Анатолий Федорович Кони
В. Г. Короленко и суд
‘Многоуважаемый Анатолий Федорович.
Вл. Короленко’.
‘Полтава. 8 октября 1915 г.
Глубокоуважаемый Анатолий Федорович.
Искренне Вас уважающий Вл. Короленко’.
Комментарии
В. Г. Короленко и суд, Кони Анатолий Федорович, Год: 1921
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Кони А. Ф. Воспоминания о писателях.
Сост., вступ. ст. и комм. Г. М. Миронова и Л. Г. Миронова
Москва, издательство ‘Правда’, 1989.
OCR Ловецкая Т. Ю.
Кончина Владимира Галактионовича Короленко вызвала ряд некрологов и воспоминаний, в которых всесторонне и ярко обрисовывается образ этого высокоталантливого писателя, из произведений которого настойчиво и ‘проникновенно’ звучат — призыв к человеколюбию, к уважению человеческой личности и к свободе и нежная, глубокая любовь к чудесно описываемой природе. Но в них почти совершенно умалчивается про участие Короленко в так называемом Мултанском деле, которому он посвятил много труда и энергии во имя торжества справедливости. Хочется напомнить об этой его деятельности, которая дорисовывает благородную и возвышенную в своих стремлениях личность усопшего.
В 1894 году в округе Сарапульского окружного суда было возбуждено следствие об одиннадцати крестьянах села Старый Мултан, обвиняемых в убийстве нищего Матюнина с целью приношения его внутренностей в жертву языческим богам. Из преданных Сарапульскому окружному суду присяжными признаны виновными семь подсудимых, приговоренных к каторжным работам. Рассмотрев принесенную на этот приговор кассационную жалобу, сенат нашел, что при производстве дела было нарушено равноправие сторон и, вопреки требованию закона, допущены показания свидетелей ‘по слуху’,— и отменил состоявшийся приговор, передав дело для слушания в Елабугу. Там тоже последовало обвинительное решение присяжных заседателей, состоявшееся при целом ряде нарушений, препятствовавших всестороннему рассмотрению и правильному разрешению вопроса о действительном существовании человеческого жертвоприношения у вотяков, как двигающего побуждения обвиняемых. На это решение была опять принесена кассационная жалоба защитника подсудимых. Рассмотрение ее состоялось 22 декабря 1895 года при большом стечении публики. Ввиду важности этого дела и повторности нарушений, шедших вразрез с истинными целями правосудия, я высказал в моем обер-прокурорском заключении, что нарушения, допущенные при ведении уголовных дел в суде, представляют особую важность в тех случаях, где суду приходится иметь дело с исключительными общественными и бытовыми явлениями и где вместе с признанием виновности подсудимых судебным приговором установляется и закрепляется, как руководящее указание для будущего, существование какого-либо мрачного явления в народной или общественной жизни, послужившего источником или основанием для преступления. Таковы дела о новых сектах, опирающихся на вредные или безнравственные догматы и учения, дела о местных обычаях, приобретающих, с точки зрения уголовного дела, значение преступления, как, например, насильственный увод девиц для брака, родовое кровомщение и т. п., таковы дела об организованных обществах для систематического истребления детей, принимаемых на воспитание, дела о ритуальных убийствах и человеческих жертвоприношениях и т. д. В этого рода делах суд обязан с особой точностью и строгостью выполнить все предписания закона, направленные на получение правосудного решения, памятуя, что приговор его является не только решением судьбы подсудимого, но и точкой опоры для будущих судебных преследований и вместе с тем доказательством существования такого печального явления, самое признание которого судом устраняет на будущее время сомнение в наличности источника для известных преступлений исключительно бытового и религиозного характера в той или другой части населения. Усматривая в деле четыре коренных нарушения в разных стадиях процесса, разобрав их подробно и указав на полное неприличие представленного сенату объяснения председательствующего о том, что принесение в жертву языческим богам Матюнина отрицается только бывшим на суде представителем прессы, корреспондентами да защитником, домогающимися во что бы то ни стало полного оправдания всех подсудимых, которого они, быть может, когда-нибудь и добьются, я предложил сенату вторично кассировать приговор по Мултанскому делу и передать его для нового рассмотрения в Казанский окружной суд.
Одновременно с этим меня посетил Владимир Галактионович (это была первая наша встреча в жизни, последующие были лишь в первых заседаниях разряда изящной словесности в Академии наук), причем он объяснил мне, что следил за этим делом ввиду его общественного значения с самого его возникновения, и рассказал, с какой предвзятой односторонностью велись по нему и предварительное и судебное следствия, как забывал обвинитель свою обязанность ‘не представлять дело в одностороннем виде, извлекая из него только обстоятельства, уличающие подсудимого, и не преувеличивая значения имевшихся в деле доказательств и улик или важности рассматриваемого преступления’, что определенно предписывается судебными уставами, и как он возбуждал племенные страсти, начав свою речь с указания на ‘общеизвестность’ извлечения евреями необходимой для ритуала крови убиваемых христианских младенцев и кончив напоминанием присяжным, что оправдательным приговором они укажут тысячам вотяков на возможность продолжать и впредь свои человеческие жертвоприношения. Все сообщенные мне Короленкой данные должны были войти в подробный отчет, в составлении которого он принимал живейшее участие и который появился в печати в Москве в 1896 году. В нашей беседе он сообщил мне, что хочет принять на себя участие в защите подсудимых при разбирательстве дела в Казани, что им и было осуществлено, по современным отзывам, с большим знанием дела и свойственной ему теплотою и силой слова. Подсудимые были оправданы, но поднятая против вотяков травля прекратилась не тотчас, о чем свидетельствует следующее письмо Короленки ко мне:
Вы принимали такое выдающееся участие в юридической стороне известного Мултанского дела, что, вероятно, Вас не может не интересовать и другая его сторона, ставшая в последнее время вновь предметом обсуждения общей прессы. На X съезде естествоиспытателей и врачей, а затем в отдельном издании, вятский священник H. H. Блинов выступил с новыми якобы доказательствами существования человеческих жертвоприношений в вотской среде. ‘Московские ведомости’, ‘Новое время’ и другие издания, занимающиеся травлей инородцев вообще,— тотчас же, конечно, примкнули к взглядам, высказанным H. H. Блиновым. Прилагаемые при этом две статьи, кажется, достаточно раскрывают характер этой ‘ученой работы’. Глубочайшее невежество, грубые искажения печатных текстов и крайнее, почти ребяческое, легковерие к тем самым ‘толкам и слухам’, которые так трудно было разоблачать во время процесса и которые, однако, были в конце концов разоблачены,— таковы черты этой работы, прекрасно дополняющей инквизиционную картину. Это — теория той практики, которой держалась полиция и, к сожалению, также судебные власти в этом деле.
Но здесь есть одна сторона, которая особенно интересна и которую я старался по мере сил (и цензурной терпимости) подчеркнуть в обеих статьях (так как не имею оснований скрывать от Вас, что и вторая статья, подписанная ‘П. Зырянов’,— тоже написана мною). А именно: во время Мултанского дела обвинитель Раевский утверждал, что только благодаря взяточничеству прежних судов человеческие жертвоприношения оставались нераскрытыми. H. H. Блинов утверждает, что в начале Мултанского дела, в том же уезде, стане и участке, значит те же власти, покрыли опять заведомое убийство. Было ли это в начале дела или в конце его (как сначала предположил я),— безразлично. Факт все-таки остается: те же власти (в том числе и обвинитель Раевский!?) повинны в покрытии заведомого убийства, что, по словам докладчика, ‘обошлось не дешево’ вотякам. И это напечатано в ‘Вятке’, значит процензуровано администрацией, и самая книга продается в ‘Вятском статистическом губернском комитете’, то есть опять-таки в учреждении официальном. Но ведь это значит, что в покрытии ‘жертвоприношения’ или иного убийства повинна уже вся и высшая администрация, которая не может же не знать того, что так недавно совершилось в губернии (и теперь оглашается печатью),— и однако не возбуждает и теперь никакого дознания о виновных в убийстве и в сокрытии оного за взятку! По-моему, это самая изумительная черта этого дела.
Разумеется, будет не особенно трудно разоблачить сказки, вновь повторяемые H. H. Блиновым, но роль полиции и товарища прокурора Раевского в этих действительно темных делах, к сожалению, разоблачить гораздо труднее, хотя печать и пыталась сделать, что могла. Но, конечно, она не _м_о_г_л_а_ почти ничего.
Впрочем, простите это излишнее многоглаголание и примите уверение в искреннем моем уважении.
1898, 6/XI
СПб., Пески, 5-я ул., д. 4.
Вторичная отмена обвинительного приговора по делу вотяков возбудила в петербургских официальных сферах значительное неудовольствие. При первом служебном свидании со мною министр юстиции Муравьев выразил мне свое недоумение по поводу слишком строгого отношения сената к допущенным судом нарушениям и сказал о том затруднительном положении, в которое он будет поставлен, если государь обратит внимание на то, что один и тот же суд по одному и тому же делу два раза постановил приговор, подлежащий отмене. А что такой вопрос может быть ему предложен, Муравьев заключил из того, что Победоносцев, далеко не утративший тогда своего влияния, никак не может примириться ни с решением сената вообще, ни в особенности с тем местом моего заключения, где я говорил, что признание подсудимых виновными в человеческом жертвоприношении языческим богам должно быть совершено с соблюдением в полной точности всех форм и обрядов судопроизводства, так как таким решением утверждается авторитетным словом суда не только существование ужасного и кровавого обычая, но и неизбежно выдвигается вопрос, были ли приняты достаточные и целесообразные меры для выполнения Россией, в течение нескольких столетий владеющей Вотским краем, своей христиански-культурной просветительной миссии. ‘Я думаю,— сказал я ему,— что в этом случае ваш ответ может состоять в простом указании на то, что кассационный суд установлен именно для того, чтобы отменять приговоры, постановленные с нарушением коренных условий правосудия, сколько бы раз эти нарушения ни повторялись, примером чему служит известное дело Гартвиг по обвинению в поджоге, кассированное три раза подряд’. В этом же смысле высказался при встрече со мною Плеве.
На месте вторичная отмена приговора, и в особенности мотивы сенатского решения, произвели, как видно из письма Короленки, большое впечатление. Председатель суда выехал в Петербург для каких-то оправданий перед министром юстиции, был, по словам Муравьева, очень расстроен и хотел быть у меня, чтобы ‘разъяснить мне всю правильность действий суда по этому делу’, но, к моему удовольствию, не привел свое намерение в исполнение, избавив меня от необходимости в частной беседе высказать ему мое мнение вне официальной сдержанности и условности.
С сочувствием и с глубоким уважением к памяти покойного Владимира Галактионовича вспоминаю я его живое и проникнутое политическим предвидением участие в Мултанском деле, заставлявшее его справедливо тревожиться за пагубный прием разрешения бытовых и племенных вопросов путем судебных приговоров и за обращение суда в орудие для достижения чуждых правосудию целей, поэтому я испытал особое удовольствие, получив от него вскоре после исполнившегося пятидесятилетия моей общественно-служебной деятельности нижеследующее письмо:
Позвольте мне, отсталому провинциалу, присоединить к многочисленным голосам, приветствовавшим Вас в Вашу годовщину, и мой несколько запоздалый голос. Есть много сторон Вашей работы на почве русского правосудия, вызывающих уважение и благодарность. Мне лично по разным причинам пришлось особенно сильно почувствовать в Вас защитника вероисповедной свободы. В истории русского суда до высшей его ступени — сената Вы твердо заняли определенное место и устояли на нем до конца. Когда сумерки нашей печальной современности всё гуще заволакивали поверхность судебной России,— последние лучи великой реформы еще горели на вершинах, где стояла группа ее первых прозелитов и последних защитников. Вы были одним из ее виднейших представителей, теперь, в дни ритуальных процессов и темных искажений начал правосудия, трудно разглядеть эти проблески. Хочется думать, однако, что закат не надолго расстался с рассветом. Желаю Вам увидеть новое возрождение русского права, в котором Россия нуждается более, чем когда бы то ни было.
Очерк написан вскоре после известия о смерти Короленко в декабре 1921 г. и в начале следующего года появился в объединенном январско-февральском номере (1—4) ‘Журнала общественно-кооперативной мысли производсоюза’. Без изменений вошел в т. 5 ‘На жизненном пути’.
Мултанский процесс в истории российской общественности и литературы прочно связал имена Кони и Короленко. Писатель-демократ посвятил всем сложным национальным, общественным, нравственным, юридическим сторонам этого беспримерного дела большое количество статей, очерков, писем. Опасность разжигания национальной, а по выражению Кони, ‘племенной и религиозной исключительности’, отлично осознавали и Кони, и Короленко. Как зловещее дело мултанских крестьян-вотяков (1894—1896), так и позднейший пресловутый процесс над Бейлисом — скромным приказчиком кирпичного завода в Киеве (1913) выходили далеко за пределы ‘тяжких испытаний’, которым подвергались в том и другом случае несправедливо обвиненные необразованные мужики-удмурты и не шибко грамотный труженик-еврей. Для Короленко, которого по праву называли ‘совестью нации’, оба дела представлялись совершенно невозможными. Уже хотя бы потому, что вековое благодатное общение с русским народом исключало возможность жертвоприношения православного русского человека со стороны пусть еще темных, забитых удмуртских мужиков, а во втором случае насквозь лживым представлялось придуманное погромщиками-черносотенцами обвинение в употреблении в еду евреем ‘крови христианских младенцев’. Кони-юристу, кроме того, виделись оба дела уже и как истовому неподкупному служителю Фемиды. Дело мултанцев, как отметил Кони, проводилось с нарушениями, ‘шедшими вразрез с истинными целями правосудия’ в этом деле, ‘с исключительными общественными и бытовыми явлениями’, когда вместо спокойных и объективных предварительного и судебного следствий дело представлялось в неправомерно ‘одностороннем виде’, а прокурор намеренно ‘возбуждал племенные страсти’, начав свою речь с указания на ‘общеизвестность’ извлечения евреями необходимой для ритуала крови убиваемых христианских младенцев и кончив напоминанием присяжным, что оправдательным приговором они укажут тысячам вотяков на возможность продолжать и впредь свои человеческие жертвоприношения’ (‘На жизненном пути’, т. 5, сс. 292, 293).
А вот что Кони писал по поводу второго процесса, подтверждая свою давнюю всегдашнюю идею равноправия людей, национальностей, вер: ‘Достоинство правосудия подвергается тяжкому испытанию по делу Бейлиса, которое вырывает еще глубже пропасть между евреями и русскими и вместо единственно возможного сближения и ассимиляции ведет к ожесточению и затаенному мщению’ (Собр. соч. т. 8, сс. 281—282).
Объективно действия и Короленко, и Кони по Мултанскому делу способствовали — по высокой гражданской, общественной мерке — ‘исключению возможностей разжигания ‘племенных страстей’, межнациональной розни русского и других народов, населяющих Поволжье. А именно на это рассчитывали устроители позорного процесса, всяческие антиинородческие силы — в том числе высшая и низшая администрация, прокуратура, вероисповедальное ведомство от губернского мракобеса попа H. H. Блинова до обер-прокурора Синода всероссийского архимракобеса К. П. Победоносцева.
Все перипетии дела нашли отражение в цикле очерков В. Г. Короленко ‘Мултанское жертвоприношение’, печатавшихся в 1895—1898 гг. в газете ‘Русские ведомости’ и в основном в журнале ‘Русское богатство’, все 10 очерков включены были автором в Полн. собр. соч., Пг., 1914, т. 4, также — в т. 9 десятитомного Собр. соч. писателя, издававшегося в 50-х годах, из последних изданий — см. однотомник публикаций В. Короленко ‘Война пером’, М., ‘Советская Россия’, 1988 (составитель М. А. Соколова). История освещена также в книге Г. М. Миронова ‘Короленко’, М., 1962 (‘ЖЗЛ’, глава ‘Света, больше света на это темное дело!’). А. П. Чехов, отмечая значение борьбы прогрессивной интеллигенции против мракобесия, национализма, шовинизма, писал в 1898 году знакомому: первыми должны ‘поднять тревогу лучшие люди, идущие впереди нации’, к таким Чехов относил и Кони, и Короленко. ‘Вспомните,— напоминал он в том же письме,— Короленко, который защищал мултанских язычников и спас Их от каторги’ (Полн. собр. соч. и писем в 30 тт. Письма, т. 7, с. 167). М. Горький отмечал: ‘Мултанское жертвоприношение, процесс не менее позорный, чем дело Бейлиса, принял бы еще более мрачный характер, если бы В. Г. Короленко не вмешался в этот процесс, не заставил бы прессу обратить внимание на идиотское мракобесие самодержавной власти’ (статья ‘О литературе’, 1931 г.).
Кончина… Короленко вызвала ряд некрологов и воспоминаний.— В. Г. Короленко (1853—1921) умер 25 декабря в Полтаве, через три дня состоялись гражданские похороны, 27-го на заседании IX Всероссийского съезда Советов его делегаты почтили память писателя-демократа. На Родине и в эмигрантском зарубежье появились многочисленные некрологи, а позднее воспоминания, статьи, брошюры, книги.
…об одиннадцати крестьянах села Старый Мултан.— Все упоминаемые города и населенные пункты относились к тогдашней Казанской Губернии.
…вторично кассировать…— Кассационное заключение от 22.XII.1895 г. включено Кони в состав его книги речей, статей, сообщений, публикаций — ‘За последние годы’, СПБ, 1898. 2-е изд. Короленко обильно цитировал его в очерке ‘Решение сената по Мултанскому делу’ (‘Русское богатство’, 1896, No 1), вошло в 3-й том Собрания сочинений.
Меня посетил Владимир Галактионович — в середине Ноября 1895 г.
…последующие… в Академии наук.— Короленко, Кони и др. писатели стали почетными академиками в начале 1900 г. Летом 1902 г., протестуя против отмены выборов М. Горького, Короленко и Чехов сложили с себя почетные звания, Кони этого не сделал (переговоры состоялись в начале апреля, когда Короленко приезжал в столицу). Несмотря на свою ‘холодность к Академии’ (выражение Кони в письме к П. Д. Боборыкину, весна 1902 г.), слагать с себя почетное звание он не стал: одной из причин явилось опасение, что на освободившиеся места (в случае ‘коллективности в выходе’ придаст характер выходки) произойдет вторжение ‘разных современных Сенковских и Булгариных’ (письмо к тому же Боборыкину. Собр. соч., т. 8, сс. 183—184).
Короленко очень тепло относился к Кони, высоко ставя его неустанную борьбу в защиту гражданских прав простого человека, близкую ему самому. 28 октября 1905 г. в прогрессивной газете ‘Полтавщина’ писатель поместил статью ‘Два юриста’, в которой его сердечное отношение к Кони проявилось в полной мере. Вот фрагменты из нее: ‘Около сорока лет назад в Казанском окружном суде по какому-то уголовному делу выступил молодой товарищ прокурора. Дело было для обвинения не выигрышное, улики очень слабы. Но когда началась обвинительная речь, публика внезапно оказалась во власти неизвестного до тех пор оратора. Слабые косвенные улики вырастали в доказательства, пробелы заполнялись стройными предположениями, в целом предстала такая яркая, полная картина, что подсудимый был осужден, а газеты долго писали о ‘художественной речи’ А. Ф. Кони. Среди этих отзывов были некоторые, полные горечи и находившие, что художественное творчество не вполне уместно в зале суда, где должна царить лишь сухая и строгая логика. Очень может быть, что и сам А. Ф. Кони, не ослепленный успехом, пришел к тому же заключению и с этих пор отвел для своих художественных способностей другое русло. Он стал не плодовитым, но очень заметным писателем, даже академиком, а его судебные речи представляют настоящие образцы строго юридической обоснованности и стройного развития юридических доводов. От этого, впрочем, они не стали сухими: их оживляет и освещает живое гражданское чувство, которое теплой струей проходит через дальнейшую юридическую карьеру А. Ф. Кони.
Известное дело Засулич в 70-х годах, в котором А. Ф. Кони был председателем, на время приостановило эту карьеру, но затем 90-е годы уже застают его обер-прокурором сената. Здесь его авторитетный голос разъяснил, между прочим, многие запутанные вопросы вероисповедной юрисдикции, и одно время со страниц ‘Московских ведомостей’ раздавалась по этому поводу усиленная канонада по кассационному департаменту сената. …Газеты разнесли в иллюстрациях портреты А. Ф. Кони: широкий лоб, большие, умные глаза, тонкие, суховатые черты лица, почти лишенного растительности. …Если бы надеть на эту голову черный берет, а на плечи судейскую мантию, то мы имели бы типичное изображение ‘юриста Парижского университета’ с какой-нибудь старинной картины. На тонких губах бродит чуть заметная улыбка, а глаза как бы лукаво подстерегают ошибки чужих доводов’ (цитируем по: А. Ф. Кони. Воспоминания о писателях. Л., 1965, с. 367).
…в Москве в 1896 году — осенью 1895 г. в ‘Русских ведомостях’, а в начале следующего — отчет под заглавием ‘Дело мултанских вотяков, обвиняемых в принесении человеческой жертвы языческим богам’ издан отдельной брошюрой, в числе записчиков и составителей книги был Короленко, он же отредактировал ее и снабдил примечаниями.
…в защите подсудимых.— Короленко и выступил на процессе, причем дважды его речи, проникнутые горячей верой русского писателя в невозможность каннибализма, жертвоприношения в среде простого деревенского люда, третируемого как инородцы и язычники, произвели неизгладимое впечатление на русских крестьян-присяжных, в среде которых зрело мнение ‘закатать вотских, пусть не пьют нашу кровь’. Короленко произнес вторую речь со слезами, и публика ответила слезами же, оправдательный вердикт присяжных был встречен рыданиями и аплодисментами присутствующей публики.
…священник Н. Н. Блинов…— Его доклад был отдельной брошюрой издан в Вятке в 1898 г. и представлял смесь дремучего невежества и проповеди вероисповедательной нетерпимости, демонстрируя худшие стороны деятельности казенной церкви, в данном случае активно сотрудничавшей с полицией.