На днях приводился в газетах следующий скверный анекдот. Некий, педагог — человек благонадежный и обладатель диплома, дающего право на ‘обучение’,— задает задачу.
— Я вышел из дому в 12 с четвертью, вернулся домой в один час без четверти. Сколько времени меня не было дома?
— Вот дурак,— подумали ученики и ответили: ‘Полчаса’.
— Ан нет,— возражает мудрый педагог.— В 12 часов я вышел из дому с четвертью — с четвертью чего? Конечно, водки! (О какой же другой четверти может мечтать доморощенный воспитатель юношества?)
— А в час я уже вернулся домой без четверти, потому что четверть выпил: значит, меня не было дома ровно час.
Так разрешил задачу остроумный педагог.
Нет, конечно, ничего удивительного, что официальный воспитатель юношества не идет в своих мечтах дальше четверти водки. Это не более, как ‘специализация мысли’, как говаривали в те времена, когда у нас увлекались социологией.
Каждое общественное положение вызывает некоторое противоположение, каждая реальность — свой идеал.
Реальное бытие нашего педагога таково, что его идеал — четверть. Этот идеал, правда, крайне реалистичен, и потому такой педагог считается у нас идеальным.
Другой пример подобной же специализации мысли, тоже прикасающийся к педагогии, хотя и не лично к педагогу, рассказан ‘Вестником Уфы’.
Мензелинский городской голова, оказав школе честь своим присутствием на экзамене, вознегодовал, что ученики употребляют русское слово ‘отнять’ вместо иностранного ‘минус’.
Правда, мензелинский городской голова человек, бесспорно, русский, очень русский, чрезвычайно русский, а потому слово ‘отнять’, должно быть, ему более понятно и близко, чем инородческое — ‘минус’.
Но именно благодаря крайней понятности этого слова он настаивает на его устранении.
— Такое выражение,— замечает голова (?),— напоминает о насилии, грабежах. Уместно ли, ввиду этого, употребление его в начальной школе?
Конечно, неуместно. Тем более, что начальные школы посещают дети лиц, у которых отнимать нечего, а потому сообразительная голова должна опасаться, как бы они не стали отнимать что-нибудь у других.
Но мензелинский лорд-мэр напрасно остановился на одном вычитании. Ему следовало пойти дальше.
Если путем действия ‘отнимания’ дети приучаются к неуважению к чужой собственности и подготовляются к вредной и опасной роли экспроприаторов, то куда серьезнее надо отнестись к другим математическим действиям.
Разве ‘деление’ не подготовляет почву для усвоения принципа социализма?
Ребенок, который еще в школе приучается — пока только теоретически — делить миллионы (чужие, конечно, ибо своих у него нет) на десятки, сотни и тысячи,— разве такой ребенок не подготовляется идейно к восприятию тлетворных учений об ‘уравнительном землепользовании’, о разделе имущества, о материальном равенстве и т. п.?
Или возьмите действие ‘извлечение корня’.
Поскольку ‘возведение в степень’ является полезным и охранительным действием, внушающим уважение к степеням и чинам, постольку извлечение корня грозит поползновением на самые основы государственного благоустройства.
Каковы будут те граждане, которые еще на школьной скамье приучаются выволакивать на свет самый корень существующего?
Вообще, как уже успел заметить читатель, положительные действия (сложение, умножение, возведение в степень) весьма полезны, способствуют упрочению здоровых принципов и должны сугубо внушаться детям (и взрослым).
Напротив, отрицательные действия (вычитание, деление, извлечение корня) крайне опасны для желательного направления мысли и способствуют росту разрушительных инстинктов.
Мензелинский городской голова принес бы большую пользу родине, если бы пересмотрел курс математики и исключил из него все эти отрицательные действия. Тогда получилась бы ‘Математика положительных действий’ — крайне полезная книга, лучшее руководство для воспитания юношества в уважении к собственности, религии, установленному порядку и начальству.