В деревне
В деревне
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
В деревне, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1938
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Помню прекрасное лето. Я поехал на Петров день по Брестской дороге из Москвы на станцию Тучково, к приятелю моему Павлу Александровичу, в его имение, где был старый липовый сад.
Застал я Павла Александровича в унынии и раздумье.
— Какой у тебя прекрасный старинный дом,— сказал я. — Какой сад чудный. Я б никуда отсюда не поехал.
— Едва ли,— сказал он.
— То есть как это ‘едва ли’? Я бы писал здесь каждый кусок. Эти окна с большими ставнями, липы, крыльцо…
— Едва ли,— повторил Павел. — Надоело бы через неделю. Вот свалит полдень, пойдем за двенадцать верст отсюда, в Михайловку, там река есть, и по ней заводины, утиные выводки. Но только рано, Петров день. Выводки еще не летные. Охоты еще настоящей нет…
Проселками на тройке мы ехали с Павлом Александровичем вырубкой леса. Пни старых елей, из-под которых вились корни, светились, оголенные. Около — пучками горела на солнце розовая дрема.
— Это бы я написал,— сказал я. — Какая красота!
— Тощища,— отмахнулся Павел Александрович. — Какая красота? Это мой лес. Восемь лет назад срубили. За грош продал. А теперь бы он втрое стоил.
Имение Михайловка показалось на возвышении. Дом с колоннами. Прекрасный сад, и внизу река. Заворачивая и поднимаясь в горку, среди березовой аллеи мы подъехали к дому.
С крыльца выбежал лакей, одетый в серую тужурку с металлическими пуговицами.
— Дома-с, пожалуйте. Только у барыни мигрень-с.
Когда мы вошли в гостиную, увешанную старинными портретами, с мебелью красного дерева, с фарфоровыми вазами, с большим столом, на котором стояли в хрустале букеты свежих роз,— к нам вышел хозяин. Человек молодой, тщательно причесанный, очень высокого роста, одетый в кавалерийский китель. Его скучное лицо оживилось. Он радостно нас приветствовал.
— Какая досада,— сказал он,— у жены мигрень. Не знаю, что делать. Через месяц только мы едем в Баден-Баден. Надо ее пожалеть, она замучилась здесь. И с меня довольно. Тоска. Дожди. Подумай, она говорит: ‘В саду здесь дорожки сырые, вечером на реке — туман’. Удивляется, как могли здесь жить мои родители. Она без заграницы не может. Я совершенно с ней согласен. Довольно, батюшка, довольно.
‘Что за черт,— подумал я. — Какая красота, какой сад и дом. Ведь это же настоящий ампир. Дворец. Река какая. Непонятно…’
В столовой был накрыт обед, и хозяйка спустилась сверху из своих комнат. Она была высокая красавица, бледная. Голова у нее была туго повязана кружевным шарфом.
— Ужасно… — сказала она. — У меня мигрень. И ничего не помогает. Жду, когда сяду в вагон,— ехать. Дождусь ли…
— А не может с вами случиться,— спросил,— что вы за границей будете с восторгом вспоминать эти прекрасные места, где мы сейчас находимся?
— Я много жила за границей и никогда не вспоминала эти места. Когда возвращалась, то всегда думала: будет дождь, тоскливые вечера, зимняя стужа…
‘Что же это такое…’ — подумал я…
— А скажите, вы родились в этом доме?..
— Нет, я родилась в Петербурге, а имение наше было в Орловской губернии, но там было невозможно — поля, поля… Скука безысходная… Я окна нарочно завешивала цветным тюлем, чтобы не видать этих ровных полей.
— Павел,— сказал моему приятелю ее муж,— а ты знаешь ли, я додумался наконец, и система моя верна. Надо играть на дюжины и страховать себя, ставя на зеро. Я рулетку изучил, я ведь целые дни верчу и веду запись. Конечно, я приобрел не такую, которая там. У меня поменьше. On peut quand mme se rendre compte {Можно все-таки дать себе отчет (фр.).}. Вот ей играть нельзя,— показал он на жену. — Она нервна, нет выдержки, и скучает… Гвоздинович четыре миллиона взял!
— Позволь,— сказал Павел Александрович. — Да ведь он же без гроша.
— Это другой вопрос, но четыре миллиона он взял шутя.
После обеда хозяин поставил на стол рулетку, дал нам разноцветные жетоны и сказал:
— Ставьте.
Ставил и сам и вертел рулетку.
— Видишь,— сказал. — Проиграл. Дублирую.
Опять завертелась рулетка.
— Проиграл,— сказал хозяин. — Но это ничего не значит. Дублирую. Вот и выиграл. Теперь сначала.
— Послушайте,— сказал я,— Павел Александрович. Ведь мы же на охоту приехали. Скоро уж вечер.
— Ну какая охота,— ответил хозяин. — Застрелишь какого-нибудь коростеля. Я тоже ходил на охоту. Тоска. У Тургенева очень хорошо описана охота. Но ходить в жару по этим колдобинам, по болоту, воля ваша, это утомительно и скучно…
— А должно быть, у вас на реке хорошая рыбная ловля на удочку?— спросил я.
— Позвольте, что за развлечение… Так и говорят: с одной стороны червяк, а с другой — дурак. Этим занимаются пустые люди.
— Нет, острогой хорошо,— сказал Павел. — Я люблю.
— Но это варварство!
Вошел лакей и сказал:
— Вас барыня изволят просить.
— Мигрень — это мучительно,— сказал он, уходя.
— Павел, поедем,— предложил я. — Где-нибудь у речки слезем и походим по бережку.
Когда хозяин вернулся к нам, мы стали с ним прощаться. Пожимая руку Павла Александровича, он сказал:
— Ты не понял. Моя система верна. Увидишь…
Садясь на тройку у подъезда, я почувствовал, что с меня скатилась какая-то гора. И как радостно было ехать по проселку. В вечерней синеве небес клубились розовые облака. Пахло сеном. Вечерними лучами освещало мелколесье. Показалась голубая вода реки.
— Стой,— сказал Павел Александрович.
Мы вынули из кобур ружья и пошли берегом реки. Было тихо.
Над чередой и осокой летали зеленые стрекозы. Павел Александрович остановился и смотрел, подняв брови, пристально на меня.
— Что ты смотришь?— спросил я.
— Глупо, до чего глупо,— ответил Павел.
— Что глупо?
— Собаки-то нет. Что ты без собаки сделаешь?
— Да просто пройдемся по речке,— ответил я. — Послушай, Павел, скажи, почему эти молодые люди, у которых мы были, так скучно живут? И почему им не нравится этот рай, в котором они живут?
— Ты не понимаешь? Мало ли чего ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь. А они понимают.
— Да… Действительно смешно. Трудно понять.
— Вот что,— сказал Павел. — Поедем-ка мы на станцию и в Москву. Тут делать нечего. У тебя в деревне лучше. Какая-то ерунда есть. Веселье. В чем дело — не пойму. Народ, что ли, такой подбираешь… Глупо, а весело… Я каждый раз закаиваюсь ездить к тебе. А потом опять к тебе в Охотино тянет. Возьми хоть историю с бобрами, потом этот вепрь! Ведь два дня ездили на это озеро. ‘Вепрь’. А там и вепря-то никакого не было. Вот ведь что…
Прошло много времени…
Как-то по приезде Павла Александровича ко мне в деревню, где приятель мой, деревенский охотник Герасим Дементьевич, сказал, что неподалеку от меня, в лесу, прошел медведь ‘более восемнадцати пудов’, я почему-то вспомнил нашу поездку с Павлом Александровичем в Михайловское, к его приятелю, и спросил:
— Что же твой приятель, вернулся из-за границы?
— Нет,— ответил Павел Александрович. — Имение он продал. Слышал я, что система оказалась неверна, вроде здешнего медведя.
В это время, подавая на стол жареных тетеревов, тетенька Афросинья, смеясь, сказала:
— Чего выдумают, ‘ведмедь здесь прошел’… А ведь это чего? Горохов пьяный в лесу заблудился, ночью орал… От лесника шел пьяней вина… А все говорят — ведмедь…
В деревне — Впервые: Возрождение. 1938. 8 июля. Печатается по газетному тексту.