В. И. Головин, один из русских драматургов первой четверти настоящего века, Макаров Михаил Николаевич, Год: 1846 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Василій Ивановичь Головинъ,

ОДИНЪ ИЗЪ РУССКИХЪ ДРАМАТУРГОВЪ ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ НАСТОЯЩАГО ВКА*).

(Изъ записокъ М. Н. Макарова.)

*) Прочитавъ этотъ отрывокъ изъ любопытныхъ записокъ М. Н. Макарова, мы не ршились ничего измнять въ немъ: пускай въ стать этой не будетъ журнальной легкости, за то есть своя добродушная оригинальность, которая, вроятно, понравится многимъ.

— демте, сударь! демъ! На что это похоже, такъ долго лежать прохлажаться, спать! рзко-пронзительнымъ голосомъ кричалъ кто-то съ шумомъ за дверью моего кабинета, и, съ тмъ-же вмст, моя кабинетная дверь отворилась и у самаго моего носа появился человкъ средняго роста, плотненькой, толстенькой, но чрезъ-чуръ живой, говорливый, а въ добавокъ и съ пребольшою тетрадью, завернутою, въ бломъ, какъ снгъ платк.

— Головинъ! крикнулъ и я, протирая глаза: говори-же, что такое! Зачмъ? Куда? Я заспался, извини! Вчера, ты знаешь, мы прыгали вмст у ***!

— А нынче, продолжалъ, почти не слушая меня, мой ранній гость: а нынче, повторялъ онъ, въ десять часовъ должны мы быть у Кокошкина и тоже неврознь. Честное слово далъ я едору едоровичу дочитать передъ нимъ моихъ Писателей! Пущинъ и Писаревъ {Писаревъ, Александръ Ивановичъ, водевилей его, до сей минуты, едва-ли не должно почитать (у насъ) лучшими, Пущинъ, Александръ Семеновичъ, принадлежалъ къ числу самыхъ врныхъ друзей Кокошкина, цнителей всего драматическаго, единственно Кокошкинскимъ приговоромъ Имя своевременную извстность въ Москв, Пущинъ, вмст съ B. А. Похвистневымъ и другими умлъ мастерски разглашать славу не только драматурговъ нашихъ, но даже и поэтовъ!….} у меня въ карет. Вставай-ко, вставай!….’

Я вскочилъ, кое-какъ одлся, и вотъ уже вся наша четверка, прескорехонько торопилась по высокой лстниц къ кабинету незабвеннаго директора московскихъ театровъ, торопилась, а не въ попадъ, оттуда попросили насъ къ параду, въ боярскую Кокошкинскую гостиную, памятную и прежними владльцами своими — Мамоновыми {Матвемъ Васильевичемъ и сыномъ его.}, замченными нкогда, во времяна оны, очень, очень-хорошо Екатериною Великою.— А ея замтки не шутка!

Кром насъ четверыхъ и хозяина, въ гостиной были Щепкинъ, Львова-Синецкая, Сабуровъ и еще другіе актеры. Въ числ литературныхъ лицъ отличилъ я С. В. Смирнова, переводчика Шиллеровой трагедіи Коварство и Любовь, старика Карцева {Объ этомъ старц Карцев нкогда была напечатана статья въ С. П. Бургской Литературной Газет (Барона Дельвига) и въ Молв.} неизмнно, на весь свой вкъ, поклонника Вольтеру, и мало-ли кого!

Радушіе хозяина и чай встртили насъ еще прежде чтенія, выскочившаго изъ батиста Головинскаго, но однакожъ, посл чая и чтеніе не замедлилось. Комедія Василія Ивановича называется: ‘Писатели между собою’ {Головинъ ее напечаталъ въ Москв, въ типографіи Семена 1827 гола, а первое представленіе ея было на Московскомъ-же Петровскомъ театр, въ бенефисъ актрисы Лисицыной 1826, декабря 31 дня.}. Она пяти актная, мрная, правильная по стихамъ, неоспоримо, во многихъ мстахъ сухимъ, не вполн легкая! Ея содержаніе составляютъ интриги между авторами, бой полемическій одного противъ другаго, слпое умничанье женщины автора, почти главной основы всей піэсы, принадлежавшей, по времяни, уже къ упадку на нашей сцен классической комедіи Княжнина, Капниста и самого Кокошкина, точныхъ еще послдователей (разумю по ихъ возможностямъ) Мольера, Расина, Реньяра и другихъ драматическихъ Французскихъ классиковъ. Все это было въ слав прежде, а теперь водевиль сильно вытснялъ классическую комедію. Въ Париж жилъ Скрибъ, и за нимъ уже ни одинъ Французъ не видалъ даже самого Вольтера: подл Скриба непрестанно рождались новые водевилисты и передъ классицизмомъ составляли изъ себя стну неприступную: тоже должно было послдовать и у насъ!..’ Мы Головина одобряли, поощряли, одинъ только Писаревъ, гд приходилось кстати, изъ-подтишка, перечитывалъ свои куплетцы на счетъ и въ счетъ писателей, впрочемъ, тже куплетцы вторилъ и кое-кто изъ другихъ. Пущинъ, и то и сё причисляя къ свденію, записывалъ, онъ готовилъ, можетъ-быть, славную статью для своей словесной газеты завтрашней, а станется и для черезъ-минутной. Ужъ таковъ былъ выходъ неровныхъ нумеровъ его газеты! Головинъ задыхался, мучился, уставалъ! Не вспомню, у кого-то вылетло слово о силахъ возраста новаго нашего поколнія, смотрвшаго на точную послдовательность устарлымъ, прежнимъ манерамъ и мнніямъ безъ разбора, какъ на каррикатуру,— у Головина сорвалась эпиграмма, онъ вдругъ проговорилъ:

Въ честь балагановъ не пишу,

Я не беру примръ съ паяса,

Не прыгаю и не пляшу

Въ угодность дтскаго Парнасса.

Старался я для взрослыхъ пть

И взрослымъ нравиться успть.

Эпиграма довольно продолговата и достаточно-шероховата, однакожъ Писаревъ умолкъ! Кокошкинъ и другіе знатоки наши тутъ-же нашли, что въ піес Головина было много хорошаго. На томъ-же остановился толкъ и Пущина и всхъ его товарищей, слдовательно, это принято было летучею дневною газетою цлой Москвы, имвшею великое вліяніе, даже на-переговоръ московскому Англінскому-клубу!… При чтеніи въ особенности замчены слдующіе хорошіе стихи:

Кто другу побоясь полезный дать совтъ,

Чтобъ не поссориться, пустыя мелитъ фразы,

Подлй, по моему, того на свт нтъ!

или:

Какое заблужденье!

Какъ, ты надется что умный человкъ

Успетъ чмъ-нибудь въ нашъ просвщенный вкъ?

— На это обнадеженный въ будущихъ успхахъ поэтъ говоритъ:

Вс авторы меня поддержутъ, какъ друзья!

А ему возражаютъ:

Эхъ! Авторовъ друзей не знаю что-то я!

При подобныхъ выходкахъ, нкоторые изъ литераторовъ всей нашей честной компаніи перешептывались или переглядывались одинъ съ другимъ. Пущинъ тихонько аплодировалъ и повторялъ очень-часто:

Эхъ! Авторовъ друзей не знаю что-то я!

Головинъ оставался довольнымъ: вс общество друзей и недруговъ его было весело!

Сцена, (въ ‘Писателяхъ’ же), при избраніи дамы-автора предсдательницею ученаго общества, очень-забавна: авторскія пикировки сыплются градомъ, здсь нашъ Василій Ивановичъ выдержалъ прекрасно свое опредленіе, что авторовъ-друзей нигд не существуетъ! Тонъ и приличія модъ, такъ деспотически теперь у насъ въ Москв разлетающія, въ Писателяхъ между собою какъ-бы предсказываются везд, по особенному пророчеству, болтовня по Французски идетъ въ гору: по молодая вдова, княгиня Тирская, начинаетъ судить еще по-старин, она ршилась сказать было, что тамъ, гд нтъ взаимной страсти, нтъ и счастія! Продолженіемъ самой этой своей сентенціи она, можетъ быть, высказала-бы многое, ея же днямъ современное, а въ наши дни для насъ, весьма, любопытное, но вдругъ и неожиданно ее перебилъ авторъ Тонской, начавши говорить, что

‘…. Вс горести, напасти …

Въ замужств отъ того!….

И не домолвилъ отъ чего потому, что и ему Тонскому была опредлена участь Тирской-же, его тоже перебилъ, и уже съ жаромъ Пламеновъ (другой писатель). Этотъ опредлилъ замтки Тонскаго тмъ, что вс горести, напасти въ замужеств отъ того,

‘… Что часто котильонъ.

Мундиръ, усы, лорнетъ, какой-то глупый тонъ,

У многихъ дамъ въ глазахъ даютъ намъ всъ и цну!

И если-бъ самъ Вольтеръ явился къ намъ на сцену,

Чтобъ здсь себя въ Москв, хоть мало показать….

Чмъ и какъ? Вы спрашиваете, но и Пламеновъ уже, какъ завелось, перебитъ также, какъ и Тонской. Вмсто его вамъ объясняетъ про Вольтера, другъ Тонскаго, Любимъ: этотъ увренъ, что и Вольтеръ явившись къ намъ на сцену — французскую кадриль (обязанъ) танцевать.

Именно такъ, а нынче-бы, можетъ, для мудреца Фернейскаго и еще нопакладне было, его-бы заставали

‘То польку, то канканъ, въ честь моды, отжигать.’

На все время: — Французская кадриль уже препорядочно смята нашими польками, точно также, какъ нкогда и ею, Французскою кадрилью, были замяты манимаски и кадрили англійскія!..

Не выбирая еще многихъ и премногихъ другихъ замчательныхъ стиховъ изъ комедіи В. И. Головина, скажемъ, что она точно имла свои достоинства, да на сцен, уже привыкавшей къ водевилямъ, успха имть не могла, и хотя разыгривалась самыми лучшими московскими мартистами, (назовемъ ихъ: Ленскій, Лисицына, Львова-Синецкая, Мочаловъ, Сабуровъ, Щепкинъ), а совсмъ тмъ, посл двухъ или трехъ представленій, строгая классика не защитила ее отъ упадка: она пропала и давно уже лежитъ подъ Хвастуномъ, подъ Чудаками, чуть-чуть пробиваясь изъ-подъ Ябеды, гораздо боле для нашихъ актеровъ сподручной, нежели писатели.

II.

Къ напечатанной комедіи Головина приложено имъ что-то, въ род предисловія, въ этомъ предисловіи накиданы также пророчества объ успх самаго сочиненія, и пророчества-же о многомъ будущемъ (теперешнемъ) въ нашей литератур, тутъ есть даже и такой вопросъ, какъ на-примръ: ‘къ чему-же или зачмъ-же намъ комедія? не лучше ли опера, или, по-крайней-мр, мелодрама?…. ‘На подобные вопросы къ крох нашей публика и досел еще обыкновенно слдуетъ безотвтное молчаніе, и потому-то, на свой-же вопросъ, авторъ самъ себ отвчаетъ… Вы любопытствуете знать ‘какг?’ я отвчаю: никакъ.’ Да и что вы отвтите на многіе такіе наши вопросы, которые, не руководствуясь здравымъ смысломъ, идутъ только за прихотью уже сбившейся и съ толку и съ правилъ публики! Дале поэтъ говоритъ, что и нашъ (русской) разборчивый зритель требуетъ именно изящнаго: сильныхъ характеровъ, обдуманной интриги, дйствія, морали, не въ словахъ, а на дл, и прочаго… а совсмъ не ковриковъ-самолетовъ.

‘Однакожъ они есть и будутъ эти коврики-самолеты!’ замчаетъ одинъ изъ дйствующихъ противниковъ нашего поэта.— Да, именно есть, скажемъ и мы, и къ-сожалнію такъ и случилось — Западъ и денно и ночпо отпускаетъ ихъ къ намъ (и земно, и воздушно) цлыми тысячами. Быстро формируется у насъ вкъ надувалъ, и этотъ вкъ надувалъ уже въ выигрыш.

Всего хорошаго изъ пяти-актной, большой, очень-большой піесы Головина выписывать не берусь, — повторю только, что эта его піеса, по своимъ авторскимъ спорамъ, по своимъ авторскимъ замткамъ и по другимъ, авторскимъ-же интригамъ, особенно по страсти литературной авторши Піониной, иметъ много занимательнаго для нравственности. Конечно въ Писателяхъ-же Головинскихъ, какъ проговорили и мы, есть то тамъ, то сямъ сухость, и сухость утомительная, особенно для слуха всхъ любителей всего самолетнаго, (отъ-чего, должно сознаться, и драматическій трудъ почтеннаго Василія Ивановича, даже при самой отличной игр Щепкина, Мочалова — отца, Львовой Синецкой, Ленскаго, не могъ выдержать и трехъ представленій). Но на это смотрть-ли въ историческихъ фактахъ нашего театра? Кстати: вспомните и водевиль, онъ уже шелъ у насъ могуче всякой комедіи. Извините, и я сбиваюсь, какъ наша-же кроха-публика, повторенія у меня непрестанно, да они-же могли-бы остаться у меня-же вчными — до конца моей жизни, я самый несчастный борецъ съ легкостью нравовъ Французскихъ, намъ ненужныхъ, намъ ненадобныхъ, также, какъ и философія нмецкая!…

III.

Кром поименованной мною комедіи, Головинъ написалъ нсколько драматическихъ статей для журналовъ и нсколько водевилей, изъ коихъ первыя печатаны были въ Встник Европы, въ Телескоп и въ другихъ такихъ-же повременныхъ изданіяхъ, изъ вторыхъ иные, были представляемы на театрахъ. Василій-же Ивановичъ хлопоталъ много о вызов своего земляка М. С. Щепкина на московскую сцену.

Вотъ нсколько строкъ изъ писемъ Головина ко мн: этими строками еще кое-что объясняется о Головин, мною недосказанное. Нескучно, — читайте ихъ, вотъ он:

4-го сентября 1827, Неплюевка (*).
(*) Названіе Путивльскаго имнія, принадлежавшаго Головину,

‘Любезный и почтенный другъ М. И.!’

‘Какъ человкъ, любящій васъ душою, все дожидался я письма вашего. Я писалъ къ вамъ то и сё, съ посылкою двухъ тысячъ на удовлетвореніе усильныхъ требованій неумолимой ростовщицы. {Любопытное письмо о рост, ростовщикахъ и ростовщицахъ, писанное ко мн Головинымъ, затерялось какъ-то въ бумагахъ, но, можетъ-быть, комизмъ его еще отысканъ будетъ.—} живутъ-же этакіе люди на свт! Разбой таинственный, и потому-то нтъ, и долго, долго не будетъ ему суда отъ свта — Но это дло здсь стороннее, мн остается только напомнить, вамъ о другихъ порученіяхъ: 1-й пришлите мн дипломъ на избраніе меня Членомъ вашего Словеснаго Общества {Общество Любителей Россійской Словесности, нкогда, существовавшее при Московскомъ Университет.}. Оно кажется, согласилось, что по печатному и я болтунъ препорядочный: ‘тискаю!’ 2-е Похлопочите о моемъ отпуск {Головинъ служилъ тогда.} и наконецъ 3-е и послднее, похлопочите-же о напечатаніи моего Похищеннаго Офицера {Названіе водевиля, съ довольнымъ успхомъ играннаго на московскомъ театр.}, не полнитесь отобрать самый врный отвтъ отъ Степанова, {Извстный московскій типографщикъ, имвшій тогда типографію подъ покровительствомъ Дирекціи Императорскихъ Театровъ, да и теперь имющій одну изъ лучшихъ типографій въ Москв.} допросите его хорошенько, почему и для чего онъ удерживаетъ мое бдное дтище въ станк типографскомъ, напомните ему-же, Степанову, что наши Петровскія кресла достаточно похлопали моему благородію, самъ рай не дремалъ при немъ и даже изъ многихъ ложъ торчали хорошенькіе головочки, ожидая, что-то будетъ съ Похищеннымъ? Впрочемъ я понимаю Степанова, онъ знаетъ что у меня нтъ связей съ Сверомъ, что я не прикормилъ еще ни однаго журналиста, и вотъ мой офицеръ никогда не найдется для торговаго разсчета выгоднымъ, онъ пропалъ, пропалъ навчно, безъ окупа!

Что-то вы, любезный другъ, какъ и чмъ уладили съ А. С. Ш.? далъ-ли онъ вамъ общанное, или всё еще сидите у моря, да ждёте погоды? Наша малороссійская погода покамстъ живетъ на порядк, у васъ-же, на Руси великой, полно можно-ли и говорить о погод, что она живетъ на порядкахъ! При томъ не забудьте, что васъ же приписали къ приходу Карамзинскому, что вы также большая или меньшая выдержка изъ фактовъ моихъ уже заснувшихъ писателей.

Любовь Михайловна {Василій Ивановичъ былъ женатъ на Любови Михайловн Бакуниной, родной сестр извстной нашей писательницы, Прасковьи Михайловны Бакуниной.} благодаритъ васъ и вашу Мар. Ив. за воспоминаніе объ насъ, бдныхъ отшельникахъ. Хорошо бывало и здсь при Баянахъ, а теперь, гд наловимъ соловьевъ древнихъ лтъ — старики померли, а потомство ихъ все разлетлось, иное объиталъянилось, другое онмечилось, третье все еще гречится и даже туречится!…

Я еще ни за что непринимался,— то-то, то-сё, но это-же то и сё не у меня одного, согласитесь, что оно же разселено и въ общей масс нашего мало-мальски грамотнаго людства, особенно въ нсколько высшихъ сферахъ, тамъ есть время для многаго, даже время бостонное, вистовое, для одной литературы тамъ какъ-то нтъ ни одной свободной минуточки. Хочется почитать, хочется пописать — спрячься, читай и пиши тайкомъ, а не то и Боже упаси! Что объ васъ скажутъ?— Грамота на міру, неполномъ грамотями, бда-бдовая! Другая рчь мы съ вами: — не уклончивы, все пишемъ да пишемъ!… Псни, пословицы и все достойное вниманія по нашему Путивлю присылать къ вамъ буду и проч. Прощайте.—

IV.

Изъ другаго письма, отъ 22 сентебря 1828 года, видно, что Василій Ивановичъ хлопоталъ у себя въ вотчин о возобновленіи древняго храма, но въ тоже время писалъ и романъ, названіе этого романа неизвстно, а вотъ о немъ слова нашего Головина: Нельзя-ли мн доставить пословицъ Снегирева? Что он будутъ стоить, напишите, деньги за нихъ получите съ первою почтою. Исполняйте-же мое требованіе поспшне, а не то на васъ падетъ вина великая: вы, сударь, будете душегубцемъ моего романа)’

Въ 1832 году видно, что этотъ-же романъ Головинскій не былъ еще оконченъ: тутъ Головинъ жилъ въ Москв и одною изъ записокъ своихъ требовалъ еще отъ меня, для того-же романа: Димитрія Самозванца (Булгарина) и Юрія Милославскаго (Загоскина), а наконецъ дополнилъ все это слдующимъ:’ Ожидая отъ васъ себ возможныхъ литературныхъ пособій, вооружился я перомъ и сижу надъ цлою дестью бумаги, около меня развернулись Карамзинъ, въ оригинал Маржеретъ и даже Успенскій:

Богатъ, какъ Крезъ, я стариною,

Пословицы мн Снегиревъ поетъ:

И мой романъ летитъ, не йдетъ

Съ своей начинкою чужою!

Въ другой, слдующей за тмъ записк и еще отъ меня-же требованіе, и опять для романа-же: ‘Не можете-ли’, писалъ Василій Ивановичъ,— ‘прислать скоре — Полное историческое извстіе о древнихъ стригольникахъ и новыхъ раскольникахъ, изданное Протоіереемъ Андреемъ Іоанновымъ въ 1799 году? Я совщусь васъ тормошить, впрочемъ, когда авторъ дйствуетъ на своей литераторской служб, тогда уже ему извыше дается право, безъ всякой политической совстливости тормошить своего брата-литератора, пріятеля и требовать отъ него книгъ, книгъ, рукописей, рукописей и проч. и проч. Безъ того-же, спрчъ, незаимствуясь другъ отъ друга чужбинкою, какихъ-бы мы лишились грамотевъ, теперь только чужбиною и славныхъ!— Вы ихъ знаете…. Особенно Исторія Карамзина, какъ матеріалъ, принята уже многими нашими романистами къ себ въ-половину, повозись только съ нею, и два, и три тома вашего историческаго романа какъ тутъ: вамъ останется кое-какъ придлать одинъ четвертый томъ. Вотъ по тому-то самому присылайте-ко скоре, какія у васъ тамъ есть книги, рукописи. Вы знаете какія, мы ужъ съ вами объ нихъ поговорили. Не думайте также, чтобъ я книгу и рукопись почиталъ ничтожествомъ и усвоивалъ ихъ, подъ часъ, себ.— Нтъ! нтъ! Я придаю ей цну денежную, и въ случа бдъ плачу за нее, какъ по векселю, что потребуется. Жаль однако-жъ, что у насъ нтъ еще на усвойку богатства литературнаго статьи законной, и даже въ самыхъ описяхъ имуществъ драгоцннйшая книга или рукопись — пустякъ, а посл, за этотъ-же пустякъ знатокъ не жалетъ золота!…’

1833 года, января 25 дня, Василій Ивановичъ, изъ своего Путивля, прислалъ ко мн еще слдующее, весьма-любопытное письмо: ‘Любезный другъ М. Н. (говоритъ онъ): озадачивъ васъ важными, нетерпящими отлагательствъ порученіями, ни словечка, въ послднемъ моемъ письм не поговорилъ я съ вами о нашей общей болзни, метро и неметроманіи! Давно-ли вы, сударь, стали объясняться пиически, то-есть: загадками? Что вы за Синксъ, и что я за Эдипъ? Какимъ образомъ узнали вы, что У….ву понравилась моя Комета {Статья юмористическая. Не знаю, была-ли она въ печати, но читана, была съ успхомъ въ дом . . Кокошкина.}? У…въ нашъ начальникъ: его мнніе слишкомъ-лестно и важно для меня! Опишите мн все это чисто, ясно, беззагадочно!.. Нельзя-ли мн выслать нумеръ того журнала, въ которомъ мое Свтопреставленіе {Та-же статья Комета.} напечатано! Узнайте также, была-ли помщена статья моя въ Телескоп, подъ названіемъ: ‘Что такое умъ?’ Если нтъ, то я вышлю ее нашему почтеннйшему Князю **, а то гг. Телескопоуправщики держутъ наши статьи по пяти да по шести мсяцевъ подъ спудомъ! Мой ‘Концертъ въ узд {Статья юмористическая.} былъ напечатанъ у нихъ черезъ полгода. Водится-ли это? Я пишу мои бездлки въ два, три дня, слдовательно, желаю, чтобы он передавалась и публик скоро! Посл одобрнія ученйшаго въ Россіи человка У—а, кажется, и безъ мнній самонадянности, можно сказать, что нкоторыя мои статьи брели-бы не хуже другихъ, и слдовательно, журнальная растяжка времени не есть-ли кабала, подкопъ, мина подъ flopтеціи правды, подъ малый талантъ мой? Такая догадка безошибочна, ибо, если мое писанье недостойно занимать мсто въ журнал — не печатайте ихъ вовсе, а не черезъ нсколько мсяцевъ! Вы сами писатель, знаете, какъ этотъ народъ щекотливъ! не видвши поспшности отъ издателя передать публик мое сочиненіе, натурально не пошлешь ему новаго, а если еще чувствуешь самъ себ цну, то, въ добавокъ ко всему, взбсишься, охолодешь, и вотъ такимъ-образомъ въ матушк Россіи погибаетъ тьма талантовъ {Мысли весьма комическія и не везд вполн справедливыя, но искренность ихъ — оригиналъ драматическій.}!

Поговорите съ княземъ: если угодно будетъ ему присылать мн свой журналъ, то я постараюсь во всякій нумеръ его залучатъ которую-нибудь изъ моихъ бредней, и проч.

P. S. Мой романъ, по несчастному обстоятельству, сталъ. Ангелъ мой М… {Сынъ Головина — ребенокъ прелестный} занемогъ въ ту самую секунду, когда я описывалъ поврья народныя и говорилъ о печальныхъ обрядахъ — Не имю духа продолжать! Не переломлю себя!… Что зэі Аскольдова Могила? Какъ-бы ее достать {Тутъ еще блеснула любопытная оригинальность моего поэта: — посмотрите, кончина единственнаго тогда сына, милаго ребенка, разстроила все въ бдномъ Головин: его романъ пропалъ, всю его письменность замнила слезы, рыданія.— Но передъ поэтомъ-драматургомъ лежитъ новость, всть о появленіи Аскольдовой могилы, и любопытство авторское закрываетъ на минуту всю печаль сердечную — авторъ-драматургъ тотчасъ спрашиваетъ: ‘Что это за Аскольдова могила?’}?

Въ 1а42 году Головинъ прислалъ мн довренность на полученіе изъ Дирекціи московскихъ театровъ, двухъ драматическихъ его сочиненій одобренныхъ ценсурою: 1) оперу-водевиль Трохимъ Ехремовичъ Кадура и 2) драму Виконтъ Валъморъ, по занятіямъ служебнымъ, я не могъ хлопотать по этому порученію, какъ-бы слдовало, Головинъ скорблъ, а я не могъ добиться въ длахъ его толку. Дирекція измнилась, не было Загоскина — ‘Виконтъ Валъморъ’ пропалъ, ‘Кадура’ мелькалъ на нкоторыхъ сценахъ удачно, — Головину хотлось все это собрать и напечатать, да дла семейныя, смерть достойной супруги разстроили нашего драматурга до нельзя. Послднее его сочиненіе были сцены изъ Разбойниковъ русскихъ. Въ половин прошлаго 1845 года, Василіи Ивановичъ скончался, и лежитъ на земляхъ Путивля, подл Баяновъ.

Не поговорить о Головин для ‘Репертуара и Пантеона’ я почитаю грхомъ на совсти, въ исторіи нашего театра, какъ видите, и Головинъ необходимъ, онъ ревностно служилъ русской Таліи и отдавалъ ей все, что только имлъ за-душою, онъ же участвовалъ, какъ сказано (и ревностне многихъ), въ перевод на московскую сцену М. С. Щепкина. Опять скажу: тутъ подарокъ Таліи драгоцнный — фактъ незабвенный!

Многимъ памятны литературные вечера Князя Ивана Михайловича Долгорукова, поэта оригинальнаго, о которомъ, однако-жъ, до сего времени еще почти никто не сказалъ ни слова, и о которомъ, въ исторіи нашей поэзіи, за одинъ Каминъ его въ Пенз, За его Я, за его Завщаніе, должно-бы говорить много, много!

‘Пантеонъ’, 1846, т. 14, кн. 6

Василій Ивановичь Головинъ,

Читайте также: