Въ ‘день итоговъ’.
Очеркъ.
Въ ‘день итоговъ’.
Очеркъ.
I.
II.
III.
——
С. Семеновъ.
‘Сѣ,верный Встникъ’, No 11, 1895
В ‘день итогов’, Семенов Сергей Терентьевич, Год: 1895
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Никакое время въ теченіе цлаго года не встрчается съ такимъ волненіемъ, безпокойствомъ и нетерпніемъ въ сренькой деревенской жизни, какъ осенняя пора. Къ этой пор съ полей все собирается, хлбъ обмолачивается, узнается,— сколько чего уродилось, за что трудились лто, происходитъ продажа излишковъ. У крестьянъ являются хоть на короткое время деньги, въ рукахъ съ которыми можно и вопіющія нужды удовлетворить и, если останется что,— и душу отвести: кому въ семь — накупивъ для этого гостинцевъ, калачей, меду, кому въ одиночку — за бутылкой водки въ трактир. Не даромъ и пословицы про эту пору говорятъ: ‘Осенью и у воробья пиво’, ‘Осенью-то матка — кисель да блины, а весною-то гладко — сиди да гляди’ и т. п.
Но самыми важными днями изо всей этой поры считаются т дни, когда происходитъ продажа урожая или на сельскихъ ярмаркахъ или на базар. И передъ этими днями и въ самые эти дни деревенскіе хозяева переживаютъ столько волненій, тревогъ и безпокойства, что долго посл вспоминаютъ о нихъ, иногда съ болью въ сердц и тяжелымъ вздохомъ, а иногда съ удовольствіемъ и свтлою улыбкой на лиц…
Для хозяевъ небольшой деревушки Горшешни такимъ днемъ считался праздникъ Покрова. Въ этотъ праздникъ въ большомъ сосднемъ торговомъ сел открывалась ярмарка и горшешенцы, наравн съ сосдне-деревенскими мужиками, сбывали на ней все, что набиралось къ продаж изъ хлба и скота, собирали выручку и узнавали наврное результаты своихъ трудовъ и, смотря по тому, каковы они оказались, такъ себя и веди, такъ и чувствовали.
Въ этотъ годъ урожай въ нашемъ мст былъ порядочный, уборка хорошая, вс почти окончательно убрались къ этому дню и вс увидли, что добра получилось достаточно. У многихъ зародилась надежда, что въ этотъ годъ они мало того, что съ нуждами и долгами разберутся, но и еще сверхъ этого останется кое-что, а это въ крестьянской жизни рдко когда случалось. Даже самые забытые и загнанные судьбой хозяева и т обольщали себя подобными надеждами и необычайно бодрились. Они мысленно высчитывали, сколько у нихъ можетъ остаться излишку и распредляли, куда его можно употребить… Едва-ли не больше всхъ мечталъ нсколько поправиться въ этомъ году одинъ изъ горшешинскихъ нужняковъ Климъ Скрипачевъ.
‘Уродилось, Богъ далъ, уродилось’ — размышлялъ онъ, думая про ныншній урожай — ‘можно будетъ поправиться — отвести душу, не все же недостатки видть, пора отдыхъ узнать’.
И онъ сразу точно помолодлъ, ходилъ бодро и весело и во всякомъ дл сталъ поворачиваться по-шустрй. Бывало онъ длалъ все не спша, мшкотно, а теперь откуда прыть взялась.
Въ самый же праздникъ, въ который должно было выясниться, каковъ ‘приполонъ’ получится у него отъ урожая, онъ даже и проснулся раньше жены. Утренній разсвтъ только что забрезжился въ тусклыхъ окнахъ его закоптлой избушки и выползшіе изъ щелей на ночную кормежку тараканы не успли еще убраться по своимъ мстамъ, а онъ уже соскочилъ съ своей соломенной перины и, быстро умывшись, сталъ обувать заскорузлыя ноги въ кожаные сапоги. И когда, обувшись, онъ подошелъ къ окну и началъ расчесывать лохматую голову трехзубымъ гребешкомъ, тогда только проснулась и его жена. Она соскочила съ печки, протерла руками глаза и, широко звнувъ, заспаннымъ голосомъ спросила мужа:
— Справляешься?
— Да… Хочется пораньше попасть,— молвилъ Климъ,— и мсто получше займешь, и продашь, може, подороже.
— Знамо такъ. Позжай, позжай,— одобрила его жена.
— А ты-то придешь на базаръ?— спросилъ ее Климъ.
— Пожалуй, приду, вотъ истоплю печку, управлюсь и прибреду.
— Приходи: что покупать-то — вмст лучше.
— И Николку съ собой взять нужно, онъ самъ себ свою покупку-то и выберетъ.
— Бери и Николку…
И сказавъ это, Климъ поднялся съ лавки и сталъ натягивать на себя худенькую шубенку, жена его, доставъ съ полки подойникъ, пошла доить корову.
Выйдя на дворъ, Климъ сталъ обратывать лошадь, баба, усвшись подъ корову, крикнула ему:
— Ты, смотри, не загуляй тамъ, подержись ради Христа… Знаешь — нужды-нужды… Лучше справь себ что-нибудь.
— Ну вотъ! а я не знаю,— молвилъ Климъ и вывелъ лошадь за дворъ на огороды.
Утро едва занималось. Яркое солнце только что показалось на восток и разсыпало свои золотые лучи по посеребренной легкимъ морозцемъ земл и по соломеннымъ крышамъ построекъ. Климъ поднялъ глаза на голубое небо, въ которомъ высоко плавали небольшія перистыя облака, взглянулъ на покрытую инеемъ траву, на жерди загородки, на покраснвшіе листочки крыжовника — и ему вдругъ стало такъ легко и весело, какъ давно, давно не бывало. ‘Вотъ и жданный день наступилъ, что-то Богъ дастъ сегодня’ — улыбаясь прошепталъ онъ и, бодро поднявъ голову, подвелъ свою лошаденку къ сараю, лихо повернулъ ее на мст и, крикнувъ ‘тпррру’, закинулъ ей на шею поводъ, и отперевъ ворота сарая, сталъ вывозить изъ него телгу.
Съ телгой Климъ бился долго, она была полна мшками и поэтому мужику вывести ее сразу какъ-то не удавалось. Насилу-то-насилу онъ направилъ ее на путь, повернувъ заднее колесо и потомъ ловко спиной и головой упершись въ передокъ, отъ этого усилія телга, хотя нехотя и не спша, но выползла изъ сарая.
Только Климъ натянулъ супонь, какъ по дорог загремли. Мужикъ обернулся и увидалъ, какъ сидя на новой, хотя и не мудрой, телг, такъ-же какъ и у него полно накладенной мшками, халъ его кумъ Селиванъ. Поровнявшись съ Климомъ, Селиванъ придержалъ лошадь, высоко поднялъ картузъ надъ головой и крикнулъ:
— Здорово, кумъ! На рынокъ что-ли?
— На рынокъ, на рынокъ.
— Справляйся проворнй, вмст подемъ.
— Сейчасъ! крикнулъ Климъ и засуетился вокругъ лошади. Онъ быстро подвязалъ поводъ, взвозжалъ, заперъ сарай, поспшно три раза перекрестился и, взявши лошадь за поводъ, дернулъ ее впередъ.
— Готово? спросилъ Селиванъ.
— Готово,— отвчалъ Климъ и сталъ садиться на возъ.
— Ну демъ, сказалъ Селиванъ.
— Трогай, молвилъ Климъ.
Лошади тронулись.
Базаръ былъ всего въ двухъ верстахъ отъ Горшешни, въ большомъ и богатомъ сел Передовомъ. Прохавъ небольшой огородъ, возвышавшійся сейчасъ-же за сараями, кумовья увидли село. Лошади ихъ шли тихо, поэтому пріятели могли и разговаривать межъ собой и разглядывать издали, каковъ-то нонче базаръ.
Базаръ былъ, видимо, большой, несмотря на раннее утро. Со стороны его доносился уже глухой и протяжный шумъ, изъ котораго всего ясне выдлялись пискъ поросятъ, мычанье коровъ и телятъ, блеянье овецъ, выведенныхъ для продажи на конную, расположенную какъ разъ на выгон при самомъ възд въ село. Цлый лсъ оглобель, поднятыхъ кверху, виднлся издали и этимъ доказывалъ, что народу съхалось на базаръ достаточно еще наканун.
— А базаръ, должно, здоровый нонче, оборачиваясь къ куму сказалъ Селиванъ.
— Небось, что не маленькій, эна что народу-то нахало, молвилъ Климъ.
— Торговцевъ-то хало, хало вчерась, кажись никогда столько и не сбиралось.
— Торгъ будетъ, только Богъ далъ-бы на хлбъ цны подороже.
— Можетъ быть и дороги будутъ… Ты что везешь продавать-то?
— Смя льняного мръ 12, да куль овса.
— Двнадцать мръ смя! удивился Селиванъ,— гд-жъ ты его тсолько набралъ-то?
— Уродилось, Богъ далъ,— восемнадцать мръ наколотилъ, три мры на смена оставилъ, три на масло, а это вотъ продавать.
— Сколько-же ты его сялъ-то?
— Дв мры.
— Хорошо! Выручишься ты нонче: цна ему нонче порядочная, я еще въ Воздвиженье по рублю съ четвертью продавалъ, а теперь, гляди, дороже будетъ.
— Давай Богъ! Чмъ дороже, тмъ лучше, молвилъ Климъ,— хоть мало мальски отряхнуться-бы.
— Нонче отряхнешься: годъ просто на рдкость.
— Годъ благодатный. Смя-то — смя, а овса-то сколько вышло: четыре куля, ономясь, Власу Павлову свезъ — на смена у него бралъ,— да вотъ продать везу, да дома куля четыре осталось, думаю — не уберегу-ли на смена…
— Вотъ и слава Богу! На смена своего убережешь — всего дороже,— прямо другой свтъ увидишь: и весной безъ заботы, и осенью есть что ждать, хоть и плохо уродится, а все твое, а то работаешь, работаешь, а барыши вс кулакъ обираетъ.
— Врно. И вотъ пятый годъ смена-то занимаю, такъ просто никакой пользы отъ работы-то не вижу. Вдь за одолженіе-то что лупятъ? Хошь не хошь, а подай ему мру овса на куль, да рубль денегъ, а онъ сплошь и рядомъ родится-то самъ-другъ, ну и останется за вс труды солома да мякина.
— Что говорить, надо-бы хуже, да нельзя. Горе наше заставляетъ только съ кулаками-то знаться, этимъ они и пользуются. Да вдь какіе стервецы: дерутъ-то дерутъ съ тебя, да еще надораживаются. Когда я съ Михайломъ Семеновымъ знался, какія дла бывали? Прідешь это къ нему сольцы или деготьку взять, такъ онъ еще сразу и не почешется отпустить-то, а пошлетъ тебя возъ соломы привезть, либо мшковъ десять овса насыпать,— а ужъ цну-то лупитъ, какую вздумается.
— Что ужъ говорить. Если-бы привелъ Богъ не якшаться съ ними, кажись, обими руками перекрестился-бы.
— Что-жъ, выручай больше денегъ, да и справляй вс нужды — и не за чмъ будетъ ходить къ нимъ.
— Сколько-то выручишь?
— А теб много надобно-то?
— Да какъ сказать, рублей пятнадцать выручилъ-бы — обошелся: заплатилъ-бы оброкъ, пастушню, да купилъ-бы рукавицы съ валенками, да для харчей кой-чего, да на мельницу съ маслобойней оеталось-бы, вотъ и обошлось бы дло.
— Пятнадцать-то рублей все выручишь, немного подумавъ сказалъ Селиванъ.
— Я выручу, молвилъ Климъ,— значитъ и остатный овесъ не трону, будутъ еще какія нужды — лнъ, когда улежится, продамъ да и справлю, какъ-нибудь обернусь.
— Что-жъ, помогай Богъ, кто себ добра не желаетъ.
— Да, вотъ что еще нужно купить, вдругъ вспомнилъ Климъ: крышку на сделку, да Николк своему доску грифельную съ букваремъ,— шибко просилъ, шельмецъ.
— Что-жъ учиться хочетъ?
— Просто отдыху не даетъ: все въ училище просился,— отдай, да отдай, тятька, въ училище. Я говорю: глупый, если-бы училище-то въ своей деревн было, ну тогда-бы можно, а то почесть три версты, вдь теб тамъ надо фатеру пріискивать, харчи возить, да въ чужихъ-то людяхъ, какъ ни на есть нужно и обувку, и одежонку, и бльишко получше, а гд намъ на это взять?..
— А какъ-же, говоритъ, другіе-то ребята выучатся, а я такъ неграмотный и буду? а самъ въ слезы ударился. Ну, жалко мн его стало.— А ты, говорю, коли хочешь — у нихъ учись. Прідутъ они на праздникъ-то домой, а ты и попроси кого изъ нихъ показать теб. Послушался мой парень. Опомясь пришелъ Вихарнаго мальчишка, Петюшка, изъ школы — онъ и пошелъ къ нему, просидлъ утречко, бжитъ самъ не свой: ‘тятька, тятька, я семь словъ узналъ, Петюшка, говоритъ, что мн букварь нужно покупать да доску: онъ меня кажинный праздникъ будетъ обучать’.— Ну ладно, говорю,— вотъ на базаръ поду куплю.
— Ишь ты, улыбнувшись молвилъ Селиванъ, что значитъ мальчишка-то — и похозяйственнй, а у меня твоя крестница все только насчетъ нарядовъ и заботится, такая вдь мразь, подъ столъ не согнувшись пройдетъ, а вчера вечеромъ лепечетъ: тятька, на базаръ подешь?— Поду.— А мн какого гостинца купишь?— Какого-же, говорю,— плетку ременную.— Нтъ, говоритъ, плетку не надо, а купи мн платье золотистое, да платокъ французскій.
— Ишь ты, паршивая,— молвилъ Климъ и весело разсмялся.
— Огари-и-стая двка,— протянулъ Селиванъ и еще шире улыбнулся.
Черезъ полчаса кумовья въхали въ Передовое, пробрались стороной да закоулками на середину села и остановились около двора одного знакомаго свчанина. Выпрягши лошадей и задавъ имъ корму, они оставили воза и пошли глядть, что длается на базар.
Базаръ, дйствительно, собрался большой, все село было запружено имъ. По сторонамъ дороги вдоль улицы были раскинуты палатки торговцевъ. Въ палаткахъ было навалено въ огромномъ количеств и бакалея, и красный, и теплый товаръ, и разная посуда. На площадкахъ расположились ссыпщики и скупщики хлба. Между палатками на проулкахъ пестрою толпою кишлъ народъ, а въ народныхъ толпахъ толкались разносчики съ калачами, спичками, замками, крестиками и всякой мелочью, ходили бабы со связками грибовъ, слонялись кошатники, забирая конскій волосъ, щетину и шкуры опойковъ, льняные закупщики метались, отыскивая продажный ленъ. Толкотня, шумъ, гамъ, ругань и колокольный звонъ переливались въ холодномъ осеннемъ воздух, рзали уши, били по вискамъ и наводили на свжаго человка какую-то одурь, отъ которой онъ сразу не могъ и опомниться. Кумовья раза два прошли по рядамъ, скользя по всему глазами и тщетно стараясь уловить что-нибудь путное слухомъ. Но этого имъ не удавалось: торговая волна еще только бурлила передъ ихъ глазами, но не захватывала ихъ. И только очутившись на одной площадк, на которой широкой ркой текла закупка хлба, они очувствовались и остановились и стали глядть, какъ идетъ закупка. Постоявъ съ минуту, кумовья увидли, что хлбъ берутъ съ большимъ разборомъ, цну даютъ невысокую и, несмотря на это, отъ продавцевъ отбою нтъ: такъ ихъ много понахало. Ужъ цлыя груды мшковъ лежали, насыпанные какъ только можно завязать, нсколько десятковъ возовъ стояли, нагруженные полнымъ-полно, а хлбъ все везли и везли.
— А дло-то не хвали,— чмокнувъ губами и тряхнувъ головой, сказалъ Селиванъ,— цна-то на хлбъ упала.
— Что-жъ ты подлаешь?— сказалъ Климъ и, какъ-то грустно сморщивъ лицо, поправилъ шапку на голов.
— Пойдемъ поглядимъ, что въ другомъ мст дется,— проговорилъ Селиванъ.
Въ другомъ мст было тоже, а еще въ одномъ уже кончили закупку: вс мшки и воза у торговца были заняты и вс деньги израсходованы.
— Надо скорй продавать, а то и брать, пожалуй, не будутъ,— молвилъ Селиванъ.
— Нужно поторопиться,— сказалъ Климъ.
— Пойдемъ,— проговорилъ Селиванъ.
И они пошли къ своимъ возамъ, взяли на спину по мшку и разошлись въ разныя стороны, каждый въ такое мсто, гд забирали его хлбъ.
Подойдя къ торговцу, забирающему смя, Климъ опустилъ свой мшокъ на подстилку, развязалъ его и крикнулъ:— ‘Эй, почтенный! погляди-ка смячко у меня’. Торговецъ нехотя повернулся къ нему, взялъ въ горсть смя, поглядлъ на него, подулъ, взвсилъ на рук и отрывисто проговорилъ:
— Много-ли его у тебя?
Климъ сказалъ.
— Почемъ?
Климъ отороплъ и, сбитый съ толку тономъ торговца, не зналъ сколько запросить: онъ боялся назначить дорогую цну — какъ-бы не отбить торговца, и думалъ какъ-бы себя не обидть. Подумавъ съ полминуты, онъ какъ-то несмло проговорилъ:
— По рублику-бы не гршно.
— Безъ гривны, отрзалъ торговецъ и отвернулся отъ мужика.
— Прибавь по пятачку хоть еще, взмолился Климъ.
Торговецъ больше не разговаривалъ.
Климъ почесалъ затылокъ, нагнулся къ мшку, хотлъ было поднять его и идти къ другому заборщику, но увидвъ, что и у другихъ толпится не мало народу, и вспомнивъ примту старинныхъ людей, что если не продать первому, то не выгадаешь и у второго,— крякнулъ, опустилъ опять мшокъ и проговорилъ:
— Ну ладно, держи, сейчасъ еще принесу.
И положивъ мшокъ у ногъ торговца, Климъ сталъ таскать къ нему другіе мшки.
Когда Климъ перетаскалъ мтки, торговецъ взялъ низенькую широкую мрку и гребло и, поставивъ ее на подстилку, веллъ мужику насыпать ее. Климъ насыпалъ мру, другую и третью и очень удивился, что третью мру ему пришлось досыпать изъ другого мшка: дома онъ насыпалъ въ каждый мшокъ по три мры и еще съ прибавкой, а тутъ цлой четвертки не хватило. Климъ остановился:
— А ты, почтенный, должно верхи шибко пускаешь, замтилъ онъ торговцу,— смя-то не хватаетъ.
— Мрилъ какъ слдуетъ,— грубо проговорилъ торговецъ,— и мра законная, видишь печати?
— Вижу, да только что-то не того… Я дома ровно по три мры въ мшокъ-то насыпалъ.
— Я не знаю по скольку ты дома насыпалъ и чмъ ты насыпалъ, ты, може, дома вмсто мры-то женинымъ чунякомъ мрилъ. А мы покупаемъ на свою мру, хочешь — отдавай, а не хочешь — убирайся, не нуждаемся.
Климъ прикусилъ языкъ и сталъ высыпать другіе мшки, въ тхъ тоже не хватило. Изъ двнадцати мръ еле-еле набралось одиннадцать.
Получивъ деньги за смя, Климъ пошелъ продавать овесъ. Овсомъ онъ хоть и отмрялся, но цну получилъ самую дешевую: всего два рубля съ четвертью.
Сталъ считать, сколько всхъ денегъ получилъ мужикъ, и вмсто пятнадцати рублей, которые онъ такъ разсчитывалъ получить, дучи дорогой,— насчиталъ двнадцать съ копйками. Низко опустилъ голову Климъ и закручинился.
— Вотъ теб разъ, сказалъ онъ самъ себ,— почти трехъ рублей не хватаетъ до того, что загадалъ давеча, какъ-же это быть-то?
Онъ сталъ снова перечислять свои нужды и разгадывать — хватитъ ему этихъ денегъ на покрытіе ихъ или нтъ? Для этого онъ забрался на телгу и по пальцамъ сталъ высчитывать, сколько на что ему нужно. Долго онъ то загибалъ, то отгибалъ пальцы на лвой рук и, высчитавши все, проговорилъ самъ съ собою:
— Если на оброкъ пойдетъ меньше семи рублей, да валенки съ рукавицами подешевле купить, да на мельницу денегъ не оставлять, а отдать мукой, а крышку къ сделк совсмъ отложить покупать, то, може, и натянешь, а если не такъ, то ни за что не хватитъ…
И онъ почувствовалъ, какъ въ сердце его вливается жгучая горечь и быстро наполняетъ его, вотъ она заполнила всю грудь ему, вытснила воспоминаніе о той радостной надежд, съ которой онъ ожидалъ этого дня и съ которой такъ стремился на этотъ базаръ, и помутила свтъ въ глазахъ.
— Тьфу ты чортъ!— сердито отплюнулся Климъ и соскочилъ съ телги, подпихнулъ къ морд лошади клокъ сна, ткнулъ ее кулакомъ къ бокъ и, проворчавъ ‘ну жри, что-ли’, отошелъ отъ повозки и пошелъ опять по базару…
Опять раза три прошелъ по рядамъ Климъ, но ни передъ чмъ не остановился, ни къ чему не прицнился. Онъ не зналъ, на что ему потянуть деньги, съ чего начинать покупать. Онъ хотлъ было итти по ряду четвертый разъ, какъ на поворот ему встртился ихній староста и проговорилъ:
— А, живая душа! Съ выручкой что-ли?
— Съ выручкой, угрюмо молвилъ Климъ и заправилъ пальцы за кушакъ.
— Ну такъ давай, пока горяченькія-то, а истратишь на что и не расплатишься.
— А сколько теб?— спросилъ Климъ.
— Сколько? Чай самъ знаешь: семь рублей шесть гривенъ оброку, да два рубля десять пастушни.
— Какъ семь шесть гривенъ? Прежде ровно по семи сходило!— удивился Климъ.
— И по шести съ четвертью съ половины брали, да то время ушло,— сказалъ староста,— нонче какъ раскладка, такъ и прибавка.
— Отчего-же это?— спросилъ Климъ.
— Оттого… Начальства больше стало. Больше начальства, больше и сбору, такой порядокъ.
Климъ тяжело вздохнулъ, досталъ деньги, отдалъ старост и пошелъ прочь отъ него.
Два рубля семь гривенъ осталось, что на нихъ длать, куда ихъ потянуть?
И горечь, появившаяся въ его сердц, все шире и шире разливалась въ груди. Онъ опустилъ голову, нахлобучилъ шапку и медленными шагами двигался по ряду. Долго онъ шелъ, не замчая вокругъ себя ни суетни проходившихъ по рядамъ мужиковъ и бабъ, ни клянчанья торговцевъ у палатокъ, только на конц села онъ очнулся, и очнулся потому, что его окликнули. Климъ поднялъ голову: передъ нимъ стоялъ Селиванъ.
— Ну что, расторговался что-ли?— спросилъ его кумъ.
— Расторговался.
— И я все продалъ. Только что, братъ, за безцнокъ почти.
— Не говори,— махнулъ рукой Климъ и тяжело вздохнулъ.
— И ты, знать, продешевилъ?
— И про дешевилъ, и промрялся, одно къ одному.
— Не выручилъ, что загадывалъ-то?
— Куда тутъ.
— Значитъ и съ нуждами не справишься?
— Остатный овесъ продамъ, справлюсь.
— А на смена опять займать?
— Что-жъ ты подлаешь-то! ничего не попишешь.
— Такъ надо-бы въ трактиръ итти,— сказалъ Селиванъ.
— И я такъ думаю,— молвилъ Климъ,— денегъ осталось столько, что только пропить ихъ и слдуетъ.
И кумовья отправились въ гостепріимное заведеніе.
Посл обдни управившаяся жена Клима, вмст съ своимъ девятилтнимъ сыномъ прійдя на базаръ, долго ходила по рядамъ, отыскивая мужа, но Клима нигд не было видно. Она спрашивала про него у попадавшихся ей однодеревенцевъ, но т никто давно не видалъ его. Баба розыскала свою лошадь и нашла на ней только пустые мшки, сердце въ ней тревожно забилось.
— Все продалъ, а ничего не купилъ, гд-жъ онъ длся-то?
И подумавъ съ минуту, она отвтила самой себ:
— Не въ трактиръ-ли ушелъ съ продажей чайку попить? Николка, пойдемъ.
И она вмст съ сынишкой отправилась къ трактиру.
Подойдя къ высокому двухъ-этажному зданію, въ которомъ помщался трактиръ, баба только было хотла подняться на лстницу, какъ изъ дверей показался ея мужъ. Онъ вышелъ, распахнувши свою шубенку, лицо его было красное и веселое, шапка сдвинута на затылокъ. Правой рукой онъ обнялъ тоже распотвшаго и раскраснвшагося кума Селивана и о чемъ-то горячо разсуждалъ съ нимъ. Сердце у бабы замерло: ‘запилъ’ мелькнуло у нея въ голов, и ноги ея подкосились.
— То-есть… я теб говорю… во всякое время… и больше ничего… лепеталъ коснющимъ языкомъ, шибко пошатываясь Климъ, спускаясь съ кумомъ по лстниц.— Если-бы ты былъ мн… не кумъ, не другъ, не пріятель, тогда… дло девятое… а то вдь ты мн — во кто!.. Эхъ!.. давай поцлуемся…
И кумовья, снявши, шапки, стали лобызаться.
— Что это вы, по рукамъ что-ли объ чемъ ударили, что цлуетесь-то? подходя къ нимъ спросила баба.
— А, кумова жена! воскликнулъ Селиванъ — и ты на базаръ прибрела?
— Не вамъ однимъ гулять-то, надо и намъ чередъ справить, сказала баба.
— Слдуетъ, право слдуетъ, пробормоталъ Климъ, скашивая одинъ глазъ на жену, и вдругъ заплъ хриплымъ голосомъ и довольно несвязно:
Погуляемъ и попьемъ.
Во солдатушки пойдемъ,—
Во солдатушки пойдемъ
Мы и тамъ не пропадемъ.
— Не возьмутъ въ солдаты-то, куда-ти тамъ годишься: изъ-подъ пушекъ гонять лягушекъ? проговорила баба,— а ты вотъ что скажи: что-же это ты не кончимши дло гулять-то пошелъ?
— Какое дло?.. Что не кончимши?.. У насъ вс дла покончены.
— Все покончено, а ничего не куплено: ни рукавицъ, ни валенокъ, ни еще чего, эхъ ты хозяинъ.
— Ну купимъ, объ чемъ толковать-то?.. Все купимъ: и рукавицы, и валены, и печены, и жарены…
— Ну такъ пойдемъ, чего-жъ прохлаждаться-то?.. Ужъ пора… А то давай деньги, я одна все куплю, а ты ступай на телгу, гд ужъ теб таскаться со мной.
— Деньги? Изволь… получай деньги,— проговорилъ Климъ и, порывшись въ карман, вытащилъ оттуда рублевку и нсколько мдяковъ, которые и подалъ жен.
— А еще-то? спросила баба.
— Еще?.. Спроси еще у богатаго мужика, а у меня нтъ больше: старост отдалъ.
— Да какъ-же такъ, родимый, чуть не взвыла баба.— Что на нихъ покупать? Мн почесть цлковый дома отдать нужно: ономясь когда были попы, на молебенъ полтинникъ занимала, да за лто-то копеекъ на тридцать мыла набрала, куда ихъ потянуть-то?
— Куда хошь, туда и тяни, а намъ некогда, сказалъ Климъ, демъ кумъ!
— демъ девятый день, десяту версту…
И кумовья, снова обнявшись, зашагали по базару, баба осталась на мст и, зажавъ въ руку полученные отъ мужа деньги, уперла глаза въ земь и остановилась, какъ окаменлая…
— Мама, а мама, дергая ее за рукавъ, проговорилъ Николка,— а букварь-то съ доской вы купите мн?
— Убирайся ты къ шуту съ букваремъ-то своимъ!— вдругъ окрысилась на мальчика баба,— какой грамотникъ выискался, на что теб грамоту-то знать, сбирные куски что-ли записывать? Небось и такъ не растеряешь…
Мальчикъ вдругъ какъ-то съежился и вздохнулъ, дв крупныя слезы показались въ его голубыхъ глазахъ и какъ горошины скатились по румянымъ отъ мороза щекамъ наземь. Съ этими слезами изъ его головы вылетли и т надежды, которыми онъ жилъ эти дни.
А народъ не переставая двигался по базару толпою, входилъ въ трактиръ и выходилъ изъ него. Шумные разговоры, веселые крики, брань, псни вылетали изъ устъ людей и сливаясь съ божбой торговцевъ, пиликаньемъ гармоникъ гуляющихъ рекрутовъ и пніемъ слпыхъ и убогихъ, тянущихъ съ самаго утра по десяти разъ подъ рядъ одн и т-же стихиры,— уносились далеко въ высь и, разливаясь въ свжемъ осеннемъ воздух, безслдно исчезали тамъ.