В Муромских лесах, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1901 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 55 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ГРАФА Е. А. САЛІАСА.

Томъ XXVI.

Изданіе А. А. Карцева

МОСКВА.
Типо-Литогр. Г. И. Простакова. Москва, Балчугъ, д. Симон. монаст.
1901

Въ Муромскихъ лсахъ.

РАЗСКАЗЪ.

‘Средь дремучины — не дреми’!
(Поговорка.)

Въ сельцо Романово, среди дремучихъ Муромскихъ лсовъ, пріхалъ гонецъ ‘конный и оружейный’ прямо съ Москвы, стало быть за четыреста верстъ, и привезъ съ собой письмо, зашитое въ шапк.

Грамота эта была отъ сановника, любимца самихъ господъ графовъ Орловыхъ, что состоятъ при цариц первыми людьми.

Цлое длинное посланіе было на имя дворянина-помщика, отставного капитана. Писалъ другъ другу, товарищъ товарищу по служб въ Семеновскомъ полку во времена оны, только одинъ вышелъ въ отставку капитаномъ, а Другой сталъ генералъ-поручикомъ.

Дворянинъ и капитанъ Андрей Романовичъ Симеоновъ заперъ толстое письмо въ ящик стола, веллъ посланца помстить въ хорошей горниц людского флигеля и тотчасъ накормить, напоить и дать отоспаться съ пути.

Затмъ старый капитанъ, радостно и гордо улыбаясь, объяснилъ дочери Машеньк, что письмо отъ ея крестнаго и тяжелое… А затмъ приказалъ онъ личному слуг и любимцу Ардашк хорошенько протереть большіе петербургскіе очки, что въ золотой оправ, и приготовить…

Вся дворня, а за нею и вся деревня оживились отъ происшествія.

— Пріхалъ съ Москвы отъ генерала гонецъ! Привезъ барину грамоту — во каку!..

Одинъ мальчуганъ въ людской даже ороблъ и взвылъ, когда тетка Арина около него показала руками — какая грамота.

Баринъ Андрей Романовичъ былъ радостенъ, собираясь читать посланіе друга посл обда. Машенька сіяла лицомъ и даже прыгала козой отъ радости, зная, что письмо ‘про ея двичью судьбу трактуетъ’. Посланецъ былъ доволенъ, что доставилъ грамоту въ цлости, а въ ожиданіи отвта будетъ въ гостяхъ, что сыръ въ масл. Дворня и мужики тоже радовались — не зная чему, по благодушію.

Одинъ лакей бариновъ, Ардашка, семидесятитрехлтній старикъ, худой и сгорбленный, смутился, тревожился и становился часъ отъ-часу все хмуре и угрюме, ходилъ-бродилъ, ворчалъ себ подъ-носъ и огрызался на опросы… Онъ совсмъ ума приложить не могъ, гд эти самые бариновы золотые очки — ‘будутъ’. Очки, всякіе, вообще, надобились барину раза два въ недлю и на этотъ случай бывали подъ рукой простые, обиходные очки… А петербургскіе золотые требовались въ году десятокъ разъ, а то и рже, по какому-либо особо важному случаю. Послдній разъ подалъ Ардашка ихъ съ мсяцъ тому, на Троицу, либо на Духовъ день.

— И гд теперь они будутъ — хоть убей!

Однако, когда баринъ и барышня, откушавъ, вышли изъ-за стола, петербургскіе очки были уже приготовлены. Ардашка вспомнилъ, что припряталъ ихъ въ ящичекъ кіота или образницы барина, стоявшей въ спальн.

Андрей Романовичъ слъ за чтеніе посланія друга, важнаго человка, любимца сіятельныхъ графовъ Орловыхъ, а одновременно въ людской собралась вся дворня слушать прізжаго, ахать гонцу, что онъ разсказывалъ про Москву, но и съ своей стороны дивить его своими встями о своемъ жить-быть, гд оно — тихо-то, тихо… да какъ въ омут. А всякому вдомо, что завсегда въ тихомъ омут черти водятся.

Генералъ Петръ Петровичъ Волжскій писалъ пріятелю, обстоятельно отвчая на вс его вопросы.

Во первыхъ, онъ уже испросилъ у графа Андрея Григорьевича Орлова-Чесменскаго, при которомъ служитъ, разршеніе имть въ август мсяц трехнедльный отпускъ для поздки къ пріятелю и сослуживцу въ его ‘дремучіе’ края по семейнымъ обстоятельствамъ.

Во вторыхъ, радуется онъ, что для его красавицы Машеньки нашелся подходящій женихъ, исконнаго дворянскаго рода, добраго нрава и съ нкоторымъ иждивеніемъ, а коли онъ по молодости чиномъ и званіемъ не величекъ человкъ, то лишь-бы у него охота да прилежаніе нашлись, а протекція найдется въ люди его вывести.

Въ третьихъ, генералъ благодарилъ за честь, что его зовутъ въ посаженые отцы. Кому-же таковымъ и быть, какъ не крестному. А отлучка со службы и расходы путешествія — не бда. Крестницъ у него всего три. Одна замужемъ давно, а другая еще пятилтняя… А любимйшая была всегда Машенька Симеонова.

Затмъ, пріятель сановникъ соболзновалъ пріятелю помщику въ его забот о неладахъ съ сыномъ Григорьемъ, благодаря его ‘неестественному’ нраву, упрямству, непочтенію и непослушанію вол отцовой, и совтовалъ молодого малаго оставить, рукой махнуть. Не махонькій этотъ Гришка. Самъ знаетъ, что ему съ собой длать.

Наконецъ, генералъ удивлялся встямъ, что у пріятеля въ его намстничеств творятся такія безобразія… Грабежи и разбои, отъ какихъ и дворянамъ житья нтъ. А купцы волками воютъ, хоть и не зди по торговымъ дламъ. И удивлялся генералъ, почти не врилъ, что команды, посылаемыя изъ губерніи, ничего подлать не могли и не могутъ. Что намстникъ-то и его товарищъ — глядятъ. Ихъ забота — бразды правленія неукоснительно содержать въ рукахъ.

‘Дойдетъ таковой слухъ до Матушки-царицы — она строжайше взыщетъ’! кончалъ Волжскій.

II.

Въ то-же самое время въ людской гость дворни, т. е. гонецъ, разсказывалъ новости про матушку Москву… что въ ней храмовъ сорокъ сороковъ, а Иванъ Великій такъ великъ, что съ него вс-бы города россійскіе видть-бы можно было, еслибы не грхи людскіе, за которые нечистая сила туманъ въ глаза пущаетъ… А чума въ блокаменной дйствительно была, тому уже годовъ съ десятокъ… И долго гуляла — ничего подлать нельзя было. Народъ — люди мерли — вотъ теб мухи… На кладбищахъ мстовъ не хватало и просто въ землю зарывали. Но, наконецъ, посчастливилось, ее, чуму, словили и въ Москв-рк утопили. Изъ себя была страшнющая… Безглазая, безрукая, о трехъ ногахъ и въ желтомъ салоп… А Василій Блаженный — какъ быть слдуетъ все на томъ-же мст. А въ Гостиномъ двор можно все купить… Чего и надумать нельзя — тамъ есть. Одинъ пріятель барина-генерала Волжскаго купилъ въ Гостиномъ птицу, которая человчьимъ языкомъ говоритъ. Все, что угодно… Только на божескія слова ей запретъ положенъ… Вотъ хоть-бы: ‘Господи Іисусе’ птица не скажетъ, а коли скажетъ, то должна подохнуть ту же минуту. А купцы въ Москв народъ богатющій и собираются турецкую землю у салтана купить и Матушк-Цариц ко дню ея ангела поднести. ‘На, молъ, родная! Отъ нашего усердія и доброхотства’. А путемъ-дорогою изъ Москвы въ Романово халъ онъ, гонецъ, опасливо, по ночамъ зазжихъ дворовъ держался, хотя ничего объ шалостяхъ не слыхалъ… А эдакое, что вотъ здсь пошло — нигд въ тхъ краяхъ и не видывано, и не слыхано…

Гонецъ Софронъ тотчасъ по прізд узналъ, что въ здшнемъ кра удивительное длается… Господа и т стали сомнваться за себя, вотъ какъ въ Пугачево время было…

И теперь, когда Софронъ выложилъ вс свои новости про Москву, Ивана Великаго, Гостиный дворъ и даже про чуму — дворовые стали наперерывъ подробно разсказывать, что у нихъ въ узд, даже по всему намстничеству, завелося.

— Шалятъ! И страсти Господни, какъ шалятъ.

И что это такое, и кто это такой невдомо и не понятно. Сначала по простот думали вс, что разбойники да грабители развелись, благо кругомъ лса дремучіе… Ну, а теперь вс уразумли, что это дьявольское попущеніе на людяхъ. Одинъ баринъ Андрей Романовичъ не вритъ, гнвается и ругаетъ, когда кто ему оное объяснитъ… Олухами и идолами обзываетъ всякаго, кто оное, какъ тому слдуетъ, понялъ и уразумлъ. Самъ-то онъ полагаетъ, что это простые разбойники, отчаянныя головы, придорожные шатуны и сибирные, да острожные бгуны. А нешто это можетъ статься? Простыхъ грабителей-головорзовъ начальство давно-бы изловило. А на этихъ слово найти нельзя. Вотъ былъ, а вотъ и нту. Либо колдуны, либо самъ дьяволъ съ ними. Татары здшнихъ мстъ въ грх этомъ виноваты. Чрезъ нихъ все приключилось. Это ихъ ‘шайтанъ’ со своими чертенятами,— прости Господи — второй годъ скоро какъ шалитъ, Бога не бояся и начальства не уваживая… И видали его самого, главнйшаго… Ростомъ страсть, промежъ ногъ коня пропускаетъ, черная борода вникомъ и искру даетъ… И какъ только гд его съ шайкой накроютъ, такъ юнъ ножкой въ землю вдаритъ и скажетъ ‘разступися’. И нтъ ничего передъ тобой… Были будто и люди, и кони, и костеръ горлъ, и щами съ кашей пахло… А тутъ теб одно пустое мсто и въ глазахъ рябь. Еремй-пастухъ самъ видлъ трещину въ лсу, гд эта вся шайка провалилась, когда на нее команда изъ города лтошній годъ вышла. Прослышалъ Еремй, что она вотъ вчера — скажемъ — провалилась сквозь землю, а онъ стало быть сегодня вотъ пошелъ поглядть. И что-же ты полагаешь? Въ трещин еще все гудло чтой-то и голоса такіе неслышные слышались.

И многое другое разсказывала дворня Романова о своей бд — разбойничеств въ кра, поясняя, что это нечистая сила. Только двое молодыхъ дворовыхъ все усмхались и стояли на своемъ, что чортъ тутъ не причемъ. Простые это удалые молодцы съ Волги. Придутъ, пограбятъ и уйдутъ. А тамъ опять навстятъ и опять сгинутъ во свояси. Мста здшнія уже очень подходящія… Гд-же и грабить, коли не здсь!

— Нельзя иначе, соглашались вс. Потому — лсъ! Дремучина, какой другой нту на Руси. Не даромъ Соловей-разбойникъ изъ тутошнихъ былъ.

III.

Сельцо Романово было верстахъ въ пяти отъ тракта изъ города Мурома на городъ Ардатовъ, но эта прозжая дорога смахивала сама на проселокъ и хотя было на ней два большихъ моста, но одинъ изъ нихъ надобился только весной въ разливъ и половодье, а лтомъ и осенью его всегда объзжали въ бродъ, другой-же по его ненадежности всякій старался миновать и давалъ крюку версты въ дв, по болотамъ и по гати. Дальше, да врне.

Маленькая усадьба съ надворными строеніями, а за ними деревня въ полтораста душъ расположились на открытомъ мст близъ оврага, гд протекала маленькая рчка, но кругомъ въ верст разстоянія начинались и шли сплошной стной, на десятки верстъ, знаменитые Муромскіе лса, гд водилось всякое зврье. Волки, особенно зимой, навдывались и на деревню, а медвди часто встрчались на дорог, но мирно и безобидно поглядывали на прохожихъ и на прозжихъ.

Сельцо Романово было старинное родовое помстье дворянъ Симеоновыхъ.

Андрей Романовичъ, почти шестидесятилтній вдовецъ, былъ въ гвардіи при императриц Елизавет Петровн, въ Семеновскомъ полку, но, получивъ первый чинъ, перевелся въ ‘напольный’ полкъ и сдлалъ нсколько кампаній, дрался и съ нмцами, и съ туркой, былъ два раза раненъ и вышелъ въ отставку съ чиномъ капитана.

Поселившись въ родномъ гнзд, гд жилъ когда-то его отецъ Романъ Романовичъ и ддъ по имени тоже Романъ Романовичъ, еще во время царя Алекся Михайловича, капитанъ Симеоновъ тотчасъ-же женился на дочери сосда по вотчин. Бракъ этотъ былъ не случайностью. Капитанъ уже лтъ шесть былъ неравнодушенъ къ молодой сосдк изъ рода Порфирьевыхъ, съ которой познакомился, прізжая погостить къ старшему брату-холостяку Роману. Но свататься онъ не ршался, предполагая, что ему откажутъ, какъ недостаточно состоятельному жениху, у котораго было всего-то тогда сто душъ во владніи вмст съ съ братомъ. Когда же братъ Романъ вдругъ умеръ, капитанъ немедленно вышелъ въ отставку и, сдлавшись вдвое богаче, ршился посвататься и былъ принятъ.

Двадцать лтъ прожили Андрей Романовичъ душа въ душу съ женой Улитой Григорьевной… Пять человкъ дтей прижилъ онъ съ ней, но по вол Божіей сохранилъ только двухъ, второго сына Григорія и самую младшую дочь Марію. Первый сынъ Романъ погибъ удивительно, загадочно, былъ найденъ однажды у себя мертвымъ на полу среди горницы. А предъ тмъ онъ не боллъ и ни на что не жаловался, да вдобавокъ былъ сильный здоровый молодецъ двадцати двухъ лтъ. Двое другихъ дтей умерли еще въ младенческомъ возраст.

Лтъ съ десятокъ назадъ Симеоновъ овдовлъ и потеря любимой жены такъ подйствовала на него, что онъ, если-бы не малютка Маша — пошелъ бы тотчасъ въ монастырь.

Впрочемъ и впослдствіи часто поговаривалъ о постриженіи и монашеств прежній воинъ и ветеранъ многихъ кампаній. За послдніе же годы капитанъ ршилъ окончательно, что какъ только выдастъ дочь замужъ, то немедленно пострижется въ виду своего давнишняго желанія, а равно и въ виду семейныхъ обстоятельствъ. Дло было въ томъ, что у степеннаго, честнаго, немного вспыльчиваго, но сердечнаго Андрея Романовича былъ сынъ, уже 26-лтній молодецъ, съ которымъ онъ не ладилъ. Вмсто утшенія старому отцу, молодой Григорій Андреевичъ былъ занозой въ сердц.

Рдко отецъ и сынъ мене походили другъ на друга, чмъ двое Симеоновыхъ. Правда, оба были вспыльчивы, оба упрямы, но старикъ былъ все-таки добрый и чувствительный человкъ, а сынъ былъ извстенъ своимъ жестокосердіемъ, гордостью и неуживчивымъ нравомъ.

Даже простая, веселая, ко всмъ ласковая, еще очень юная Марья Андреевна — и та не любила брата и даже боялась его.

Нелады отца и сына дошли, наконецъ, до того, что жить вмст стало мудрено и капитанъ предложилъ Григорію зажить самостоятельно. Онъ отдалъ сыну въ полное владніе большой хуторъ, почти имньице, верстахъ въ восьми отъ Романова.

Хуторъ, по прозвищу ‘Волчій Логъ’, былъ среди лсовъ, въ глуши, почти въ дебряхъ, но молодой Симеоновъ съ радостью переселился туда на житье, взявъ собой восемь семей крестьянъ.

— Намъ, батюшка-родитель, вмст и впрямь тсно,— сказалъ онъ.— А буду я жить особо, да къ вамъ назжать въ гости, то, поглядите, мы ладить начнемъ.

Дйствительно, съ того дня, что молодой человкъ ушелъ изъ Романова и сдлался какъ-бы помщикомъ ‘Волчьяго Лога’, отношенія отца съ сыномъ стали тотчасъ иныя, много лучше, тише и спокойне. Черезъ годъ посл ухода Григорія Андреевича изъ дому, отношенія его къ отцу и сестр стали совсмъ дружескія. Но вдругъ начались снова нелады, но уже по иной причин.

IV.

Молодой Григорій Симеоновъ полюбилъ красавицу-двушку, единственную дочь дворянина, человка чиновнаго, только что покинувшаго службу, но, однако, совсмъ небогатаго. Пожилой чиновникъ въ отставк, по фамиліи Арцивашевъ, имлъ всего двадцать душъ крпостныхъ гд-то въ Симбирск и все продавалъ ихъ, но не находилъ покупателей. Существовалъ же онъ на пенсію и поселился на жительство въ город той губерніи, гд недавно еще былъ важной особой, т. е. губернаторскимъ товарищемъ.

Городъ этотъ, Муромъ, былъ ближайшимъ отъ ‘Волчьяго Лога’ и если малъ и бденъ, то знаменитъ тмъ, что далъ свое имя непроходимйшимъ лсамъ всей имперіи. Довольно часто бывая въ Муром, Григорій Симеоновъ встртилъ Надежду Арцивашеву въ собор, тотчасъ познакомился съ ея отцомъ, а черезъ недли дв уже посватался… и получилъ отказъ…

И то и другое было неудивительно.

Влюбиться сразу въ молодую двушку было боле чмъ легко, и Григорій былъ не первый, быстро очарованный. Надежда Арцивашева была писаная красавица и уже многимъ женихамъ отказала…

Но на этотъ разъ не она отказала, а ея суровый отецъ, извстный своею гордостью и важностью.

— Дочь моя будетъ за богатымъ и чиновнымъ!— разъ навсегда ршилъ онъ и стоялъ на своемъ.

Прежде красавица дочь находила, что отецъ правъ, и тоже ждала и желала суженаго, богатаго и чиновнаго… Но когда появился Григорій Семеоновичъ, посватался, получилъ отказъ и со стыда не показывался боле въ Муром, то двушка умная, бойкая, веселая, затосковала и тайно молила судьбу не посылать ей богатаго и чиновнаго жениха, такъ какъ ей тогда хоть руки на себя накладывать. Молодой Симеоновъ застрялъ занозой въ ея сердц и въ голов. Арцивашевъ, замтивъ перемну въ дочери, опасаясь, что она отъ любовной тоски можетъ похудть и подурнть, пошелъ на хитрость. Онъ подалъ надежду дочери… Онъ объяснилъ, что отказывается отъ мечты имть чиновнаго зятя, но однако будетъ стоять на своемъ, чтобы у будущаго мужа его красавицы-дочери была, по крайней мр, приличная для дворянина вотчина.

Дозволивъ Симеонову изрдка бывать у себя ради того, чтобы дочь мене убивалась, хитрый Арцивашевъ объяснилъ молодому человку:

— Проси отца отдлить тебя при жизни, дать хоть семьдесятъ душъ, тогда мы еще, можетъ быть, и поршимъ, и по рукамъ ударимъ.

Арцивашевъ, конечно, зналъ, что самъ стародавній обычай россійскій воспрещаетъ давать сыновьямъ якобы приданое при женитьб. Сынъ, женатый, живетъ при отц и все его будетъ, но посл отца. Однако, Григорій, малый хотя и умный, взглянулъ на дло иначе и тотчасъ обратился къ отцу съ просьбой устроить его счастье. Иначе говоря, онъ сталъ просить отца передать ему хуторъ по дарственной и прибавить или переселить съ Романова въ Волчій Логъ душъ хоть съ полсотни.

Андрей Романовичъ только обидлся и, обозвавъ Арцивашева дуракомъ, запретилъ сыну и заговаривать о томъ же въ другой разъ.

Съ этого времени между отцомъ и сыномъ снова начались дурныя отношенія и много худшія, чмъ прежде. Бывало они оба пылили одинъ на другого, но вскор мирились… Теперь они видлись рже, но при свиданіи Андрей Романовичъ, бывшій безстрашный воинъ, не любилъ глядть сыну въ лицо, будто боялся его взгляда. Ненавистнически злобно глядлъ сынъ на старика отца, считая его причиной своей незадачи въ счастіи, помхой къ браку.

‘Хоть-бы померъ скоре!’ — говорили его глаза.

Эта несдача, невозможность тотчасъ жениться на красавиц, казалось, не угнетала, а озлобляла его. И вс замчали, что дйствительно Григорій Андреевичъ, всегда и прежде не добрый, надменный и дерзкій, сталъ теперь еще пуще человконенавистникомъ. Вмст съ тмъ его сндала мысль, какъ-бы скоре выбраться изъ крутыхъ обстоятельствъ, какъ добиться цли назвать красавицу Надю — женой.

Однако это нравственное состояніе, особая озлобленность и угрюмость продолжались только около полугода, а затмъ Григорій Андреевичъ вдругъ перемнился, сталъ бодре, веселе, сталъ дружелюбне съ отцомъ и ласкове съ сестрой, сталъ мене суровъ и съ дворней Романова. Онъ даже особенно полюбилъ двухъ молодыхъ парней изъ этой дворни и выпросилъ ихъ у отца, одинъ изъ нихъ былъ сынъ старика Ардаліона.

— Утшился по своей зазноб,— говорилъ Андрей Романовичъ дочери.— И хорошее дло. На счастье для обоихъ. Какой онъ мужъ, съ его нравомъ? Уходилъ-бы онъ эту Арцивашеву въ гробъ, а она, сказываютъ, двушка хорошая, только шустра очень.

Однако Симеоновъ ошибался совершенно. Григорій продолжалъ часто бывать въ Муром и былъ принятъ Арцивашевымъ, какъ хорошій знакомый. Казалось даже, что бывшій губернаторскій товарищъ, нсколько важный со всми, относится къ молодому человку исключительно ласково и даже по родственному.

Одновременно Григорій часто здилъ въ противоположную сторону, городъ Ардатовъ, гд у него завелся новый пріятель, хотя разница ихъ лтъ была очень большая. Пріятель былъ ровестникомъ Андрея Романовича, если не старше.

Это былъ очень богатый купецъ, торговавшій полотномъ и ситцемъ, обороты котораго были на столько обширны и велики, что имя его — Павловъ, было извстно въ трехъ намстничествахъ. Но называли его всегда и уже издавна: Павловъ Ардатовскій, въ отличіе отъ другихъ купцовъ, его однофамильцевъ.

Посщеніе Григорьемъ этого пріятеля, одинокаго, бездтнаго и старика, были настолько часты, а гощеніе на столько иногда продолжительно, что вскор распространился слухъ, невдомо откуда и какъ, что старикъ богачъ весь свой большой капиталъ намренъ по смерти передать молодому дворянину Симеонову.

Когда эта всть и толки доходили до Григорія, онъ странно ухмылялся, но не опровергалъ и не отрицалъ ничего. Когда однако тотъ же слухъ дошелъ до самого Павлова, то купецъ сильно разгнвался и заявилъ, что его завщаніе уже сдлано и все, что у него есть, вполн оставляется въ сосдній монастырь, гд похоронены его жена и братъ, и гд онъ самъ будетъ преданъ земл.

— Да и слыханое-ли дло,— говорилъ Павловъ,— чтобъ купецъ дворянина наслдникомъ выбралъ? Люди надъ обоими смяться-бы стали.

На другой день посл появленія коннаго гонца изъ Москвы, капитанъ Андрей Романовичъ слъ за трудное и мудреное дло, за такую задачу, которая была ему почти не по плечу.

Онъ-бы лучше согласился новую кампанію начать противъ турки, чмъ этакое дло начинать. Лучше-бы два-три мсяца въ поход быть и ноги натруживать, чмъ недлю цлую корпть, потть, сопть и мозгъ натруживать, да еще въ его годы.

Капитану приходилось, тяжело и тоскливо вздыхая, ссть за писаніе большого обстоятельнаго посланія въ отвтъ на письмо друга-генерала. Боле полутора, двухъ страницъ въ день Симеоновъ сочинить никакъ не могъ, потому что раза по три передлывалъ и переписывалъ на бло, то, что съ трудомъ выходило изъ-подъ огромнаго, длиннаго гусинаго пера. Да и многое множество перьевъ перемнилъ онъ за первые же два дня непосильной работы… Перья, которыя онъ чинилъ вмст съ Ардашкой, были, точно на смхъ, одно хуже другого… Одно царапало, другое брызгало, третье скрипло — а это, извстно, худая примта — четвертое было будто гвоздь, пятое было ‘лапочкой’. Вдобавокъ старый хрычъ Ардашка куда-то такъ запряталъ песокъ, что его поискали и бросили.. Песокъ былъ московскій, а можетъ быть и заграничный — французскій, золотистый… А по милости стараго ‘тетерева’ — приходилось теперь посыпать свое писаніе простымъ пескомъ, а онъ былъ что теб заячья дробь… Спасибо, однако, что Маша надоумила отца писаніе просто оставлять сохнуть.

Однако на третій день Симеоновъ прекратилъ работу и далъ себ день отдыху, по той причин, что пріхалъ въ гости въ Романово нареченный дочери вмст со своей теткой.

Женихъ Машеньки былъ нижегородскій помщикъ Неструевъ, недоросль изъ дворянъ, сирота круглый, малый двадцати одного года, умомъ не прыткій, но очень красивый лицомъ, а самое главное тихій и добрый… Изъ-за этого и сталъ онъ женихомъ Симеоновой.

Дворовые люди и свои и чужіе обожали молодого барина Ивана Захарыча за его обхожденіе съ ними, а это обстоятельство было лучшимъ доказательствомъ, что за человкъ молодой Неструевъ.

‘Хочешь узнать человка,— говорилось обыкновенно,— опроси его крпостныхъ рабовъ’.

И отзывъ этихъ рабовъ былъ всегда врнымъ мриломъ нравственнаго облика всякаго молодого и стараго дворянина-помщика.

Ни одного бракосочетанія не совершалось на Руси безъ предварительнаго опроса людей той и другой стороны. Тайный ‘обыскъ’ производился искусно и тщательно…

— Какова ваша барышня?

— Каковъ вашъ молодой баринъ?

Такъ допытывались стороны. Крпостные холопы, люди прямые и честные, по традиціи всегда отвчали правду. Закупить ихъ временной лаской было нельзя… Они будто сознавали свое священное участіе въ судьб будущихъ нареченныхъ супруговъ и свою нравственную отвтственность предъ Богомъ и людьми.

Дурной отзывъ давался сдержанно и неохотно, но этой сдержанности знали цну, потому что когда можно было хоть немного въ чемъ похвалить своихъ господъ, то длалось это въ сугубой степени. Мягкосердыя, богобоязненныя, незлобливыя, не мстительныя крпостныя ‘души’ зла не помнили.

Это были темные люди, но свтлыя души. Слишкомъ много натерплись они за двсти лтъ подъ игомъ барскимъ, и надо было или не въ мру озлобиться, или привыкнуть прощать. А за всепрощеніемъ всегда идетъ любовь.

Предстоявшее бракосочетаніе молодого Неструева и совсмъ юной пятнадцатилтней Симеоновой было устроено ихъ-же обоюдными холопами, дворовыми людьми обоего пола. И подобное приключалось и совершалось постоянно… Даже форма и способы сватоства были будто строго установлены преданіемъ и обычаемъ.

Разумется, большее или меньшее участіе и значеніе крпостныхъ холоповъ въ дл бракосочетаній зависло отъ обстоятельствъ. И главное, выдвигавшее ихъ на первое мсто, было отсутствіе родителей у молодыхъ людей.

Въ данномъ случа такъ и было.

Капитанъ Андрей Романовичъ сидлъ сидьмя дома, никуда не показывался въ люди, къ себ также не звалъ и въ качеств отца двушки-невсты какъ-бы не существовалъ. Въ Романов былъ тотъ-же монастырь, въ который капитанъ собирался поступить съ самаго дня смерти жены. Совты барину, понуканье и даже ворчанье главнаго лица въ Романов, самого всми почитаемаго Ардаліона Матвевича, ни къ чему не вели.

— Чего ты смотришь, баринъ ты мой несуразный,— ворчалъ постоянно старикъ лакей, годами старше барина и всей дворни.— Что у тебя подъ носомъ-то? У тебя пташка, коей пора, пришла изъ гнздышка выпорхнуть, на свтъ Божій выглянуть, полетать, попть, да и свое гнздышко свить. А ты что? прихлопнулъ ее, будто-съ, обими ручками и держишь. Грхъ! Отвтишь Богу.

— Отвяжись, Ардашка!— былъ всегда тотъ-же отвтъ капитана.— Что на роду написано, того не минуешь. Суженаго тоже конемъ не объдешь. Погляди: все само собой для Машеньки благоустроится.

— На Бога надйся, а самъ не плошай!— отвчалъ всегда семидесятилтній, умный и дльный Ардаліонъ.

И наконецъ, однажды, видя, что Андрея Романовича ни съ какой стороны не возьмешь, старикъ заявилъ ‘своимъ’ всмъ, по двору и даже по деревн.

— Надо нашу барышню-касатушку просватать. Давай, добры-молодцы и бабье, за дло возьмемся и выищемъ Марь Андреевн хорошаго супруга.

И дло, поиски и хлопоты начались тотчасъ-же, но какъ-то все незамтно, неспшно, порядливо и будто само собой. Однако не прошло трехъ мсяцевъ, какъ въ Романово захала ‘ненарокомъ’ изъ-за дурака кучера, сбившагося съ дороги, барыня Анна Аанасьевна Неструева, старая двица. Захавъ, она согласилась отдохнуть часокъ у новаго знакомаго, капитана, но осталась и ночевать… А черезъ недлю она захала вторично, уже въ гости, и привезла съ собой случайно племянника Ванюшу. хали они въ городъ Муромъ по его длу и захали по дорог, но однако, пробывъ до вечера, похали опять домой. Ночевать съ перваго-же разу въ гостяхъ молодому человку въ дом, гд не было ему товарища, а была только двица, не полагалось, хотя-бы и съ теткой.

Ваня и Маша, познакомившись, цлый день вмст много и сердечно намолчались, а когда ввечеру разстались ‘до слдующей недли’, то все уже было ими сказано глазами и ршено на душ безповоротно.

— Ну что, Машенька?— спросилъ Симеоновъ у дочери посл отъзда гостей.— Какъ теб кажется молодецъ?

Маша только вспыхнула… Отвчать было нечего. Все какъ-то ужъ очень было само собой понятно.

— Ну что, Ванюша?— спросила Неструева племянника, сидя въ тарантас и вызжая со двора капитана.— Двица-то эта прелестница. Какъ посудишь?

— Тетушка! Голубушка!— воскликнулъ молодой человкъ и, обнявъ тетку, такъ началъ ее цловать, что и капоръ ея и чепецъ съ ‘робронами’ съхалъ на бокъ.

Но взлохмаченная старая двица, ‘подводившая’ все дло, была, казалось, еще счастливе своего племянника.

А дворовые люди въ двухъ усадьбахъ, симеоновскіе и неструевскіе, многозначительно и даже важно улыбались въ лицо своихъ господъ. Вдь дло-то было ихъ рукъ.

А какъ дло это завелось и выгорло… Богъ его знаетъ. Само собой все вышло. Отъ своей судьбы кто-же уйдетъ! Правда, въ прошломъ март мсяц романовская ключница Марфа Егоровна попала какъ-то въ усадьбу господъ Неструевыхъ… А тамъ ихній дворецкій тоже появился въ гостяхъ у Ардаліона Матвевича. А тамъ ужъ какъ-то все пошло по своему и кончилось тмъ, что барыня Анна Аанасьевна нечаянно ‘изъ-за дурака кучера’ попала въ Романово и познакомилась съ капитаномъ и его дочкой. Просто судьба! И больше ничего…

VI.

Чрезъ три недли посл перваго посщенія Неструевыхъ состоялось сватовство. Со дня сватовства Неструевы стали прізжать въ Романово по два и по три раза въ недлю. И только теперь, на этотъ разъ, пріздъ жениха заставилъ Андрея Романовича сморщить брови.

— Оторветъ отъ дла!— сказалъ онъ самъ себ.— Я и такъ себя пересилилъ за письмо садиться… И благо слъ, такъ ужъ и писать-бы не отрываясь.

Но затмъ, какъ вс лнивые, Симеоновъ обрадовался, что есть поводъ отдохнуть отъ работы.

Когда молодой человкъ, еще и не совершеннолтній, еще не брющійся по дворянскому обычаю, вошелъ къ Симеонову, то капитанъ съ нкоторой важностью объяснилъ ему, за какимъ дломъ онъ его застаетъ.

Неструевъ былъ обрадованъ, узнавъ о гонц и объ согласіи генерала Воложскаго быть посаженнымъ и пріхать къ бракосочетанію.

— Слава Богу!— воскликнулъ онъ.— Теперь дло за ерапонтовымъ. За ненужнымъ дло…

— И ерапонтовъ не запоздаетъ!— улыбнулся капитанъ.— Жду его ежедневно. Впрочемъ, если бы купчина и запоздалъ или отказался совсмъ, полагаю, Ваня, что мы дворяне… И ты, и я… Слово важно дворянское, а не что иное…

— Да хоть и совсмъ не надо, Андрей Романовичъ!— вдругъ вскрикнулъ молодой человкъ, махая руками.— Говорю вамъ не нужно совсмъ…

— Слышалъ я это отъ тебя! Молодъ ты еще и неопытенъ въ длахъ. Любовь и пріязнь сами по себ, а казна сама по себ. Спроси тетушку…

Дло было въ томъ, что свадьба Машеньки отсрочена была по двумъ причинамъ. Первое, чего ждалъ Симеоновъ, было согласіе друга генерала прибыть на свадьбу. Второе было еще важне. Симеоновъ, желая дать дочери приданое по своимъ средствамъ, ‘по мр силъ’, ршился продать на срубъ лсъ, которымъ владлъ около самаго города Мурома. Только такой лсъ могъ быть проданъ, стоилъ денегъ. Вс же лса, удаленные отъ города и Оки, почти не имли цны, то-есть не ставились ни въ грошъ.

— Въ нашихъ мстахъ,— шутили дворяне,— надо деньги платить тмъ, кто согласится лса рубить и свозить, чтобы дремучину очищать и отъ звря избавить.

На покупку лса около города, у самаго сплава, нашелся тотчасъ охотникъ, лсопромышленникъ ерапонтовъ. Условившись въ цн, купецъ общалъ създить во Владиміръ, получить съ должниковъ деньги и весь чистоганъ, восемь тысячъ, привезти капитану.

Конечно другой человкъ, мене добрый и снисходительный отецъ, чмъ Симеоновъ, быть можетъ продалъ-бы и часть вотчины, ради увеличенія приданаго любимицы дочери и въ обиду сыну, непослушному и неуживчивому. Но Симеоновъ искренно прощалъ сына и, кром того, строго соблюдалъ малйшіе норовы и обычаи дворянскіе.

Обычай ихъ прямо указывалъ всю вотчину передать сыну, а для дочери ‘выискать’, какъ дать четырнадцатую часть въ приданое.

Пока Симеоновъ разсуждалъ съ женихомъ, его тетка, двица 55-ти лтъ, Анна Аанасьевна, сидла у Машеньки и трактовала о другой матеріи. Она привезла невст радостное извстіе, что купецъ Огарковъ, торгующій краснымъ товаромъ, будетъ въ ихъ предлахъ чрезъ недлю, и Машенька можетъ не здить въ городъ ради покупокъ и пополненія приданаго.

— Онъ все теб доставитъ,— говорила Неструева.— Я ему объяснила: пойми, молъ, бородачъ, двица Симеонова, капитанская дочка — невста. Стало быть, понимаешь, все требуется. Отъ шпилекъ и булавокъ до атласа и гро-де-тура. Ну, вотъ онъ все и навезетъ. Сказалъ, не съ одной, а съ тремя подводами въ путь-дорогу пустится. Огарковъ, моя дорогая, ужъ двадцать лтъ во всю нашу округу все поставляетъ. Удивительно, какъ у васъ никогда не бывалъ. Это оттого, полагаю, приключилось, что Андрей Романовичъ вдовъ, а ты малолтка. Будь жива твоя покойница матушка, то, конечно, Огарковъ бывалъ бы у васъ.

Когда капитанъ, старая двица и женихъ съ невстой собрались было садиться за столъ, на двор зазвенлъ колокольчикъ и близился.

Симеоновъ да и вс дворовые узнали по звуку, кто детъ въ гости.

— Мой,— сказалъ капитанъ кратко.

И вс немного насупились.

Гость, нежданно теперь являющійся въ усадьбу, былъ молодой Симеоновъ.

У жениха и его тетки тоже сердце не лежало къ будущему шурину. Совсмъ они были разнаго поля ягоды. Иванъ Неструевъ былъ юный, кроткій, легко смущающійся недоросль, а Григорій былъ уже мужчиной подъ тридцать лтъ, рзкій, острый на слово, да въ добавокъ находилъ, что недоросльНеструевъ сестренк не пара.

— Могла бы Машенька выйти замужъ и получше,— сказалъ онъ отцу.— Мало ли жениховъ у насъ въ намстничеств. Сказали-бы мн. Я-бы разыскалъ чиновнаго. А этотъ Ванька — щенокъ.

Подъхавъ къ дому и узнавъ отъ дворни, что у отца женихъ съ теткой, Григорій усмхнулся презрительно.

— Здравствуй, хлбъ да соль!— сказалъ онъ, входя въ столовую, нсколько прихрамывая.— Я такъ и наровилъ, батюшка,къ твоему столу.

— Здравствуй,— отчасти холодно отвтилъ Симеоновъ.

Вс, помолясь на икону, сли за столъ, и Григорій тотчасъ-же заявилъ отцу, что пріхалъ по особо важному обстоятельству, а не просто лишь повидаться.

Молодой Симеоновъ былъ высокій, красивый чернобровый молодецъ. Особенно красивы, но и чудны, странны, были глаза его. Не только чужіе люди, знакомые его, но даже и холопы свои и чужіе не выносили упорнаго и проницательнаго взгляда. Григорія Андреевича. Въ этихъ глазахъ были и умъ, и отвага, но вмст съ тмъ что-то недружелюбное, подчасъ чрезвычайно насмшливое и обидное.

Самъ Андрей Романовичъ не любилъ взгляда сына и называлъ его глаза ястребиными.

— Какое же такое важное у тебя дло?— спросилъ онъ сына.— До насъ или до тебя касающееся.

— До меня, батюшка… Твое согласіе требуется мн.

— Согласіе? На что?— удивился старикъ.— Иль и ты бракосочетаться собрался. Уломалъ своего губернаторскаго товарища?

— Можетъ, и уломалъ!— шутливо отвтилъ Григорій, но тотчасъ прибавилъ:— нтъ, батюшка, бракосочетаніе мое хотя и не за горами, но все-таки не на носу. А это дло, важнющее, на носу. Надо его поршить спшно. А безъ твоего согласія я ничего не могу.

Симеоновъ насупился совсмъ, ожидая посл стола имть непріятную бесду и новую ссору съ сыномъ.

— Ладно,— сказалъ онъ.— Что можно, всегда родному сыну сдлаю… А чего нельзя — того нельзя.

И въ послднихъ словахъ старика-капитана прозвучала та твердость духа, которая и сдлала его храбрымъ воиномъ и героемъ многихъ кампаній.

Разговоръ за столомъ изъ-за присутствія молодого Симеонова не клеился. Неструевы — и молодой человкъ, и старая двица — равно воздерживались говорить изъ опасенія рзкаго отвта или ехидной шутки, къ которымъ, однако, никогда придраться было нельзя. Григорій умлъ красно и ловко сказать, будто обухомъ ударить, но всегда ‘обинякомъ’.

Увидя старика Ардаліона, Григорій Симеоновъ выговорилъ:

— Ардашка, твой парень валяется у меня третій день. Расшибся. Почитай голова совсмъ проломлена.

— Мати Божья!— воскликнулъ старикъ лакей въ ужас.

— Да. Въ башк трещинка есть,— разсмялся Григорій.

— Что такъ? Почему?— спросилъ капитанъ.

— здилъ со мной во Владиміръ. Насъ вывалило около Акшаровской вотчины въ оврагъ. Я вотъ ногу себ зашибъ, а Титка голову себ проломилъ…. Ничего, отлежится.

— Ну что тамъ, въ губерніи, слыхать?— спросилъ капитанъ.

— Ничего. Стоитъ Владиміръ на своей Клязьм, а она бжитъ мимо него и все убжать не можетъ, которые уже вка.

— Вишь, какъ вы мудрено сказываете!— замтила Неструева.

— Языкъ у него, голубушка, такой…— усмхнулся Симеоновъ. Аглицкій, что-ли?

— Аглицкій!— удивился Григорій.

— Да. Вотъ что перочинные такіе продаются. Самые лучшіе завсегда аглицкіе…

— Ножички?— спросилъ юный Неструевъ, не понявъ и наивнымъ голосомъ.

— Нтъ, Иванъ Захарычъ, перочинные чулочки,— отвтилъ Григорій совершенно серьезно, и только ястребиные глаза его засмялись.

— Полно шпынять! Сынъ!..— сурово сказалъ капитанъ.— Иванъ твой будущій зять. И въ кого это ты? Ей Богу! Въ роду нашемъ никогда не бывало шпыней. Скажи-ка лучше, что въ губерніи хотятъ длать на счетъ проведенія большого тракта чрезъ наше намстничество.

— Собираются, батюшка. Скоро проведутъ съ Москвы и до Сибири.

— А какъ скоро?

— Да лтъ вотъ черезъ пятьдесятъ будутъ ужъ и здить по немъ!— серьезно отвтилъ Григорій.

Капитанъ махнулъ на сына рукой и промолчалъ.

— А вотъ что новаго въ губерніи,— продолжалъ этотъ, но уже не насмшливо, а дльно.— Опять проявились грабители на дорогахъ.

— Какъ? Опять?!— вскрикнули вс, даже Машенька и даже Ардаліонъ, стоявшій за стуломъ барина.

— Да. Появилась шайка головорзовъ.

— Та же? Шайтанова?…— спросилъ Симеоновъ.

— А кто-же это знать можетъ, батюшка. Или другая, или та-же. Намъ-то вдь оно все одно… Тотъ-ли самый головорзъ меня ограбитъ или убьетъ, что прежде грабилъ и убивалъ, или новый какой. Отъ того не легче.

— Гд-же проявилась-то.

— Подъ Владиміромъ.

— Что-же начальство-то?

— А все то-же. Обождя мало — такъ, съ подгодика,— вышлютъ команду, когда шайка соберется уже уходить.

— Вотъ напасть, кара Господня на насъ,— прости Господи,— выговорилъ капитанъ. Давно ли она была и ушла… Думали на долго… Анъ вотъ опять.

— Покуда съ Москвы или изъ Питера не возьмутся за дло умючи — все такъ будетъ,— угрюмо сказалъ Григорій. Срамота. Полагаю въ одной Туретчин эдакое возможно, чтобы мирные граждане, дворяне, купцы не могли прозжать безъ смертельныхъ приключеній въ пути.

— Пожалуй, и въ нашу сторону заглянутъ!— вздохнула Анна Аанасьевна. Помилуй Господь и сохрани.

И старая двица пугливо перекрестилась.

— Зачмъ имъ сюда,— усмхнулся Григорій. Кого тутъ грабить? Мужиковъ? Даже съ васъ или съ меня нажива плохая. Рубль, два, три… А подъ Владиміромъ здятъ люди при деньгахъ. Сотни да тысячи возятъ.

— Охъ, моего-бы ерапонтова не ограбили!— воскликнулъ капитанъ. Онъ какъ разъ скоро подетъ изъ Москвы.

— А вамъ-то что-же батюшка?

— Мн деньги-то повезетъ вдь онъ. За лсъ.

— Вамъ? За лсъ? ерапонтовъ?

— Ну, да. Чего ты таращишься. Будто невдомо какую диковину узналъ. Я теб сказываю, что я Машеньк опредлилъ деньги въ приданое. Теб вся вотчина, нетронутая, остается. Неужто-же и на это завидки берутъ. На восемь то тысячъ!..

— Чтобы, батюшка!— сурово отвтилъ молодой Симеоновъ.— Ей и по закону такое полагается.

— То то, по закону!— рзко вымолвилъ капитанъ.

— Я и не перечу…

— Да если-бы и перечилъ, то мн-бы плевать было!— воскликнулъ старикъ. Моя отцова воля на то… Захочу, такъ знаешь, что сдлаю…

— Что угодно, то и…

— Замолчи, Григорій…

Молодой Симеоновъ засоплъ и, опустивъ сверкавшіе гнвомъ глаза, наклонился надъ столомъ.

Наступило молчаніе и длилось долго.

VII.

Посл обда вс вышли прогуляться, а главное, заглянуть въ ягодникъ и въ ‘грунтъ’. Въ первомъ вс отвдали, кто что любилъ, отъ клубники и малины до смородины и даже шведскаго крыжовника. Во второмъ нашлись чудныя шпанскія вишни и абрикосы. Дерева были посажены еще при жизни отца Андрея Романовича, и за грунтомъ заботливо наблюдала сама Машенька, особенно зимою, не полагаясь на глупаго садовника Ермолая, который упрямо все хотлъ ‘пріучить’ нкоторыя фруктовыя деревья къ русскому морозу.

— Вдь, вотъ-же, барышня, яблоня не боится ничего,— говорилъ онъ, — зачмъ-же этотъ самый абрикосъ или персикъ боится?

Посл прогулки жениха съ невстой, подъ покровительствомъ тетушки, пошли на качели, позвавъ тоже и двухъ молодыхъ дворовыхъ двушекъ въ помощь ‘раскачивать пострашне’.

Андрей Романовичъ съ сыномъ ушли въ домъ, услись въ кабинетъ и старикъ вымолвилъ довольно добродушно и даже весело, забывъ давно про свою вспышку за столомъ:

— Ну, шпынь, говори. Какое у тебя самоважнющее дло?

— Правда сущая, батюшка родитель,— отвтилъ Григорій, оживляясь и стараясь придать своему рзкому и твердому голосу мягкость и ласковость… Сущая правда ваша: самоважнющее дло. Я все вамъ, какъ завсегда, изложу прямо, коротко, въ двухъ десяткахъ словъ. Расписывать не стану. Да и дло-то простое, проще нтъ.

— Знаю я твои простыя дла,— пробурчалъ Симеоновъ.— Помнишь, собрался хать въ Питеръ, хотлъ подавать прошеніе Цариц о дач теб двухъ сотенъ душъ въ Литв, за то, молъ, что… здорово живешь…

— Мало что, — усмхнулся Григорій. Глупъ тогда, молодъ былъ…

— Знамо дло, глупъ былъ, а пуще всего самомнителенъ. А какъ ты меня нудилъ цлую зиму: отпустите да письмо дайте къ графу Орлову… Коего я самъ ни въ жисть не видалъ…

— Ну, что старое баловство и малоуміе поминать, батюшка! Нын я, слава Богу, разумомъ обзавелся. Кой-что смекаю и хочу… наконецъ, вотъ… хочу свою жизнь земную устроятъ начать, какъ лучше… И вотъ прошу, помогите…

— Чмъ? Хлопотать, знаешь, въ мои годы…

— Не выходя изъ своей комнаты, — перебилъ Григорій,— все можешь сдлать… Однимъ подписомъ имени своего…

Симеоновъ сразу насупился. Не любилъ онъ подписыванія своего имени, не любилъ даже разговоровъ объ этомъ. Это пахло ближайшимъ знакомствомъ съ тмъ самымъ, отчего онъ всю жизнь старался отдаляться, елико возможно. Всякая бумага, всякая подпись это — законы, волокита казенная, крючкотворство, судейство, стряпчіе, подьячіе, ярыжки… Оборони Богъ отъ такой напасти даже и въ правомъ дл. Подпишешь свое имя, попадешь на крючекъ судейскаго кровопивца и — на всю жизнь подъ ябедой… На всю жизнь несчастный…

— Знаю я,— тотчасъ догадался Григорій, — что вы не любите никакихъ бумагъ… Но тутъ дло иное. Выслушайте.

— Три раза за всю мою жизнь подписаніе я свое ставилъ!— сказалъ старикъ.

— Дайте разсказать и увидите…

— Ну! Ну… Говори.

— Вдомо вамъ, батюшка, что я уже давно безъ разума ютъ двицы Арцивашевой, и что она ко мн склонность иметъ.

— А губернаторскій товарищъ перечитъ… знаю.

— А почему, батюшка, онъ противъ нашего брака?

— Хочетъ зятя именитаго и богатаго! Что же? Родителево правильное разсужденіе…

— Именитости онъ уже не ищетъ… А благосостоянія требуетъ отъ жениха. А у меня его нтъ… А захочешь ты, родитель, то однимъ подписомъ, однимъ гусинымъ перомъ меня содлаешь богачемъ.

— Что-о, воскликнулъ Симеоновъ. Ужъ не надумалъ-ли ты у меня при жизни моей оттягать все иждивеніе? Романово?!

_:—Что вы, батюшка… Оттягать!? Какъ можно…

— Якобы въ пользованіе, стало быть… А тамъ посл подписанія въ шею, на улицу… И или судиться съ роднымъ сыномъ. Шалишь, Григорій.

— Дайте выговорить все…

— Шалишь. Или отца въ шуты рядишь! Не потрафится. Мудрено.

— Ахъ, Создатель мой!— нетерпливо воскликнулъ молодой Симеоновъ и сталъ глядть въ окно, какъ бы говоря: ‘лучше замолчать и бросить бесду’.

— Такъ сказывай тогда. Не тяни!— досадливо вымолвилъ старикъ.

— Давно бы все выговорилъ. Вы не даете… Ну, вотъ коротко скажу, короче птичьяго носа… Я привезу вамъ деньги шестнадцать, восьмнадцать, либо больше тысячъ рублей. Вы напишете бумагу, что вы мн оныя деньги изъ своихъ сбереженій дарите… Не хотите ничего писать — и такъ уладимъ дло. Вы сторгуете вотчину Алексино подъ Ардатовымъ, что продается за двадцать тысячъ. Купите вотчину почитай на чистоганъ и мн подарите по дарственной записи. Либо прямо на мое имя купите, мн якобы подарокъ. Кажется, просто дло, проще нту.

Григорій замолчалъ… Старикъ глядлъ на сына, выпуча глаза и съ раскрытымъ широко ртомъ. Въ ум его сначала что-то кружилось, вертлось, мысли шли колесомъ, а затмъ все такъ запуталось, что въ голов былъ только какой-то чадъ,будто отъ угара…

— Что же, батюшка, — спросилъ Григорій.— Кажется, просто все…

— Ну! ну, началилъ?!— глухо произнесъ Симеоновъ, какъ бы себ самому, и продолжалъ вслухъ, будто сообщая свои мысли не сыну, а третьему лицу…— Чистоганомъ онъ привезетъ… Я торгуй, покупай на чужія деньги, дари ему не свое, да и не его, а невдомо чье… Да все это подписывай капитаномъ Андреемъ Симеоновымъ, а тамъ милости просимъ въ верхній земскій судъ, и въ уголовную палату, и въ острогъ, и Сибирь… Да…

— Что вы, батюшка!— воскликнулъ Григорій.— Я ушамъ не врю, что слышу… Отъ преклонныхъ лтъ, что-ли, вы такъ: судить стали!— рзко добавилъ онъ.

И молодой человкъ началъ снова объяснять то-же самое, доказывая, что никакой уголовщины нтъ въ этомъ и быть не можетъ.

— Да деньги-то, деньги откудова?— воскликнулъ капитанъ вразумительно.

— Мои он.

— Твои. Да откудова? На какой площади нашелъ или у кого соннаго сграбилъ?

Григорій весело разсмялся.

— Не нашелъ и не сграбилъ. Мн эти деньги подарилъ благодтель.

— Кто? за что?

— Извольте, я скажу его имя, хотя онъ всячески желаетъ, чтобы оное его благодяніе оставалось подъ спудомъ. Да и я желаю тоже, чтобы въ этомъ не было огласки. Это купецъ Павловъ, ардатовскій мой благопріятель давнишній, а теперь и благодтель…

Старикъ молчалъ и, глядя въ лицо сына упорно задумчиво, даже отчасти тревожно, выговорилъ наконецъ:

— Турусы!

Молодой человкъ началъ горячо доказывать, что онъ ничего не сочиняетъ, что страшному богачу купцу ничего нестоитъ подарить и сотню тысячъ кому-либо изъ любимцевъ своихъ.

— Турусы, Гришка, на колесахъ… Что ни толкуй, какъ ни завряй, какъ ни божися — не уврую. Или дло не чистое, или просто шалды-балды… А какъ ты, по сіе мсто, на мои глаза, лясникомъ и пустомелей не бывалъ, то стало быть дло это твое, зрительное, явственное, не обманъ глазъ, но только — оно — марательное для дворянина. Коли самъ ты себя обманываешь, то я то, старикъ, въ твой обманъ не дамся. Я старый воробей… Ставь мякину тому, кто попростовате.

— Въ чемъ же это вы нашли марательное?— вспыхнулъ молодой Симеоновъ, и глаза его сверкнули на отца. Добрый человкъ по дружеству даритъ большія деньги, которыя по его благосостоянію самая малость и который…

— А почему же онъ свое дарственное дло отъ людей таитъ? А? Какъ по твоему?— возразилъ капитанъ.

— Да ужъ если на то пошло, такъ я вамъ прямо скажу. Не Павловъ таитъ, не онъ хочетъ, чтобы это все шито и крыто оставалось и не оглашалось, а я… Да-съ. Я не хочу огласки.

— Ты?— удивился старикъ.

— Да-съ. Я. Самъ я…

— Почему же такое?

— А понятно, почему… Зазорно. Дивлюся — что вы спрашиваете и самимъ вамъ не въ домекъ дворянину отъ купца бородача подарки принимать. Я-то самъ сужу особо по своему… Купецъ тотъ человкъ, христіанинъ, вольный. Ну, и все прочее… Только происхожденія неблагороднаго… И я полагаю, совсмъ возможнымъ отъ благопріятеля, хоть и купца, взять такое жертвованіе, которое мн всю мою жизнь устрояетъ… Но люди-то что скажутъ? Со свту сживутъ! На глаза никому не кажися. Дворянинъ, молъ, столбовой, да у бородача въ наслдники попалъ… Тотъ аршиномъ нажилъ, а благородный не побрезговалъ, взялъ и въ поясъ поклонился. Да-съ. Вотъ что, батюшка. Могли-бы вы и сами догадаться, какое мое въ этомъ дл разсужденіе. Полагаю, сами-то вы не инако бы на моемъ мст поступили.

— А-а… Вотъ оно что… Да… протянулъ Симеоновъ.— Сразу-то я, признаться, и не разгадалъ. Да-а. Вотъ что… Брать у бородача себ магарычъ за дружество можно дворянину столбовому. А въ людяхъ оглашать про оное зазорно. Осудятъ люди… Такъ…

— Извстое дло.

— Такъ. Такъ… Вотъ оно нонче какъ молодые дворяне на мысляхъ раскладываютъ. Не по нашему! Мы, да и отцы наши судили, что како дло ни будь, да если въ немъ сознаться нельзя, то дло это марательное… А по вашему, новйшему,— дло, молъ, доброе, только, молъ, укрываться въ немъ надо. А то зазорно. И хорошее дло, да только не хорошее.

И старикъ сталъ смяться, качая головой. Григорій глядлъ на отца озлобленно. Глаза его, казалось, искрились сдерживаемымъ гнвомъ. Наступило молчаніе.

— Такъ что же, батюшка?— спросилъ, наконецъ, молодой человкъ.— Вы и въ этомъ мн не поможете? Въ сущихъ пустякахъ и то не хочешь, родитель, единственному сыну въ помощь быть?

— Нту, Григорій, путайся ты одинъ. А я мою жизнь былъ чистъ и останусь чистъ. Ни въ какія темныя дла не мшался и не замшаюсь впредь.

— Да въ чемъ же тутъ темнота?!— закричалъ Григорій.

— Не ори! Первое я не глухъ. Второе, я теб родитель. И орать теб на себя не позволю. Стократъ я теб это сказывалъ.

— Такъ вы не хотите взять эти деньги и на нихъ мн сторговать имніе? И якобы подарить…

— Я чужого никому никогда не дарилъ,— сурово отвтилъ старикъ.— Эдакое только съ ворами и грабителями статься можетъ.

— Но ваше, батюшка, послднее слово?— странно выговорилъ молодой Симеоновъ.

— И первымъ оно было, и послднимъ будетъ! Зазорно — не бери денегъ. Не тяжелы они теб — бери, не таяся, поблагодари на людяхъ и самъ покупай вотчину… А обстроишь ты все это дло, укрываясь — скажу я и теб и всякому, что дло твое мн сомнительное, удивительное и темное…

— Стало быть, на отрзъ?— тихо и глухо выговорилъ Григорій.

— На-отрзъ.

— Ну, хорошо… Я, стало-быть, теперь въ долгу… Когда можно будетъ — поквитаюсь,— чуть слышно вымолвилъ молодой человкъ, ехидно посмиваясь.

— Какъ ты смешь на меня грозиться — вскрикнулъ капитанъ, мняясь въ лиц!— Щенокъ!

— Былъ… былъ…А нын цлый песъ! И зубастый! Зубасте во всей округ не найти!— уже громко засмялся молодой человкъ.

Симеоновъ всталъ съ кресла, взялъ себя за голову и выговорилъ упавшимъ голосомъ:

— Уходи, Григорій Андреевичъ… Уходи…

— Уйду и совсмъ, Андрей Романовичъ…

— Что-о… Что… Господи помилуй! Да что же это…— воскликнулъ Симеоновъ. Напущеніе… Божеское наказаніе… Ступай. Ступай… Не затоскую. Я давно сына покорнаго лишенъ… Стократъ лучше совсмъ не видться. Ты мой вкъ коротаешь. Ступай. Старикъ отошелъ къ окну, отворилъ его настежъ и сталъ усиленно вдыхать вечерній воздухъ… Казалось, онъ совсмъ задыхался отъ волненія и гнва.

Григорій, ухмыляясь, всталъ тоже, пошелъ къ дверямъ, но у порога обернулся снова.

— Вотъ что, батюшка-родитель!— выговорилъ онъ, не глядя на отца и растягивая слова, какъ бы размышляя о чемъ… Вмсто малой послуги, ты меня гонишь вонъ изъ отчаго дома. Ну, помните же, зарубите себ на носу… Прогнанный сынъ отцу своему бол не сынъ.

Симеоновъ снова взялъ себя за голову и закрылъ уши ладонями. Потомъ, опустя руки, онъ выговорилъ грустно:

— Богъ съ тобой. Я не причемъ. Божье наказаніе по грхамъ моимъ. Выдамъ Марью, уйду въ монастырь… Доходовъ половину теб буду отсылать. А помру, все получишь… Но моли Бога, чтобы Его заповдь на теб не оправдалась: ‘Чти отца твоего и матерь, и долголтенъ будеши’…

— За всю-то мою жизнь сей заповди я на людяхъ видалъ дйствіе. Непокорныя чада недолговчны на земл.

— Типунъ теб на языкъ!— пробурчалъ Григорій, но слегка измнился въ лиц и озлобился.

Постоявъ мгновеніе на порог, какъ-бы собираясь сказать что-то, онъ вдругъ быстро повернулся и вышелъ въ двери…

Не прощаясь съ сестрой, онъ вышелъ на дворъ, прошелъ въ конюшню и веллъ закладывать свою тройку.

Онъ былъ взволнованъ, глаза горли недобрымъ свтомъ, лицо слегка измнилось, было будто блдне…

Все произошло не отъ разговора и ссоры съ отцомъ, а отъ этихъ послднихъ словъ старика: Григорій былъ суевренъ… За послднее время самыя скверныя примты будто окружали его, насдали на него… Даже сны видлись ему зловщіе… Все было не къ добру.

А тутъ еще вдругъ отецъ какую-то заповдь выискалъ!

— ‘Не долговченъ? Ну что-же? Пускай!’ — зашепталъ онъ вдругъ со злобой.— ‘Что проку въ убогомъ долговчіи. Песья жизнь — не кладъ. Пусть улица не долга, да пошире, чтобы было гд развернуться добру молодцу… Ну, а я, должно быть, скоро развернуся… Помщика алексинскаго, да зятя губернаторскаго товариша съ красавицей женой будутъ люди встрчать не такъ, какъ теперь,— хуторянина съ Волчьяго Лога.

VIII.

Трое сутокъ ходилъ по дому и по усадьб старикъ Симеоновъ задумчивый, сумрачный, подчасъ грустный, съ глазами, въ которыхъ стояли слезы, и онъ тщательно скрывалъ ихъ отъ дочери, утиралъ тайкомъ, когда он текли по щекамъ.

Но юной Машеньк было не до того, чтобы замтить перемну въ отц… Къ тому-же въ Романово пріхалъ купецъ Огарковъ съ тремя подводами и съ двумя приказчиками таскалъ въ комнаты ящики и карзины и раскладывалъ предъ барышней… Чудеса въ ршет. Чего, чего тутъ не было?.. И половина всего — заморское, аглицкое, французское, нмецкое, голландское… Даже гишпанское шитье золотое нашлось. Только-бы деньги… А денегъ Андрей Романовичъ далъ дочери на все и про все — триста рублей. Огарковъ предлагалъ на всю тысячу въ долгъ отпустить съ уплатой въ два года объ Ильинъ день и объ Миколинъ день… Но Симеоновъ только трясъ головой на упрашиванье купца одолжить его этимъ заимообразнымъ принятіемъ товара, а затмъ сталъ отшучиваться.

— Никому никогда не должалъ я, — отвчалъ капитанъ.— На войн даже, у турки что-ли, въ долгу не оставался. Разъ было меня въ бедро ранили… Я отлежался и въ слдующемъ году въ сраженіи ихняго турецкаго пашу собственноручно испортилъ… Подстрлилъ и съ коня свалилъ… Отлежался-ли онъ тоже — не знаю.

И у купца взяли на двсти слишкомъ рублей, но на наличные. Нестроева привезла изъ Ардатова портниху, начали кроить, шить и всячески хлопотать.

Андрей Романовичъ понемногу успокоился и думалъ, что нтъ худа безъ добра… Не услышитъ онъ больше колокольцевъ тройки своего сына на двор усадьбы. Слдовательно избавился отъ тягостнаго ожиданія его посщеній, опасенія споровъ и невольнаго своего гнва, посл котораго старику всегда недужилось и голова болла.

Но онъ смутился на иной ладъ изъ-за иного обстоятельства. Смутился не какъ помщикъ, капитанъ Симеоновъ, а какъ русскій гражданинъ, врноподданный, законы уважающій.

Анна Аанасьевна, здившая за портнихой въ Ардатовъ и свидвшаяся съ разными друзьями барынями, привезла коробъ цлый новостей. Кто съ кмъ повздорилъ. Кто застудился. Кто съ охоты съ какимъ полемъ вернулся… Были и важныя всти. Кто женится, кто у кого родился, кто померъ. Гд внчаютъ. Гд хоронить будутъ. Но, вмст съ тмъ, старая двица привезла и страшную всть, которая смутила все Романово, какъ -смущала уже весь уздъ.

— Проявилась Шайтанова шайка по близости! Дйствительно неуловимая горсть разбойниковъ, которую лниво пробовали и собирались власти поймать уже почти цлый годъ, снова объ себ напомнила и, уже ограбивъ двухъ помщиковъ и купца на тракт почтовомъ близъ самаго губернскаго города, теперь вдругъ нагрянула подъ Ардатовъ и ограбила кого-то около вотчины Нестроевыхъ. Эта разбойничья шайка недаромъ называлась ‘Шайтановой’. Она положительно была заколдована отъ поисковъ властей. Едва только губернія соберется выслать команду солдатъ на поиски и поимку какой-нибудь дюжины дерзкихъ головорзовъ — какъ шайка тотчасъ-же исчезнетъ, будто сквозь землю провалится.. И долго о ней и помину нтъ. А затмъ вдругъ слышно,— снова кто-нибудь въ пути ограбленъ, затмъ второй, третій… Опять сберутся команду послать, и опять нтъ никого и ничего.

Вс пострадавшіе описывали шайку одинаково, человкъ ихъ не боле пятнадцати. Почти вс бородатые, а онъ самъ ‘набольшій’ или атаманъ, тоже съ длинной черной бородой, въ чудной какой-то шапк. Такъ какъ прозжіе никогда не сопротивлялись, то ихъ и не убивали, а только ограбляли, при чемъ платья и пожитковъ почти никогда не брали, а довольствовались лишь деньгами.

Но, главное — удивительное — заключалось въ томъ, что ‘шайтанъ’ или ‘черная борода’ будто зналъ заране, на кого напасть. Безденежныхъ прозжихъ не трогали никогда. А какъ только подетъ дворянинъ или купецъ съ ‘наличными’ за пазухой, такъ черная борода тутъ какъ тутъ на пути. Точно будто провидятъ головорзы, при помощи нечистой силы, кто, куда и когда съ деньгами выдетъ.

— Все имъ извстно, богоотступникамъ,— говорилъ народъ.— Одно спасеніе здить безъ денегъ.

Разумется, мужиковъ шайка не трогала почти никогда. Разв если иной староста къ барину здитъ съ оброкомъ… На это тоже у черной бороды былъ будто особый нюхъ. Мужика окружали и окликали, называя его иной разъ и по имени.

— Эй, дядя Терентій, одолжи-ка свои сто-ли, больше-ли,рублей, что по оброку собралъ и барину везешь. У него денегъ много, а у насъ мало. Намъ, стало, нужне.

Управляющій сосдней богатой вотчины, который съ полгода назадъ везъ въ Москву своему барину князю цлыя девять тысячъ съ сотнями, былъ также ограбленъ… Мирно, безъ битья, съ шуточками, да прибауточками.

Управляющій выхалъ ночью одинъ, но тогда о шайк снова давно и помину не было. Сколько онъ везъ денегъ — онъ одинъ да еще контора вотчинная только и знали. А, между тмъ, не дале, какъ черезъ сорокъ верстъ пути, разбойники вынырнули какъ изъ подъ земли, и черная борода, подойдя къ тарантасу, сказала:

— Одолжи-ко мн, Егоръ Михевичъ, Князевы денежки. А самъ домой ступай. Чего теб экую даль до Москвы киселя сть? Я самъ расчитаюсь съ княземъ твоимъ, коли не сейчасъ, то на томъ свт угольками.

Сосчитавъ деньги и сказавъ: ‘вс’, разбойникъ поблагодарилъ управителя, ошалвшаго отъ перепуга.

— Спасибо теб, Егоръ Михевичъ. Вкъ буду помнить таковое твое одолженіе. Девяти тысячъ не скоро мн опять на дорог дождаться. Да и дураковъ такихъ, какъ ты, на свт не много, чтобы съ этакими деньжищами, ночью, да еще въ одиночку шляться… Спасибо, золотой мой!

И черная борода поклонился въ поясъ, а молодцы его загоготали, что черти, да и пропали въ темнот, какъ нечистая сила, пропадаетъ.

А губернскія власти неукоснительно часто разсуждали объ разбойникахъ. Главное, что любопытствовалъ узнать и ршить самъ намстникъ, дйствительный статскій совтникъ и кавалеръ двухъ россійскихъ орденовъ — было, собственно, одно обстоятельство, никмъ еще недознанное: россіяне и христіане православные — оные разбойники? Или нехристи, татарва касимовская?.. Или иные какіе?..— Въ этомъ вопрос все намстничество раздлилось на два лагеря. Одни утверждали, что вс разбойники — свои, русскіе, и съ Волги приходятъ, а награбивъ опять на Волгу уходятъ. Другіе доказывали, что шайка все — татары, и даже самъ ‘черная борода’ говоритъ по-русски не чисто, ломаетъ россійскую рчь на татарскій ладъ.

Народъ-же давно ршилъ вопросъ проще и безповоротно. Набольшій — самъ сатана и не русскій, а татарскій шайтанъ. А молодцы его — черти. Можетъ, и вдьма при нихъ особая состоитъ. Да и что иное быть можетъ эта шайка, когда она не только изъ земли выростаетъ и въ землю проваливается, а какъ тебя звать знаетъ, и сколько при теб денегъ ей вдомо врно,— отъ рублей и до копеечекъ.

— Знамое дло — нечистая сила!

IX.

Но помимо негодованія гражданскаго на непорядки Андрей Романовичъ былъ все-таки угрюмъ и печаленъ.

Послдняя ссора съ сыномъ не выходила у него изъ головы. Пуще всего горько было и за сердце хватало вспомнить слова сына: какъ онъ его — родителя своего — по имени и отчеству назвалъ…

Будто ножемъ рзнулъ.

И помолчавъ нсколько дней, наконецъ не выдержалъ старикъ и захотлъ разговоромъ душу отвести съ кмъ-нибудь.

По утру одваясь при помощи Ардаліона, онъ заговорилъ объ сын и объ окончательномъ съ нимъ разрыв.

— Сначала былъ я будто радъ. А вотъ теперь сгрустнулось,— сказалъ онъ.

— Что-жъ? Его Богъ накажетъ, а не васъ,— ршилъ старикъ-лакей.

— Тяжело, Ардашка…

— Знамо дло… А мн-то и того ближе судить. У меня свой такой-же. Артачливый! Съ норовомъ!

— Да ты и Титка — иное дло… Вы хамы…— объяснилъ Андрей Романовичъ, со вздохомъ.

— Встимо. Да вишь все-таки боязно… Душа-то и въ насъ есть, батюшка Андрей Романовичъ. Мы тоже все-же таки люди-человки и христіане, а не псы…

— Такъ-то такъ, Ардашка… И псу имъ бываетъ больно, визжитъ… А все-жъ онъ песъ.

Въ бесд съ бариномъ старикъ за откровенность отплатилъ лишь откровенностью. Старикъ разсказалъ лакею про удивительный подарокъ купца ардатовскаго. Лакей сообщилъ барину еще боле удивительное свдніе объ барин Григорь Андреевич…

Ардаліонъ разсказалъ нчто, приключившееся съ полгода назадъ между нимъ и его сыномъ, набаловавшимся въ услуженіи у молодого барина ‘все изъ-за состоянія его въ первыхъ любимцахъ’, какъ объяснили они.

— Пріхалъ онъ сюда,— разсказалъ старикъ,— на недлю цлую объ святкахъ, когда Григорій Андреевичъ во Владимір гостилъ. Запримтилъ я у моего Титки — деньги. Угощаетъ онъ здсь нашихъ парней, посылаетъ все на село Воскресенское за блымъ, да за виномъ, да за сластями и платками двкамъ и бабамъ… И все деньги даетъ… И нту имъ конца. Страхъ меня пронялъ… спать даже не могу… И вотъ разъ середь ночи всталъ я, и видючи, что мой Титъ шибко прихрапываетъ, давай шарить на немъ всю его одежу… Ничего окромя чепца какого-то… Должно съ городской какой шатуньи въ память при себ носилъ… И взяла меня догадка… Ползъ я въ голенища къ нему. И что-же, отецъ родной! Вытащилъ я мошну… Кисетъ отъ тютюна… А въ немъ туго… Я его развернулъ, да и обмеръ. Ажно ноги у меня подкосились… Денегъ… Денегъ, батюшка Андрей Романовичъ… Сталъ я считать и не смогъ… Сорокъ рублей насчиталъ… Прошибшись — сорокъ! А было-то стало и всхъ полста… Какъ я до утрова прождалъ, и не знаю… Солнышко вышло, освтило и стало мн легче малость. А какъ только Титка мой продралъ глаза — я на него… Такой, сякой, говори, отвтствуй… Онъ страсть ороблъ и бухъ мн въ ноги… Кайся, сказываю, а то къ Андрею Романовичу потащу за волосы и буду молить его указать лобъ забрить теб въ сдачу предбудущую, когда рекрутскій наборъ объявится. Ну, вотъ, онъ мн и покаялся… А я вамъ сто разовъ хотлъ сказать, да боялся огорчать. А теперь, что же ужъ скажу… Обманываетъ васъ Григорій Андреевичъ со своимъ ардатовскимъ благодтелемъ… Мн Титка все открылъ… У молодого барина денегъ страсть и онъ своихъ всхъ молодцовъ одариваетъ, а пуще доброхотъ къ моему непутному Титк,

— Откуда-же? Откуда?— воскликнулъ Симеоновъ, задохнувшись отъ перепуга…

— Отъ картежа. Да, отецъ родной. Все отъ этого. Въ Муром у нихъ сборища, а во Владимір и того пуще… Картежъ такой, говоритъ Титка, что иной разъ прідетъ Григорій Андреевичъ домой съ солнышкомъ и хлопнетъ на столъ тыщу рублей… А одинъ князь за одну ночь десять тысячъ выигралъ. А одинъ гусарскій маіоръ въ недлю спустилъ дв свои вотчины и, наконецъ, того… Коли Титъ вретъ, то и я вру… Наконецъ того, этотъ маіоръ поставилъ въ закладъ, примрно, свою полюбовницу изъ нмокъ, кая съ нимъ была пріхавши… Онъ, стало быть, ее, бабу, поставилъ, а другой кучу денегъ… И выигралъ этотъ маіоръ и все обратно отыгралъ опять и деньги, и вотчины, и еще въ придачу сколько-то хватилъ. А она, нмка эта, обидмшись, сбжала отъ него.

Ардаліонъ еще долго и подробно разсказывалъ, оживившись и даже вспотвъ отъ своего повствованія, но старый баринъ сидлъ, не шелохнувшись, не слушая давно, и глубоко задумался. Когда любимецъ лакей замолчалъ, Симеоновъ очнулся отъ наступившей тишины въ комнат и произнесъ глухо.

— Такъ вотъ откуда павловскіе двадцать тысячъ!.. Стыдно ему мн сказать, что картежничествомъ нажилъ. Да и какъ нажилъ? Чисто-ли? Не мошеннически-ли?

— То карты, Андрей Романовичъ,— объяснилъ Ардаліонъ.— Какое-же мошенничество? Богъ съ вами. Но… но судьба стало быть. Ваши, вамъ, что-ли, крести… А мои, скажемъ, жлуди… Не то, скажемъ, пики… Аль бо ваша шестерка, а моя девятка… Вотъ стало быть и выкидывай на столъ и забирай, либо отдавай деньги закладныя. А то забирай и вотчину, и даже молодуху, примромъ, ставленную въ закладъ. Тутъ мошенничества нту, а все судьба…

— Дуракъ ты, Ардашка… Вотъ что… Въ мое-то время въ полку нешто въ карты не играли? На войн, подъ выстрлами, играли. И бабъ ставили чаще… Мой командиръ турчанку плнную проигралъ своему-же офицеру, чрезъ недлю выигралъ ее и опять проигралъ. Я да двое моихъ товарищей — только трое въ полку, никогда мы картами рукъ не марали… Ну, а мошенниковъ бить помогали. И я помогалъ. Одному улану такъ отъ насъ досталось… Подъ Браиловымъ, что-ли?.. Изъ крючконосаго курносымъ сдлали. Такъ ты мн про картежъ не пой, Ардашка.

— Гд-же тутъ мошенничество? Карты?!— настаивалъ старикъ-лакей, разводя предъ бариномъ руками, какъ если-бы показывалъ ему что-нибудь…

Но Андрей Романовичъ объяснять ничего не сталъ.

Съ этого дня, однако, старикъ-капитанъ сталъ будто добре и веселе… Казалось, что у него стало легче на душ.

‘Что жъ карты?— мысленно ршилъ онъ.— И мы играли. Я не игралъ, а вотъ тамъ-же Волжскій игралъ, а нын онъ-же заслуженный генералъ… Это лучше, чмъ подачку отъ купца получить, будто магарычъ за прихвостничество… Только одна бда — карты. Пошелъ кувшинъ по воду ходить… Быть картежнику на рогатк!.. Кончить нищимъ!’

Успокоившись совсмъ, Симеоновъ снова принялся за работу, за свое отвтное посланіе куму-генералу, котораго все еще ожидалъ въ усадьб конный посланецъ.

Черезъ два дня посланіе было готово.

Капитанъ все подробно отписалъ, что было нужно. Онъ благодарилъ за согласіе быть посаженнымъ отцомъ у крестницы, расхвалилъ снова жениха Ванюшу и даже его тетку ‘сердечную и душевную’ Анну Аанасьевну, затмъ не удержался и искренно повдалъ окончательный разрывъ съ сыномъ-грубіяномъ. Въ конц посланія онъ тоже упомянулъ, что новаго у нихъ въ краю — одно: опять шалости пошли, опять грабители въ намстничеств проявились и авось-то не на долго… Все-таки Андрей Романовичъ совтовалъ другу-генералу запастись въ путь дорогу и взять съ собой людей съ полдюжины, да и мушкетонъ какой старый зарядить свинчаткой и въ экипажъ положить…

‘Разокъ громыхнуть по воздуху,— кончалъ письмо Симеоновъ,— и никакіе грабители не устоятъ, разсыпятся… Это не нмецъ и не турка, это не Пугачъ какой, бунтовщикъ!’

Подаривъ гонцу рубль серебряный, Симеоновъ отпустилъ его, а Анна Аанасьевна вызвалась сама наблюсти, какъ горничная двушка будетъ зашивать письмо въ шапку генеральскаго посланца.

И снова жизнь наладилась въ Романов мирно и тихо… Неструевы теперь уже къ себ здили раза два въ недлю, а пребывали, ночуя, въ дом невсты.

— А кто осудитъ, Богъ съ ними!— сказалъ Симеоновъ,

— Да, вдь, это якобы примта такая,— ршила Анна Аанасьевна. А вы въ нихъ не врите. А въ эту и я не врю. Сказывается: ‘Не ночуй молодецъ въ дом суженой — женой не будетъ’!

— Эка враки!— воскликнулъ капитанъ смясь.

И житье бытье не нарушалось ничмъ особеннымъ. Только однажды недли чрезъ дв посл посщенія и страннаго предложенія Григорія Симеонова въ Романов появился другой непокорный…

Это былъ младшій, но единственный сынъ стараго Ардашки, потерявшаго всхъ своихъ дтей, числомъ семерыхъ. Злая судьба захотла, чтобы остался въ живыхъ, на горе отцу, самый своенравный и даже злой.

Какъ вздорилъ молодой Симеоновъ съ своимъ отцомъ, совершенно такъ же воевалъ и Титъ съ своимъ старикомъ. Разница была только въ томъ, что Симеоновы, какъ дворяне, ограничивались гнвными словами и угрозами, а Ардаліонъ съ Титкой доходили и до рукопашной… Старикъ былъ всегда щедръ на колотушки, выколачивая изъ сына его ‘норовъ’ и его прыть непочтительную. Но когда молодцу минуло двадцать лтъ, онъ сталъ давать сдачи… Старикъ жаловался барину, и буяна, конечно, за ‘супротивленіе родительскому ученію’ — шибко пороли розгами на конюшн.

Однако ничто не дйствовало на умнаго и дерзкаго молодца. Однажды при ссор съ отцомъ, онъ назвалъ его ‘дохлятиной’, получилъ легкую затрещину старческой руки, но отвтилъ такимъ здоровымъ тумакомъ по голов старика, что этотъ лишился сознанія.

Придя въ себя, Ардаліонъ пошелъ съ мольбой къ барину, и было ршено окончательно избавиться отъ озорника, сдавъ его въ солдаты.

Однако этого не послдовало.

Григорій жилъ уже отдльно въ своемъ Волчьемъ Лог, а парень Титка былъ почему-то у него въ милости съ дтства. Разумется, онъ сталъ просить отца подарить ему товарища дтскихъ игръ, и добился своего. Титъ перешелъ на хуторъ и сдлался у молодого барина наперсникомъ.

Живя врозь съ отцемъ, Титъ, изрдка заглядывая въ Романово, сталъ будто тише, разумне, степенне и былъ даже гораздо ласкове со своимъ старикомъ. Ардаліонъ былъ радъ этой перемн, но боялся теперь другого обстоятельства.

— Къ добру это никогда не приведетъ!— говорилъ онъ себ.

Старикъ опасался ‘баловничества’, въ которое попалъ сынъ на хутор и которое главнымъ образомъ проявлялось въ томъ, что у Титки водились большія деньги по милости щедраго барина. А имя деньги, Титъ сталъ даже здить въ города, въ гости, и не только въ уздные по сосдству, но бывалъ раза три-четыре въ году и во Владимір. Наконецъ, онъ однажды заговорилъ и о самой Москв.

— Въ Москву!— ахнулъ Ардаліонъ, никогда въ столиц не бывавшій.— Въ Москву? Теб? Съ суконнымъ рыломъ въ бархатный рядъ!

За послднее время старикъ уже давно не видалъ своего сына. Узнавъ отъ молодого барина, что Титка крпко расшибъ себ голову, Ардаліонъ изрдка подумывалъ о своемъ молодц и ему даже хотлось его повидать. Онъ готовъ былъ хать самъ въ Волчій Логъ, но боялся проситься у барина… Впрочемъ, это была не столько боязнь, сколько стыдъ.

Андрей Романовичъ давалъ ему примръ, какъ относиться къ непокорному сыну, и самъ конечно не былъ-бы способенъ по отношенію къ Григорію ни на какія поблажки и никакія ‘ласковости’.

И Ардаліонъ стыдился заявить о своемъ желаніи повидать хворающаго сына.

Поэтому, когда въ усадьб появился молодецъ съ обвязанной головой, съ платкомъ поверхъ повязки вмсто шапки — старикъ, признавъ сына, обрадовался.

Но затмъ тотчасъ-же онъ удивился и сталъ ахать. Голова Тита была повидимому такъ расколочена, какъ если-бы онъ не въ оврагъ свалился, а прямо съ турецкой войны домой пришелъ.

Оказывалось, по его словамъ, что башка дйствительно чуть не совсмъ проломлена, а темная синева и кровавый подтекъ вокругъ полузакрытаго лваго глаза были плохимъ образчикомъ того, что могло быть подъ тряпками.

Титъ двигался медленно и говорилъ такъ съ разстановкой, какъ еслибы ему стоило большого труда произносить слова.

Оказалось, что онъ пріхалъ черезъ силу, по приказанію барина и съ порученіемъ къ старику отцу, даже, выходитъ, съ просьбой…

Просилъ Григорій Андреевичъ стараго слугу, крпостного своего, ихъ родителя и стало быть и своего собственнаго, просить сердечнйше, простить ради Господа Бога…

— Да что? Что?!— взволновался Ардаліонъ отъ польщеннаго самолюбія.

— Помоги, тятя, барину…— замолви словечко за него Андрею Романовичу… Я теб все разскажу. Дло простое.

И Титъ началъ было подробно разсказывать отцу важное приключеніе, но старикъ остановилъ его, объявивъ, что все уже знаетъ. Самъ старый баринъ ему все повдалъ и разсказалъ.

Дло шло о томъ-же, о подарк купца Павлова ардатовскаго, о покупк Алексинской вотчины и о просьб къ старику Симеонову вмшаться въ дла самымъ простымъ, но вмст съ тмъ и диковиннымъ образомъ. Дарить чужое.

Ардаліонъ, разумется, такъ же смотрлъ на это ‘дареніе’ и на все дло, какъ и его баринъ, но не просто, съ его голоса плъ, а самъ, какъ дльный человкъ, набравшійся ума, опыта и извстныхъ правилъ, находилъ просьбу молодого барина совсмъ диковинной.

— Никогда нашъ на это не пойдетъ!— заявилъ онъ.— И съ какихъ-же я безумныхъ глазъ пойду барина учить… Къ тому я и самъ смекаю, что дло это совсмъ несуразное.

— Дло, тятя, проще нтъ.

— Хороша простота, когда имъ надо отъ людей прятаться!

— Будешь прятаться, коли такъ все вмст струсилось! Неразбериха! Ты, тятя, пойми вотъ что! Баринъ Григорій Андреевичъ безъ энтой барышни обойтись не можетъ. Либо быть ей его супружницей, либо ему въ рку… А ея родитель, вельможа, за неимущаго дочку не отдастъ. Хотя ты его ножемъ ржь… А скажи ему Григорій Андреевичъ, откуда у него проявилась вотчина, на какія деньги, да чьи он, то онъ его, барина, со двора въ зашей погонитъ. Аршинникъ, молъ, облагодтельствовалъ…

— Ну, вотъ что, Титка,— перебилъ вдругъ Ардаліонъ.— Буде, братъ, врать… Полно вы съ бариномъ людей морочить, да еще и своихъ родителей отцевъ.

— Ты про что-же это?— удивился Титъ.

— На насъ съ бариномъ ваша морока не потрафится. Не на таковскихъ напали… Помнишь, я тебя накрылъ ночью… Обшаримши, деньжища нашелъ страшнющія, поди, полъ ста рублей нашелъ. Ты что тогда сказывалъ, въ чемъ покаялся при Григоріи Андреевич… забылъ? Ну, а я помню…

— Про картежъ?— Помню.

— Ну, вотъ.

— Да что — ну вотъ, тятя, поясни.

— Вотъ стало каковъ таковъ вашъ ардатовскій аршинникъ. Не Павловскія у васъ, Титка, деньги на вотчину, а картежныя… Да, вишь, вздумали яйца курицу учить. Ахъ, вы… поросята-хрюшки… Право, хрюшки.

И старикъ началъ важно и самодовольно смяться, что осадилъ бойкаго сына.

А Титъ дйствительно былъ озадаченъ и даже будто ошеломленъ.

— Съ картежа — выговорилъ онъ, наконецъ, вопросомъ и глупымъ голосомъ.

— А ты скажешь, нтъ? Коли у васъ тамъ можно даже бабъ и двокъ въ карты выигрывать, такъ что ужъ деньги. Это — простое и законное дло.

— И баринъ, такъ ты сказываешь?— спросилъ вдругъ Титъ, будто соображая что-то… Андрей Романовичъ сказываетъ, что деньги съ картежа?

— Встимо. Я ему все доложилъ. И ему полегчало. Все-таки не могарычъ отъ аршинника…

— И сказываетъ онъ тоже, что деньги эти законныя, не срамныя.

— Сказываетъ, что, молъ, и въ полкахъ офицеры играли. На войн было разъ турчанку даже выиграли.

— Самъ Андрей Романовичъ? Турчанку? себ?

— Тьфу! Дуракъ оголтлый!— проворчалъ старикъ.

Бесда отца съ сыномъ продолжалась, однако, недолго. Титъ быстро собрался домой, видимо довольный, какъ если-бы дло его сладилось, а порученіе удалось вполн.

XI.

Наконецъ, однажды, около полудня, въ мирной усадьб Романово вдругъ произошелъ переполохъ, какого никогда не бывало ни при жизни Андрея Романовича, ни при жизни его отца и дда.

Вся усадьба ходуномъ заходила… Дворовые люди забыли всякое благоприличіе и уваженіе къ барину и барышн, толпились вс, отъ мала до велика, на подъзд, въ прихожей, а нкоторые, поглупе, ползли и въ комнаты, налзали чуть не на самого Андрея Романовича.

Но капитанъ, пораженный тоже приключившимся, ничего не замчалъ, никого не видлъ и не трогалъ… Онъ видлъ только человка, валяющагося у него въ ногахъ съ воплями.

Прибжавшая на шумъ и гулъ голосовъ, Машенька стояла близъ отца, жалась къ нему отъ испуга, а затмъ начала дрожать и плакать…

При вид плачущей барышни, пролзшая впередъ всхъ коровница Авдотья, во всей дворн извстная дурафья, тоже взвыла и заголосила, сама не зная о чемъ…

Старикъ Ардаліонъ, одинъ не потерявшійся окончательно, Авдотью выгналъ въ шею, народъ осадилъ изъ столовой въ прихожую, а барина привелъ будто въ чувство словами:

— Богъ съ вами! Чего вы! Вамъ-то, наконецъ, того, какая-же забота.

Симеоновъ, какъ-бы очнувшись, прозрлъ и разсудилъ тоже.

— Да, жаль… А все-же — чужое, не свое дло. Всякому своя рубаха къ тлу ближе. Полно, Машенька, убиваться. Справимся все-таки…

Передъ капитаномъ Симеоновымъ и окруженный дворовыми стоялъ купецъ ерапонтовъ, котораго въ Романов мало знали, только раза два и видали… Но особое злоключеніе съ купцомъ всполошило всю усадьбу.

ерапонтовъ, пріхавъ на дворъ, выползъ изъ своей брички, какъ больной или помшанный, ввалился еле двигая ногами въ домъ, и еще не видя хозяина, уже завылъ жалобно:

— Господи милостивый! Матерь Божія… Святые угодники! Православные люди. Помогите! Не давайте въ обиду…

И всполошивъ всхъ со двора въ домъ, а въ дом со всхъ комнатъ въ столовую, ерапонтовъ блдный, перепуганный, лохматый, съ опухшимъ отъ слезъ и волненія лицомъ началъ повторять:

— Ограбили! Ограбили! Зарзали! Разорили… Помогите. Не давайте въ обиду!

И не сразу поняли вс, добились толку отъ ошаллаго купца, что онъ былъ по пути въ Романово, съ деньгами къ барину, ограбленъ той же шайтановой шайкою. Восемь тысячъ были у него отняты… И средь бла дня! И въ двадцати верстахъ отъ Сельца! Сама черная борода потребовала: ‘Подавай восемь тысячъ, что за лсъ Симеонову везешь’!

И ерапонтовъ, объяснивъ, повалился въ ноги къ капитану, прося дать ему тотчасъ десятка два-три крестьянъ съ дубьемъ, чтобы бжать ловить разбойниковъ и отнять ограбленныя деньги… Не скоро успокоили купца и убдили, что поймать грабителей трудне, чмъ съ неба пригоршню звздъ нахватать.

Симеоновъ, придя въ себя отъ неожиданности и нкотораго испуга, окончательно успокоился, а увидя вдругъ слезы дочери, даже разсердился на себя, на купца и на всхъ:

— Машеньку перепугали — идолы! Въ чужомъ пиру похмелье двиц. Ея слезамъ цны нту, он невстины. А невстамъ плакать Господь разршилъ только въ радости. Ну васъ… Пошли вс вонъ по своимъ шесткамъ! Уведя ерапонтова къ себ въ комнату и допустивъ одного Ардаліона, капитанъ сталъ спрашивать ошаллаго купца, какъ было дло… Но разсказывать было нечего. Даже и подробностей не было никакихъ особенныхъ.

халъ купецъ этой дремучиной… Вышли люди изъ лсу и всего-то четыре человка. Черный, бородатый впереди… Какъ увидлъ купецъ, да вспомнилъ, что такое значитъ по дорог черную бороду повстрчать, то сразу разума и ршился. И ничего не помнитъ! Помнилъ онъ только строжайшее приказаніе: ‘Давай твои восемь тысячъ, что за лсъ везешь!’ А отдалъ-ли онъ ихъ, самъ-ли энтотъ шайтанъ у него изъ-за пазухи вытащилъ деньги, завернутыя въ платокъ, — ерапонтовъ теперь и не зналъ.

— А вотъ онъ самый!— вынулъ купецъ и показалъ красный ситцевый платокъ.

— Платокъ?— удивился капитанъ…

— Отдалъ… Деньги сосчиталъ и въ карманъ сунулъ, а платокъ отдалъ, сказывая: ‘Мн не надобится, а теб пущай это памятью о деньгахъ будетъ’…

Симеоновъ невольно усмхнулся, а Ардаліонъ обозлился.

— Ахъ озорные! Губятъ, да еще потшничаютъ — сказалъ онъ.

Однако, обдумавъ приключеніе, капитанъ озабоченно насупился.

Лсъ его оставался при немъ, покупщика какъ-бы и не бывало, а деньги нужны, чтобы выдать жениху предъ свадьбой.

— Вотъ незадача! Какъ-же теперь быть-то?— сказалъ он вслухъ.— Лсъ-то какъ-же мой? Не проданъ останется?

— Батюшка! Андрей Романовичъ! Не губи! Не зарзывай!— взмолился вдругъ ерапонтовъ.

— Что?— удивился Симеоновъ.

— Не губи. Дай мн лсъ рубить.

— Лсъ? Рубить? Что ты? Что?! Ай разумъ грабители отшибли!— воскликнулъ, капитанъ.

— Не губи, дай мн его положить… Я теб, какъ честный человкъ, чрезъ четыре мсяца твои восемь тысячъ привезу.

— Что ты! Что ты! Чудной человкъ. Экъ выдумалъ… Дай ему лсъ некупленный рубить, да класть, да продавать. Что ты, оголтлъ что-ли совсмъ? Опомнись!

— Батюшка… Отецъ родной, Андрей Романовичъ! Войди въ мое убожество. Дай обернуться… Не дашь, я на себя руки наложу. Мн одинъ конецъ… Спаси меня отъ грха. Душу мою соблюди.

И ерапонтовъ сталъ объяснять капитану, что если онъ согласится отъ жалости на его предложеніе, то все дло еще малость поправимо. Восьми тысячъ конечно не вернешь, но разжиться и свои дла наладить онъ, ерапонтовъ, еще можетъ. А убытку ему, Симеонову, никакого не будетъ. Только обождать полученьемъ денегъ.

— Да разв я могу?— возразилъ Андрей Романовичъ.— У меня внчанье дочери на носу. Скоро и посаженный отецъ прибудетъ, генералъ Волжскій. И деньги въ приданое дочери опредлены, надо жениху предъ внцомъ передать… Какъ же я могу на теб ждать ихъ? Посуди!

— Ради Создателя!.. Отецъ родной!

— Разума ты ршился, купецкій ты человкъ. Пойми. Несуразное, несодянное просишь.

— Не губи, Андрей Романовичъ — вопилъ ерапонтовъ.— Не дашь лсъ рубить — я на себя руки наложу. А дозволишь мн, я на дл этомъ четырнадцать тысячъ возьму. Твои восемь теб возьми, ваше благородіе, а шесть себ заработаю. И разживуся опять.

— Неслыханное просишь… Съ перепугу такое въ голов у тебя застряло. Люди надо мной смяться будутъ, — вразумительно заговорилъ Симеоновъ.

— Я не обману, Андрей Романовичъ. Я честный человкъ и себя ничмъ не замаралъ.

— Врю. Врю… Да нельзя. Пойми, мн деньги сейчасъ нужны. Я теперь тысячу готовъ скостить, только бы наличныя мн дали. А ты сказываешь черезъ четыре мсяца… Съ ума сойти на такое итти. Не могу и конецъ, не проси.

ерапонтовъ, горько плакавшій въ дорог и по прізд, снова залился слезами.

— Андрей Романовичъ, не губи. Жена у меня, дти малыя. Не губи… На свою душу не бери грха. Мн либо на твоемъ лс обернуться, либо руки на себя наложить. Не губи… И ерапонтовъ снова повалился въ ноги капитана.

— Не жалься, полно… заговорилъ и Ардаліонъ.— Не можно барину безъ денегъ лсъ отдавать. Деньги намъ нужны для жениха. Непонятливый человкъ.

— Не губите… Будьте отцы родные… Дайте обернуться. Господь сторицею воздастъ вамъ,— молился ерапонтовъ, стоя на колняхъ и кланяясь въ землю.

— Что ты съ нимъ будешь длать?— сказалъ Симеоновъ.— Уведи его въ прізжую горницу, Ардашка. Напой сбитнемъ, да уложи спать, что-ли. Очухается — успокоится…

Ардаліонъ съ трудомъ увелъ купца и то только посл общанія Симеонова подумать.

Между тмъ приключеніе съ купцомъ и поразило капитана и поставило въ затруднительное положеніе. Онъ могъ конечно внчать дочь, общая жениху отдать приданое посл внца, но гордость дворянская, военная амбиція, слово данное — мшали.

А другого покупщика на лсъ выискать сразу и достать по щучьему велнію было невозможно. Приходилось хать самому въ городъ Муромъ на поиски покупателя.

Вмст съ тмъ Симеоновъ былъ немало озадаченъ появленіемъ злодевъ-грабителей у самой усадьбы. Правда, шайтанова шайка летала по-соколиному: нынче здсь, а завтра не всть гд. Стало быть, она здсь тоже не задержится. Можетъ быть, къ вечеру будетъ ужъ за сто верстъ отъ Романова.

Наконецъ Симеоновъ, обсуждая злоключеніе, задалъ себ вопросъ и, задавъ, удивился.

— Откуда узнала черная борода про деньги эти? Продажа лса и привозъ денегъ были извстны только у него въ усадьб, да въ семь купца. А сколько денегъ привезетъ въ Романово ерапонтовъ, было извстно только въ семь. Врядъ-ли купецъ и жен своей что-либо про это сказалъ. А черная борода прямо потребовала восемь тысячъ. Диковина и больше ничего!— ршилъ капитанъ.

Въ сумерки ерапонтовъ опять порывался къ барину, но его не пустили. Вечеромъ онъ почти силкомъ вошелъ въ столовую и, остановясь предъ Андреемъ Романовичемъ, спросилъ тихо и покорно:

— Не дашь мн, баринъ, лсъ положить?.. Не дашь обернуться?..

— Полно… Полно, голубчикъ. Сказано, неслыханное, невиданное просишь, — отвтилъ Симеоновъ сурово. Да и знаешь вдь, что мн деньги сейчасъ надо. Собирайся-ка лучше домой. Съ женой вмст поплачете, а тамъ Богъ дастъ и утшитесь. Господь поможетъ инако теб какъ вывернуться изъ горестнаго приключенія.

— Стало, такъ тому и быть?.. Согласію твоему ни во вки вковъ не бывать?— спросилъ ерапонтовъ еще тише.

— Ступай, говорю, собирайся и, съ Богомъ, въ дорогу…

Купецъ молча повернулся и вышелъ въ прихожую… Постоявъ съ минуту, онъ вышелъ на дворъ и пошелъ тихо, степенно въ сарай, гд стояла его бричка, кормилась лошадь, пока батрака его тоже кормили въ людской…

— Ну, Богъ съ нимъ совсмъ,— сказалъ Симеоновъ.— Жаль бднягу, да что-жъ подлаешь…

Черезъ часъ времени трое дворовыхъ сразу ворвались въ домъ. Одинъ изъ нихъ влетлъ какъ полоумный въ комнату барина.

— Удавился!.. Удавился!— кричалъ онъ.

Симеоновъ обмеръ и даже не спросилъ кто, гд и какъ. Онъ будто зналъ уже все самъ.

— Въ сара на возжахъ…— кричалъ малый, дрожа всмъ тломъ.

— Снимать надо. Скоре!— вскрикнулъ Андрей Романовичъ, поднимаясь съ мста.

— Сняли. Сняли, баринъ-батюшка. Сняли. Ардаліонъ Матвичъ съ Онисимомъ.

— Ну? Поздно? Кончился?

— Холодный, сказываютъ…

Симеоновъ перекрестился и выговорилъ набожно:

— Царство небесное..

Но тотцасъ-же онъ спохватился и чуть не плюнулъ.

— Охъ! Что это я… Грхъ какой! Нешто этакіе туда идутъ… Охъ, погубилъ бдняга свою душеньку… Изъ-за денегъ! А все эти головорзы — будь они прокляты!

XII.

Все Романово долго охало изъ-за происшествія съ бднымъ купцомъ. Уже лтъ съ тридцать такового не бывало въ усадьб. Еще когда живъ былъ баринъ Романъ Романовичъ, а Андрей Романовичъ былъ Семеновскимъ офицеромъ въ Петербург, дворовый человкъ кучеръ Вавила также удавился въ саду на дерев изъ-за того, что барскихъ трехъ коней опоилъ и загубилъ… И не барскаго гнва ради онъ руки на себя наложилъ, а совсть взяла и жалость, тоска по конямъ. Случай съ купцомъ ерапонтовымъ надолго смутилъ мирное затишье въ Романов.

Купца похоронили около кладбища, за оградой, какъ самоубійцу, поминокъ по душ его не творили, только тайно всякъ желалъ его ‘душеньк упокой и даніе прощенья грха лютаго, лютйшаго’…

Всякій на свой ладъ волновался. Симеоновъ жаллъ купца и упрекалъ себя, что не согласился на сдлку, которую покойникъ предлагалъ. Онъ, какъ честный человкъ, расчитался-бы непремнно. И самъ-бы выпутался, да разжился-бы потомъ…

А Неструевъ обождалъ бы полученія приданаго Машеньки, тмъ паче, что сама тетка его просила съ этимъ дломъ не спшить.

— Можетъ, за лсъ-то посл и больше дадутъ. А моему Ванюш денегъ не надо теперь. Свои, слава Богу, есть,— всегда говорила она.

И вотъ, еслибы Симеоновъ сжалился надъ ограбленнымъ купцомъ, то и не погубилъ-бы его… Да, не разбойники, а онъ, Андрей Романовичъ, погубилъ несчастнаго…

Такъ разсуждалъ старикъ и вздыхалъ.

— Да вдь кабы оное знать!— утшалъ барина Ардаліонъ… Напередъ знать…

— Онъ, Ардашка, грозился…

— Мало кто грозится?.. И въ рчку!.. И на бичеву! Послушать, такъ вс люди человки должны бы въ самоубивцахъ состоять давно.

Сильно испуганная Машенька боялась одна почивать и сначала клала у себя на ночь горничную Аленку, но такъ какъ Аленка шибко храпла и пугала барышню, да кром того и духъ отъ нея негодный шелъ, то Симеоновъ приказалъ спать у дочери самой ключниц Марф, баб чистой и не храпливой. Но не одна Машенька боялась удавленника, ея женихъ Ванюша, будучи въ гостяхъ, тоже не оставался одинъ въ комнатахъ и не ршался ходить одинъ по корридору. Андрей Романовичъ даже стыдилъ молодого дворянина, но Неструевъ ухмылялся виновато, какъ-то ежился и объяснялъ:

— Боязно. Самоубивцы ходятъ.

— Враки. Бабье измышленіе!— возражалъ Симеоновъ.

— Охъ, не говорите,— вступилась Анна Аанасьевна…— Не только что ходятъ, а еще съ веревкой на ше… И просятъ: ‘сними, молъ, сними-же… Душу мою спасешь!’ А встимо, у кого-же хватитъ отважности съ мертвеца эту веревку снимать.

Вся дворня судила, разумется, такъ же, какъ и барыня Неструева, и боялась по ночамъ приближаться къ сараю. Про конюха Евдокима даже слово вдругъ пошло, что онъ ‘безстрашный’, такъ какъ онъ спалъ въ этомъ сара уже раза три.

Разумется, дворовые разсуждали, что ихъ баринъ Андрей Романовичъ по своей неустрашимости, какъ военный, не долженъ робть, не долженъ и врить во всякое такое. А барыня Анна Аанасьевна правду сказываетъ, что удавленники съ веревками на ше ходятъ и жалятся.

Чрезъ недлю посл происшествія слова барыни даже подтвердились вдругъ.

Ночной сторожъ Лександра видлъ купца по полуночи. ‘Глазами видлъ!’

— Стою это я,— разсказалъ онъ.— Гляжу, что это такое копошится около самой куфни… Подошелъ, а онъ это, купецъ, стоитъ на четверенькахъ. Вотъ теб большущая собака — песъ… Ей Богу!.. Я — ‘съ нами крестная сила’ да драну отъ его. Прибжалъ на крылечко дома, индо задохся отъ страху.

Однако, Андрей Романовичъ тотчасъ приказалъ Лександру высчь, и старикъ посл наказанія отперся отъ своихъ словъ и сказывалъ.

— Кто же его знаетъ! Можетъ и впрямь забглая чужая собака была. А что попужался я — то вотъ Богъ — не вру!

Однако чрезъ недли дв вс немного успокоились и перестали судить и рядить о покойник купц и объ самоубійцахъ вообще. Коровница Авдотья даже однажды въ вечеру ходила въ сарай съ фонаремъ за забытой тамъ ведеркой, только очень просила дворовыхъ, пока она въ сара будетъ, не кричать и ее не пугать.

— А то помру отъ страха, голубчики.

Наконецъ перепугъ и совсмъ прошелъ. Молодой Неструевъ однажды просидлъ цлый часъ одинъ въ столовой, на томъ почти самомъ мст, гд купецъ валялся въ ногахъ капитана… И ничего! Машенька даже проспала уже дв ночи одна въ своей опочивальн… И тоже — ничего!

Въ сарай почти вс дворовые ужъ ходили среди ночи безбоязненно, а парень Трошка, залзши разъ ввечеру въ бариновъ тарантасъ, укалъ и мычалъ отсюда… Но никого не попугалъ. Осмлли вс. А учини Трошка эдакое на первыхъ порахъ, такой-бы дымъ коромысломъ пошелъ по всей усадьб.

Наконецъ, однажды въ Романов объявилась новость, которая совсмъ заслонила собой послднее приключеніе съ купцомъ. Андрей Романовичъ удивился, Машенька дивилась ‘на вру’, не разобравъ, что есть важнаго въ новости, и Анна Аанасьевна и женихъ Ванюша были даже очень пріятно удивлены, пока Симеоновъ не объяснилъ имъ, что все дло ‘неразборное’, непріятное и теперь выходитъ даже отчасти и невылазное.

Капитанъ получилъ письмо съ нарочнымъ отъ бывшаго губернаторскаго товарища, статскаго совтника и кавалера Арцывашева.

Бывшій чиновникъ, считавшій себя въ город Муром сановникомъ, былъ, конечно, въ этой ‘дремучин’ нчто въ род вельможи.

Такъ какъ онъ былъ родителемъ двицы, а Симеоновъ родителемъ молодца, то въ случа рчи о бракосочетаніи старикъ капитанъ долженъ былъ по обычаю сдлать первый шагъ къ знакомству… И если сватовство произошло и безъ его, отцова, участія, то все-таки писать или хать первому ему…

А тутъ вдругъ пришло письмо отъ важнаго самомнящаго чиновника.

Арцывашевъ писалъ Симеонову, что принялъ предложеніе руки и сердца его сына Григорія и радъ породниться со старинными дворянами, съ воиномъ-капитаномъ. защищавшимъ отечество. Вмст съ тмъ онъ хвалилъ добросердечіе Симеонова, который не затруднился при жизни дать сыну средства на покупку хорошей вотчины и распорядился своимъ сбереженіемъ, какъ подобало доброму отцу и благородному человку. Въ заключеніе бывшій губернаторскій товарищъ выражалъ желаніе познакомиться какъ можно скоре съ будущими родственниками, свекромъ и золовкой своей любимой Наденьки. Полагая, что капитанъ давно отвыкъ покидать свою усадьбу и путешествовать, Арцывашевъ выражалъ намреніе, отложивъ исконные ддовы обычаи въ сторону, самъ пріхать съ дочерью въ Романовку.

— Вотъ и вылзай!— ахнулъ Симеоновъ.— Ай да сынокъ! Уперся и на своемъ хочетъ поставить, меня въ дарители нарядить чужого добра!

И старикъ окончательно не зналъ, что отвчать. Мудрено было писать посланіе куму и товарищу Волжскому, а теперь было еще мудрене.

— Садись, не садись за грамоту — ничего не высидишь. Либо лги, либо невжничай!— говорилъ Андрей Романовичъ.— Ай-да сынокъ. Подвелъ!

— Скажите прямо. На чистоту! Совтовала Анна Аанасьевна.

— Что… Что…— сердился Симеоновъ. Сына во лгуны ставить! Не отцово дло. Отецъ въ чужихъ людяхъ — молчи!

— А промолчите, тогда сами за одно съ сыномъ въ обман людей!.. Такъ за вашъ подарокъ и сойдетъ вотчина. Поди онъ уже и купилъ ее…

— Да! Вотъ и вылзай!— отчаянно отзывался Симеоновъ и совсмъ терялъ голову, что предпринять.

— Подумаемъ…— сказала Неструева.

— Долго-ли?

— День, два…

— А посланецъ тутъ сидть будетъ. Срамъ. Скажетъ этотъ судеецъ, что я не грамотный. Двое сутокъ цыдулку малую доставалъ въ отвтъ.

— Ну, какъ знаешь…

Симеоновъ ушелъ къ себ, ршивъ писать коротко. Выразилъ удовольствіе, что они двое породнятся чрезъ бракъ дтей, и общалъ самому пріхать первому ради знакомства, какъ велитъ обычай… О деньгахъ ни полслова!

— А тамъ видно будетъ,— поршилъ Андрей Романовичъ. Вызову сына. Прикажу ему сказать будущему тестю всю правду, что накартежничалъ себ вотчину… А не захочетъ, я отмолчусь, знакомиться не поду и на бракосочетаніе то-же… Вотъ и не долга! И старикъ, написавъ небольшое письмо, отпустилъ посланца и былъ доволенъ.

— Гора съ плечъ!— заявилъ онъ Анн Аанасьевн.

— И какъ это вы, Андрей Романовичъ,— заговорила Неструева въ отвтъ,— не совладали съ вашимъ молодцомъ, когда еще онъ былъ паренькомъ-младенцемъ, да юношею… Надо рано браться, потомъ поздно… Вотъ и мой Ванюша, хотя и не родной мн сынокъ, а племянникъ, а я за него взялася. Когда еще взялася! У кормилицы на груди былъ, а я ужъ его пошлепывала… Ей-Богу, пошлепывала… А выросъ, то сколько разовъ я его поскала, и счету нтъ. И вотъ, видите, каковъ вышелъ! Скромне и послушне иной двицы. Мое слово ему пуще царскаго закона. А вы вотъ маетесь съ вашимъ Григоріемъ Андреевичемъ.

— Да… Оно, матушка, со стороны такъ,— отвчалъ капитанъ. Попробовали-бы вы съ эдакимъ повозиться, только-бы руки обломали. Онъ вотъ женщину, да еще тетушку, а не родную мать, прямо бы какъ-нибудь ножемъ пырнулъ… Да-съ. Онъ за моей покойницей, своей матерью, будучи девяти годковъ, ужъ съ хворостиной гонялся и ее отхворостить грозился.

— И надо было высчь!— воскликнула Неструева.

— И выскли, сударыня. Больно выскли. Да и не разъ скли. А вотъ толку то не вышло. Норовъ такой. Ничего не подлаешь. Вотъ таковъ и Титка у моего Ардашки. Три раза собирался я ему лобъ забрить. У рожденье такое. Природа.

Но Анна Аанасьевна не соглашалась и давала въ примръ своего послушнаго, тихаго Ванюшу.

XIII.

Въ август, въ самый день праздника перваго Спаса, въ усадьб Романово опять все поднялось на ноги и переполошилось… На этотъ разъ вс лица сіяли. Радость барина и барышни сообщилась врнымъ холопамъ и выразилась непритворно, а искренно, сердечно.

Явился опять гонецъ ‘конный и оружейный’, опять съ Москвы, опять отъ генерала, баринова кума и друга. Привезъ онъ письмо за пазухой и очень короткое.

Генералъ Волжскій извщалъ друга, что черезъ два-три дня посл этого гонца вызжаетъ самъ въ Романово на свадьбу крестницы, но такъ какъ онъ детъ въ большой колымаг, въ сопровожденіи людей въ бричк, то детъ не на почтовыхъ, а ‘на своихъ’, будетъ ‘кормить’ въ дорог и ‘приставать’.

Симеоновъ тотчасъ же и внезапно, и неожиданно для самого себя, ршилъ вмст съ дочерью хать на встрчу къ другу и сюрпризомъ встртить его въ Муром.

— Какъ будетъ ему пріятно, моему дорогому Петру Петровичу! Коли онъ изъ-за насъ четыреста верстъ сюда, да четыреста обратно не побоялся киселя сть, то мы должны ему въ отплату какую-нибудь сотню-то верстъ сдлать тоже.

И сборы въ дорогу барина, никогда не вызжавшаго изъ вотчины, стали событіемъ.

Всхъ довольне посл Машеньки былъ кучеръ Терентій, которому выпадала рдкая честь везти барина въ городъ, а затмъ былъ самодовольно радостенъ и старый Ардашка. Баринъ бралъ его съ собой на козлы, не ради особой нужды въ немъ, а ради почета для себя и ради отличія старика предъ дворней. По этому случаю немедленно была разыскана въ кладовой ливрея съ галунами, которая ужъ лтъ двнадцать не видла свта Божьяго, и хотя теперь явилась сизая, разноцвтная, полинялая мстами, тмъ не мене ее важно понесли и повсили на веревк среди двора провтрить… Молодежь изъ дворовыхъ цлый день чистилась и толклась около ‘рывлеи’ и почтительно оглядывала ее, а затмъ какъ-то иначе поглядывала и на самого Ардаліона Матвевича, который ‘въ ей будетъ’, чтобы въ городъ хать.

Быстро собравшись, чтобы не запоздать пріхать въ Муромъ прежде Волжскаго, капитанъ съ дочерью чрезъ день уже выхалъ со двора, провожаемый всей весело гудящей дворней. Андрей Романовичъ глядлъ совершенно счастливымъ человкомъ. Ему было даже особенно пріятно очутиться въ большомъ тарантас и хать въ путь. Ужъ очень засидлся онъ въ дом, отлучаясь только на работы и въ бговыхъ дрожкахъ. Машенька едва могла сидть рядомъ съ отцомъ, ей хотлось прыгать. Но главное лицо, на которое было сугубо обращено вниманіе всхъ провожавшихъ, былъ конечно старый и старшій дворовый. Разумется, взоры всхъ очаровывала ‘рывлея’, такъ какъ, несмотря на преклонныя свои лта, все-таки поблескивала сизыми галунами въ лучахъ солнышка.

Совершивъ путешествіе проселкомъ съ двумя получасовыми отдыхами въ двухъ деревушкахъ, Симеоновы наконецъ въ сумерки възжали въ городъ. Машенька глаза таращила и на кресты церквей, и на вывски, и на прохожихъ, и на прозжихъ… Тутъ были ‘господа’ — такіе же, какъ и они. Одинъ прохалъ совсмъ на генерала похожій, но Андрей Романовичъ посмялся надъ дочкой. Это былъ городничій, чиномъ не великая птица. Правда, смотрлъ онъ на всхъ и на нихъ глянулъ дйствительно по генеральски.

Остановившись на большомъ зазжемъ двор, который на вывск важно именовался ‘Гербергъ’, Симеоновы заняли четыре комнаты и предупредили хозяина о прізд генерала. Но зазжій дворъ съ двумя десятками номеровъ былъ почти пустъ. Впрочемъ, во всякомъ случа для генералъ-поручика изъ Москвы всегда нашлось-бы помщеніе. Перваго попавшагося, хотя бы и ‘знатнаго’ всмъ, бородача-купца можно было бы сейчасъ по шапк изъ его комнатъ наладить, чтобы генералу было мсто.

На утро ожидало Симеонова нежданное и непріятное приключеніе. Онъ ахнулъ однако боле отъ того, какъ не подумалъ онъ о возможности такого случая. Къ ‘Гербергу’ подъхала небольшая желтая берлина, съ гербомъ на голубомъ чехл козелъ и съ двумя ливрейными лакеями, стоявшими на запяткахъ.

Прізжій веллъ о себ доложить капитану. Былъ это конечно Арцивашевъ, до котораго еще съ вечера достигла всть о прізд въ городъ Симеоновыхъ. Воображая, что старикъ капитанъ пріхалъ въ Муромъ на основаніи ихъ переписки, бывшій губернаторскій товарищъ, несмотря на свои ‘самомнительства’, ршилъ сдлать первый визитъ.

Старикъ капитанъ, засидвшись въ вотчин и забывъ ‘свтскость’ и разные ‘обыки да навыки людскости’, совсмъ потерялся, такъ что Машенька сочла уже долгомъ перепугаться не меньше удавленника-купца.

Однако самъ гость оказался такимъ искусникомъ въ обращеніи и въ разговор, что все тотчасъ же наладилось, смущеніе капитана прошло, а перепугъ Машеньки перешелъ въ удивленіе. Она этакихъ еще не видала… Ей почему-то вспомнились ‘Коза съ Медвдемъ’, которыхъ она изрдка видала въ Романов… Гость также, какъ и поводырь медвдя, изображавшій козу — точно будто передъ ними выплясывалъ и разные выкрутасы рисовалъ… Не ногами конечно, а голосомъ, руками и всей своей персоной.

— Музыкантъ! Что?— думалъ про него и капитанъ,

Разумется, разговоръ посл первыхъ же привтствій перешелъ на бракосочетаніе дтей ихъ.

— Дв свадьбы заразъ!— сказалъ Арцивашевъ. Доброе дло и хорошая примта!

— Простите за противорчіе словамъ вашимъ,— отвтилъ Симеоновъ.— Напротивъ того… россійская примта говоритъ — двухъ свадебъ заразъ въ семь негодно справлять… Одинъ изъ двухъ браковъ будетъ несчастливъ. Но это къ слову… А намъ мужикамъ въ наши годы не приличествуетъ врить бабьимъ измышленіямъ. Благословитъ Богъ — такъ будешь счастливъ, когда и какъ ни внчайся… хоть на масляниц.

Затмъ Арцивашевъ сталъ конечно хвалить поступки отца, дарящаго сыну при жизни цлое состояніе, деньги на покупку одной изъ лучшихъ вотчинъ въ губерніи.

Симеоновъ насупился и выговорилъ:

— Выйди, Машенька…

Дочь вышла тотчасъ и старикъ кратко объяснилъ гостю, что между ними есть нкоторое недоразумніе, вслдствіе неосмотрительнаго поведенія и легкости на слова его сына Григорія. И онъ разсказалъ все, что зналъ, будучи теперь ужъ вынужденъ такъ поступить.

Арцивашевъ былъ удивленъ, но, какъ показалось Симеонову, недостаточно удивленъ, точно будто, по его мннію, лганье было дломъ самымъ обыкновеннымъ.

— Откуда же у Григорія Андреевича есть деньги, если они не отъ васъ и не отъ пріятеля Павлова?— спросилъ Арцивашевъ ухмыляясь.

— Стыдно сказать… Но вамъ, будущему тестю Григорія, я считаю долгомъ своимъ все пояснить… Деньги, вс, отъ неудивительнаго, но не похвальнаго времяпрепровожденія дворянскаго здсь вотъ, у васъ, въ Муром… Да и въ губерніи. Картежъ!

Арцивашевъ удивился… Помолчавъ, онъ выговорилъ:

— Признаться, вы меня озадачили… И впрямь недоразумніе есть… Но иное… Стало быть Григорій, по молодости что ли, или особой смлости,— меня на одинъ ладъ обморочилъ, а васъ на другой… А вы изволили, открывъ его обманъ, сами себя обморочить… Дозвольте вамъ заявить… Никакого картежа ни въ Муром, ни во Владимір, ни въ вотчинахъ здшнихъ нту и не было… На моей памяти по крайности. А я здсь и служилъ, и живу лтъ уже съ двнадцать.

Симеоновъ разинулъ ротъ и молчалъ, озадаченный… Арцивашевъ однако нахмурился и тоже молчалъ, видимо встревоженный оборотомъ бесды съ капитаномъ.

Поднявшись тихо, нсколько нершительно, онъ угрюмо заявилъ Симеонову, что будетъ его ждать у себя, чтобы имть честь представить ему свою двицу.

Но одну обмолвку его тотчасъ замтилъ Симеоновъ.

— Буду имть честь,— началъ Арцивашевъ, представить вамъ будущую вашу… И запнувшись, онъ мгновенно прибавилъ: мою дочь.

— Ну что же?— думалось старику, провожавшему гостя.— Разойдется свадьба — не моя вина!

Однако капитанъ былъ смущенъ объясненіемъ съ Арцивашевымъ и ршилъ ‘рукъ не покладать’.

Только на третій день по прізд въ городъ отправился онъ постить важнаго чиновника. Запоздалъ еще онъ съ этимъ отвтнымъ посщеніемъ неумышленно.

Два дня старикъ дятельно наводилъ всякія справки, нтъ ли въ город, въ узд, наконецъ въ самой губерніи, т. е. во Владимір, какого тайнаго картежнаго притона, слухъ о которомъ могъ не дойти до бывшаго губернаторскаго товарища, какъ до лица, власть имвшаго.

Но оказалось, что Арцивашевъ правъ… О картахъ и помину никогда не было.

— Ну, стало быть деньги — павловскія, купцовы!— ршилъ Симеоновъ. Но зачмъ же Титка отцу навралъ? Да еще мудрено навралъ, хитростно — для простого холопа. Стало вралъ съ голосу… Съ чьего? Понятно съ Гришкинова?

И Симеоновъ, качая головой, повторялъ про себя.

— Охъ, Гришка, Гришка… Мутитъ меня вся эта темнота.

Разумется, и Ардашка, которому все сообщилъ онъ, былъ тоже пораженъ.

Побывавъ у чиновника, Симеоновъ вернулся однако нсколько спокойне. Арцивашевъ вдругъ объяснилъ ему, что Григорій въ отсутствіи, въ Москв. Не сказалъ онъ этого капитану въ свое посщеніе потому, что увренъ былъ, что оно ему вполн извстно…

При этомъ Арцивашевъ крайне удивилъ старика, заявивъ, что его сынъ вообще много разъ за послднее время, за весну и лто, здилъ въ Москву.

— Ужъ не тамъ ли онъ и играетъ?— замтилъ Арцивашевъ.— Я объ этомъ два дня думалъ. Но я, знаете, крпко надюсь по пословиц, что Григорій Андреевичъ женится — остепенится. Моя Наденька не дозволитъ ему повсничать… Она вдь у меня — бой-двка!

Симеоновъ поврилъ и игр въ Москв, и тому, что двица Арцивашева бой-двка. Онъ видлъ ее мало. Она вошла, представилась ему и вышла. Однако старикъ все-таки почуялъ какого поля ягода — двица. Онъ ршилъ тотчасъ же про бракъ сына съ нею:

‘Либо труба съ волторной, либо коса и камень. Но вроятне — поладятъ.’

Отцы, прощаясь, ршили, что надо познакомить и дочерей, но каждый думалъ:

— Кая же первая подетъ?

XIV.

Но въ сумерки того же дня было всмъ не до мыслей и заботъ о бракосочетаніяхъ.

На улицахъ Мурома появилась колымага шестерикомъ, а за нею бричка съ людьми и поклажей… Прохожіе останавливались и глазли, такъ какъ въ окн экипажа виденъ былъ диковинный золотой мундиръ военнаго вельможи. Колымага остановилась у ‘Герберга’.

Симеоновъ, завидя прізжаго, какъ молодой, побжалъ на крыльцо. Вельможа вышелъ изъ экипажа и старые друзья крпко обнялись, молча лобызаясь отъ избытка чувства. Капитанъ даже прослезился. Затмъ цлый часъ старые товарищи и однокашники перекидывались пустыми словами, будто не зная о чемъ говорить, съ чего начать.

Разумется познакомившись съ Машенькой, Волжскій прежде всего сталъ любоваться своей крестницей и хвалить ее.

— Не чаялъ я увидть такую красавицу!— говорилъ онъ, чтобы порадовать отцово сердце друга и придать бодрости двушк, которая совсмъ потерялась отъ смущенія при вид вельможи.

— Женихъ-то гд-же?

— Мы выхали вдругъ… Не сговорясь. А то бы и онъ былъ здсь.

— Постарлъ, братъ, ты, Андрей.

— Давно ‘Владиміра’ имешь, Петръ Петровичъ?

— Вотъ уже скоро годъ. Въ день учрежденія получилъ въ числ первыхъ кавалеровъ. Все Алексй Григорьевичъ ворожитъ. А что твой Гришка?

— Что? Грхъ и срамъ!

— Давай его мн въ Москву подъ начало. На служб справится. Я его живо объзжу.

— Нешто его дашь, коли самъ въ руки не дается…

— А что, крестница, рада замужъ итти?

— Рада, крестный…

— Ну, буде… Все пустяки. Давай, Петръ Петровичъ, о важномъ разсуждать. Скажи, какъ ты это такъ скоро въ генералъ-поручика прошелъ. Вдь помнится мн, ты былъ еще просто поручикомъ, когда я…

Но разговоръ друзей былъ нежданно прерванъ появленіемъ главнаго деньщика генерала, рослаго молодца. Онъ доложилъ:

— Ваше превосходительство. Привезли. Что прикажете?

— Да что? Пошли за городничимъ, чтобы явился ко мн сюда. Съ рукъ на руки передадимъ!— разсмялся Волжскій добродушно.

И замтя удивленное лицо капитана, онъ прибавилъ:

— Это, другъ любезный, мои трофеи… Понялъ. Трофеи побды. Привезли плнныхъ, но увы! не турокъ и не нмцевъ, а своихъ же россіянъ, владимірцевъ.

И генералъ разсказалъ, что по утру на него напала шайка грабителей съ дубьемъ, такъ какъ бричка съ людьми отстала. По счастію у него было въ запас по совту письменному друга оружіе, пара пистолетовъ. А у молодца лакея былъ еще мушкетонъ, заряженный здоровой свинчаткой…

— Завидя ихъ, я сейчасъ увидлъ, чего собственно они отъ меня желаютъ, такъ какъ двое схватили лошадей подъ уздцы, а одинъ уже сшибъ форейтора дубиной съ сдла на землю, а третій, чернобородый, ужъ отворялъ дверцу кареты… И по виду совсмъ не за тмъ, чтобы меня съ пріздомъ поздравлять… Я, родной мой, безъ всякаго опроса его, досталъ пистолеты изъ кармана передка… Ну, и не дожидаясь — тарарахнулъ… А за мной мой, вотъ этотъ молодецъ, хватилъ изъ мушкетона другого негодяя, державшаго лошадь… И оба мы потрафили на славу. Обоихъ убили на-повалъ. А тутъ подскакали мои ребята въ бричк. И давай охотиться. Четырехъ удалось еще поймать, а остальные разбжались. Чаю я, что были это гуляки изъ той-же шайки разбойничьей, о которой ты мн писалъ. Ну вотъ теперь у нихъ будетъ недочетъ шести человкъ… Двое на томъ свгіі, а четверо въ острог…

И Волжскій началъ снова смяться… Симеоновъ собрался поздравить друга и похвалить за молодцовскую расправу съ одолвшими ихъ край головорзами… Но онъ усплъ выговорить только:

— Молодчина, мой Петръ Петровичъ…

Въ корридор гостиницы раздались дикіе вопли и кто-то странно бжалъ къ нимъ, тяжело и медленно топая ногами по полу. Казалось, бжитъ пьяный, не владющій вполн ногами.

Чрезъ мгновеніе въ комнату ввалился старикъ Ардаліонъ и бухнулся въ ноги Симеонова.

Вс оторопли отъ неожиданности.

— Баринъ. Родной… Горе то… Мой!.. Мой!— завопилъ старикъ, цпляясь за барина.

— Что-ти, Ардашка. Что? Съ ума спятилъ?— произнесъ Андрей Романовичъ.

— Мой! Мой!— повторялъ старикъ, хватая себя руками за голову.

— Какой твой? Что? Говори оголтлый,— разсердился Симеоновъ. Срамишь меня.

— Мой Титка… Въ разбойникахъ. Привезли его…— Въ первое мгновеніе никто ничего не понялъ, но затмъ сразу вс догадались, ахнули и встали съ мстъ…

Оказалось, что Ардаліонъ въ числ прочихъ людей пошелъ глядть доставленныхъ разбойниковъ, которыхъ словили люди генерала… И въ числ четырехъ связанныхъ злодевъ оказывался его сынъ съ разбитой и повязанной головой. Узнавъ Тита, старикъ бросился безъ оглядки бжать назадъ въ гостиницу къ барину…

Старика, плачущаго, кричащаго, какъ-бы помшаннаго, увели изъ горницъ.

Генералъ предложилъ другу итти глядть своихъ плнныхъ ради потхи, а главное видть ихъ убитаго атамана, чернобородаго молодца…

— Ваше превосходительство,— заявилъ рослый деньщикъ, ухмыляясь,— у него борода отвалилась… И усы тожъ.

— Что? Что-ти путаешь?

— Точно такъ-съ… Какъ стали его класть въ телгу… Ктой-то изъ нашихъ ради баловства дернулъ его за бороду… А она у него въ рукахъ и осталась… Подвязная была.

— Что-о?— изумился Волжскій.

— Господи! Разбойники, да еще ряженые — ахнулъ Симеоновъ.

— Идемъ! Идемъ, братъ,— заявилъ генералъ.— Еще любопытне…

Друзья вышли на улицу, гд уже собралась цлая толпа звакъ… Не вдалек отъ крыльца середи улицы стояли четверо людей со связанными и закрученными за спину руками, одинъ изъ нихъ былъ съ головой, повязанной тряпками. Рядомъ стояла крестьянская телга и изъ нея торчали четыре ноги… Въ ней лежали трупы двухъ убитыхъ разбойниковъ…

Къ нимъ со страхомъ и трепетомъ и налетла толпа, заглянуть въ лицо, охнуть и бжать разсказывать…

— Эй, вы… Разступись…— крикнулъ рослый деньщикъ.— Чего не видали… пошли прочь… Генералъ идетъ…

Толпа расшиблась на дв стороны и образовала свободный проходъ съ панели къ телг… Генералъ и капитанъ появились на крыльц и подходили…

Народъ поснималъ шапки…

Оба друга приблизились къ телг…

— Вотъ. Этотъ…— заговорилъ Волжскій…— Дйствительно… Вотъ теб и чернобородый. Только по кафтану призналъ его… Гляди-ко, братъ Андрей, какъ у него…

Но Волжскій не договорилъ…

Андрей Романовичъ, цпляясь за друга руками и съ искаженнымъ лицомъ, шатался изъ стороны въ сторону…

А затмъ, не крикнувъ, не произнеся ни полслова, старикъ, какъ снопъ, грузно повалился на мостовую.

Хоть и мертвое окровавленное лицо увидлъ бдный старикъ, но тотчасъ-же узналъ этого убитаго разбойника.

XV.

Долго былъ капитанъ Симеоновъ при смерти, но все-таки оправился и всталъ на ноги!

Старый другъ не покидалъ его, выписалъ доктора изъ Москвы, ухаживалъ за больнымъ и выходилъ его…

Къ великому горю и къ великому сраму старика-ветерана славныхъ кампаній и битвъ примшались еще второе горе и срамъ.

Оправившись онъ увидлъ дочь Машеньку, подурнвшую, тоскливую, плачущую… И ему дали прочесть письмо отъ Неструевыхъ…

Анна Аанасьевна заявляла въ письм, что на все Господня воля, а что жениться своему Ванюш на ‘разбойниковой’ сестр она дозволить не можетъ.

Генералъ Волжскій утшалъ друга и крестницу на вс лады.

— Не при чемъ вы тутъ… Семья не безъ урода. Да и виноватъ край этотъ… Виновата эта ваша дремучина… Вотъ что, другъ! Ступай, какъ твое сердце теб давно велитъ — въ монастырь. Замаливай грхъ несчастнаго молодца… Хотя онъ его искупилъ своею погибелью… А Машеньку отдай мн. На что я и генералъ-поручикъ да въ милостяхъ у сильнаго вельможи, если я не могу выдать крестницу замужъ такъ, что не Муромы да Ардатовы ваши, а сама Москва ахнетъ…

——

…Черезъ годъ посл удивительнаго происшествія, въ глухомъ монастыр среди лсовъ былъ новый старецъ-монахъ, отецъ Симеонъ… Но это былъ послдній Симеоновъ…

А въ Блокаменной была парочка молодыхъ супруговъ, недавно повнчавшихся. Молодая принесла въ приданое хорошую вотчину, но гд-то тамъ, далеко, въ Муромскихъ лсахъ. Молодой былъ небогатый офицеръ изъ дворянъ… Но онъ былъ первымъ адъютантомъ сильнаго вельможи…

Въ мирной и тихой усадьб сельца Романова стало глухо, безлюдно… Дворъ травой поросталъ. Вся дворня была вывезена въ Москву служить своимъ господамъ, прежней барышн и офицеру столичному… Остались въ усадьб только трое… Ардаліонъ Матвевичъ, управитель романовскій, коровница Авдотья и сторожъ Лександра.

Но не долго выдержалъ старичина ‘Ардашка’ и постригся тоже, чтобы быть съ бариномъ, вмст горевать и вмст молиться…

На хутор среди дремучины власти нашли кованый сундукъ и въ немъ — сказывалъ народъ — большущія деньги… Куда он двались — про то власти одн знаютъ… Сказывалъ народъ, что якобы вс эти деньжищи страшнющія… Да мало что народъ болтаетъ!.. Болталъ-же онъ, что татарскій шайтанъ разбойничаетъ. А что вышло? Не одинъ грхъ, а срамъ великій.

Царица, узнавъ, что монахъ — капитанъ, послдній изъ рода Симеоновыхъ, сказала:

— И доброе дло… Не кому будетъ людей стыдиться за отца, дда и прадда…

Въ Муромскихъ лсахъ.

Читайте также: