В лавке у Березкина
В лавке у Березкина
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
В лавке у Березкина, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1939
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Чем дальше идет время, тем ярче передо мной проходят воспоминания моей жизни в России.
Великий пост.
Крыши московских домов очистились от снега. Кое-где высохла и мостовая.
Извозчики выехали на колесах, ярко светит весеннее солнышко.
Еду я на извозчике к Бабьегородской плотине, где находится лавка рыболовных принадлежностей Березкина. Москва-река набухла, покрылась водой, но еще лед не тронулся.
Хорошо в лавке Березкина!
Висят мережи, верши, сети. Сидит компания рыболовов. За прилавком, облокотясь, Березкин. Сбоку, на низенькой скамеечке, сидит приятель мой — рыболов Василий Княжев. Перед ним, на табуретке, спиртовая лампочка. Он правит бамбуковые удилища. Держит концы над лампочкой. Они делаются ровные, как стрела. Выправит, попробует, как гнется, скажет:
— Эх, хороша!— и положит в сторону.
На табурете перед ним, у лампочки, стоит мерзавчик с водкой и лежит на газете большая тарань (копченая селедка) и черный хлеб. Это значит — завтрак.
— В прошлом году,— говорит с виду купец,— была весна позже. Вот тут,— показал он в окно,— под самой плотиной — лещей Поплавский наудил более сотни. У него берет, а у других — ничего. На что ловит — не узнаешь. Изо рту чего-то вытаскивает и на крючок надевает.
— Чего вытаскивает,— сказал Василий. — Где-то раздобыл червей красных маленьких и во рту греет. А то иззябнут.
— Все может быть… — сказал другой рыболов.
— Кто червей в рот возьмет?— заметил третий.
— А чего же! А китайцы? Они только червей и едят, более ничего. А народ как народ — ту нас мылом торгуют. Кажинный косу себе отпускает. Вырастет — продает. Наши барыни покупают. Деньги, да… деньги,— вздохнул Василий. — Деньги не бог, а полбога есть.
Серьезно говорил о деньгах Василий, у которого больше пятерки никогда не было. И то ненадолго.
— Вот ты говоришь — деньги не бог, а полбога есть. Это верно, но не совсем,— сказал дьячок прихода Троицы на Капельках. — Верно — на деньги купишь все, но отца, мать — не купишь. А если правду сказать — любовь купить невозможно. И друга купить нельзя. Купишь собутыльника, а друга нет. Купишь любовь, да все не то. Любовь этакая-то протухает скоро. Этакая-то, настоящая — не покупается. Эта — самая-то жизни отрада — не продается…
— Чего говорит Василий,— сказал Березкин,— деньги не бог, а полбога есть. А у его более часа в кармане трешница не жила никогда, потому никак не возможно. Без денег он, может, и человек. А дай ему пятерку — прощай. Не выдержать ему нипочем. Что делать зачинает. И ‘кто я’, и ‘вот я какой!’ — беда… Обязательно к вечеру в участке. Без сапог остается. Рубаха и портки одни. Морда бита, фонари под глазами уж обязательно. Ну, придет, кается, молится — надо все справлять, и пиджачишко, и штаны, и сапоги, картуз, пальтишко тоже. Ведь это денег стоит. Вот ведь что в удивление берет: зима, а в одном белье придет ко мне, босой — и не простудится… Спит цельный день. Утром опохмелится и говорит: ‘За правду пострадал’.
— Это верно,— шипя, смеялся Василий,— правду люблю. Говоришь им правду — не любят. Конечно, выпивши говоришь. Когда выпьешь, правда-то сама из тебя лезет. А ежели деньги когда, то хошь час — да мой. Всем и скажешь, что хочется, ну и драка, конечно, зачинается.
— Этак-то нельзя,— сказал купец-рыболов с проседью.— Я-то с двенадцати лет в сиротское положение попал. Дядя у меня портной был, ну, то-сё, пуговицы ему покупаешь, за пивом в портерную бегаешь, пол метешь, самовар ставишь — кормит меня. Сплю в чулане. Ну, значит, на праздник рублевку дал. Так я ее в подкладку куртки и зашил, чтоб не истратить. Еще пятерку дал мне на белье, рубашку. А я только чистый воротничок у знакомого выпросил, а пятерку зашил в куртку. Там сработаю, тут послужу. За год во всю подкладку денег позашивал. Распорол, сосчитал, а у меня за сто перевалило. Я тогда у Морозова на фабрике, у фабричных, с рук ситцу купил да в деревню. Нажил — в подкладку зашил…
— А как же,— спросил Василий,— все в подкладку, а что ж ты жрал-то?
— Эко — жрал! Как придется. Дядя покормит, в деревне тоже — в гостях. Всегда найдешь — покормят. Деньги тратить? Не-ет, не стану. Водку, папиросы курить? Не-ет уж, брось. Женился. За женой тыщу взял. А теперь у меня амбар да две лавки с красным товаром — вот что.
И купец засмеялся, погладив бороду.
И все рассмеялись.
— Как же это вы все о деньгах, а сами любители на реке сидеть… пустое дело этакое — рыбу удите?— спросил Василий.
— Эх ты. Только это самое, деньги-то, и забываешь, когда рыбу удишь. Всю заботу бросаешь,— сказал купец.
— Чего деньги, а я так за рыбной ловлей жену забыл… Ей, ей… — сказал высокий молодой человек.
— Верно, может быть,— засмеялся Василий Княжев.
— Чего верно,— продолжал молодой человек.— Она у меня, жена-то моя, терпеть не может этой самой ловли с удочкой. У ней гости, то-сё — судачат, а я на реку — прощай, все забыл. А она тогда — хахаля завела. А я и его на рыбную ловлю взял. Вот он ударился в рыбу, с реки не сгонишь,— ловит день и ночь… Вот она на меня злится. Тоже к нам на реку пришла. Но где же: скучно ей — ушла. А он говорит: ‘Вот что… — про жену-то мою говорит,— я ей не попаду — ты не бойся, не поддамся…’
— Ну, и что же?— спросил Березкин.
— Да то,— говорю ему,— как хочешь…
— То есть как это, ‘как хочешь’?— удивились все.
— А так… Черта ли стоит такая жена, на что она мне? И он мне говорит то же — ‘на кой она мне ляд’.
— Вот верно, до чего верно… — шипя, смеялся Василий Княжев.
— Ну, это как понять,— сказал купец,— женское ли дело рыбу удить. Моя жена рада, когда я на реку еду. Все соберет, глядит, платком в окно машет. Прощается.
— Ну, значит, она тебе рога ставит,— сказал Василий.
Все засмеялись.
— Эк ты, чего говоришь! Озорно и зря! Я ей верю.
— Зря веришь. Ты когда пойдешь на ловлю, тихонько вернись да под кровать и залезь, и жди.
— Чего ждать-то?
Василий Княжев смеялся.
— Пустой ты человек, бродяга!..
И купец, надев картуз, вышел из лавки, ни с кем не простясь.
В лавке у Березкина — Впервые: Возрождение. 1939. 10 марта. Печатается по газетному тексту.
Мережа — рыболовная снасть в виде суживающейся мешкообразной сети, натянутой на обручи.