ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
. М. PШЕТНИКОВА
ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.
Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій . М. Pшетникова, составленной П. В. Быковымъ.
Цна за два тома — 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплет 4 руб. 50 коп.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.
Октябрь мсяцъ. Изъ петербургскихъ каналовъ гонятъ въ Неву порожнія барки, суда, лодки разныхъ величинъ, Нева тоже пустетъ. Мостовыя тоже оканчиваютъ починиваться.
Погода стоитъ по утрамъ то холодная, то сырая, но, несмотря на это, на Снной площади, недалеко отъ всовъ, между балаганами съ овощами и рыбой и торгашами мясомъ съ досокъ, напротивъ гостиницы ‘Полтава’, по утрамъ много стоитъ крестьянъ большею частію въ полушубкахъ. И стоитъ только спросить кого-нибудь: что они длаютъ тутъ? вамъ отвтятъ: собираются въ деревню, и къ этому прибавятъ еще, что ‘тутъ они разыскиваютъ земляковъ, на Снной много състныхъ и распивочныхъ заведеній’. Повидимому, этотъ народъ, отправляющійся въ деревню, веселъ, въ противоположность своимъ товарищамъ, также толкущимся на Никольскомъ рынк и у Семеновскаго моста… Пожалуй, тутъ можно найти и юморъ… По воскреснымъ днямъ Снная еще больше оживляется, крестьянъ прибываетъ больше и больше. Трактиры и гостиницы съ вывсками въ род ‘Полтава’, ‘Ростовъ’ и др. и безъ вывсокъ, питейныя заведенія, гласящія ‘распивочно и на выносъ’, харчевни боле прежняго наполняются крестьянами, подмастерьями, солдатами, снуютъ туда и женскія личности, торгаши пироговъ съ рыбой, рубленой говядиной и рублеными яйцами то-и-дло останавливаютъ идущій народъ, нахваливая свое печеніе, слышатся псни, крики, драки.
Утро. Свояки изъ одной деревни Тверской губерніи Никита Дорофеевъ и Пантелей Савиновъ сидятъ на своей постели, въ темной и грязной изб, въ которой въ это время кром нихъ никого уже нтъ, такъ какъ мы застаемъ ихъ въ восемь часовъ. На стнахъ кое-гд висятъ грязныя тряпки, кирки, опояски, фуражки: подъ нарами два сундучка, нсколько узелковъ. Въ изб душно и угарно, но если кухарка едосья, выходя изъ кухни на дворъ, отворяетъ дверь, то въ изб съ полу поднимается легкій паръ. Постель свояковъ состоитъ изъ посланныхъ на полъ двухъ поддевокъ, на узелки, служившими подушками, положены кое-какъ сложенные полушубки, которыми, какъ надо полагать, свояки одвались. Никита и Пантелей на видъ имютъ годовъ сорокъ, но Никит по паспорту значится только 31 годъ, а Пантелею тоже по паспорту 29 лтъ. Лица у обоихъ обросли значительно волосами и бородами, волосы всклокоченные, лицо у Никиты загорлое, у Пантелея блдное, худощавое. На видъ Никита крпче и здорове своего товарища.
Сидятъ они: Никита въ ситцевой розовой рубашк, которая до того загрязнена, что кажется, будто, онъ не снималъ ея съ себя боле мсяца, Пантелей въ холщевой рубах, на обоихъ штаны синіе изгребные, ноги босыя. По обимъ сторонамъ ложа — передъ Никитой лежитъ пара худыхъ сапогъ, замаранныхъ глиной, передъ Пантелеемъ новые лапти.
Никита и Пантелей въ продолженіе лта справляли вотъ какую работу: подрядились они съ дядей Степаномъ Николаевымъ возить въ Петербургъ глину. Глину эту или песокъ, употребляемый на постройку каменныхъ домовъ, они должны были копать въ Царскосельскомъ узд, близъ Колпина, въ нсколькихъ верстахъ отъ Невы. Для этого дядя Степанъ Николаевъ арендовалъ большую лодку, вмщавшую четыре кубическихъ сажени песку и платилъ за лодку въ лто сорокъ рублей. Арендаторъ крестьянинъ Царскосельскаго узда, скупившій нсколько десятинъ земли, продавалъ нашимъ своякамъ и дяд каждую полную лодку песку за четыре рубля пятьдесятъ коп. с., копка и возка земли производились на счетъ свояковъ и дяди. Такимъ же точно образомъ покупали у арендатора землю человкъ тридцать. Всего въ лто свояки доставили въ Петербургъ девять лодокъ. За каждую кубическую сажень дядя выговорилъ получать по семи рублей.
Жена Никиты Дарья Иванова живетъ въ кормилицахъ и получаетъ въ мсяцъ шесть рублей. Дома у Никиты двое дтей: одной двочк восьмой годъ, другой теперь ужъ годъ и одинъ мсяцъ, жена Пантелея живетъ въ кухаркахъ и получаетъ въ мсяцъ два рубля съ полтиной, и но фунту кофею и сахару.
Разговоръ идетъ о женахъ.
— Не залезъ {Не засталъ.} вчера… Хозяйка совтуетъ остаться. Говоритъ Пантелей.
— Мало что?.. Что въ город-то длать? Имъ, вишь, лытать все…
— Оно бы ничто… Тамъ-то мы все на втру, чтобъ ей, энтой работ!.. Ну, и опять оно тоже здся не совсмъ тоже ладно… Вотъ полушубокъ надо, а сколь онъ стоитъ?.. За все деньги подай.
— Что и говорить,— сказалъ Никита съ тяжелымъ вздохомъ.
Свояки замолчали. Пантелей всталъ и вышелъ на дворъ, не одваясь…
Никита тоже всталъ, прибралъ вещи, т. е. затолкалъ все имущество, кром лаптей и сапоговъ, подъ нары, а сапоги и лапти, не торопясь, положилъ къ столу. Затмъ и онъ вышелъ во дворъ.
Умывшись изо рта и утеревшись грязною тряпицею, свояки закурили трубки.
— Свою бы лодку надо завести, а то дядя что… началъ Никита.
— То-то!.. Ты-то сколь отъ Дарюхи-то взялъ?
— Я-то? Да что взялъ, все отослалъ… Тридцать ровно… да теперь еще за два причитается.
— Жизь, подумаешь!.. Вотъ что-то дядя: получитъ ли?
— То-то: все не застаетъ. Чтобъ околть!
Изъ кухни вышла кухарка.
— Аль не подете?
— А что?.. Дай перекусить.
— Не поспло. Вы не одни.
Свояки замолчали и, вздыхая, молча, стали одваться. Черезъ четверть часа они вышли. На обоихъ срые полушубки, започиненные въ разныхъ мстахъ: на головахъ фуражки, на рукахъ кожаныя рукавицы, на ногахъ у Никиты сапоги, у Пантелея лапти.
Холодно, но свояки привыкли уже къ холоду, потому-что они еще только съ недлю, какъ кончили работы, да и можно себ представить жизнь на вод и днемъ, и ночью.
Идутъ, молча, какъ-будто имъ и разговаривать не о чемъ. Недалеко строятъ домъ, свояки поглядли на рабочихъ, но промолчали и не остановились. Идутъ дальше.
— А оно бы теперь ничего…
— Ежели остаться-то?.. Говорятъ, семь гривенъ даютъ за день.
— Мало-что врутъ! Опять то разочти: три дня есть работа, а недлю ходи… Опять тоже и не упакуешь (не угодишь).
— Что и говорить… Вотъ дома, пишутъ, озими худыя… сно смокло…
— Это что!.. Только, поди, я думаю, врутъ: коли бы у насъ — написали бы… А что это Яковъ говоритъ, пожалуй, что съ дури.
— Како съ дури!.. Зайдемъ?— сказалъ вдругъ Пантелей, остановившись передъ питейнымъ заведеніемъ, устроеннымъ въ подвал.
— Денегъ-то, чать, не хватитъ: мало.
— Вотъ!.. Хватитъ… А?!
Пантелей началъ спускаться, за нимъ пошелъ и Никита.
Въ заведеніи, кром подручнаго мальчика, никого не было! Пантелей, взявши косушку, слъ къ столу и пригласилъ ссть и Никиту.
Выпили. Хотлось разговаривать, по какъ-будто не о чемъ было говорить.
— А работы теперь страсть дома-то!— сказалъ Никита.
— Не поправишься… Теперь оброкъ… А одинъ камень ломать что!
— И не говори… А все жъ везд одно: что дома, что здсь.
— Не говори… Кабы здсь-то лучше…
Никита промолчалъ.
— Заботы помеп будетъ и все, какъ будто, ты самъ на себя робишь. Выпьемъ раз еще но маленькой?
— Полно!— и Никита сталъ доставать изъ-за лваго голенища деньги.
— Постой… успемъ…
— Ну?!
— Я самъ.
Пантелей расплатился, потомъ свояки пошли на Снную.
Крестьяне медленно бродятъ кучками по улиц, но площади, кучками стоятъ на углахъ, противъ питейныхъ заведеній. Но больше всего народу собралось въ вышеозначенномъ мст противъ гостиницы ‘Полтава’. Тутъ человкъ полтораста, если не больше. Они толкутся и перехаживаютъ съ мста на мсто и обыкновеннымъ голосомъ разговариваютъ, не смясь. Здсь собрались крестьяне разныхъ волостей и разныхъ губерній. Тутъ есть судорабочіе, рабочіе мостовыхъ, фабричные рабочіе, каменщики, пильщики, плотники. Собрались они потому, во-первыхъ, чтобы отыскать земляка, во-вторыхъ, узнать новости, въ-третьихъ, узнать, кто и почемъ работалъ, сколько выручилъ, и четвертое, самое главное, дождаться расчета, т. е. посланнаго за деньгами.
— Здорово! нтъ ли нашихъ?— снявъ фуражку, спросилъ толпу Никита.
— Рязанскіе али калужскіе?
— Осташевскіе, тверскіе. Песокъ возили.
— Такихъ нту, такіе-вонъ!— сказалъ одинъ крестьянинъ въ новомъ полушубк и новыхъ сапогахъ.
— Почемъ робили?— спросилъ Пантелей.
— По рублю, гляди! а что?— сказалъ улыбаясь человкъ, въ новомъ полушубк и новыхъ сапогахъ.
— То-то! А полушубокъ-то знатный… Почемъ?
— Не зарься — продаю! восемь далъ, за восемь съ косушкой уступлю.
Толпа хохочетъ.
— Слышали: наборъ?— сказалъ кто-то.
— Чево?— спросили нсколько голосовъ и придвинулись поближе къ сообщившему всть о набор.
— Врно. Газету парень показывалъ: велно четыре человка съ тысячи.
— Ну, мы не пойдемъ.
— Теб что: у те братъ староста… А не вретъ парень-то?
— Чево вретъ — увидишь самъ… А вонъ Петруха-то. Петруха?!— крикнулъ говорившій, привставъ на пальцы ногъ.
Къ говорившему подошелъ молодой крестьянинъ, уже изрядно выпившій.
— Откупаться будешь, али нтъ?
— Все одно ужъ не воротишь! Али я не гвардія?
Молодой крестьянинъ былъ высокаго роста.
— Не спейся!!
— Ты не дразни!— крикнулъ молодой крестьянинъ и, повидимому, осерженный ушолъ въ толпу.
Свояки ушли тоже въ толпу, разыскали крестьянъ Тверской губерніи, нашли тамъ работавшихъ на лодкахъ, разговорились о томъ, что вотъ ужъ полторы недли не могутъ получить денегъ, а деньги очень нужны, потому надо оброки вносить, да и надо же чмъ-нибудь и семейству жить цлую зиму. Многіе находились въ работникахъ, но никто не говорилъ, сколько ему причитается получить, а говорилъ только: ‘маловато’. Оставаться въ Петербург никому не хотлось, потому что Петербургъ никому не нравился, потому что, какъ говорили, въ немъ ‘страсть житье!’
Въ ожиданіи хозяевъ, у которыхъ однодеревенцы работали, и посланныхъ отъ артели товарищей за полученіемъ денегъ, крестьяне заходили въ питейныя заведенія, которыя то разомъ наполнялись, то разомъ опуствали, въ заведеніяхъ толкались или сидли подмастерья или съ сапогами, или фуражками, или чмъ-нибудь. Выпивъ, крестьяне выходили и покупали у пирожниковъ пироговъ и, если пирогъ попадался съ яицами, то говорили:
— Важно! Пирогъ-то только безъ масла.
А если съ говядиной, то:
— Ну ужъ и пирогъ! костей-то что?
— Заважничалъ, братъ! Смотри, много ли донесешь денегъ-то домой, замчалъ скороговоркой торгашъ. Мало-по-малу изъ питейныхъ заведеній стали слышаться псни, оттуда начали выходить пріятели подъ руку и, махая руками, несвязно ругали всхъ, пройдя немного, они останавливались, а нкоторые снова заходили въ заведенія. Въ одномъ мст у панели лежалъ крестьянинъ и никакъ не могъ встать. Его началъ было поднимать другой — по тоже свалился. Ихъ окружили человкъ десять крестьянъ и долго хохотали надъ ними, а такъ какъ народъ ходитъ на Снную преимущественно за дломъ, то кром десяти крестьянъ никто не обратилъ вниманія на пьяныхъ.
Пантелей остался въ толп и разсказывалъ, какъ онъ работалъ, а Никита пошелъ къ жен.
— Здорово живете!— сказалъ онъ хозяйк-барын. Жена ему только слегка кивнула головой и даже не подошла къ нему: она держала ребенка.
— Ну, что же ты не оставляешь Дарюху-то?— спросила барыня, которая собиралась хать за пятьсотъ верстъ, такъ какъ мужъ ея получилъ тамъ должность.
— Нтъ!.. какъ хотите.
— Она соглашается.
— Не пущу… Дома тоже ребята… Опять: она тосковать станетъ.
— Глупости! Вдь не тоскуетъ же она теперь, да и она оставила же маленькаго ребенка дома.
— Нтъ, ужъ какъ хотите, не пущу… Дома работы много… Холсты надо ткать… мало ли что?
— Да вдь она можетъ и здсь купить холста и нашить вамъ рубашекъ.
— Нтъ ужъ… Кабы я… Нтъ, нельзя.
— Однако вдь она зарабатываетъ деньги? А дома получитъ ли она столько?
— Какія это деньги!
— Какъ какія? Вдь ты два мсяца — февраль и мартъ, на ея деньги жилъ.
— Я не поду въ деревню…— сказала Дарья мужу.
— Смй!.. вытребую.
Барыня велла Дарь поставить самоваръ, угостить чаемъ мужа. За чаемъ мужъ и жена разговаривали о домашнихъ, жена говорила мужу, что она осталась бы, потому что ребенка стали было отнимать отъ груди, онъ захворалъ и ей такъ жалко стало его, что она разъ даже плакала. Но мужъ стоялъ на своемъ и попросилъ денегъ.
Отдавая Никит деньги, барыня опять спросила его:
— Такъ не отпустишь, если я и прибавлю рубль? И сослалась на свои недостатки.
— Не могу: мн будетъ скучно… И что за жизнь розно?.. Что родня-то, свекоръ-то что скажетъ?.. Вонъ Татьяна не пошла домой-ту, что стали разговаривать? а и мсяца не прошло, какъ мужъ ушедши въ деревню, она и лишилась мста… Вилась долго, а тутъ наши мужики стали примчать — въ баловство пустилась.
— Ну, а я этого не сдлаю. Вдь ты деньги получалъ исправно?
— Объ этомъ что и говорить.
— Ну, я и буду посылать теб каждый мсяцъ, и потомъ, если она не захочетъ жить, я дамъ ей прогоны,— сказала барыня.
— Нтъ ужъ, воля ваша. При себ лучше, а по заглазамъ что!.. Дло крестьянское, не подходящее.
— Въ такомъ случа вотъ теб контрмарка изъ полиціи на полученіе адреснаго билета изъ экспедиціи. Раньше дворники не принуждали меня брать адреснаго билета и она считалась на квартир, а наши дворники сдлали это и дали мн эту бумажку назадъ тому мсяцъ. Деньги я внесла, была два дня назадъ тому въ экспедиціи — не готовъ еще билетъ. Такъ ты потрудись принести его мн.
— Куды жъ я съ адреснымъ-то?
— Мн принеси, а я отдамъ для прописки въ кварталъ.
— Какъ же въ деревню-то?.. Въ спидиціи-то долго держатъ: мн два мсяца писали.
— Нельзя же. Вдь я не виновата.
Никита, сказавъ, что и ему надо выручать изъ экспедиціи свой паспортъ, взялъ контромарки — попытать счастья.
Вышелъ Никита изъ дому на панель и сталъ считать деньги: двнадцать рублей.
Идетъ подмастерье въ длинной, на подобіе татарской, рубах и въ черномъ фартук и толкаетъ локтемъ Никиту. Никита глядитъ на подмастерья, тотъ стоитъ и вдругъ говоритъ:
— Пополамъ вмст!
— Я т!.. Ты что?
— А такъ ты… го-ро-довой!!— вопитъ подмастерье.
Народъ останавливается, окружаетъ Никиту и подмастерья. Никита не можетъ сообразиться.
— Иду это я и замчаю, что-то лежитъ на панели, онъ наклонился, я вскокъ, только хочу взять, онъ и схватилъ и толкнулъ меня…— говоритъ скороговоркой подмастерье.
— Ну вотъ!.. подлый ты человкъ,— проговорилъ Никита.
— Онъ говоритъ: подлый… Заслышите… Къ мировому судь приглашаю, господа,— юлитъ подмастерье.
— Охъ ты свинья!.. Да знаешь ли ты: чьи это деньги-то?— крикнулъ Никита.
— Въ чемъ дло? въ чемъ дло?— спросилъ скороговоркой, подскочившій вдругъ какой-то франтъ въ очкахъ, надо быть какой-нибудь фельетонистъ, такъ что толпа разступилась.
— Я, значитъ, былъ у жены… она живетъ въ мамкахъ вотъ въ этомъ дом,— и отъ ея хозяйки получилъ за два мсяца двнадцать цлковыхъ, вонъ энти самые…
— Ты говоришь, хозяйка?— спросилъ франтъ, поправивъ очки.
— А нешто она чортъ?— взълся Никита.
Между тмъ подошелъ городовой.
— Позвольте… Надо удостовриться… Это такой случай, который я опишу въ газет… Это неблагородно. Пойдемте къ хозяйк его жены,— говорилъ важно франтъ.
Ватага, состоящая изъ городового, дворника, который доказывалъ городовому, что въ такомъ-то No квартиры живетъ кормилица и что онъ даже видалъ этого крестьянина въ квартир, господина въ очкахъ, двухъ свидтелей, какихъ-то любителей приключеній и подмастерья, предводительствуемая Никитой, вошла въ квартиру барыни, у которой жила жена его.
Городовой, свидтели и дворникъ, удостоврившись въ справедливости словъ Никиты, хватились вдругъ подмастерья — нтъ, а вдь шелъ вмст…
— Эдакой подлецъ, какъ онъ одурачилъ насъ всхъ! Извините, мадамъ!— проговорилъ франтъ и при послднемъ слов расшаркался.
— Ничего, ничего,— говорила барыня.
— Я непремнно въ газет статью напишу. Вы въ деревню дете?— спросилъ вдругъ франтъ Никиту, но барыня не дала отвтить изумленному отъ всхъ этихъ сценъ Никит.
— Я васъ прошу не печатать этой пустой исторіи.
— Но, однако… однако…— заегозилъ франтъ и поспшилъ выйти, а на крыльц что-то писалъ, за нимъ тоже вс вышли, кром Никиты, котораго хозяйка уговорила отобдать.
На квартир, гд жилъ Никита, дома не было никого. Кухарка едосья сказала, что съ самаго утра, кром двухъ маляровъ, никто не приходилъ. Запечалился Никита. Главное мучитъ его то, куда ему дть деньги? Потому что разъ, получивши отъ жены десять рублей для того, чтобы отослать ихъ домой, онъ засунулъ за голенище кошелекъ съ деньгами, который былъ обернутъ еще тряпкой, но подвернулся пріятель, пригласилъ выпить водочки, и выпилъ-то онъ, кажется, немного, да только деньги, какимъ-то манеромъ, къ другому утру исчезли изъ сапога… Дома длать нечего, тянетъ на улицу, да еще, пожалуй, какой-нибудь землякъ зайдетъ и пригласитъ ‘чайку попить’, т. е. водочки. Кром того надо искать дядю, а то онъ, красное солнышко, пожалуй, ухнетъ вс денежки. Не даромъ же они у него съ Пантелеемъ, почти что рабочіе: онъ ходокъ, и въ деревн выстроилъ новый домъ съ двумя половинами. ‘Лишь бы его сцапать, да деньги отнять’. А гд искать его какъ не на Снной.
Идетъ Никита на Снную Садовой улицей. Свтло еще, но народу идетъ меньше. Трескъ отъ экипажей, вслдствіе узкости улицы и каменной мостовой, такой, что слова громкаго не разслышишь, къ тому же прошли по чугунк впередъ и обратно кареты желзно-конной дороги. Пьяныхъ на Садовой не видать. Завернулъ Никита направо въ Спасскій переулокъ, прошелъ мимо всовъ — на одной доск всовъ положено гирь двадцать, другая высоко поднялась, площадка пуста, въ питейныхъ заведеніяхъ меньше прежняго крика, плясокъ, но публика тамъ сидящая говоритъ уже кое-какъ… Вошелъ Никита въ одно питейное заведеніе, находящееся за ‘Полтавой’. Табачный махорочный дымъ, какъ изъ худой печки, наполнялъ конуру, онъ неясно увидалъ три фигуры, осмотрлъ ихъ — не наши. Въ другомъ пляска. Въ третьемъ онъ встртилъ однодеревенца Петра, тотъ сказалъ, что дядя шлялся по двумъ кабакамъ и былъ съ нимъ, Петромъ, похвалялся, что онъ получилъ малу толику отъ купца и вдругъ ни съ того ни съ сего назадъ тому часъ времени ушелъ вонъ въ энту штуку. (Петръ указалъ на одну гостиницу).
— А хошь умстя?— вызвался Петръ.
— Ладно, пойдемъ, другъ… Надо выручать.
Утромъ свояки получили разсчетъ отъ дяди, сходили въ баню… По ихъ соображеніямъ они не дополучили по семи рублей съ полтиной. Оказалось, что каждый изъ нихъ вчера пропилъ два рубля серебромъ съ копейками, и оба они не могли понять, какимъ это образомъ случилось, и называли глупостью свою гулянку. Степанъ Николаевъ плакался на то, что онъ пропилъ чуть ли не три рубля.
Никита и Пантелей купили себ сапоги и полушубки, покутили еще, только не на Снной, а въ простой харчевн и пошли выручать паспортъ. Велли приходить на другой день. Подошелъ Никита къ загородк, гд получаются адресные билеты. Адресные билеты лежатъ кучами, загородку окружили двнадцать человкъ, держа каждый наготов или NoNo адреснаго билета или контрмарки квартала. Дарюх не былъ готовъ билетъ.
— Въ деревню ду,— сказалъ Никита неловко.
— Ну и позжай,— говорятъ ему,— а она и здсь проживетъ.
— Не рука!
— Такъ нельзя?— спросилъ Никита, вертя въ рук контрмарку.
— Черезъ два дня приходи… Можешь, когда время — штрафу не будетъ.
Прошло три дня,— прожили но полтиннику. Идетъ опять Никита въ адресную экспедицію.
На адресномъ билет написано ‘Дарья Иванова’, а на контрмарк квартала ‘Дарья Замужнева’.
— Какъ твоя фамилія?
— А Богъ ее знае… По пашпорту гляди… А что Замужнева — враки!
Въ паспорт жены сказано: ‘Дарья Иванова замужняя’.
Кое-какъ Никита выручилъ билетъ.
Мужья живутъ съ женами. Мужья нарядились въ новые сапоги, фуражки, женщины надли на головы платки, накупили ситцу рубля на три. Какъ мужчинамъ, такъ и женщинамъ скучно, потому-что зимою дома предвидится много работы. Больше всхъ скучаетъ Дарюха.
— Никита, чайку бы?
Поди ты. Не напилась еще!
— Самъ такъ пьянствуешь только, вс деньги отъ меня отобралъ! Вдь сорокъ два цлковыхъ я теб дала.
Никита отзывается тмъ, что онъ деньги отослалъ домой, но при этомъ вздыхаетъ и съ жалостью смотритъ на жену, которая начинаетъ его корить тмъ, что у него нтъ ничего, а она, бывши кормилицей, жила барыней.
— Не хошь ли утечь!.. Ребятъ-то, видно, не жалко!— ворчитъ Никита и идетъ съ пріятелями въ кабакъ, говоря, что они пошли искать работы, а Дарюха со своячиной идутъ на Снную, останавливаясь передъ магазинами.
— А остаться бы?— говоритъ Дарюха.
— Что съ ними, мужиками, сдлаешь?.. А тоже жизнь-та моя была — бда!
— Ну и моя не лучше — все длала.
Своячины разговариваютъ о своихъ хозяевахъ и о томъ, какъ он удивятъ своихъ подругъ нарядами.
— И ходить-то мы научились иначе!
— Небось, Питеръ выучитъ, особливо по лстницамъ.
Наконецъ, и свояки собрались съ женами въ путь. Теперь ужъ они казались гораздо бодре и веселе, чмъ въ то время, какъ пріхали на заработки, да и въ самой одежд замчалась перемна. Теперь мужчинамъ совстно было хать въ лаптяхъ, въ оборванномъ полушубк. Правда, на женщинахъ были т же шугайчики, но зато на ногахъ новыя ботинки, на головахъ полушапки, платки, купленные въ Питер.
Передъ отъздомъ къ своякамъ приходило много пріятелей, которые оставались въ Питер, и безъ угощенія дло не обошлось, такъ-что свояки пришли въ вокзалъ желзной дороги въ первомъ часу и талъ до вечера выспались. У Никиты оказалось денегъ 12 рублей, а у Пантелея только семь.
Народу много. Всякому хочется скоре попасть въ загородку, многіе берутъ билеты на двухъ и на трехъ человкъ, но каждаго масса народу оттсняетъ назадъ. Такъ Никита попалъ въ загородку уже посл второго звонка и какъ только взялъ билеты, позабывъ обо всемъ на свт, побжалъ на платформу. Но въ его полушубокъ вцпилась его жена и жена Пантелея съ крикомъ: — Никита! Пантелей-то гд?
— Пантелей!— кричалъ Никита.
— Животъ заболлъ у него,— сказала Дарья и засмялась.
— Останется! Ахъ бда!
— Иди! иди! что встали!!— понуждалъ Никиту и бабъ жандармъ.
Они вошли въ вагонъ. Никита высунулся изъ окна и кричалъ:
— Пантюха! останешься!!
Знакомые прощаются другъ съ другомъ.
— И дернуло же его! Животъ, говоритъ… Ахъ бда!— ворчитъ Никита.
Раздается третій звонокъ… Поздъ тронулся. Вдругъ на платформу вбгаетъ Пантелей.
— Никита!!— кричитъ въ конецъ растерявшійся Пантелей.
Публика хохочетъ.
— Бги!! Догоняй!!— кричатъ Пантелею крестьяне изъ оконъ вагоновъ, поздъ идетъ скоре и скоре и, наконецъ, исчезаетъ.
— А-ахъ ты! Горе мое!!— говоритъ отчаянно Пантелей и, снявъ фуражку, скоблитъ отчаянно голову правой рукой.
— Дуракъ! пропьянствовалъ?— говоритъ кто-то.
— Вдь учалось!! Не догонишь… Животъ — чтобъ яму!!— отчаянно говоритъ Пантелей.
— Пошолъ!— гонитъ Пантелея сторожъ.
Пантелей съ ужаснымъ горемъ и тоской выходитъ на Знаменскую площадь, останавливается и долго стоитъ, не зная, что ему длать. Уличный шумъ начинаетъ его злить, и онъ идетъ въ питейное заведеніе.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
