В долинах Качи и Альмы
В долинах Качи и Альмы
Примечания
Примечания
В долинах Качи и Альмы, Павленко Петр Андреевич, Год: 1946
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Петр Павленко
Собрание сочинений в шести томах. Том пятый
С холмистого плато Бахчисарая сбегают к морю три крохотные по среднерусским понятиям речки — Альма, Кача и Бельбек. Три узкие речные долины образуют три узких оазиса, зелеными потоками бегущих в глубоких оврагах через сухие, каменистые взгорья до самого берега моря.
Лишь острые верхушки тополей, как уши, торчат из оврагов над мутно-желтою степью, дрожащей от нестерпимого зноя.
Хлеба почти все убраны, только овсы достаивают свои последние дни, да розово-фиолетовый шалфей наполняет трескучий от цикад воздух своим сонным запахом, да ярко-желтые, точно отлакированные, круги подсолнухов чисто и как-то звонко сияют в знойной одури дня.
Таких хлебов, как в нынешнем году, давно не знал Крым. Даже на севере, у Перекопа, снимают нынче урожаи под стать кубанским, а в степях поюжнее урожай после двух неблагоприятных лет ворвался в жизнь как сущее наводнение, которого хотя и ждали, по все же не думали, что он будет таким обильным.
В крымских степях хозяйство зерновое, в предгорьях же — комбинированное, смешанное: поля и сады, плантации винограда, табака и эфиро-масличных культур образуют здесь сложный хозяйственный профиль.
Не успели убрать черешню, подоспела пшеница, не успели разделаться с нею, как подходят овсы, за ними огурцы, помидоры, кабачки, ранние груши и персики, приближается пора яблок, подсолнуха, кукурузы, и все лето до глубокой осени будет отвлекать к себе рабочую силу табак — этот кормилец предгорных и южнобережных колхозов.
Дни не имеют начала, не знают конца. Идет напряженнейшее, полное радости и надежды сражение, в котором мало отстающих и совсем нет, как в прежние годы, равнодушных.
Долина Качи длиною всего километров в двадцать пять, колхозы нанизаны на нитку реки, как бусы. Белые и голубые домики то и дело выскакивают по одному на шоссе из глубин старого двадцатикилометрового сада, понизу расчерченного огородами и бахчами. Тут, собственно говоря, две производственные площади, одна на земле, другая — в воздухе, на ветвях деревьев.
Бросаются в глаза то новая крыша, то овчарня, то еще не достроенный птичник, то пасека, еще не заселенная пчелами. За хатами — высокие скирды сена — новинка в крымском ландшафте.
Нигде — ни души. Ни голосов, ни песен, ни лая псов, ни шума машин. Все как бы спит, точно над миром непробудная солнечная ночь. Даже редкие дымки из труб замерли в воздухе, плывя, но не растворяясь.
Вот яблони, каждая с тонной еще не снятых плодов. Тонкие ‘чаталы’ окружили каждую хороводом в тридцать стволов, а они, изнемогая от плодородия, доверчиво обняли их своими уставшими от напряжения ветвями и будто висят на них, а не стоят на земле.
И старые груши тоже развешены на подпорках, и вишни.
Пронесись ветерок, прыгни на ветку скворец — и плоды, которым тесно друг подле друга, посыплются на землю.
В сельце Вишневом, почти у выхода Качи к морю, — колхоз имени Андреева. Председатель колхоза, Евфросинья Ивановна Коноплянникова, — женщина лет под пятьдесят, мать десятерых детей (из них трое погибли на фронте) и бабка трех внуков. Она ‘спервоначальная’, как сама о себе говорит, колхозница и уже десять лет ходит в председателях, — иначе говоря, опытный профессионал, руководитель сложного предприятия, каким стала сельскохозяйственная артель.
Хозяйство небольшое, но пестрое: тридцать три гектара пшеницы, двадцать шесть — овса, двадцать шесть — винограда, семьдесят восемь гектаров садов, двадцать — огородов, шестьдесят три улья пчел, немножко скота. Работников — же всего сто четыре человека вместе со школьниками.
Виноград связывает артель с совхозами винкомбината ‘Массандра’, фрукты и овощи — с консервтрестом, лаванда — с эфиро-масличными заводами. Проблема кондиций каждого вида продуктов, знакомство с технологией переработки их, точное знание, для чего производится то или другое и что из него получится в промышленности, — все это приближает колхоз имени Андреева к сырьевому цеху нескольких заводов сразу.
Здесь выращиваются не просто огурцы, а огурцы для засолки и маринада или корнишоны — недозревшие маленькие огурчики, которые не имеют права быть кривыми и кособокими, ибо не влезут в банку. Здесь знают, что нет винограда вообще, а есть сорта столовые и винные и что из винных одни идут на изготовление шампанского, и им нужна одна сахаристость, а другие — на ликерные вина, и тут нужна другая сахаристость, другое качество.
Председателю колхоза нынче приходится время от времени ‘поруководить’ и сельпо, и клубом, и кинопрокатом.
Без хорошего клуба нет хорошей работы — это теперь понимает любой. Нет хорошей работы и без сельпо. Проблема головного платочка, которым молодая колхозница любит низко прикрыть лоб, чтоб не выгорали брови, — не проблема кокетства, а ‘творческие условия’, как говорит Евфросинья Ивановна Коноплянникова.
Слава о ней в районе — как о женщине суровой, нажимистой и неотвязчивой. О ней с уважением говорят: ‘Хозяин!’
Наскоро переодевшись в синюю юбку и белую блузку с прошивками и накинув на голову синий с белыми глазками шелковый платок, Евфросинья Ивановна чуть иронически рассказывает о колхозных делах. На вопросы она отвечает скромно, приуменьшая успехи и — на всякий случай — время от времени прибавляя: ‘Могли бы, конечно, лучше, сама сознаю…’ Когда нужно привести какую-либо точную цифру, она как бы припоминает ее. Но вскоре оказывается, что она все решительно знает на память, и когда доходит дело до рассказа о том, как она покупала в Симферополе лес для пчельника и как ее пытались надуть какие-то складские дельцы, становится понятно, почему о ней идет грозная слава.
С таким деятелем, как Коноплянникова, ни одному бюрократу, да если он к тому же и не чист на руку, связываться нет никакого смысла.
Для нее не представит труда позвонить председателю облисполкома, или секретарю обкома, или даже приехать к ним лично и сказать, садясь в кресло:
— Хоть гони, а не уеду, пока лесом мне не поможешь.
И вернется обязательно с лесом.
Коноплянникова даже о самой себе говорит ‘мы’:
— Мы договорились с райпотребсоюзом.
Или:
— Мы уж имеем опыт, знаем.
У нее нет ничего своего отдельного, она вся — мы.
Вопрос о том, каким будет трудодень, всегда неприятно коробит колхозных руководителей. Его боятся, как моряки — расспросов о сроке прихода корабля в порт.
— Располагаем, — осторожно отвечает Евфросинья Ивановна, отирая губы краешком платка, — рублей по пятнадцать одними деньгами, да овощей по пятьсот грамм, да меду по сто грамм… Ну, да рано еще считать!.. В нынешнем году о трудоднях заботы нет, когда есть семьи — по две тысячи трудодней на счету! Другая жадность напала: строиться и строиться, хоть бы што!.. В прошлом году, — продолжает она, — хожу по саду, по огороду — прямо не за что зацепиться, а в этом где ни пройду — досыта подзаправлюсь. Тут мы и увидели, какой он есть, Крым, когда дает, что положено. Это же разве можно было поверить?
И слово, только что шутливо произнесенное, — жадность, — уже облекается дерзкой мечтой. Хочется закрепить на будущие года изобилие нынешнего лета, подхватить природу под уздцы и не дать ей попятиться назад, как норовистому коню.
Омолодить сады, расширить площадь под овощами, увеличить овчарню и пчельник, подумать о лучшей системе полива, о лучших приемах агротехники.
Успех всегда делает человека храбрее и предприимчивее, открывает в нем дополнительные запасы энергии, а успех этого года таков, что делает чудеса с людьми.
Колхоз имени Андреева — переселенческий. Его состав — орловцы и брянцы, извечные хлеборобы. В старое время им понадобилось бы не одно десятилетие для ‘обживки’ на новом месте. А сейчас, спустя четыре года, люди успели уже забыть, что они переселенцы.
Многое, конечно, и оттого, что под Севастополем каждый русский человек считает себя на коренной родине. Сколько орловских и брянских мужиков сложили свои кости в дни первого Севастополя в узких долинах Качи и Альмы, где теперь раскинуты колхозы, у мыса Лукулл, где ныне купаются пионеры, и на виноградниках Бурлюка, вошедшего в историю Альминского сражения…
Немало было среди брянских и орловских колхозников и участников сначала обороны, а затем штурма Севастополя в дни Великой Отечественной войны. Места эти глубоко русские, памятные и по старинным солдатским песням и по сводкам Информбюро.
— А вы наше море-то видели? Были на нашем море? — рассказав о делах колхоза, вдруг спросила Коноплянникова, и узнав, что не были, по-старушечьи прижала руки к вискам. — Да сейчас же поезжайте, сейчас же! Нашего ж моря нигде нет красивей! — Точно это море она сама приготовила для самых дорогих гостей.
Берег здесь в самом деле не хуже евпаторийского пляжа. Невдалеке за скалой, на юге, — Севастополь. Долина Качи — место ожесточенных боев 1854, 1941 и 1944 годов. Земля вобрала в себя, изгладила воронки и окопы, и только деревья с оторванными верхушками и перебитыми ветвями да развалины школ и домов еще кое-где напоминают о недавней войне. А ведь четыре года назад вся Качинская долина была сплошной траншеей. Один из участников обороны, а потом и штурма Севастополя, приехав нынче в отпуск, так и не узнал, где сражался. Зеленый поток садов все поглотил в себе.
Крым, куда бы вы ни заглянули в него, всегда производит впечатление земли, еще только ищущей своего призвания. Он полон неожиданностей. Его считают горной страной, в то время как настоящие горы занимают здесь не более пяти процентов территории. Крым — садо-степь, окруженная морем.
Между устьем Качи и устьем Альмы, на сухих холмистых равнинах, наперегонки зреют пшеница, кукуруза, подсолнух и виноград. Израненные войною лозы медленно восстанавливают силы. Но это их царство, их простор. Степно-морской воздух придает здесь винограду особый, удивительно тонкий вкус и как бы второй аромат, почти неуловимый в ягодах и дозревающий уже в вине. Но стоит у Берегового спуститься в долину Альмы, как узкая траншея реки сожмет вас в гущине старых и молодых садов, и весь строй жизни напомнит прикубанские станицы И снова запах лаванды. И снова пчелы, которым некогда жалить, изнемогающие от труда и оттого равнодушные к человеку. А к вечеру — пряный запах укропа, незабываемый запах русских деревень перед закатом солнца!
В долине Альмы колхозы расположены один за другим. Не успеваешь выехать из села, как въезжаешь в следующее. Новые крыши, новые стены, молодые сады, пары под озимь на гребнях вверху, плантажи под виноградные плантации на склонах, и овцы, отдыхающие у воды, и шум машин, грузящих дневной урожай.
Колхоз имени 1 Мая ведет отставной офицер Николай Иванович Медведев, дошедший с донским корпусом до австрийских Альп, а после демобилизации приехавший вслед за своей семьею в Крым. Высокий, чуть-чуть сутулый, он слушает сообщения из бригад, нервно разминая в руках погасшую папиросу. В нем бродит азарт ведущего бой командира. Положение сложно. Колхоз дал обещание товарищу Сталину собрать четыреста восемьдесят пудов фруктов с гектара — и выполнит свое обещание, но в тот день, когда я был в колхозе, хлеб еще не весь сдан, хлеб еще в поле, а на краю неба сегодня сдвигаются дождевые тучи, грозят непогодой, транспорт же в разгоне, и нет ни одного свободного человека.
Но именно сейчас, когда урожай захлестывает колхозы, председатели проходят повышенную школу организаторов производства. Не слышно ни одной жалобы на район или область, ни просьбы ‘нажать’ на кого-то или упросить кого-то о чем-то, ни сожаления, что кто-то что-то обещал и вдруг подвел, — как не могло бы этого быть на войне в разгар боевой операции.
Невольно сравниваю я бывшего кадровика-артиллериста Медведева с исконной крестьянкой Коноплянниковой, и мне кажется, что она больше напоминает офицера, чем он — крестьянина. Вообще между ними больше сходства, чем различия. Оба они — люди одной специальности и одного уровня, передовые сельские интеллигенты совершенно новой формации.
Медведев за долгую службу в Советской Армии наверняка призабыл многое из сельской практики. Его ведут не воспоминания детства, а курсы председателей колхозов. Он обращается не к отцовскому опыту, а к книгам. Незадолго до начала уборки, он привез к себе профессора Колесникова, опытнейшего крымского садовода, чтобы показать, как он ведет свои сады, как ухаживает за ними. Профессор похвалил. И оба они, профессор и его слушатель, стали думать над тем, как организовать на будущий год систему поливки садов, чтобы закрепить богатый урожай.
Николай Иванович Медведев ставит много интереснейших вопросов.
— Как быть с учебой председателей? — спрашивает он. — Председатель колхоза, помимо курсов, должен иметь возможность учиться заочно. Но где и как? Заочником сельхозинститута не всякий сможет быть. Надо подумать о специальных заочных курсах для колхозного актива.
— Председатели колхозов мало что видят, кроме своих хозяйств. Хорошо бы собирать их раза два-три в год на областные совещания для обмена опытом.
— Деревне нужен свой хороший журнал, где бы писали и ученые, и писатели, и колхозники, рассказывали бы о научных новинках, о местной инициативе, об отдельных мастерах урожая, о культуре социалистической деревни. У каждого теперь мыслей много, а поделиться ими негде.
Слушая Медведева, невольно перенесся я мыслью в южнобережные колхозы Крыма, где с месяц назад проходили общеколхозные собрания, посвященные борьбе с лодырями. Как много там говорилось о культуре, о морали, о человеческом достоинстве, о трудовой славе! И многое, высказанное месяц тому назад в другом месте, теперь повторялось в словах Медведева.
Там, в колхозе имени Калинина, близ Ялты, колхозник Бабий сказал:
— Я этого разговора с лодырями три года ждал, три года его во сне видел. По-моему и вышло. И потому вышло, что я ж, как честный человек, вперед на год, на два вижу. Жизнь свою я сам строю, она — как дите мое. А о дите всегда вперед думаешь, как оно покажет себя в школе или на деле. У матери дите еще грудь сосет, а она об нем как о механике или о летчике мечтает. Так и я свою жизнь нянчу да в уме прикидываю, как она у меня подрастет и себя покажет… И завлекает меня красота ее…
Красивой и заглядывающей далеко вперед становится жизнь колхозной деревни даже на примере маленьких колхозов в долине Качи и Альмы, где четыре года назад единственными следами жизни были памятники смерти.
1948
В долинах Качи и Альмы. — Впервые опубликовано в ‘Литературной газете’ No 65 от 14 августа 1948 года. Написано после поездки писателя летом 1948 года на уборочную в степные колхозы Крыма. Дальнейшая разработка темы нашла место в повести ‘Степнов солнце’.
Печатается по тексту ‘Литературной газеты’.