ВЪ ДЕРЕВНЮ!
ВЪ ДЕРЕВНЮ!
(ИЗЪ ЗАПИСОКЪ СИБИРЯКА).
Сибирякъ.
‘Восточное Обозрніе’, No 31, 1885
В деревню!, Попов Иван Иванович, Год: 1885
Время на прочтение: 9 минут(ы)
— Нтъ, вы перезжайте на дачу,— это васъ поправитъ,— вотъ, напримръ, въ Колломяги или въ Лсной.
Такъ говорили мн знакомые, видя, какъ я начиналъ хирть при наступленіи каждаго петербургскаго лта.
— Въ Колломяги?— воскликнулъ кто-то съ презрніемъ:— еще бы предложили Новую Деревню! Ужъ если выбирать, такъ Заманиловку. Лучше мста не найдете!
Но, увы, я не соблазнялся дачной жизнью. Я видлъ, какъ мимо оконъ тянулись воза каждою весною съ диванами, банками тощихъ комнатныхъ цвтовъ, эмигрировавшихъ вмст съ дачниками, съ прислугой, дремавшей наверху пирамидъ изъ кроватей и корзинъ, и меня только боле разбирала тоска и злость.
Даже Сиверская (станція за Гатчинымъ), съ своей рчкой, напоминавшей мн горную алтайскую рчку Улалу, и съ темнымъ, густымъ хвойнымъ наркомъ, окружающимъ дачи, съ живописными окрестностями, гд лучшіе художники пейзажисты, какъ И. И. Шишкинъ, проводили лто,— не вызывали во мн восторговъ. Мн хотлось видть настоящій лсъ, настоящее поле, настоящую деревню. Мечты тянули куда-то далеко къ двственнымъ лсамъ, гд въ темной зелени цвтутъ темныя сараны, гд пышно поднялись большія лиліи, гд ничто и никто не нарушаетъ тишины лса. Хотлось взамнъ шумной, душной улицы съ каменной мостовой, поливаемой помпами, вмсто каменныхъ громадъ раскаленнаго гранита и камня — видть простую рчушку и колосистыя поля, хотлось пожить въ маленькой захолустной деревнюшк въ обществ добрыхъ простыхъ людей, съ ихъ патріархальной простотой, съ просторомъ полей и деревенской непринужденностью.
Я вспомнилъ кстати приглашеніе одного моего пріятеля, жившаго въ одной изъ внутреннихъ россійскихъ губерніи, который звалъ меня къ своимъ роднымъ, въ имнье, хотя не надолго, ‘для общенія съ народомъ’, какъ онъ выражался. Такъ какъ я никогда не видалъ россійскихъ деревень и мн хотлось сравнить ихъ съ нашими сибирскими, то я ршился хать, да и больно тоска задала. Губернія была прекрасная — съ фруктовыми садами, мягкимъ климатомъ.
И вотъ я соблазнился. Мн рисовалось, какъ я буду про водить время въ глуши, на покосахъ съ мужиками, какъ я буду шляться въ лсу, спать на стогахъ сна… точь въ точь какъ въ мое блаженное дтство въ Сибири быстро собравшись, я уже сидлъ въ вагон и подъ вліяніемъ свжаго воздуха вдругъ почувствовалъ, что я становлюсь другимъ человкомъ: тонусъ сердца, нервовъ понизился, голова стала ясне, искусственная возбужденность прошла. Какую же разницу подъ вліяніемъ этого воздуха представляетъ организмъ деревенскаго и городскаго жителя сравнительно съ интеллигентнымъ человкомъ шумной столицы! Я вспомнилъ добродушное, краснощекое лицо моего пріятеля, дышащее деревенскимъ здоровьемъ.
Вагонъ стучитъ, втеръ врывается въ окна. Точь въ точь будто мчишься на тройк,— только какая разница, если сравнить съ нашимъ сибирскимъ просторомъ! Тамъ дйствительно находишься въ дорог: ямщикъ, телега, толчки и полировка крови во всхъ направленіяхъ, втеръ — такъ ужъ шапку держи, воздухъ — такъ ужъ бочками пей его, солнце — такъ ужъ до того припечетъ, что кожа съ носа начнетъ слупливаться, словомъ, все съ усиленной пропорціи, а здсь все умренно, ровно, монотонно, однообразно, какъ вотъ это легкое нерво-возбуждающее колебаніе вагона, причиняющее и раздраженіе, и разслабленіе разомъ. Кругомъ видишь блдныя, утомленныя, скучающія лица. Съ величайшимъ нетерпніемъ выходимъ мы въ вокзалахъ при всякой остановк, причемъ самыя станціи представляютъ собой буфетъ какого нибудь петербургскаго гулянья: блыя скатерти, вазы, цвты, бутылки винъ, изящные гвардейцы расхаживаютъ подъ руку съ дамами, изысканно одтый франтъ торопливо застегиваетъ пиджакъ и ищетъ цилиндръ при выход на этихъ станціяхъ. Кругомъ подстриженные садики и казенные цвтники. Порціи съ предупредительными лакеями везд щекотали аппетитъ, однако он весьма мало прельщали меня, блюда я находилъ холодными, а цны горячими, и, кром того,— что гораздо хуже,— прогорклое масло и разныя купоросныя приправы, отъ которыхъ путникъ получитъ только удивительную ижжогу. Я вспомнилъ т припасы, которыми снабжаетъ сибирская деревня. Правда, въ бдной деревн щей не всегда найдешь, но въ зажиточныхъ селахъ чего нтъ — прелестная стерлядь, нельма, обиліе мяса. Подадутъ молоко, смтанку, масло отъ своей коровушки, яйца,— по крайней мр, не отравишься, а пошь съ такимъ аппетитомъ, какъ никогда не приводилось.
Вотъ, наконецъ, и маленькая станція, откуда нужно хать на лошадяхъ къ пріятелю. Давно я видлъ около станціи желзныхъ дорогъ тройки, развозящія помщиковъ. Но это не были тропки настоящій, деревенскія: ямщики смотрли кучерами, на голов шляпчонка съ общипаннымъ павлиньимъ перомъ, правда, костюмъ представлялъ иногда ужасную обтрепанность, по павлинье перо было величественной кокардой, сбруя въ бубенчикахъ, дуга росписная точь въ точь какъ на гуляньяхъ, и публика хала на такихъ тройкахъ точно на пикникъ — въ шляпкахъ, съ зонтиками. Это были возницы помщиковъ, культура крпостнаго права.
Вспомнились иныя тройки и иные ямщики, вольные сибирскіе дружки {Дружки, вольные ямщики, составляютъ сплошную артель и везутъ по знакомымъ отъ города до города.}, лихой бойкій парень ямщикъ — въ рубах парусомъ, безъ шапки, онъ изрдка приподнимается на высокихъ козлахъ, а удалая тройка мчится вихремъ. Припомнилась и еще родная картина, о которой говорится у сибирскаго поэта:
Ясный день. Бгутъ лошадки ровно,
Мягкій снгъ подъ взмахами копытъ
Раздается съ ласкою любовной
И слегка взлетаетъ и скрипитъ.
Лучъ весны ужъ крадется по снгу,
Зелень хвоевъ темную согрвъ.
демъ мы, и тихо вторитъ бгу
Ямщика задумчивый напвъ.
демъ мы опушкою лсною.
Снга гладь, какъ мягкая постель,
Облегаетъ блой пеленою
И сосну, и сумрачную ель.
И стоятъ въ нмомъ великолпь
На краю ихъ стройные ряды,
А въ снгу и розсыпью, и цпью
Сть плетутъ извилиной слды.
Здсь ничего подобнаго ни зимой, ни лтомъ не увидишь. Вотъ я трясусь на какой-то полугородской тележк. Кругомъ голая точно выжженная и вырубленная мстность, которая мн напомнила акмолинскую степь, съ тою разницею, что послдняя представляетъ богатыя пастбища — тебеневки, удобныя для скота на подножномъ корму, а здсь была обезлсенная, выпаханная, выжженная и истощенная земля. Почва не родила безъ удобренія, безъ страшныхъ усилій земледльца. Кругомъ горизонта на огромное пространство не видно было ни куста.
— Гд же лса у васъ?— спрашивалъ я ямщика.
— Какіе лса? Нтъ лсовъ, вырубили!— отвтилъ ямщикъ и даже подивился моему вопросу.
— По вдь гд нибудь въ узд есть же?
— Верстъ пятнадцать отсюда у помщика есть, а у насъ нтъ.
Пятнадцать верстъ отсюда!— и я вспомнилъ, какъ у насъ, мало того, что самыя степи въ избытк покрыты такъ называемыми березовыми ‘колками’, но временами на десятки верстъ тянутся дремучіе лса, да какіе лса!
И стоятъ таинственно и строго
Въ серебр и сумрак лса,
А за ними горные отроги
Алтарями всходятъ въ небеса,
И, горя на синемъ неба свод,
Пламя солнца жжетъ издалека.
Я думалъ объ этихъ лсахъ, о привольныхъ пастбищахъ и покосахъ, гд трава въ ростъ человка, гд косцамъ другъ друга не видать, гд земля не требуетъ удобренія…
— А вотъ въ Сибири — такъ не то, что ваша земля,— сказалъ невольно я: — тамъ добрый черноземъ, да и травы-то получше вашихъ.
— Гд?— сказалъ изумленно ямщикъ.
— Въ Сибири.
— Это гд люди-то подъ землей ходятъ!..
Пришлось читать географію сему россійскому простецу. Успокоился я тмъ, что знакомить съ самыми элементарными свдніями о Сибири мн приходилось не однихъ мужиковъ, а и многихъ россійскихъ дамъ и мужчинъ въ различныхъ салонахъ, причемъ послдніе, будучи не мене легковрны, чмъ мужики, однако, всегда бывали боле упорны въ своихъ предразсудкахъ о Сибири.
Черезъ нсколько минутъ мой ямщикъ началъ розвать ротъ отъ изумленія и умиленія. Между тмъ, убогая тройка тощихъ и жалкихъ лошадей тащила насъ по унылой и пыльной дорог, изрдка торчали но сторонамъ этой дороги жалкіе верстовые столбы. Дорога была безлюдная, главное движеніе совершалось по желзнымъ дорогамъ, обезлюдли дороги и прямыя, и побочныя. Прозжій трактъ потерялъ всякое значеніе въ Европейской Россіи, и постоялые дворы остались лини, въ драмахъ Островскаго.
Прохали жалкій мостикъ, въ сторон виднлись какіе-то хутора, прохали черезъ жалкую деревню съ хижинами, крытыми соломой, или, скоре, навозомъ, и однимъ полукирпичнымъ домомъ старосты, который, однако, нимало не напоминалъ дома зажиточнаго сибирскаго крестьянина, но вотъ мелькнулъ прудъ, какой то садъ, и мы въхали въ усадьбу. Кругомъ были приличныя городскія постройки.
Едва тройка моя съ бубенцами въхала въ ворота, какъ на крыльц большаго дома показался мой знакомый, краснощекій, привтливый, веселый, въ щегольскомъ лтнемъ костюм и въ соломенной шляп съ лентами.
— А я, братъ, собрался къ вамъ на лоно природы…
— И отлично придумалъ!— воскликнулъ пріятель.— Пора, давно пора поближе къ народу, въ деревню, а то Богъ знаетъ, что воображаете вы въ столицахъ по своимъ книгамъ, да и деревенская жизнь преобразитъ твое здоровье…
— За тмъ, братъ, и пріхалъ… нервы…
— Знаю, знаю, ха-ха-ха…— смялся краснощекій пріятель.— Ну, пойдемъ же во флигель, для тебя есть тамъ и комната съ комфортомъ. Наконецъ, теб надо переодться…
— Да, я съ удовольствіемъ, я, знаешь, старое парусинное пальтишко взялъ и большіе сапоги, и ружье у меня есть. Знаешь, чтобы совсмъ подеревенски. Даже крахмальную рубашку одну захватилъ…
— Ну да, ну да, мы все это успемъ, а теперь я теб предложу, ты ужъ однься, братъ, поэлегантне въ полный туалетъ…
— Въ деревн-то?.. я, братъ, подъ кустомъ хочу полежать…
— Говорю же,— успемъ. Я тебя долженъ представить своимъ. У насъ премилое общество: дядя, одинъ агрономъ изъ Москвы, кузины — прелестныя институтки, у нихъ кавалеры, затмъ сосдъ — любитель лошадей и охотникъ и, наконецъ, сосдка-помщица, я теб, кажется, говорилъ о ней — такая бойкая, belle femme, въ пунцовомъ капот… Ты пріоднься…
— Я готовъ, у меня есть платье, только извини, я ожидалъ, что въ деревн…
— Да ничего, мы извинимъ, а если что нужно, я теб дамъ изъ своего тоалета.
Скоро мы были во флигел въ приличной комнат съ диванами, картинами и письменнымъ столомъ. Прежде всего я очутился, конечно, около умывальника и терся тщательно мыломъ.
— Вотъ теб мой одеколонъ!— услужливо предложилъ пріятель, продолжая болтать.
Я уже началъ одваться въ полную форму и блый галстухъ.
— Ты говоришь, эта дама, въ атласномъ капот, съ придворными близко знакома?— съ робостью спрашивалъ я.— Вдь я не ожидалъ у васъ такого общества.
— Да ты не безпокойся, мало ли что она говоритъ. Она простая и сама въ охотничьихъ сапогахъ ходитъ…
— Т. е. какъ же — въ атласномъ капот и охотничьихъ сапогахъ?..
— Да вотъ увидишь! Она презанимательная и положительно демократъ. Мы будемъ сегодня пить чай на террас. Къ 10-ти часамъ соберется ней общество.
— А вы разв не спите въ 10 часовъ?.. Я думалъ въ деревн…
— Помилуй, братецъ, только вечеромъ у насъ поэзія…
Передъ отходомъ пріятель меня даже надушилъ. Мы отправились къ деревенской компаніи. Прошли дворъ, прекрасный садъ съ дорожками, клумбами цвтовъ и очутились на террас. Терраса дйствительно была роскошная, увитая дикимъ виноградомъ и вьющимися растеніями, съ блыми и розовыми цвтами, красивыя клумбы цвтовъ расположились на площадк, усаженной развсистыми деревьями, вечеръ былъ теплый, съ мягкимъ нжащимъ воздухомъ. Запахъ цвтовъ былъ сильно распространенъ. Я очутился на террас, гд уже былъ сервированъ чай, со всми принадлежностями,
Здсь я нашелъ тучнаго дядюшку, моего знакомаго бодраго, краснощекаго старика, у котораго шло отлично хозяйство, благодаря тому, что онъ спускалъ ежегодно то одинъ, то другой участокъ лса, его жена предобрая помщица, занятая вчно очищеніемъ ягодъ и приготовленіемъ варенья, подносившая мужу потомство и вкусныя яблоки. Мужъ звалъ ее Еввой Ивановной и постоянно острилъ, что ея яблоки кисловаты, но безвредны. Московскій агрономъ былъ тощій болзненный человкъ, онъ весьма хорошо разсуждалъ о плугахъ Эккерта, но ни одного поля въ свою жизнь не видалъ, остальное общество состояло изъ молодаго сосда въ русскомъ костюм и толковой рубашк, изъ сосдки въ пунцовомъ капот, выдававшей себя за замчательнаго энциклопедиста и уврявшей, что она отлично длаетъ простоквашу и пишетъ превосходно французскіе стихи, дале фигурировали — институтки въ шитыхъ русскихъ лтнихъ костюмахъ съ бусами и за ними, какъ всегда, ‘мухи’, т. е. нсколько безъусыхъ недорослей.
Молодое общество сначала носилось по саду и оглашало садъ криками и хохотомъ.
Пріятель мой отрекомендовалъ меня старичкамъ, и я услся между старушкой, съ зеленымъ зонтикомъ на глазахъ и въ соломенной шляп, и молодымъ будущимъ землевладльцемъ, пока тупо ковырявшимъ въ носу и бившимъ мухъ
Дядя — помщикъ толковалъ о посвахъ виргинскаго табаку и кукурузы, агрономъ настаивалъ на посвахъ маиса, объ обыкновенныхъ хлбахъ я ничего не слыхалъ, вскользь жаловались на рабочую плату, на распущенность мужика. Пріятель мой сіялъ.
— Ты вдь ничего но понимаешь въ хозяйств, а еще описываешь народъ, не видя деревни,— говорилъ онъ.— Прислушайся-ка!
Словомъ, въ этомъ вполн деревенскимъ обществ я долженъ былъ съиграть даже козла отпущенія, какъ поклонникъ городской жизни: такая мн роль была назначена. Время шло весело, вс говорили, а главное вс ли. По крайней мр, 4 женскихъ прислуги прислуживали обществу, не считая старой экономки, разливавшей чай. Хозяйство, какъ видно, было обширное.
Молодое, безпечное общество имло прекрасный аппетитъ.
Шолъ веселый говоръ, смхъ, разсказы о дневныхъ прогулкахъ. Я чувствовалъ, что будто я и не вызжалъ изъ столицы.
— Нтъ, ты пойми,— говорилъ пріятель:— какими мы пользуемся удобствами. Ты въ либеральномъ обществ, желзная дорога приноситъ газеты, и въ то же время ты въ сред народа, на деревенскомъ воздух. Вдь это цивилизація, а не ваша сибирская глушь.
— Согласенъ!
Институтки и гувернантка были такъ изящны въ лтнихъ шитыхъ костюмахъ, кавалеры такъ элегантны, они гуляли по саду, облитому уже луною. Прудъ и темныя деревья представляли фантастическую картину. Въ алле дымилась чья-то сигара.
— Нтъ, что наше экстензивное хозяйство должно дойдти до этого…
— Позвольте, а что говоритъ Генри Джорджъ…— раздавалось на террас.
— Интеллигенція!… гд-то выкрикивалъ мой либеральный пріятель.
Я вышелъ въ садъ, онъ дышалъ прохладой, огромный вязъ, распростеревъ втви, живописно, какъ рзной, рисовался на темпомъ неб. Слышался легкій шелестъ листьевъ, какой-то мелодическій шопотъ въ кустахъ и нжащей струею лился запахъ липъ, яблонь вмст съ цвтущей сиренью. Терраса красиво освщалась матовой лампою, я слъ на скамейку въ томной алле, въ кустахъ также несся таинственный шопотъ. Вдругъ изъ темныхъ оконъ вырвался аккордъ, другой, и задумчивые звуки Бетховена начали литься съ замирающею тоскою… Садъ еще боле преобразился подъ этими звуками. Они замолкли, а за прудомъ защелкалъ соловей и въ кустахъ опять шопотъ — точно кто-то повторялъ безконечно сладкія, замирающія рчи любви…
Мн вспомнился Тургеневъ, Гончаровъ. Я былъ въ новой обстановк.
И въ моемъ сердц зазвучало что-то давно прошедшее, но не забывавшееся… Такъ вотъ она — поэзія-то!— мелькнуло въ ум. Такъ вотъ что воспитывало здсь цлыя поколнія! Вотъ чмъ объясняется прелестное, веселое расположеніе духа и дышащій здоровьемъ цвтъ лица моего пріятеля!
— Вотъ онъ гд, вотъ онъ гд!— воскликнулъ пріятель: — онъ мечтаетъ, какова’! а представь себ, я бгалъ къ сосду. Каковы подлецы! у насъ опять украли изъ амбара муку. Ну, подлецы!
— То есть кто же это подлецы?
— Да вотъ ты кого описывать-то пріхалъ….
— Послушай, посовстись, кого я описывать пріхалъ?
— Нтъ, ты не скрывайся, мужички-то ваши, вдь вы всё ихъ защищаете….
— Никого я не защищаю.
Долго мой либеральный пріятель говорилъ, какъ онъ желаетъ добра мужикамъ, и какіе они, между тмъ, свиньи…
— Однако, пойдемъ спать,— ршилъ онъ:— въ деревн непремнно нужно рано ложиться.
По пути онъ остановился на двор и раздавалъ какія-то приказанія караульнымъ. Черезъ нсколько минутъ я услышалъ шумъ.
— Гони, гони, запирай! Завтра разберемъ.
— Чья?— послышался вопросъ.
— Марфина!— отвчалъ мужичій голосъ.
За воротами слышался старушичій, надтреснутый крикъ, усовщиванія, мольба.
— Ну, ну, пропастипа!— раздалось взаключеніе, и во дворъ кого-то вогнали.
Пошумвъ на двор, пріятель явился и, думая, что я улегся, быстро раздлся въ сосдней комнат и чрезъ минуту захраплъ.
Я ничего не понималъ въ этой деревенской жизни и ея сценахъ.
Была ночь. Изъ сосдней усадьбы раздавался лай и вой собакъ. Гд-то слышались оклики караульныхъ. Какой-то сосдній помщикъ поручилъ своему холопу стрлять для устрашенія мужиковъ-воровъ изъ стараго самопала, слышались выстрлы точно изъ пушки. Да что же это — осадное положеніе?!— мелькнуло въ моемъ ум.
По дорог взаключеніе два дозжачихъ прогнали лошадей.
— Что,— окрикнули караульные:— опять потрава?..
— Съ потравы….— раздался голосъ. Топотъ исчезалъ.
Кто-то изъ караульныхъ звнулъ нараспвъ и лниво постучалъ въ доску.
Опять послышался топотъ, по боле тяжелый и медленный.
— Къ кому?
— Къ Льву Ивановичу!
— Ну, этотъ задастъ, не спуститъ!
Въ голов моей было смутно, мелькнулъ садъ, облитый луною, прозвучали чудные аккорды, таинственная пара мелькнула, какой-то звучный баритонъ взялъ ноту, а потомъ….
— Ну-ну, пропастина!— а затмъ послышался тихій, надрывающійся плачъ старухи. Не Марфа ли?
Я очнулся и изумился. Въ пикейномъ жилет, вычищенномъ сюртук, въ часахъ и въ бломъ галстух, я сидлъ у стола и дремалъ, забывъ раздться и лечь. На неб блеснулъ яркій свтъ, стало свтать. Боже мой! вдь скоро утро, къ чаю они появятся здоровые, свжіе, розовые а я?!… Ахъ, эти проклятые нервы!