Въ мір искусства.
Въ мір искусства.
* * *
Вл. Боцяновскій.
Вл. Б.
‘Современникъ’, кн. I, 1911
В мире искусства, Боцяновский Владимир Феофилович, Год: 1991
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Сравнительно недавно, впрочемъ, все же лтъ десять-пятнадцать тому назадъ, у насъ существовало дв группы художниковъ: академисты, ютившіеся около Академіи Художествъ, и протестанты, глашатаемъ которыхъ былъ покойный В. В. Стасовъ,— передвижники.
Устраивали они дв выставки въ году, показывали все, что наработали, преимущественно Петербургу, ибо только одни передвижники кочевали по провинціи, и то по главнйшимъ только городамъ, а затмъ опять наступала мертвая тишина, и художественные интересы, художники сами какъ-то сходили со сцены, никому не видимые углублялись въ свои работы.
Далеко не то теперь. Сейчасъ у насъ художественныя выставки длятся почти безъ перерыва круглый годъ. Начиная съ осени вплоть до самого лта. Притомъ не только въ столицахъ, но и въ провинціальныхъ городахъ. Въ самомъ дл, выставка картинъ, организованная, напримръ, В. Издебскимъ, закрылась только въ іюн, а въ сентябр уже открылась ‘Осенняя выставка’ картинъ. Не успла она закрыться, на ея мст появилась выставка петербургскаго общества художниковъ, теперь тамъ же выставили свои картины художники, принадлежащіе къ составу ‘Новаго общества художниковъ’. Одновременно съ ними выставляетъ свои картины худ. Тарховъ (въ ред. ‘Аполлона’) кн. М. Прозоровская-Голицына, дамскій кружокъ, конкурсная выставка Академіи Художествъ, наконецъ, выставка художниковъ ‘Міръ Искусства’, уральская выставка Денисова-Уральскаго, выставка общества акварелистовъ.
Въ Москв идутъ выставки своимъ чередомъ. И еще на-дняхъ открылась выставка ‘Бубновый валетъ’, собравшая самыхъ ‘лвыхъ’ изъ молодыхъ искателей новыхъ путей. Въ Кіев — тоже.
— Прямо золотой вкъ! можно подумать. Процвтаніе искусствъ и наукъ!
Увы, дло обстоитъ, далеко не такъ, какъ это можетъ показаться на первый взглядъ человку, который будетъ пораженъ большимъ числомъ каталоговъ и выставленныхъ полотенъ. Это вовсе не то, что пережила Италія въ эпоху возрожденія. Наше искусство порождено отнюдь не стихійнымъ устремленіемъ народнаго творчества къ прекрасному. Это не отзвукъ душевнаго крика. Пересмотрите вс эти полотна, и вы не найдете въ нихъ отблесковъ пожара, которымъ горятъ души художниковъ. Нтъ пожара — нтъ и зарева. Есть исканія — да, есть любовь къ искусству, къ прекрасному,— да, есть свжесть, но нтъ заревыхъ красокъ. Наше искусство этого періода тепличное, экзотическое искусство, да и не могло оно быть другимъ въ наши дни.
Д. Мережковскій, въ одномъ изъ своихъ стихотвореніи, относящихся къ 1906 году (‘Всы’, 1906 г., No 3—4), характеризуетъ эти дни очень уныло:
Все уснуло, замолчало
Гд конецъ и гд начало,
Я не знаю — укачало.
Сани легкія скользятъ,
И лечу, лечу безъ цди,
Какъ въ гробу иль въ колыбели,
Сплю и ласковыя ели
Сонъ мой чуткій сторожатъ.
Я молюсь или играю,
Я живу иль умираю,
Я не знаю, я не знаю,
Только тихо стынетъ кровь.
И бло, бло безбрежно
Усыпительно и нжно
Безмятежно, безнадежно
Какъ послдняя любовь!…
Лучшая характеристика того настроенія, въ которое впали наши эстеты. Въ то.время, какъ люди общественные занялись дломъ, струппировались для общей работы, эстеты-художники остались въ безпомощномъ состояніи. Жизнь общественная ихъ не захватала, она прошла мимо нихъ. Когда кругомъ волновались общеземскіе създы, предвыборныя собранія, работали c.-д., с.-р., к.-д.,— почти вс буквы алфавита,— художники какъ-то остались точно выплеснутыми на берегъ. Оглянулись вокругъ себя, посмотрли, все, что увидли, имъ показалось, что ‘все уснуло — замолчало’…
Пустыня развернулась передъ ихъ глазами. Пустыня ихъ испугала… Захотлось хоть расцвтить эту пустыню, хоть украсить ее чмъ-нибудь…
Рерихъ, напримръ, прямо объ этомъ и заявилъ (‘Всы’, 1904г., No 9, стр. 36):
— Обднли мы красотою,— писалъ Рерихъ. Изъ жилищъ, изъ утвари, изъ насъ самихъ, изъ задачъ нашихъ, ушло все красивое. Крупицы красоты прежнихъ временъ странно стоятъ въ нашей жизни и ничего не ведутъ за собой: даже невроятно, по это такъ. Стыдно: въ каменномъ вк лучше, чмъ мы, понимали потребность и значеніе украшеній, ихъ оригинальность. Лучше и не вдумываться въ украшенія древности, гончарство, шитье, рзьбу. Проще сожалть далекое, дикое время и кичиться прогрессомъ’…
Даже каменный вкъ показался чмъ-то идеальнымъ по сравненію съ современностью.
Голосъ художниковъ, звавшихъ къ каменному вку, не остался безъ отвта. Это сразу отразилось въ картинахъ того же Рериха и. другихъ. На Морской, въ Петербург, выстроили домъ, украшенный Рерихомъ, въ Москв тоже настроили цлый рядъ домовъ. Одинъ изъ богатыхъ портныхъ Петербурга выстроилъ себ такую дачу, что къ ней подойти страшно: такъ и кажется, что изъ нея выйдетъ пещерный человкъ, вооруженный каменнымъ копьемъ, либо баба-яга! Со временемъ я боле подробно освщу этотъ моментъ, пережитый русскимъ искусствомъ, когда наши художники, въ поискахъ новой красоты, устремились — кто въ старину, вплоть до каменнаго вка, кто къ французскимъ декадентамъ. Нельзя сказать, чтобы эти устремленія принесли вредъ, или были совершенно безплодны. Они заставили многое пересмотрть, многое теперь уже безвозвратно откинуто, какъ устарвшее,— въ смысл техническомъ, они были прямо полезны. Они внесли много новыхъ, свжихъ мотивовъ и красокъ. Стали совершенно немыслимы, напримръ, паточныя изображенія стариннаго русскаго быта, въ стил старика Маковскаго. До такой степени немыслимы, что вс начали писать древне-русскій бытъ по иному не только въ картинахъ, но даже въ театр. Пришлось заново переписать декораціи ‘Руслана и Людмилы’ и ‘жизни за Царя’. Вся патока, вся фальшь прежнихъ художниковъ выступила теперь наружу совершенно явственно. Я говорю, конечно, о художникахъ нашего времени. Такіе ихъ предшественники, какъ Брюловъ, Левицкій, или Боровиковскій, забытые, теперь стали предметомъ подражанія. Какъ въ литератур поэты стали пть подъ Дельвига и другихъ, такъ и въ живописи на первый планъ выступили паши старики.
Для многихъ, для публики, они прямо были откровеніемъ, ибо слишкомъ ужъ ихъ хорошо забыли. Энергичный Дягилевъ, устроившій замчательно интересную выставку историческихъ портретовъ. былъ въ этомъ отношеніи чмъ-то, врод Колумба. Заслуга новыхъ художниковъ-искателей была въ томъ, что они искали не только въ будущемъ, но и въ прошломъ, искали не только новое, но и старое, забытое. Къ сожалнію,— это теперь уже ясно,— наши искатели не вносили ничего лично своего въ свои исканія. Брали у забытыхъ своихъ старое, а новое у неизвстныхъ у насъ европейскхъ художниковъ, нашедшихъ откровеніе у европейскихъ художниковъ. Осязательно почувствовала это даже большая публика только въ наши дни.
В. Издебскій собралъ немного, но все же довольно значительное число полотенъ Матиса, Дени, Гогэна, Ванъ-Гога и другихъ. Собралъ и повезъ ихъ по Россіи.
— Послушайте,— говорили въ публик,— да вдь они это у нашихъ все стянули!
Но, увы, французы писали раньше нашихъ. Многіе уже могутъ праздновать сороколтіе и даже пятидесятилтіе своей художественной дятельности, Манэ род. въ 1832 г. и умеръ въ 1883. Дегазъ родился въ 1834 г. Клодъ-Манэ род. въ 1840 г. Ренуаръ — въ 1841 г. Гогенъ въ 1848 г., Ванъ-Гогъ — 1853 г. М. Дени въ 1855 г. и т. д. и т.д.
Оказывается, что такую Америку, какъ Гогэнъ, мы открыли довольно таки поздновато.
Но дло не въ этомъ. Интересно впечатлніе, которое произвели эти полотна на публику. Тутъ много было уродливостей, много вычуръ, много такого, чего наша публика не признаетъ, но къ чему уже привыкла и пріучена нашими новаторами.
За самыми смлыми опытами иностранныхъ художниковъ, производящими впечатлніе ‘кривляній’, она почувствовала живую душу художника. Тутъ было ясно, что въ нелпыхъ на первый взглядъ краскахъ и линіяхъ отражалось нчто дйствительное, нчто подлинное, свое. У нашихъ искателей, какъ будто, было то же самое, но именно только какъ будто. Формы т же, а души нтъ.
Въ гимназіи, гд я учился, помню, былъ учитель физики, который своего предмета и не зналъ и не любилъ. Приносилъ онъ намъ какую-нибудь машину и разсказывалъ.
— Эта машина,— начиналъ онъ,— состоитъ изъ деревянной подставки…
И, дйствительно, очень подробно разсказывалъ, что у нея колонки, бинтики, колеса, клапаны… Описывалъ все, а сущность, душа машины пропадала. Такъ машину могъ бы описать каждый, кто не знаетъ ея основной идеи.
Вотъ то же буквально впечатлніе производили наши декаденты живописи по сравненію съ подлинниками художниковъ, которые имъ подражали.
Раньше, конечно, о томъ нельзя было и заикнуться. Помню, когда, я что-то въ этомъ род высказывалъ, обо мн отзывались какъ о ‘дикар’, не чувствующемъ новыхъ теченій.
Каково же было мое удивленіе, когда я, въ одной изъ послднихъ книжекъ ‘Аполлона’ прочелъ статью С. Маковскаго, подведшаго нкоторые художественные итоги.
Правда, для него, для Маковскаго, Илья Рпинъ еще ‘какой-нибудь Илья Рпинъ’ и ‘недоучка’… Но дло не въ этомъ. Дло въ томъ, что Маковскій, и какъ художественный критикъ, и какъ журналистъ, и, наконецъ, какъ устроитель выставокъ, до сихъ поръ шелъ во глав новаторовъ, ихъ пропагандировалъ. Теперь онъ самъ испугался нашихъ новаторовъ и объявилъ имъ войну.
На первый разъ онъ передаетъ, имъ въ поученіе, свою бесду съ ихъ богомъ, Матисомъ, сокрушенно отзывающимся объ его ‘послдователяхъ’.
— Скоро я совсмъ перестану давать уроки,— сказалъ Матисъ. Молодежь хочетъ сразу достигнуть того, что достигается лишь годами упорнаго труда и большой самокритики. Мои наставленія ученикамъ я обыкновенно начинаю совтомъ: только самостоятельныя достиженія и знаніе даютъ право на смлость, будьте скромны, будьте банальны!..
‘Самъ’ сказалъ! Маковскій внялъ голосу бога и, какъ эхо, отразилъ его въ своей стать. Къ наставленію Матиса присоединилъ и свой голосъ.
— Россія,— поучаетъ Маковскій,— должна создать свою живопись. Русскіе художники не имютъ права отрываться отъ почвы. Они не завоевали пока этого права. Какъ бы ни соблазнительны были ‘послднія слова’ французовъ, мы обязаны считаться съ особенностями своей, русской жизни, своей исторіи, своего народнаго генія… Разв не обидно, что русская живопись начинаетъ космополизоваться по чужому образцу, не исчерпавъ великихъ возможностей своего самобытнаго развитія?
Таковъ поворотъ. Но поворотъ, къ сожалнію, пока теоретическій. Если въ литератур уже появились произведенія, врод ‘Серебрянаго Голубя’ Андрея Благо, стихотворенія Серг. Городецкаго и чаянія Александра Блока, то въ живописи, это еще почти не ощущается. На выставкахъ вы его еще почти не замтите. Художники продолжаютъ писать: старые по старинк, а новые по новинк, впрочемъ, тоже успвшей уже поблекнуть и попахивать ветошкой. Мн не хочется говорить о такихъ выставкахъ картинъ, какъ осенняя, выставка акварелистовъ или петербургскаго общества художниковъ. Тутъ и не пахнетъ искусствомъ. Ремесленникъ такъ и глядитъ изъ каждаго полотна. Такое впечатлніе, точно приходите въ большой картинный магазинъ. Исключенія, конечно, были, но они незначительны и совершенно тонутъ въ общей масс. Зачмъ, напримръ, выставлялъ свои свжіе, правдивые, мягкіе этюды, хотя бы Троянскій на ‘Осенней выставк’? Да и другіе нкоторые тоже.
Хочется подробне остановиться на конкурсной выставк Академіи Художествъ, закрывшейся въ начал декабря. Кто интересуется судьбами русскаго искусства, не можетъ не волноваться, открывая 4 ноября тяжелую дверь Академіи Художествъ. Вдь все молодежь, все молодыя силы… Что-то они дадутъ?.. Есть ли у нихъ новое вино? Приготовлены ли для этого вина новые мхи? И, увы, почти каждый разъ приходится уходить разочарованнымъ. Ни вина, ни мховъ.
Въ этомъ году особенно. Бывали академическія конкурсныя выставки слабыя, но такой, кажется, даже пресловутые ‘старожилы’ не запомнятъ. Дв яркихъ солнечныхъ картины Д. Б. Шибаева (изъ конкуррентовъ), да еще хорошій, тоже солнечный эподъ А. Яковлева (въ ‘циркул’) — вотъ и все, что боле Или мене останавливало на себ вниманіе на этой выставк. Впрочемъ, можно еще отмтить цвтныя гравюры В. Д. Фалилеева (мастерск. В. В. Матэ). Остальное все шаблонъ, боле или мене, и гораздо чаще — мене удовлетворительный, но все же шаблонъ, написанный явно подъ давленіемъ требованія тхъ судей ‘временъ очаковскихъ и покоренія Крыма’, которые раздаютъ лавры, и званія художниковъ.
Горькій опытъ предшествующихъ лтъ показалъ, что бороться съ этими судьями не такъ легко.
Художникъ Анисфельдъ — наиболе яркое тому доказательство. Талантливый и яркій живописецъ, Анисфельдъ, сидя еще на академической скамь, имлъ уже свое собственное имя. Ежегодно, на выставкахъ молодого союза художниковъ, а затмъ ‘Внка’, онъ выставлялъ по нсколько большихъ и малыхъ полотенъ. Всегда яркихъ, своеобразныхъ, отмченныхъ талантомъ. Мимо его картинъ нельзя было пройти такъ-же, какъ въ свое время нельзя было пройти мимо ‘Бабъ’ Малявина, незамченныхъ только нашей академіей художествъ. Достаточно сказать, что въ парижскихъ салопахъ Анисфельдъ, чуть-ли не за три года до полученія академическаго диплома на званіе художника, уже пользовался правомъ, весьма исключительнымъ, выставлять свои картины вн жюри. Можно, конечно, расходиться въ оцнк картинъ Анисфельда, можно находить въ нихъ т или иные недостатки, но, согласитесь, что званіе художника-то ужъ у него нельзя отнять. Особенно при сравненіи съ рядомъ выставленными, этого званія удостоенными, картинами! Для многихъ было прямо неожиданностью узнать, что Анисфельдъ еще — ученикъ, что онъ еще ‘не кончилъ’ академіи.
И что же? Академія, внчающая лаврами ежегодно десятки бездарностей, которые, засимъ, скромно кончаютъ свой вкъ безвстными учителями рисованія и чистописанія, эта самая Академія отказываетъ въ званіи художника Аяисфельду. Отказываетъ одинъ годъ, второй годъ и, наконецъ,— третій. Нужно было горячее выступленіе печати, естественно не могшей молчать при вид того, какъ торжествующіе рутинеры, держащіе въ своихъ рукахъ власть, давятъ и гнетутъ молодой талантъ, убиваютъ жизнь. Нужно было громко кричать только для того, чтобы исторгнуть отъ академиковъ нужный художнику дипломъ.
— А зачмъ онъ ему былъ нуженъ, могутъ спросить?
По самой простой причин, о которой прекрасно знали академическіе судьи. Они знали, что если не дадутъ художнику этой бумажки, он, какъ трижды выходившій на конкурсъ и три раза дипломъ не Получившій, долженъ будетъ покинуть Петербургъ. Или потратить еще годикъ на полученіе всемогущаго званія… фармацевта.
Да и но одинъ Анисфельдъ. Въ сущности, подъ опалой находилась а находится вся мастерская худ. Кардовскаго, изъ которой вышелъ, между прочимъ, и Анисфельдъ. Работы этой мастерской Всегда выгодно выдлялись на фон работъ-учениковъ школъ академическихъ. Эта школа, сумвшая выбрать все лучшее, что было въ исканіяхъ новыхъ художниковъ, соединить плюсы новаго съ плюсами стараго. Модернисты, напримръ, сплошь и рядомъ приносили и приносятъ въ жертву краскамъ — рисунокъ. Не важны, дескать, детали, важно лишь общее впечатлніе. Ученики Кардовскаго — всегда прекрасные рисовальщики. Достаточно посмотрть на ихъ этюды, на ихъ картины для того, чтобы сразу почувствовать огромную и тщательную работу надъ рисункомъ, работу гораздо боле тонкую, нежели у большинства академистовъ. И это-то, вотъ, и затрудняло Академію при оцнк ихъ работъ. Придраться не къ чему. Рисунокъ отличный, техника прекрасная. Казалось-бы, поощряйте, поддерживайте. Скрпя сердце, конечно, академическимъ судьямъ приходится это длать, ибо слишкомъ ужъ явно бросилось-бы въ глаза пристрастіе. Но, этотъ академическій ‘скрипъ сердца’ даетъ чувствовать себя на каждомъ шагу. Академисты, эти художники morituri, чувствуютъ, что школа здсь не давитъ, что здсь настоящая подлинная жизнь, царившая когда-то въ свободныхъ мастерскихъ свободныхъ настоящихъ художниковъ, и примириться съ нею не могутъ.
Мудрый Кузьма Прутковъ имлъ, очевидно, въ виду нашихъ академиковъ, когда совтовалъ — ‘не все стриги, что растетъ’. Увы, они его совту не внемлютъ и тщательно выстригаютъ вс молодые побги.
Ученики Кардовскаго, въ лучшемъ случа, получали званіе другія мастерскія на учениковъ Маковскаго, Киселева и др. Въ прошломъ году, напр., P. X. Тильбергъ выставилъ прекрасное, большое полотно (‘Снятіе со Креста’), выставилъ рядъ рисунковъ. Казалось-бы, вотъ кого нужно послать за границу, вотъ для кого такая командировка принесетъ пользу — по сули ршили иное. Дали званіе художника и успокоились. Зато послали такихъ, какъ Колесниковъ, съ его сухими, точно выжженными по дереву картинами.
Естественно, или врне понятно, что въ этомъ году уже у Кардовскаго почти никто не работалъ. Какъ это ни печально, но, увы, исторія съ Аннефельдомъ слишкомъ краснорчиво показала, что даже въ такомъ дд, какъ искусство,— дипломы играютъ роль.
И вотъ, имя въ своихъ рукахъ такой кнутъ, Академія заставляетъ своихъ учениковъ, хотятъ они того или не хотятъ,— умщаться въ старые мхи.
Посмотрите, хотя бы, на послдней выставк, чьи картины пріобрла Академія? Кто посланъ за границу?! Это, въ лучшемъ случа. люди шаблона, трафарета, а есть много явно бездарныхъ.
Особенно отразилась эта придавленность и отсутствіе индивидуальности у художниковъ-архитекторовъ…
Дали имъ дв темы: проектъ зданія Государственной Думы и Пушкинскаго дома. Казалось-ли, тутъ то ужъ проявитъ себя настоящій самобытный талантъ. Вс проекты на одно лицо. Стиль ампиръ. Колонны, лстницы, львы, доспхи!.. Одинъ только Баклановъ предложилъ нчто въ высокой степени истинно-русское. Врядъ-ли имъ воспользуется Дума, но какая-нибудь желзная дорога для вокзала, или скаковое общество для трибунъ возьметъ охотно. Одно время очень любили этотъ стиль, якобы древне-русскій. Стасовъ звалъ его ‘сарафанъ на козл’.
И когда посмотрите рядъ такихъ конкурсныхъ работъ, то сразу поймете, почему Афина-Паллада, въ теченіе многихъ лтъ украшавшая крышу академическаго зданія, въ конц концовъ была убрана. Академія испугалась, что она можетъ рухнуть и придавитъ собой, подобно Немезид, обветшавшее зданіе, созданное Екатериной для того, чтобы служнь ‘свободнымъ художествамъ’, и превратившееся просто въ какой-то родильный домъ, или фабрику ангеловъ. Вмсто Афины Паллады надъ Академіей ретъ знаменитая въ свое время варшавянка Скублинская, занимавшаяся тмъ, что душила спеціально для этого доставлявшихся ей младенцевъ.
Я слышу уже возраженіе:
— А не есть-ли это хроническое безсиліе свидтельство того, что совсмъ мы, русскіе, не такой ужъ эстетическій народъ, и искусство вамъ не такъ ужъ нужно — само по себ? Художники не по существу натуры, а по обязанности культуры? Отсюда и легкость русскаго художественнаго чиновничества. То, что характеризуется, между прочимъ, хотя бы паденіемъ класса Кардовскаго и житейскою потребностью диплома для Анисфельда.
Чиновничество, конечно, чиновничествомъ. Академическіе дипломы, дающіе однимъ право жительства, другимъ право занимать каедры, наконецъ, третьимъ получать каждое 20-ое скромное жалованье учителей рисованія, безспорно, играютъ свою роль. Конечно, если не вс, то многіе недостатки Академіи зиждутся на этой чиновничьей баз. И недаромъ отсюда бжитъ все живое, недаромъ съ Академіей идетъ почти безпрерывная война истинныхъ художниковъ. Но, въ этомъ отношеніи, не мы первые, не мы послдніе. Французская академія въ такомъ же положеніи, и выставки ежегоднаго Салона въ Париж давно уже носятъ на себ печать рутины и пошлости. Таково ужъ свойство чиновничества, къ какой бы націи и народу оно не принадлежало. Его ‘поощренія’ въ этомъ отношеніи гораздо опасне, чмъ репрессіи.
Но, слава Богу, искусство не исчерпывается казенными академіями, а сплошь и рядомъ только за ними, за ихъ покрытыми мохомъ стнами только начинается.
И, по моему, едва-ли можно, исходя изъ этого хроническаго безсилія, царящаго въ Академіи, длать заключеніе, что мы, русскіе, не такой ужъ эстетическій народъ, и что искусство само по себ не такъ ужъ намъ и нужно.
Я лично не могу, стать на эту точку зрнія уже a priori, хотя бы потому, что русскій народъ выдвинулъ, оцнилъ и полюбилъ такихъ художниковъ, какъ Пушкинъ, Толстой, Тургеневъ, Фетъ… Это-ли не великіе художники? А вдь литература и живопись родныя сестры. Разница только въ томъ, что живопись трудне технически. Кольцовъ, едва научившійся грамот, могъ положить на бумагу все, что пла его душа. А вотъ Шевченко, оставившій посл себя рядъ такихъ-же, полныхъ настоящей поэзіи, произведеній, не смогъ сдлать ничего равноцннаго въ живописи, хотя и старался развить въ себ эту сторону таланта. Русскіе не меньшіе эстеты, чмъ вс другіе, если не большіе еще. Вотъ Рерихъ вспомнилъ, людей каменнаго вка и въ ихъ примитивахъ черпалъ мотивы для современнаго художественнаго творчества. Но эти устремленія въ область эстетики присущи и сейчасъ всмъ народностямъ, входящимъ въ составъ Россіи. Возьмите Украйну, Польшу, Кавказъ, наконецъ, великороссовъ. Сколько у всхъ у нихъ прирожденнаго эстетизма, выражающагося не только въ томъ, что они любятъ красоту, но и въ самостоятельномъ творчеств! Обязанности культуры здсь, на первыхъ ступеняхъ эстетическаго развитія, никмъ ровно не ощущается. Тутъ именно чувствуется художество, лежащее въ существ самой натуры, и очень много причинъ, почему эти эстетическія устремленія отцвтаютъ, не успвши расцвсть, или слишкомъ рдко завершаются чмъ-нибудь дйствительно яркимъ о талантливымъ. Разв не любопытенъ самъ по себ тотъ фактъ, что изъ народа вышло и выходитъ столько художниковъ-самородковъ? Дворяне дали литературу, а ‘народъ’ выдвинулъ художниковъ по преимуществу!
Однимъ изъ главныхъ тормозовъ въ этомъ отношеніи, конечно, является Академія, именующаяся высшимъ и главнымъ художественнымъ училищемъ. Это та плотина, которая сдерживаетъ бурный вешнія воды, направляя ихъ въ узкіе, заране уже приготовленные шлюзы.
Уже само по себ мсто, гд устроено это ‘училище’, не можетъ способствовать особому расцвту искусства. Что такое Петербургъ для живописца? Короткіе дни зимой, срые, туманные… Подъ-часъ бываетъ трудно выбрать день, чтобы осмотрть выставку картинъ. А гд же тутъ работать? Художнику нужно солнце прежде всего, а его то именно и нтъ.. Жизнь какъ бы изгоняется изъ обихода художника. Изгоняется совершенно сознательно и, главное, настойчиво. ‘ Если, въ поискахъ техническихъ средствъ и разнаго рода новыхъ эффектовъ уходили отъ нея безсознательно, впрочемъ, новаторы разнаго рода, то здсь, въ Академіи, ее заслоняютъ инымъ способомъ: старыми, привычными ‘программами’ и требованіями.
А вн жизни нтъ искусства. То, что не связано органически съ жизнью въ самомъ зародыш мертво, въ самомъ начал обречено уже на смерть.
P. S. Въ заключеніе фактъ, который несомннно произведетъ въ мір художниковъ большое впечатлніе. Талантливый, единственный у насъ акварелистъ П. Е. Щербовъ, много лтъ выставлявшій лучшія свои вещи на выставк акварелистовъ, повидимому, разстался съ ними. Новую свою, очень тонкую, каррикатуру ‘Младотурки’ онъ выставилъ уже у художниковъ ‘Міръ Искусства’.
Это большой ударъ акварелистамъ, продолжающимъ пребывать въ рутин. Щербатовъ — художникъ исключительный. Я бы назвалъ его Чеховымъ въ живописи. Сколько у него тонкой, художественной простоты въ каждомъ его рисунк, всегда трактующемъ самую обыденную, простую жизнь… Но о Щербов какъ-нибудь поговорю особо.