В дни революции
В дни революции
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
В дни революции, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1939
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Все чаще я вспоминаю Россию — вспоминаю не о трудах, огорчениях, неприятностях и несправедливостях, а все только о хорошем.
Больше всего возвращается память к природе, настроениям души среди этой природы и еще ко многому, что было в окружении жизни.
Вспоминаю также, как сразу там изменились жизнь при Временном правительстве.
Все так много говорили, спорили, притом — стуча почему-то рукой по столу или по плечу собеседника!.. И глаза у спорщиков вертелись, как колеса…
Говорили столько везде — на митингах и дома, что, мне кажется, все человечество, за все века, не сказало того, что одна Москва сказывала в те времена за час.
И только мои приятели-охотники,— потому ли, что они были не политики,— молчали. Будто их и не касалось все, что делалось кругом. И все они хотели уехать куда-нибудь поглуше в лес, на реку, к леснику на глухой хутор…
Императорский Малый театр объявил вечер ‘освобожденной России’. Это я и приятели мои пошли посмотреть.
Оркестр гремит ‘Марсельезу’. Артистов — полна сцена. Во фраках… Артистки — в белых платьях. Поют на музыку ‘Марсельезы’:
Вы, граждане, на бой,
Вы, граждане, вперед,
Впе, впе, впе… ред…
Драматические артисты — Сумбатов, Головин. На сцене — пьедестал. Наверху Яблочкина, одетая боярышней, в кокошнике. На руках разорванные цепи. В одной руке серп, а в другой сноп ржи. В ногах почему-то лежит солдат.
Публика вся стоит.
— Пойдемте… — сказал мне на ухо приятель.
И мы вышли на улицу.
На улице народу было мало, и в окнах московских домов кое-где редко мерцал огонек.
— Доехала Москва… — сказал Сахновский.
— Да уж,— подхватил приятель Клодт.
Мы остановились в раздумье у фонаря на Кузнецком Мосту. Магазины давно заперты. Извозчиков нет. Забастовка.
Мы пошли к Василию Сергеевичу на Трубную площадь.
— А знаете ли что,— предложил я,— поедемте-ка в деревню.
Время было к весне. Таяли снега. Когда мы пришли к Василию Сергеевичу, как-то показалось скучно в его квартире.
— И впрямь,— сказал он,— едемте. Я буду собираться. Надо позвонить Павлу. Заеду к вам, собирайтесь, поедем на станцию, а там хоть — на товарный поезд. Надоело до чего в Москве, ужас!..
В три часа ночи мы уже ехали в теплушке по Ярославской дороге.
Когда отъехали от Москвы, как-то так радостно было, точно свалилась угнетавшая душу тяжесть…
Полная луна освещала весеннюю ночь. Прекрасны и таинственно отрадны были поля и леса, кое-где покрытые тающими сугробами снега.
Уже было утро, когда мы приехали к себе на станцию. Солнце освещало верхушки большого соснового леса. У буфетчика был чай с ‘ландрином’.
— А сахару что же, нет?— спросили мы.
— Посылал за сахаром в Ростов — не достали.
Подвод у станции не было. Идти пешком до дому далеко, да и реку как перейдем — неизвестно.
— Кое-где лед-то тронулся,— говорил буфетчик.
— Пойдем в Буково, к Герасиму. Здесь всего три версты.
Шли проселком. У большого леса — грязная дорога. Трудно идти. Корни деревьев, изрытая колея. Шли лесом, в стороне от дороги.
Наконец лес поредел, на холме показались освещенные лесом омшаники. И внизу, крайний у ручья, дом охотника Герасима. Неизъяснимо родное душе было в этих омшаниках и доме Герасима. Радостно встретил нас Герасим. Глаза его смеялись.
— Вот хорошо. Прямо на ток приехали. Глухарей пока много. Вчера петушину срезал. И-их, жаркое будет.
За столом, где стоял самовар, сидел какой-то нестарый человек с красным лицом. Одет по-городски.
— Вот,— сказал Герасим,— вчерась приехал Федор Петрович, тоже по охоте, так говорит, что жить у тебя, Герасим, останусь, потому — Москва наша с ума сошла.
Федор Петрович, смеясь, представился всем нам и просто говорил:
— Уехал. Что же это такое? Ей-богу, не знаю, как вы, а у меня прямо от Москвы скука берет такая, прямо блевантин.
И он, покраснев, засмеялся.
— И правда, чудно! Жена тоже. Конечно, я год только женат. Чего говорить, оторопь берет. И что с ей случилось — понять не могу. Народу к ней ходит разного, и все говорят. Так верите ли, узнать ее не могу. Глаза у ней переменились. Были глаза голубые, а теперь черные стали и горят — как фонари. Мы рогожские. У меня свой дом и фабрика небольшая паркетная. Ну, значит, все порешил. Никто не работает, только разговор. Она с ними — отдай, говорит, фабрику, потому ты эксплуататор. Надоела мне. Плюнул я и уехал, потому — я охотник. И вот живу у Герасима. Скажу вам правду — нашел себя. Скажу правду — здесь жить и останусь. Она пускай как хочет. Избу построю у Покрова. Э-эх, хорошо. Плевать мне на деньги. И здесь прокормлюсь. Трезора мне привезут — собака у меня. Хороша…
В полдень мы наняли подводы и поехали ко мне. Поехал и Федор Петрович.
— Вот правильная жизнь,— говорил у меня наш новый знакомый,— только и здесь, пожалуй, покоя не дадут. Я-то думаю — совсем на новое положение встать. Бросаю все. Отец мой и я — вот мучались с делами! А что толку? Кто ценит фабриканта? Прямо как враг какой-то, эксплуататор! А все зависть! Вот теперь душа во мне до точки дошла. Решил бросить эту муку. Пускай другие работают. Не эксплуататоры. Мы старались, культуру вводили, в заботе жизни не видали… Чего еще — жене голову взбесили!..
Новый знакомый Федор Петрович ушел от меня на охоту. К вечеру не пришел. И не ночевал. Мы думали, что случилось.
Через два дня получили от него письмо. Ленька сказал, что принесла какая-то старуха глухая, отдала письмо, а откуда — неизвестно.
‘Простите за беспокойство,— писал он,— вы подумали, наверно,— не заблудился ли я. Нет, нашел место прямо по душе. Как рай. Покуда не скажу где,— жена бы не узнала. Увидимся скоро…’
Мы уехали в Москву. Но и летом не слыхали ничего о Федоре Петровиче. И не был он больше у Герасима.
Так и сгинул человек! И где-то он теперь?
И сколько их — сорванных, как листья с дерева, и закруженных вихрем по необъятным просторам российским!
В дни революции — Впервые: Возрождение. 1939. 21 июля. Печатается по газетному тексту.
ландрин — фруктовое монпансье.