В.И. КОВАЛЕВСКИЙ
(Воспоминание журналиста)
В.И. КОВАЛЕВСКИЙ
(Воспоминание журналиста)
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
В. И. Ковалевский, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1902
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Дорошевич В.М. Воспоминания
М., ‘Новое литературное обозрение’, 2008.
Года три тому назад ко мне в Петербурге обратился полковник Н.
— Помогите силою печатного слова!
‘Печатное слово’ у россиянина — это уже последнее прибежище. Самое последнее.
Человек уж, значит, везде был и нигде ничего не добился. В консисторию, в пробирную палатку раньше человек забежит.
— Может, там что выйдет! Все-таки казенное место.
И когда нигде ничего, тогда бежит в ‘Запорожскую Сечь’:
— Помогите хоть вы, вольные люди!
Полковник Н. служил в пограничной страже и был исключен со службы, по военному суду, за подлог.
Полковнику Н., женатому и бездетному, подкинули ребенка.
Тысячи людей отправили бы этого ребенка в воспитательный дом. Полковник Н. принял его на воспитание.
Мальчика усыновили, и он вырос ‘законным’ сыном, не зная тайны своего рождения.
Больше всего боялись, чтобы он не узнал этой ‘тайны’.
Приказывая писарю написать формуляр, полковник Н. велел вписать:
— При нем сын. Зовут так-то.
И не поставил слова ‘усыновленный’.
В этом и заключался весь подлог.
Полковник Н. остался без службы, без средств, нищим и опозоренным:
— За подлог осужден!
Он обегал весь Петербург и, наконец, в отчаянье прибег к ‘силе печатного слова’.
— Хотел в Неву, но решил раньше к вам! — откровенно объяснил он.
— Merci.
Я написал статью, которая ‘имела успех’1. Она вызвала шум, статьи в печати, массу писем. Одни ужасались. Другие просили:
— Пожмите от нас крепко-крепко руку полковнику Н. Такие-то, такие-то, такие-то.
Третьи писали, что, читая, глазам не верят:
— Какой же тут подлог? Доброе дело, а не подлог.
Среди этих писем было одно:
‘Глубокоуважаемый В.М. Я прочел вашу статью и, чем могу, хотел бы быть полезен полковнику Н. Попросите его зайти ко мне как-нибудь на днях. Я бываю свободен до 10 часов утра. Пусть предупредит меня письменно, в какой день ему удобнее, — я буду его ждать. Адрес мой: Фонтанка, дом No такой-то. Примите и проч. В. Ковалевский’.
Какой Ковалевский? Все знают, что есть товарищ министра финансов Владимир Иванович Ковалевский.
Но для товарища министра что-то уж очень ‘просто’. Товарищи министров ведь это не товарищи журналистов. Как будто так и не пишут.
Должно быть, ‘так Ковалевский’, какой-нибудь Ковалевский, однофамилец.
Я спросил у приятеля, знакомого с В.И. Ковалевским2:
— Чей это почерк?
— Как чей? Владимира Ивановича Ковалевского, товарища министра финансов.
Полковник Н. не хотел верить.
— Как? Сам товарищ министра… Меня, которого отовсюду выгнали… сам товарищ министра…
Я дал ему рекомендательное письмо:
‘Глубокоуважаемый Владимир Иванович! От всей души благодарю вас за добрую отзывчивость к моей статье. Не решаюсь заехать поблагодарить вас лично, боясь отнять у вас время. Позвольте представить вам полковника Н., о котором я писал’.
На следующий день полковник Н. влетел в мой кабинет. Сначала обнял меня, потом упал в кресло и зарыдал.
— Боже мой… Я человек…
— Что с вами, полковник?.. Что вы плачете? Что он с вами сделал? У полковника понять что-нибудь было трудно:
— Я человек… Какой он человек… Я человек… Он человек…
И, немножко успокоившись, он рассказал связнее:
— Если б вы знали, как он меня принял… Меня… Куда ни обращусь, — ‘ничего не можем сделать. Вы за подлог?..’ Как внимательно выслушал, с каким участием расспрашивал… Теперь я спасен… Теперь мы не умрем с голода.
Через три дня бравый полковник состоял уже на службе на Путиловском заводе. Ему дана была должность, требовавшая от исполнителя честности, прежде всего честности, главным образом честности.
Я сам был растроган.
Чем журналист может выразить свою глубокую, сердечную признательность?
Если у него есть книга, — он посылает свою книгу с соответствующею надписью. Книга — это визитная карточка его души.
Через несколько дней, когда я после работы выходил от себя, швейцар сказал мне:
— Тут у вас были несколько человек. Я, как вы приказали, никого не пустил: ‘заняты’.
Среди карточек была: Владимир Иванович Ковалевский.
— И этому господину сказал, что занят?
— Так точно. ‘Заняты, не приказано принимать’.
Ну, уж министром-то выходил я! Я был сконфужен и на следующее утро, в половине десятого, летел к В.И. Ковалевскому.
— Их высокопревосходительство никого не приказали принимать! — величественно объявил мне министерский курьер. — Их высокопревосходительство сейчас едут на похороны князя Имеретинского.
— В таком случае передайте карточку.
Едва успел я выйти из подъезда, как меня догнал запыхавшийся курьер:
— Их высокопревосходительство вас просят к себе!
Владимир Иванович, простой, милый и обаятельный, дружески улыбаясь, встретил меня в дверях гостиной:
— Я не хотел видеть только вашу визитную карточку. А приезжать ко мне в другой раз, — вы человек занятой. Вы человек занятой, я человек занятой, но у меня есть четверть часа, сядем и поболтаем.
Я представился, начал благодарить. Но В.И. перебил меня:
— Это я должен вас благодарить. Вы своей статьей дали мне возможность сделать хорошее дело. Я еще в долгу у вас. Это уже второй случай. Помните, вы месяца два тому назад писали о служащем, пострадавшем при аккерманском взрыве.
В Аккермане произошел взрыв казенного склада спирта3. Несколько человек было убито. Много ранено. Среди них наиболее тяжко подвальный. У него треснул череп, ему придавило грудь, у него было сломано несколько ребер. Ему в трех местах переломило руку. Он потерял ногу.
И он же оказался ‘во всем виновным’.
Никто, конечно, не ждал, что он выживет. И когда производилось расследование, виновным во всем оказались не живые невредимые заведующие складом, а ‘все равно долженствующий умереть подвальный’.
— Умрет — что ж ему будет?
Каким-то чудом он выжил. Калека, никуда не годный, он обратился с требованием, чтоб обеспечили его участь.
— А то в суд подам!
— Вы в суд? А мы вас под суд. Обеспеченье участи! Благодарите еще Бога, что вас не сажаем на скамью подсудимых!
Тщетно обойдя все, — и в консистории, наверное, был, — несчастный подвальный прибег к ‘силе печатного слова’.
— Спасите, защитите, помогите.
Я написал статью4 и сам изумился чуду.
Прямо чудо.
Через неделю я получил от подвального телеграмму:
‘Деньги мне выданы. Под суд не отдадут’.
— Так это были вы, Владимир Иванович?!
— Я прочел вашу статью и телеграфировал распоряжение глупостей не делать. Под какой там суд отдавать? Потерпевшего! Просто, — выдать деньги, которые он совершенно законно спрашивает.
И Владимир Иванович добавил:
— Да, печать может быть большой силой.
— Могла бы! — поправил я.
— Может! — настойчиво повторил он. — Вы знаете, я недавно злоупотребил вашим именем. Простите меня. Такое дело вышло. Тут в одном постороннем нашему ведомстве служащий заболел психическим расстройством. Что тут делать? Разумеется, обеспечить семью бедняги, — и только. Но там какие-то формальные причины. Словом, — невозможно. Я, знаете, и постращал главу ведомства…
Он назвал одно очень высокопоставленное лицо.
— Смотрите, в печать попадете! Я уж слышал, что там знают. Выдали и обеспечили!
Владимир Иванович рассмеялся.
— Да, но только позвольте мне внести одну поправку, Владимир Иванович. Лицо, о котором вы говорите, между прочим, известно тем, что никогда не обращалось с жалобами на печать. Когда даже на него нападали, и нападали сильно. Есть два способа обращать внимание ‘на то, что пишется’ в газетах. Один — проверить, обсудить и, если указание верно, им воспользоваться. Другой способ — сказать: ‘Пусть не говорят о моем ведомстве’. Да, не говорят, — и говорить не будут. Какой из этих способов у нас общеупотребительнее, предоставляю судить вам самим, Владимир Иванович.
Он улыбнулся:
— Да, это так. А все-таки сильно обращают внимание на то, что пишется в газетах.
— Да, но в силу причины, о которой я сейчас сказал, толку-то не получается ни для дела, ни для нас. О нас-то уж даже и говорить нечего. Нам одни неприятности! Наиболее свободны мы по отношению к ведомству земледелия. Там мы почти свободны. Да еще финансовое ведомство меньше других протестует, когда мы говорим о делах, подлежащих его компетенции. По крайней мере, у нас установился такой взгляд.
— Мы делаем большое дело, — отвечал Владимир Иванович, — и нам нужны сведения, советы, указания. У нас слишком большое дело! — и он заговорил с живостью. — На нас нападают, что мы все забираем в свои руки. Говорят: ‘Все мы теперь под Министерством финансов ходим’. Это естественно. Мы много берем у народа. Мы берем налоги, прямые, косвенные. Если осталась у народа экономия — один пропивает ее на водке. На казенной водке. Другой, бережливый, копит и несет в сберегательную кассу. В нашу кассу. Всякий избыток, — все поступает к нам. Мы все берем, — мы же должны и давать. Давать, чтобы он мог нам платить, чтоб ему было из чего. Это наша обязанность. Нам и приходится брать в свои руки дела, которые подлежат компетенции других ведомств. Неизбежно приходится. Чтоб поднять платежные средства страны, ее благосостояние, — прежде всего нужно просвещение. Какие школы — все равно. Но школы, школы. Это — главнее всего. Вот мы и взяли в свои руки профессиональное образование. Покрывайте Россию сетью школ. Наше ведомство — ‘молодое’, недавно реформированное. У нас меньше рутины, канцелярщины, чем в других ведомствах. Обратитесь в народное просвещение: дозвольте открыть школу, реальное училище? Пойдет, по принятому обычаю, бесконечная переписка: вызывается ли потребностями данной местности, да собирание по этому поводу материалов, да то, да се. По нашему мнению, школа нигде лишней быть не может. Везде — нужда. Прибавьте к вашему реальному училищу, — ну, столярные классы. ‘Профессиональная школа!’ Подлежит компетенции Министерства финансов. Завтра же разрешение — открывайте! И с тех пор, как это стало легко, сколько кинулось: ‘Мы желаем! Мы желаем открыть школу, училище!’
Владимир Иванович говорил с увлечением:
— Вся Россия, таким образом, покроется сетью школ! Как они будут называться, это все равно. Но это школы. Школы! Главное!
Это было мое первое и последнее свидание с Владимиром Ивановичем.
Я всегда смотрел на сановников, как надо смотреть на великолепного королевского бенгальского тигра.
Любуйся, но не ласкай.
Эпиграфом ко всей моей скромной журнальной деятельности всегда было:
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь…5
Я слуга общества и больше ничей.
Я никогда не надеялся напечатать этот ‘панегирик’, потому что никогда не думал, чтоб я, журналист, ‘пережил’ товарища министра финансов В.И. Ковалевского.
Теперь я прошу вас, г. редактор, напечатать этот маленький очерк.
В.И. Ковалевский вышел в отставку6. Его место занял В.И. Тимирязев.
Еще старик Марий сказал:
— Восходящее светило всегда имеет больше поклонников, чем заходящее7.
Всех вступающих сановников приветствуют. И позвольте среди ликующих возгласов в честь вступающего раздаться моему тихому голосу в честь уходящего.
Дайте место этим ‘крокам’8, этому штриховому наброску портрета В.И. Ковалевского.
Сделать этот набросок портрета заставляет меня не только благодарность, но и сама справедливость.
Впервые: Рус. слово. 1902. 4 декабря. Печатается по: Дорошевич В.М. Собр. соч. Т. 4.
1 Имеется в виду статья ‘Преступление и наказание’ (Россия. 1900. 9 окт.).
2 По-видимому, речь идет об А. В. Амфитеатрове. См.: Амфитеатров А. В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. М., 2004. Т. 1. С. 225.
3 Склад со спиртом взорвался в Аккермане 30 марта 1899 г. Об этом событии Дорошевич опубликовал статью ‘Взрыв в Аккермане’ (Россия. 1899. 5 июня).
4 О пострадавшем при взрыве подвальном рабочем Чеховском Дорошевич написал в статье ‘Одна несправедливость’ (Россия. 1900. 17 авг.).
5 Цитата из комедии А.С. Грибоедова ‘Горе от ума’.
6 О причинах отставки В.И. Ковалевского см.: ШепелевЛ.Е. [Вступительная статья к публикации ‘Воспоминаний’ В.И. Ковалевского] // Рус. прошлое. 1991. No 2.
7 Дорошевич ошибается, это изречение, по свидетельству Плутарха, принадлежит римскому полководцу Помпею Великому, см.: Плутарх. Моралии. М., Харьков, 1999. С. 548.
8 Кроки — набросок рисунка.