В. Г. КОРОЛЕНКО В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ
П. В. Быков
П. В. Быков
В. Г. КОРОЛЕНКО
В. Г. КОРОЛЕНКО
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
В. Г. Короленко, Быков Петр Васильевич, Год: 1930
Время на прочтение: 10 минут(ы)
ГИХЛ, 1962
Передо мною его портрет, один из последних. Я вглядываюсь в черты этого прекрасного лица, хотя и пощаженного временем, но все же тронутого годами испытаний, волнений и тревог, и ‘крылатый рой воспоминаний’ невольно переносит меня к далекому прошлому, когда я впервые увидал это милое лицо…
Это было на самом рубеже семидесятых годов1, ровно пятьдесят лет назад. Из редакции ‘Отечественных записок’, помещавшейся на углу Литейного и Бассейной, медленно выходил, с небольшим свертком в руке, молодой человек, немного выше среднего роста, лет двадцати пяти. Его умное, дышавшее энергией лицо невольно обращало на себя внимание. Большой высокий лоб, темные вьющиеся волосы, чудные, слегка сверкающие глаза под густыми бровями и смугловатый цвет кожи — все это делало его красивым. И красота эта была не вульгарная, не надоедливая, не кричащая, не назойливая, она была иная, именно такая, которая надолго остается в памяти или даже совсем не забывается. Казалось, внутренний свет озаряет это немного бледное лицо, и, говоря словами поэта, ‘видно, что жгучая мысль, беспокойная, в сердце кипит, на простор вырывается’2. Немного нужно было наблюдательности для безошибочного определения, что это тип южанина. ‘Нет, — думал я, — не на холодном, суровом, неприветливом севере появился на свет этот красавец, не под свинцовым мрачным сводом, а на животворном юге, нежащем своим теплом, пылающем красотой ночи, пол прозрачным, лазурным, ласковым небом… Быть может, вскормили его вольные степи Украины, ее пышно цветущие луга, обрызганные душистой росой, ее чудный целебный воздух, ее заунывные, полные милой грусти песни, сказки, преданья, заветы старины стародавней…
Мелкий дождь сеял, как сквозь сито, когда молодой человек выходил из ‘святилища мысли’, как оказалось, не открывшего ему своих дверей, — а он все-таки шел, выпрямившись, бодрой походкой, и я как будто видел улыбку на его лице, слегка подернутом дымкой заботы.
‘Дебютант или уже ставший на ноги молодой писатель?’ — спрашивал я сам себя и, придя в редакцию, забыв на время о своем деле, поинтересовался узнать, ‘кто это был, вышедший отсюда’. Не помню, от Сергея Николаевича Кривенко или от старика Плещеева я узнал, что это был неудачный дебютант, ‘некий’ Короленко. Ему вернули рукопись его рассказа ‘Эпизоды из жизни ‘искателя’. Не понравилось самому Салтыкову-Щедрину, а может быть, и Михайловскому, пояснил мне кто-то из удовлетворивших мое праздное любопытство3.
Меня, впрочем, и не думало удовлетворять узнанное мною о ‘некоем’ Короленко. ‘Но я раньше слышал это имя’, — думал я. И услужливая память подсказала мне, что кто-то из москвичей недавно рассказывал в одном литературном кружке об ‘истории’, случившейся в Петровско-Разумовской земледельческой академии. Студенты волновались уже довольно давно, были раздражены академическими непорядками, глухой ропот на начальство возрастал с каждым днем. Решено было подать директору прошение от лица всех студентов, и для этой подачи избрали Короленко. Как он объяснялся о директором, был ли резок или говорил ему только горькую правду, — неизвестно, но избранник товарищей понес тяжелую кару: его исключили из академии и отправили в ссылку, кажется, в Вологду. Москвич передавал много подробностей об этой ‘истории’ с обычным у нас концом, да еще в то время, когда малейший протест и учащихся, и давным-давно выучившихся преследовался с беспощадной строгостью4.
‘Это, — решил я в уме,— должно быть, тот самый Короленко, которому не посчастливилось в ‘Отечественных записках’, у него такое одухотворенное, прекрасное лицо’. Не знаю почему, но я был твердо уверен в этом. И уверенность моя вскоре оправдалась вполне. Мало того, я узнал подробно, кто такой и откуда литературный новичок Короленко.
Довольно скоро после того, когда я видел его на Бассейной у дверей негостеприимных ‘Отечественных записок’, я встретил Короленко на углу Большой Морской и Гороховой, в редакции молодого, ярко прогрессивного, но не узкотенденциозного журнала ‘Слово’. Издавалось оно на средства богатого сибирского купца Сибирякова, и во главе его стояли Дмитрий Андреевич Коропчевский, этнограф и беллетрист, впоследствии профессор, и Иероним Иеронимович Ясинский. Благодаря последнему в ‘Слове’ по беллетристике печатались настоящие художественные вещи, и дебютировали в нем Ив. Щеглов (Леонтьев), М. Н. Альбов, А. О. Новодворский, К. С. Баранцевич и другие молодые таланты. Сюда-то и принес Короленко, забракованный Щедриным, свой рассказ ‘Эпизоды из жизни ‘искателя’5. Здесь и рассказ и его автор произвели прекрасное впечатление. В редакции уже знали, что Короленко — один из пострадавших, в сущности, без вины, что рассказ — его первый литературный опыт. Скромность дебютанта, искренность, проглядывавшая во всем, душевная чистота, симпатичная наружность и приятного тембра, свежий, с южной манерой, голос производили обаятельное впечатление. Я узнал, что Короленко пришел теперь за ответом, что его рассказ принят и что молодого автора просили продолжать сотрудничество в ‘Слове’. Мне в этот раз Короленко понравился еще больше, и еще больше я заинтересовался им. Он ушел раньше меня из редакции, а мне так пламенно хотелось выйти с ним вместе, поговорить по душе.
— Если Владимир Короленко вас так интересует и как человек, и как будущий видный писатель,— сказал мне Коропчевский, — то вы многое еще можете узнать о нем от его родного брата. Кажется, он секретарем в редакции ‘Дела’, в вашем же журнале! — добавил Коропчевский, намекая на то, что я был давнишним сотрудником ‘Дела’ и собирался быть его ответственным редактором.
Но у нас, в ‘Деле’, брат Короленко, Юлиан, еще не служил, а встретился я с ним в другом месте и, разумеется, без церемонии забросал его расспросами о брате. Юлиан Галактионович оказался любезным, обаятельным господином и притом очень разговорчивым.
Вечером того дня, когда я беседовал с ним, мне пришлось нанести на мои карточки (материалов для биографии писателей) много данных, довольно ценных, которые я первый опубликовал в печати6, когда имя Владимира Галактионовича Короленко стало пользоваться известностью и сделалось сразу популярным.
— Мы (у меня есть еще брат и сестра)7, — говорил Юлиан Галактионович, — уроженцы Житомира, по отцу из старого казачества происходим, а наша мать — родом полька, дочь шляхтича. Отец наш — чиновник, служил уездным судьей и не только не был взяточником, но поражал своей редкой, идеальной честностью, верностью закону, присяге, долгу. Отец горячим словом убеждения и своим личным примером насаждал эту честность в семье и в этом направлении был и суров и мнителен. Мать, добрая, великодушная, глубоко любящая, воспитывала в нас, детях, глубокую человечность в самом широком значении этого понятия… За нами мало присматривали, не стесняли нашу свободу. Брат мой был с самого раннего детства впечатлителен и более всех нас мечтателен, склонен к фантастичности представлений мира, видимого и невидимого. С шестилетнего возраста он начал свое школьное образование, учился в частном пансионе, сперва русском, а потом польском, был он в Житомирской гимназии, а затем в Ровенской. А далее недолго в Петровской академии, которую ему не суждено было кончить. Брату теперь (это было в 1879 году) — двадцать шесть лет…
От Юлиана Галактионовича я узнал еще, что Владимир Короленко прошел тяжелую школу нужды, брал ради насущного хлеба работу, какая попадется. Служил корректором, раскрашивал рисунки для ботанического атласа и, конечно получая за работу нищенскую плату, питался впроголодь. Но при этом никогда не унывал. В нем никогда не гасла вера в лучшее будущее и его самого, и людей вообще. Вот и теперь, не особенно давно, он учился, по словам брата, сапоги шить… чтобы иметь подспорье при добывании средств к жизни и чтобы стоять ближе к народу, ближе изучать его.
‘Какая цельная, удивительная натура, сколько привлекательности в этом человеке, только еще начинающем жить и уже думающем о всеобщем счастье, о служении народу!’ — думал я, расставшись с братом Владимира Галактионовича. Впечатление от его рассказа было настолько сильное, что мне долго мерещились черты Короленко: эта косматая голова, эти полные жизни, как будто устремленные далеко куда-то глаза, эти слегка раздувающиеся ноздри, про которые можно было сказать словами Некрасова, что они ‘дышат какой-то отвагой и силою’8, эта энергия, сквозящая во всем существе его, весь он, в котором внешний прекрасный облик так удивительно гармонирует с его духовным обликом, исполненным особой, высшей красоты. Я был убежден и глубоко веровал, что начинающий писатель, которого я встретил два раза и о котором слышал столько интересного, недолго будет оставаться в неизвестности, что у него ‘сил молодецких размахи широкие’ 9 и ему суждено сыграть большую роль как общественному или, вернее, политическому деятелю. И меня страшно интриговало, как скоро проявится эта деятельность, с чего она начнется. Моими впечатлениями я делился с друзьями и так настроил их, что они стали с большим нетерпением ждать появления в ‘Слове’ рассказа Короленко.
Ждать пришлось недолго. В июле 1879 года вышла очередная книжка журнала, и в ней, подписанный неполным именем Короленко, был помещен его рассказ ‘Эпизоды из жизни ‘искателя’ 10. Сенсации он не произвел, но волновал мягкие сердца своей задушевностью, простотой, правдивостью и художественной красотой. Автор, в лице выведенного в рассказе киевского студента, передавал не чужие, а собственные свои переживания, умственные и душевные, повествовал о своих мучительных сомнениях, об отвращении к буржуазному добродетельно-сытому довольству, о презрении личного счастья и о стремлении к идеалам, хотя и не совсем ясно, но уже намеченным. Героя-автора неудержимо влечет к себе путь продолжительный, нескончаемый, манит ‘своей неведомой далью, заманчивой неизвестностью, с борьбой и опасностями, с запросами энергии, чуткости, силы’. Свою жизненную задачу полагает он в великом деле — служении народу. Колебаний быть не может… ‘Теперь, — говорит ‘искатель’, полный молодой удали, — цель намечена ясно, симпатии сознаны, путь виден далеко. Вперед! Да, вперед! Шаги будут тверды’. Рассказ этот, рисующий прекрасный, обаятельный образ автора, я читал с увлечением и в кружке друзей, и даже у малознакомых. Он возбуждал споры, но в общем все находили его жизненным, безыскусственным, невольно располагающим к себе. Заинтересовал он, между прочим, и старого видавшего виды журналиста, Владимира Рафаиловича Зотова. Посылая мне какую-то деловую записку, он в постскриптуме писал мне: ‘Неужели пропустили вы одну вещь, должно быть начинающего автора, в ‘Слове’? Скорей прочтите, если не читали. Это выдержки из замаскированной исповеди его. Сколько свежести! Сколько наивной прелести! Есть почти детские места, а ими все-таки зачитываешься. Все — прямо с натуры, пережитое, перечувствованное и прочувствованное!.. Прочтите непременно!’
А в то время, когда ‘Эпизодами из жизни ‘искателя’ были заинтересованы и тонко понимавшие люди пера, и заурядные читатели, скромный автор за вредное направление своих мыслей (‘чтение в сердцах’ у нас тогда особенно практиковалось) давно уже, месяца за два до появления в печати своего рассказа, расстался со столицей и коротал дни в каком-то захолустье Вятской губернии11. Параллельно с появлением новых рассказов его в ‘Слове’ 12 шли известия, как гоняли его с места на место до Якутской области включительно. Говорили и писали, что Короленко испытал не мало, претерпел достаточно, но духом не упал, а вера в жизнь озаряла и грела его, как вешний, все рождающий луч. Великая, ничем не озлобившаяся душа по-прежнему жила в нем, и стойкая, глубокая любовь к жизни, к смыслу ее, как неугасимая лампада, теплилась в ней, бодря и торжествуя, ‘та любовь, что добрых прославляет, что клеймит злодея и глупца’, как сказал поэт, народный печальник..’. 13
Чуткая молодежь тогда уже поняла и оценила своего Короленко, сделавшегося ее любимым писателем гораздо раньше, чем его признала и горячо полюбила читающая публика, после того, когда одно за другим появлялись его произведения: и ‘Сон Макара’, и ‘Слепой музыкант’, и ‘Лес шумит’. Я живо помню, какое восхищение, особенно в провинции, сопровождало эти и другие шедевры его и как жаждали увидеть Короленко многочисленные его поклонники и почитатели. В Москве полиции пришлось разгонять большую толпу, собравшуюся вокруг какого-то пьяненького субъекта, сдуру выдавшего себя за Короленко, будто бы только что вернувшегося из ссылки… Это было как раз в то время, когда, ‘из дальних странствий возвратясь’ 14, писатель мирно проживал в Нижнем-Новгороде15. Около того же времени нередко поджидали его то в Харькове, то в Полтаве, когда какой-нибудь праздношатай из породы шутников Островского распускал слух о приезде Короленко. И были такие, которые подряд несколько дней, терпеливо поджидали на дебаркадере железной дороги приезда писателя.
А он не мог приехать прежде всего потому, что тогда он был далеко от этих мест и от России, уехав за границу16. Я состоял еще редактором ‘Русского богатства’, когда Владимир Галактионович вернулся в Петербург. Предательские морщинки слегка уже бороздили его открытое, венчанное незримыми лаврами чело. Серебряные нити впутывались в его темные курчавые пряди волос на голове и в окладистой бороде, но в общем он по-прежнему напоминал того юного ‘искателя’, который приносил в ‘Отечественные записки’, а потом в ‘Слово’ отрывки из своей исповеди. И глаза у него блестели по-прежнему, и энергия сквозила в каждой черте красивого лица, проглядывала в каждом его жесте. Добрая обаятельная улыбка играла на его губах, открытых для освежающего, честного, бодрящего слова.
— Какой трудный путь прошел Владимир Галактионович, а у него все-таки цветущий вид! — сказал я Николаю Федоровичу Анненскому, не скрывая своего восхищения.
— А это оттого, что он работал в Нижнем не покладая рук и, кипя как в котле, отдыхал за этой работой, и мы все на руках его носили, — отвечал Анненский.— И еще оттого, что у него светлая душа! — добавил он любовно.
Вот уж подлинно светлая, великая душа, которой до самого последнего дня жизни так и не пришлось ни состариться, ни потускнеть, потому что он дожил до зари, в наступление которой глубоко верил и за приближение к которой мужественно боролся художественным словом.
Печатается по тексту книги: П. В. Быков, Силуэты далекого прошлого, с прим. Б. П. Козьмина, ‘Земля и фабрика’, М.—Л. 1930, гл. XXV, стр. 203—209.
Первоначально было опубликовано под названием ‘Великая душа (Из воспоминаний о мимолетных встречах с Владимиром Галактионовичем)’ в журн. ‘Солнце России’, 1913, No 29, 15 июля, стр. 2—3.
Быков Петр Васильевич (1843—1930) — поэт, критик, библиограф, в 1880—1881 гг. редактор журнала ‘Дело’, позднее официальный редактор журналов ‘Русское богатство’ (1881—1900) и ‘Современник’ (1911—1914).
1 В 1879 году.
2 Неточная цитата из стихотворения Н. А. Некрасова ‘Дешевая покупка. Петербургская драма’ (1861).
3 Короленко посетил редакцию ‘Отечественных записок’ 21 или 22 февраля 1879 г. Его рассказ ‘Эпизоды из жизни ‘искателя’ был отвергнут M. E. Салтыковым-Щедриным, который нашел произведение незрелым. ‘Оно бы и ничего… Да зелено… зелено очень…’ — сказал он молодому автору. Подробней об этом см. ПС, т. 2, стр. 283—288.
4 В. Г. Короленко учился в Петровской земледельческой и лесной академии (ныне Сельскохозяйственная академия им. К. А. Тимирязева) в 1874—1876 гг. В марте 1876 г. он вместе с В. Н. Григорьевым и К. А. Вернером возглавил борьбу студентов против администрации академии, взявшей на себя функции полицейского сыска. Короленко написал текст протеста, под которым подписалась приблизительно половина студентов. Короленко, Григорьев и Вернер были исключены из академии, арестованы и высланы. Короленко был отправлен в Усть-Сысольск Вологодской губернии, но, не доехав до места, получил разрешение отбыть ссылку на родине. Короленко заявил, что желает отбыть ссылку в Кронштадте, где и был поселен под надзор полиции. В Кронштадте он прожил с апреля 1876 до сентября 1877 г. Об истории в Петровской академии см.: ИМС, кн. вторая, ч. 3, гл. VIII — ‘Волнения в Петровской академии’. Текст коллективного заявления студентов опубликован в статье А. В. Храбровицкого ‘Первое общественное выступление В. Г. Короленко’ (‘Известия Академии наук СССР. Отделение литературы и языка’, 1956, т. XV, вып. 4, стр. 374—375).
5 В своих воспоминаниях ‘Роман моей жизни’ (М. — Л. 1926, стр. 139—140) И. И. Ясинский утверждает, что рассказ ‘Эпизоды из жизни ‘искателя’ был доставлен в редакцию журнала ‘Слово’ братом писателя Юлианом, работавшим там корректором.
6 Биографические сведения о Короленко опубликованы П. В. Быковым в журнале ‘Нива’, 1913, No 28, 13 июля, стр. 552—559.
7 У В. Г. Короленко было два брата — Юлиан и Илларион, и две сестры — Мария и Эвелина.
8 Неточная цитата из стихотворения Н. А. Некрасова ‘Дешевая покупка. Петербургская драма’ (1861).
9 Начальная строка стихотворения без названия (1861) Н. А. Добролюбова.
10 Напечатан в журнале ‘Слово’ (1879, No 7) за подписью К—енко. Писатель считал его незрелым и включил в собрание сочинений в виде приложения (см. ПС, т. 9).
11 Вторично Короленко был арестован 4 марта 1879 г. и выслан из Петербурга в г. Глазов Вятской губернии, а в октябре того же года отправлен в Березовские Починки. По материалам III Отделения, причиной ареста было ‘сообщество с главными революционными деятелями’, ‘участие в распространении революционных изданий’ и подозрение в намерении убить тайного агента. В ИМС, кн. вторая, ч. 4, гл. XVII — ‘Новый арест’, писатель так объяснил причины ареста: ‘То обстоятельство, что мы были арестованы все (братья Короленко и их зять Н. А. Лошкарев. — Т. М.), заставляет предполагать, что при поисках тайной типографии полицейские обратили внимание на ‘неблагонадежную’ семью, все мужчины которой были причастны к типографскому делу. Явилось предположение, что мы, вероятно, доставляем шрифты и можем руководить техникой тайной типографии. Этой гипотезы для полиции было достаточно, хотя, надо сказать, это была совершенная фантазия’. В автобиографии Короленко по тому же поводу писал: ‘Нет никакого сомнения, что в основе высылки лежали ложные доносы ‘агентов’ и совершенный вздор’ (ПСС, т. V, стр. 190).
12 В журнале ‘Слово’, кроме первого произведения, были опубликованы очерки Короленко ‘Ненастоящий город’ (1880, No 11) и ‘Временные обитатели ‘подследственного отделения’ (1881, No 2).
13 Из стихотворения Н. А. Некрасова ‘Праздник жизни — молодости годы—я убил под тяжестью труда’ (1855).
14 Начальная строка баски И. А. Крылова ‘Лжец’ (1811).
15 В Нижнем-Новгороде писатель поселился по возвращении из Якутской области в январе 1885 г. и прожил там до начала 1896 г.
16 Первая поездка Короленко за границу (в Америку) относится к 1893 г. (о ней см. стр. 192—197 наст. изд.).