Г. Плехановъ.
‘Современникъ’, No 1, 1913
В. Н. Сперанский. Общественная роль философии, Плеханов Георгий Валентинович, Год: 1913
Время на прочтение: 6 минут(ы)
В. Н. Сперанскій. Общественная роль философіи. Введеніе въ исторію политическихъ ученій. Изъ лекцій, читанныхъ въ С.-Петербургскомъ университет и на С.-Петербургскихъ высшихъ женскихъ курсахъ. Выпускъ Г. СПБ. Изд. Шиповникъ, 1913.
Господинъ Сперанскій уметъ писать простымъ, толковымъ языкомъ. Въ его небольшой книг найдется немало страницъ, написанныхъ легко и даже увлекательно. Но, какъ видно, онъ думаетъ, что писать простымъ и толковымъ языкомъ можно только, о предметахъ не весьма возвышенныхъ. Тамъ, гд рчь идетъ у него о матеріяхъ боле важныхъ,— напримръ, о ‘внвременныхъ идеалахъ чистаго разума’,— онъ выражается напыщенно и невнятно. Вотъ примръ.
‘Не безотчетная прихоть привередливаго вкуса подсказываетъ намъ желаніе найти самобытныя эстетическія цнности, неподвластныя тщеславной мод и стадному подражанію. Творческая мечта о единой нетлнной красот, жизненный образъ которой ‘спасетъ міръ’, просвтитъ и возродитъ заблудшихъ и падшихъ, питается неискоренимой потребностью человческаго духа проникнуть въ зиждительныя тайны абсолютнаго,’. (Введеніе, стр. XI).
Что такое ‘нетлнная красота’? Если нашъ авторъ обозначаетъ, этими ‘красивыми’,— какъ любятъ у насъ выражаться теперь, словами красоту, какъ понятіе, то ему слдовало бы вспомнить, что понятіе безобразія такъ же ‘нетлнно’, какъ понятіе красоты, какъ и всякое другое понятіе. Но понятіе безобразія, очевидно, не ‘спасетъ міра’, не просвтитъ и не возродить заблудшихъ и падшихъ. Значитъ, одной ‘нетлнности’ еще недостаточно для того, чтобы совершить вс эти подвиги. Что же дастъ возможность красот совершить ихъ? Прямого отвта нтъ.. А есть лишь нчто, какъ-будто имющее нкоторое сходство съ отвтомъ. Г. В. Сперанскій пишетъ:
‘Это — не наивная отршенная греза о возврат потеряннаго рая. Это — естественная цлительная функція жизнеспособнаго сознанія. Художественная стихія волей-неволей несетъ свои непокорныя волны въ океанъ абсолютнаго. Истинный поэтъ запечатлваетъ безсмертнымъ словомъ то, что носится въ зыбкомъ явленіи. По мудрому слову Аристотеля, искусство философичне исторіи, такъ какъ оно воспроизводитъ идеально необходимое, а не случайно-бывающее. Если философія есть своеобразное, трудное искусство, то и художественное творчество есть въ значительной мр свободный философскій судъ надъ жизнью, дающій достойное имя каждой вещи’. (Введеніе, стр. XI — XII).
Отвтъ ли это, полно! Во всякомъ случа, не убдительный. Признать, что художественное творчество есть ‘свободный философскій судъ, надъ жизнью’ вовсе не значитъ показать, что существуетъ ‘нетлнная красота’, и что она способна совершить вс т чудеса, которыхъ наобщалъ за нее г. Сперанскій. Чернышевскій ршительно объявлялъ нездоровыми мечты о нетлнной красот, а, между тмъ, одинъ изъ тезисовъ его замчательной диссертаціи гласитъ, что произведенія искусства очень часто имютъ значеніе приговора надъ явленіями жизни. ‘Слово’ Аристотеля насчетъ того, что искусство философичне исторіи, въ самомъ дл, исполнено мудрости. Къ сожалнію, оно здсь не при чемъ. Смыслъ этого слова, какъ извстно, таковъ. Въ эпоху Аристотеля исторія еще не задавалась цлью научнаго изученія процесса человческаго развитія, т. е. еще не смотрла на него, какъ на закономрный процессъ. Она только разсказывала, что было… къ тому же нердко искажая дйствительность по прихоти разсказчика. Поэтому Аристотель не признавалъ ея родства съ философіей, изучающей, по его словамъ, ‘нкоторыя причины и нкоторые принципы явленій’. Съ другой стороны искусство, подобно философіи, не ограничивается простымъ воспроизведеніемъ явленія. Оно по своему,— т. е. съ помощью тхъ средствъ, которыми пользуется оно, какъ искусство,— изображаетъ его существенное содержаніе. Поэтому Аристотель сказалъ, что оно ближе къ философіи, нежели исторія,— повторяю, тогдашняя исторія, по своему характеру весьма далекая отъ ныншней исторической науки. Аристотель былъ совершенно правъ. Но изъ того, что онъ былъ совершенно правъ, вовсе еще не слдуетъ, что г. Сперанскій правъ, хотя бы только отчасти.
Дале. ‘Красота нетлнная’, какъ я сказалъ, лишь въ томъ смысл, въ какомъ ‘нетлнно’ всякое другое понятіе, между, прочимъ и понятіе безобразія. Но ‘нетлнность’ понятій не обезпечиваетъ ихъ неизмнности. Извстно, что понятіе людей и красот очень сильно измняется въ зависимости отъ условій мста и времени. Какое же право имемъ мы посл этого говорить объ ‘единой нетлнной красот’? Я готовъ допустить что, любуясь своей Венерой, готтентотъ испытываетъ такое же наслажденіе, какое испытываемъ мы при вид Венеры Милосской или Капитолійской. Но если одно и то же наслажденіе можетъ быть вызвано двумя столъ различными образами, то какой же изъ пикъ долженъ быть признанъ отраженіемъ .единой нетлнной красоты’?
Г. Сперанскій продолжаетъ: ‘Не временное недомоганіе встревоженной совсти часто и часто мшаетъ намъ удовлетвориться на путяхъ разумно-нравственнаго дланія условными мрилами пользы и наслажденія. Въ наше время немного уже находится мыслителей, берущихъ на себя неблагодарную задачу низведенія моральной философіи на степень прикладной тактики личнаго и собирательнаго себялюбія’. (Введеніе, стр. XII).
Подъ собирательнымъ себялюбіемъ, очевидно, слдуетъ понимать ‘себялюбіе’ Цлаго общества или какой-нибудь его части, напримръ, сословія, класса и т. н. Въ наше время, дйствительно, встрчается очень мало мыслителей, сводящихъ моральную философію къ ‘прикладной тактик’ этого себялюбія.. Но почему? По двумъ причинамъ. Одна изъ нихъ состоитъ потомъ. что сводитъ моральную философію къ ‘прикладной тактик’ чего бы то ни было, значитъ смотрть на нравственность, съ той раціоналистической точки зрнія, которой крпко держались писатели XVIII вка, но которая должна быть ршительно отвергнута въ настоящее время, такъ какъ она отнимаетъ всякую возможность научно объяснять процессъ возникновенія нравственныхъ понятій. Наука иметъ дло съ закономрными процессами. Всякій закономрный процессъ, есть процессъ необходимый. Смотрть на процессъ возникновенія нравственныхъ понятій, какъ на необходимый процессъ, значитъ стремиться объяснить, какъ порождаются эти понятія условіями человческаго существованія, и какъ измняются они съ измненіемъ этихъ условій. Само собою разумется, что если нравственныя понятія порождаются условіями существованія людей, то они непремнно должны соотвтствовать этимъ условіямъ. Другими словами: нравственныя понятія, свойственныя данному общественному цлому, не могутъ противорчивъ тому, что нужно и полезно для охраненія его жизни. Еще иначе: въ той самой мр, въ какой нравственныя понятія даннаго общественнаго цлаго опредляются условіями его существованія, т. е. сохраненія, въ нихъ выражаются его интересы. Но этотъ процессъ возникновенія нравственныхъ понятій даннаго общественнаго цлаго изъ условій его существованія совершается ‘за спиною сознанія’ отдльныхъ людей (какъ сказала. бы Гегель), которые чаще всего знаютъ только ихъ результаты. т. е. нравственныя заповди. Это, кажется, достаточно ясно. Но такъ какъ я не имю чести принадлежать къ числу ныншнихъ идеалистическихъ мыслителей и потому люблю выражаться толково, то еще поясню свою мысль примромъ. Вс члены цивилизованнаго общества знаютъ, что не слдуетъ воровать. Но только тмъ изъ нихъ, которые занимаются соціологіей, извстно, что понятіе воровства родилось лишь тогда, когда разложился первобытный коммунизмъ, т. е. что оно возникло изъ общественныхъ условій человческаго существованія. А въ какомъ вид представился бы намъ процессъ приспособленія нравственныхъ понятій даннаго общественнаго цлаго къ условіямъ его существованія, а, слдовательно, и къ его существеннымъ интересамъ, если бы мы взглянули на него съ раціоналистической точки зрнія? Въ совершенно иномъ! До такой степени томъ, что передъ нами былъ бы уже не тотъ процессъ возникновенія нравственныхъ понятій изъ условій человческаго существованія, который совершается, какъ сказано, за спиною людей, а рядъ совершенно сознательныхъ дйствій, съ помощью которыхъ люди стараются приладить свою нравственность къ своимъ интересамъ. Если мы опять возьмемъ только что приведенный примръ понятія воровства, то у насъ выйдетъ вотъ что: лгади, имющіе собственность, убдились, что воровство противорчивъ ихъ интересамъ. Поэтому они провозгласили: нравственность требуетъ, чтобы мы вс уважали чужую собственность. А провозгласивъ это, они стали испытывать угрызенія совсти, когда имъ случалось совершитъ дйствіе, похожее на воровство. При этомъ остается непонятнымъ, откуда же собственно берется угрызеніе совсти, такъ какъ тутъ мы имемъ дло только съ расчетомъ выгоды. А это показываетъ, что раціоналистическое объясненіе ничего не объясняетъ. И именно потому, что оно ничего не объясняетъ, наука не можетъ признать его сколько-нибудь удовлетворительнымъ.
Однако, этимъ вопросъ, поднятый г. Сперанскимъ, исчерпывается только наполовину. Поэтому надо итти дальше. Нашъ авторъ аппелируетъ собственно не къ наук, а къ ‘абсолютному’, что совсмъ не одно и то же. Онъ говоритъ: ‘На высшихъ ступеняхъ духовной культуры интеллектъ, переростающій свою стихійную основу, не хочетъ, боле быть послушнымъ пособникомъ въ борьб за существованіе и поощрятъ слпыя влеченія животной наслдственности. Здоровое нравственное сознаніе можетъ питаться моральными цнностями только безусловными, т. е. философскими’ (Введеніе, стр. XII). Говоря это. г. Сперанскій является далеко не одинокимъ между моралистами нашего времени. Требованіе безусловныхъ моральныхъ цнностей стало, можно сказать, модой дня. Но для науки сама мода есть результатъ извстнаго процесса развитія, опредленнаго условіями существованія людей. Какія же условія вызвали моду на аппеляцію къ безусловнымъ моральнымъ цнностямъ?
Пока данное общество не раздлилось на классы, въ немъ не можетъ быть противорчія между его интересомъ и распространенными въ немъ нравственными понятіями. Съ возникновеніемъ классовъ мало-по-малу возникаетъ и мало-по-малу обостряется и это противорчіе. Господствующій классъ естественно считаетъ свой интересъ вполн сообразнымъ съ требованіемъ справедливости. Но къ господствующему классу всегда принадлежитъ меньшинство членовъ даннаго общества. Когда интересы такого класса приходятъ, въ противорчіе съ интересами большинства. то возникаетъ вопросъ: можетъ ли быть справедливымъ то, что наноситъ вредъ большинству? И тогда наступаетъ время для переселенія справедливости на небо. Тогда идеологи господствующаго класса говорятъ: ‘дло вовсе не въ интересахъ большинства, интересы большинства условны, а справедливость есть нчто безусловное’. И всегда выходитъ, что безусловная справедливость, какъ нельзя лучше, мирится съ эксплоатаціей меньшинства большинствомъ. При этомъ безразлично, облекается ли она въ религіозныя ризы, или — въ философскую хламиду. Нашъ авторъ предпочитаетъ эту послднюю: у него безусловныя моральныя цнности суть цнности философскія. Но какъ бы тамъ ни было, онъ очень ошибается, воображая, будто свойственное ему стремленіе къ безусловнымъ моральнымъ цнностямъ вызвано тмъ, что его ‘интеллектъ переросъ свою стихійную основу’. Увы! Въ этомъ-то стремленіи и сказывается непобдимая сила стихійной основы. Г. Сперанскій,— очень можетъ быть, самъ того не замчая,— принадлежитъ къ числу идеологовъ господствующаго класса, интересы котораго рзко противорчатъ теперь во всемъ цивилизованномъ мір интересамъ эксплоатируемаго большинства. Поэтому идеологи этого класса и любятъ распространяться о безусловныхъ, моральныхъ цнностяхъ. Это понятно. Но ‘безусловно’ ли здорово ‘нравственное сознаніе’ этихъ почтенныхъ людей? Нашъ авторъ думаетъ, какъ видно, что да, а я сильно сомнваюсь въ этомъ.
Возвышенныя соображенія г. Сперанскаго о безусловныхъ цнностяхъ, о вчномъ немеркнущемъ свт, объ ‘океан абсолютнаго’ и т. п. находятся во введеніи къ его книг, чмъ и длаютъ его ‘безусловно’ негоднымъ для подготовки читателей (или слушателей и слушательницъ) нашего мыслителя къ пониманію общественной роли философіи. Это было бы еще только полбды, если бы книга, снабженная такимъ введеніемъ, отчасти поправляла дло. Къ сожалнію, и книга не поправляетъ ого. Написанная несравненно лучшимъ языкомъ, нежели введеніе, она. однако, столь же ‘безусловно’ не даетъ отвта на вопросъ о томъ, какую же роль играла философія въ код развитія общественной жизни. Да оно и неудивительно. Отвтитъ на этотъ вопросъ можетъ только тотъ, кто выяснилъ себ, какимъ образомъ общественное сознаніе опредляется общественнымъ бытіемъ. А это останется неяснымъ для г. Сперанскаго до тхъ поръ, пока онъ сохранитъ свое стремленіе топить философію въ ‘океан абсолютнаго’.
Окажу откровенно: мн жаль слушателей и слушательницъ г. Сперанскаго.