В игорном зале
В игорном зале
Перевод Александры Чеботаревской
Один на семь
Один на семь
Rouge perd
Rouge perd
В игорном зале, Мультатули, Год: 1907
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Мультатули
— Теперь взгляни на эту даму, у trente-et-quarante [карточная игра ‘тридцать и сорок’ — фр.], — сказал мне на ухо один из сопровождавших меня гномов. — Её мужу, чтобы не обанкротиться, нужно достать сорок тысяч франков… да ещё в короткий срок! Посмотри, как она старается!..
Я уже несколько раз обращал внимание на эту даму и на её мужа, ходившего взад и вперёд по зале, и ворчавшего всякий раз, когда она проигрывала. Приятная наружность обоих супругов внушала мне интерес к ним. При каждом выигрыше молодой женщины я радовался, а когда счастье изменяло ей, я огорчался, словно сам проигрывал. Вообще бывает трудно следить за перипетиями игры какого-нибудь игрока, не становясь или на его сторону, или против него. Невольно принимаешь участие в его волнениях, являющихся неизбежным следствием капризов судьбы. Иногда каждый выигрыш или проигрыш является актом целой драмы. Той даме, которую я выбрал себе в героини, не везло. Она то и дело, один за другим, меняла тысячефранковые билеты и редко-редко получала какой-либо из них обратно. Я заметил, что у неё было четыре или пять билетов. Прилив сменял отлив, но в общем количество их не менялось. Ещё задолго до дружеского сообщения, сделанного мне гномами, я угадал, что ей нужна определённая сумма, которая никак не давалась ей в руки!..
Дама играла не как человек, который хочет, а как человек, который должен выиграть. Несколько тысяч франков, составлявших весь её капитал, хранились у неё в хорошеньком портмоне, за корсажем. Двадцать раз на день доставала она оттуда свой свёрточек, чтобы разменять часть денег, или чтобы пополнить их после небольшого выигрыша, затем клала опять на место, всякий раз сопровождая это движением, означавшим: ‘теперь уж, в самом деле, больше до него не дотронусь!’ — и всякий раз билеты вынимались снова, чтобы снова быть разменянными на золото, и упорная борьба продолжалась.
Всё время, пока она играла, муж, казалось, говорил ей: ‘Перестань, перестань же! Ты не выиграешь. Ради Бога удержим эти пять тысяч франков!’ Но молодая женщина была упряма… или быть может настойчива и храбра, эпитеты часто определяются исходом дела.
Когда её глаза встречались со взглядом мужа, то она каждый раз обещала ему или то, что постарается удержать три или четыре тысячи франков, или что, как только она пополнит свой маленький капитал, то больше его не тронет. Иногда, впрочем, и другое выражение мелькало на её лице в те минуты, когда ей не везло, и когда ей снова приходилось менять билет. Оно означало: ‘Но, друг мой, на что же нам эти две—три тысячи франков? Нам нужно гораздо больше! Или всё или ничего!’ Он отворачивался в смертельной тревоге, огорчённый, недовольный. Казалось, он страдал сильнее, чем она, или переносил своё несчастье с меньшим мужеством.
Она отложила теперь четыре билета, а на столе перед нею лежало десятка два луидоров. Была ли то система, но она неизменно ставила три золотых на чёрный цвет, оставляла выигрыш на столе, пока число луидоров не достигало двадцати четырёх, а потом прибавляла к ним ещё луидор, чтобы довести ставку до пяти сот франков. Для этого ей нужно было выиграть три раза кряду. При четвёртом выигрыше ставка равнялась тысяче франков, и только при пятом к ставке присоединялся ещё билет в тысячу франков. Таких билетов ей надо было добыть штук сорок, чтобы не очутиться на мостовой с мужем и детьми…
За всё то время, что она играла, только раз встретилась ей серия в шесть выигрышей и ровно столько серий по пяти выигрышей, сколько было необходимо, чтобы держать в известном равновесии её капитал. На седьмом выигрыше она могла бы сказать: ‘половина’… как было условлено с мужем. Но случая к этому ещё ни разу не представлялось.
Сегодня, как и в предшествовавшие дни, дела бедной женщины не были блестящи. Сколько перерывов! Три золотых превращались в шесть, а шесть превращались… в ничто! Новая ставка трёх луидоров. Скоро они стали шестью… Потом ничего! А эти несносные выигрыши по два раза подряд! Три, шесть, потом двенадцать… и опять ушли все двенадцать! Снова перерывы: выигрыш… проигрыш! выигрыш… проигрыш!.. выигрыш… проигрыш!.. Ах, всё напрасно!
Четыре выигрыша кряду! Три золотых… шесть… двенадцать, — на этот раз, быть может, удастся. — Двадцать четыре… да, дело пойдёт! Скорей, ещё луидор, чтобы пополнить ставку до пятисот франков…
— Rouge gagne!
— Вам, сударыня, следовало, бы взять деньги — напоминает запоздалый прорицатель, стоящий позади неё.
Где только нет, этих людей, стоящих, сидящих или лежащих, — и всегда, хотя и поздно, но знающих, что надо делать!
Не обращая внимания на эту несносную мудрость, она продолжает ставить три золотых в надежде дождаться длинного ряда выигрышей.
Я спрашиваю вас ещё раз: как назвать это, упрямством или мужеством?
Кто одолеет, она или судьба? Увы, её маленькому капиталу уже много раз грозила опасность исчезнуть, а ‘судьба’ неистощима в перерывах и даже в целых сериях красных выигрышей… если всё это может послужить к испытанию терпения у бедняка, забравшего себе в голову играть на чёрное.
Rouge! Rouge! Rouge! Сплошь проклятый красный цвет! Кто-нибудь мог бы выиграть на нём целое состояние.
А моя бедная протеже (она стала таковою, вследствие интереса, с которым я следил за её игрой и её волнениями) меняла билет за билетом, и теперь у неё оставался уже всего один. ‘Этого она уж ни за что не тронет’, говорила она кивком головы мужу…
Но муж был печален и, казалось, не был более в состоянии выносить этой игры. Он вышел из залы, сел у столика, позади кургауза, взял сигару, которую не курил, и заказал стакан лимонаду, которого не стал пить…
— Этот человек не глуп, — вскричал умный маленький гном Semi-ur. — Лимонад принесёт ему пользу.
Мне казалось, что в таком случае, он не прав, оставляя свой стакан нетронутым. Я заметил это.
— О, это не имеет большого значения, — сказал приятель Semi-ur’а, маленький кристаллизатор. — Будет ли он выпит или нет, но лимонад скристаллизует события, когда наступит время. Semi-ur прав, лимонад несомненно принесёт пользу.
Честное слово, если судить по выражению лица несчастного человека, то давно пора бы облегчить его! Равнодушным взором смотрел он в землю, чертя на песке причудливые узоры. По-видимому, он делал усилие, чтобы улыбнуться, но напрасно. По движению губ его было видно, что он разговаривал сам с собою, а что мог он себе сказать, кроме того, что он разорён? Разорён не потому, что жена его проиграла почти все пять тысяч, а потому что им не удался их смелый план, и что они не завоевали этих сорока тысяч франков, которые были необходимы ему, чтобы не погибнуть.
Гном и я, мы вернулись в залу наблюдать молодую женщину, продолжавшую свою упорную борьбу. Кроме последнего билета за корсажем у неё оставалось всего два золотых. Она встала, бросив эти две монеты на свой любимый цвет, который так не благоволил к ней.
Первая серия карт, упавших на стол имела мало очков. Шансы были за чёрный цвет…
Но что из того, что два золотых превратятся в четыре, в восемь или даже в шестнадцать?
Тем не менее, она стояла на прежнем месте, опёршись рукой о спинку стула, и до последней минуты как бы ожидала ‘счастья’. Когда она покинет это место, эти столы, эту залу… то это будет значить, что судьба высказалась против неё. И она принуждена будет пойти сказать это мужу, она, которая была так непоколебима в своих желаниях и надеждах!
Ни системы, ни расчёта у неё не было. Неделю тому назад она совсем не знала этой игры. Но она была храбра и настойчива. В этом заключалась вся её сила, и этого оказалось недостаточно!
Она ждала.
Возможно, что в конце концов, эти два последние луидора…
В сущности, они ведь не последние. У неё есть ещё банковый билет. Нет, у неё нет его! Разве она не обещала мужу не менять его? Быть может, он и не понадобится: первая сдача карт дала мало очков… Чёрный цвет, наверное, на этот раз выиграет…
— Et trente points! [И тридцать очков — фр.] — провозгласил крупье, отодвигая последние карты законченной талии.
Выигрыш был ничей, так как вторая сдача карт дала менее тридцати одного очка.
Два луидора лежали нетронутые, и судьба по-видимому на этот раз не желала ими заниматься. Что делать? Если бы она проиграла, то конечно ей ничего не оставалось бы, как уйти. Но теперь? Ждать ли новой талии, или нет? Могла ли она надеяться на эти два несчастные луидора, после целого ряда упорных неудач?
А… банковый билет? Тоже последний, как и золотые!
Нет, нет, она обещала мужу…
Сердце у неё билось, словно хотело разорваться.
Уйти? Теперь?
Не могла же она, в самом деле, подарить банку свои сорок франков?
Конечно, нет. Но… раз, что это её деньги, она могла взять их обратно…
Нет, это поставило бы её в глупое положение перед публикой! Разве это не имело бы вида, что она нуждается в двух луидорах, что ей нужно сегодня на них есть, спать, жить? Разве необходимо, чтобы все знали о её бедности?
Колеблясь и не решаясь, она, однако, приняла решение. Ибо колеблясь уйти, она оставалась, а остаться в данную минуту значило решиться. В конце концов, она могла, конечно, ‘подождать ещё, чтобы посмотреть, что станется с её двумя луидорами в следующую талию, а больше она не будет играть ни за что!’
Что же касается окружавших её людей, то отчего бы ей не разменять свой билет? Вслед за этим она могла бы уйти с 50-ю луидорами, и ‘все видели бы, что она не проигралась, так как уходила с кошельком, полным золота’.
Так и следует поступить! Но она обещала мужу…
Да, конечно, обещала… не играть на последний билет… Но разменять его она всегда может. При этом она ничем не рискует. Ведь это только для вида, для того, чтобы показать публике, что она ещё не всё потеряла.
Ах, как хотелось бы ей объявить мужу о благоприятном исходе своего рискованного предприятия! Избавиться от опасности казалось ей менее приятным, чем сказать ему, что он спасён… спасён ею. Без сомнения он найдёт её прекрасной, будет любить её в эту минуту…
Напрасные иллюзии! В самом деле, было бы слишком глупо возлагать надежды на эти последние луидоры. А ещё пятьдесят… нет, нет, она до них не дотронется! Она по опыту знает, как быстро можно спустить тысячефранковый билет, делая ставки по шестидесяти франков!
К тому же надо оставить немного денег, чтобы заплатить в отеле по счёту, который был, вследствие её твёрдой уверенности в выигрыше, довольно велик. А на обратный путь!..
Обратный путь! Куда? Домой? Разве её муж может вернуться в дом, где его ожидает протест векселей, позор банкротства, разорение, отчаяние? Но… если не домой, то куда же они денутся?
Роковая минута приближалась! Сорок тысяч франков должны быть выиграны сегодня, самое позднее сегодня, не то…
И всё-таки она не тронет тех пятидесяти луидоров, которые она получит взамен билета… если только она его разменяет!
Нет, конечно, она не будет играть на эти деньги, она никогда этого не сделает! Она разменяет билет только ‘для публики’.
Она вынула его из-за корсажа, сложенный вшестеро… тёплый, измятый, немного влажный. Лорд Ci-devant заплатил бы за него тысячу фунтов… во времена своего великолепия. Этот клочок бумаги свидетельствовал о том, как трепетно билось её сердце!
С тщетным усилием казаться спокойной, она развернула билет…
Руки её дрожали…
‘O, fortune, ton caprice [О счастье, на ваш каприз]’… — играла музыка в парке за курзалом.
Как бы с целью замаскировать дрожь каким-либо другим движением, она слегка отбивала билетом такт мелодии: ‘tiens, je livre mon destin’.
‘L’or n’est qu’une chimre!’… — отвечали хором товарищи Роберта.
Им хорошо было говорить! Они не имели дел с банкротствами и протестом векселей! В их времена можно было с некоторою готовностью к борьбе и чисто животною храбростью далеко уйти!
‘Sachons nous en servir’…
‘Пользоваться?’ Чем? Храбростью? Храбрости у неё было достаточно. Деньгами? Денег у неё почти уже не было…
Колени подгибались под нею.
‘Grce… grce!..’ — Молила или, быть может, обещала музыка.
‘Нет, нет, нет’, — ревел Роберт.
Решив ждать, она могла теперь сесть. Она заняла место на том самом стуле, с которого только что встала… Но не стоит усаживаться, как следует: она не настолько оптимистка, чтобы надеяться ещё. Она скользнула и опустилась. на самый кончик стула, приблизительно, как сидел Мольер за завтраком у Людовика XIV… И стала ждать!
— Ожидание — самая мучительная вещь, выпадающая на долю людей, сказал Semi-ur. — Тот, кто умеет ждать, обладает большой силой.
— Разменяет ли она билет? — спросил я.
— Нет.
— Будет ли играть?
— Нет.
— Бросит?
— Нет.
— Уйдёт?
— Нет.
— Она разорена?
— Нет.
— Но… Но… что же тогда?
— Кристаллизация, мой друг. Она будет ждать. Тот, кто умеет ждать…
‘К чему бегать, волноваться, утомляться?
Счастье по преимуществу благоприятствует тем, кто умеет ждать’… — продекламировал я вполголоса.
— Так? — спросил я у гномов.
— Гм… ерунда! Всё дело в лимонаде.
— Но он же не пьёт его.
— Это не необходимо.
— Впрочем, кто нуждается в успокоительном, так это она. Посмотрите, как она дрожит… Я ничего не понимаю…
— Слепой человек, — воскликнул маленький кристаллизатор, с выражением презрения, превосходящим мой описательный талант… — Слепой, совершенно слепой человек! Человек!
Гномы иногда отпускают ужасные ругательства! Я счёл бы себя обиженным, если бы не с таким захватывающим любопытством ожидал исхода этого приключения.
Считаю своим долгом прибавить для любознательного читателя, что на языке гномов ‘человек’ означает, по-видимому, нечто очень глупое. В добрый час!
Нет, не в добрый час! Я с этим не согласен!
Между тем крупье занялись приготовлением карт для новой талии. Они выбрали все шесть колод из углубления стола, куда их бросают после игры. Они их складывали маленькими пачками, мешали, перекладывали из одной руки в другую, и, в конце концов, сделали из них одну колоду.
Затем один из крупье предложил ‘подрезать’. Эта операция обыкновенно исполняется кем-либо из присутствующих в зале, который этим самым играет перед банком роль публики. Вы наугад всовываете кусочек белого картона в кучу карт, содержащую в себе все шесть колод, и разделяете её таким образом на две части, из которых нижняя после этого накладывается на верхнюю. Само собой разумеется, что эта операция оказывает непосредственное, — хотя и неизвестное, — действие на ближайшую талию, которая определяется расположением карт.
— Кто же подрежет? — спросил крупье, после того как несколько лиц отказались играть роль бессознательного повелителя судьбы.
Игроки суеверны и часто воображают, что у них несчастливая рука. Иные боятся рассердить судьбу слишком дерзким вмешательством в её дела. Есть и такие, которых удерживает перспектива неудовольствия со стороны тех, которым талия окажется не по вкусу.
Молодая женщина грустно смотрела на стол, выкалывая узоры на кусочке картона. Поэтому вопросительный взгляд крупье, обходивший игроков, не встретился с её взором. В конце концов, удивлённая этой долгой паузой, причина которой была ей неизвестна, она подняла глаза. Чиновник поднёс ей колоду.
‘Et viens diriger ma main!’ — пела в саду музыка.
Почти бессознательно, как бы в гипнозе взяла она кусочек картона.
‘Grce… grce!.. Non… non!’
… и всунула его в колоду, между тремястами карт. Теперь она сама определила талию!
Увы!
Первая ставка оказалась красной. Два луидора, так долго ожидавшие своей очереди, и бывшие причиной того, что она не ушла в конце предыдущей талии, были взяты одним из чиновников. Теперь ей следовало как раз встать.
— Rouge perd! — провозгласил крупье.
Конечно, теперь, когда она не играет, чёрный цвет будет выигрывать!
Ещё раз: Rouge perd!
Ещё!
И затем ещё раз!
Чёрный цвет выиграл семь или восемь раз кряду.
— Похоже на то, что чёрный пойдёт теперь выигрывать. Вам, сударыня, следовало бы играть на чёрный, — сказал за её спиной один из прорицателей, умеющих так точно предсказывать совершившиеся уже события.
В самом деле, ей следовало бы играть! Но стоит ли играть теперь?
— Rouge perd! Ещё раз чёрный цвет…
— Десять выигрышей кряду, — сказал прорицатель. — Я говорил… Это — целая серия чёрных. Лишь бы только она не слишком скоро истощилась, а то будут ещё выигрыши.
Совершенно верно. Если чёрный будет выигрывать, то серия будет длинная. Если серия будет длинная, то на стороне чёрного будут ещё выигрыши. Этот человек был рождён журналистом.
— Rouge perd! — объявил крупье.
— Что я говорил? — хвастал прорицатель.
— Rouge perd!
— Полная дюжина! Двенадцать чёрных! И даже… э… э… вы увидите! Подождите!
— Rouge perd!
— Тринадцать чёрных! Э… э… ведь я говорил! Разве я не говорил? Смотрите, сударь! Смотрите, сударыня! Это серия в тринадцать, а, быть может, и больше чёрных выигрышей!.. Кто знает, если чёрный цвет не изменит, то их будет… смотрите… подождите!..
Вытянув шею, он считал вполголоса карты, лежавшие на столе. Вся публика вокруг стола была чрезвычайно возбуждена. Многие встали, наклоняясь над срединой стола, чтобы поближе видеть то, что происходит. Один лорд Ci-devant, по-видимому, не был нисколько удивлён.
— Rouge perd!
— Четырнадцать! Не говорил ли я вам, сударь? Сударыня, разве я не говорил? Если уж пойдёт один цвет… и если только он не…
— Rouge perd!
— Вот вам и ещё! Пятнадцать чёрных! Это — чудовищно, не правда ли? Посмотрите…
Несносный болтун совал всем присутствующим кусочек картона, на котором он отмечал каждую ставку. Он делал это с некоторого рода удовлетворением, словно игра сообразовалась с его картоном. Снова точь-в-точь, как газета. ‘Не предсказывали ли мы, что война разразится, если мир будет нарушен’…
— Rouge perd!
— Эге… шестнадцать! Это необычайно! Но этим следовало бы воспользоваться! Дело в том, что мне никто не верит!
Почему же он не пользовался сам?
— Теперь можно бы выиграть целое состояние!
Это можно сказать про каждую серию.
— Невероятно! Смотрите, сударыня! Смотрите, сударь! Уже шестнадцать выигрышей. Э… э… вот так серия! И возможно, что… кто знает!.. Подождём ещё этого раза!.. Быть может…
— Rouge perd!
— Я говорил ведь! Теперь семнадцать! Это…
— Zu kolossal! — вскричал наш старый знакомый, питомец наук, герр Фридрих Плумп, рискнувший на этот раз поставить на красное поле целых два флорина.
— Zu kolossal! — повторил он. — Такой серии я не видал за всю мою жизнь!
Его жизнь!
Мой милый, милый Фридрих Плумп, при всём моем уважении к ‘твоей жизни’, я не могу удержаться, чтобы не спросить тебя, почему после шестнадцатого чёрного выигрыша ты не поставил на красное поле те шесть флоринов, которые лежат у тебя в кармане, если серия в семнадцать выигрышей по-твоему чересчур длинна и, следовательно, невозможна, так как ‘чересчур’ не существует в природе?
— Rouge perd! — прозвучало ещё раз.
— Восемнадцать! Эге! Что я говорил?
— Zu kolossal!
— Rouge perd!
— Девятнадцать! Не правда ли, это неслыханно! Это… баснословно! Невероятно!
— Но, — говорил Фридрих Плумп, — никогда не было ничего подобного! Это, в самом деле, чересчур…
— Невероятно!..
— Grossartig! Kolossal!
Догадливый читатель уже заметил, насколько философия сближает людей. Герр Фридрих Плумп никогда не знал французского языка, а прорицатель-француз не говорил ни слова по-немецки. Но души их так гармонически сливались на широком пути тупого удивления, что они тотчас же понимали друг друга.
За немногими исключениями, то же самое делала и остальная публика, толпившаяся вокруг стола. Протяжное ‘ах’, знакомое всякому, кто когда-либо присутствовал при фейерверке, вытеснило все остальные восклицания. Ещё более красноречивым являлось то молчание, которое предшествовало этому ‘ах’, вырывавшемуся так единодушно. Казалось, каждый боялся помешать ‘судьбе’ в ту минуту, как она разрешалась этими бесконечными чёрными выигрышами. Но зато как только новый отпрыск появлялся на свет, и как только об этом провозглашали, то восторженное ‘ах’ вырывалось у присутствующих с удесятерённой силой. Оно сливалось в один вздох, представлявший нечто среднее между симптомом близкого обморока и облегчением от слишком большого восторга.
Пусть читатель не думает, что интерес публики имел какое-либо отношение к выигрышам или проигрышам. Почти никто не играл. Все были подавлены, не исключая и Фридриха Плумпа. Он растерянно сжимал бывшие у него в кармане шесть флоринов, но не отважился рискнуть ни одним из них. Игроками в подобных случаях овладевает иногда робость. Вновь приходившие лица, ничего не знавшие о кризисе, и, следовательно, невольно пренебрегавшие тайнами ‘судьбы’, бросали на стол маленькие ставки.
Остальные испытывали страх перед тем, что чёрный цвет вот-вот кончится. Ставить же на красный, пока чёрный выигрывает… гм… это было рискованно, весьма рискованно!
Не играл и лорд Ci-devant, так как это была последняя неделя его триместра. Он ничем, однако, не обнаруживал того, что находил эту талию более необыкновенной, чем всякую другую. Это и понятно. Он давно уже свёл самую тесную дружбу с nil admirari, это знакомство обошлось ему в сто тысяч фунтов. С бесстрастным видом вертел он в руках зубочистку, заменявшую ему в этот день обед.
Двадцатый выигрыш упал снова на чёрный цвет.
— Теперь очень опасный момент, — сказал прорицатель. — Если чёрный цвет повторяется с таким упорством… то это — колоссально. Двадцать чёрных! Если позволите, сударь, я объясню вам, что это значит. Надо знать игру, в этом всё дело. Это — талия, заключающая в себе бесконечное количество чёрных… Вот что это такое. А причина этого явления… Подождём этой сдачи…
— Rouge perd!
— Что я говорил? Двадцать один, сударь, двадцать один. Это… сплошь чёрная серия. Надо знать игру. Чёрный цвет отстал, сударь, и теперь он нагоняет своё. Вот причина этого явления. Это madame подрезала. Отставший цвет всегда нагонит, и вы увидите… на этот раз… если только красный не возьмёт снова верх…
— Rouge perd!
— Не так ли я говорил? Не правда ли, что это…
— Это действительно уж чересчур, — проговорил Плумп.
И у прорицателя, и у маленького тупоголового философа истощился запас прилагательных… А восторженные вздохи остальной публики звучали глуше, словно их испускали с известной осторожностью. Публика экономила дыхание. Ибо, что пришлось бы ей делать, если бы у судьбы оказалось большее количество ‘чёрных’, чем то, которым люди в состоянии были восхищаться.
— Rouge perd!
— Двадцать второй. Что я вам говорил? Чёрный цвет…
А бедная молодая женщина всё ещё стояла у стола, с неразменным билетом в руках! О! какая мука для неё слушать выкрикивания всех этих чёрных, для неё, которая так долго и так напрасно ждала хоть маленькой частицы такой длинной серии! Как это жестоко, низко, больно! Казалось, судьба прямо смеётся над нею. ‘Видите, у меня много чёрных, но не для вас!’
Ах, она с радостью ушла бы сейчас из зала, но у неё не хватало сил. Зачем не разменяла она билет вслед за тем, как проиграла свои золотые? Тогда она не пропустила бы этой партии, и её цель была бы достигнута. Торжествующая и радостная, она могла бы уйти из этого места, где теперь выносила такую пытку! Она могла бы…
— Это madame подрезала, — говорил снова прорицатель, всё ещё стоявший за её спиной. Она чувствовала, что он указывает на неё пальцем, как на автора этого чуда.
— Вы не правы, сударыня, что не пользуетесь этой талией! Э… хе… хе… Если бы вы пожелали, сударыня, доставить мне ещё такую талию… э… хе-хе… то честное слово я превосходно знал бы, что мне делать!… Э… хе-хе!..
Этот лукавый смешок означал по-видимому его намерение играть на чёрный в случае, если бы он знал заранее, что повторится подобная серия. Затем он снова указал на бедную мученицу, как на виновницу этих необычайных явлений.
— Эта дама умеет подрезать… — Указательный палец ненавистного болтуна жёг ей спину.
Она сидела уничтоженная, не имея сил подняться. Она чувствовала, что упадёт, как только встанет со стула. Что касается до размена билета, то она больше об этом не думала. К чему? Стоило ли продолжать игру теперь? На какой цвет ставить? Она дождалась того ряда чёрных выигрышей, на котором основывала все свои надежды, и он оказался даже гораздо длиннее того, чем это было нужно для её цели. То, о чём она мечтала, осуществилось, но, увы, не для неё! Какая горькая ирония судьбы!
А теперь, что делать?
Ей хотелось бы уехать, быть вдали отсюда, умереть… Кроме того, что рухнули её надежды, ей предстояла ещё пытка: пойти сказать мужу, что всё кончено, и что в будущем и он, и она, и дети…
Нет, она не может ни о чём думать! Горе сделало её бесчувственной.
Вдруг кто-то слегка дотронулся до её плеча. Один из служителей пришёл попросить у неё ‘луидор для её супруга, который изволил сидеть в саду’.
Не раз случалось, что общий кошелёк бывал у неё, в то время, как муж заказывал себе что-нибудь в ресторане. Сейчас мы слышали, что он заказал себе стакан лимонаду.
Будничный характер этой просьбы вернул её к действительности. В течение многих часов она уже мечтала о тысячах, или, вернее, о сорока тысячах франков, и деньги совершенно утратили в её глазах то значение, которое имели в повседневной жизни. Три, шесть и двенадцать луидоров, которые она то и дело ставила, казались ей не деньгами, имевшими цену сами по себе, а какими-то фишками, билетами для входа в то место, где находились знаменитые сорок тысяч. Посол её мужа, просивший луидор для уплаты маленького счёта, разрушил сразу эту иллюзию, часто овладевающую приверженцами зелёного стола. Она понимала, что ему нужен не весь луидор, но он не мог просить через мальчика несколько крейцеров… А что если… о, Боже, неужели это так? Ему хотелось узнать, остался ли у неё хоть один луидор?
Надо его поскорей успокоить. Быстрым движением она бросила билет крупье, чтобы попросить его разменять… но не могла произнести ни слова. Волнение душило её…
Знаменитая серия давно уже кончилась, и за той талией, которую она подрезала, последовала другая. Любители оставили себе на память кусочки картона, на которых была отмечена эта серия, долженствовавшая в качестве курьёза служить долгое время для рассуждений на тему о капризах ‘судьбы’.
— Барин просит всего один луидор, — повторил служащий, думая, что она не слыхала.
— Конечно, — прошептал Semi-ur, — надо платить за лимонад…
— И образовать кристаллы, — прибавил другой гном.
Билет, который она собиралась разменять, упал на чёрное поле.
— Всё? — любезно осведомился крупье, привыкший к менее крупным ставкам с её стороны.
Она хотела объяснить, что бросила билет только с целью разменять его, но голос ей не повиновался. Она попыталась достать лопаточку, чтобы сдвинуть с опасного места драгоценную бумажку. Но лопаточка была занята другим игроком. Когда наконец она освободилась, и когда молодая женщина взяла её дрожащею рукой:
— Tout va au billet! — вскричал крупье, отчаявшись получить какой-либо ответ. — Rien ne va plus! — своей лопаточкой он отстранил лопаточку молодой женщины.
— Pardon, madame, il est trop tard. Le point est connu.
Действительно, для первой серии карт уже было объявлено ‘сорок’. Самая высокая цифра и снова на красном.
— Что я говорил? В настоящую минуту чрезвычайно опасно ставить на чёрный… Понимаете… После такой талии, как предыдущая, чёрный истощился! Теперь будет преобладать красный… если только… на этот раз… э… э… Что я вам говорил?
В самом деле, вторая серия карт дала тоже ‘сорок’. Выигрыш был ничей.
— Этот билет счастливо спасся, — сказала молодая амстердамка, обращаясь к толстому почтенному господину, должно быть отцу, ‘торговавшему кофе и сахаром’ и рисовавшемуся своим отвращением к игре. Правда, время от времени он жертвовал парой флоринов, ‘о, с единственной целью позабавиться’ и не иначе всякий раз как в отсутствие дочерей. Дочери также не играли при отце. Эта семья была полна добродетельных принципов. Одна из девиц занимала в эту минуту отца у стола с trente-et-quarante, чтобы тем временем дать возможность сёстрам поиграть в рулетку. Для облегчения себе этой скучной обязанности она обратила внимание отца на нашу героиню.
— Посмотри, на кого она похожа. С неё струится пот! Ей бы лучше уйти!
В самом деле пот каплями выступал у неё на лбу. Она была бледна, как смерть. Не знаю, насколько основательно был истощён чёрный цвет, как о том толковал прорицатель, но бедная героиня наша была, несомненно, доведена до последней крайности. Она едва сознавала, что творилось вокруг неё, она слышала лишь какое-то смутное жужжание и едва поняла после слова ‘quarante et quarante aprХs’, что выигрыш был ничей. У неё не хватало сознания взять назад свою ставку. Она была совсем разбита и наверное упала бы, если бы толпа не поддерживала её.
Прорицатель наконец решился рискнуть… это был его первый смелый шаг за день…
— Вот уже тридцать лет, как я слежу за игрой, — сообщил он присутствующим, — и я постоянно замечал, что…
Короче говоря, по той или иной причине, но он решил поставить целых два флорина. Эта было очень деликатно с его стороны. Он, которому, благодаря его знанию тайн зелёного стола, только и оставалось что загребать деньги, — он довольствуется минимальной ставкой. Благородная личность не хотела, очевидно, сорвать банк.
— Это верный выигрыш… только бы…
— Rouge perd!
— Проклятие! Это только со мною и бывает! Надо же ухитриться, чтобы так не везло! Посмотрите, сударь! Взгляните, сударыня! Я, безошибочно предсказавший все выигрыши, и вдруг в первый же раз, что играю сам… Боже, какой удар! Взгляните, пожалуйста… взгляните, сударыня!
С помощью полдюжины просверлённых кусочков картона он доказывал, что по всем законам божеским и человеческим этот выигрыш должен бы принадлежать ему…
На чёрном поле лежало теперь два билета по тысяче франков. Обладательница этой ставки, по-видимому не знала, что эти деньги принадлежат ей…
— Rouge perd!
К двум билетам присоединилось ещё два.
— Я бы скорей взяла их, — сказала амстердамка. — Видишь ли папа, если она снова их потеряет, то у неё уже ничего не останется, и это будет её вина.
Верно. Но она их не потеряла. К выигрышу присоединилось ещё четыре билета. Теперь их было восемь… максимальная ставка на simple chance. Чёрный выиграл ещё четыре раза, и с каждым разом состояние молодой женщины всё увеличивалось.
— Сколько здесь теперь билетов? — пробормотала она, словно просыпаясь от мучительного сна.
— Сорок, сударыня, отвечал крупье. — Угодно вам взять их?
— О, Боже, благодарю тебя! Да, да, давайте их все сорок. Сорок… О, Боже, благодарю тебя!
Эти слова были произнесены по-голландски, так как она была голландка, и от радости позабыла все языки кроме того, на котором с таким жаром молила о счастливом исходе.
— Гм… Бог тут не причём, — сказал Semi-ur. — Это сделал лимонад. Если бы муж не прислал за луидором…
Крупье любезно улыбнулся ей. Видимо, он был доволен, выплачивая ей такую большую сумму. Он сгрёб билеты лопаточкой и в восемь приёмов передвинул ей шуршавшее сокровище. Она схватила их, смяла в бесформенный комок и, слегка расталкивая присутствующих, бросилась к выходу.
— Что с вами! Вы свалите меня с ног! — воскликнула её соотечественница более резким тоном, чем того заслуживал полученный ею лёгкий толчок. — Что с ней? И на каком вульгарном наречии она говорит! Бог знает, из какого грязного квартала она родом! Быть может из Bois-le-Duc или из Девентера? Ей-Богу жаль таких больших денег! Что она с ними сделает!
— Very nice, indeed, — сказал про себя лорд Ci-devant, и в первый раз я увидел на его лице нечто в роде изумления.
— А я-то был уверен, что чёрный цвет истощился, — простонал наш прорицатель. Но вслед за этим он тотчас же объяснил, почему в тех случаях, когда чёрный цвет подходит к концу… если принять в соображение… словом, он всё предвидел и, конечно, играл бы на чёрный, если бы не…
— Zu kolossal! — сказал Фридрих Плумп.
— Лимонад, — проговорил Semi-ur.
— Кристаллизация, — подтвердил маленький кристаллизатор.
‘Всё во всём!’ — ликовала на все лады моя свита гномов.
В общее ликование вмешалась и музыка: ‘Heil dir im Siegeskranz!’ В первый раз в жизни я с удовольствием слушал этот жалобный мотив.
Я последовал за моей героиней. Я вместе с нею страдал и хотел насладиться её торжеством. Не имел ли я на это права?
Муж её сидел всё на том же месте, где мы покинули его час тому назад. Она подбежала к нему, бросила на стол завоёванное сокровище и крепко его поцеловала.
— Спасены, спасены! Вот деньги, все сорок тысяч! Сочти их… О, Боже мой, спасены! О, Боже мой, благодарю тебя! А теперь… Никогда больше нога моя не будет в этом ужасном аду!
— Гм! Она не очень благодарна, — сказал Semi-ur. — Смотрите, она опрокидывает тот самый стакан лимонаду, который сделал ей столько добра! До чего люди глупы! Вот что значит не уметь связать причину со следствием… как глупо!
— Она храбро боролась за своё золотое руно, — заметил я.
— Возможно, но она завоевала его лишь тогда, когда уже бросила бороться. Она упала духом и опустила руки. Она не могла уже двигаться. Что вышло бы из её героизма без этого лимонада?
— Это правда! Но скажите, зачем вы заставили меня озаглавить предшествующую главу ‘один на семь’?
— Очень просто… ваша госпожа Ясон, желавшая на пять билетов выиграть тридцать пять, должна была одолеть семь врагов. Это удаётся один раз на восемь… мы гномы ведём этому счёт. Когда же у неё остался всего один билет, то это был один шанс на тридцать девять. Она выиграла, но если бы кто другой захотел попытать вслед за нею что-либо подобное, не должен надеяться на успех!
Скажите ей это, если вы когда-либо её увидите. Или лучше расскажите эту историю в ваших очерках… ещё один случай кристаллизации…
Источник текста: Мультатули Повести. Сказки. Легенды. — СПб.: ‘Дело’, 1907. — С. 38. Отрывок из ‘Среди миллионов’
Оригинал: Викитека.