В глуши, Вересаев Викентий Викентьевич, Год: 1929
Время на прочтение: 7 минут(ы)
В.Вересаев
В ГЛУШИ
Тянулось это уже третьи сутки. Молодая баба-роженица лежала на спине,
руки бессильно протянулись вдоль туловища, на лице выступили мелкие
капельки пота. Измученно-исступленным голосом она повторяла в полузабытьи:
— Матушка царица небесная, помилуй! Матушка царица небесная, помилуй!
Стонала длинными, прерывистыми стонами и скрипела зубами.
Юная фельдшерица-акушерка Зина Кваскова почему-то радостно вздохнула,
лицо вспыхнуло нежным румянцем. Из чистой избы она через сенцы вошла в
черную и сказала высокому старику:
— Нужно поехать за доктором, и поскорее.
Найдется у вас кому съездить? Положение очень опасное.
Старик засуетился:
— Ах-х, ты, господи! Уж вы, пожалуйста, гражданка, все, что можно…
Егорка, запрягай чалого да скачи во весь дух!.. Боже ты мой милостивый!..
Сенца положи в телегу да покрой княжеским ковром для гражданина доктора.
Зина села к столу и карандашом написала на листке блокнота:
Д-ру Кайзеру
Арнольд Федорович!
У роженицы пульс 120 температура 38,2 воды давно отошли по-моему нужно
щипцы приезжайте немедленно.
3. К.
Муж роженицы, Егор, положил записку в шапку и поспешно вышел. Телега
затарахтела мимо окон.
Зина вышла на крыльцо и присела на перила. Солнце садилось, телега
исчезала в золотой пыли. Из сада бывшей княжеской усадьбы тянуло запахом
цветущей сирени, робко начинали щелкать соловьи. Солнце играло на русых
стриженых волосах Зины и на вьющихся вдоль щек золотых прядях. Глазницы
были поставлены у Зины очень широко и делали лицо немножко странным. Но
все скрашивали молодые глаза и нежный румянец щек. Зина волновалась за
роженицу, боялась, как бы доктор не приехал слишком поздно. И радость,
светлая радость была в душе, что он приедет. Зина тайно любила его. Сердце
начинало биться скорее, когда она представляла себе: вот через час он
войдет сюда — высокий, прямой, всегда в себе уверенный, никогда не
теряющийся, с сильными руками спортсмена. И все вокруг станет твердым,
спокойным и уверенным.
Вышел на крыльцо старик. У него были угрюмые и недобрые губы, но сейчас
он кривил их в любезную улыбку. И застенчиво сказал Зине:
— Вы уж, гражданочка, потрудитесь! Очень бы мне антиресно внучка иметь.
Ежели все будет как следует — гуся вам предоставлю обязательно!
— Ну, оставьте, что вы!.. Вот только бы доктор вовремя приехал. Он
замечательный доктор! Сама разродиться она не сможет, ребенок в ней может
задохнуться. А он наложит щипцы — и ребенок жив останется, и Акулина.
Зина прикусила губу: уж слишком уверенно она говорила о благополучном
исходе. Старик смотрел остановившимися глазами.
— Щ-и-п-ц-ы? То есть это как же так? Щипцами из нее дите потянете?
Зина вспомнила — доктор ей всегда твердил, чтобы называть акушерские
щипцы ложками. Она поспешно сказала:
— Это, собственно, не щипцы, а ложки. Их накладывают на голову ребенка
и сторожно тянут. Когда у самой матери нет силы родить.
Старик решительно сказал:
— Нет, на это нашего согласу нет!
— Нельзя, товарищ, необходимо это сделать, иначе помрет Акулина. Сама
она родить не может.
— Что вы, гражданка, толкуете? Как это можно в живую женщину щипцы
совать! Да вы ей там щипцами все кишки прищемите!
Вышла на спор старуха.
— Слышь, Марфа, зачем за доктором гражданка спосылала:
щипцы, говорит, нужно запустить в Акулину, ребенка щипцами вытащить.
— Мать честная, царица небесная! Что это ты?
— Слушайте, да это же вовсе не щипцы.
— Сами сказали — щипцы… Ясное дело — ребенку голову оторвете!
— Да нет же, живой выйдет!
— Как это так? Щипцами ребенка за голову будете тянуть — и живой? Что
вы, гражданка, глупости говорите!.. Нет, не согласны мы.
— Как хотите. Только тогда незачем было за доктором посылать. А я вас
предупреждаю: без операции сноха ваша наверно помрет.
— А ежели щипцы — не помрет?
Зина смутилась:
— Наверно, конечно, нельзя сказать — операция трудная и опасная. Но
только она одна может спасли вашу сноху, без операции-то она уж наверно
умрет. Она уже без чувств.
Из сенец вышла на крыльцо старшая сноха с заплаканными глазами.
— Кончается Акулина. Видно, не разродиться ей.
Зина поспешила к роженице. Она лежала в забытьи, пульс стал еще слабее.
Зина впрыснула ей камфару. Провозилась с четверть часа. Потом, волнуясь,
пошла в черную избу.
Там набралось уже много народу. На лавке у окна сидел коротконогий
старик, очень похожий на высокого старика, — его брат, председатель
сельсовета, лицо было важное, красное и глянцевитое, во рту меж зубов
темнела дырка. Сидели еще мужики и мрачно глядели.
Зина решительно сказала:
— Ну, решайте скорее! Когда приедет доктор, некогда будет
разговаривать. Не знаю даже, застанет ли уж он ее в живых.
Согласны вы на операцию или нет?
Высокий старик смотрел на нее тяжелым взглядом:
— Хорошо, гражданка! Согласны! А только если помрет баба от ваших
щипцов, мы доктора отсюдова живым не выпустим.
Зина побледнела. Старик это заметил и повторил зловеще:
— Не уйдет тогда отсюдова!
— Да вы с ума сошли! Что ему, удовольствие, что ли, ехать сюда за семь
верст, не спать ночь, возиться с вашей больной?
Выгода ему какая от операции? Да делайте, что хотите, пускай помирает!
Мы вам хотим оказать помощь, а вы нас убивать собираетесь! Очень надо! Мне
здесь больше делать нечего! Уезжаю!
— Мокей, погоди! — Коротконогий отвел старика за рукав в угол и что-то
стал ему шептать. Старик воротился к Зине.
— Хорошо! Согласны! Ладно! Пускай делает, что хочет. Что ж бабе
помирать… Ладно! Согласны.
Но смотрел страшно, и в глубине слов пряталась угроза.
Зина воротилась в чистую избу. Ее била нервная дрожь. На широкой
кровати из красного дерева с золотыми веночками Акулина стонала
слабеющими, прерывистыми стонами. Углы были окутаны сумерками. Вдали, в
саду усадьбы, теперь гулко, во весь голос, заливались соловьи.
Зина верила в Кайзера восторженной, молодой верой. Но теперь она ясно
представила себе, что будет, если… Да! Что — если?.. Предупредить его,
когда приедет? Но вся душа ее возмутилась. Она так ясно представляла себе,
как головка ребенка застряла в путях матери, как ослабевшие потуги не
могут дальше гнать его, какую волшебную, ослепительную помощь аут могут
оказать щипцы. И они вдруг ничего не станут делать? И будут бездеятельно
смотреть, трусливо поджав руки? Зину охватило гордое чувство. Она и
представить себе не могла, чтобы Кайзер из-за страха перед этим стариком
отказался от операции. А тогда зачем его напрасно волновать?
Скоро уж должен приехать. Зина пошла в черную избу посмотреть, есть лп
горячая вода. Медленно входили новые мужики, немые, мрачные, внимательно
оглядывали ее и садились по лавкам.
Воротилась к роженице. Пришла старуха, засветила керосиновую лампу.
Потом села у двери на лавку, подперла щеку и принялась жалостливо
вздыхать, поглядывая то на стонущую Акулину, то на взволнованную Зину. И
неизвестно было, кого она жалеет, — сноху или доктора, которого сейчас
будут убивать мужики.
В темноте, гремевшей соловьями, раздался под окнами шум колес. В сенцах
зазвучал громкий голос доктора Кайзера:
— Где больная? Куда пройти?
Старуха, низко кланяясь, открыла дверь. Кайзер вошел с желтым
чемоданчиком в руках и весело сказал:
— Здравствуйте!.. Ну, старушка, вы уйдите, не мешайте нам.
Поставил на лавку чемоданчик, подошел к роженице, взялся за пульс и
покрутил головою.
— Что? — со страхом спросила Зина.
Он беспечно ответил:
— Ничего!
И тщательно стал ощупывать под грубой рубахой огромный живот роженицы.
Потом скинул пиджак, Зина помогла ему надеть белый халат. Он засучил
красивые, мускулистые руки.
— Где тут умыться?
Зина вывела его в сени, подняла лампу над большим рукомойником с
грязною, треснувшею мраморною доскою. Кайзер нажал педаль, стал мыть и
тереть щеточкою руки. Спросил весело:
— Откуда здесь такой рукомойник?
— Из усадьбы княжеской. По всем избам вещи оттуда.
Дверь в черную избу была открыта, от керосиновой коптилки поднималась в
темноту медленно крутящаяся струйка копоти. По лавкам сидели молчаливые
мужики и смотрели на доктора. Кайзер удивленно поднял брови, взглянул на
Зину:
— Чего это там собрались? Свадьба, что ли? Непохоже — сидят, как на
похоронах.
У Зины задрожали губы, но ничего не ответила.
Доктор исследовал роженицу, встал и решительно сказал:
— Конечно, щипцы! И медлить нельзя. Прокипятите их…
Чего это у вас так руки дрожат? Аи-аи, товарищ! Разве можно так
волноваться!
У самого у него в глазах горел тот веселый, спокойно-уверенный огонь,
какой Зина привыкла видеть у него перед ответственной операцией. И опять
она твердо поверила, что все у него кончится хорошо. И все-таки засученные
по локоть девически тонкие руки Зины дрожали, когда она наложила
фланелевую маску на лицо бабы и стала капать на маску хлороформ.
Операция была трудная. Мышцы на засученных руках Кайзера поднимались
буграми, но щипцы оставались на месте. Зина с ужасом поглядывала на
доктора и старалась прощупать исчезающий пульс у роженицы. Кайзер покрутил
головой.
— Nun!
Und gehst du nicht willig, so brauch ich Gewalt!
(Неволей иль волей, а будешь ты мой!)
Он перехватил руками блестящие ручки щипцов, ушел головой в плечи,
стиснул зубы, и мышцы на его предплечиях стали вздуваться, как будто кто
надувал их воздухом, В черной избе тускло чадила коптилка, за окнами
гремели в саду соловьи. По скамейкам у стен сидели мужики, молчали и ждали.
Высокий старик медленно встал, вышел на цыпочках в сенцы, тихонько
приотворил дверь и заглянул в чистую избу. Увидел он ужасное. Кровать была
выдвинута на середину избы, ярко-белые, полные, подогнутые женские ноги
поперек кровати, между ними — доктор в белом халате, засученные по локоть
мускулистые руки, в них — блестящие стальные ручки, от них рычаги уходили
меж раздвинутых ног в живот женщины, доктор изо всей силы тянул за ручки,
а от головы Акулины на его работу смотрело бледное, искаженное ужасом лицо
акушерки.
‘Вы что тут, разбойники…’
Так хотел крикнуть старик, хотел затопать ногами и ворваться в избу.
Его взял за рукав коротконогий его брат, председатель сельсовета, и
решительно потянул назад.
— Уходи, Мокей! Не гляди…
Мокей вырвал рукав.
— Ты погляди, погляди, что делают!
— Иди, говорю тебе. Не гляди! Я тебе категорически объясняю: обожди!
Наука, она, как говорится… она себя может оказать в самом конце. А ежели
что… Пойдем, пойдем, говорю тебе! Нужно действовать, как говорится,
организованно, а не кустарным способом. Чтобы всем обществом… Ежели
что…
Он увел брата назад в горницу. Высокий старик стоял с черным лицом,
хрипло дышал и засучивал рукава. Все с ожиданием смотрели на него, а он
дышал, как запаленная лошадь, и все засучивал на локти сползавшие рукава
рубашки.
И вдруг… вдруг через сенцы донесся в горницу захлебывающийся,
шамкающий младенческий плач. Правая рука старика замерла на левом локте. У
всех раскрылись рты и остановились глаза. Потом гурьбою бросились в чистую
избу, впереди других — высокий старик.
Среди избы стояла Зина со светлым, восторженно-радостным лицом, на ее
руках захлебывался плачем красный ребенок, скашивая губы на сторону.
Родильница с бледным лицом тихо дышала, закрыв глаза.
Доктор, в окровавленном фартуке, с весело блестящими глазами, обтирал
ватою страшный стальной инструмент. Высокий старик задохнулся, сделал к
доктору два шага — вдруг опустился на колени, охватил руками его сапог и
припал головою к голенищу.
Удален был послед, наложены швы, родильница очнулась от хлороформа.
Чистая горница была полна народу.
В сенцах доктор, гремя педалью и скрипя ржавыми рычагами, умывался над
мраморным рукомойником. Зина стояла рядом и — вдруг разрыдалась. Села на
кадушку с отрубями, давила руками челюсть, и все-таки рыдала, и смеялась
сквозь рыдания, и с восторженной любовью глядела на Кайзера. Кайзер,
намыливая мускулистые свои руки, сказал с улыбкою:
— Аи, аи, товарищ! Разве можно быть такой нервной?
Зина проговорила сквозь счастливые рыдания:
— Вы не знаете, вы не знаете, что могло быть!.. Ведь эти все, что там
были, в черной избе, — они пришли вас убивать.
Я сказала про щипцы, они: ‘Ни за что не позволим!’ А потом сказали:
‘Ну, хорошо, но только, если баба умрет, мы его живого не выпустим!’ Что,
что я могла сделать? Не могла же я вас не позвать!
Доктор неподвижно стоял с намыленными руками. Засмеялся:
— Д-да-а!..
Потом побледнел, как будто сейчас только сообразил, что могло
случиться. Чуждыми, скрытно враждебными глазами поглядел на Зину и сказал
про себя:
‘А ведь она была уже без пульса…’
ВЕРЕСАЕВ (Смидович) Викентий Викентьевич (1867 — 1945). В глуши.
Впервые опубликован в литературно-художественном сборнике ‘Недра’, кн. 15.
М.. 1929. Печатается по изданию: Вересаев В. Избранное в 2-х т.. т. 2. М..
Художественная литература, 1959.
ИБ Љ 1712
Составитель
Дина Григорьевна Терентъева