З. Н. Гиппиус
В нашем парижском углу
Смена двух эпох. — Создание клуба писателей и читателей
(Письмо из Парижа)
КОММЕНТАРИИ
В нашем парижском углу, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1938
Время на прочтение: 4 минут(ы)
З. Н. Гиппиус. Арифметика любви (1931-1939)
СПб., ООО ‘Издательство ‘Росток», 2003
Прошлой весной в Париже вышла книжка, которая, по мысли издателей, в продажу не поступила. Мысль, кажется, неправильная. В книжке много недостатков: внутренно — она могла бы быть шире, полнее, а внешне — гораздо лучше издана. Но и так, как она есть, она имеет общий интерес: современные писатели рассказывают в ней, независимо друг от друга, об одном и том же ‘художественном произведении’. О маленькой женщине, недавно умершей. И меньше всего похожа книжка на ‘посмертный сборник’: у этой женщины (я говорю об Амалии Фондаминской) не было ни выдающихся ‘добродетелей’, никаких, собственно ‘дел’, — она сама была ‘делом Божиим’, и, вместе со своей жизнью и смертью, настоящим, законченным ‘художественным произведением’ (даже просто с точки зрения эстетики).
Оттого и нельзя не пожалеть, что книжка лишена широкого круга читателей. Но, может быть, она еще будет переиздана и в исправленном виде. Здесь, сейчас, она мне пришла на память лишь потому, что эта книжка с большой ясностью говорит нам о смене двух эпох, за последнее двадцатилетие, мы, свидетели смены, как будто ее не замечаем…
Эпоха — мировое слово. Конечно, и мир перешел в другую эпоху. Русская эмиграция — капля в том же море мира, и смена, перемена всей атмосферы, воздуха, которым мы дышим, не могла в ней не отразиться.
Когда произошла смена? Так ‘подпольно’ менялась атмосфера, меняя формы жизни, что лишь при большом внимании можно сказать, что рубеж — где-то между 1925 и 1930 годами. Исторические события ускоряют смену эпох, но не производят ее сразу: в начале 20-х гг. все и везде, даже в Сов. Союзе, жили еще в первой эпохе, в первой атмосфере. Другая, новая, наплыла, как невидимый газ, после, изменяя образ мира, проникая всюду, вплоть до маленького угла русской эмиграции.
Стоит кому-нибудь из нас, уцелевших, напомнить, что ведь вот что и как было в 22—28 году, — он сразу не поверит, что оно могло быть. В самом деле: правда ли, что интеллигентная парижская эмиграция жила, вся, как бы одной жизнью? Что все постоянно встречались, делали что-то вместе, выступали на одних и тех же собраниях? Не было разрыва между интеллигенцией, так наз. политической и просто культурной, писатели писали во всех новых изданиях, и, мало того, поддерживали связь с французским обществом.
Так было не только в среде старших интеллигентов и писателей самого старшего поколения, но к ним же примыкали и молодые (последние сейчас называются уже ‘среднемолодыми’ или ‘экс-молодыми’ и составляют главную группу парижских писателей. Но о ней после).
Так было, а описывать, как оно есть — почти не стоит: взять только бывшее наоборот, и картина получится ясная. Из писателей ‘старших’ одного больного Куприна жена увезла в Сов. Союз, остальные как будто тут, но как будто их и нет. Друг с другом не видятся. Недавно из Америки мне прислали относительно их анкету. На вопрос, кто где ‘вращается’ — совершенно невозможно было ответить. По-моему — нигде, во всяком случае, я не знаю. Знаю только, что Бунин бывает иногда на Монпарнассе, еще недавно главном центре ‘вращения’, экс-молодых. Теперь, говорят, и этот центр сник. Спрашивали меня еще: много ли и где эти писатели пишут? Тот же ответ: не знаю. Не видно. Да и где? Уцелевших от прежнего повременных изданий почти нет. В оставшихся так изменились условия сотрудничества, так вообще все изменилось (может быть, изменились и сами эти писатели), что их исчезновение неудивительно.
Почти то же в смысле печатания, можно сказать и о главной группе ‘среднемолодых’: оставшимся повременным изданиям мало дела до литературы и это, пожалуй, понятно. А эмигрантская интеллигенция 20-х годов, партийная и беспартийная, что она? Чем занимается? Ее как цельность уже нельзя рассматривать. Там явились, кажется, отдельные новообразования, занимаются кое-какими ‘своими’ делами, политикой, насколько можно. Отдельные интеллигенты полюбили пропадать: устав от эмигрантских занятий ‘политикой’, исчезают на годы ‘сажать картофель’ или вроде (что достойно уважения).
Если уцелели кое-какие старые ‘общества’, то лишь по имени. Одно из них — ‘Зеленая Лампа’. Достаточно сравнить его теперешние (крайне редкие) собрания с прежними, чтобы увидеть всю разницу. Когда-то там выступали люди, ныне разъединенные, трактовались равно вопросы и политические, и литературные, возникали живые споры о ‘миссии’ эмиграции…
Теперь, в другой атмосфере, на недавнем, хотя бы, заседании, — как все чинно, равнодушно, — холодно! Заседание, по-своему, интересное, тема — литературная, но дающая возможности расширить вопрос. Это и сделали ораторы — все почти из группы ‘среднемолодых’. Говорилось о книжке Г. Иванова, самого талантливого из современных поэтов. О ней уже шли раньше всякие разговоры, притом самые неинтересные. В книжке есть места, способные возбудить вполне понятное ‘отвращение’. Но не в них же суть, а в той стороне, которая с таким мастерством и глубиной вскрывает душу современности, ее падения и — взлеты. На эту сторону и пытались молодые ораторы обратить внимание публики.
Публика (полный зал) слушала и молчала. Соглашалась? Не соглашалась? Была разочарована? Неизвестно. Ведь и ‘публика’ теперь, на всяких заседаниях и вечерах, уже не та, что в 20-х годах: другая, другой, второй, эпохи.
Конечно, ‘публика’ во все времена — некий икс. Редкий писатель вполне знал своих читателей. Но теперь, когда внутри всего эмигрантского круга пошло разделение, ‘публика’ стала еще загадочнее, ров, отделяющий читателей от писателей кажется еще шире.
Однако, довольно! У меня вовсе не было намерения так долго говорить о данном положении нашего парижского угла, оно известно. Уточнение мне было нужно для перехода к чему-то другому. Гораздо интереснее, что это положение и его печаль стали надоедать, утомлять многих, особенно из широкого круга ‘среднемолодых’ парижских писателей. Что сделать? Как помочь? Все знают, что ‘больших дел’ не затеешь, к делам ‘малым’ у русского человека издавна нет вкуса, ни веры в их успешность (оттого, м. б., они все проваливаются). Однако на традиционных моих ‘воскресеньях’ (вот тоже нечто оставшееся с 20-го года), кому-то из участников пришла мысль создать ‘Клуб писателей и читателей’. Затея оказалась по вкусу, оживила засыпающих, ‘полумолодые’ принялись за дело. В какие-нибудь 10 дней был найден скромный ‘подвал’, разосланы широкие (но с выбором все-таки) приглашения, отпечатаны почетные билеты, и назначен близкий день ‘открытия’.
Вот ‘малое’ дело, из которого… что выйдет? Может быть — ничего, но это неважно: явится какая-нибудь другая идея. Важно, сознав разъединенность, разбить всеобщее оцепенение’, о котором так страшно пишет в своей книге Г. Иванов.
А мысль о ‘клубе’ уже носилась в воздухе: оказывается, создать ‘клуб’ хотели и здешние художники. Теперь почему бы не слить два начинания — в одно? Это увеличило бы шансы на успех…
Но не будем ни о чем гадать. О нашем ‘клубе’, о его открытии я напишу в следующий раз. Здесь хочу лишь прибавить, что всех огорчает отъезд Керенского в Америку: он единственный из интеллигентов-политиков, который умел ‘вращаться’ как в своих кругах, так и в ‘среднемолодой’ писательской группе.
Впервые: Сегодня. Рига, 1938. 27 февраля. No 58. С. 3.
…на недавнем <,…>, заседании… — речь идет о заседании ‘Зеленой Лампы’ 28 января 1938 г. с обсуждением романа Г. Иванова ‘Распад атома’ (см. статью Гиппиус ‘Черты любви’, 1938, в настоящем издании).
‘Клуб читателей и писателей’ — открытие Клуба в Париже проходило 21 февраля 1938 г., о чем сообщали ‘Последние Новости’ 22 февраля 1938 г. Вторая встреча писателей и читателей проходила 18 марта, третья — 8 апреля (с участием Н. Тэффи). Подробнее см. в следующей статье Гиппиус ‘В парижском углу не скучно’.