенъ день отъзда, капитанъ побжалъ въ трактиръ Внчаннаго Быка. Судя по раздававшимся оттуда пснямъ и крикамъ не могло быть никакого сомннья, что вся шайка въ полномъ сбор. Онъ засталъ ее, въ самомъ дл, пирующею вокругъ столовъ со множествомъ кружекъ и засаленныхъ картъ.

— Вставай! крикнулъ онъ, входя, походъ на завтра, а выступаемъ сегодня ночью. Вотъ вамъ на ужинъ сегодня.

И онъ гордо бросилъ на залитую виномъ скатерть два или три испанскихъ дублона.

Въ отвтъ раздалось ура и вс встали.

— Вотъ это такъ честно сказано! крикнулъ Пемпренель: деньги цвтомъ солнечныя, а вино — рубиновое — съ этимъ можно заполонить себ вс сердца!…

— Будьте вс готовы къ полуночи, продолжалъ капитанъ, и запаситесь оружіемъ и наступательнымъ, и оборонительнымъ. Намъ нужно стать на дорог у людей, провожающихъ одну знатную особу, которую мн поручено доставитъ къ кавалеру, который ее обожаетъ.

— Значитъ, похищеніе? спросилъ Пемпренель. Какъ это трогательно!

— Да, что-то въ этомъ род. Можетъ статься, будутъ тамъ слуги съ задорнымъ нравомъ, которые захотятъ вмшаться въ такое дло, что до нихъ вовсе не касается.

Великанъ, которому капитанъ сдавилъ такъ сильно кулакъ при первомъ знакомств, бросилъ объ стну оловянный стаканъ и совсмъ сплющилъ его.

— Я не видалъ еще глотки, которая бы не замолкла когда въ нее всадятъ вершка три желза, сказалъ онъ.

— А какъ повалите наземь всхъ черезъ чуръ горячихъ и любопытныхъ, продолжалъ капитанъ, — надюсь, никто изъ васъ не услышитъ стоновъ и воплей дамы?

— Ну, он вдь вчно стонутъ…. Мы будемъ глухи и нмы, отвчалъ Пемпренель.

— Но никто также не коснется ея и рукой!

— Мы будемъ однорукіе.

— А чтобъ никто не жаллъ, что пошелъ со мной, то если кто no неловкости лишится жизни въ свалк, его часть изъ приза пойдетъ товарищамъ, а эти могутъ ее пропить или проиграть, какъ сами захотятъ.

— Когда бъ то побольше было мертвыхъ! крикнулъ парижанинъ.

Горожане, которые выходили, покачиваясь, изъ пивоваренъ и изъ кабаковъ добраго города Зальцбурга, могли видть середи ночи — пока дозоръ его преосвященства епископа блуждалъ по темнымъ улицамъ — отрядъ всадниковъ, хавшихъ къ предмстью правильнымъ строемъ вслдъ за командиромъ огромнаго роста, который сидлъ прямо и крпко въ сдл, важно подбоченясь рукой. Гордая осанка его пугала пьяницъ, которые прятались подъ навсъ лавочекъ, и ночныхъ воровъ, которые убгали сломя голову.

А запоздавшіе честные люди думали, что это детъ капитанъ со своимъ эскадрономъ, котораго государь ихъ епископъ посылаетъ на помощь къ императору Леопольду, вздыхали о грозящихъ Германіи бдствіяхъ, поспшали домой и набожно крестились, вспоминая о туркахъ.

Выхавъ за городъ, капитанъ д’Арпальеръ смло пришпорилъ своего коня и направился въ горы, лежащія на дорог, по которой должна была прозжать графиня де Монлюсонъ. Въ этихъ горахъ онъ зналъ отличное тсное ущелье, будто нарочно созданное для засады.

XXXI.
Коршуны и соколы.

Нсколько часовъ спустя посл выступленія этого молчаливаго отряда, графъ де-Шиври съ гордой улыбкой подавалъ руку графин де Монлюсонъ, садившейся въ карету съ своей теткой, чтобы хать по той же самой дорог. Солнце вставало въ горахъ Тироля и освщало ихъ свжія вершины. Розовыя облака на неб внушали мадригалы Цезарю, который сравнивалъ ихъ нжные оттнки съ румянцемъ Орфизы и съ ея алыми губками.

— Взгляните, говорилъ онъ, небо улыбается вашему путешествію и утро окружаетъ васъ внцомъ изъ лучей. Не вы ли сами заря, освщающая эти поля?

Хотя Орфиза, особенно съ нкотораго времени, чувствовала очень мало симпатіи къ высокомрной особ своего прекраснаго кузена, но все-таки она была женщина и эти любезныя рчи пріятно щекотали ей слухъ. Въ веселомъ расположеніи духа она простилась съ живописнымъ Зальцбургомъ, оставшимся за ними въ туманной дали.

Веселости этой однакожь не раздлялъ довренный человкъ, распоряжавшійся ихъ путешествіемъ. Слышанное имъ въ Зальцбург разсказы о свирпыхъ татарахъ, грустный видъ пустынной мстности — все внушало ему печальныя мысли. Передъ отъздомъ, Криктенъ попробовалъ отговорить графиню, она только посмялась надъ его страхомъ.

— Ну! сказалъ себ честный слуга, теперь мн остается только поручить свою душу святымъ угодникамъ и исполнить свой долгъ, какъ слдуетъ.

И онъ смло похалъ впередъ въ голов позда.

Графъ де Шиври халъ верхомъ у дверцы кареты и обмнивался взглядами и довольными улыбками со своимъ другомъ, кавалеромъ де Лудеакомъ, который восхищался прелестными видами окрестностей. Никогда еще не бывалъ онъ въ такомъ восторг отъ красотъ природы. Вковые лса, шумящіе водопады, улыбающіяся въ тни деревьевъ долины, снговыя горы, висящіе на гребн скалъ древніе замки — все это вырывало у него крики удивленія. Стада и хижины его трогали. Онъ не былъ ужь придворнымъ, онъ былъ пастушкомъ. Орфиза, слушая его, улыбалась и сравнивала его съ Мелибеемъ.

— Смйтесь, сколько угодно, возражалъ онъ, а я чувствую, что мое сердце расширяется! Богъ съ нимъ съ этимъ воздухомъ, которымъ мы дышемъ въ дворцахъ! Невозможно, чтобъ поздка, начатая при такихъ очаровательныхъ условіяхъ, не привела къ чуднымъ результатамъ!… Я, по крайней мр, увренъ, что счастье ждетъ насъ на поворот дороги!

— Васъ или меня? спросила Орфиза.

— О! счастье будетъ настолько любезно, что обратится прежде всего къ вамъ — и этимъ оно только докажетъ свой умъ.

— А въ какомъ же вид оно появится? продолжала Орфиза, забавляясь шуткой.

— Это знаетъ? въ вид прекраснаго кавалера или принца прелестнаго, окруженнаго свитой пажей и конюшихъ, который предложитъ вамъ слдовать за нимъ въ очарованное царство.

— Гд поднесетъ мн, не правда ли, корону и свое сердце?

— Признайтесь однакожь, графиня, что лучше этого онъ ничего и не можетъ выдумать.

Въ эту самую минуту, когда графиня де Монлюсонъ весело болтала, а дорога углублялась въ горы и въ лса, принцесса и маркизъ де сент-Эллисъ узнали, что рано утромъ она выхала изъ Зальцбурга.

Забывъ объ усталости, принцесса бросилась во дворецъ епископа, назвала себя стоявшему въ караул офицеру, пробралась въ собственные покой его преосвященства и вышла оттуда, добившись всего, чего хотла, т. е. конвоя изъ смлыхъ и ршительныхъ солдатъ. Ее мучило мрачное предчувствіе.

— Теперь ужь мало догнать ее, сказала она маркизу, надо ее спасти… Дай Богъ, чтобъ мы не опоздали!

Изъ свдній, собраннныхъ въ гостинниц, гд останавливалась графиня де Монлюсонъ, было очевидно, что графъ де Шиври опередилъ ихъ четырьмя или пятью часами. Конный отрядъ могъ еще, прибавивъ рыси, вернуть часть потеряннаго времени, но успетъ ли онъ догнать путешественницъ? Кром того, принцесса узнала еще, что ночью видли, какъ другой отрядъ, тоже конный, вызжалъ изъ города по той самой дорог, по которой похала посл Орфиза съ теткой. Примты командира этого другаго отряда такъ сильно напоминали авантюриста, встрченнаго маркизомъ де Сент-Эллись въ Мец, что онъ не могъ этого не сообщить принцесс.

— Никакого больше сомннья! засада! вскричала принцесса. Въ эту самую минуту, бдная Орфиза уже, мажетъ быть, попалась въ нее!

— А вамъ бы въ самомъ дл было больно, еслибъ ее похитили?

— Я останусь неутшной на всю жизнь!

— А между тмъ однакожь вы избавились бы отъ соперницы!… Чмъ больше я думаю, тмъ меньше тутъ что-нибудь понимаю… Что жь у васъ за сердце, въ самомъ дл?

— Сердце любящей женщины, очищенной страданіемъ отъ всякаго эгоизма!

— И вы хотите, чтобъ я не обожалъ васъ?

— Обожайте, но только спасите ее!

— Ну, принцесса, надо, видно, прибгнуть къ талисману, сокращающему всякія разстоянія и отворяющему всякія двери.

Съ кошелькомъ въ рук, маркизъ обратился къ командиру конвоя, даннаго имъ епископомъ. Хотя онъ и служилъ князю церкви, но былъ старый и опытный солдатъ. Онъ подумалъ съ минуту.

— Пять-шесть часовъ времени, сказалъ онъ, это какихъ-нибудь пять-шесть миль въ гористой сторон по сквернымъ дорогамъ. Значитъ, надо взять на-прямикъ и не для того, чтобъ догнать карету, а чтобъ опередить ее. Ну, а я знаю именно такую тропинку, что часа черезъ два мы будемъ въ томъ самомъ ущельи, гд должна ждать засада, если только она есть въ самомъ дл.

— Такъ демъ же скорй! вскричалъ маркизъ, и сто пистолей попадутъ теб въ карманъ, если выгадаешь еще полчаса изъ тхъ двухъ, о .которыхъ говоришь!

Черезъ дв минуты, весь отрядъ вступалъ, при самомъ вызд изъ Зальцбурга, на тропинку, которая вилась узкой лентой по склонамъ горъ и спускалась въ тсныя ущелья. Общанье маркиза удвоило усердіе конвойныхъ, у коней будто выросли крылья. Несмотря на непроходимую почти мстность, они быстро подвигались впередъ, одинъ за другимъ. Принцесса Маміани пустилась тоже съ ними и подавала всмъ примръ храбрости, не пугаясь ни глубокихъ рытвинъ, ни шумящихъ потоковъ, черезъ которые надо было переправляться въ бродъ, по скользкимъ камнямъ.

— А что, мы выгадаемъ полчаса? спрашивала она время отъ времени у проводника.

— Выгадаемъ, да еще нсколько минутъ лишнихъ, отвчалъ онъ, И какъ только встрчалось мсто поровнй, хоть и поросшее густымъ верескомъ, онъ пускалъ своего коня вскачь.

Случалось иногда, что принцесса, увлекаемая нетерпньемъ, обгоняла его.

— Быть любиму подобной женщиной и не любить ея, — что за болванъ однакожь мой другъ! ворчалъ маркизъ про себя.

Наконецъ они вобрались на вершину горы, спускавшейся крутымъ, заросшимъ кустарниками, склономъ въ мрачное ущелье, сжатое между двумя стнами сроватыхъ скалъ. Вдоль самой дороги, которая вилась внизу, яростно гаумлъ блый отъ лны потокъ.

— Вотъ оно! сказалъ проводникъ, указывая пальцемъ на глубокое ущелье.

Оно было пустынно и тянулось черной змей въ густой темнот. Солдатъ взглянулъ на солнце, лучи котораго не достигали еще до этой ямы.

— Когда спустимся внизъ, сказалъ онъ, полчаса будетъ выгадано.

Въ то время, какъ принцесса Маміани и маркизъ де Сент-Эллисъ спускались, вслдъ за проводникомъ, по крутому обрыву высокой горы, карета графини де Монлюсонъ възжала въ ущелье.

Дикій видъ его привлекъ ея вниманье. По об стороны дороги, скалы поднимались высоко двойной стной, а внизу несся еще боле, стсняя дорогу, бшеный потокъ, клубясь и пнясь между кучами камней. Тамъ и сямъ цплялись ели по скатамъ изрытой дождями скалы и втеръ шумлъ ихъ втками, нарушая тишину безмолвнаго ущелья. На вершин голой скалы высились развалины зубчатой башни. Лошади ступали медленно. Несмотря на полуденный часъ, дорога оставалась въ густой тни.

— Мн кажется, сказала Лудеаку Орфиза, привыкшая къ плоскимъ берегамъ Луары и видвшая теперь въ первый разъ эти суровыя горы и дикія ущелья, — мн кажется, что если рыцарь, о которомъ вы говорили, существуетъ не въ одномъ вашемъ воображеніи, онъ нигд не найдетъ боле удобнаго мста для своихъ смлыхъ подвиговъ.

— Могу васъ уврить, возразилъ Лудеакъ, что если-бы мн суждено было сдлаться атаманомъ разбойниковъ, то я именно здсь выбралъ бы себ притонъ.

— Вы заставляете меня дрожать отъ страху со всми вашими разсказами, сказала старая маркиза д’Юрсель: ждать опасности — значитъ накликать ее…

— Э! э! продолжала Орфиза, а я, право, была бы довольна, еслибъ мн представился случай разсказать о какомъ-нибудь приключеніи моимъ прекраснымъ пріятельницамъ въ Лувр: Посл Фронды, это не со всякимъ случается!

— И вы это говорите, вы, которую прекрасный кавалеръ вырвалъ недавно изъ челюстей смерти въ ту самую минуту, какъ вы были на самомъ краю страшной пропасти! вскричалъ графъ де Шиври насмшливо.

— Разумется, и это чего-нибудь стоитъ, но именно этотъ случай, о которомъ вы мн напомнили, и развилъ во мн охоту насладиться еще разъ такой-же опасностью. Нападеніе, попытка похитить меня, неожиданная помощь отъ руки защитника, освобожденіе — все это сдлало-бы изъ моей скромной личности героиню романа, и я должна сознаться, что не была-бы слишкомъ огорчена, еслибъ мн досталась такая роль, хоть-бы на часъ или на два.

— Мысль прекрасная, отвчалъ Цезарь, но я позволю себ однакожь выкинуть изъ нее одно только слово. Зачмъ же называть помощь, которая спасла бы васъ, неожиданною? Разв я не съ вами и неужели вы не врите, что я готовъ пожертвовать жизнью вашей красот? Пускай явится похититель и онъ узнаетъ всю тяжесть моей руки!

Въ эту самую минуту подъзжали къ тому мсту, гд узкое ущелье терялось въ долин, какъ ручей въ озер. Об стны, вдругъ раздвигались и составляли родъ цирка, покрытаго мелкой травой, дорога шла по самой середин. Орфиза предложила остановиться здсь и позавтракать.

Криктенъ сначала было зашумлъ, но потомъ представилъ покорнымъ голосомъ нсколько робкихъ возраженій. Что за странная мысль — останавливаться въ такой глухой сторон, отдаленной отъ всякаго жилища и отъ всякой помощи! Было-бы гораздо благоразумнй хать дальше, пока не встртится какая-нибудь гостинница… Тамъ усплибы и позавтракать въ четырехъ стнахъ.

Графъ де Шиври разсмялся.

— Если теб страшно, любезный, сказалъ онъ ему, можешь себ убираться, найдутся и другіе охотники осушить здсь нсколько бутылокъ и закусить чмъ-нибудь холоднымъ.

Криктенъ вздохнулъ и принялся помогать товарищамъ, вынимавшимъ провизію изъ каретныхъ сундуковъ.

— Какъ жаль, что съ нами нтъ музыки, чтобъ еще боле украсить этотъ милый привалъ, прошепталъ потихоньку Лудеакъ, отъискивая для Орфизы мстечко на трав въ углу долины.

Онъ посмотрлъ внимательно кругомъ и замтилъ по выходившему изъ густой чащи сверканью металла, что если не музыканты готовили свои инструменты, то люди, присутствіе которыхъ едва можно было разв отгадать, но не различить, готовили свое оружіе.

Одинъ изъ нихъ выставилъ даже украдкой голову между втками. Это былъ Пемпренель, который смялся себ въ бороду, узнавъ графа де Шиври среди путешественниковъ.

— Очень ловкій этотъ графъ де Шиври! прошепталъ онъ, и очень красивая эта графиня де Монлюсонъ!… Пари держу, что онъ сейчасъ. прикинется, что намренъ пощипать насъ!… Получитъ себ, значитъ, и вс выгоды отъ результата, и всю пользу отъ нжной преданности…

— А ты догадался, сказалъ Бриктайль, улыбаясь, ну! вотъ и пора намъ пришпорить коней…

Слуги едва успли открыть сундуки и разложить часть провизіи, какъ вдругъ общество окружено было шайкой верховыхъ, выскачившей во весь опоръ изъ темнаго углубленія въ гор. Впереди скакалъ человкъ огромнаго роста, размахивая тяжелой шгсагой, первымъ же ударомъ онъ свалилъ съ ногъ лакея, собиравшагося выстрлить. Нельзя оыло ошибиться: напали разбойники.

Графиня де Монлюсонъ поблднла, маркиза д’Юрсель вскрикнула и упала въ обморокъ, а графъ де Шиври, обмнявшись взглядомъ съ кавалеромъ, выхватилъ шпагу, длая видъ, что хочетъ броситься на нападающихъ.

— Вдь я говорилъ! проворчалъ Пемпремель.

Отпоръ былъ и не долгій, и не сильный. Три или четыре лакея однакожь, и во глав ихъ Криктенъ, кинулись смло на выручку графини и составили вокругъ нея оплотъ изъ своихъ рукъ. Они рубили на право и на лво, какъ честный народъ, не желающій погибнуть безъ отпора, но ихъ бы очень скоро всхъ перебили, еслибъ жадные мошенники, набранные капитаномъ д’Арпальеромъ, не бросились грабить карету, что придало бднымъ слугамъ немного больше стойкости. Между тмъ графъ де Шиври отчаянно злился и охотно бы сталъ колоть своихъ бездльниковъ, кинувшихся на чемоданы, а не на графиню, но для виду ему пришлось скрестить шпаги съ начальникомъ шайки. При первыхъ же ударахъ онъ вдругъ ослаблъ и громкимъ голосомъ сталъ звать къ себ на помощь.

Само Небо, казалось, услышало эти крики. Въ ту самую минуту, какъ Орфиза де Монлюсонъ, считая себя погибшею, уже искала оружія, чтобъ наказать дерзкаго, который осмлится къ ней прикоснуться, — отрядъ солдатъ, вооруженныхъ съ головы до ногъ, показался при възд въ долину и бросился, со шпагами на-голо, на грабившихъ сундуки бездльниковъ. Люди эти спустились, казалось, съ вершины горъ, какъ соколы. Командиръ летлъ впереди и раскроилъ до самой бороды черепъ разбойнику, который неудачно выстрлилъ въ него изъ пистолета.

— Скверно! проворчалъ Лудеакъ, раздумывая ужо о послдствіяхъ этой схватки.

Цезарь считалъ глазами враговъ, съ которыми приходилось биться. Поддержи его, какъ слдуетъ шайка капитана, онъ могъ бы выдержать ихъ напоръ и даже, быть можетъ, одолть ихъ. Орфиза была тутъ, рядомъ: еще одно усиліе — и она попадетъ къ нему въ руки. Въ одно мгновенье у него въ голов мелькнула мысль схватить ее, взвалить на сдло и ускакать съ ней, но раздавшійся съ другаго конца долины крикъ остановилъ его.

— Бей! руби! ревлъ кто-то страшнымъ голосомъ.

И въ ту жь минуту трое всадниковъ, пришпоривая блыхъ отъ пны коней, налетли сзади, какъ молнія, на мошенниковъ, которыхъ солдаты епископа зальцбургскаго рубили спереди.

Въ одно мгновенье ока человкъ пять упало замертво. Цезарь узналъ по воинскому крику Гуго де Монтестрюка, а съ нимъ Коклико и Кадура, и позеленлъ отъ ярости. Не броситься-ль на него, сдлавъ знакъ Лудеаку, чтобъ онъ бросился на маркиза? Но уже бездльники капитана, захваченные въ расплохъ, начинали подаваться, т, у кого лошади были поисправнй, скакали уже прочь во весь опоръ. Нершительность Цезаря продлилась всего одну секунду и, понимая, что онъ можетъ погубить себя навки въ глазахъ графини де Монлюсонъ, онъ кинулся горячо на своихъ сообщниковъ.

— А! и вы тоже! проворчалъ сквозь зубы Бриктайль, только что свалившій одного изъ людей маркиза де Сентъ-Эллиса.

— Да! и я, чортъ побери! возразилъ Цезарь тмъ же тономъ… Вдь надо жъ мн показать!… смотрите… вотъ ваши плуты бгутъ… а вотъ и маркизъ де Сентъ-Эллисъ съ этимъ проклятымъ Монтестрюкомъ !…

— Ахъ! еслибъ ихъ было только двое! продолжалъ д’Арпальеръ, узнавъ принцессу, спшившую подъхать къ Орфиз, и смутившись отъ этой неожиданной встрчи.

Лудеакъ проскользнулъ къ нимъ, какъ лисица.

— Совсмъ было хорошо, а теперь все пропало! сказалъ онъ. Бгите скорй.

Капитанъ зарычалъ, какъ бульдогъ, губы у него поблли, глаза горли. Онъ еще не ршался бжать: у него блеснула безумная мысль — кинуться на Монтестрюка и вырвать у него жизнь или самому погибнуть. Вдругъ онъ почувствовалъ, что лошадь его слабетъ и падаетъ подъ нимъ.

— Громъ и молнія! крикнулъ онъ, моя лошадь ранена!

При этомъ знакомомъ восклицаніи, Гуго обернулся, но не замтилъ капитана, впереди котораго вертлись Лудеакъ и Шиври, длая видъ, что рубятся съ нимъ.

— Скорй хватите меня шпагой, чтобъ я могъ упасть, возразилъ быстро кавалеръ съ обычной своей находчивостью, и берите мою лошадь! Она надежная и вывезетъ васъ изъ бды.

Итальянецъ поднялъ шпагу, скользнувшую по шляп Лудеака, который тяжело повалился. Однимъ скачкомъ капитанъ кинулся на его сдло и, пришпоривъ коня, исчезъ въ ближнемъ овраг. Два-три выстрла раздались за нимъ въ догонку, но ни одинъ не попалъ и скоро онъ скрылся отъ всякой погони.

Эту самую минуту и выбралъ Цезарь, чтобъ броситься, какъ слдуетъ, на своихъ недавнихъ союзниковъ. Первымъ подвернулся ему Пемпренель.

— Прочь, каналья! крикнулъ онъ.

— О! какъ грозно! а еще землякъ! возразилъ разбойникъ.

Но въ ту же минуту страшный ударъ шпаги хватилъ его по голов. Оолпленный кровью, оглушенный ударомъ, парижанинъ сохранилъ еще однакожь настолько присутствія духа, что обнялъ шею лошади и пустилъ ее во всю прыть вонъ изъ долины.

— Ахъ! да какой же онъ ловкій, графь де Шиври! какой же ловкій! ворчалъ онъ, удаляясь. Если только уцлю, я ему это припомню.

Монтестрюкъ былъ такъ занятъ графиней де Монлюсонъ, что не слишкомъ заботился о бгств капитана. Онъ ужь забылъ о раздавшемся въ его ушахъ восклицаніи и думалъ просто, что ускакалъ одинъ лишній разбойникъ. Онъ былъ съ Орфизой, онъ видлъ только ее одну.

— Я опять васъ вижу! и вы невредимы, неправда ли? вскричалъ онъ, какъ только могъ заговорить отъ радости.

— Совершенно, отвчала она и, забывшись, протянула ему об руки, которыя онъ цловалъ съ восхищеньемъ. Но почти тотчасъ же улыбка показалась на лиц герцогини, она вернулась къ своему всегдашнему гордому и веселому нраву, хотя и была еще блдна, и сказала:

— Я немножко, можетъ быть, и дрожала, но теперь, какъ все кончено, признаюсь, я довольна, что присутствовала при одной изъ тхъ сценъ, какія только и можно видть, что въ испанскихъ драмахъ. Но объясните мн, пожалуйста, какъ вы могли поспть именно во время, чтобъ вырвать меня изъ когтей этихъ разбойниковъ? Что у васъ есть добрая фея въ распоряженіи, что ли?

— Эта добрая фея — вотъ она, отвчалъ Гуго указывая, на принцессу.

— Вы? продолжала Орфиза, у которой страхъ начиналъ уступать мсто удивленью, какимъ чудомъ, въ самомъ дл вы попали въ эту пустыню съ маркизомъ де Сентъ-Эллисъ?

— На этотъ вопросъ гораздо лучше насъ могъ бы, кажется отвтить графъ де Шиври, который васъ такъ удачно провожалъ! сказалъ Гуго, бросивъ на Цезаря гнвный взглядъ.

— Не понимаю, что вамъ угодно этимъ сказать, графъ возразилъ Шиври со своимъ всегдашнимъ высокомріемъ, и вы мн позволите, безъ сомннья, не безпокоиться разгадывать ваши странныя слова… Я провожаю герцогиню д’Авраншъ въ неосторожно предпринятой ею поздк. Шайка разбойниковъ, пользуясь пустынною и дикой мстностью, нападаетъ на ея карету. Мы обнажаемъ шпаги, мой другъ Лудеакъ и я, чтобъ наказать бездльниковъ, мн достается дв-три царапины, кавалеръ лишается своей лошади и я, право не понимаю, изъ чего тутъ поднимать крикъ!

— Тьфу! произнесъ Лудеакъ, пять-шесть убитыхъ мошенниковъ, да нсколько слегка побитыхъ лакеевъ и сломанныхъ замковъ на сундукахъ, стоитъ ли объ этомъ толковать?

— Въ самомъ дл, не стоитъ, или считать пролитую кровь ни во что… отвчала графиня де Монлюсонъ, но все это нисколько мн не объясняетъ, зачмъ очутилась здсь принцесса Маміани?

— Поговоримъ объ этомъ посл, пожалуйста! возразила Леонора спокойно. Я, можетъ быть, бредила, мн представились вы подъ видомъ голубя, похищаемаго коршуномъ… Вы вдь знаете, что вс мы итальянцы очень суеврны и я, право, не виновата, что врю въ предчувствія.

Взглядъ ея скользнулъ при этомъ на графа де Шиври.

— Наврное, что нибудь случилось, шепнулъ Цезарь на ухо Лудеаку.

— Боюсь, что такъ, отвчалъ этотъ тоже шопотомъ.

Пока Монтестрюкъ забывалъ и себя, и всхъ близъ Орфизы, Коклико, у котораго еще звенло въ ушахъ восклицаніе капитана, бросился вслдъ за нимъ къ выходу изъ ущелья, вмст съ Угренкомъ, который ужь вообразилъ себя настоящимъ солдатомъ, потому только, что понюхалъ пороху.

— Вдь ты тоже слышалъ, неправда ли? спрашивалъ его Коклико. Меня вдь не обманулъ слухъ? Вдь онъ крикнулъ: Громъ и молнія!

— И еще какимъ страшнымъ голосомъ! Я такъ и подскочилъ, на сдл.

— Да! да! Этотъ громъ съ молніей я бы узналъ между тысячью криковъ.

Слды крови еа трав и на камняхъ вели ихъ по горамъ шаговъ на сотню. Они думали, что человкъ, за которымъ они гонятся, раненъ и что эти слды крови помогутъ имъ нагнать его, какъ вдругъ увидали подъ большимъ кустомъ на трав несчастнаго, который усиливался слабющей рукой остановить кровь, лившуюся ручьемъ изъ широкой раны на голов. Это былъ не капитанъ Бриктайль, но жалость и состраданіе охватили Коклико и онъ подъхалъ поближе къ раненому.

При вид верховаго, этотъ приподнялся съ трудомъ.

— Ну! вы изъ тхъ, что тамъ надлали-таки намъ хлопотъ! Хотите доканать меня — это ваше дло, только, ради Бога, поскорй: не мучьте!

— Доканать? сказалъ Угренокъ, сойдя съ лошади, нтъ, мы не изъ таковыхъ, пріятель!

И онъ принялся обвязывать платкомъ разрубленную голову бдняги, между тмъ какъ Коклико давалъ ему пить изъ фляжки. Раненый взглянулъ на нихъ съ удивленьемъ.

— Ну! сказалъ онъ, облизываясь, я видлъ на своемъ вку многое, но ничего еще въ этомъ род!

Онъ растянулся на трав, головой въ тни.

— Вы мн попали какъ разъ въ слабую жилку, продолжалъ онъ — хоть еще разъ въ жизни досталось выпить, да и водка же какая славная, клянусь Богомъ!… Теперь и душ будетъ легче умирать.

— Что тамъ толковать о смерти?… Ужь если вашей душ вздумалось забраться въ такое худое тло, то, видно, ей тамъ нравится… Я христіянинъ, и разъ судьба послала мн встртиться въ Германіи съ землякомъ — я это вижу по вашему выговору, — то не дамъ же я ему такъ пропасть безъ всякой помощи.

Сказавъ это, Коклико взвалилъ его къ себ на плечи и отнесъ къ дровоску, домишко котораго виднлся на гор по выходившему изъ трубы дыму.

— Эй! кто тамъ? крикнулъ онъ. — Вотъ возьмите-ка себ раненаго — Богъ вамъ его посылаетъ, такъ и ухаживайте за нимъ получше: это зачтется вамъ въ раю. А вотъ пока и деньги за труды и на расходъ.

Дровоскъ съ женой сдлали на скоро постель изъ моху и сухого листа, покрыли простыней и уложили на ней раненаго.

Коклико собирался ужь уходить, какъ почувствовалъ, что его кто-то дернулъ за рукавъ.

— Это я… хочу вамъ сказать два слова… У меня сердце растаяло отъ того, что вы для меня сдлали… а растрогать Пемпренеля — это штука, право, нелегкая… Мн сильно хочется стать вамъ другомъ, если только останусь живъ… Значитъ, вамъ когда случится надобность въ человк съ добрыми ногами и зоркими глазами, лишь бы только у него голова тогда была цла, — вспомните обо мн…. Для васъ я сдлаю то, чего никогда ни для кого не длалъ…

— Доброе дло, что-ли?

— Ну, да, хоть и доброе дло, особенно, если отъ него будетъ вредъ кое-кому!

— Но, разставаясь въ Тирол, гд же мы можемъ сойдтись опять?

— А хоть бы въ Париж: я вернусь туда прямехонько, какъ только буду въ силахъ переставлять ноги. Чортъ бы побралъ глупую фантазію потаскаться на чужой сторон!

Онъ притянулъ одяло подъ бороду и, сдлавъ знакъ Коклико чтобъ тотъ подошелъ поближе, продолжалъ:

— Вы знаете, что меня зовутъ Пемпренель…. Значитъ, если вамъ встртится надобность въ моихъ услугахъ, походите только по Медвжьей улиц и поищите тамъ плохенькій трактиръ подъ вывской Крысы Прядильницы. Тамъ меня и найдете.

Онъ глубоко вздохнулъ и продолжалъ:

— Крыса-то-вдь я самъ, увы! а ужь и бгалъ-то я сколько на своемъ вку!… {Тутъ непереводимая игра словъ, основанная на двойномъ значеніи французскаго глагола filer— бжать, убгать и прясть.} Держитъ этотъ трактирчикъ женщина, которую зовутъ Кокоттой…. Она такая же жирная, какъ я худой, и живемъ мы съ ней ладно. Я скромно прячусь у ней отъ людскаго любопытства…. Когда вспомните обо мн, дайте ей въ руки только клочокъ бумажки съ тремя словами: Пемпренель, Зальцбургъ и Коклико, вдь васъ такъ зовутъ, кажется? да напишите ихъ не сряду, а одно подъ другимъ. Я пойму и буду ждать васъ.

— Хорошо, вспомнимъ, сказалъ Угренокъ,

— А теперь спите себ покойно, продолжалъ Коклико, время бжитъ и намъ пора вернуться къ своимъ.

Онъ высыпалъ на руку дровоску, что еще оставалось у него въ кошельк и, свъ на коней съ маленькимъ товарищемъ, поскакалъ назадъ въ долину, гд Монтестрюкъ бесдовалъ съ Орфизой де Монлюсонъ.

XXXII.
Тишина посл бури.

Посл сказанныхъ принцессой графин де Монлюсонъ нсколькихъ словъ, участники въ кровопролитной схватк въ долин, гд встртились Гуго и Цезарь, ршились повидимому, избгать всего, что могло бы навести ихъ на скользкій путь объясненій. Внимательный и безпристрастный наблюдатель легко могъ бы, по одному выраженію ихъ лицъ, вывести врное заключеніе объ одушевляющихъ каждаго чувствахъ: такъ разнообразно и даже противоположно было это выраженіе.

Поведеніе Гуго совершенно успокоило маркиза де Сент-Эллиса: еслибъ у него и оставалось еще сомнніе посл разговора съ принцессой, то по одному голосу своего друга онъ бы могъ теперь убдиться, каковы именно его чувства. Маркизъ былъ счастливъ, что можетъ любить его по прежнему и особенно отказаться отъ вражды, которая и самому ему была бы и тяжела, и непріятна. Эта новая весна его сердца отразилась въ горячихъ объятіяхъ, которыя Гуго, ничего не подозрвая, могъ приписать только радости маркиза отъ неожиданной встрчи. Теперь, не видя больше въ Гуго соперника, маркизъ чувствовалъ себя способнымъ на самыя великодушныя жертвы, къ этому пробужденію прежней преданности примшивалась впрочемъ и смутная надежда побдить наконецъ своимъ постоянствомъ упрямое сердце Леоноры, которая не могла же вчно вздыхать о томъ, кто не любилъ ея вовсе.

Что-то гордое и вмст покорное судьб виднлось на лиц принцессы. Она испытывала то внутреннее и глубокое счастье высокой души, которое проявляется вслдствіе принесенной любимому существу жертвы. Лицо ея совершенно преобразилось: глаза блестли, а въ улыбк сіялъ болзненный восторгъ мученика, который отрываетъ съ восхищеньемъ грудь терзающимъ ее ударамъ.

Рядомъ съ ней, опираясь на ея руку, сидла гордо графиня де Монлюсонъ, еще взволнованная минувшей опасностью, но тронутая чувствомъ, чистый источникъ котораго изливался прямо въ ея сердце. Она рада была и тому, что любила, и тому, что въ себ самой чувствовала отзывъ на эту любовь. Восхищенный Гуго опять видлъ въ глазахъ ея тотъ же взглядъ, какъ въ тотъ день, когда она отмтила ногтемъ знаменитый стихъ Корнеля:

Sors vainquer d’un combat dont Chimne est lepris,

но этотъ взглядъ былъ теперь еще теплй и еще нжнй.

Цезарь и кавалеръ держались немного въ сторон, оба взволнованные одинаково мрачными мыслями: ненависть и ревность въ нихъ были отравлены еще сознаніемъ, что они унижены, побждены. Весь такъ искусно составленный планъ ихъ, смлое похищеніе, дерзкая попытка сдлать изъ графа де Шиври герцога д’Авранша и обладателя одной изъ самыхъ прелестныхъ женщинъ во всей Франціи, — все это обратилось въ прахъ, пропало, рушилось отъ простой случайности, въ ту самую минуту, когда удача уже казалась такъ врною и такъ близкою. Зми грызли сердце Цезаря. Какая месть можетъ быть достойна его злобы и его гнва?

У Лудеака этотъ пожаръ страстей раздувался еще бурей зависти. Онъ видлъ передъ собой Монтестрюка, противъ котораго онъ ковалъ уже столько замысловъ и который уничтожалъ ихъ вс одинъ за другимъ, какъ будто-бы какой-то добрый геній шелъ съ нимъ рядомъ, подл этого соперника, молодаго, прекраснаго, съ незапятнаннымъ именемъ, съ непобдимой шпагой, — онъ видлъ итальянку рдкой красоты, родственницу самыхъ древнихъ семействъ Венеціи и Флоренціи, которая охотно бы отдала свою княжескую руку бдному дворянину изъ Арманьяка и которая не удостоивала замтить любви его самого и даже не заботилась объ его существованіи.

Кавалеръ смутно чувствовалъ ея руку въ позорной неудач такъ ловко однакожь составленныхъ плановъ. Онъ не могъ разобрать только, что именно побудило ее вмшаться. Его душа не въ состояніи была понять преданности, но ему довольно ужь было понять, что Монтестрюкъ былъ главной причиной той радости, которая свтилась въ ея чертахъ.

Еще одинъ человкъ стоялъ тутъ же поодаль. То былъ Кадурь.

Арабъ въ первый разъ видлъ графиню де Монлюсонъ. По странному стеченію обстоятельствъ, онъ никогда не встрчалъ ея въ Париж, а въ замк Мельеръ, когда тамъ былъ Гуго, его также не было. Не двигаясь съ мста, съ дрожащими ноздрями, съ сверкающими глазами, напоминая собою конную статую, онъ смотрлъ теперь на нее. Онъ былъ ослпленъ, какъ правоврный, которому внезапно является божество есо въ святилищ храма. Лицо его дышало восторгомъ, кром графини, онъ ничего не замчалъ, душа его была очарована и вся горла на огн, зажженномъ одной искрою.

Въ эту минуту Орфиза взглянула съ нжностью на Монтестрюка. Глаза араба вдругъ озарились мрачнымъ огнемъ и блые зубы показались изъ-за дрожащихъ губъ, какъ у тигра, когда онъ облизывается,

Что-то такое, чего сейчасъ не было, зажглось въ глубин души Кадура и сдлало изъ него новаго, незнакомаго намъ человка.

Въ это самое время показался въ долин Коклико, объ которомъ никто теперь и не думалъ. Онъ повсилъ носъ и едва держалъ въ рук поводья, висвшіе по ше коня, который тяжело дышалъ. Онъ спасъ Пемпренеля, но не догналъ Бриктайля.

— Это былъ наврное онъ, шепталъ онъ, никто такъ не кричитъ: Громъ и молнія! я слышалъ это разъ въ Тестер и никогда не забуду…. Точно вызовъ бросаетъ небо…. Но вдь ушелъ же отъ меня!… У его лошади были крылья! Можетъ быть, и лучше, что моя-то отстала!… Мудрецы вдь учатъ же, что всегда надо смотрть на вещи съ хорошей стороны… Можетъ статься, я былъ-бы теперь мертвъ, покойникъ Коклико, сорванный съ втки цвтокъ!… Но зачмъ Бриктайлъ здсь?— какъ бы онъ тамъ ни назывался, разбойникъ, для меня онъ все-же будетъ Бриктайль, исчадіе сатаны. Наврное ужь, не для хорошаго дла. И если онъ напустилъ свою шайку на графиню де Монлюсонъ, то что онъ — голова или только рука? правда, он не прочь пограбить, но изъ-за того, чтобъ очистить карету, сталъ ли бы онъ соваться, когда графиню провожаютъ такіе бойцы, какъ графъ де Шиври и кавалеръ де Лудеакъ!… Вотъ это ужь просто непонятно.

Пока Коклико разсуждалъ самъ съ собой, люди графини де Монлюсонъ приводили въ порядокъ упряжь и экипажъ. Солдаты епископа рыли въ сторон могилы, куда спшили опустить тла убитыхъ разбойниковъ, выворотивши однакожь прежде у нихъ карманы. А что касается до раненыхъ, то ихъ вязали по рукамъ и по ногамъ и клали на земл, пока сдадутъ ихъ на руки конвойнымъ, которые сведутъ ихъ въ Зальцбургъ, гд вислица окончательно вылечить ихъ отъ всякихъ болзнй.

Одна изъ горничныхъ старалась всми силами принести въ чувства старую маркизу д’Юрсель, поливая ее усердно свжей водой посл того какъ вс душистыя воды были перепробованы безъ успха. Укладывали въ сундуки разбросанные по трав платья и драгоцнныя вещи, прилаживали порванныя постромки. Кавалеръ де Лудеакъ поправилъ свой туалетъ и, притворясь, что хромаетъ, клялся, что не успокоится ни днемъ, ни ночью, пока не обрубитъ ушей разбойнику, который такъ жестоко повалилъ его съ лошади.

Коклико опять призадумался, находя, что за это, право, не стоило бы такъ сильно сердиться.

Когда поздъ тронулся снова въ путь, съ нсколькими всадниками впереди, графъ де Шиври сдлалъ знакъ Монтестрюку и немного отсталъ. Этого никто не замтилъ, такъ какъ при вызд изъ долины опять въхали въ тсное ущелье. Какъ только Гуго подъхалъ къ нему, Цезарь сказалъ:

— Не угодно ли вамъ, графъ, поговоритъ о серьезныхъ вещахъ шутя, чтобъ графиня де Монлюсонъ, если взглянетъ случайно въ нашу сторону, не была ни удивлена, ни обезпокоена?

— Охотно, графъ.

Лицо графа де Шиври озарилось веселой улыбкой.

— Вы не врите, надюсь, всмъ этимъ знакамъ дружбы, что я вамъ такъ часто оказывалъ, чтобъ угодить прихоти моей прекрасной кузины, но прихоти для меня весьма даже обидной? На самомъ дл, я васъ ненавижу и вы, должно быть, питаете ко мн тоже самое чувство.

— Отъ всего сердца, дйствительно, особенно теперь.

— Кром того, вы сейчасъ произнесли такіе слова, что я хоть и сдлалъ видъ, будто не обратилъ на нихъ вниманіе, какъ-бы слдовало, но тмъ не мене не могъ не разслышать, потому что я вдь не глухъ.

— Ни одного изъ нихъ я не возьму назадъ и не измню ни за что.

— Слдовательно, любезный графъ, продолжалъ де Шиври, притворно смясь, потому что въ эту самую минуту головка кузины выглянула изъ окна кареты, — вы не удивитесь, если когда-нибудь я у васъ попрошу начисто и поближе объясненія.

— Когда угодно! завтра, если хотите, или сегодня же вечеромъ.

— Нтъ, ни сегодня и не завтра. Вы позволите мн самому выбрать часъ, который для меня будетъ удобнй. Не ужели вы забыли, что графиня де Монлюсонъ наложила на насъ перемиріе на три года?

— Разумется, не забылъ, я даже, нсколько времени, имлъ наивность думать, сознаюсь въ этомъ, что можно остаться друзьями, будучи соперниками.

— Вы тогда только что пріхали изъ провинціи, графъ.

— Боже мой, да, графъ! но съ того времени я перемнилъ мысли и думаю, что теперь мои чувства совершенно согласны съ вашими.

— Вотъ это самое вамъ поможетъ понять, что я нарушу перемиріе только въ удобную для меня минуту, когда мн ужь нечего будетъ щадить.

— Это только доказываетъ, что вы ставите осторожность выше другихъ добродтелей.

— Вы очень тонко насмхаетесь, любезный другъ, да, именно, я люблю осторожность, особенно когда она мн позволяетъ пользоваться всми моими преимуществами, а мое родство съ графиней де Монлюсонъ даетъ мн кое-какія, вотъ хоть бы право провожать ее повсюду, даже и въ тотъ городъ, куда вы дете. Но будьте покойны, вы ничего не проиграете отъ того, что подождете.

— Вы дадите мн въ этомъ клятву?

— Вамъ бы и не пришлось требовать отъ меня этой клятвы, еслибъ у графини де Монлюсонъ не былъ такой характеръ, что она никогда не проститъ мн, если я васъ вызову, но ежели это вамъ можетъ доставить удовольствіе, я даю вамъ слово, что одинъ изъ насъ убьетъ другаго и что я ничего не пожалю, чтобъ этимъ другимъ были вы.

— Посмотримъ, но пока я вамъ все-таки благодаренъ за это слово. Оно мн такъ пріятно, что наканун того дня, когда графиня де Монлюсонъ сдлается графиней де Шаржполь, я непремнно вамъ напомню объ немъ, еслибы вамъ самимъ измнила память!

— Вы — герцогъ д’Авраншъ! вскричалъ Цезарь съ рзкимъ смхомъ, чтобъ это сбылось, надо прежде, чтобъ у меня не осталось ни одной капли крови въ жилахъ!

— Пожалуй и такъ! возразилъ Гуго холодно.

Читателю можетъ показаться удивительнымъ, что съхавшись съ Орфизой, принцесса Маміани не объяснилась съ ней тотчасъ же на счетъ счастія графа де Шиври въ сдланномъ на нее покушеніи. Ей помшало слдующее разсужденіе: какое матерьяльное доказательство его сообщничества въ этомъ покушеніи могла она представить? Онъ былъ такой человкъ, что прямо отрекся бы, положивъ руку на распятіе и стоя одной ногой въ могил! Разорванное платье, нсколько капелекъ крови на галунахъ, удары, которые онъ наносилъ и получалъ — не доказывало-ли все это напротивъ, что онъ бросился на разбойниковъ, чтобъ разогнать ихъ? Его другъ Лудеакъ лишился даже лошади въ этой схватк,

Сверхъ того, какъ уврить, что дворянинъ съ его положеніемъ при двор, пользующійся такими милостями короля, можетъ быть способенъ на подобную низость? А что касается до графини де Суассонъ, которой первой эта мысль пришла въ голову, то нечего было и думать даже говорить объ ней: ея сила служила ей недосягаемымъ оплотомъ, притомъ же, и солгать ей также ничего не стоило.

Всего благоразумнй было, значитъ, молчать и ожидать, наблюдая за всми происками Цезаря, лучшаго случая изобличить его: этого требовала осторожность и на это именно принцесса и ршилась.

Когда все было исправлено и приведено въ порядокъ, путешествіе продолжалось и окончилось безъ приключеній, кареты хали подъ охраной нсколькихъ человкъ, выбранныхъ принцессой изъ числа солдатъ епископа и взятыхъ ею къ себ на службу, и подъ двойнымъ покровительствомъ Монтестрюка и маркиза де Сент-Эллиса, у котораго камень спалъ съ сердца съ той минуты, какъ онъ отрекся отъ недавней злобы противъ своего молодаго друга.

Не встртилось больше ни воровъ, ни разбойниковъ, гостинницы, въ которыхъ останавливались на ночлегъ, были тихи и спокойны, какъ женскіе монастыри, дороги — мирны и безопасны, какъ аллеи парка, и когда графиня де Монлюсонъ пріхала въ Вну со своимъ милымъ и любезнымъ обществомъ, древняя столица Австріи готовилось встртить графа де Колиньи и его войска празднествами и увеселеніями. Это была интермедія, которую дворъ и городъ давали себ съ общаго согласія, между вчерашнимъ страхомъ и завтрашними опасеніями.

Въ тотъ самый вечеръ, когда графъ де Шиври пріхалъ въ Вну вслдъ за Орфизой де Монлюсонъ, неизвстный посланный оставилъ для него въ гостинниц, гд онъ остановился, записку, въ которой была всего одна строчка:

— Пропущенный случай можно воротить.

— Милый капитанъ! прошепталъ Лудеакъ, которому Цезарь передалъ записку, онъ хоть и не подписываетъ, но какъ легко его узнать!

{Продолженіемъ этого служитъ романъ того же автора подъ названіемъ ‘УБІЙЦА ГЕРЦОГИНИ’).

Амедей Ашаръ

Въ огонь и въ воду

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Читайте также: