Сын солнца
Сын солнца
Перевод И.И. Ясинского
В городке, Гамсун Кнут, Год: 1892
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Кнут Гамсун
OCR, вычитка Kopegoro
За ночь выпал снег и лежал на земле густым белым покровом.
Художник пробудился с радостным воспоминанием, что вчера его ошеломило письмо со спасительным известием — он чувствовал себя молодым и счастливым и стал слегка напевать. Тут случайно он подошёл к окну и, отодвинув занавеску, увидел снег. Песня внезапно умолкла, безотрадное чувство наполнило душу, и его узкие, понурые плечи содрогнулись.
С зимой наступило для него тяжёлое время — страдание ни с чем несравнимое и никому, кроме него, непонятное. Одно зрелище снега говорило его слуху о смерти, говорило о разрушении. Пришли долгие вечера с их мраком и их тупым, бессмысленным молчанием, он не мог работать в своей мастерской, его душа цепенела в зимней спячке и оставалась немой. Как-то летом он снимал в маленьком городке большую и светлую комнату, в окнах которой нижние стёкла были забелены. Этот слой мела на оконных стёклах напоминал ему ледяной налёт, и при виде окна он не в силах был побороть своё страдание. Он хотел принудить себя, несколько месяцев продолжал жить в этой комнате и каждый день говорил себе, что и лёд многим кажется красив, что и зима и лето являются выражением одной и той же вечной идеи и принадлежат Богу, — но ничто не помогало, и он не мог дотронуться до работы, и ежедневное страдание снедало его. Позднее привелось ему жить в Париже. Население города справляло радостные праздники, и он выходил на бульвары, созерцая веселье. Это случилось среди лета, стояли душные вечера, и над городом носилось благоухание цветов больших парков. Улицы сверкали блеском электрических фонарей, улыбающиеся и ликующие люди стремились взад и вперёд, кричали, пели, бросали конфетти, веселье искрилось повсюду. Он мог пойти с искренним желанием смешаться с толпой и ликовать вместе с другими, но уже спустя полчаса он нанимал пролётку и возвращался домой. Чего ради? Воспоминание издалека принесло ему ответ: среди электрического света перед его глазами носилась туча конфетти, подобная снегу, и его удовольствие вдруг погасало.
Это повторялось из года в год.
Где же была родина его души? Быт может, в солнечной стране, там, где растут пальмы, быть может, на берегах Ганга, где никогда не увядает цветок лотоса?..
За ночь выпал снег. Он — думал о том, как, должно быть, холодно птицам в лесу, и как тяжело страдают в земле умирающие корни фиалок. И чем перебивается теперь заяц?
Он не мог больше выходить. Несколько месяцев подряд придётся ему не покидать своей комнаты и лишь шагать взад и вперёд в её четырёх стенах, и сидеть на стуле, и задумываться. Никто не понимал, как он страдает в этом плену. Он был молод, ему хотелось участвовать в жизни, и у него было для этого достаточно сил, но прихоть мороза, случайная перемена погоды внезапно вынуждали его сидеть в комнате и предаваться мечтам.
В поразительно короткое время он переменился. Вообще для него было мучением отвечать на письма, а теперь он спешил к своему рабочему столу и писал множество писем ко всевозможным лицам, даже к мало знакомым, которым он не был обязан отвечать, и он при этом смутно чувствовал, что приближается конец, уничтожение, и что этим обилием писем к югу и к северу ему удаётся ещё некоторое время поддерживать связь с жизнью. В нём произошли и другие перемены: его внутренняя душевная жизнь была нарушена, часто он тихо плакал наедине, вечный сон его сменился лёгкой дремотой, которую тревожили страшные видения.
Этот человек, летом превосходивший всех весёлостью настроения, в холодные, тёмные, зимние дни подпадал под власть страшного душевного угнетения. Все его переходы были резки, быстры, как непогода, и он бросался на колени перед своим младшим ребёнком и со жгучими слезами молился за него Богу. Ему хотелось, чтобы мальчик его никогда не сделался видным лицом, каким он был сам. У всех ‘общественных людей’ источники души омрачены, они гибнут оттого, что на них обращают внимание на улице и они слышат замечания прохожих. Сколько лжи придаёт их взгляду, их походке, их осанке эта вечная выставка! Мальчик должен бросить семена на землю. И пусть он пожнёт земные всходы. Но его надо предохранить от вступления когда-либо на чужую землю. Напрасно ищут на чужбине благоприятной почвы для своих корней и удобряют чужую землю. Не понимают ни произносимых слов, ни взглядов, ни улыбки. Небо там другое, звёзды разбросаны в обратном порядке, и их нельзя узнать. Присматриваешься к цветам и часто находишь в них чуждые оттенки, и птицы уже не те. И не те флаги веют на древках.
Он сам инстинктивно чувствовал себя выбитым на своего природного равновесия, быть может, он когда-то, в отдалённом прошлом, принадлежал чуждому миру, безконечно далёкому…
— 32® Цельсия.
…С ужасом он замечает, что холод увеличивается, и что в поле умирает вся жизнь. Его окно обращено к лесу и к широкой дороге, по которой люди направляются к городу и возвращаются. Не дрожит больше ни один листок, еловая хвоя — точно металлическая щетина, и все деревья покрыты инеем. Хороший день для спорта. Бедная, маленькая синица находит ещё силы, чтобы двигать крыльями, там, где она пролетела, остаётся в воздухе тонкая струйка пара. Природа не дышит, она совершенно недвижна и холодна, ни малейшим ветром не колышется воздух, всё кругом затвердело и побелело, как застывшее сало.
Раздаётся на дороге звон колокольчиков, проезжают мимо сани, и в санях сидят господин и дама. Над лошадью и обоими седоками стоит всё время белое облако, которое непрестанно возобновляется. Этот господин и эта дама, вероятно, никогда в своей жизни не видели, как растёт виноград, никогда, быть может, и не пробовали его. На их лицах нельзя прочесть недовольства погодой, они мчатся вперёд, чтоб отдохнуть от своих маленьких городских забот, и время от времени они криком понукают лошадь, когда им кажется, что они слишком медленно пробираются сквозь это чудовищное сало. Человек из страны солнца хохотал бы до упаду над этой поездкой.
А их глаза совершенно открыто и без всякого удивления смотрят на ужасную, холодную загадку, окружающую их со всех сторон, и они не посвящают ей ни одной мысли, потому что сами они — дети снега и выросли среди снега. Художник, вздрагивая от холода, видит на дворе свою маленькую дочь, которая играет под окнами. Она с головы до ног закутана в толстые шерстяные одежды, только из-под длинных гамаш из козьей шерсти выглядывают кожаные подошвы. Её шаги мучительно хрустят но снегу, когда она тащит санки. При этом зрелище его плечи начинают вздрагивать, он закрывает глаза, словно чувствуя усталость, и от странной пытки холодным потом покрывается его лоб. Дитя кричит ему, простодушно подняв кверху краснощёкое личико, и жалуется, что оборвалась верёвка у санок. Он сейчас же спускается вниз и привязывает верёвку снова, и на нём нет ни шляпы ни тёплого платья.
— Тебе не холодно? — спрашивает ребёнок.
Он не озяб, руки его были теплы, только колючую боль вызвал в горле леденящий воздух. Но он никогда не мерз.
Он замечает, что изменился вид высокой старой берёзы, стоявшей перед домом, — её ствол треснул.
‘Вот что наделал холод!’ — думает он с трепетом в душе.
Ночью переменилась погода. Он сидел на кровати и ждал наступления тепла, хотя он знал, что зима начнётся снова и будет ещё длиться целые месяцы. В нём как будто загорелась надежда.
Холод непрерывно слабел, с крыш наконец начала капать вода, и там, в мировом пространстве, слышалось бушевание, словно катились бешеные волны.
Он ходил, ободряясь всё большей и большей надеждой, эта воздушная буря казалась ему музыкой, — это могла быть весна и била в золотые барабаны.
Однажды ночью он услышал хлёсткий шум, ударявший в окно, он поднялся и прислушался — это был дождь. Странная и большая радость преисполнила его, он наскоро оделся, поспешил в свою мастерскую и зажёг все лампы. Его тоска по родному лету вспыхнула ярким пламенем, его пленённые силы рванулись на свободу, и в ту же ночь он с упоением принялся за работу. Образы и голоса прилетали к нему из тёплых стран и наполняли его, перед ним раскинулся пейзаж, в красоте странного и ясного видения, — сказочная долина, — и посреди долины стоял человек — юный царь, впервые обозревающий землю.
Бог-победитель засиял на утре жизни. Растительность была роскошна, и он утопал в ней. Повсюду были пальмы и тропические растения, змеевидные лианы с большими красными цветами, похожими на плоть и словно одарёнными дыханием, индиговые деревья, рисовые поля и виноградники. На низменных лугах паслись звери — вблизи человека, и он слышал, как они едят, вверху, на скале, сидела стая щебечущих птиц — их перья были упруги, как мечи, их глаза подобны маленьким зелёным огням. Совсем назади опять качались пальмы, — и картина терялась в отдалении.
Над этим ландшафтом выплывал из вселенной нежный диск солнца и освещал человека с головы до ног…
Он работал до начала утреннего рассвета. Прилёг на один час и принялся снова за кисть. И ничто не могло его остановить. Необычайная сила ободряла его и увлекала. Пять дней непрерывного дождя он посвятил эскизу картины ‘Сын Солнца’…
Это был маленький, черноволосый, совершенно невзрачный человек, без бороды, с открытым, холодным лбом. Молча сидел на стуле и предоставлял говорить другим. По временам он кашлял и смущённо прикрывал рот рукою. Если с ним заговаривали, он нервно вздрагивал и некоторое время неподвижно смотрел на говорившего и отвечал не сразу. Где он уселся, там он и оставался весь вечер, держался он так беспомощно и всем своим существом был так незаметен, что никому не приходило в голову заниматься им. Похоже было на то, что он попал в эту среду знакомых людей по какой-то очевидной ошибке.
Через несколько дней этот же человек послал свою картину на выставку. И с тех пор все узнали его.