В. И. Ленин и мир литераторов и ученых, Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич, Год: 1927 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 10 минут(ы)

В. Д. БОНЧ-БРУЕВИЧ

Воспоминания о ЛЕНИНЕ

ИЗДАТЕЛЬСТВО ‘НАУКА’
Москва
1969

В. И. ЛЕНИН И МИР ЛИТЕРАТОРОВ И УЧЕНЫХ

Десятилетнее пламя Октября разожгло и молодые, и старые силы ученых, силы литераторов, художников. Но если теперь мы видим целую рать исследователей, ученых, писателей, художников, идущих по пути исканий, окрыляемых лучшими надеждами, если Советская власть, из года в год увеличивая средства, дает возможность решительно всем, кто только носит в себе священный огонь творчества, приложить свои силы, ум и талант к необъятной работе, если наше рабоче-крестьянское правительство зовет на это почетное поле состязания, доверчиво и смело откликаясь на все новое, — то мы не можем забыть тяжелые годы войны гражданской, когда на карту было поставлено само существование нашей страны как самостоятельного целого, когда, казалось, гибла культура, останавливалось развитие науки, искусства, творчества и все было направлено лишь к единой цели — к борьбе и победе на четырнадцати фронтах, к смертельным боям с неприятелем, ломившимся в наше осажденное отечество. До науки ли, до искусства ли, когда враг у ворот? Но, может быть, никогда и нигде не было такого оригинального сочетания сил научно-творческих и сил революционно-практических, как это было у главнейших деятелей Октябрьской революции, и в особенности у ее вождя, гениального Владимира Ильича Ленина. Исследователь, ученый, непревзойденный знаток многих научных дисциплин, Владимир Ильич и в боевые дни революции, когда на улицах шла пальба, когда телефоны и телеграф только и передавали те или иные ошеломляющие новости с фронтов, не изменял своей привычке читать, работать, писать, и к этой работе он неустанно звал других. Появлялись ли новые изыскания о Гегеле, выходила ли в свет потрясающая книжка Барбюса или бьющая но фронту революции брошюра Каутского, он немедленно, урывками, крайне занятый, между заседаниями и приемами, умудрялся читать их, делая бисерным ровным почерком многочисленные выписки. В эти дни из-под его огненного пера появились памфлеты, освещавшие торный путь революции. В первые месяцы революции брал он из библиотек множество книг на всех языках, изучал их, готовясь к новым работам и изысканиям. Революция не только не изменила его отношение к науке, ученым, исследователям, литераторам, по как бы еще более увеличила его внимание к этого рода деятельности, возведя в какую-то большую степень его интерес ко всем научным учреждениям и их творцам, чем это было раньше. Интерес частного человека превратился в интерес государственного деятеля, стоявшего во главе новой власти, решившей все старое повернуть на новые, могучие общественно-массовые рельсы.

——

Еще за границей, в эмиграции, когда Владимир Ильич руководил всем многосложным и многотрудным делом подпольной организации социал-демократических (большевистских) сил России, еще тогда нельзя было не отметить его особого отношения к миру ученых. Всегда сам погруженный в изучение теорий разнообразных общественно-экономических и философских вопросов и творивший сам теорию, Владимир Ильич следил за европейской наукой. Изучая ее, он глубоко интересовался не только достижением научных дисциплин, но и жизнью и бытом самих специалистов, самих ученых. Он отмечал нередко встречавшуюся однобокость и узость знаний специалистов, глубокий индифферентизм их к вопросам политики и социального бытия масс. Все это приписывал он уродливому воспитанию юношества в буржуазном обществе, неправильно поставленному высшему образованию, однобокому развитию подрастающих поколений. Владимир Ильич говорил, что выражение Козьмы Пруткова, что специалист развивается, подобно флюсу, с одной стороны, оправдано жизнью: без них, без этих узких специалистов, обойтись никак нельзя, так как именно они-то и двигают вперед развитие многих и многих наук, подготовляя своей кропотливой работой поле для обобщений, переворачивающих мировоззрение всего мыслящего человечества, создающих целые эпохи в развитии человеческой мысли, что и сделали Дарвин, Маркс и сам Владимир Ильич, — добавим мы от себя. Беспощадный и решительный в критике тех, кто делал, по его мнению, теоретические ошибки, вводил в заблуждение массы своими оппортунистическими писаниями, он не давал спуска тем, кто нарушал единственно признаваемое им миросозерцание монистического диалектического материализма. В то же время он был крайне внимателен ко всем, кто занимался наукой, теорией, кто подавал луч надежды на проявление себя в той или другой области исследований.

——

Грянул Октябрь. Временное правительство находилось в Петропавловке. В Смольном, этом революционном центре страны, произошли великие перемены. Старые, мимолетные властители дум — меньшевики, эсеры, трудовики и пр.— исчезли, еще не зная, какое им принять положение, чтобы весьма скоро определить себя окончательно как явно контрреволюционную силу. Мы только что устраивались в Смольном. На меня было возложено Владимиром Ильичем Управление делами Совнаркома. Я искал людей, поминутно отрываемый практической, революционной работой. Народу было мало, знакомых с делом — еще того меньше. Я усиленно стал приглашать Демьяна Бедного принять участие в работах Управления, так как знал его отличные административные способности и умение четко и энергично работать и на этом поприще. Демьян Бедный шел и не шел. Он чувствовал, что теперь открывается поле его деятельности как литератора, как поэта Великой Октябрьской революции. Ему не хотелось браться за административную работу. Владимир Ильич сначала весьма сердился на него, негодовал. Демьян Бедный стал писать, и в ‘Правде’ заискрились его призывные стихи, полные искреннего революционного пафоса. Владимир Ильич и ранее, до революции, очень внимательно относился к творениям Демьяна Бедного и еще из-за границы не раз писал и поощрительные, и хвалебные письма по его адресу. И вот когда появились эти новые революционные произведения Демьяна Бедного, Владимир Ильич сразу понял его значение в предстоящей борьбе. Когда опять зашла речь о привлечении его к административной работе, Владимир Ильич сказал мне:

— Оставьте его. Ему не хочется. А пишет он хорошо. Нам это нужно. Пусть пишет, это будет его революционной работой.

Вот тот чуткий подход к поэту, вот то первое суждение о необходимости в революционной борьбе работы литератора, которое я услышал от Владимира Ильича через несколько дней после Октябрьского переворота.

Борьба разгоралась. Революция шла вперед, неся и завоевание, и огромное разорение. Холод и голод надвинулись на нашу страну. Города пустели, ибо все стремились уехать куда-либо поближе к земле, к продуктам питания. Перед горожанами стал вопрос, как жить, чем жить. Подвоз прекратился. Железнодорожный транспорт почти бездействовал, еле справляясь с перевозкой войск, орудий, снарядов и провианта для Красной Армии. Наступило время, когда все вещи расценивались на фунты муки, кружки молока, охапки дров. Шла борьба за само физическое существование. И если всем было тяжело, то совершенно не приспособленные к жизни представители науки, искусства, литературы переживали этот величайший кризис особенно тяжело и трудно. В целом ряде областей России был прямой голод, и оттуда все, кто мог, бежали в другие места, отягчая еще больше положение коренных жителей более или менее благополучных мест. Нужно было иметь железную волю и стальные нервы, чтобы не только пережить все это, но, главное, не растеряться и управлять страной, налаживая методы управления и самый управленческий аппарат. Защищая границы государства от наседающих внешних врагов, правительству революции приходилось вести беспощадную борьбу с врагами внутренними, прекрасно зная, что среди интеллигенции пышно расцвел отвратительный цветок саботажа, мешавший созданию нового государства. Будучи совершенно беспощаден к тем, кто этот саботаж переводил в русло активной помощи белогвардейщине, Владимир Ильич в самом разгаре военных действий находил силы, возможность, хладнокровие и досуг устремлять свое острое внимание делу помощи специалистам и ученым.

Когда голодные 1918—1919 годы выявили крайне тяжелое положение ученых, решительно не приспособленных к такой тяжелой борьбе за существование, Владимир Ильич сразу дал пароль, что необходимо всеми мерами помочь ученому миру, по возможности обеспечить его. Но организовывать эту помощь было не так-то легко. Мы начали с Москвы, переводя многих ученых и литераторов на так называемый совнаркомовский паек, причем произошло недоразумение в самом названии. Многие думали, что этому пайку потому дали такое наименование, что его получали только в Совнаркоме и что его применили теперь к ученым и литераторам. На самом же деле такое название было дано потому, что паек, предложенный Наркомпродом для ученых, был утвержден Совнаркомом.

——

Мы не успели еще распространить эту меру на другие города, как неожиданно я получил в адрес Управления делами Совнаркома заявление от известного нашего ученого И. П. Павлова, в котором он просил, чтобы правительство разрешило ему выехать за границу для продолжения своих научных работ. Мне стало очень грустно.

— Неужели, — подумал я, — мы подошли к такому времени, когда нас начнут покидать и такие люди, как Павлов, свободолюбивый образ мыслей которого, помимо его гениальной учености, мне был известен не только по слухам, но из собеседований, при которых мне приходилось присутствовать, встречаясь с И. П. Павловым в Петрограде у известного психиатра, моего хорошего знакомого А. В. Тимофеева.

Я пошел к Владимиру Ильичу и показал ему это заявление, высказав свое мнение, что надо что-то делать, и делать немедленно, решительно.

Владимир Ильич жестоко попенял нашему Петроградскому Исполкому и лицам, стоявшим во главе его, что сами они не догадываются, что нужно сделать по отношению к ученому миру, и вдруг воскликнул:

— Ведь надо оповестить всех наших ученых, что мы хотим и обязательно сделаем, чтобы все ученые имели решительно всё — от личной обеспеченности до самых лучших лабораторий, библиотек и научных кабинетов. Мы добьемся, что у нас расцветет наука так, как нигде в мире, совершенно освободившись от зависимости от капиталистов и их желаний… Наука у нас действительно будет свободной… Сейчас приходится терпеть: война, кругом война… Напишите Павлову в таком духе, — я сам написал бы, но вы видите, что у меня.— И он показал на свой стол, весь заваленный расшифрованными телеграммами, письмами, докладами…— Только напишите осторожно, вежливо…

Я сказал Владимиру Ильичу, что я лично знаком, хотя и мало, с профессором Павловым и так глубоко его уважаю, что, кроме самого лучшего, ничего другого и написать ему не могу.

— Это хорошо, очень хорошо…— обронил мне в ответ Владимир Ильич. И сейчас же расспросил меня в подробности о Павлове, начиная с его наружности. Я рассказал все, что только знал.

— Помимо письма, сейчас же по прямому проводу вызовите Зиновьева^] и передайте ему мою просьбу, под личную его ответственность, совершенно немедленно обеспечить Павлова, его лично, его помощников, его лаборатории, его животных всем, что он только найдет нужным, чтобы Павлов мог работать, совершенно не замечая окружающей его нужды. Ведь он в преклонном возрасте — это вы отметьте особенно — наши, может быть, этого и не знают…

Владимир Ильич все :&gt,то говорил с таким глубоким огнем в глазах, что чувствовалось, что он хотел всей душой прийти сейчас, немедленно всему ученому миру на самую братскую помощь и всем дать все, всех обеспечить для их творческой работы. Я был счастлив видеть Владимира Ильича таким и сейчас же бросился выполнять его распоряжения, и прежде всего соединился с Петроградом. В тот же день я отправил письмо с курьером И. П. Павлову, в котором кратко изложил мысли Владимира Ильича и просил его не уезжать из России, сообщая, что уже отдано распоряжение немедленно обеспечить его работы всем, чем он только пожелает.

С этого дня Владимир Ильич несколько раз справлялся у меня, что сделано для Павлова. Велел зорко следить за выполнением его распоряжений в Петрограде.

— У них там очень тяжело, положение трудное, — говорил он, — могут забыть, отложить, а это дело неотложное и очень важное.— Я информировал его постоянно.

На мое письмо к И. П. Павлову от 3 июля 1919 г. я получил от него ответ, полный негодования, глубокой грусти и великого достоинства.

Я прочел и перечел это письмо. Глубоко понимая и переживая все то, что писал наш знаменитый ученый, я сейчас же пошел к Владимиру Ильичу и молча подал ему письмо Ивана Петровича. Владимир Ильич быстро стал читать его.

— Да, он прав, совершенно прав! — воскликнул Владимир Ильич.— Он написал изумительно честно, и мы должны особо ценить таких людей. Сейчас же напишите ему, что правительство примет все меры к улучшению положения ученых. Еще раз просите его не уезжать из России. Сейчас же обдумайте, что нужно делать нам практически… Сегодня же вечером подробно обсудим это.

——

Я знал, что значат слова Владимира Ильича: ‘подробно обсудим это’. Это значит — никакой болтовни, одно дело, ясное, практическое, исчерпывающее, завершенное в своем построении, которое должно охватить весь вопрос в целом. Я сейчас же написал письмо И. П. Павлову, прося его повременить с отъездом, сообщая, что правительство принимает серьезные меры помощи ученым. По частным слухам я знал, что Алексей Максимович Горький по своей личной инициативе делает в Петрограде все, что может, чтобы помочь ученым и литераторам пережить голод. И я предложил Владимиру Ильичу вызвать Горького в Москву, поставит!, его во главе специального общества помощи ученым и литераторам, рассказал Владимиру Ильичу все, что знал о деятельности Горького в этом направлении и той популярности среди ученых, которой он пользовался в Петрограде. Предложил дать в срочном порядке распоряжение Наркомпроду о высылке специального транспорта продуктов в Петроград. Комиссар финансов должен был перевести средства, а у Горького, конечно, как всегда, найдется много людей, которые приложат руки к этому делу, и на принципе самодеятельности оно там закипит. Оттуда его опыт мы распространим повсюду. Владимир Ильич все это принял и нарисовал абрис будущей всесоюзной организации, которая должна будет охватить решительно всех деятелей науки, искусства, литературы.

Так в сущности здесь было намечено и предложено к осуществлению то общество ЦЕКУБУ (Центральная комиссия улучшения быта ученых], которое теперь столь прекрасно заботится об этого рода деятелях, принося огромную пользу.

Тотчас же вызвали Горького, которого Владимир Ильич давно не видел и нечто имел против него по тем заграничным недомолвкам, которые неминуемо создавались в пору тяжелых лет эмиграции на почве теоретических разногласий. Но Владимир Ильич не знал личных отношений в общественных делах, а на Горького он скорее ворчал, чем сердился.

— Будет очень хорошо, — подумал я, — что то огромное дело, которое сейчас обсуждается, опять сблизит Алексея Максимовича с Владимиром Ильичем.

Горький вскоре приехал². Я проводил его в кабинет к Владимиру Ильичу, где они сердечно встретились и заговорили о предполагаемой организации и ее широкой работе {В статье ‘Мои встречи с Горьким’ (‘Новый мир’, 1928, кн. 5) В. Д. Бонч-Бруевич дополнил и расширил содержание беседы В. И. Ленина с M. Горьким. Приводим выдержку из этой статьи:

‘Владимир Ильич сосредоточенно сидел за столом, что-то соображая и тщательно проглядывая многие документы, лежавшие у него на столе, когда Алексей Максимович был введен мною в кабинет Владимира Ильича.

— Что это вы делаете? — сказал он, обращаясь к Владимиру Ильичу. Владимир Ильич быстро встал, дружески пожал через стол руку Алексея Максимовича и, посмотрев ему в упор в глаза, ответил:

— Думаю над тем, как бы лучше придушить кулаков, не дающих хлеба народу.

— Вот это оригинальное занятие, — ответил ему Алексей Максимович, садясь в кресло.

— Да, мы подходим вплотную к борьбе за хлеб, за самое простое человеческое существование, — ответил ему Владимир Ильич, — и мы должны всеми мерами заставить тех, кто на голоде и смерти людей хочет умножить свои капиталы, отдать накопленное богатство, отдать накопленный хлеб для голодающих. Кулаки поднимают восстания, кулаки не хотят добровольно сделать и шага в сторону народа. Мы заставим их силой, отберем у них решительно все и уничтожим, если они будут продолжать противиться распоряжениям правительства и желаниям рабочего класса.

Владимир Ильич говорил это отрывисто, энергично, с величайшей решимостью, и чувствовалось, что действительно наступает момент борьбы не на живот, а на смерть.

Разговор быстро перешел от этой политической темы на специальные вопросы устройства жизни, быта литераторов и ученых. Алексей Максимович подробно рассказал Владимиру Ильичу о тех ужасах жизни, которые приходится переживать и без того тонкому, самому культурному слою нашего общества, выдающимся ученым и литераторам, которые решительно не приспособлены к борьбе за кусок хлеба, Он перечислил десятки имен, фамилий, которых уже нет, которые в этих ужасных условиях, создавшихся в Петрограде, погибли, умерли, перечислил всех тех, кто находится в состоянии острейшей нужды. Говорил о тех, кого еще можно спасти, подкормивши, позаботившись о них. Владимир Ильич выслушивал все это с величайшим вниманием и напряжением. Он сказал Алексею Максимовичу, что надо сделать решительно все, чтобы помочь этим специалистам, литераторам и ученым пережить лихолетие нашего времени, и что он надеется, что Алексей Максимович со своими друзьями, став во главе этого дела, сумеет организовать его как будет нужно, причем эту помощь, постоянную и упорную, он твердо обеспечивает своей поддержкой’.— Ред.}.

Радостно улыбавшийся своей особенной хорошей улыбкой, вышел Алексей Максимович от Владимира Ильича. Я понял, что он рад и за начинающееся дело, и за то, что отношения его с Владимиром Ильичем вновь наладились. С этого дня закипела работа по делу помощи ученым. И. П. Павлов более не возобновлял просьб о выезде за границу. Его работы хорошо подвигались вперед. Владимир Ильич долгое время справлялся при докладах и о Павлове, и о ‘деле Горького’, как говорил он, и принимал самое горячее участие в удовлетворении всех накапливающихся нужд в деле помощи ученым и литераторам. В те годы революции нередко трудно было осуществить не только намеченное, но и утвержденное. Зная это, Владимир Ильич не только помогал осуществлению всего, что требовали нужды этого дела, но еще находил возможность многократно справляться, прослеживать, сделано ли, осуществлено ли то или другое намеченное решение, не осталось ли это распоряжение только на бумаге.

Считаю необходимым здесь также отметить, что, когда приходилось сообщать Владимиру Ильичу о персональных ходатайствах лиц, принадлежащих к миру ученых и литераторов, Владимир Ильич не только сугубо внимательно относился к ним, но сам изыскивал средства и способы их удовлетворить, так же как я не знаю случая, когда бы Владимир Ильич самым решительным образом не голосовал ‘за’ выдачу пособия нуждающемуся ученому, пенсии его семье, за осуществление всяких льгот при поездках по России или за границу, при выписке книг, при утверждении научных командировок.

Владимир Ильич, живший исключительно горестями и радостями широких масс нашего народа, знал больше, чем кто-либо, что необходимо им, чтобы вывести их из пут капиталистической эксплуатации на широкую дорогу счастливой и независимой жизни.

Прогресс техники, прогресс строительства, расширение и углубление всех разнообразных производств — вот задача дня, задача ближайших десятилетий нашей новой жизни. И он, зная это, всеми мерами стоял за развитие и насаждение технических и всяких иных знаний, за привлечение специалистов, ученых, академиков к общему творчеству. Мы, оставшиеся исполнителями многих и многих начертаний Владимира Ильича, должны всемерно осуществить и этот его завет.

ПРИМЕЧАНИЯ

Опубликовано в журнале ‘На литературном посту’, 1927, No 20, октябрь., стр. 33—39. Печатается по первому изданию настоящего сборника. М., 1965.

¹ В то время Г. Е. Зиновьев (Радомысльский) (1883—1936) был председателем Петроградского Совета. (Стр. 428.)

² Беседа В. И. Ленина с приехавшим по его просьбе из Петрограда Горьким по вопросу об организации помощи ученым состоялась 10 июля 1919 г. (см. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 586). (Стр. 430.)

В. Д. БОНЧ-БРУЕВИЧ

Воспоминания о ЛЕНИНЕ

В. И. ЛЕНИН И МИР ЛИТЕРАТОРОВ И УЧЕНЫХ

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также: