В дебрях Атласа, Сальгари Эмилио, Год: 1910

Переводы
Время на прочтение: 231 минут(ы)
Скачать в PDF

Эмилио Сальгари

В дебрях Атласа

Перевод Августы Федоровны Гретман (1910 г.)

I. Ад бледа

— Вперед, клянусь смертью Магомета и всех его гурий!
— Нет больше сил, сержант!
— Что, негодяи? Еще отвечать осмеливаетесь!
— Вы хотите всех нас уложить на месте…
— И сдохнете, канальи! Вы что же, думали, что вас в Алжире ждут веера, мороженое, сигары да пальмы, чтоб валяться в их тени! Вперед! А не то, клянусь смертью Магомета, всех вас под военный трибунал в Алжире!
— Мы выбились из сил, сержант, — ответило несколько хриплых голосов, в которых, казалось, не оставалось ничего человеческого.
— Вахмистр смотрит, и я вовсе не желаю из-за вас сидеть в тюрьме. Марш! Еще слово, и прикажу Штейнеру намять вам кости. Небось, знакомы с кулаками мадьяра! Ну, вперед. Бегом!
Возвысился один голос, сухой, как выстрел из карабина:
— Я его прикончу, этого негодяя! Я клятву дал, сержант.
— Кто это сказал?
Никто не отвечал.
— Вперед! Говорю, бегом. Вахмистр смотрит. Вперед!
Двадцать человек, одетых в белое парусиновое платье, без башмаков и оружия, но нагруженные огромными ранцами, какие обыкновенно носят солдаты Иностранного Легиона, отправляемого Францией в ее африканские и азиатские колонии, отчаянно бросились вперед, пыхтя, все покрытые пылью, в то время как сержант-инструктор продолжал отчаянно ругаться. Сержант-инструктор! Какая насмешка! Мучители, палачи — все что угодно, только не инструкторы. Многие из них знают только одно — мучить, насколько возможно, тех несчастных, которых военный трибунал Алжира или Константины отправил в дисциплинарные роты в жгучем Алжире, в так называемом аду бледа.
Блед — это лагерь, предназначенный для поселения несчастных, которые завербовались в Иностранный Легион и в минуту возмущения, вызванного палочной дисциплиной, дурным обращением или губительным климатом, проявили непослушание начальству.
Блед всегда помещается вдали от Средиземного моря и даже от города, можно сказать — среди пустыни.
Это огромный плац, окруженный бараками и палатками с одним зданием, совершенно белым, для капитана — начальника роты, его офицеров и субалтерн-офицеров [*]. Есть также маленький лазарет.
[*] — Субалтерн-офицер — офицер младшего офицерского состава.
На этом плацу, пыльном, залитом жгучим солнцем, без капли тени, дисциплинарными ротами проводится учение, состоящее только в быстром беге с ранцами за спиной и быстро сводящее в могилу несчастных осужденных.
Однако бывают некоторые отступления: иногда заставляют возить тачки. Тогда солдат бежит, толкая перед собой тачку, наполненную песком. Он должен нагружать и разгружать ее по команде, и это продолжается до тех пор, пока он не упадет в полном изнеможении или пораженный солнечным ударом!
Двадцать человек, погоняемые ругательствами сержанта и охраняемые сильным конвоем конных спаги [*], державшихся, однако, в тени белой казармы, продолжали свой бег. Глаза у них выкатывались на лоб, лица побагровели, грудь прерывисто вздымалась, рубашки взмокли от пота.
[*] — Спаги — название французских кавалерийских частей в Алжире.
Впереди бежал легионер-красавец лет тридцати, смуглый, с черными глазами, сверкавшими как угли, с большим лбом, изборожденным преждевременными морщинами. В его могучих мускулах должна была скрываться более чем необыкновенная сила.
Несчастные три или четыре раза обежали плац под неумолимым потоком солнечных лучей, поднимая удушливую пыль, когда сержант, смотревший насмешливым взглядом на передового легионера, закричал:
— Номер первый, в галоп!
По этому приказу передовой должен был ринуться во всю мочь, как лошадь, пущенная в карьер, и бежать в хвост колонны.
Но вместо того чтобы повиноваться, он вдруг остановился, отступая немного в сторону, чтоб его не толкнули товарищи, двигавшиеся, опустив головы и качаясь под огненным потоком лучей, лившихся с неба.
— Ты что это делаешь, венгерская собака? — закричал сержант, наступая на него со сжатыми кулаками.
Легионер взглянул на него холодно и ответил хриплым голосом, выдававшим ярость, сдерживаемую неимоверным усилием:
— Из сил выбился. И не будь вы Рибо, кто знает, что бы случилось сейчас.
— Как, ты выбился из сил? Ты, силач, которого боится сам Штейнер, твой соотечественник?
— Сил больше нет, — повторил венгр.
— И ты полагаешь, этого достаточно, чтобы перестать плясать? Нет, любезнейший, побегай-ка еще…
Легионер сделал энергичный жест протеста.
— Довольно, — произнес он. — Это жестоко с вашей стороны.
— Я повинуюсь регламенту, мой милый.
— Надрывая у людей грудь и ломая ноги?
— Попробуй поговорить с начальством, — ответил сержант несколько смягченным голосом, пожимая плечами. — Ну, ступай на свое место, Михай Чернаце, и старайся повиноваться. Я на тебя не сержусь, потому что слышал от Штейнера, что еще до поступления в Легион ты был знатным господином и дрался в Мексике как лев. Ты один из четырех, пробившихся через целую армию.
— Тем больше причин не убивать меня так, без толку, — ответил венгр, и его черные глаза будто подернулись влагой.
— Того требует регламент. Ну, ступай назад. Твое место займет другой.
— Нет, не дам товарищу мучиться за себя, как-нибудь сам. А все же лучше бы, сержант, если бы нас посылали умирать от пуль кабилов или туарегов [*] в пустыне, чем так варварски мучить. Ведь все же, в конце концов, мы проливали свою кровь за Францию, а она не наша родина!
[*] — Кабилы, туареги — берберские народы, обитающие в Северной Африке.
Сказав это, он пригнул голову к шее, как бык, прижал руки к груди и пустился отчаянно вперед, вокруг большой площади бледа.
— Бедный граф, — проговорил сержант участливо, следя за легионером, бежавшим, как преследуемая газель. — Выносливы эти мадьяры.
Венгр окончил круг и остановился в хвосте взвода. Сержант приказал бежать номеру второму, бледному молодому человеку, худому, как индийский факир, по-видимому, горевшему в лихорадке — болезни, частой в этой местности.
Мучительный бег продолжался, между тем как жар усиливался, а сержант время от времени, внося разнообразие в это дисциплинарное учение, приказывал преклонить колено и целиться, хотя оружия не было ни у одного. Наконец он скомандовал: ‘Смирно’!
Все двадцать человек замерли на месте, в то время как сержант окидывал глазами и поправлял каждого. Учение еще не кончилось: оно должно было продолжаться, пока несчастные уже окончательно будут не в состоянии держаться на дрожащих ногах.
Сержант едва окончил осмотр, как от белой казармы послышался повелительный голос:
— Что вы делаете, негодяи?!
И в следующую минуту из главного входа вышел, направляясь к взводу, маленький коренастый человек весь в белом, с соломенным шлемом на голове, с огромными усами и длинной эспаньолкой.
— Вахмистр! — проговорил сержант. — Какой дьявол принес его сюда. И злющий он сегодня! Все из-за этой Афзы…
Вахмистр, временно замещавший начальника бледа, остановился в пяти шагах от сержанта и, окинув взглядом дисциплинарных, а внимательнее всего — венгра, сказал:
— Разве так заставляют бегать, Рибо?
— Я только сию минуту приказал остановиться, вахмистр, — ответил сержант, отдавая честь.
— Зачем? Нет никакой необходимости! — кричал вахмистр, помахивая тростью. — Видно, придется мне показать вам, как надо учить этот сброд со всех концов Европы! Они думали, что станут есть французский хлеб даром, да еще командовать! Как же!
— Это оскорбление! — послышался голос.
Начальник поднял усы рукой и, смотря на взвод, стоявший неподвижно, хотя каждый человек в нем дрожал от бессильной злобы, крикнул:
— Кто смел заговорить без приказа? Венгр вышел из ряда.
— Я, господин вахмистр.
— А! Михай Чернаце из рода графов Савских? — сказал начальник насмешливо. — Твое дворянство осталось на дне Дуная.
— В Легионе, куда я завербовался, я только Михай Чернаце. Мое дворянство осталось в Венгрии, и нечего его поминать здесь, в песках проклятой Африки.
— Ну, пусть его покоится себе в дебрях Карпат или дунайской тине, — продолжал, сохраняя иронию, вахмистр. — Что же ты имел желание сказать мне, когда я хотел заставить вас бегать по-настоящему?
— Что мы не сброд, как вы выражаетесь Мы всегда готовы сражаться и умереть за Францию, под чьим знаменем стоим.
— Что же ты сделал особенного для той Франции, которая лишила тебя чести?
—Что сделал? — в ярости заревел венгр, сжимая кулаки. — Я один из тех шестидесяти двух легионеров, которые в июле 1862 года, три года тому назад, бились десять часов с двумя тысячами мексиканцев, несмотря на голод и жажду, доходившие до того, что мы пили кровь раненых. Я из тех четверых, которые пробились через ряды двухтысячного неприятеля [*].
[*] — Исторический факт. — Примеч. автора.
— И они не убили тебя! Чтоб черт побрал этих мексиканцев!
— Не убили, потому что командир их, удивленный нашей смелостью, приказал своим солдатам: ‘Не трогайте этих храбрецов, это не люди, а демоны!’, и мы прошли через ряды неприятеля. Вы знаете, что в вашей стране говорят: ‘Когда солдат-француз идет в госпиталь, значит, хочет вернуться домой, когда идет стрелок — отправляется, чтобы вылечиться, а легионер — чтоб умереть’. Вы это знаете, — дрожащим голосом закончил мадьяр, между тем как другие одобрительно качали головой.
— Ну, разболтался, как американский попугай, а другие отдыхают… Молчи! Или хочешь, чтобы я отправил тебя в Алжир? Там трибунал не шутит с дисциплинарными, особенно с легионерами, Будда тебя побери!
Мадьяр сдержался с невероятным усилием, так что все его тело вздрогнуло, как будто потрясенное электрическим током.
— Ради Афзы! — проговорил он, подавив рыдание. Команда вахмистра резала воздух, как хлыстом:
— Смирно! Шагом! Грудь вперед! Живо, кит вас подери! Дисциплинарные снова пустились бежать вокруг бледа, по жаре, как в раскаленной печи.
Был почти полдень, и солнце посылало огненный луч за лучом. Над лагерем стояла полная тишина. Несколько финиковых пальм, прозябавших в песках, вытягивали свои совершенно неподвижные перистые листья, не давая нисколько тени.
С отдаленных Атласских гор, обрисовавшихся на далеком раскаленном горизонте, не доносилось ни одного дуновения ветерка.
Это было раскаленное затишье пустыни, вечно царившее в бледе. Это был ад, как справедливо говорили несчастные, осужденные искупать свою вину в глубине Нижнего Алжира.
Двадцать легионеров снова начали свой отчаянный бег, не осмеливаясь протестовать. Все слишком боялись военного трибунала и ужасных наказаний адского бледа…
А вахмистр, под защитой своего большого шлема, все продолжал кричать: ‘Прибавляй шагу!… Нагнись!… Встань!… Стой!… Вперед, номер первый!… Вперед, номер второй!… Я вас научу слушаться, клянусь брюхом тухлого кита!’
Несчастные легионеры, бледные как мертвецы, с пеной у рта, с блуждающими глазами, дышали с хриплым свистом.
— Видите, мосье Рибо, как эти канальи работают при мне? Вот как надо командовать, — говорил вахмистр, торжествуя. — Ну, вперед, чертовы дети! Скорей! Что, граф Сава, трудненько представить себя теперь в каком-нибудь будапештском кафе, с сигарой во рту? Мы в Африке, мой милый, и с каторжниками! Вытяни ногу!
— Вахмистр, вы хотите убить его? — робко заметил сержант.
— Дурак! С удовольствием отделался бы от семерых или восьмерых из этого взвода, — ответил вахмистр и прибавил, понизив голос: — А от этого мадьяра в особенности!… О! Учение еще не кончено. Сержант Рибо, прикажите привезти тачку. Хочу посмотреть, как эти легионеры строили в Мексике траншеи…
Услыхав это приказание, мадьяр вздрогнул. Он понял, что начальник имел в виду именно его и хотел довести его до какого-нибудь нарушения дисциплины, которое подвело бы его прямо под военный трибунал и расстрел.
— Ради Афзы, — проговорил он вторично с новым усилием воли. Бледный легионер смотрел на мадьяра со страданием и незаметно за спинами товарищей пробрался к нему.
— Михай, — шепнул он ему, — не попадись в сети, которые ставят тебе. — Вспомни об арабской девушке и обещании ее отца… А в случае нужды рассчитывай на меня… Тосканцы ничего не боятся.
— Спасибо, Энрике. Но что бы ни случилось, не вмешивайся: довольно и одной жертвы…
Вахмистр был в это время занят скручиванием сигаретки. Затянувшись раза два, он спросил:
— Кто номер первый?
— Михай Чернаце.
— Ну-ка посмотрим, как венгерские магнаты [*] умеют обрабатывать свою землю и строить траншеи. Они, говорят, молодцы…
[*] — Магнаты — верхушка феодального класса в ряде европейских стран, особенно в Польше и Венгрии.
По взводу пронесся ропот. Услыхав его, свирепый вахмистр разразился грубой бранью и приказал номеру первому выйти вперед. Мадьяр вышел спокойным, ровным шагом. Все глаза с тревогой устремились на него.
— Что прикажете? — спросил он с новым усилием, подавив страшную ярость, бушевавшую у него в груди.
— Возьми тачку и бегом вокруг бледа! Довольно отдохнул, — приказал вахмистр.
Мадьяр схватил тачку и побежал кругом плаца.
Тут на него посыпался град противоречивых приказаний:
— Бери заступ!… Стой!… Вези тачку! Копай землю! Стой!… На колени!…. Ну, беги, как бежал мимо двух тысяч мексиканцев. Бери опять тачку…
Мадьяр крепился. Казалось, он дал себе слово не попасть в сети, расставленные ему неслыханной грубостью. С сердцем, разрывавшимся от ярости, он выказывал сосредоточенное повиновение, и каждый раз, как вахмистр бросал ему новое приказание, отвечал с натянутой улыбкой:
— Готово!… Если желаете, покажу, как строить траншеи и в Венгрии и в Мексике…
Но бывали мгновения, когда в этом голосе как бы слышался далекий рык льва.
Наконец вахмистр объявил:
— Стой!… Пока отдыхаешь, можешь мне скрутить папиросу.
— А! Так еще не кончено? — спросил магнат, и лицо его исказилось страшным гневом.
— Нет, любезнейший граф, сегодня день рабочий. Капитан, уезжая, приказал не давать лентяйничать, а я не такой человек, чтоб ослушаться приказания начальства.
— Он тебе приказал уморить нас? — грозно спросил мадьяр.
— Молчи! Хоть ты и венгерский магнат, но не имеешь права повышать голос на меня. Мы здесь не в Карпатах, не в Будапеште…
Из груди мадьяра вырвалось рычание загнанного зверя.
— Это слишком! Как ты смеешь оскорблять магната! Вот тебе… Он схватил тяжелый ранец и изо всей силы швырнул его в вахмистра.
Удар пришелся в грудь. Вахмистр зашатался, но не успел еще упасть, как второй ранец полетел ему в лицо и буквально размозжил нос. Ранец бросил Энрике, тосканец.
В то время как вахмистр упал, обливаясь кровью, спаги, стоявшие в тени, бросились с заряженными пистолетами и обнаженными саблями к легионерам.
Граф Сава стоял, скрестив руки, и смотрел на них презрительным, гордым взглядом, будто говоря: ‘Я виновен, арестуйте меня, я не стану сопротивляться’.
Несколько оправившийся вахмистр яростно кричал сквозь окровавленный платок:
— Арестовать обоих негодяев! В кандалы! В карцер до возвращения капитана!
Спаги бросились на мадьяра и тосканца и надели на них ручные и ножные кандалы. Вахмистр продолжал кричать как бешеный:
— Заковать по рукам и ногам! В карцер на хлеб и воду! Разбойники! Негодяи! Расстрелять всех!
— А ты все-таки навсегда останешься без носа! — крикнул ему тосканец.
Спаги окружили двух арестованных и повели к белой казарме, между тем как остальные дисциплинарные должны были продолжать учение.

II. Иностранный Легион

Со времен Карла VII до Наполеона I у Франции всегда были на службе иностранные войска, но Иностранный Легион, вполне обоснованно прозванный ‘милицией отчаянных’, получил свое начало только в 1831 году, при Луи Филиппе, направившем его для окончательного покорения Алжира. В то время существовали только батальоны, состоявшие, главным образом, из испанцев, поляков, немцев, итальянцев и бельгийцев, большая часть которых была дезертирами.
Этот ‘Легион отчаянных’ насчитывает в своей истории много славных страниц и до сих пор приводится как пример дисциплины и храбрости.
Получив военное крещение под Сарагосой и Барбастро [*], он вскоре после того был отправлен в Алжир, где шаг за шагом, преодолев неимоверные трудности и после продолжительных стычек, победил неутомимого и стойкого Абд аль-Кадира [**], затем, отправленный на Восток, он принимал участие в многочисленных сражениях, возбуждающих в душе каждого солдата живейшее восхищение.
[*] — Речь идет о вооруженной интервенции и подавлении французскими войсками революции в Испании в 1823 г.
[**] — Абд аль-Кадир — алжирский национальный герой, руководитель восстания алжирского народа против французских колонизаторов в 1832 — 47 гг.
В Иностранном Легионе искали убежища люди различных классов и профессий, и все они, образованные и неученые, бедняки и бывшие богачи, некогда блиставшие в европейских столицах, — все попадали в одинаковые условия.
Многие поступали в Легион, ища забвения или смерти в песках Сахары или болотах Тонкина [*], многие — чтобы скрыться и порвать со всем, потому что, завербовавшись, человек обрывал последнюю связь с жизнью и писал ‘конец’ всякому горю или ужасной драме.
[*] — В 1858—85 гг. Вьетнам был захвачен Францией, разделившей его на три части: колонию Кохинхину (Южный Вьетнам) и протектораты Аннам (Центральный Вьетнам) и Тонкий (Северный Вьетнам).
В 1885 году Иностранный Легион, состоявший из пятнадцати тысяч человек, почти постоянно находился в Алжире, он разделялся на два полка: первый стоял в Сиди-Бель-Аббесе, а второй — в Сайде.
Вербовались в легионеры обычно от восемнадцати до сорока лет, но попадались и шестнадцати… и шестидесятилетние.
Франция не отказывалась от помощи иностранца, кто бы он ни был, лишь бы служил ей против туарегов великой пустыни и беспокойных негров Сенегала и Нигера или ‘Черных знамен’ Аннама и пиратов Красной реки.
Многие немецкие юноши, еще не знающие жизни, гонимые нищетой, шли во Францию только потому, что слышали о ее богатстве и что там хлеба и работы найдется на всех.
И вот, едва переступив границу, эти несчастные встречались лицом к лицу с ужасной задачей: или возвращаться домой, или становиться бродягами. И у всех у них оставалась одна надежда — Иностранный Легион. Как утопающий хватается за соломинку, так и они искали в нем спасения и поступали в легионеры. И в один прекрасный день все эти несчастные, потерпевшие крушение в жизни, оказывались в Марселе и отправлялись в Алжир, а оттуда в Сиди-Бель-Аббес.
Тут были люди веселые и печальные, были франты, еще носившие свои цилиндры и перчатки, и были оборванцы, все достояние которых состояло из рваной рубашки и измятой шляпы.
Конечно, не все легионеры были образцовыми людьми. Это могут засвидетельствовать арабы Сиди-Бель-Аббеса, боявшиеся их как чумы.
Железная дисциплина не всегда могла обуздать эти разнородные элементы, в груди которых рядом с добрыми зачатками находились и дурные.
Часто на тесных улицах арабских городов встречались десятки легионеров, бродивших средь белого дня, покачиваясь, или стоявших, прислонясь к стене, а не то просто спавших в канаве после неумеренного потребления вина. А чтобы напиться, не останавливались ни перед чем, даже перед кражей, обкрадывая друг друга, если не могли обкрадывать начальство.
Но между этими несчастными, искавшими смерти, были и хорошие люди.
Как-то во время смотра молодых солдат полковник, пораженный интеллигентным лицом одного из них, спросил у него:
— Какой вы профессии?
— Я был учителем французского и немецкого в Праге.
— Как вы попали сюда?
— Я люблю войну и предпочел ружье ученикам.
В этом ‘Легионе отчаянных’ попадались даже князья. Один итальянец, князь Русколи, поступил в легионеры и затем исчез неизвестно где и как.
И сколько геройских поступков совершили эти отчаянные! Мы уже видели образец этого в мексиканском эпизоде.
Или вот еще пример.
Однажды два батальона Иностранного Легиона, посланные в Тонкий, заняли позицию, называемую ‘семь пагод’, считавшуюся очень трудной для защиты. Губернатор Хаи-Джунга, озабоченный опасным положением солдат, предложил послать за подкреплением, но генерал Негрие сказал, улыбаясь:
— Предоставьте это дело Легиону… Вы его не знаете…
И ни один отряд ‘Черных знамен’ не прорвался через линию легионеров…
В Дагомее [*] Легион совершил настоящие чудеса, и во Франции еще помнят телеграмму, отправленную генералом Додсом после осады Абомея, священного города: ‘Никогда я не имел чести командовать такими великолепными солдатами’.
[*] — Дагомея — государственное образование в Западной Африке, на территории современного Бенина, в нач. XVII … конце XIX вв. Столицей Дагомеи был город Абомей. Франция вела с Дагомеей в 1890 — 94 гг. войну, окончившуюся превращением последней в ‘Колонию Дагомея и зависимые территории’.
Но с некоторого времени и легионеры изменились, как будто выродились. Хотя надо сказать в их защиту, что они поступали в Легион, чтобы идти на войну, гарнизонная же жизнь делала их нервными, больными, раздражительными, а казарменная дисциплина была для них убийственна.
Для легионера не существует страха ни перед жестокостью, с которой иногда к нему относятся офицеры, ни перед военным трибуналом. Бунты — явление не редкое. Точно так же, как дезертирство. Когда легионеры не в состоянии больше переносить жестокости и унижения, они бегут за марокканскую границу, где падают под выстрелами длинных ружей ужасных горцев-рифов [*].
[*] — Рифы — горский народ, принадлежащий к семье берберо-ливийских народов.
Михаю Чернаце, графу Сава, пришлось испытать много превратностей в жизни.
Оставшись двадцати лет сиротой, обладателем роскошного замка в Карпатских горах и несметных табунов лошадей, пасшихся в пуште, он бросился в свет, исполненный жажды удовольствий и впечатлений. В Монако его постигла судьба сотен тысяч людей, оставляющих на зеленом сукне все свое состояние.
Туда пошли великолепные табуны, за ними замок и леса — главное богатство графов Сава — и в один прекрасный день молодой магнат оказался без гроша в кармане.
Что было делать? Михай слышал об Иностранном Легионе, где столько несчастных искали прибежища в надежде найти геройскую смерть на поле чести, а не в кустах Ментоны или Бордигеры.
Он слышал, что люди, некогда блиставшие в европейских столицах, искали забвения среди этих солдат, составлявших гордость Франции и, не будучи французами, геройски умиравших за Францию… И он завербовался, надеясь найти смерть в Мексике или в Алжире, где в то время разгоралась война.
Но смерть, которой он так жаждал, не хотела брать его, и он вернулся из Мексики украшенным медалью ‘За храбрость’.
По окончании кампании мадьяра отправили обратно в Алжир, в Бель-Аббес, но его горячий темперамент не вынес гарнизонной жизни и железной дисциплины: подобно многим легионерам он стал непокорным и раздражительным…
Однообразная, монотонная гарнизонная жизнь изо дня в день подорвала его здоровье.
Его преследовала тоска по родине. Посетить зеленеющую пушту, родной Дунай, Будапешт, цепь Карпат, Париж, Монако — одним словом, еще раз увидеть весь свет стало мечтой, смущавшей его даже во сне.
У него остались богатые родные в Венгрии, он мог рассчитывать на кое-какое наследство. И в один прекрасный день граф дезертировал с твердым намерением пробраться в Тунис, а оттуда … в Фиуме [*].
[*] — Фиуме — латинское название хорватского города Риеки, крупнейшего порта на Балканском побережье Адриатического моря.
Но на этот раз удача изменила ему: через три дня его поймали спаги и вернули в полк.
Командир Иностранного Легиона не шутил с дезертирами, и несчастный магнат, несмотря на свою медаль, был приговорен к трем годам дисциплинарных рот в бледе Айн-Таиба, где жизнь хуже ада. Как мы сказали, алжирские дисциплинарные роты — это ад, вселяющий ужас во всех, приговоренных к ним. Царящая там утонченная жестокость оставляет позади себя измышления любого инквизитора, хотя бы самого Торквемады [*].
[*] — Французский журналист Жак Дюр, первым поднявший завесу над всеми ужасами каторги в Новой Каледонии, бросил также мрачный свет на все творящееся в бледах. — Примеч. автора.
Тут пускаются в ход все пытки, как физические, так и нравственные, все подстраивается с самым утонченным коварством, чтобы погубить несчастных, применяется все, что могут придумать в своей праздности и скуке люди, для которых мучение других — наслаждение.
Выдержать жизнь в уединенном лагере, затерявшемся почти у подножия Атласа, засыпаемом песками Сахары, имея перед глазами пустынный пейзаж, с однообразием, лишь изредка нарушаемым несколькими чахлыми пальмами, жизнь без всякого другого общества, кроме таких же несчастных, осужденных на ежедневную пытку, — такую жизнь могут выдержать только истинно железные характеры. При всем сознании невозможности бежать — бегство может осуществиться только при помощи какого-нибудь араба, и дело это очень трудное — в дисциплинарных скоро зарождается потребность перемены места во что бы то ни стало и под каким бы то ни было предлогом, доходящая буквально до мании.
И настает такой момент, когда наиболее мужественные и выносливые пытаются каким-нибудь отчаянным поступком положить конец этой жизни, хотя бы под расстрелом…
Нередки случаи, что дисциплинарные калечат себя, чтобы только немного отдохнуть в госпитале бледа.
Жажда подышать иной атмосферой хоть несколько дней, пусть бы за это пришлось заплатить жизнью, побуждает к возмущению, следствием чего бывает отправка под военный трибунал.
В этом случае дисциплинарным помогают их надзиратели и в то же время мучители, которые тоже не прочь совершить путешествие на берега Средиземного моря и вырваться из ада, называемого бледом. И вот между обеими сторонами как бы заключается род молчаливого соглашения. Являются на сцену не слишком важные преступления, не влекущие за собой смертную казнь, мелкие проступки вроде порчи казенных вещей, ухода с караула, оскорбления сержанта в минуту возбуждения и тому подобное.
Во время путешествия в Алжир, где заседает военный трибунал, дисциплинарный, предоставивший надзирателю возможность совершить такую увеселительную поездку, пользуется многими удобствами — он может курить, может есть досыта за счет своего стража, не жалеющего денег, которые он скопил в бледе, где их не на что тратить
Но при всем своем безвыходном положении и деморализации не все дисциплинарные идут на подобные уступки своим начальникам, платя за нежелание совершить в их обществе путешествие в Алжир несколькими годами одиночного заключения.
Горе же тем, кто отказывается! Надзиратели без всякого зазрения совести раздражают их и самым коварным, жестоким образом доводят до возмущения. Средств для этого всегда находится достаточно.
Например, при раздаче одеял и коек на ночь надзиратель, точащий зуб на какого-нибудь беднягу, с изумительной стойкостью выдерживающего все придирки, бросает ему рваное, изодранное, совершенно негодное к употреблению одеяло.
Дисциплинарный, естественно, протестует, чтобы не быть обвиненным на другой день в порче казенной вещи, что подвело бы его под военный трибунал. Надзиратель отвечает ему насмешками. Дисциплинарный выходит из себя и возражает в том же тоне.
Вот и оскорбление налицо! Обвиненный в оскорблении начальника отправляется в карцер, пока его не перешлют в Алжир. И надзиратель достиг своей цели, не скомпрометировав себя.
Другой способ вывести из себя дисциплинарного и таким образом довести его до путешествия в Алжир состоит в том, чтобы проткнуть дыру в боку жестяной чашки, в которой подается обед.
Дисциплинарный замечает, что чашка течет, и следовательно, весь его обед вытечет прежде, чем он донесет его до своей казармы.
Его протесты, конечно, разбиваются о невозмутимое равнодушие кашевара и надзирателя, так что, потеряв наконец терпение, несчастный бросает чашку кому-нибудь из своих мучителей в физиономию.
Мотив великолепный, цель достигнута. Факт налицо — и такой, что может подвести прямо под расстрел!
Очевидно, что первыми мучителями дисциплинарных являются унтер-офицеры, но, как это ни грустно, такими их часто делают их начальники, офицеры.
Есть между ними люди гуманные, но есть и ужасные, может быть, сделавшиеся такими от климата и отчужденности, в которой они живут в этих затерянных поселениях пустынной полосы Алжира.
— Есть тут несколько человек, от которых хорошо бы отделаться, так они мне антипатичны, — говорил однажды один из таких господ сержанту после одного из описанных нами ‘учений’. — Найдите мне какой-нибудь предлог, чтобы подвести их под трибунал. Я беру на себя остальное, и мы очистим роту.
И после отчаянного бега несчастных этот образцовый капитан указал на одного из них, совершенно выбившегося из сил:
— Вот этот мне особенно надоел.
Ничего не стоило довести беднягу, лицо которого не понравилось офицеру, до совершения какой-нибудь глупости.
Другой капитан проявлял в своих действиях утонченное лицемерие. Он понял, что, доводя человека рядом незаслуженных наказаний до остервенения, уже нетрудно подтолкнуть его на что-нибудь серьезное.
— И таким образом нам удастся избавиться окончательно от всего беспокойного элемента, — говорил он.
Третий, допустим, раздраженный климатом и одиночеством бледа, яростно обрушился на одного из более человеколюбивых надзирателей, старавшихся предотвратить случаи, вызывавшие вспышки ярости в дисциплинарных.
Вывод таков: никто не имеет права быть сострадательным.
Как мы сказали, и в дисциплинарных ротах среди офицеров попадаются порядочные начальники. Но достаточно, если какой-нибудь из них смотрит на подчиненных ему людей, как на пешек, которых можно убивать себе на потеху, чтобы дисциплинарная рота или исправительная колония, созданная для исправления и воспитания провинившихся или недисциплинированных солдат, превратилась уже не в каторгу, а в настоящий ад.

III. Палач бледа

— О чем ты думаешь, граф? Об Афзе? Эта красавица-арабка погубила своими огненными глазами двоих: мадьярского магната и каналью-вахмистра. Черт бы ее побрал!
Михай Чернаце поднял голову, смотря на тосканца Энрике, товарища по крошечному вонючему карцеру, помещавшемуся под больницей в белой казарме.
— Ты говоришь, Афза?
— Конечно, здесь, в бледе, и африканка способна вскружить голову нам, высокорожденным, белоснежным европейцам.
— Очень ты расшутился, Энрике.
— Я? Вовсе нет… Адвокаты никогда не шутят.
— А ты разве адвокат?
— Адвокат без дел, без клиентов и даже без диплома, — ответил тосканец с грустной улыбкой. — Отец мой, старый морской волк — краса всех ливорнских моряков — хотел и из меня сделать моряка, но не принял во внимание, что у меня язык длинный. Умирая, он оставил мне бриг, которым я, конечно, не был в состоянии командовать: я в это время вел веселую жизнь болонского студента, которому мало дела до свода законов. Однажды ночью — не могу сказать, прекрасной или не прекрасной, — после нескольких выпитых бутылок шампанского, началась игра, и когда я проснулся на следующий день к полудню, брига у меня уже не было. Я проиграл все до последнего якоря, и бриг уплыл к черту.
— Та же история, — со вздохом сказал граф. — Туда же пошли мои лошади и луга, и леса, и замок, потерпевший крушение на зеленом поле в Монте-Карло…
— И вот таким образом оставшись без брига, без ученой степени и без желания приобрести ее, я вспомнил об Иностранном Легионе и поступил в него. Оба мы потерпели крушение в жизни.
— Да! — со вздохом согласился граф, с отчаянием сжимая голову обеими руками.
Наступило короткое молчание, но затем у венгерского графа вырвался крик, подобный рычанию:
— И зачем я не умер в Мексике!
— Умрешь в Алжире, — сказал тосканец, не потеряв своей способности шутить. — Неповиновение начальству, разбитый нос, а может быть, и поврежденное ребро, — и кто знает, что там еще напишет в своем рапорте этот скотина вахмистр, — всего этого более чем достаточно, чтобы военный трибунал приговорил к расстрелу… Ну что же! — добавил он, пожимая плечами. — Умереть здесь или в стычке с кабилами, или на берегах Сенегала — не все ли равно. Конечно, я предпочел бы отправиться к господину Вельзевулу, предварительно подстрелив с дюжину арабов или сенегальцев-
— Но пока мы еще живы, — заметил магнат, по-видимому, увлеченный какой-то своей мыслью.
— Что ты хочешь этим сказать, граф? — спросил тосканец, приподнимаясь на нарах, служивших ему постелью, и звеня ручными кандалами, впрочем, не стеснявшими его движений.
— Начальник и его подчиненные не знают всего, что может произойти за эти три недели.
— У тебя, граф, как будто есть какая-то надежда не попасть под расстрел?
— Конечно, есть. Тосканец даже привскочил.
— Клянусь брюхом дохлого кита, как говорит этот скотина вахмистр, ты хочешь смутить мой сон какой-то надеждой. Я уж было философски покорился перспективе, что мне всадят полдюжины свинцовых орехов в мое тощее тело, а теперь…
— Хватаешься за жизнь? — спросил магнат улыбаясь.
— Мне всего двадцать семь лет…
— И ты воображаешь, что мог бы еще сделаться адвокатом?
— Нет! Если бы мне удалось вырваться из этого ада, я бы отправился в Калифорнию искать золото. Я уже ничего не помню из законов.
— Ну, будем надеяться увидеть тебя в числе собирателей золотых зерен.
Тосканец потянулся в сторону венгра, прикованного к крепким нарам, и, пристально вглядываясь в него в течение нескольких мгновений, спросил:
— На кого ты рассчитываешь?
— На отца Афзы, или, если хочешь, на тестя…
— На тестя?
— Да, потому что я женат по магометанскому обряду на Звезде Атласа.
— Афза твоя жена?
— Уже три месяца.
— Сто жареных морских скатов! И никто этого не знал?
— Мы приняли все меры, чтоб не знал никто, кроме нас троих.
— А разве ты не знаешь, что и вахмистр…
— Любит ее? Знаю. И потому именно он и придирается ко мне, что несколько дней тому назад видел, как я разговаривал с ней. Не случись того, что случилось волей судеб, через две недели меня не было бы в бледе. Хасси аль-Биак уже распродает своих верблюдов и лошадей кабилам.
— И ты бы оставил меня здесь?
— Нет, Энрике, один махари [*] приготовлен и для тебя. Я не забуду твоего участия, когда я убил льва, собиравшегося сожрать мою Афзу.
[*] — Махари (дромадер) — одногорбый верблюд.
— И в благодарность, граф, ты ничего не сказал мне о происшедшем.
— Не ко времени было бы рассказывать. Теперь дело идет о чашей жизни’
— Но кто же передаст Хасси аль-Биаку, что мы в карцере, скованные?
— Человек, на которого ты уж никак бы не подумал: сержант Рибо.
—Да неужели? Он, кажется, ненавидит тебя и придирается к тебе больше, чем к кому бы то ни было.
— Рибо самый человечный из всех, когда он может спасти жизнь, он охотно спасет ее, если только ничто не грозит при этом его нашивкам.
— Да, ты прав… Рибо! Вот уж никто бы не поверил. А я считал его палачом!… И ты думаешь, граф?…
— Еще сегодня Афза узнает о моем аресте.
— И сержант станет помогать нам?
— Если не станет помогать прямо, то не будет и мешать, только если не скомпрометирует себя при этом…
Тосканец огляделся и затем, устремив взгляд на окно, защищенное крепкой железной решеткой, снабженной сверх того еще жалюзи, как в магометанских гаремах, спросил:
— Только как это мы отсюда выберемся?
— Трех недель еще не прошло, — ответил мадьяр. — Нам спешить нечего.
— А все лучше бы вырваться сегодня Ты забыл, граф, об этой собаке Штейнере.
Глаза графа сверкнули странным огнем.
— У этого негодяя, хоть он и соотечественник мне, никогда не хватало смелости взглянуть мне в глаза, — сказал он, — но сегодня, пользуясь тем, что нет капитана, он непременно явится сюда. Кто смеет тронуть венгерского магната? Клянусь тебе, отважься он только подойти ко мне, эти цепи разлетятся в куски, и не видать больше этому разбойнику нашего Дуная. Я жду его!
— Да, граф, у тебя сложение богатырское… Не то что у меня… У тебя в жилах кровь хорошая…
— У тебя не хуже… Ты знаешь, сколько вас пало в борьбе с австрийцами за венгерскую независимость…
— Да, правда, — согласился тосканец, — наверное, не меньше, чем ваших в рядах гарибальдийцев…
— Так мы, стало быть, равны, — начал мадьяр, но вдруг замолчал и стал прислушиваться.
В коридоре раздавались тяжелые медленные шаги. При звуке их мадьяр, хотя и готовый на все, побледнел и сжал кулаки.
— Штейнер! — сказал тосканец с явным страхом.
— Должно быть, он, — глухо отозвался граф. — Я не боюсь: сумею справиться с этим диким зверем пушты.
В ту же минуту послышался гнусавый голос вахмистра:
— Теперь им от смерти не увернуться. Попались в железную руку трибунала.
В ответ раздалось как бы глухое рычание, будто исходившее из груди медведя или гориллы.
— Штейнер! — повторил, позеленев, тосканец. — Пересчитает он мне ребра.
Мадьяр яростно потряс цепями, и снова его черные глаза вспыхнули.
Он обладал такой физической силой, что мог разорвать свои цепи и помериться с соотечественником.
— Пусть негодяй только палец поднимет, я уложу его на месте — и вместе с вахмистром, который его натравливает на нас. Погоди же!
Мадьяр сел на нарах, устремив глаза на дверь. Он был похож на льва, готового броситься на добычу.
Петли заскрипели, и в карцер вошел великан, между тем как вахмистр говорил:
— Отделаешь их хорошенько — можешь отдохнуть и получишь двойную порцию водки. Я за все отвечаю…
— Слушаюсь, господин вахмистр. Будете довольны. Дверь тотчас же затворилась за геркулесом.
— А, это ты, Штейнер, — насмешливо встретил его магнат. — Ты как сегодня: выпил в меру? Вахмистр, вероятно, не поскупился.
Вошедший стоял как бы удивленный, посматривая, по-видимому, испуганно то на мадьяра, то на тосканца.
Венгр Штейнер был официальным палачом бледов Нижнего Алжира. Этот человек — личность не вымышленная, но вполне историческая, — прослужив три года в венгерских войсках, поступил в Иностранный Легион и, Бог знает какими судьбами, попал в Алжир, не зная ни слова по-французски.
Он был отправлен в Дженан-эд-Дар, маленькое местечко в глубине Алжира, где начал свою служебную карьеру кашеваром при дисциплинарной роте, а скоро сделался помощником палача.
Унтер-офицеры, пользуясь его полным незнанием французского языка и уверенные, что просьбы дисциплинарных не подействуют на него, мало-помалу стали пользоваться им для мучения своих жертв. Надо сказать правду, что вначале мадьяр не особенно обрадовался выпавшей на его долю обязанности, но унтер-офицеры всякого рода ухищрениями сумели подчинить его себе, и вот уже месяц за месяцем этот скот повиновался их приказаниям.
О нем рассказывают, и вполне правдиво, ужасные вещи. Однажды один итальянец, Версине, отчаянно защищаясь от ударов кулака, которыми его обрабатывал венгр, почти полностью откусил у него большой палец правой руки.
Надо сказать, что мучители-начальники старались не подходить к тем, кого мучили, и для обуздания непокорных всегда выпускали гиганта Штейнера. Мучить, ломать ребра и руки стало обязанностью этого дунайского медведя.
Грубые инстинкты, дремлющие в человеке, уже не сдерживались в нем, и он сполна пользовался своей необыкновенной физической силой.
Наглядными признаками того озлобления, которое он вызывал, были многочисленные рубцы и раны на его теле. Ужасны рассказы этого мадьяра, записанные Жаком Дюром, не одно убийство тяготело на свирепом палаче бледа…
Увидав вошедшего соотечественника с налитыми кровью глазами, искаженным лицом и засученными рукавами, как бы для того, чтобы продемонстрировать свои могучие мускулы, Михай Чернаце встретил его ироническим вопросом:
— Ты пришел сюда, чтоб показать мадьярскую силу? Не слыхал я до сих пор, чтоб мадьяр на чужбине служил палачом…
Услыхав эти слова, колосс закачался, будто его хватили по голове, и стоял, опустив руки и бессмысленно уставившись перед собой. Очевидно, он выпил, но еще был в состоянии понимать и видеть.
— Отвечай, Штейнер, — продолжал магнат, помолчав мгновение. — Зачем ты пришел сюда? Чтобы поломать ребра благородному венгру? Ну, начинай. Я не боюсь тебя. Если ты дунайский медведь, я тебе покажу, каковы медведи карпатские и как они умеют разбивать цепи, когда разъярятся.
Великан все молчал. Он как будто испугался, увидев соотечественника, и глаза его начали блуждать.
— Зачем ты пришел сюда? — кричал магнат. — Ведь вахмистр приказал тебе переломать нам ребра.
— Не смею, — ответил тот, опуская голову.
— Ты, может быть, хочешь испытать свои силы на моем товарище? У тебя нет брата… матери?…
Колосс покачнулся.
— Матери? — заревел он. — Она писала мне вчера.
— Что же она тебе писала? Говори, негодяй! Говори, палач бледа! Мадьяр сделал два шага, его черные глаза лишились всякого блеска, они казались белыми.
— Моя мать? — повторил он. — Откуда она могла узнать, что я палач бледа? Проклятие! Довольно, господин граф! Нет больше Штейнера-палача… Обещаю вам… Завтра Штейнера не будет в живых… Если же вам когда-нибудь придется вернуться в Венгрию… Передайте от меня поклон… нашему Дунаю… нашей бесконечной пуште… мне ее уже не видать… не увидать больше и матери… Прощайте, граф… простите меня.
— Что ты задумал, несчастный? — закричал магнат.
— Скоро негодяя Штейнера уже не будет в живых.
— Ты с ума сошел, помни, что у тебя еще есть мать…
В глазах великана блеснули слезы, может быть, в первый раз в течение его отверженной жизни.
— Мать, — повторил он в третий раз, и в голосе его слышалось рыдание. — Как она могла узнать, что я палач в алжирском бледе? Она жила себе спокойно в своей хате там, в далекой Венгрии, на берегу голубого Дуная, думала, что я честный солдат!… Не знаете вы, господин граф, сколько раз меня брало раскаяние, я пил, пил, чтобы забыться. Взгляните, этим кулаком я могу убить человека, а дрожу, как мальчишка. Что я на свете? Палач бледа. Даже женщины мне это кричат вслед, когда я прохожу по кривым улицам Дженан-эд-Дара! Палач! Убийца! И дети прячутся, словно я какой-то злодей’ А ведь не всегда я был таким. Блед виноват.
— Нет, сержанты, — поправил его тосканец.
— Да, сержанты, надзиратели, вахмистры, кто хотите, — согласился Штейнер, и в голосе его слышалась ярость. — Зачем жить? Чтоб опять приняться за это дело? Чтоб мучить людей, ломать им кости. Будет с меня этой проклятой жизни.
— Подумай о матери, — повторил магнат. Штейнер смотрел молча и наконец спросил:
— Что я могу сделать для вас, господин граф? Хотите вы бежать?
— Конечно.
Палач на минуту задумался.
— Если бы не сегодняшняя ночь, — заговорил он наконец, — Надо вам сказать, что вахмистр велел удвоить караул вокруг бледа.
— Ты силач?
— Да, к несчастью.
— Употреби же один раз эту силу на спасение соотечественника. У наших окон решетки крепкие, но тебе под силу сладить с ними. А как выбраться, я обдумаю.
— А если после узнают. — Штейнер запнулся, но сейчас же спохватился: — Да ведь я и забыл, что завтра меня уже на свете не будет.
Он подошел к окну и стал рассматривать решетку, покачивая громадной головой.
— Ну что, справишься? — спросил его магнат, с беспокойством следивший за ним.
Гигант взглянул ка арестованного и сказал с горькой усмешкой:
— С чем, может быть, не сладил бы карпатский медведь, с тем сладит дунайский.
Он схватился обеими руками за решетку, уперся ногой в стену и изо всей силы дернул поперечную перекладину. Перекладина согнулась под этим нечеловеческим усилием. Также согнулись и остальные прутья, но оставались еще в раме. Теперь небольшого усилия было бы достаточно, чтобы вынуть всю решетку.
— Готово, господин граф, — заявил Штейнер, утирая пот, катившийся по лицу. — Вы теперь сами сможете вынуть остальное. Только предупреждаю вас: сегодня не пытайтесь.
— Нам не к спеху, — сказал магнат. — У нас еще три недели впереди.
— А решетка?… Пожалуй, заметят.
— Не беспокойся. Нас сторожит Рибо.
— Рибо?… Да, Рибо еще лучше других. Он по виду свиреп, а человек добрый.
Штейнер еще постоял минуту и повернулся к двери, наклонив голову.
— Прощайте, господин граф. Больше не увидимся.
— Напрасно ты задумал такую глупость, — сказал магнат участливо. — Лучше беги. Советую тебе я, магнат твоей родины, сын Дуная.
— Нет, господин граф, я уже сказал вам: не видать мне ни нашей пушты, ни нашей реки. В смерти найду забвение. Если вам когда-нибудь удастся увидать нашу родину, вспомните, что на берегу большой реки живет старуха, Марица Штейнер. Скажите ей, что сын умер в Алжире, сражаясь с кабилами.
Он направился к двери неровным шагом, граф окрикнул его:
— Штейнер!
Геркулес повернулся, он был бледен как смерть.
— Подойди сюда, — позвал его магнат, протягивая ему руку, — Дай руку.
Штейнер отшатнулся.
— Палач не может пожать руки благородного мадьяра, — сказал он со слезами.
— Говорю, пожми. Я, твой земляк, отпускаю тебе в эту минуту все, в чем ты виноват, и не по своей воле.
Штейнер бросился к руке магната, но вместо того чтобы пожать ее, горячо поцеловал.
— Благодарю вас, граф. Мне кажется, я поцеловал всю Венгрию— сказал он.
Он хотел отворить дверь, но она оказалась заперта.
— Ах он, проклятый! Он запер меня, чтоб я вышел не прежде, чем покончу вас. Только он не знает Штейнера.
Он налег на дверь, и она с шумом отворилась: замок отскочил. Вся казарма задрожала, будто от землетрясения. Часовые у входа закричали:
— К ружью!
Больные в лазарете звали на помощь, думая что дом рушится. Только тосканец помирал со смеху.
В коридорах несколько минут слышались крики, проклятия и звон посуды, ударявшейся о стены.
Затем минутная тишина, и громкий выстрел.
Штейнер сдержал слово: он пустил себе заряд прямо в сердце [*].
[*] — Факт. — Примеч. автора.

IV. Звезда Атласа

Прошло несколько минут после выстрела глубоко поразившего если не тосканца, то магната. В дверях, отворенных мадьяром, показался человек. То был сержант Рибо.
— Адская ночь! — сказал он входя. — Люди стреляются, земля трясется, дверь в карцер настежь. Магнат встал.
— А это вы, Рибо? — сказал or — Я вас ждал.
— А я, граф, не мог дождаться, когда можно будет пойти к вам. Я боялся, что варвар Штейнер переломает вам все ребра. Вахмистр обещал ему бутылку коньяку, если он вас совсем искалечит.
— А кажется, этот Штейнер себя искалечил, — заметил тосканец.
— Да, дружище, пустил себе пулю прямо в сердце, и вряд ли выживет.
— Бедняга, — прошептал Михай, — разве он жив?
— Да, пока, — отвечал сержант, притворяя, как мог, разбитую дверь. — Но я пришел к вам не затем, чтобы говорить об этом человеке, но чтобы извиниться за свою давешнюю грубость. Вахмистр грозил, что посадит в колодки, если я не заставлю вас бегать по-настоящему.
— Вы хороший человек, Рибо, — сказал магнат. Унтер-офицер грустно улыбнулся.
— Несчастный я, — сказал он, вздыхая. — И я из провинциальных дворян и был, может быть, не беднее вас. Но все у меня прошло между рук, и я поступил в Легион, когда мне оставалось только пустить себе пулю в лоб. Но что теперь вспоминать грустное прошлое! Теперь я только сержант Рибо… И баста!
— И стараетесь спасти несчастных, которых военный трибунал намеревается переправить через Стикс в барке негодяя Харона, — перебил его тосканец.
— Да, если смогу, — отвечал сержант. Он вопросительно взглянул на магната.
— Да, Рибо, — сказал мадьяр, — надо дать знать Афзе или ее отцу, я поклялся, что в Алжир не попаду.
— Что может сделать для вас Афза? Вряд ли ей вызволить вас отсюда.
— Об этом не заботьтесь, Рибо, мы уйдем, когда захотим.
— Вы нашли напильник под нарами?
— Напильник нам ни к чему.
— А решетка? Вам один только выход — в окно, у дверей двое часовых.
— Вот мы и вылетим через решетку.
Сержант пожал плечами, выражая сомнение.
— Мадьяры колдуны — я это знаю, только это уж слишком, — сказал он наконец.
— Колдуном был несчастный Штейнер. Но я рассчитываю на вашу честность, что вы не выдадите наш секрет.
— Понимаю! Этот носорог перед смертью захотел сделать доброе дело… Счастье, что решетки не тронуты и что никто, кроме меня, не зайдет сюда. Неудачная мысль пришла вахмистру выбрать именно меня.
Он ведь считает меня людоедом или, по крайней мере, сенегальской скотиной.
— Он сам скотина, — сказал тосканец. — Я знал это раньше и говорил графу.
Рибо улыбнулся.
— Не видывал я такого весельчака, как вы, — обратился он к тосканцу. — Смерть перед ним, а он все смеется.
— Ах, тысяча жареных скатов! Пока Харон еще не перевез меня через черную речку, я жив и, стало быть, еще имею надежду со временем опорожнить на холмах родной Тосканы несколько бутылок того вина, на которое Арно точит зубы издалека, а достать не может.
— Просто бес какой-то! Удивительный народ эти итальянцы! — решил сержант.
Затем, обращаясь к магнату, как будто чем-то озабоченному, он сказал:
— Завтра на заре пойду на охоту и пройду мимо дуара [*] Хасси аль-Биака. Что сказать Звезде Атласа?
[*] — Дуар — небольшой поселок у ряда североафриканских племен.
— Что я в карцере и военный трибунал меня расстреляет, — ответил магнат.
— Больше ничего?
— Афза знает, что делать. Она девушка умная, а отец ее человек решительный. Ступайте, Рибо, спасибо.
— Еще увидимся, прежде чем вы упорхнете, — сказал сержант. — Когда ночь окажется подходящей, я вас извещу. Я не губитель, и когда могу спасти от смерти несчастного, всегда сделаю это. Спите спокойно. Теперь вам нечего бояться, когда Штейнер на три четверти мертв.
— А как поживает нос вахмистра? — спросил тосканец.
— Не то чтобы очень хорошо, — отвечал сержант. — Похож на спелую индийскую смокву. Ну, господа, спокойной ночи. Завтра еще до зари буду в дуаре Хасси аль-Биака. А пока прилажу кое-как ваш замок. Прощайте, товарищи!
Он зажег фонарь, который принес с собой, приладил, насколько возможно было, замок и ушел.
В казарме водворилась полная тишина.
Больные, арестованные, солдаты и офицеры, измученные дневным зноем, спали как мертвые.
Только снаружи, перед навесами, служившими спальнями дисциплинарным, ходили часовые.
Рибо поднялся по крутой лестнице в лазарет и позвал вполголоса:
— Ришар!
Фельдшер, куривший у решетчатого окна, отозвался.
— Что Штейнер? — спросил Рибо.
— Умер.
— Бедняга! Ничего не говорил перед смертью?
— Три раза звал мать.
Рибо спустился с лестницы, грустно покачивая головой.
— Может быть, напрасно я написал его матери о постыдном ремесле ее сына, — проговорил он. — А может быть, лучше! Скольких несчастных избавил таким образом от мучений. Другого Штейнера не найдется, и наш блед уже не будет так ужасен.
Он вошел в свою каморку и, постояв перед висевшим на гвозде великолепным охотничьим ружьем со стволами, украшенными чернью, бросился не раздеваясь на постель.
Звезды едва начали бледнеть на небе, когда сержант, окликнув часового, чтобы тот не пустил в него пули, вышел из бледа и направился к югу по пустынной равнине, где только изредка мелькали чахлые деревца — кое-как прозябавшие пальмы да маленькие клочки земли, засеянные просом и ячменем.
Заря быстро разгоралась, звезды меркли, и легкие облачка, плывшие в небе, окрасились нежным пурпуром.
Вдали обрисовывалась еще темно-синяя величественная цепь Атласа, отделяющая Алжир от великой пустыни.
Жаворонки поднимались в воздух, как бы весело приветствуя своими трелями восходящее светило, и описывали все более и более широкие круги, а в траве шныряли жирные, аппетитные куропатки.
Но Рибо не обращал внимания на всю эту дичь, хотя и вооружился своим великолепным ружьем и объемистым ягдташем.
Его взгляд был обращен на два темных пятна, выделявшихся среди зелени равнины.
Это был дуар Хасси аль-Биак, где жил отец Афзы, или, как ее называли, Звезды Атласа.
Тоненькая струйка дыма вилась в воздухе и медленно расплывалась по небу.
— Рано встает араб, — заметил про себя Рибо. — Поспею к нему как раз к кофе, уж наверное он у него получше, чем бурда, которой нас потчуют в бледе.
Он снял с плеча ружье и начал охоту на куропаток, которые бежали от него в большом количестве, но не выражали особого испуга.
В несколько минут он наполнил ягдташ, закурил сигаретку и прибавил шагу, между тем как яркое солнце появилось из-за высоких пиков Атласских гор и начало изливать на равнину горячий дождь своих лучей.
Дуар Хасси аль-Биака составляли два внушительных размеров шатра из ткани шоколадного цвета, сотканной из волокон карликовой пальмы пополам с козьей и верблюжьей шерстью, что делает их совершенно непроницаемыми для дождя На широком дворе, обсаженном колючими растениями, помещалось несколько десятков жирных баранов с огромными курдюками.
Небольшая площадка, заросшая вереском, тростником и ситником, окружала оба шатра, стоявших в тени пальм с огромными перистыми листьями.
В маленьком дуаре царила тишина, полная поэзии. Можно было бы подумать, что он необитаем, если бы не тоненькая струйка дыма, замеченная Рибо издали.
Махари и овцы дремали в загоне, жарясь на солнце. В огородике, где рос ячмень, и перед шатрами не видно было ни души.
Рибо снял с плеча ружье, чтобы выстрелить в ворону, пролетавшую над шатром, но главное, чтобы привлечь внимание обитателей этого тихого, молчаливого дуара.
Но он еще не успел выпустить заряд, как из-за изгороди показался человек и приветствовал его обычным арабским приветствием:
— Салам-алейкум [*].
[*] — Мир тебе. — Примеч. автора.
— Да будет Магомет с тобой, Хасси аль-Биак, — отвечал Рибо, опуская ружье.
Хозяин дуара был красивый мужчина лет под пятьдесят, высокий, худощавый, как все его соплеменники, — весь сотканный из мускулов и нервов.
Он не имел заурядной физиономии бедуина или туарега пустыни, но чертами напоминал чистокровных красавцев-мавров — этих победителей Испании, поразивших весь христианский мир стойкой защитой Гранады и Севильи.
Кожа его была слегка смуглая, глаза черные, блестящие, живое лицо с правильным профилем обрамляла хоть и не очень густая, но черная как смоль борода.
Подобно всем арабам Нижнего Алжира, он был одет только в длинную рубашку, не полотняную, а из тончайшей шерсти, спускавшуюся широкими складками, и большую полосатую чалму.
— Что поделываешь? — спросил Рибо.
— Да вот, собирался поить новорожденного махари, — ответил мавр. — Хочешь взглянуть? Ведь охотники никогда не спешат. Да у тебя к тому же сумка и так полна.
— С радостью опорожнил бы ее у ног Звезды Атласа. Мавр нахмурился.
— Не от себя, — поспешил объяснить Рибо, заметивший это легкое облачко, появившееся на лице подозрительного араба. — Меня послал один человек из бледа, которого ты, а Афза и подавно, знаете лучше меня. Но об этом еще успеем поговорить, когда выпьем по чашке кофе, если ты только угостишь меня.
— Араб никогда не отказывает в гостеприимстве, — ответил мавр просто, но с жестом, полным величественного благородства.
— Покажи своего верблюжонка.
Хасси аль-Биак проложил ему дорогу через вьющиеся растения, составлявшие изгородь и взбегавшие по стволам огромных индийских смоковниц с большими колючими листьями, и Рибо очутился перед высокой песчаной кочкой, на которой, зарытый по живот, находился маленький махари, еще почти бесшерстный.
— Со временем будет знаменитый бегун, — сказал мавр, ставя перед верблюжонком большую плошку с молоком. — Я вчера осмотрел его ноги — просто великолепные. Через две—три недели будет скакать не хуже любой лошади.
— Зачем же ты закопал его в песок?
— Чтобы он окреп, — ответил мавр. — Если оставить его на свободе, тяжесть его тела испортит ему ножки. Пойдем, сержант, слуги уже, вероятно, приготовили кофе и хускуссу . Я вчера убил великолепного барана.
Вместо того чтобы пойти в шатер, Рибо остановил его, спросив без всякой подготовки:
— Ты не догадываешься, зачем я пришел так рано?
По лицу мавра скользнула тень, и в глазах отразилось беспокойство.
— Что ты хочешь сказать этим, сержант? — спросил он несколько изменившимся голосом.
— Афза еще спит?
— Она всегда встает поздно. Я не хочу, чтоб она утомлялась, да и слуг у меня довольно, чтоб вести хозяйство дуара. У меня средств хватит на сколько захочу.
— Да, среди окрестных бедуинов говорят, что отец оставил тебе большое состояние и что ты мог бы не разводить верблюдов, а держать сотни баранов.
Мавр молча улыбнулся, показывая свои ослепительные крепкие зубы, и сказал:
— Араб любит пустыню.
Он посмотрел на солнце и пригласил:
— Пойдем пить кофе, пока Афза еще не велела открыть свойшатер.
— Ты не хочешь, чтоб я виделся с ней?
— Теперь ее уже нельзя видеть.
— Почему?
— Она замужем.
— Ты выдал ее за какого-нибудь каида? Хасси аль-Биак взглянул на него, не отвечая. Рибо понял, в чем дело, и не настаивал.
— Пойдем пить кофе, — сказал он. — Уже не первый раз мне пить его у тебя, он всегда великолепный.
Хасси аль-Биак поднял с земли суковатую палку и направился к дуару в сопровождении сержанта. Они подошли к коричневому шатру, полы которого были подняты, давая свободный доступ воздуху.
Из шатра вышла молодая негритянка и взглядом спросила приказания хозяина.
— Подай кофе! — отрывисто сказал Хасси аль-Биак. — Гость спешит.
Негритянка разостлала в тени пальмы великолепный рабатский ковер, шитый шелками и золотом, поставила на него хрустальный сосуд с табаком и два наргиле, распространявшие сильный аромат роз, которым была насыщена вода этих больших кальянов.
— Хочешь курить, сержант? — спросил мавр, желавший, по-видимому, продемонстрировать полное спокойствие.
— Нет, я лучше выкурю свою сигаретку.
— Ну, в таком случае выпьем кофе.
Он хлопнул в ладоши, и негритянка тотчас же появилась, неся массивный серебряный поднос, кофейник того же металла и две чашки, не имевшие ничего общего с теми безобразными, разрозненными и потрескавшимися чашками, которыми обходятся жители Нижнего Алжира и пустыни.
Чашки были тонкого фарфора, марсельского производства.
И хозяин, и сержант молча прихлебывали налитый кофе, затем второй закурил сигаретку, а первый, не нарушая своего невозмутимого спокойствия, зажег табак своего роскошного благоуханного наргиле.
По обычаю он не хотел расспрашивать гостя, хотя в душе сильно волновался.
Рибо первый нарушил молчание.
— Знаешь, кто меня послал сюда? — спросил он.
— Один Магомет может читать наши мысли.
— Человек, спасший твою дочь от когтей льва.
— Легионер… Михай! — воскликнул мавр, вздрогнув и устремив на сержанта горящие глаза. — С ним случилось несчастье?
— Хуже того. Он в карцере, откуда выйдет только для того, чтобы явиться на заседание военного трибунала в Алжире, а ты знаешь, что судьи не нежничают с дисциплинарными.
Мавр закрыл глаза, чтобы не выдать слишком явно испуга, и прижал к мощной груди ладони. Наконец он спросил:
— Граф, стало быть, погиб?
— А! Ты знаешь, что легионер граф?
— Знаю.
— Так лучше, и я начинаю кое-что понимать. Тайна разъясняется.
— Он, стало быть, погиб? — еще раз переспросил мавр.
— Наверное, если мы не спасем его. Но должен тебе сказать, Хасси аль-Биак, что столько же шансов за его спасение. Конечно, будет это не сегодня ночью и не завтра, но во всяком случае у тебя должны быть готовы два махари для него.
— Ты не выдашь его?
— За каким чертом я в таком случае пришел бы сюда? Ведь я стану помогать ему.
— Удастся ему выломать решетку? А цепи?
— Решетка уже сломана Для цепей постараюсь достать напильник.
— Подожди меня пять минут.
— Ты пойдешь разбудить Афзу?
— Нет, зачем? Как я уже сказал, тебе ее нельзя видеть.
— Ну, теперь я понял все, — пробормотал сержант, глядя вслед мавру, исчезнувшему в шатре. — Этот плут граф тайком женился на Звезде Атласа. А наш вахмистр мечтает взять красавицу себе в жены, да в придачу к ней верблюдов, баранов и, вероятно, не одну кубышку с золотом. Недурен вкус у графа.
Не успел он докурить сигаретку, как Хасси аль-Биак вышел из шатра, неся в руке один из тех поджаренных ячменных хлебов, какие во всеобщем употреблении у арабов пустыни.
— Ты приглашаешь меня пообедать? — спросил сержант шутя.
— Сегодня невозможно, — ответил мавр. — Я хотел попросить тебя отнести этот хлеб графу.
— Наш хлеб лучше твоего, и притом…
Он вдруг умолк, взглянув на Хасси аль-Биака. Он заметил в темной корке две дырочки, плохо заткнутые чем-то вроде воска.
— В хлебе что-то есть, — заметил он.
— Если ты действительно хочешь помочь графу и его товарищу бежать, не спрашивай меня об этом. Можешь ты передать хлеб графу, чтоб никто не видел?…
Рибо опорожнил ягдташ и, положив в него хлеб, прикрыл мелкой дичью.
— Готово, — сказал он. — Теперь, надеюсь, ты не откажешь мне в удовольствии поднести твоей дочери остальную дичь?
— Поклянись Аллахом!
— Клянусь и Аллахом, и своей честью, что сегодня вечером хлеб будет в руках графа. Я поклялся самому себе спасти графа и сдержу обещание, что бы ни случилось. И я попал в Иностранный Легион таким же образом, как граф, мой долг помочь ему: хотя мы и разных национальностей, но мы оба христиане. Прощай, Хасси аль-Биак, мое увольнение кончается. Кланяйся от меня дочери и смотри, чтоб махари были всегда наготове, потому что у спаги лошади хорошие.
— Погоди минуту, сержант. Пойдем со мной.
Он направился к ограде, где дремали последние животные, сохраненные им, вероятно, с целью скрыть свое намерение уйти далеко из дуара
— Возьми барана, какой тебе приглянется, — сказал мавр.
— Зачем? — спросил Рибо.
— Съешь его с товарищами.
— Мне из-за этого барана пришлось бы потерять много времени, а оно мне дорого. Бараны слишком жирны и поэтому идут медленно.
— Выбери махари, какой тебе понравится.
— Я предпочитаю лошадей бледа. На них удобнее ездить, чем на верблюжьем горбе.
— Ну так зайди на минуту ко мне в шатер.
— Ты хочешь дать мне еще хлеб? Мне его некуда спрятать, и я его не возьму…
Мавр покачал головой не отвечая и поспешно вернулся в шатер.
‘Совсем взволновался мой араб…’ — подумал Рибо.
Они вошли оба в большой шатер, с полом, сплошь устланным красивыми яркими циновками и коврами, и уставленный низкими мягкими диванами.
Хасси аль-Биак остановился перед кучкой ковров и сбросил шесть—семь из них. Под ними открылись два старых сундука кедрового дерева, окованных железом.
Потом снял с серебряной цепочки, которую носил на шее, небольшой ключ и отпер один из сундуков, говоря:
— Возьми, сколько хочешь.
У сержанта вырвался невольный крик изумления.
Сундуки были полны цехинами, той старинной монетой, которую когда-то чеканили в Венеции и которую можно теперь встретить у арабов юга Триполитании [*], Туниса и Алжира, бережно сохраняющих их и дающих как украшение своим женщинам.
[*] — Триполитания — историческая область на территории современной Ливии.
— Бери, сколько хочешь, — повторил мавр.
Рибо отступил на шаг, он не мог оторвать взгляд от этого скопления золота, переливавшегося соблазнительным желтым оттенком, но сказал решительно:
— Нет, Хасси аль-Биак. Провансальский дворянин не продает своих услуг. Хотя я и сержант-легионер, но все же остался честным человеком. Прощай, положись на меня.
— Погоди, в таком случае… Если уж ты не хочешь принять ничего… Он поднял еще несколько ковров и циновок, взял стальную шкатулку великолепной работы и, нажав пружину, скрытую средь искусно вырезанных фиников, открыл ее.
Поискав в ней дрожащими пальцами, он что-то вынул.
— Дай твою руку, — сказал он Рибо. — Ты не откажешься принять кольцо, которое будет всегда напоминать тебе Афзу, потому что оно из ее приданого?
Он взял мизинец Рибо и надел на него золотое массивное кольцо с большой бирюзой.
— Спасибо, Хасси аль-Биак, — сказал сержант голосом, в котором слышалось волнение — Я никогда не расстанусь с этим кольцом, принадлежавшим первой красавице Алжира, которую я очень люблю…
В это мгновение издали послышался приятный женский голос, напевавший одну из тех арабских песен, где повторяется постоянно один и тот же мотив, меланхолический, незатейливый, но в то же время полный своеобразной нежности, производящий сильное впечатление и полностью подчиняющий себе слушателя, как плеск фонтана или журчание ручья, пробирающегося по лугу.
— Дочь встала, — сказал Хасси. — Иди домой, сержант, и спасибо тебе.
Рибо вскинул винтовку за спину, пожал руку хозяину и быстро пошел прочь, насвистывая песенку и не глядя направо.
Хасси стоял у шатра, сложив руки на груди и следя за уходившим, между тем как ветерок играл его белой одеждой.
Легкий окрик заставил его вздрогнуть.
Звезда Атласа, свежая, смеющаяся, вышла из своего шатра, но Рибо уже скрылся в кустах, палимых африканским солнцем.

V. Арабская кровь

Все арабы и бедуины южных дуаров считали Афзу самой красивой и в то же время самой богатой мавританской девушкой Нижнего Алжира. Она соединяла в себе все, что могло вдохновить поэта-мавра: личико алебастровой бледности, глаза миндалинами, черные и глубокие, осененные длинными ресницами, тело стройное, гибкое, с мягкими, нежными движениями, и ротик круглый, как колечко, — по выражению арабских поэтов.
Она была высока и стройна, как пальма пустыни, с маленькими руками и ногами, которые видны были из-под тончайшей шерстяной рубашки красивого покроя с короткими рукавами.
— Что ты смотришь, отец? — спросила она, собирая свои черные как вороново крыло волосы под золотой обруч с двумя рядами подвесок из цехинов.
Хасси аль-Биак вздрогнул и, обернувшись к дочери, ответил:
— Я смотрю на газель, убегающую от шакалов.
— Ты, должно быть, и разговаривал с этой газелью? — спросила Афза, показывая свои зубки, мелкие, как зерна риса, и блестящие, как жемчуг.
Хасси аль-Биак понял, что напрасно было бы отпираться.
— Ты, стало быть, видела человека, заходившего ко мне? — спросил он.
— Из наших шатров всегда можно видеть, не показываясь. Это был сержант из бледа, кому же еще заходить в наш дуар.
— Угадала.
— По крайней мере, он принес поклон от моего милого господина?
— Нет.
Афза сделала изумленный жест.
— Почему? Не было бы ничего дурного, если бы он поручил сержанту передать мне поклон
Хасси аль-Биак не ответил ничего. Афза сейчас же заметила его смущение.
— Что с тобой, отец? — спросила она озабоченно.
— Пойдем в тень моего шатра. В бледе произошли важные события, касающиеся и тебя.
Глаза Звезды Атласа расширились, и в них вспыхнуло мрачное пламя.
— Несчастье! — воскликнула она. — Я видела прошедшей ночью дурной сон. Аллах!
— Аллах!
Хасси нежно взял ее за руку и повел в свой шатер, где усадил на мягкие подушки красного шелка.
— Разве Афза не Звезда Атласа? — начал Хасси укоризненным тоном. — Ведь в твоих жилах течет арабская кровь.
— Объясни же, в чем дело, отец.
— Твой супруг лишен свободы… Он в карцере… У графа течет в жилах такая же кипучая кровь, как у сынов пустыни, он возмутился против вахмистра, распоряжающегося теперь в бледе, пока отсутствует капитан, и бросил ему в лицо ранец…
Афза вскочила, как раненая львица. Из груди ее вырвался дикий крик.
— Ах, негодяй! Он мстил!
— Кто?
— Вахмистр. Он велел передать мне это через одного спаги однажды, когда ты уезжал продавать наших последних верблюдов.
— Это было еще до твоей свадьбы?
— Да, отец. Под тем предлогом, что ему нужно напоить лошадь, этот солдат остановился у нас. Он сказал мне, что следует отказать Михаю и принять руку, которую мне предлагает вахмистр… Иначе может случиться большое несчастье.
— А вахмистра ты видала?
— Да, он несколько раз — всегда в твое отсутствие — бродил вокруг дуара. Вероятно, кто-нибудь подсматривал за тобой и давал знать ему… Стало быть, теперь мой господин…
— Пойдет под военный трибунал. Его расстреляют, если мы не спасем его раньше трех недель, — ответил Хасси.
Несколько минут между отцом и дочерью царило тяжелое молчание, затем Афза выпрямилась и, прижимая руки к груди, будто желая сдержать сильное биение сердца, сказала:
— Я должна спасти его.
— Ты? — воскликнул Хасси с изумлением и страхом.
— Разве во мне не течет арабская кровь? Ты сам сказал это. И к тому же кровь древних воинов, потомков мавров Альгамбры, Гранады и Кордовы…
Хасси смотрел на Афзу и видел в глазах этой молодой женщины, которую можно было бы назвать еще девочкой, так как ей шел всего шестнадцатый год, тот же дикий угрожающий огонь, как в начале разговора.
— У меня есть мое длинное ружье, а ты знаешь, что еще ни разу я не давал промаха из него… — начал он.
Звезда Атласа энергично покачала головой.
— Если б ты даже убил вахмистра, то не освободил бы таким образом моего возлюбленного господина.
— Что же ты хочешь сделать?
— Пойду к вахмистру и постараюсь добиться, чтоб он отпустил моего господина.
— Нет, Афза, это невозможно.
— Я заставлю отпустить графа. Ты только одолжи мне свой кинжал, проводи меня в блед и сам не отходи далеко… Все остальное — дело мое.
— Но он может бежать без тебя. Сержант обещал помочь ему. Решетка уже почти выломана, остаются только кандалы. Об этом я позаботился.
— А я думаю о часовых, день и ночь ходящих вокруг бледа. Великий Магомет! Ведь они могут убить графа, когда он попытается бежать! Отец, я люблю этого христианина, сделавшегося моим господином!..
Последние слова Афзы прервались рыданием.
В это мгновение в дверях появился старый негр и доложил, что к дуару подъезжает верховой франджи [*].
[*] — Словом ‘франджи’ арабы Алжира называют всякого европейца. — Примеч. автора.
На равнине показался всадник верхом на статной гнедой лошади, оседланной по-алжирски, с седлом и уздой, украшенной бахромой. На всаднике был голубой мундир и красные рейтузы, на голове картуз с большим козырьком и родом белого платка сзади. Он ехал осторожно, время от времени придерживая коня.
— Отец! — воскликнула Афза. — Это спаги вахмистра. Хасси обратился к негру.
— Принеси ружье с длинным стволом.
Афза повелительным жестом остановила раба и, обращаясь к отцу, дрожавшему от ярости, сказала так же решительно:
— Ты не убьешь этого человека. Сам Аллах посылает его. Я тебе теперь покажу, достойна ли Звезда Атласа быть дочерью одного из самых храбрых воинов Абд аль-Кадира, алжирского героя… Иди в шатер, отец, и предоставь действовать твоей Афзе. Пусть спаги думает, что тебя и сегодня нет дома-
— Но ты замужем и не должна показывать лицо гяуру [*].
[*] — Гяур — неверный, человек, не исповедующий ислам.
— Мой муж христианин, и европейские женщины не закрывают лица, когда говорят с мужчиной. Ведь мне придется жить среди христиан. Иди, отец, я так хочу… Вопрос о жизни моего господина…
Хасси поник головой и удалился в шатер.
Афза постояла минутку, не отнимая рук от сердца и глубоко вдыхая горячий воздух, затем резким движением откинула назад волосы и пошла вдоль ячменного поля, приказав удивленному негру:
— Достань воды из колодца… Я сейчас подойду.
Несмотря на тяжелое предчувствие, сжимавшее ей грудь, Афза снова начала напевать свою песенку. По временам она останавливалась у длинного ряда алоэ, будто любуясь гигантскими копьями, выходящими как бы из огромных палашей. Волокнами их жители Нижнего Алжира перевязывают раны, из них приготовляют особый сорт папирос, одну из которых с видимым удовольствием посасывали хорошенькие губки Звезды Атласа, между тем как в груди ее бушевала буря.
Спаги остановился у колодца — глубокого сруба, почти до краев наполненного чистейшей водой, потому что в глубине этой на вид бесплодной равнины сохраняются богатейшие запасы воды, — и иронически смотрел на мавританку.
Это был человек лет тридцати, с лицом, обезображенным оспой и двумя шрамами, очевидно, от нанесенных ятаганом ран. Одного глаза у него не было, и все это вместе производило отталкивающее впечатление.
Он спешился, привязал взмыленную лошадь к стволу пальмы и, приподняв картуз, сказал:
— Привет Звезде Атласа!
Афза взглянула на него, делая вид, что не узнает, и ответила несколько небрежно:
— Аллах с тобой, франджи!
— Можно напоить лошадь? Я уж не первый раз останавливаюсь у этого колодца.
— Теперь я тебя узнала.
Подошел негр с большим глиняным сосудом и, наполнив его по приказанию хозяйки водой, молча поставил перед спаги.
— Вода в пустыне не так плоха, как думают, у нас в бледе куда хуже, — сказал спаги.
— Здесь не пустыня, — возразила Афза, делая знак негру.
Негр Ару, привыкший понимать свою молодую госпожу без слов, отошел шагов на десять и спрятался в кустах акации, куда предварительно уже поставил одно из тех длинных ружей с выгнутыми прикладами, какие употребляются у марокканцев и алжирских бедуинов, и пару длинных пистолетов.
Хасси аль-Биак, очевидно, поручил ему охранять дочь.
— Вода у нас хорошая, — продолжала Афза, — дай твоей лошади напиться вволю. Когда ты выехал из бледа?
— Вчера вечером: я ездил в Моселлах с поручением от вахмистра.
— Капитан еще не вернулся?
— Нет. А кстати, мне надо передать тебе известие, которое вряд ли тебя обрадует…
— А что? — спокойно спросила Афза.
— Михая Чернаце, венгерского графа, посадили в карцер… Теперь ему скоро…
— Что ж, он плохой человек!
— Настоящий черт! Не то что наш вахмистр. Недаром ему дали золотую медаль за стычку с какими-то неграми в Сенегале.
— Вот как! — сказала Афза.
Спаги выпил несколько глотков воды и, стоя около лошади, спросил:
— Ты знаешь, что он любит тебя?
— Кто? — рассеянно спросила Афза.
— Ах, черт! Да вахмистр. Только и думает о тебе. Ведь ты видела его, разве он не красивый мужчина? И хороший человек. Весь блед его обожает… Он сделал бы тебя счастливой.
Афза не могла удержать презрительной улыбки: она знала, как все ненавидели вахмистра — даже больше Штейнера.
Видя, что Афза молчит и глубоко задумалась, спаги вынул старую трубку и несколько раз затянулся крепким табаком.
— Сказать тебе, красавица, — снова заговорил он, — я друг-приятель вахмистра. Он предлагает тебе выйти за него замуж. Со временем он надеется стать одним из тех блестящих офицеров, каких тебе случалось видеть во главе африканских стрелков. Ведь это честь для мавританки.
Афза молчала, нервно обрывая ветку акации.
— Будь я на твоем месте, я бы гордился стать женой француза…
— Как сразу решиться? — ответила наконец мавританка. — Мне пришлось бы следовать за ним во Францию, а я не привыкну к жизни в большом городе.
— Если ты захочешь, он останется в Африке. Советую тебе не отказываться от представляющегося счастья. Скажи слово — и он сейчас прискачет сюда.
— Нет, только не сюда! — отвечала Звезда Атласа голосом, в котором слышалось что-то ужасное.
— Ты боишься?
— Вовсе нет. Я сама пойду к нему. Сегодня вечером… когда отец уснет. Я прибавлю опиума в его трубку, чтоб он крепче спал. Скажи мне пароль, чтоб часовой пропустил меня.
— Не надо, часовому будет приказано пропустить тебя, не предложив никакого вопроса.
— Хорошо.
— Когда ты придешь?
— Через час после захода солнца.
Спаги вскочил на лошадь без помощи стремян.
— Прощай, Звезда Атласа! — сказал он и, натянув поводья, поскакал прочь.
— Да хранит тебя Аллах, — сказала ему вслед Афза.
Если бы спаги обернулся, он, конечно, не уехал бы с такой спокойной душой. Его наверняка испугал бы гнев, которым дышали красивые черты девушки и пылали ее глаза.
Едва всадник отъехал несколько шагов, как из кустов тихо, словно змея, выполз негр с ружьем в руке.
— Пристрелить этого франджи, госпожа? — спросил он.
— Нет, Ару, — ответила Афза.
— А я с удовольствием бы прикончил этого христианина. Афза медленно повернулась и пошла в шатер отца.
— Ну что? — спросил он ее в напряженном ожидании.
— Вели наточить твой лучший кинжал. Сегодня иду в блед на свидание с вахмистром. Прикажи хорошенько накормить и напоить махари, чтоб они могли выдержать долгий путь
— Ты, стало быть, уверена, что тебе удастся спасти мужа?
— Да.
— А кинжал тебе для чего?
— Кто знает, что может случиться…
— Ты решилась? В таком случае нужно заняться махари.
— Да…
В продолжение оставшейся части дня ни отец, ни дочь не возвращались к этому разговору, хотя в душе оба сильно волновались.
Незадолго до заката Афза ушла к себе в шатер, чтобы нарядиться: она желала показаться вахмистру прекраснее, чем когда-либо.
Хасси между тем с помощью негра снаряжал махари и навьючивал на их горбы ларцы, заключавшие все его богатства, — приданое его дочери. Шатры и остаток своих баранов, которых он не мог забрать с собой в поспешном бегстве, он заранее отдал своим молодым неграм.
Солнце закатилось, когда Афза показалась на пороге своего шатра, освещенного светом алоэ, горевшего на резном треножнике, распространяя нежный аромат.
Она заплела свои великолепные волосы в две косы, оканчивавшиеся подвесками из цехинов, слегка подкрасила черным антимонием глаза, чтобы они казались еще больше, слегка тронула кармином щеки, а ногти окрасила в желтоватый оттенок бренной.
Длинную рубашку заменил своеобразный пестрый шелковый кафтан с широкими рукавами, обшитый по краю голубой лентой и надетый поверх зеленого корсажа, открытого на груди и зашнурованного золотыми шнурками.
Наряд довершали белые шелковые шаровары и желтые кожаные туфельки, сдерживаемые серебряными кольцами.
— Ну что, красива? — спросила Афза отца.
— Не зря тебя называют Звездой Атласа, — ответил Хасси, с гордостью смотря на дочь. — Но все же мне страшно, Афза. Ты задумала что-то ужасное.
— Я не боюсь этого франджи! — сказала Афза глухим голосом. — Узнает он, но слишком поздно, Звезду Атласа. Давай, отец, твой кинжал и моего любимого махари. Не хочу заставлять ждать себя слишком долго.
Хасси аль-Биак распахнул свой широкий бурнус, вынул из ножен гибкий кинжал почти в фут [*] длины, с рукояткой из слоновой кости, и подал дочери.
[*] — Фут равен приблизительно 30,6 см.
Афза засучила широкий рукав на правой руке и спрятала оружие в заранее приготовленный чехол голубого шелка.
— У меня рука не дрогнет, если придется прибегнуть к этому оружию, — сказала она с ужасным спокойствием. — Мы сойдемся с глазу на глаз, вахмистр!… А теперь вели подать мне моего махари.
Хасси свистнул, и тотчас же появился старый негр с двумя великолепными верблюдами в поводу — выносливыми животными, способными делать в день без отдыха до восьмидесяти миль [*].
[*] — Миля равна 1609 м.
На обоих были седла, убранные лентами и расшитые серебром, а морды их были обвешаны полосами розовой шелковой материм. По знаку негра животные покорно преклонили колени. Афза с помощью отца села на своего любимого махари и крикнула:
— Аш!
Хасси аль-Биак сел на другого верблюда, держа в руках свое длинное ружье.
— Ару, — обратился он к негру, — держи наготове трех махари и при первом же выстреле со стороны бледа выезжай с ними навстречу мне.
— Ты знаешь, господин, что я не только раб твой, — ответил негр, — каждую минуту я готов пролить кровь свою за Звезду Атласа. Хасси свистнул, и оба махари понеслись вскачь по равнине, причем корпус их то пригибался, то снова выпрямлялся в такт движению длинных ног.
Луна выплыла в эту минуту из-за исполинской цепи Атласа, покрытой густыми лесами.

VI. Охота на льва

— Граф, кто-то стучит.
Михай Чернаце быстро встал, разминая члены, затекшие от лежания на жестких нарах карцера.
— Кто там? — спросил он тосканца, звеневшего цепями.
— Не знаю, но мне кажется, что очень уж поздно, уже давно, должно быть, протрубили зарю. Ты слышал трубу, граф?
— Нет, не слыхал.
— И я также. Видно, в карцере спится лучше, чем под навесом. Хотя, правду сказать, все кости словно перебитые.
В это мгновение ключ повернулся в замке, сломанном Штейнером, и дверь отворилась.
Показалось честное, открытое лицо Рибо.
— Вы спали? — спросил сержант, быстро затворяя дверь. — Восемь часов утра, господа узники, пора завтракать.
Граф поспешно встал. По лицу пробежала судорога.
— Ты видел его? — спросил он дрожащим голосом.
— Хасси аль-Биака? Час тому назад. Рано встают арабы в дуаре, и правильно делают: кофе у них великолепный.
— А Афзу, хотите вы спросить? Нет, ее я не мог видеть.
— Почему? — нетерпеливо спросил мадьяр. Рибо улыбнулся несколько саркастически.
— Меня удивляет, что вы спрашиваете, граф… Ведь вы несколько лет жили в Алжире и должны бы знать обычаи арабов Нижнего Алжира.
— Ты, стало быть, наконец понял?
— Что Звезда Атласа теперь графиня Сава?… — заметил Рибо.
— Бесполезно отрицать это, — сказал мадьяр. — Я женился на ней по магометанскому обряду два месяца тому назад.
— Вы не думали, что есть другой человек, сильно любящий ее?
— Вахмистр, не так ли?
— И именно благодаря этому он довел вас до той маленькой глупости, которая стоила бы вам жизни, если б не было на свете Рибо да Хасси аль-Биака.
— Сто тысяч жареных скатов и целый хвост дьявола! — воскликнул тосканец, слушавший этот разговор, все более и более раскрывая глаза. — Да это глава из романа, который можно бы назвать ‘Драма в Алжире’! Жаль, Дюма не здесь.
— Ты сказал, Хасси аль-Биак? — спросил граф, взглянув на Рибо.
— Пусть он не впутывает себя в это дело: я этого не хочу. Я сам себе добуду свободу.
— Надеюсь все-таки, граф, что вы не откажетесь от завтрака, который он просил меня предложить вам.
— Должно быть, пара куропаток? — спросил тосканец, у которого слюнки потекли.
— К несчастью, куропатка-то плоховата, — ответил Рибо с комическим оттенком, вынимая из ягдташа хлеб, переданный ему мавром.
— Может быть, впрочем, он с начинкой, — добавил он.
— Дайте сюда, Рибо, — сказал мадьяр.
Сержант собирался исполнить требование, когда услыхал в коридоре голос вахмистра.
— Клянусь телом дохлого кита! — кричал он. — Куда запропастился этот скотина Рибо? Все они исчезают сегодня утром! Рибо! Рибо!
Сержант бросил на нары хлеб и выбежал из карцера, захлопнув дверь, а ключ опустив в ягдташ.
— Ну, расходился любитель тухлых китов! — заметил тосканец. — Сегодня переберет всех — и китов, и тюленей, и медведей, и львов’
— Тише, — сказал граф. — Послушаем.
Но до них донесся только поток ругательств, затем в коридоре воцарилась тишина, будто разыгравшаяся ярость вахмистра вдруг улеглась.
— Я ужасно боялся, как бы этот скотина вахмистр не вздумал пожаловать к нам, — сказал тосканец. — Произошла бы катастрофа: от его взгляда не укрылась бы выломанная решетка.
— Пошли он к нам какого-нибудь другого надзирателя вместо этого славного Рибо, он наверное зашел бы посмотреть, закованы ли мы, как дикие звери, — заметил мадьяр. — К счастью, он доверяет Рибо, принимая его за нашего мучителя, между тем как Рибо втихомолку мирволит всем арестованных и, когда только возможно, дает им возможность бежать.
— Да, Рибо порядочный человек.
— Он провансальский дворянин, также потерпевший крушение в жизни. Из него никогда не выйдет палач.
— А хлеб Афзы?
— Совсем забыл о нем, — сказал граф.
— Зачем она послала его тебе? Вероятно, бедняжка думала, что мы голодаем.
— Называй ее графиней Сава, — сказал мадьяр с грустной улыбкой и глубоким вздохом.
— Я всегда помню, что она твоя жена, — ответил тосканец. — Право, к лучшему, что я проглотил бриг отца, потому что иначе сделался бы адвокатом и самым натуральным ослом из всех, какие пасутся на земном шаре…
Несмотря на всю серьезность положения, граф не мог сдержать улыбки.
Он устроился поудобнее и взял хлеб. Ему, как и Рибо, сразу бросились в глаза две дырочки, заклеенные какой-то темной массой вроде воска.
— В хлеб что-то спрятано, — сказал он.
— Должно быть, ножик? — сказал тосканец, с напряженным вниманием следивший за всеми движениями графа.
— На что он нам?
— Правда, ножом не разрежешь наши кандалы.
Граф сжал хлеб и разломил его на дне половины. Хлеб был далеко не свежий: арабы имеют обыкновение печь свой ячменный хлеб раз в месяц, а иногда даже раз в два месяца.
На стол что-то упало с глухим шумом.
— Я так и знал, — проговорил граф. — Это дороже всякого кинжала или пистолета.
В хлебе, присланном Хасси аль-Биаком, были спрятаны две маленькие кремневые пилки с чрезвычайно тонкой отделкой, которыми можно было распилить кандалы не хуже, чем стальными, и притом не производя ни малейшего шума.
— Чудная у тебя жена, милый граф, — сказал тосканец. — Не напрасно ее прозвали Звездой Атласа. А тесть и того лучше: вот он посылает тебе свободу в черством хлебе. Впрочем, мы и в него запустим зубы.
— Чем скорее он исчезнет, тем лучше. Вахмистру может прийти в голову нанести нам неожиданный визит.
— Хлебец порядочной величины, но все равно: обещаю похоронить его в своем тощем теле меньше чем за десять минут. А ты хочешь?
— Съем немного: ведь его, вероятно, пекла Афза.
— Стало быть, нас накормит Звезда Атласа.
Тосканец взял половину и начал уплетать ее, как человек, не евший двое суток. Хлеб оказался твердым, но зубы у молодого человека были акульи, и через несколько минут от хлеба не осталось и следа.
— Кажется, никогда еще не ел с таким аппетитом, — сказал тосканец, пережевывая последний кусок. — Должно быть, оттого, что хлеб сохранил аромат пальчиков Звезды Атласа.
— Когда же наступит конец твоей вечной веселости? — спросил граф.
— Вероятно, когда буду стоять перед взводом солдат и офицер скомандует: ‘Пли!’
— В тебя?
— Конечно. Если моя тощая особа попадется в когти военного трибунала…
— Не попадется, Энрике. Сегодня вечером дадим тягу…
— Если нас не пристрелят часовые.
— Ночь будет темная и, кажется, бурная. Нервы дают мне знать, что сегодня надо ждать грозы. Ты знаешь, каковы грозы в этом жарком климате.
— Да, они не часты, но ужасны. Только в прошедшем месяце семь дисциплинарных убило молнией в четвертом шатре.
— Да, знаю, — ответил мадьяр.
Тосканец несколько минут сидел молча, перевертывая цепь, которой был прикован к нарам, и наконец сказал:
— Граф, ты мне никогда не рассказывал, каким образом познакомился с Звездой Атласа. Я, правда, слышал что-то о льве, которого ты убил, но больше ничего. Теперь, когда нас уже не заставят бегать как заключенных, расскажи мне что-нибудь интересное. Я, например, никак не могу понять, каким образом ты, христианин, мог полюбить и заставить полюбить себя мавританку.
— Это длинная история, Энрике.
— Тысяча жареных селедок! До вечера еще успеешь рассказать мне не только одну главу твоего романа, но и весь его целиком. Не забавляться же нам своими цепями и не дремать весь день, как крокодилы на солнце. Есть и пить дадут не раньше полудня, а до тех пор успеешь рассказать Ты знаешь, как я люблю интересные рассказы! Адвокат-неудачник все равно что плохой солдат, даже без надежд получить хотя бы капральские нашивки. Я думаю, выбравшись из этой проклятой Африки — Черного материка, выражаясь высоким словом, — попытать счастья в литературе.
— И для этого собираешь материал? — добавил граф.
— Да, чтоб пополнить свой балласт материалом, плохим или хорошим — все равно. Расскажи, магнат. Эту историю со львом интересно послушать. Как ты отбил у него Звезду Атласа?
— Заурядное приключение, — ответил граф.
— Предоставь судить мне, будущему писателю, — ответил тосканец с комической серьезностью.
— Если уж непременно хочешь, я расскажу тебе, как познакомился с Афзой и ее отцом. Ты помнишь, как три месяца тому назад капитан бледа обещал отпустить на охоту всякого, кто за все время не нарушит дисциплины.
— Да, правда, только мне не случилось попасть в число этих счастливцев. У меня украли башмак, я протестовал, кричал на надзирателей, и вместо свободы меня неделю продержали на хлебе и воде. Ну, продолжай, граф. Обещаю, что, унеси у меня теперь хоть оба, я уже не стану протестовать и попаду на охоту, хотя бы босиком.
— Если станешь болтать…
— История не продвинется… Ты прав, товарищ, и мне в таком случае не написать твоего романа, Звезда Атласа!
— Так вот: получив пятидневный отпуск и хорошее ружье для охоты на крупного зверя, я отправился с надзирателем, который не должен был выпускать меня из виду. Мы зашли в небольшой дуар, где жил мелкий земледелец. Я уже отправил в блед с полдюжины газелей, когда однажды под вечер, стоя у полосатого шатра нашего хозяина и болтая с надзирателем, увидал Хасси аль-Биака, отца Афзы, с которым был немного знаком.
‘Господин, — сказал он мне, — у тебя хорошее ружье, и я слыхал, что ты храбрый охотник…’ — ‘Когда представляется случай, целюсь и редко промахиваюсь’, — ответил я. — ‘Ты не боишься львов?’ — ‘Нисколько’. — ‘Один из них спустился с горы и съел у меня пятнадцать баранов’.
Я спросил, когда тот съел последнего.
‘Сегодня утром, на заре. Мой слуга-негр видел, как он перескочил через ограду с добычей. Бараны еще куда ни шло, но я боюсь за своих махари. Ты знаешь, у меня их много, ведь я самый крупный верблюдовод в окрестности’. — ‘Что же тебе нужно от меня?’
Хасси аль-Биак ответил: ‘Хочу, чтоб ты помог мне убить этого ненасытного зверя. Франджи все хорошие охотники’.
Я задумался на минуту, не решаясь сразу принять предложение, которое могло стоить мне собственной шкуры. Не в первый раз мне приходилось держать ружье в руках, не одного медведя я уложил в Карпатах, не говоря уж о четырех гиенах, подстреленных около бледа…
— Да, помню, — сказал тосканец. — Капитан каждый раз угощает тебя за это литром кислого вина. Продолжай, магнат, история начинает чрезвычайно интересовать меня. Я забываю, что сижу в карцере, кажется, будто опять попал в кафе ‘Потерпевшие крушение’, куда мы, студенты, собирались по вечерам и рассказывали друг другу… Не об охоте на львов… Ну, там о всяких пустяках…
— Продолжаю, — сказал граф. — Видя, что мавр настаивает с любезностью настоящего африканского дворянина, я спросил его, уверен ли он, что зверь этот действительно лев.
Он ответил: ‘Я же сказал тебе, что мой слуга видел его’. — ‘А велик он?’ — ‘С бычка’.
Я решился: ‘Хорошо, жди меня сегодня вечером’.
Когда солнце уже было близко к закату, я направился в сопровождении одного бедуина, великолепного стрелка, к дуару Хасси. Надзиратель, услыхав, что речь идет об охоте на льва, предпочел улечься спать на циновке перед шатром…
— И выпить хорошую чашку кофе, — добавил тосканец. — Да еще с зернышком амбры для аромата? Так?
— Верно. Представь же мое удивление, когда я увидел, что Хасси аль-Биак вышел ко мне навстречу с дочерью, державшей великолепный карабин английской работы.
Я спросил с удивлением: ‘И Афза идет с нами?’ — ‘Да, — ответил мавр. — Дочь моя привыкла к охоте на зверя, а кроме того, я должен предупредить тебя, что тут не один лев’.
У меня вырвалось: ‘Ах, черт возьми!’
‘Сегодня мой слуга сходил с того холма с вязанкой дров, как вдруг увидал в вереске льва. Он сидел на возвышении, в угрожающей позе, а недалеко сидела самка, тоже как будто готовясь к прыжку’.
Я спросил: ‘И они не съели его?’
‘Нет, — ответил мне Хасси аль-Биак. — Они только смотрели на него не сводя глаз до самой равнины’.
Должен признаться, что эта подробность заставила меня призадуматься. Напасть на одного льва — куда ни шло, но неожиданно очутиться перед двумя, хотя бы и в хорошей компании, — дело не шуточное.
Но отказываться было уже поздно…
— Ну, конечно: ведь Афза была тут, — со смехом заметил тосканец.
— Да, ты угадал. Мне хотелось посмотреть, как будет держать себя эта красавица в минуту страшной опасности.
— Очень рад, что угадал. Продолжай же, умоляю тысячей жареных камбал и всем хвостом дьявола! Ведь это великолепная глава романа, если бы только записать ее.
‘Ты знаешь, где этот холм? — спросил меня Хасси аль-Биак. — Знаешь? Мы с дочерью проводим тебя туда. Посмотри на Звезду Атласа. Она спокойна, как будто идет стрелять жаворонков или куропаток. Удивительно хладнокровна, уверяю тебя’.
Я сказал: ‘Пойдемте!’
Мы пошли. Мой бедуин был хороший стрелок и имел прекрасное французское ружье с выгнутым прикладом, какие вообще в употреблении у берберов.
Было около девяти часов вечера, когда мы подошли к лесу, покрывающему склон холма.
Луна поднялась вдали из-за высокого гребня Атласских гор на чистое небо без единого облачка и осветила вереск, как днем.
—Черт возьми! Ты рассказываешь великолепно, граф, — воскликнул слушатель, приподнимаясь и садясь. — Жаль, что нет бумаги и красок. Скаредная администрация жалеет даже клочок бумаги для своих арестантов! Я бы удовольствовался хотя бы оберточной, в какую завертывают сыр. Ну, продолжай, граф.
— С запада дул свежий ветерок, гармонично шелестя в листьях лавров и гигантских сикомор-
Я забыл о льве…
— Ты смотрел на Звезду Атласа, в глазах которой отражалась луна. Черная, по-видимому, была ночь!
— Перестань! А иначе не узнаешь истории о льве, — улыбаясь сказал граф.
— Что же станется с моим будущим романом?… Затыкаю глотку и не произношу ни слова! Приближается самый интересный момент.
— Мы шли молча и осторожно, — продолжал рассказчик, — предполагая, что львы скрываются в частом кустарнике во рву и что они внезапно выскочат оттуда. Так мы поднимались около получаса, все углубляясь в лес, и наконец оказались на гребне, поросшем только низким, но густым кустарником, спускавшимся в лощину, откуда, по-видимому, не было выхода.
Отец Афзы сказал мне: ‘Львы, вероятно, скрываются там’.
Внимательно всматриваясь в лощину, всю заросшую кустарником, я сам начал подозревать это.
‘Я уверен, что у львов там логовище’, — повторил Хасси. Я отвечал: ‘И я так думаю’. — ‘Не попытаться ли нам спуститься?’ — предложил мавр. — ‘Оставим тут Афзу с моим арабом. Было бы неблагоразумным вести ее с нами’.
Мавр выразил согласие наклоном головы и сказал мне совершенно спокойным голосом: ‘Пойдем, франджи’.
‘Не спускайте пальца с курка, — посоветовал он дочери и моему арабу. — Не стреляйте, не прицелившись наверняка’.
Мы с Хасси тихо-тихо двинулись вперед, придерживаясь левой рукой за кусты, так как скат был очень крут, и только дошли до лощины, как остановились, инстинктивно подняв ружья на прицел.
Перед нами лежал труп газели, очевидно задранной недавно, так как кости были еще красные от крови, а кругом, в кустах, виднелись разбросанные кости и клочья кожи, по-видимому, принадлежавшие другим животным, уже разложившиеся и распространявшие кругом отвратительный запах.
‘Ты угадал, — шепнул мне Хасси аль-Биак. — Логовище львов здесь’. — ‘Подождем, — ответил я ему, — как только увидим их, сразу стреляй’. — ‘А ты?’ — ‘Я пойду искать логовище’.
Мавр взглянул на меня, по-видимому изумленный моей храбростью. Но я твердо решил доказать свою смелость.
— Кому? Звезде Атласа? — шутливо спросил тосканец.
— Слушай дальше! Итак, я стал спускаться дальше вниз по крутому скату.
Я сделал шагов двадцать, как вдруг услышал перед собой легкий шорох — в то же мгновение зашевелились некоторые ветки.
‘Он там’, — тотчас подумал я.
Я стал в позицию и ждал, чтобы львы показались.
Ничего не было слышно, и можно было подумать, что шорох вызвало какое-нибудь пресмыкающееся. Я пошел вперед, все больше удаляясь от товарищей.
Вдруг в кустах мелькнула тень, а затем показался хвост, яростно хлеставший кусты. Я быстро прицелился и выстрелил.
Ужасное рычание, раскатившееся по окрестностям, как удар грома, было ответом на два моих выстрела, потом через кустарник пронеслась темная тень и опустилась по скату.
‘Я его ранил! — крикнул я. — Хасси, беги!’
И не дожидаясь, пока отец Афзы подойдет ко мне, я обошел холм, уверенный, что убил зверя.
Но вдруг у меня вырвался крик ужаса.
В пяти шагах от меня, притаившись в траве, лежала великолепная львица. Увидев меня, она устремила в мою сторону взгляд и яростно зарычала.
Я не убил ее, а только ранил, раздробив ей обе передние лапы…
— Не желал бы я очутиться на твоем месте, — сказал тосканец, — Как ты выпутался?
— Лучше, чем можно было ожидать, — отвечал магнат. — Зная по опыту, что человеческий взгляд почти всегда оказывает магическое воздействие на зверей, я, в свою очередь, стал пристально смотреть на львицу, вкладывая в это время два свежих патрона в ружье.
Должно быть, я страшно побледнел в эту минуту. Можно быть храбрым, когда идешь с товарищами в штыки, но я уверен, что ни один человек не в состоянии сохранить спокойствие при виде одного из таких хищников.
Я помню — как будто это было вчера, — что у меня по щекам текли крупные капли пота. Я не чувствовал биения своего сердца — таково было мое напряжение в этот ужасный момент…
— Даже меня мороз по коже продирает.
— Не сводя глаз с львицы, медленно ползшей по траве, чтобы добраться до места, откуда ей будет удобно сделать прыжок, чтоб одним ударом покончить со мной, я медленно поднял карабин и сделал прыжок вправо.
Увидав дуло, сверкнувшее при лунном свете, львица с усилием поднялась, готовясь прыгнуть.
Я не дал ей времени и быстро выстрелил.
Зверь подпрыгнул в воздухе с предсмертным рычанием и перевернулся на спину. Тут еще одна выпущенная пуля поразила его в живот.
Хасси аль-Биак прибежал на мой крик и выстрелил на несколько секунд позднее меня.
Уверенные, что львица убита, мы подошли к ней. Смерть последовала моментально: две мои последние пули раздробили животному череп.
‘Где может быть лев?’ — спросил Хасси, ударивший по трупу прикладом ружья, будто желая отомстить за смерть своих баранов.
‘Должно быть, отправился на охоту, — сказал я. — Будь он здесь поблизости, он наверное поспешил бы на помощь своей подруге. Не направился ли он в твой дуар?’
Когда я сказал это, мавр побледнел и стиснул зубы от ярости.
‘Очень хотелось бы мне встретить его около моей ограды’, — сказал глухим голосом Хасси.
Мы обошли всю лощину, не найдя самца, и наконец решили вернуться в дуар, чтобы отдохнуть несколько часов.
В сопровождении Афзы и моего араба мы спустились с холма безо всяких приключений. Нам повстречалось только несколько гиен, поспешивших удрать по свойственной им трусости.
Было уже около полуночи, когда мы подошли к дуару и, к нашему великому удовольствию, увидели несколько огней, горевших около шатров. В то же время до нас донесся плач, возвещавший о каком-то несчастье.
Встревоженные, мы ускорили шаги и скоро получили объяснение этого смятения. Причиной был лев. В то время как мы охотились за его подругой, он спустился в равнину и напал на одного из слуг Хасси, спавшего перед шатром. Лев растерзал ему грудь сильным ударом когтей и затем убежал, не будучи в состоянии унести своей добычи.
— Ах, разбойник! — воскликнул тосканец, ловивший каждое слово на лету.
‘Хочешь отомстить ему? — крикнул мне Хасси, весь дрожа от ярости. — Лев, вероятно, теперь вернулся в свое логовище и не выйдет оттуда до завтрашнего вечера. Теперь как раз время покончить с ним, и если ты, господин, застрелишь его, обещаю тебе десять баранов’.
Спать все равно не пришлось бы, я не заставил себя просить, и мы отправились обратно. И на этот раз Афза, несмотря на наши просьбы, пожелала сопровождать нас, говоря, что желает посмотреть, как франджи охотится.
Было около двух часов ночи, когда мы снова достигли верхушки холма, где было совершенно темно, потому что луна уже скрылась.
‘Спустимся, — сказал я Хасси. — А Афза и мой человек пусть останутся наверху’.
Мы уже сходили по скату, когда увидели, что несколько мелких животных опрометью выскочили из кустов, которыми порос весь склон.
‘Шакалы, — сказал мавр, — хороший знак’. — ‘Что ты хочешь сказать этим?’ — спросил я. ‘Эти животные всегда следуют за львами, когда они охотятся: они пожирают остатки добычи. Увидишь, что зверь недалеко’.
В это мгновение, будто в подтверждение слов мавра, мы услышали страшное рычание в кустах у самого подножья.
Мы тотчас же прицелились, чтобы пристрелить зверя и помешать ему выйти из этой западни.
Я пошел вдоль каменистого карниза, спускавшегося, как я уже сказал, до самого низа холма.
Я шел смело, решив покончить со львом, уложив его одним выстрелом — настолько я был уверен в себе.
Я сделал шагов пятьдесят, затем остановился, удивленный, что не слышу рычания зверя и не вижу его перед собой, хотя я уже прошел весь холм.
Я стоял, спрашивая себя, прошел ли лев мимо Хасси незамеченным, как вдруг услышал выше себя страшное рычание.
Рычание доносилось сверху!
Я поднял голову и увидел льва, поднимавшегося по скалам, цепляясь за кое-где торчавшие кусты.
Разбойник взобрался туда так, что никто его не заметил, и намеревался прыгнуть на самую вершину холма.
В это мгновение я увидел человеческую фи1уру, перегнувшуюся через скалы, — то была Афза.
Мгновение — и лев одним прыжком оказался на вершине и повалил несчастную девушку.
Это падение было счастливым для моей будущей жены, потому что, останься она стоять, я не решился бы выстрелить.
К счастью, рука моя не дрогнула в эту минуту. Лев показал мне спину. Двумя выстрелами я перебил ему хребет, и зверь покатился вниз с холма…
— А Афза? — с опасением спросил тосканец.
— У нее оказалось только разорвано платье. Промедли я одно мгновение — и Бог знает, что бы произошло. С этого вечера мы подружились, и через два месяца Звезда Атласа стала моей женой.

VII. Месть Афзы

— Кто идет?
— Звезда Атласа.
— Проходи: тебя ждут…
Из-за стены бледа поднялся солдат и подошел к молодой женщине, сидевшей на своем махари в бледном сиянии луны, при свете которой ярко блестели золотые позументы одежды мавританки.
— Это ты, красавица? — спросил спаги, подходя к верблюду. — Поставь ножки мне на ладонь: я помогу тебе слезть.
— Не надо, — ответила Афза.
Она издала гортанный звук, и тотчас же послушный верблюд опустился на колени.
Не успел часовой протянуть руку, как Афза, легче газели, соскочила на землю.
— А отец? — спросил спаги.
— Он остановился на равнине, — коротко ответила девушка.
— Отвести твоего махари под навес?
— Нет. Он не уйдет с места, пока не вернется хозяйка. Его не надо привязывать.
— Ваши верблюды послушней наших лошадей.
— Да, правда.
Она быстро поправила платье и спросила с легкой дрожью в голосе:
— Где вахмистр?
— Он приказал всем часовым пропустить тебя и отвести к нему.
— Отлично, веди. Я не знаю дороги в блед: я видела его только издали.
Афза говорила отрывисто, будто ища слова. По временам она вздрагивала, и при этом цехины, украшавшие ее волосы, звенели.
Спаги смотрел несколько секунд на ее глаза, блестевшие при лунном свете, и, направляясь к канцелярии бледа, проговорил про себя:
— Когда сделаюсь вахмистром, может быть, и на мою долю найдется такая же красавица и придет поужинать со мной.
Они молча вошли в большую ограду и направились к белой казарме. У дверей стоял сержант и курил. Это был Рибо.
— Здравствуй, Афза, — приветствовал он девушку.
— Магомет с тобой, — отвечала она, — я принесла тебе поклон от отца.
Рибо отпустил знаком спаги.
— Что граф? — спросила Афза, когда они остались одни.
— Пилит свои цепи. Должно быть, скоро кончит. А твой отец?
— Ждет недалеко от бледа с Ару. Махари готовы.
— Сколько? С графом бежит его товарищ
— Знаю, у нас пять великолепных бегунов. Лошадям спаги не так-то легко будет догнать их. Мы сберегли себе самых лучших.
— Будь осторожнее, Афза.
— Я готова на все.
— Он не подарит тебе свободу, то есть не даст ему бежать.
— Я покажу ему, кто такая Афза. Вы еще не знаете мавританских женщин. Проведи меня.
— Он ждет тебя с ужином.
— Я так и думала. Ну, сержант, идем…
Рибо поднялся по лестнице и остановился перед дверью, но прежде чем постучаться, сказал Афзе:
— Обдумай, на что ты решилась, блеск твоих глаз вовсе не успокаивает меня.
— Афза спокойна, — ответила мавританка. — Доложи обо мне. Сержант два раза постучался в дверь, которая тотчас отворилась
в небольшую гостиную, правда, не особенно изящную, — но какого же изящества можно ожидать в бледе, затерявшемся среди бесплодных африканских равнин?
В комнате был накрыт стол, освещенный двумя керосиновыми лампами.
Дверь отворил сам усатый вахмистр.
— Афза! — воскликнул он. — Сияющая Звезда Атласа! А я уж и ждать перестал.
— У мавританских женщин одно слово, и они умеют держать его, — ответила Афза.
Вахмистр сделал сержанту знак удалиться.
— Справедливо бедуины и кабилы назвали тебя Звездой Атласа, — сказал вахмистр, подавая стул Афзе. — Такой красавицы, как ты, я не видал во всей Берберии.
Афза слабо улыбнулась.
— Ты шутишь, господин, — сказала она.
— Отец знает, что ты пришла сюда?
— Нет, я подсыпала в табак его наргиле крошечку опиума, и отец крепко проспит несколько часов.
— Брюхо кита! — воскликнул вахмистр, крутя свои черные усы. — И мавританские девушки умеют хитрить! Хочешь поужинать со мной? Закусывая, поговорим. Мы не совсем еще заброшенные в этом проклятом бледе: есть у меня и жареная баранина, и курица, и коробка сухих фиников, только вчера присланных мне из Константины. Ах, черт! Есть и хорошее французское вино, даже бутылка шампанского! Тебе приходилось когда-нибудь пить шампанское за десертом?
— Нет, — ответила Афза, садясь за стол.
Вахмистр взял с буфета жаркое, фрукты, бутылки и поставил все перед Афзой, говоря:
— Надеюсь, что Звезда Атласа окажет честь французской кухне. Как жаль, что мы не в Марселе и не в Париже! Но я надеюсь со временем увидать эти города… И с тобой вместе!…
Решительным усилием Афза сдержала дрожь и улыбнулась.
Оба сели за стол, один против другого. Однако Афза, по-видимому, не собиралась оказать чести ни баранине, ни курице, ни сухим финикам из Константины, а тем менее вину: бокал ее оставался постоянно полным.
— Клянусь брюхом трески! — воскликнул вахмистр, евший за двоих. — Что же едите вы, мавры, в своей пустыне? Ты не прикасаешься ни к чему, а главное, не пьешь. Между тем все вина известных марок!
— Ты знаешь, господин, что арабы народ умеренный. Мы никогда не пьем, потому что Магомет запрещает пить вино и спиртные напитки, — ответила Афза.
— Это потому, что во времена Магомета не умели делать таких превосходных вин, — ответил вахмистр с некоторой досадой. — Готов поставить свои нашивки против трубки табака, что, живи он в наше время, не отказался бы от стаканчика этого прекрасного бургундского. Ах, что за бургундское!
Вино, очевидно, очень понравилось ему, потому что, не переставая есть и разговаривать, он выпил не один стакан, но вся эта жидкость исчезла будто в бездонном колодце.
Когда ужин закончился, вахмистр закурил толстую испанскую сигару, вероятно, провезенную контрабандой через марокканскую границу, откинулся на спинку стула и, заложив нога за ногу, начал:
— Теперь поговорим, Афза.
Афза в эту минуту смотрела на золотую медаль, блестевшую на груди вахмистра.
— Что это такое? — спросила она.
— Это? — спросил вахмистр, выпуская облако ароматного дыма. — Этому кусочку золота я обязан своими нашивками. Не даром он дался мне. Даже не знаю, как я остался жив и состою в настоящую минуту начальником бледа.
Афза ограничилась неопределенным восклицанием.
— Хочешь послушать, как это случилось? Ведь ты не спешишь вернуться в дуар?
— Нисколько, — ответила Афза, имевшая все причины стараться, чтобы вахмистр задержал ее подольше, пока граф и его товарищ не перепилят свои оковы.
Вахмистр выпил еще стакан бургундского и начал:
— Я был в это время в Сенегале, стране, тоже завоеванной Францией, только вовсе не похожей на этот проклятый Алжир, где не найдешь и кусочка тени, чтоб вздремнуть спокойно.
Амафу, один из королей Верхнего Сенегала, в это время подавал повод к неудовольствию, и губернатор колонии отдал приказ одной колонии двинуться для усмирения этого негра, позволявшего себе обращаться с нами, сыновьями славной Франции, как со своими оборванцами-подданными.
Нами командовал генерал, не побоявшийся бы самого дьявола, — настоящий солдат в моем вкусе.
Мы уже разбили несколько племен, как в один прекрасный день подошли к широкой реке с перекинутым через нее деревянным мостом, сколоченным кое-как, однако довольно крепким, чтобы наша колонна могла перейти по нему.
Воины Амафу заняли другой его конец и открыли адский огонь, стараясь задержать нас, но… Тебе скучно слушать меня, Афза?
— Нет, господин, — ответила она. — Ты знаешь, мы любим рассказы, особенно из военной жизни. Ведь мы потомки завоевателей Испании. Продолжай, господин, я слушаю тебя…
Афза лгала. Ее вовсе не интересовал рассказ о необыкновенных приключениях храброго вахмистра, и она только делала вид, что слушает его. Ее мысли в это время были слишком поглощены другим. Она как бы следила за движением маленьких пилок, распиливавших в эту минуту цепи ее мужа и его товарища.
Лицо ее выражало крайнее напряжение. Она каждое мгновение ожидала, что вот-вот услышит крики часовых, окружавших блед, и выстрелы их вдогонку беглецам.
Вахмистр осушил четырнадцатый или пятнадцатый стакан вина и продолжал:
— Итак, мы были на мосту. Негры Амафу бились геройски, и трудно было перебраться через реку, хотя они и были вооружены дрянными ружьями, из которых вместо пуль в нас летели куски железа и гвозди, производившие большие опустошения.
Прошла ночь, мы все оставались на берегу реки и никак не могли прогнать этих проклятых дикарей.
Генерал выходил из себя. Напрасно он направил на мост пол-эскадрона спаги. Ружья негров смели его почти моментально.
Со всех сторон неслись стоны и крики вперемешку с лошадиным ржанием.
Генерал, взволнованный внезапными потерями и упорным сопротивлением этой шайки всякого сброда, в ярости ходил по берегу реки.
Вдруг прозвучал его голос, как звук трубы: ‘Вперед, спаги, только храбрецы! Награда тому, кто первым перейдет реку’.
Один кавалерист храбро бросился в воду, но не успел преодолеть и пятидесяти метров, как поток увлек его, и он исчез вместе со своей лошадью.
‘Чего бы ни стоило, а мост надо взять, — сказал генерал. — Трубачи, вперед!’
К генералу подошел молодой легионер: ‘Я не боюсь негров’. Но я надоел тебе, Афза?
— Я уже сказала тебе, что мы, арабы, любим такие рассказы. Ведь и мы в лунные ночи слушаем тысячи рассказов.
— Правда? Но ты мне кажешься рассеянной.
— Ошибаешься, господин, продолжай…
Вахмистр снова зажег свою большую испанскую сигару, покрутил усы и продолжал:
— Генерал взглянул на юношу и спросил: ‘У тебя есть невеста? Пропой песню, посвященную тобой ей, и протруби в трубу’. Легионер бросился на мост, схватив трубу, но вдруг остановился и, вытянув руки, полетел в реку. Его сразила негритянская пуля.
— О! — рассеянно проговорила Афза.
— Однако он успел на мгновение подняться над бешеным потоком и крикнул мне, когда я кинулся на берег, пытаясь помочь ему: ‘Друг, скажи невесте’…
И он скрылся навеки.
Минутное колебание, и все бы погибло. Но, к счастью, мне захотелось получить нашивки вахмистра.
Негры продолжали яростно обстреливать нас, буквально осыпая мост своими снарядами. Я бросился вперед с криком: ‘Вперед, товарищи!’
Мы перешли через мост. Легионеры и спаги, воодушевленные моим примером, последовали за мной, смяли своим яростным натиском негров и прогнали их в лес.
Месяц спустя я получил эту медаль, и на рукавах у меня заблестели нашивки.
Вот каким образом на войне добиваются чинов и почестей.
Вахмистр отправил в свою бездонную утробу еще стакан вина, затем, смотря на свою собеседницу, ушедшую в глубокие мысли, сказал:
— Отказались ли бы теперь алжирские женщины от подобного мне храбреца… Как ты думаешь, Афза?
— Ты любишь меня? — спросила Афза.
— Да, яркая Звезда Атласа.
— В таком случае, дай мне доказательство твоей любви.
— Стоит тебе попросить.
— Прежде тебя меня любил другой человек.
— Знаю, — ответил вахмистр. — Этот проклятый венгерский граф. Но он сам себя погубил, военный трибунал не пощадит его… Клянусь брюхом кита! Неповиновение и оскорбление действием начальства!… Расстрел… Расстрел без пощады и смягчающих обстоятельств.
Афза побледнела как смерть.
— Нельзя ли дать ему возможность бежать? — спросила она голосом, дрожавшим от гнева.
— Кому?
— Графу…
Вахмистр так стукнул по столу кулаком, что стаканы и бутылки зазвенели.
— Клянусь брюхом тюленя! Чтоб я, вахмистр и в настоящее время начальник бледа, дал возможность бежать этому дунайскому крокодилу!
— А если б это было единственное условие для того, чтобы я позволила любить себя?
— Что за вещи ты говоришь! — воскликнул вахмистр, весь покраснев от злости.
— Я не стану твоей женой раньше, чем этот человек, которому я обязана жизнью, получит свободу. Пусть он уйдет отсюда, чтобы я его уже никогда больше не увидела.
— Через три месяца его и так расстреляют и в землю закопают! Чего тебе больше?
— Чтоб этот человек не умирал, — твердым голосом заявила Афза.
— Какая тебе выгода, чтоб он остался жив?
— Я уже сказала тебе, что он спас мне жизнь.
— Ну да, я знаю. Удивительный подвиг — убил льва! Посмотрел бы я на графа при переходе через Сенегал под огнем негритянских ружей.
— Может быть, он сделал бы то же, — сказала Афза.
— Нет! — громовым голосом протестовал вахмистр.
Звезда Атласа встала. Мрачное пламя, блестевшее все время в ее глазах, загорелось еще сильнее.
— Ты собираешься уходить? — спросил вахмистр.
— Да. Раз ты не хочешь дать мне доказательства своего расположения ко мне.
— Клянусь брюхом тюленя! Ты хочешь подвести меня под трибунал и лишить нашивок, добытых в Сенегале!
— Разве ты не начальник бледа, господин?
— Конечно, начальник.
— Кто тебе мешает снять часовых, расставленных вокруг лагеря? Слышишь? Гром! Гроза разразится через несколько минут, ты знаешь, каковы грозы в наших краях.
Вахмистр подошел к окну и стал рядом с Афзой. В небе сверкала молния, издали доносились сильные раскаты грома.
— Клянусь брюхом кита! — воскликнул вахмистр. — Ужасная ночь! Не завидую часовым, стоящим вокруг бледа без защиты.
Он снова отошел к столу и сел, смотря на Афзу, стоявшую напротив, по другую сторону стола, ощупывая под широким рукавом рукоятку своего острого кинжала.
— Ты думаешь, что, прикажи я снять часовых, твоему проклятому графу удалось бы бежать? — спросил он, подозрительно смотря на Афзу. — Он закован по рукам и ногам, прикован к нарам, и решетки в окне крепкие — их трудно одолеть. Или ты, может быть, пожелаешь, чтоб я распилил и кандалы, и решетку?
— Я только о том и прошу, чтоб ты снял часовых, — отвечала Звезда Атласа с ужасным спокойствием. — После этого, даже если завтра граф окажется здесь, я все равно выйду за тебя. Арабские женщины любят храбрецов.
Вахмистр призадумался, затем, прислонившись к столу, перед которым Афза продолжала стоять, он спросил:
— Ты в самом деле хочешь, чтоб этот человек ушел?
— Хочу, — твердо ответила Афза.
— Почему?
— Ты знаешь, я обязана ему жизнью. Без него Звезда Атласа не разговаривала бы с тобой теперь. Спаси его из любви ко мне…
— Ты рассуждаешь лучше любой француженки. Ну, будь по-твоему! — Он позвал Рибо.
Сержант, остававшийся в коридоре, поспешно вошел на зов начальника.
— Что угодно? — спросил он, отворяя дверь.
— Какова погода?
— Ужасная. Того гляди разразится такая буря, что снесет наши палатки.
— А наши молодцы будут стоять под дождем, при грозе?
— И я думаю, что это опасно, вахмистр, — ответил Рибо, посматривая на Афзу.
— Карцеры все заперты?
— Никому не уйти, решетки крепкие — я осматривал сегодня. Арестованные в кандалах.
Вахмистр налил стакан и подал его сержанту.
— Выпей, а потом прикажи часовым спрятаться по палаткам. Лучше пусть эти молодцы падут на поле битвы, чем пораженные молнией. Ступай, Рибо…
Сержант выпил стакан, обменялся взглядом с Афзой и вышел.
— Ты довольна? — спросил вахмистр.
— Да, господин.
— И ты думаешь, графу удастся бежать. Или ты с чьей-либо помощью передала ему напильник, чтобы перепилить решетку?
— Я не видала графа и не знала, что он в карцере. Тебе ведь известно, что мы всегда держимся вдали от бледа.
— Как же ты узнала, что он сегодня собирается бежать?
— Я видела сон…
— Ах, бедный магнат! Завтра его прикуют еще крепче! — сказал вахмистр. — Я не верю в сны, красавица.
— А мы, арабы, очень верим.
Снаружи донесся, между громовыми раскатами, звук рожка, дававший часовым сигнал вернуться в блед.
Пошел сильный дождь, ослепительная молния бороздила небо.
Сильные порывы жаркого ветра с юга, проносясь через равнину, ударялись, угрожая сорвать цинковые крыши, о большие навесы, тянувшиеся вокруг бледа.
— Брюхо кита! — повторил свою поговорку вахмистр. — Я так мало верю твоему сну, что хочу пойти увериться, перепилил ли граф свои оковы.
Афза вздрогнула и подвинула под широким рукавом кинжал, данный отцом. Она была страшно бледна.
— Ты уходишь? — спросила она.
— Да. Хочешь пойти со мной?
— Нет. Я подожду тебя здесь.
— Надеюсь, ты сегодня не уйдешь из бледа.
— Нет, если хочешь.
Афза в эту минуту так пристально смотрела на грудь вахмистра, что он спросил:
— На что ты смотришь, Афза?
— На твою медаль.
— Это моя гордость.
— Дай я взгляну поближе.
Афза решительно подошла к вахмистру и взялась за медаль левой рукой.
—Я ее получил за Сенегал. Со временем она поможет мне получить орден Почетного Ле…
Не успел он договорить, как Афза сильно толкнула его в грудь.
Вахмистр стоял в это мгновение перед диваном и упал на него, не ожидая толчка. Он ударился о деревянную спинку и лишился сознания, только успев крикнуть:
— Рибо! Сюда!…
Афза бросилась к двери, где столкнулась с сержантом. Ему сразу все стало ясно.
— Что ты сделала, несчастная? — крикнул он.
— Освободила блед от его палача! — гордо ответила Афза. Страшный удар грома потряс в эту минуту белую казарму. Буря разразилась.
Афза выбежала на плац бледа..

VIII. Бегство

В то время как Афза смело поразила вахмистра, граф и его товарищ, уже извещенные сержантом о близости Хасси аль-Биака с его махари, усердно трудились над своими цепями. Ураган заглушал легкий шум, производимый пилками. Гром грохотал, и молния освещала карцер, позволяя заключенным видеть, какая часть работы уже сделана.
— И из чего только эти цепи? — говорил тосканец, с которого пот катился градом. — А между тем арабские пилки пилят, как будто зубы рыбы-пилы.
— Конечно, не из масла их делают, — ответил граф, трудившийся с не меньшим усердием.
— Ты далеко продвинулся вперед, дружище?
— Ножные уже перепилил.
— А я еще нет. Но ты сильнее меня, и тебе сообщился священный огонь Звезды Атласа, у меня же только моя лихорадка. Никак не могу от нее отвязаться.
— Мы ее пустим гулять по горам Атласа. Увидишь, что там ты поправишься, друг.
— Мы еще не в горах.
— Хасси и Афза ждут.
— В этот ливень? Под открытым небом?
— Ты сомневаешься?
— Немного.
— Стало быть, ты не знаешь арабов.
— Пока сужу по их пилкам. Оказывается, они берут прекрасно… Вот ножные кандалы распилены.
— Принимайся за ручные.
— Чтоб их черт побрал! Жарко, граф. Я точно в огненной печи.
— На воздухе освежишься.
Разговаривая, заключенные не переставали трудиться, отчаянно проводя крошечными пилками по кольцам цепей.
Буря между тем все усиливалась. Отрывистые удары, подобные пушечным выстрелам, следовали один за другим вперемежку с грозными раскатами. Ветер со зловещим воем врывался через решетку и завывал в цинковых крышах бледа.
Работа продолжалась больше часа. Наконец граф вскочил с нар, торжествующе заявляя:
— Свободен!
— Минуты через две, надеюсь, и я кончу, — сказал тосканец.
— Хочешь, я помогу тебе?
— Займись решеткой, граф. Ты силен, точно Аттила, бич Божий, как именовали мои наставники…
В эту минуту сквозь громовые удары и шум дождя они услыхали звук рожка.
— Черт… — начал было тосканец, бледнея.
— Отбой! — сказал граф. — Теперь?… Благо бы еще в восемь часов…
— Что это может значить, граф?
— Не знаю, — отвечал мадьяр, очевидно сильно встревоженный.
— Это, должно быть, сзывают спаги, чтобы отправить нас в Алжир.
— В такую погоду? Нет, это невозможно.
— Однако, вероятно, случилось что-нибудь необыкновенное. Не пожар ли?
— В этот дождь?
— Ну, чтоб передохли все камбалы Средиземного моря и все неудачники-адвокаты вместе с ними! Так зачем же трубят в рожок?
Мадьяр вместо ответа спросил:
— Ты говоришь, тебе осталось совсем немного?
— Восемь—десять раз провести пилкой.
— Налегай вовсю. Я примусь за решетку. Пусть себе трубят, а мы станем готовиться к уходу. Рибо сказал, что Хасси и Афза будут ждать сегодня ночью недалеко от бледа, и что бы ни случилось, мы доберемся до них. Если мы упустим этот случай, другого такого не будет, и мы отправимся почивать под несчастную насыпь в Алжире. За дело, друг.
Он обошел нары и приблизился к окну. У него появилась мысль, что Штейнер недостаточно погнул толстые железные прутья.
Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что бедный венгр напряг все свои могучие мускулы, желая открыть ему путь к свободе.
— Бедняга! — проговорил мадьяр. — Хоть раз в своей отверженной жизни поступил честно. Да будет пухом тебе песок бледа.
Как мы уже говорили, и магнат обладал геркулесовой силой, так что до известной степени мог потягаться в этом отношении с палачом бледа.
Он схватил первый прут и яростно потряс его. Уже расшатанный, прут сильно погнулся и выскочил из рамы. Второй, третий, четвертый выпали точно так же вместе с поперечным переплетом.
— Готово! — сказал в эту минуту тосканец,
— И у меня! — ответил гигант.
— Ты лев или сам Геркулес.
— Геркулесом был Штейнер.
Адвокат вскочил с нар и стал рядом с графом, вынимавшим две полосы из решетки, чтобы пустить их в ход в случае надобности.
— Хорошая получилась дверь!… Теперь только жалюзи…
— Справлюсь и с ними… Если ты мне поможешь.
— Подумаешь, какого носорога или слона нашел, — сказал тосканец с грустной улыбкой. — Блед сожрал мои мускулы, да еще эта проклятая лихорадка. А когда-то, еще на борту отцовского брига, я такого тумака задал какому-то нахалу-матросу, что он три недели пролежал в госпитале.
— Пусти в ход и ноги.
— А часовые?
— А гром-то! Они, наверное, оглушены. Помогай, друг. Деревянные жалюзи не могли долго сопротивляться. Они быстро уступили усилиям ног и рук и выпали наружу. Дорога перед узниками была свободна.
— Лезть? — спросил тосканец, жадно глотая сырой воздух, струившийся в душную каморку.
— Подожди немного: в подобных делах слишком спешить не следует. Недолго ружью выстрелить.
— Разве здесь есть часовые?
— Кто их знает? У меня глаза не кошачьи.
Граф взял один из железных прутьев, а тосканцу показал знаком на другой. Конечно, прутья не могли служить защитой против ружей, но при стычке один на один все же могли оказать услугу.
Граф в десятый раз выглянул из окна.
Гроза продолжала бушевать. Ослепительная молния освещала равнину. Ветер по-прежнему завывал, и дождь лил потоками.
— Видишь кого-нибудь, граф? — спросил тосканец.
— Нет…
— Стало быть, трубили…
— Чтоб часовые оставили свои посты. Ты ведь помнишь, как несколько недель тому назад убило молнией сразу четверых.
— Да, помню.
— Должно быть, вахмистр велел спаги уйти в палатки.
— Благословенный ураган!
— Ты готов?
— Да, граф.
— Взял прут?
— Держу в руке.
— Прыгай.
Мадьяр был уже на земле. Тосканец последовал за ним. Теперь они застыли, ожидая, чтобы молния осветила равнину.
Кое-кто из часовых мог стоять, прислонившись к стенам, и выстрелить им вдогонку, потому что в дисциплинарных ротах надзирающие имеют формальное приказание не щадить беглецов.
Наконец сильная молния, сопровождавшаяся оглушительным раскатом грома, осветила равнину к югу от бледа.
— Я видел махари! — с волнением проговорил граф. — При них человек.
— Ты уверен?
— Да, кажется.
— А Афза?
— Она будет ждать меня в дуаре.
Мадьяр не знал, что в эту минуту Звезда Атласа ужинала с вахмистром, потому что всегда осторожный Рибо, конечно, не сообщил им этого.
— Не видать часовых? — спросил тосканец.
— Нет, — отвечал мадьяр.
— Ну так живо!
— Момент, мне кажется, самый подходящий. — Беги во все лопатки, а когда опять сверкнет молния, ложись на землю, как делают конокрады в пустыне.
Оба бросились бежать со всех ног под ливнем. Граф уже более или менее определил, где должны находиться верблюды, и с быстротой молнии мчался по этому направлению. Его остановил крик:
— Кто там?
— Михай!
Закричал Хасси аль-Биак. Мавр, увидев две тени, быстро зарядил свое алжирское ружье, которое тщательно прятал до тех пор под большим войлочным плащом, непроницаемым для дождя, и прицелился.
— Это ты! — воскликнул Хасси. — Хвала Аллаху. А Афза?
— Афза? — спросил мадьяр, задерживая тосканца, чуть было не ударившегося лбом о четырех верблюдов, испуганных страшной грозой и сбившихся в кучу. — Где моя жена, Хасси?
— Ты не видал ее в бледе?
— Ты говоришь, в бледе?
— Она пошла к вахмистру.
— Зачем?
— Чтобы дать тебе время убежать.
— Несчастная! — воскликнул граф.
Мавр подошел к нему и, положив ему руку на плечо, сказал серьезно:
— В жилах мавров течет хорошая кровь, она передается и дочерям. Чего ты испугался? Звезда Атласа вооружена лучшим отцовским кинжалом, и теперь она уж, верно, справилась с начальником бледа. Ручаюсь тебе за храбрость и смелость дочери, граф.
Вместо ответа мадьяр обратился к тосканцу, как бы окаменевшему.
— Железный прут у тебя?
— Да, — ответил адвокат-неудачник.
— Пойдем спасать Афзу, мою жену!…
Оба повернули в сторону бледа, но мавр поспешно удержал графа за руку.
— Куда ты?
— Спасать жену.
— С этим железным прутом? Против ружей часовых?
— Так дай мне твое ружье.
— Лишнее. Под попоной махари есть и карабины, и пистолеты, но повторяю тебе: ты должен остаться здесь и ждать жену. Тебе удалось вырваться из тюрьмы, все готово для бегства, — зачем подвергать себя опасности снова попасться? Вот и Ару подъехал еще с тремя верблюдами, навьюченными провизией и моими богатствами. Подожди же. Или ты потерял веру в Звезду Атласа?
Граф в тяжелой нерешительности смотрел на мавра при вспышках молнии, повторяя:
— А как же Афза?
Хасси аль-Биак заставил встать четырех махари, поднял попоны, вынул два длинных ружья в тяжелых войлочных чехлах и, передав их графу, сказал:
— Будем ждать с оружием в руках, готовясь защищать отступление Звезды Атласа. Если спаги начнут преследование, мы вчетвером сумеем отстоять ее.
— Но Афза в бледе!
— Разве не с ней кинжал ее отца?
— Зачем она пошла к вахмистру с оружием в руках?
— Вы, европейцы, должно быть, еще не знаете, как метят арабы? Завтра начальника уж не окажется в живых, или, по крайней мере, он не будет так же здоров, как сегодня. Все зависит от удара. Но я знаю, у Афзы рука крепкая, она не дрогнет в решительную минуту.
— И все же я неспокоен, Хасси.
— Ты хочешь идти туда?
— Она моя жена.
— Ару, дай ружье и пистолет графу: он имеет право защищать жену.
Негр подал требуемое оружие графу и тосканцу.
Оба легионера пошли по равнине, скоро их догнал Хасси.
— Я тоже пойду с вами, — сказал он. — Ружье, никогда не дающее промаха, не лишнее.
Гроза между тем бушевала вовсю. Жгучие порывы ветра проносились по необозримой равнине, превратившейся теперь в огромное болото, окружавшее вереск и редкие пальмы, перистые верхушки которых почти касались земли.
Вода, собравшаяся во впадинах, колыхалась при ветре, ослепляя по временам трех идущих. Бывали минуты, когда она как будто превращалась в расплавленную серу или бронзу.
По временам молния вспыхивала зловещим светом, как будто над самой землей, и бороздила грязь, оставляя после себя резкий запах серы.
Каждую минуту один их этих электрических разрядов грозил смертью путникам, но они молча продолжали идти, согнувшись, чтобы легче было устоять против ветра. Единственной их мыслью в эту минуту было не допустить попадания влаги в дула своих ружей.
Они уже прошли двести или триста шагов, увязая в грязи по колени, как вдруг при вспышке молнии увидели Афзу, со всех ног бежавшую навстречу.
Мадьяр бросился к ней.
— Звезда моя! — воскликнул он. — Ты здесь?
Молодая женщина бежала с легкостью газели, между тем как со стороны бледа раздавались звуки рожков и крики.
— Что случилось в бледе?
— Я убила… вахмистра… За мной гонятся спаги.
— Ару! — крикнул Хасси.
Старый верный негр уже увидел хозяйку и спешил с махари, шедшими гуськом.
В бледе рожки трубили отчаянную тревогу.
— Ару! Ко мне! — крикнул Хасси.
— Я здесь, господин, — ответил негр, ведя переднего махари в поводу.
—Афза, — спросил сильно взволнованный граф, — кто помог тебе бежать?
— Рибо.
— Славный товарищ!
— В седло! — скомандовал Хасси аль-Биак, поспешно оглядев, хорошо ли оседланы верблюды. — Спаги близко!
Граф поднял Афзу, как ребенка, и посадил на ее любимого махари, затем все взобрались на высокие седла, даже не заставив, — чтобы не терять времени, — опуститься верблюдов на колени.
По равнине, по-прежнему освещаемой молнией, под грохотавшими раскатами грома, скакал во весь опор взвод спаги.
— Вперед! — крикнул Хасси.
Услыхав обычный свист, все семь верблюдов — в том числе два нагруженных оружием, провизией и богатствами Хасси — пустились вскачь, то поднимая, то опуская голову в такт движению ног, пожирал пространство с быстротой чистокровных арабских лошадей.

IX. Между грозой и водой

Махари — это не так называемые ‘корабли пустыни’ — весьма полезные животные, но отчаянно медленные и упрямые до такой степени, что способны вывести из себя кого угодно, кроме араба. Двугорбый верблюд, бактриан, — это осел, или, скорее, мул пустыни, махари же — быстрый, верный скакун, чрезвычайно умный и привязанный к своему хозяину.
В Сахаре выводят великолепные породы этих быстрых бегунов, поэтому в Нижнем Алжире их держат в большом количестве, и они не уступают верблюдам туарегов — хищных, свирепых разбойников безграничных песчаных равнин.
Ноги у махари высокие и крепкие, шерсть короткая и блестящая, между тем как у обыкновенного верблюда она косматая, курчавая, кишащая паразитами, глаза махари выразительные, сложение изящное. Силы махари необычайной — никакая лошадь не в состоянии сравниться с ним.
Махари необыкновенно приспособлены к жизни в безводной пустыне и песчаных равнинах. Цвет их шерсти — желтовато-бурый или коричневый — вполне гармонирует с цветом окружающей почвы, так что издали трудно распознать махари, бегущего с вытянутой шеей и головой.
Также и умеренность махари вошла в пословицу. В случае необходимости они питаются жесткой, колючей травой, кое-где пробивающейся из песка и иногда покрытой легким налетом соли, которой пропитана вся почва пустыни.
Если они имеют возможность есть свежие растения, то прекрасно переносят жажду больше недели, и их изумительная быстрота от этого вовсе не страдает.
Подобно двугорбым верблюдам, имея возможность напиться, они запасаются водой, они пьют ее осторожно, стараясь не расплескать.
В сложном, очень развитом желудке верблюда имеется две полости, состоящие из более чем восьмисот довольно больших клеток, расположенных параллельными группами, разделенными перегородками, в которых ткань так развита, что образует настоящие сокращающиеся мускулы, имеющие способность закрывать собой отверстие клеток, более или менее наполненных водой.
Этот запас воды в желудке, возобновляемый махари, как только представится случай, дает ему возможность обходиться без питья в самых жарких пустынях.
Как мы уже упомянули, махари очень привязаны к своим хозяевам. Бактрианы же едва признают своего владельца и дьявольским образом мстят за дурное обращение, лукаво, исподтишка нанося удары копытами, и часто проявляют такое упрямство, которое в состоянии вынести только терпение восточных людей. Махари счастливы, когда могут дремать рядом с хозяином и вдыхать в себя дым, выходящий из чубука, который он курит.
Во время войны они проявляют замечательную храбрость: смело идут в атаку и охотно повинуются хозяину. Если последний падает раненый на поле битвы, махари не бежит, как то делает лошадь, но опускается на колени и остается в этом положении много часов, надеясь, что хозяин вернется к жизни и отведет его в далекий дуар, где жена тщетно ждет мужа, а дети — отца.
Как мы сказали, семь махари Хасси аль-Биака побежали со всех ног. Вытянув длинные шеи, с раздувающимися боками, они неслись, как привидения, по необозримой равнине, покрытой грязью и длинными полосами вереска, положенного бурей.
Мавр ехал во главе, за ним Афза и граф. Тосканец и Ару следовали за графом.
Хотя и не привыкшие к такой беспорядочной скачке — скачке, после которой обыкновенно начинают болеть бока у всадников, впервые едущих на странных животных, — европейцы держались бодро в седлах, надетых на высокие горбы.
Тосканец, правда, вполголоса ворчал и вздыхал, спрашивая, когда кончится эта чертовская скачка, от которой у него все внутренности переворачивались и кружилась голова.
— Будь на моем месте мой бедняга отец, я уверен, у него открылась бы морская болезнь, хотя он и был одним из самых старых морских волков Средиземного моря, — говорил он.
Скачка между тем продолжалась все быстрее при раскатах грома, вспышках молнии и под потоками воды. Богатырь-мавр, скакавший впереди, как будто смеялся над этими раскатами, грохотавшими на разные голоса.
Афза, закутанная в свой войлочный кафтан, молчала, только изредка взглядывая на магната и улыбаясь ему при вспышках молнии.
Хасси аль-Биак не улыбался и не ободрял никого, он был целиком поглощен мыслью о спасении дочери от страшной опасности, угрожавшей ей. Он часто оборачивался, бросая быстрый тревожный взгляд на равнину, превратившуюся почти в болото. Он смотрел, не видать ли спаги.
Но, по-видимому, эти неустрашимые наездники взяли неверное направление и вернулись в блед, отложив преследование до следующего дня, по крайней мере, их не было видно и не слышалось их криков.
Мавр не успокоился окончательно, хотя вполне надеялся на своих махари, выбранных из числа самых быстрых и выносливых, способных поспорить с любой лошадью африканских наездников.
Через час семь животных, не нуждавшихся в понукании и не сбавлявших шагу, как ураган подлетели к двум большим палаткам и изгороди дуара.
Два молодых негра стояли у палатки Афзы, держа большие фонари, как будто взятые с какого-нибудь корабля, потерпевшего крушение у африканского берега.
— Привет Звезде Атласа! — закричали они. — Да хранит Аллах Хасси аль-Биака!
— Прощайте, мальчики! — ответил мавр.
— Поклон вам! — сказала Афза, снова пуская своего верблюда.
— Граф, мы, видно, не остановимся здесь? — спросил тосканец.
— Кажется, не остановимся, — ответил магнат.
— Куда же мы скачем?
— А я разве знаю?
— У меня все ребра переломаны, мне кажется, что скоро будет то же и со спинным хребтом.
— Штейнер бы тебя вылечил.
— Ну, этого негодяя больше нет на свете. Можно спросить у Хасси, куда мы мчимся и сколько времени еще будем скакать?
— Тебе хочется опять попасть в руки спаги и испытать сладости бледа?
— Ох, нет! — воскликнул тосканец.
— Ну, так терпи. Смотри, как жена хорошо держится в седле.
— А я, должно быть, имею вид лягушонка.
— Правда, Энрике, — согласился граф, казавшийся в хорошем расположении духа.
Афза, находившаяся в эту минуту между ними и хорошо понимавшая французский язык, слушала их с улыбкой.
— Клянусь сотней тысяч жареных камбал! — воскликнул вечный шутник, чуть было не стукнувшись носом о седло, за которое отчаянно уцепился. — Мне надо будет поучиться у Ару. При первой же остановке буду брать уроки езды на этих скакунах.
— Будешь только понапрасну терять время, друг, — ответил граф, — не скоро сделаешь из тебя хорошего кавалериста. Ты ведь не араб.
— А вот ты, граф, ведь держишься в седле лучше меня.
— Я сын венгерской пушты. Там, правда, нет махари, но зато — огромные табуны, которые нам приходится объезжать.
— Ну, конечно, а я только лазил по школьным партам да взбирался на мачту отцовского брига — конечно, когда он стоял на якоре в порту, крепко привязанный.
— Ну, смотри, не полети вверх тормашками. Того гляди, можешь сломать себе шею вместо спинного хребта.
— Не полечу! — ответил тосканец, вытягивая ноги и напрягая мускулы. — Я не хочу, чтобы Звезда Атласа увидела неудачника-адвоката распростертым в грязи, словно котенка какого.
Серебристый смех Афзы положил конец этому разговору.
Махари между тем не переставали, напрягая все силы, скакать по равнине. Они шлепали по большим лужам, врезались в кусты с силой локомотива, мчащегося на всех парах, и снова бежали дальше по песку, размякшему от массы выпавшей воды.
Ураган еще не утих полностью, однако сила его несколько ослабла.
Между порывами ветра появлялись промежутки, молния уже не так часто бороздила небо, и глухой рокот грома замирал вдали.
Прошло еще полчаса, дуар уже был далеко, когда Хасси аль-Биак резко свистнул.
Все семь махари сразу умерили шаг и остановились, прижимаясь друг к другу.
— Что такое, Хасси? — спросил граф.
— Равнина перед нами залита. Вероятно, какая-нибудь река вышла из берегов.
— Мы в низине?
— Да, дочь моя, — ответил мавр.
— Мы не можем ехать дальше?
— Махари не любят ни низкую, ни высокую воду. Они сыны сухой пустыни.
— Вот если б здесь был бриг покойного отца, мы бы могли погрузить на него махари и переправить их на другую сторону так, что они не замочили бы мозолей на своих голенях, — со вздохом проговорил тосканец. — И подумать только, что он в одну ночь исчез вместе с мачтами в кармане какого-то мошенника.
— Что же, поедем по воде, Хасси? — спросил мадьяр мавра, всматривавшегося в даль, освещаемую молнией.
Мавр покачал головой.
— Махари скорее даст себя убить, чем решится ступить в это болото.
— Вода стоит высоко?
— По-видимому, да.
— Нельзя узнать?
— Я сейчас узнаю, — заявил тосканец, соскакивая на землю. — Разве я не сын моряка? Надо полагать, что тут еще не успели завестись крокодилы?
— Что ты хочешь сделать, Энрике? — спросил граф.
— Если вы пустите меня, я попробую вплавь исследовать глубину этой воды.
— Пусть Ару сделает это, франджи, — сказал Хасси. — Ему нечего мочить.
Старый негр уже соскочил с верблюда, будто предупреждая намерение своего господина.
Он бросил свое ружье на седло махари и направился к водному пространству, имевшему, по-видимому, большое протяжение.
— Нам непременно надо переехать через эту воду? — спросил граф мавра. — Куда ты ведешь нас?
— В куббу Мулей-Хари.
— Кто это?
— Один из секты аиссанов.
— Один из тех святош, что едят живых змей и глотают куски стекла? — спросил тосканец,
— Да, — ответил мавр. — Но им покровительствует могущественная секта сенусси.
— И ты думаешь, Хасси, что эта кубба защитит нас от преследования?
— О нет! Я знаю, что франджи не остановятся даже перед мечетью.
— В таком случае зачем терять время на посещение этого аиссана?
— Чтобы получить у него рекомендацию к сенусси. Обитатели Атласа всегда настороже, они не позволили бы тебе и твоему товарищу проехать своими горами, и ты знаешь, что кабилы еще могущественны на юге Алжира.
— Ну что же, в таком случае поедем ужинать к этому святому, — сказал Энрике? — А спаги еще не скоро подоспеют, они, кажется, далеко отстали.
— Мы остановимся только на самое короткое время, — сказал граф. — Несколько дней за нами будет отчаянная погоня, спаги постараются не упустить награду, ожидающую их, если они нас поймают.
— Все они, значит, такие злые там, в бледе? — спросила Афза.
— Они обязаны повиноваться, душа моя, — ответил мадьяр, глядя с любовью на свою молодую жену. — И к тому же они захотят отомстить тебе за вахмистра…
— Я не могла поступить иначе: я должна была спасти тебя.
— Но если б ты попалась им, они без сострадания расстреляли бы тебя, даже судить бы не стали.
— Благодари Рибо, что я спаслась, господин.
— Да, мы обязаны ему всем!
В эту минуту появился Ару, с которого потоками лила вода.
— Ну что? — спросил Хасси.
— Нечего и думать, хозяин. Дно так вязко, что наши махари не могли бы ступить и шагу, чтоб не увязнуть по брюхо… и глубины не меньше двух метров.
Хасси сделал недовольный жест.
— Вот уж не ждал такого сюрприза, — сказал он, смотря на графа.
— Объедем вокруг этого болота, — сказал мадьяр.
— С какой стороны, скажи мне, сын мой?
— Нельзя же нам оставаться здесь в ожидании спаги. Как только буря стихнет, они возобновят погоню и поведут ее не на шутку, выберут для этого лучших и самых лихих наездников из туземцев.
— Я знаю, но если нам повернуть на запад, нам встретится река, а она наверное разлилась, поехать на восток — наткнемся на те скалы, где ты убил двух львов.
— Но разве мы не можем найти там временное убежище, где переждем, пока вода не впитается в почву? Я думаю, верблюды без труда добегут туда.
— Конечно.
— И там мы можем скрыться в глубокой лощине, служившей убежищем львам.
Хасси аль-Биак взглянул на графа с восхищением.
— У тебя глаз зорче моего, — сказал он. — Можно подумать, сын мой, что ты родился в великой пустыне.
— Родился он в пустыне, только не песочной, а травяной, — сказал тосканец. — В том вся и разница.
— Да, правда, — сказал мадьяр, улыбаясь. — Мадьярская пушта не что иное, как травянистая пустыня, по которой вместо верблюдов носятся дикие кони.
— Едем, — решил Хасси.
Ураган стихал постепенно. Облака скучились кое-где, и местами сквозь разорванные их края выглядывала луна, посылая снопы голубоватого сияния на равнину, залитую водой.
Ветер совершенно стих, и только редкие молнии освещали внезапными вспышками далекий горизонт.
Ночные животные начали выходить из своих убежищ, убегая от воды, которая, казалось, медленно, медленно подвигалась к западу. Но это были животные почти безвредные: полосатые и пятнистые гиены, скорее готовые бежать, чем нападать, чепрачные шакалы — полусобаки, полуволки, опасные только для баранов.
Семь махари, хотя и непривычные к этой грязной почве, представлявшей мало опоры большим мозолям их ног, приспособленным исключительно для песка и почвы, выжженной солнцем, побежали с прежней быстротой.
Хасси, чтобы ободрить их, затянул арабский мотив: эти замечательные животные чрезвычайно любят и пение, и музыку.
— Вот опять начинается морская болезнь, — сказал веселый тосканец. — Хорошо было стоять на якоре. Эх, плохой бы вышел из меня моряк! Никакая собака не доверила бы мне управление самой крохотной тартаной в Тирренском море.
— Все бы тебе балагурить, — сказал граф, смеявшийся вместе с Афзой.
— Да разве не из-за моего языка отец решил пустить меня в адвокаты, убедившись, что из меня никогда не выйдет сносный капитан? Так предоставь мне болтать, граф. Когда адвокаты молчали?… Даже и во сне, я думаю, говорят.
— Правда, Энрике… когда мы сидели в карцере, ты и с закрытыми глазами все припоминал какие-то статьи закона.
— Вероятно, военного кодекса — ответил тосканец. — Ведь дело шло о расстреле, так…
Во второй раз махари остановились по громкой команде Хасси.
— Что там опять? — спросил граф.
— Должно быть, налетели на банку или подводный камень и потерпели крушение, — сказал тосканец. — Очевидно, и плавание по суше с каждым днем становится все затруднительнее.
— Что такое, Хасси? — повторил свой вопрос граф, видя, что мавр вынул ружье из-под тяжелого чепрака, защищавшего оружие от дождя.
— Через дорогу перебежала тень и скрылась в тех кустах.
— Удивительное зрение! — воскликнул тосканец. — Я даже кончика своего носа не вижу, а он, должно быть, увидал что-нибудь крупное.
Темнота в эту минуту была полнейшая, опять набежали тучи и, сгустившись, совершенно скрыли луну.
— Не лев ли? — громко спросил граф.
— Ничего не было бы в том удивительного, — ответил мавр. — Мы уже далеко от дуара и бледа.
— Мы не могли сбиться с пути?
— Нет, это дорога к холмам. Направо вода, налево колючие кусты, которые изранили бы наших верблюдов.
— Шхеры среди бурунов, — заметил капитанский сын, любивший показать свои познания в морском деле, хотя и признавал, что вовсе не годится для морской службы.
Граф тоже взял длинное арабское ружье и зарядил его, говоря:
— Лев или леопард, мы все равно пробьемся, не отдадимся в руки спаги среди этой пустыни, где нет никакого убежища. Там, в рощах, покрывающих возвышенность, или в ущелье, нас не настигнут лошади. Приготовьте все оружие.
Тосканец, Афза и Ару поспешно повиновались.
Хасси подождал еще минуту, не покажется ли зверь Затем он пустил своего махари шагом по самому краю затопленной равнины, стараясь держаться насколько возможно дальше от колючих кусток
Если в кустах скрывался леопард, то нечего было опасаться неожиданного нападения, но если лев, то дело было иное.
Львы, живущие в Нижнем Алжире, самые большие, смелые и свирепые из всех населяющих Африку и обладают необыкновенными мускулами. Они у льва так сильны, что он в состоянии прыгнуть с утеса двух метров вышины, держа добычу в зубах. Поэтому всегда можно опасаться нападения на махари или едущего на нем всадника
— Плохо, когда не имеешь кошачьих глаз, — проговорил Энрике, по-видимому, не обеспокоясь присутствием хищника.
Вместе с графом он переехал на левую сторону от Афзы, чтобы защищать ее.
Махари, очевидно, почуяли опасность, они шли крайне осторожно, то вытягивая, то втягивая свои длинные шеи и громко вбирая воздух ноздрями.
Четверо мужчин, крепко сидя в твердых, больших седлах, навели ружья на подозрительные кусты.
Что там скрывался какой-то зверь — в этом не было сомнения, потому что верхушки кактусов и алоэ трепетали, хотя ветер совершенно затих.
Однако нападения не последовало. Вероятно, испугавшись пяти ружей, готовых встретить его дождем конических пуль, зверь не вышел из своей засады и не потревожил маленький караван, дав ему благополучно миновать кусты.
После этого махари снова понеслись, по временам громко и хрипло всхрапывая.
— Я перестаю уважать алжирских зверей, — сказал тосканец. — Не правда ли, граф, они как надзиратели бледа, которые прячутся, когда надо обуздать непокорного дисциплинарного?
— Побереги пока еще свое суждение, — отвечал магнат. — Как есть люди храбрые до безумства, а другие робкие до крайности, так же и дикие звери. Есть между ними отчаянно смелые, а есть и чересчур осторожные. Но советую не слишком доверяться им, если хочешь довезти собственную шкуру в целости до Италии.
— Ты думаешь, мне не хочется опять попробовать прекрасного вина с холмов Кьянти? Я готов отчаянно защищать свою жизнь, лишь бы опять увидеть и опорожнить бутылочку—другую.
— Благодаря которым у тебя закружилась голова и ты выпустил из рук руль твоего брига?
— Именно так.
— Я проклинаю твое кьянти.
— А я вовсе нет.
— Почему?
— Потому что все равно из меня бы вышел плохой адвокат, и я бы съел свой бриг, чтобы не умереть с голоду.
— Умерьте шаг, — приказал в эту минуту Хасси. — Холмы перед нами.

X. Логовище леопарда

Невдалеке смутно обрисовывались очертания лесистых холмов, у подножия которых наводнение остановилось.
То не были первые предгорья большой Атласской цепи — она отстояла еще далеко, здесь же возвышались только небольшие группы холмов, метров в пятьсот-шестьсот, поросшие могучими простыми и пробковыми дубами, крепко укоренившимися в каменистой почве.
Хасси, граф и Афза знали эти холмы: здесь, в одной из глубоких лощин, они убили льва. Граф, узнав это место, выразил особое удовольствие: именно здесь, на этих возвышенностях, под могучий рык царя африканских дебрей началось его знакомство со Звездой Атласа и зародилась их любовь, которая привела к женитьбе, казавшейся невозможной для христианина.
Хасси, не слыша вдали никакого шума, указывавшего на приближение страшных спаги, дал вздохнуть махари, а затем начался подъем между сикоморами, дубами и пробковыми деревьями, отбрасывавшими тени.
Хотя и не привыкшие к подобному подъему по травянистой, неровной почве, семь животных благополучно добрались до вершины первого холма и спустились в ущелье, отделявшее его от следующей возвышенности и поросшее густыми кустарниками.
— Здесь мы найдем прекрасное убежище для наших животных,
— сказал Хасси аль-Биак. — Правда, место не совсем в их вкусе, но они так послушны и умны, что не станут упираться.
— И я уверен в этом, — подтвердил несколько иронично тосканец.
— Они хорошо воспитаны и прекрасно изучили кодекс приличий! Хасси слез с верблюда, не выпуская из рук ружья.
Граф помог Афзе спуститься на землю, между тем как тосканец, проявлявший, по-видимому, большие способности к акробатическим трюкам, сделал великолепный прыжок, сопровождаемый пируэтом.
— Возьмите махари за узду и спускайтесь осторожно, — сказал Хасси. — Если они поскользнутся, то погибнут…
— И разобьются вдребезги, в этом нет никакого сомнения, — докончил тосканец.
Начался спуск в глубокое ущелье, и люди с большим трудом расчищали дорогу между растительностью.
Мавр шел, как и прежде, впереди маленького отряда, а Ару — последним.
Несмотря на прошедший сильный дождь, в ущелье царствовала удушливая жара, к которой примешивался отвратительный запах, будто от разлагавшегося мяса. Хасси, ощутив этот запах, остановился на середине спуска, с беспокойством смотря вперед.
— Чувствуешь, какой запах, сын мой? — обратился он к графу.
— Да, — отвечал мадьяр. — Тухлым мясом припахивает.
— Я бы предпочел очутиться перед вертелом с жарким, — заметил тосканец.
— Не от тел ли двух убитых тобой львов идет запах?
— Нет, это невозможно. Ведь уже прошло три месяца с тех пор, жара все время стояла страшная, да и шакалов здесь довольно.
— Какой-нибудь другой зверь занял логовище львов?
— Я и сам так думаю.
— И зверь имел полное право поступить так, — решил тосканец. — Когда освобождается помещение, и хозяин не является за платой, так оно всегда охотно занимается. Не каждый день повторяется такая удача, по крайней мере, в Ливорно.
Никто не слушал его болтовни. Хасси, граф и Ару напряженно прислушивались, держа палец у курка.
— Сын мой, — обратился к графу мавр, — пойдем по карнизу ущелья.
— Пойдем мы, мужчины, — ответил мадьяр. — Я не хочу подвергать Афзу новой опасности.
Махари почуяли какого-то зверя еще раньше людей, они спешили подняться из рва по лесистому скату.
— Афза, — обратился граф к жене, — ты останешься здесь с Ару, смотри за махари. Предоставь нам позаботиться об освобождении нашего убежища от неприятных жильцов, занявших его.
— Сделаю все, что прикажешь, господин, — ответила Звезда Атласа своим мягким голосом. — Ты мой повелитель.
— Нет, я только твой муж.
— Как тебе угодно, господин.
— Энрике!
— Вот я, — отозвался тосканец.
— Ты не боишься львов и леопардов?
— Ну вот еще! Я боюсь одних только акул — за то, что они набрасываются сразу и отхватывают ногу, даже не показав кончика морды.
— Так идем с нами. Я знаю, ты один из лучших стрелков первого батальона.
— Это знает и негодяй Бассо, которому я однажды на пробной стрельбе по рассеянности отстрелил кончик левого уха, — ответил со смехом бывший адвокат. — Уверяю тебя, граф, что сделал это потому, что дал клятву.
— Верю тебе, — ответил мадьяр.
— За каким зверем мы идем?
— Пока еще сами не знаем. Как ты думаешь, Хасси, там лев или леопард?
— По всей вероятности, мы имеем дело с парой леопардов, — ответил мавр.
— В таком случае Ару может зажечь огонь, — сказал тосканец.
— Зачем? — спросил граф.
— Чтобы зажарить зверей, которых мы убьем.
— Ты стал бы есть мясо льва или леопарда?
— Я как-то раз попробовал лапу, предложенную мне одним кабилом, и, уверяю тебя, она показалась мне недурна.
— Попробуем. Ты готов?
— Мое ружье с нетерпением ожидает случая издать свое грудное ‘до’. Отличное марокканское ружьецо, изумительно меткое и дальнобойное. Не уступит нашим легионерским ружьям.
— Пойдемте, — сказал Хасси. — Не станем ждать рассвета, чтобы искать убежища от спаги.
— Да, отправимся искать собачью пещеру, говорят, такие есть в Италии, хоть я и не видал их и поэтому сомневаюсь в их существовании.
— Заряжай ружье, Энрике, и брось свои шутки, — сказал граф.
— Мое ружьецо готово запалить в морду льва или леопарда — безразлично.
— Ты никогда не замолчишь?
— Ведь я уже сказал тебе, что рожден, чтобы быть адвокатом! Будь я помолчаливее, я сделался бы моряком, как отец.
— И, вероятно, еще владел бы своим бригом.
— Чтоб черт побрал его вместе с душой негодяя, обобравшего меня! Идем, папаша Хасси.
— Я жду вас, — ответил мавр со своим обычным спокойствием.
— Ну, так пойдемте взглянем, черная или бурая грива у льва и правильно ли расположены пятна у леопарда, — ответил не унимавшийся шутник.
Все зарядили ружья и осторожно спустились в лесистое ущелье, между тем как Афза и Ару остались с махари, проявлявшими сильное беспокойство. В густо заросшем ущелье стояла удушливая жара, и запах падали был невыносим.
— Мы точно на бойню попали, — пробормотал тосканец.
— Молчи и старайся не попасться врасплох, — тихо сказал ему граф. — Здесь на карте наша жизнь.
— Ну!
— Не шути, дружище.
— Я серьезен, как королевский прокурор, требующий двадцать лет тюремного заключения для бедняги, заявившего полдюжины христианских душ.
— Да будет тебе.
— Слушаюсь! Превращаюсь в председателя суда.
— Чтоб тебя дьявол унес в пушту!
— Был бы очень доволен этим: там не такая жара, как здесь. Граф пожал плечами и не ответил.
Хасси аль-Биак шел впереди, осторожно раздвигая густые кусты, покрывавшие бока ущелья. По временам он останавливался, прислушиваясь, затем продолжал спускаться, отстраняя ветви ружьем из опасения неожиданно очутиться перед зверями, занявшими место двух львов, убитых храбрым мадьяром. Он уже почти достиг дна ущелья, как вдруг остановился и взял ружье на прицел.
Граф и тосканец также приготовились стрелять.
Прошло несколько секунд, мавр опустил ружье.
— Что ты видел, Хасси? — спросил граф, сохранявший удивительное спокойствие.
— Я уверен, что он там, — ответил мавр.
— Кто? — спросил тосканец.
— Леопард.
— Милости просим!
Мавр пожал плечами и добродушно улыбнулся.
— Удивительный ты человек, господин, — сказал он, — однако ты шутишь слишком много, может быть, перед смертью.
— Но мы легионеры — пушечное мясо, — ответил тосканец. — Правда, граф? Пуль и всяких кодексов не боимся.
— Тихо! — сказал мадьяр.
Все пригнулись к земле, напряженно прислушиваясь. Какой-то зверь — лев или леопард — пробирался, очевидно, в эту минуту через кусты, так как слышался легкий хруст.
— Он там, — сказал мавр.
— Где?
— На дне, сын мой, — ответил Хасси.
— Не разделиться ли нам на две партии? Мавр покачал головой.
— Нет, — ответил он, помолчав. — Лучше идти всем вместе.
— Да, конечно, в единении сила, — заметил тосканец. — Странное дело! Даже арабы знают наши пословицы и применяют их на практике.
Граф с трудом подавил смех.
— Этот адвокат-неудачник упустит леопарда, даже не выпустив пули, — проговорил он.
Они спустились на дно ущелья и остановились. Хасси аль-Биак, знавший лучше двух легионеров животный мир своей страны, обратил все свое внимание на густой кустарник.
На краю обрыва стояла вся освещенная ярким лунным светом, вытянувшись во весь рост, Афза рядом с Ару, у обоих ружья были наготове, на случай, если бы понадобилась их помощь Достойная дочь древних покорителей Испании, Афза не боялась опасности и смотрела ей в глаза ясным взором, в котором читалась дикая воля дочерей Северной Африки и Аравии.
— Ну, пойдем или вернемся назад! — сказал тосканец. — Эти дикие звери, которые не решаются показаться, начинают надоедать мне. У них в жилах вода.
— А у тебя, должно быть, расплавленная бронза? — спросил граф, понизив голос.
— Мне хотелось бы поскорее покончить с ними.
— Потерпи, друг. Предоставь действовать Хасси.
— Твой тесть слишком осторожен.
— Он знает, что делает.
— В таком случае подождем. Как досадно, что нет в эту минуту хорошей сигары. С каким бы удовольствием я ее выкурил под самым носом леопарда или льва…
Мавр поднял ружье и всматривался в кусты, освещенные вновь появившейся луной.
— Нагнитесь! — вдруг приказал он европейцам.
— Он виден? — спросил тихо тосканец.
— Нет, но я его слышу.
— Кого?
— Леопарда.
— Я предпочитаю этого зверя льву. У леопарда размах не такой, как у льва.
— Но он не менее опасен, — сказал граф.
— Ничего! У нас три ружьеца, так или иначе, пошлем ему немного свинцового гостинца.
Они шли кустами, не опуская ружей. На дне рва не слышно было ни малейшего шороха, но чувствовался запах дикого зверя — запах, отравляющий воздух зверинцев и невыносимый для многих. Мавр первый почувствовал его и предупредил своих спутников.
Прошло две-три минуты, и в кустах послышался мягкий шорох и глухое рычание.
Мавр обратился к графу:
— Леопард в засаде, — сказал он.
— Стрелять?
— Нет, сын мой, подождем, когда он бросится.
— Хасси, есть у тебя сигаретка? — спросил тосканец.
— Зачем тебе, господин?
— Чтобы не так скучно было ждать, пока господин леопард решится выскочить. Мне надоело ждать
Араб распахнул свой бурнус и подал молодому человеку пачку сигареток, говоря:
— Изволь, но не кури сейчас. Да ты не успеешь и зажечь.
— Ты, папаша Хасси, славный человек, но я не послушаюсь твоего совета и закурю себе под носом у этого ужасного леопарда.
Мавр взглянул вопросительно на графа.
— Бог с ним, — ответил магнат, улыбаясь. — Его не переделаешь.
— Хорошо, — сказал Хасси. — Только смотри, будь осторожен, леопард не заставит себя ждать.
— Что же, милости просим, если он только соблаговолит показаться, — ответил тосканец, сохранявший даже в самые тревожные минуты свою веселость
Все трое прислонились к утесу, подняв ружья. В пяти метрах над ними Афза и Ару стояли настороже, неподвижные как статуи.
Прошло еще несколько минут тревожного ожидания. Хотя и владея собой, трое охотников все же не могли подавить глубокого впечатления, которое дикие звери производят на человека и победить которое не в силах никто при всем своем хладнокровии.
— И чего мы здесь стоим, словно три кариатиды, папаша Хасси? — опять заговорил вполголоса Энрике, начинавший терять терпение.
— Он не решается напасть, — ответил мавр.
— Может быть, ты ошибся?
— Нет, леопард притаился в этих кустах.
— А если выстрелить? — спросил граф.
— Ты думаешь, зверь один? — ответил Хасси. — Он наверное с подругой. Может быть, тут логовище, и мы найдем еще детенышей леопарда.
— Не оставаться же нам всю ночь караулить это логовище? — сказал тосканец.
Мавр оглянулся, взял большой камень и бросил его в кусты.
Глухое рычание, слышавшееся уже прежде, повторилось, но зверь, скрывавшийся в самой чаще, не решился показаться, даже несмотря на этот вызов.
Хасси сделал товарищам знак, чтоб они не шевелились, поднял второй камень и бросил его дальше в кусты.
Оттуда также раздалось как бы глухое мяуканье, перешедшее в громкое рычание.
— Ну что, я ошибся, сын мой? — обратился Хасси к графу. — Их двое.
— А нас трое, — заметил тосканец. — Звери не шевелятся и даже не обращают на нас внимания. Нечего сказать, приятное положение! Пять пар глаз любуются друг на друга.
— Хочешь спуститься туда? — спросил Хасси несколько недовольным тоном. — Займись тем зверем, который прямо против тебя, а мы позаботимся о втором.
— Если непременно так хочешь!
— Смотри, как бы они тебя не съели, — сказал граф.
— Не бойся, — отвечал тосканец. — Я вовсе не имею желания заставить твою жену смотреть, как человек мало-помалу станет исчезать в брюхе дикого зверя. И я ведь несколько светский человек.
— Ну, так спустись вниз и поверни налево, мы же пойдем направо и разделим самца и самку. Но все-таки будь осторожен на пути.
— Буду серьезен, как адвокат.
— Не горячись, жди нападения и встреть зверя дулом ружья.
— Слушаюсь, граф.
Тосканец ощупал тяжелый ятаган с острым лезвием, данный ему перед тем Ару, положил палец на курок и начал спускаться в самый ров, между тем как Хасси и граф шли в сторону вдоль ряда камней, полускрытые высоким вереском.
Хотя и не боясь зверя, упорно не желавшего покидать свое убежище, тосканец, тем не менее, шел осторожно, останавливаясь через каждые два или три шага, опасаясь внезапного нападения, которыми славятся леопарды.
Дойдя до дна рва и чащи кустов, служивших, как он предполагал, убежищем зверю, Энрике дулом ружья раздвинул ветви и внимательно оглядел все вокруг.
Две то появлявшиеся, то исчезавшие зеленые точки сразу привлекли к себе его внимание.
‘Вот ты где, мошенница, — подумал легионер. — Постой, я сейчас тебе раскрою череп доброй конической пулей’.
Он медленно поднял ружье и прицелился. Он уже намеревался спустить курок, как две зеленые точки внезапно исчезли.
— Ах ты, дьявол! — проговорил он. — Удрала из кустов, даже не пожелав мне спокойной ночи! Да это, должно быть, кролик в шкуре леопарда. И арабы так боятся этих зверей.
Он быстро оглянулся направо, где неясно были видны Хасси и граф, отошедшие шагов на тридцать в кустах.
— Не дам им опередить себя, — сказал он. — Посмотрим, куда скрылся этот заяц.
Он4 снова стал осторожно подвигаться, постоянно ощупывая кусты концом дула, и быстро дошел до того места, где сверкнули глаза зверя.
— Синьор, — крикнул он, рассерженный тем, что не нашел леопарда, — желаете вы показаться или нет? Есть что поесть, если вы голодны!
Едва он успел проговорить эти слова, как из чащи мелькнула огромная тень и пролетела у него над головой. Леопард попытался сделать свой обычный неожиданный прыжок, но плохо рассчитал расстояние и опустился шага на три—четыре дальше добычи, которую рассчитывал сбить с ног.
Легионер обернулся с быстротой молнии и выстрелил почти не целясь.
Леопард, очевидно, тяжело раненный, перевернулся несколько раз на земле, затем с громким мяуканьем приподнялся и одним прыжком снова исчез в кустах, скрывшись из глаз охотника.
— Ты убил его, Энрике? — спросил граф, когда эхо от выстрела не успело еще замолкнуть.
— Пулю он наверняка заполучил, — ответил тосканец, быстро отступая и поспешно заряжая ружье. — Однако опять убежал.
— Следи за ним.
— Пойду искать его в госпиталь, если только таковой имеется у леопардов.
— Нет, не трогайся с места! Жди, пока он вернется.
— Сержант приказал ‘стой!’ — повинуюсь.
Между тем как тосканец после выстрела снова принял выжидающую позу, готовясь покончить со зверем, когда он покажется, граф и Хасси продолжали бродить по кустам, стараясь найти второго.
Но их поиски оказались тщетны: им не удалось ни увидать, ни услыхать его. И однако, они были уверены, что леопард очень близко, потому что запах хищного животного всегда выдает его присутствие.
— Хасси, — обратился граф к мавру. — Не подождать ли нам зари?
— Нет, — ответил араб. — Спаги могли услыхать выстрелы, а я не хочу, чтобы ты опять попал в их руки. Ты — мой сын, и моя обязанность охранять тебя. Пойдем дальше, и, я уверен, мы найдем леопарда. Другой уже не в состоянии напасть. Пули наших ружей хорошо делают свое дело.
— Куда он мог спрятаться?
— Я начинаю подозревать…
— Что?
— Что у этих леопардов есть детеныши и они стараются завести нас подальше от своего логовища. Увидишь, завтра найдем целое гнездо этих опасных котят.
— Мне кажется, ты угадал, Хасси, Я только боюсь за Афзу. Что если леопард выскочит на нее из лощины?
— С Афзой Ару, и потом, ведь дочь тоже вооружена и стреляет прекрасно. Кроме того, твой товарищ остановился на середине склона. Смотри, сын мой: леопард старается завлечь нас в западню.
— Где же он?
— Он прошел в десяти шагах от нас.
— Ты уверен в этом?
— Я видел, как шевельнулись ветви.
— Укажи мне точно, где…
— Что ты хочешь сделать?
— Вызвать его выстрелом.
Мавр, по своему обыкновению, покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Подожди, пока он покажется, надо стрелять только наверняка. Пойдем.
Он решительно направился в самую чащу, держа ружье почти горизонтально. Перед ним обрисовалась тень, прятавшаяся в кустах. Она появилась на минуту, затем исчезла с такой быстротой, что мавр не успел даже прицелиться. Зверь пытался добраться до верхнего конца лощины, замкнутого отвесной стеной, изрезанной широкими трещинами, которые, расширяясь к земле, образовали удобные логовища.
Вдруг в кустах все затихло, шорох прекратился, и растения не двигались.
— Погоди, сын мой, — сказал Хасси. — Он сейчас бросится, я знаю повадки этих кошек.
Почти в то же мгновение леопард совершил отчаянный прыжок, пытаясь одним ударом сбить с ног мавра.
Хасси, бывший настороже, успел отскочить в сторону, избегнув таким образом ужасных когтей.
Хищник опустился перед графом. Тотчас же прогремел ружейный выстрел, а за ним второй. Мавр и мадьяр выстрелили одновременно и уложили на месте зверя, раздробив ему череп.
— Попался? — закричал Энрике.
— Да, — ответил мадьяр.
— А мой куда мог деваться?
— Теперь поищем и его.
— И я с вами. Мне надоело изображать из себя неподвижную статую.
Он спустился в лощину без всяких предосторожностей, вероятно, полагая, что леопард если не убит им, то, по крайней мере, уже не в состоянии защищаться.
Но он ошибся: злобное животное, хотя и пораженное пулей навылет, — как могли впоследствии убедиться охотники, — наблюдало за своими врагами, чтобы отомстить им прежде, чем само попадет в когти смерти.
Притаившись недалеко в густых кустах, скрывавших его от всех взглядов, леопард подавил рычание от боли, причиняемой ему раной.
Увидев своего врага на таком близком расстоянии, он бросился на него и опрокинул, прежде чем тот успел пустить в ход ружье.
Легионер упал, вскрикнув:
— Граф, помоги!
Ружье выпало у него из рук, но он еще держал ятаган и успел занести его, прежде чем на него опустились угрожавшие ему ужасные лапы.
Три раза он отражал нападение, нанося раны по задним лапам леопарда, но не успевал подняться на ноги.
Смерть его уже была близка, когда граф и Хасси устремились на зверя с ятаганами.
Хищник, увидев их, готов был бросить легионера и обратиться против них, но два сильных удара раскроили ему череп, и он безжизненной массой упал на землю.
— Спасибо, граф, — сказал тосканец, быстро поднимаясь. — Клянусь жареной камбалой! Живучая была бестия. Я ли, кажется, его не ранил, и из ружья тоже не дал промаха.
— Это звери смелые, друг мой, — возразил венгр. — И правда, они живучи: не всегда их уложишь с первого удара. Ты ранен?
— Нет, только царапина.
— Тебе повезло.
— Есть еще леопарды в этом рву?
— Может быть, детеныши.
— Я их задушу…
— Да, это опасные кошки… Советую пустить в ход ятаган… Хасси, можно Афзе спуститься с верблюдами?
— Теперь уже нечего опасаться, — ответил мавр. — Ару!
— Что прикажешь, хозяин?
— Не видать спаги?
— Нет еще.
— А вода как?
— Мне кажется, все разливается.
— Спустись в лощину, да смотри, чтобы махари не повредили себе ноги. Если лишимся их, нам не добраться до куббы Мулей-Хари.
— Ручаюсь за них.
Пять минут спустя верблюды и люди собрались на дне лощины вокруг Афзы.

XI. Спаги из бледа

Эта лощина, служившая, по-видимому, излюбленным местом диких зверей, представляла собой действительно прекрасное убежище для беглецов благодаря своему неприступному положению среди отвесных скалистых стен. Кроме того, она вся заросла частым кустарником, достаточно высоким, чтобы скрыть не только людей, но и опустившихся на колени махари. Даже если бы спаги, бросившиеся по следам обоих легионеров и Афзы, остановились на краю высокого скалистого обрыва, то и тогда вряд ли они открыли бы тех, кого надеялись догнать.
Первое, что решил сделать Хасси, это удостовериться, действительно ли существовала семья леопардов, потому что и детеныши могли оказаться уже подросшими и потому опасными.
В сопровождении графа и тосканца он отправился к верхнему концу лощины, замкнутому отвесными стенами с широкими трещинами, и быстро осмотрел последние.
Он не ошибся. Звуки, доносившиеся из одного углубления, указывали, что там есть котята.
— Лучше и от них избавиться, — сказал Хасси, взявшись за ятаган. — Они слишком опасны, чтобы оставлять их в живых.
Он вошел в пещеру, размахивая ятаганом наудачу, так как все еще было темно.
— Ну, кажется, теперь кошек больше нет, и мы спокойно можем занять грот, — сказал он выходя.
— Настоящий дворец, — пошутил Энрике.
— Который в данную минуту лучше моего карпатского замка, — заметил граф.
— Хотя бы потому, что замок слишком далек, — сказал бывший адвокат, — и к тому же уже не твой.
— К несчастью, так, — со вздохом согласился мадьяр. — Ну, нечего раздумывать об этом.
Ару проложил дорогу махари, раздвигая густые кусты, и поместил животных у отвесной стены, приказав опуститься на колени, затем положил перед входом в грот несколько ковров, чтобы Афза могла сесть на небольшом возвышении, так как и дно лощины было залито водой.
— Ты устала, бедняжка? — спросил граф у своей молодой жены. — Ночь такая длинная, и пережито столько волнений. Отдохни и постарайся заснуть, пока мы пойдем взглянуть, что делается на равнине.
— Разве я могу уснуть, зная, какой опасности подвергается мой господин? — ответила Звезда Атласа своим мелодичным голосом.
— Спаги еще не появлялись.
— Они скоро догонят нас.
— Погоня, без сомнения, будет. Но как наводнение остановило нас, так преградит путь и им, тем более что оно, по-видимому, распространяется и дальше.
— Я боюсь за тебя, мой господин.
— А я за тебя, моя Афза. Вахмистру, конечно, интереснее захватить Звезду Атласа, чем двух несчастных легионеров. У него найдутся и другие, чтоб отправить в Оранский военный трибунал, если ему вздумается.
— У него есть полная возможность к тому, — добавил Энрике, слушавший разговор, между тем как Хасси и Ару складывали в логовище леопардов полотняные мешки с провизией и боеприпасами, чтобы разгрузить махари.
— Мы можем быть спокойны только тогда, когда поставим между собой и бледом цепь Атласа и отдадим себя под покровительство сенусси.
— Об этом уж позаботится отец, — отвечала Афза. — У него много знакомых среди горцев-рифов и кабилов.
Хасси и его верный слуга окончили разгрузку.
— Скоро займется заря, — сказал первый. — Воспользуйся этой минутой затишья, дочь моя. Мы пока что пообедаем, наблюдая в то же время за движением спаги. Ару будет охранять тебя во время нашего отсутствия. Пойдемте, франджи, и будем глядеть в оба. Опасность больше, чем вы думаете.
— Мы прекрасно это понимаем, папаша Хасси, — ответил Энрике. Пожелав отдохнуть Афзе, казавшейся очень утомленной, взяв ружья и по паре пистолетов, все трое направились вверх по холму и скоро достигли карниза ущелья.
Облака рассеялись, унесенные ветром к северу, и начал брезжить свет, уже позволяя видеть, что делалось на необозримой равнине, простиравшейся у подножия холмов.
Несколько белых пятен, двигавшихся с чрезвычайной быстротой, тотчас же привлекли внимание обоих легионеров и мавра.
— Спаги! — воскликнули они в один голос.
Белые пятна двигались на расстоянии нескольких миль по краю воды, направляясь к возвышенности, вероятно в надежде отыскать там переправу. Спаги, конечно, и в голову не приходило, что беглецы могли остановиться так близко, имея таких прекрасных махари.
— Клянусь жареной камбалой! — воскликнул тосканец после некоторого молчания. — Вахмистр, если он только жив, приказал спаги взять арабских лошадей. Ты видишь, что они все белые.
— Да, я их знаю, — ответил мадьяр, лицо которого омрачилось. — И, вероятно, не одни эти спаги рыщут по равнине. Кто знает, сколько их отправили по нашим следам!
— Тут-то их немного, — решил тосканец, внимательно считая белые точки. — Всего человек двенадцать.
— Тебе мало?
— Они не страшны нам, если попытаются взобраться на этот холм. Я начинаю доверять длинным арабским ружьям.
— Действительно, они лучше, чем ты думал, и бьют далеко. Хасси, что теперь делать?
— Поедим, — сказал мавр.
— А спаги?
— Пусть себе скачут.
— Они недалеко.
— Они теперь заняты больше равниной, чем нами. Пока нам нечего торопиться.
Хасси открыл парусиновый мешок, который захватил с собой, вынул несколько лепешек, фиников и бутылку молока — обычную пищу жителей алжирских равнин.
Он разделил принесенное с двумя европейцами, уже привыкшими к подобным обедам во время долгих путешествий по Нижнему Алжиру, пустил в круговую фляжку с молоком, затем вынул из-за пояса трубку, наполнил ее табаком, зажег и начал спокойно курить.
Граф, несмотря на все свое беспокойство, тоже закурил сигаретку, предложенную ему тосканцем.
Однако, куря, оба ни на минуту не выпускали из виду двенадцать спаги, продолжавших ехать по равнине то рысью, то галопом, часто въезжая в воду, чтобы испытать ее глубину.
Солнце показалось над восточными вершинами Атласа и залило равнину вечным потоком своих лучей, быстро выпивавших озерки, образовавшиеся после ночного потопа, продолжавшегося несколько часов.
Легкий туман поднимался, причудливо колышась при дуновении ветерка и придавая странные оттенки зеленому цвету скудной растительности. Только высокие пальмы красовались своими перистыми или зубчатыми листьями, не тронутыми бурей.
Спаги, по-видимому, — по крайней мере, в эту минуту, — не намеревались обыскивать холмы. Они продолжали искать дорогу через воду.
Оба легионера и мавр скрылись в вереске, хотя и не было опасности, что их могут открыть, но продолжали курить.
Восклицание Хасси заставило вздрогнуть двух европейцев.
— Белоглазый!…
— Что такое? — спросил граф.
— Он ведет отряд.
— Гром и молния! — воскликнул тосканец. — Теперь понимаю. Это каналья Бассо, вице-палач бледа, ближайший друг Штейнера! Ах он, проклятый! Ну, задаст он нам работу.
— Бассо! — проговорил граф, стиснув зубы.
— Спаги, приезжавший звать Афзу, — добавил мавр.
— С удовольствием уложил бы его на месте, — мрачно заявил мадьяр.
— На равнине трудно устроить засаду, — сказал Хасси аль-Биак. — У подножия же Атласа нетрудно пустить пулю из чащи, не подвергаясь слишком большому риску. Если хочешь, сын мой, я возьму на себя этого белоглазого спаги, я ненавижу его не меньше тебя.
— Нет, я справлюсь с ним сам.
— Если в него не попадет прежде моя пуля, — сказал тосканец. — Ты знаешь, граф, что я меткий стрелок. Если б представился случай, мог бы разбить трубку папаши Хасси.
Между тем все двенадцать спаги на белых лошадях арабской породы продолжали скакать вдоль разлившейся воды, временами пробуя ее глубину.
Их, по-видимому, страшно сердило, что они не находили прохода, и они немилосердно пришпоривали своих коней, будто бедные животные были в чем-нибудь виноваты.
— Не будь тут вас, я бы показал им, — начал тосканец, у которого руки чесались.
— Сделал бы какую-нибудь глупость, опасную для всех, — сказал граф. — Знаю я тебя и знаю, на какие штуки ты способен.
— Я бы незаметно пробрался в ущелье и подстрелил этого проклятого белоглазого, — заявил тосканец.
— А другие увидали бы тебя и не стали бы долго церемониться. И тебе бы крышка, и нам не было бы никакой пользы.
— И ты выдал бы, кроме того, наше убежище, — добавил мавр.
— Оттого-то я и сдерживаюсь, хотя в своем выстреле я не сомневаюсь.
— Пусть себе скачет теперь, — сказал граф. — Скоро, дружище, представится случай выбить у него и второй глаз.
— Буду ждать этого случая терпеливо, клянусь выбитым дном кадушки! Придет день, когда Бассо уж ничего не увидит и перестанет мучить дисциплинарных в бледе.
Спаги доехали до подножия возвышенности, о которую вода, гонимая ветром, разбивалась с шумом, пробивая себе и тут дорогу. До слуха беглецов донесся взрыв проклятий.
— Точно артиллеристы, — сказал тосканец. — Никогда мне не приходилось слышать, чтобы спаги так ругались.
Граф и даже мавр не могли удержаться от смеха.
— Ты умрешь с шуткой на языке, — сказал мадьяр.
— И будешь говорить до последней минуты, — добавил мавр.
— Как и подобает адвокату, — сказал тосканец, тоже смеясь. Спаги, подъехав к холмам, заставили лошадей, вонзая шпоры им в бока, войти в илистую воду, теперь они снова вернулись и собрались в кучку, советуясь, что предпринять дальше.
— Военный совет, — заметил Энрике. — Увидим, какой стратегический план придумает башка Бассо.
— Не желал бы я, чтоб они решились взобраться на эти холмы, — сказал граф, которым внезапно овладело беспокойство.
— Убежище надежное, — успокаивал его мавр. — Не бойся ни за нас, ни за Афзу. Если они заподозрят что-нибудь, мы с Ару постараемся испугать их лошадей.
— Каким образом?
— Погоди, сын мой, спаги здесь еще нет.
— У тебя есть план?
— Конечно.
— Ну, скажи…
— Мы загоним их лошадей, чтоб удалить от нас.
— Кто это сделает?
— Ару, которого не знают в бледе и которого мы превратим в заправского туарега. — А пока взглянем, что делают наши спаги.
Всадники продолжали советоваться, покуривая сигаретки. Но затем вдруг, вонзив шпоры в бока лошадей, они поехали рысью, тесной кучкой, по-видимому, решив объехать возвышенность.
— Что, если им удастся доехать до нас? — спросил Энрике.
— Нет, это им не удастся Вода покрыла всю южную равнину, — ответил Хасси аль-Биак. — Хорошо, если бы они нашли проход, таким образом они удалились бы от нас.
— Тогда они бы вернулись
— Да, я ожидаю их посещения в скором будущем: они не замедлят убедиться, что мы также не могли поехать по равнине, и направятся разыскивать нас здесь. Вернемся в ущелье. Будет лучше, если Ару воспользуется положением, спустится на равнину и заставит гнаться за собой. Хотя лошади и арабские, но они ни по быстроте, ни по выносливости не сравнятся с нашими махари.
— Я останусь караулить, и если они решатся подняться, открою огонь против Бассо, — сказал тосканец. — Не умру я спокойно, пока не добуду шкуры этого людоеда.
— Только, пожалуйста, не стреляй, — сказал граф. — Будь осторожен, Энрике, тут дело идет о жизни всех.
— В таком случае ограничусь наблюдением.
— Мы только об этом и просим тебя.
В то время как тосканец, снова закурив оставленную было сигаретку, скрылся в кустах, граф и мавр спустились в лощину.
Афза крепко спала, полузакрывшись великолепным рабатским ковром, протканным золотом и шелком, а Ару собирал более или менее сухие травы, чтобы дать поесть верблюдам.
Мавр подозвал его свистом.
— Случилось то, что я предвидел, — сказал он ему. — Настала минута, когда надо действовать. У тебя с собой твое платье туарега?
— Да, хозяин.
— Поручаю тебе заставить их скакать как можно дольше, чтобы окончательно загнать их лошадей. Белоглазый человек может узнать тебя, поэтому тебе необходимо хорошенько закрыть лицо покрывалом, как делают сыны пустыни. Иди, переоденься.
— Ты подумал обо всем, Хасси, — сказал граф.
— Я должен спасти мужа моей дочери, — серьезно ответил мавр. — Звезда Атласа обязана тебе жизнью, я ни на минуту не забываю этого.
— Удастся ли Ару сделать то, что ты поручаешь ему?
— Во всей пустыне не найдешь наездника на верблюде искуснее его. Еще раньше вечера арабские лошади выбьются из сил.
— А мы воспользуемся темнотой, чтобы добраться до куббы твоего приятеля?
— Да, если разлив не помешает, — ответил Хасси.
— Он не может долго продолжаться. Сухая земля поглотит влагу с такой же жадностью, с какой я бы проглотил в эту минуту стакан вина, если бы было, где взять его.
Мавр улыбнулся.
— Я позаботился и о тебе, сын мой, — сказал он. — Дети Аравии и пустыни не могут употреблять сок жизни, потому что Магомет запретил это, но я не забыл, что ты и твой товарищ — вы франджи и христиане. В мешках, привезенных махари и сваленных Ару в пещере леопарда, найдутся и вино, и табак.
— Спасибо, Хасси.
— Ты — мой сын, — ответил мавр со своей обычной серьезностью и простотой. — Бери не стесняясь, что хочешь.
В эту минуту из-за куста показался старик-негр. Он был закутан в широкий белый полотняный плащ с красной каймой внизу, на голове возвышался монументальный тюрбан, лицо его покрывала своего рода занавеска, спускавшаяся до половины груди и оставлявшая незакрытыми только глаза.
— Я готов, хозяин, — сказал он.
— Пистолеты у тебя заряжены?
— И пистолеты, и ружье.
— Выбери лучшего махари.
— Я возьму своего.
— Ты знаешь, что должен делать?
— Знаю, хозяин.
— Когда лошади выбьются из сил, вернись сюда. Если будет возможно, мы еще сегодня ночью доберемся до куббы Мулей-Хари.
— Положись на меня.
Негр заставил встать своего махари, дремавшего вместе с другими, скрытыми в высоких кустах, потрепал его по морде и шее и начал подниматься из лощины, ведя верблюда за собой.
Хасси ушел, а граф, откупорив бутылку вина, сел около Афзы, крепко спавшей, подложив руки под голову.
Достигнув вершины холма, Ару взобрался на горб верблюда и натянул повод.
— Ступай, друг, — ласково сказал ему Хасси.
— Если я не вернусь, то вспомни как-нибудь с Звездой Атласа о твоем верном слуге, — ответил негр. — Душа моя будет счастлива, слыша ваши голоса и мое имя. Прощай, хозяин.
Услыхав свист, махари стал осторожно спускаться с холма, так как было еще скользко, а Хасси вернулся к тосканцу, всматривавшемуся в противоположный склон лощины.
— Что нового? — спросил Хасси.
— Ничего хорошего, папаша мавр, — отвечал Энрике. — Вода идет до самых холмов и спаги не перебраться через нее Я думаю, что они в конце концов направятся сюда. Этот Бассо хитер как обезьяна, и меня удивляет, что ему не пришло до сих пор в голову вернуться к этой возвышенности. Но он скоро догадается, что мы должны были найти проход, — и станет усердно обшаривать все кругом.
— Где спаги?
— Держат второй военный совет у воды, которую исследовали безуспешно. Вероятно, решатся расстрелять…
— Кого?
— Ах, черт! Да эту самую воду, — серьезно отвечал легионер.
— Ты и перед лицом смерти станешь смеяться.
— Ну, плачь я, все равно не миновать мне руки костлявой старухи, так уж лучше смеяться. Милый папаша мавр, я легионер, кусок пушечного мяса…
Мавр несколько мгновений смотрел на него улыбаясь, затем покачал головой и сделал правой рукой широкий жест, говоря:
—Ах, эти легионеры! Имей их Абд аль-Кадир тысячу, не завоевали бы франджи Алжир.
— И я убеждаюсь в этом, папаша мавр.
— Покажи мне спаги.
Тосканец встал и направился на гребень, выдававшийся над остальными, он указал рукой к югу:
— Видишь?
Спаги объехали возвышенности и остановились перед паводком, простиравшимся на необозримое пространство и к востоку.
Хасси наблюдал за ними с минуту и затем обратил взгляд на равнину расстилавшуюся к северу. Улыбка удовольствия появилась на его тонких губax.
Он увидал Ару, ехавшего на махари, отыскивая спаги.
— Взгляни туда, — сказал он тосканцу.
— Что это за человек: туарег или кабил? — спросил Энрике, сразу заметивший махари.
— Ты его не узнаешь?
— Папаша мавр, дай мне очки, если только они у тебя есть.
— Это Ару.
— Надоело, что ли, жить старому негру?
— Вовсе нет: он знает, что делает.
Легионер бросил вопросительный взгляд на мавра, но последний был в эту минуту слишком занят набивкой своей трубки.
— Ну, посмотрим, что будет, — проговорил Энрике, усаживаясь подле мавра.
Еще не съезжая с холма, Ару заметил место, где остановился отряд спаги, и поэтому направил своего махари к северу, но так, чтобы его сейчас же увидали.
И действительно, не проехал он и пятидесяти метров, как спаги обнаружили его присутствие.
В одно мгновение они решились, повернули лошадей и бросились по следам убегавшего, громко крича и стреляя из пистолетов, надеясь ранить его.
Неожиданное появление этого сына пустыни — так похож был негр на настоящего туарега — пробудило в уме Бассо большие подозрения.
‘Откуда он мог выскочить, когда весь юг был залит водой?’ — таков был первый вопрос, который задал себе сержант.
А потом:
‘Почему он бежит, когда всякий туземец обязан останавливаться по первому требованию каждого французского солдата?’
Спаги повели преследование горячо, но махари летел как смерч на море, и через несколько минут пули всадников уже не могли настигнуть его.
— Интересное зрелище, — сказал Энрике. — Мне кажется, будто я сам участвую в беге. Бедный Бассо! Сегодня вечером он лопнет от злости.
— А прежде выместит свою злобу на заключенных в карцерах, — сказал голос позади.
— Это ты, граф? Доброго утра, сияющая Звезда Атласа. Магнат подошел с Афзой, чтобы взглянуть на это волнующее зрелище: он сильно боялся за Ару, так как могло случиться, что тот встретит другой отряд спаги, объезжавший север равнины.
Лошади спаги уже несколько утомились, так как скакали значительную часть ночи, и поэтому скоро отстали от быстроногого бегуна-махари.
Напрасно Бассо кричал на все лады бегущему, чтобы он остановился, грозя расстрелять его. Ару даже не соблаговолил повернуть головы.
Видя, что он не повинуется, спаги подняли ружья и открыли огонь по всей линии, результатом было только то, что махари еще прибавил шагу.
Расстояние теперь было уж слишком велико, чтобы пули могли достигнуть негра, а отчаянная скачка делала стрельбу чрезвычайно затруднительной и, вероятно, не принесла бы успеха даже в том случае, если бы Ару не успел настолько опередить своих преследователей.
Лишь туземец мог бы с некоторой вероятностью рассчитывать на успех, так как эти бесстрашные всадники привыкли стрелять, сидя в седле.
Видя, что все их усилия напрасны, спаги разделились на две группы с очевидным намерением погнать беглеца к бледу или, по крайней мере, сделать для него затруднительным возвращение к югу.
— Скотина! — воскликнул тосканец. — Этот Бассо первоклассный стратег. Ты не видишь, граф?
— Ару трудно будет отделаться от них, если ему не удастся свалить с ног лошадей, прежде чем блед покажется вдали. К счастью, равнина широка, и с таким сильным махари ему, может быть, еще удастся выпутаться. Не правда ли, Хасси?
— Не тревожься за него, сын мой, — ответил мавр. — Ару может загнать всех лошадей, а сам не попасться.
Негр между тем продолжал скакать с изумительной быстротой, арабские лошади все вспенились, расстояние между ними и махари не только не уменьшалось, но еще больше увеличивалось.
Спаги перестали стрелять — это уже было очевидно бесполезно — и разъехались: одна партия поскакала на восток, другая — на запад, чтобы, по всей вероятности, соединиться к северу и заставить беглеца направиться к бледу.
Но они имели дело с травленой лисицей, знавшей все тонкости погони, и Бассо скоро убедился в этом.
Проскакав пять или шесть миль по прямой, Ару неожиданно повернул к западу, погоняя быстрого бегуна голосом и уздой.
Он ехал наперерез отделению, предводительствуемому Бассо. Заметив этот смелый маневр, сержант приказал своим спаги не жалеть лошадей, чтобы встретить туарега в точке пересечения их путей залпом из ружей.
Однако он делал свои расчеты, не принимая во внимание необыкновенной быстроты хода скакуна противника, бежавшего по почве, более пригодной для его мозолистых ног, чем для подкованных лошадиных копыт.
Ару проскакал наперерез метрах в пятистах или шестистах от отряда кавалеристов, встретивших его сильным огнем, который не мог причинить ему никакого вреда.
До слуха графа и его товарищей донесся вместе с выстрелом взрыв яростных криков.
— Будь я кавалерийским генералом, я сейчас же произвел бы этого негра в капитаны, — сказал Энрике, ни на мгновение не выпускавший из виду отважного всадника. — Он дал шах и мат Бассо. Что теперь станут делать спаги?
— Повторят попытку, подозвав второй отряд, скачущий во весь опор вот там, — отвечал граф.
— Лошади не выдержат долго подобной скачки под таким солнцем.
— А Ару повторит ее пять, восемь, десять раз, — сказал Хасси. — Он утихомирится только тогда, когда спаги остановятся или вернутся в блед за подкреплением.
— А мы тем временем дадим тягу, не так ли, папаша мавр? — высказал свое предположение тосканец.
— Вода отступает, и к вечеру пустыня станет доступна нашим махари.
— Мы пойдем искать убежище в куббе твоего приятеля? — спросил граф.
— Да, сын мой.
— Мы будем там в безопасности?
— Во всех мечетях есть подвалы, искусно скрытые, где можно прекрасно спрятаться в прохладе. Когда спаги откажутся от своего намерения преследовать нас, мы направимся к Атласским горам и будем искать покровительства горных кабилов или сенусси пустыни.
— Я хочу предложить… — начал Энрике.
— Говори, — сказал граф.
— Ввиду того, что Ару не нуждается в нас, по крайней мере в настоящую минуту, я предлагаю заняться приготовлением кускуссу на обед. Папаша Хасси захватил с собой бобов и тыквы для приправы.
— В мешках найдешь все нужное, — ответил Хасси.
— Что ж это ты забыл об очень вкусном блюде, друг? — спросил граф.
— О каком это?
— А маленькие леопарды? Не впервые такому блюду попадать в здоровый желудок легионера.
— Клянусь жареной камбалой, совсем было позабыл! Постой, я изжарю их в самом их логовище, кстати, таким образом спаги и дыма не увидят.
С этими словами шутник засучил рукава и скрылся в лощине, весело насвистывая.

XII. Кубба марабута

Погоня за неутомимым махари Хасси аль-Биака продолжалась весь день с короткими перерывами, потому что лошади, как мы уже сказали, не обладают выносливостью махари. Ару также пользовался передышками спаги, становившимися все чаще, чтобы дать перевести дух своему несравненному скакуну. Семь раз в продолжение этих десяти-двенадцати часов он пересекал путь то одного, то другого отряда, постоянно избегая ружейного огня. За несколько часов до заката пять спаги остались без лошадей. Бедные животные, окончательно измученные жарой и продолжительным напряжением, лежали растянувшись на земле, рядом со своими всадниками, и вряд ли им суждено было подняться.
Дневное светило скрылось, притаившиеся в лощине услыхали несколько залпов вдали и затем увидали вырисовывавшуюся на горизонте, слабо освещенном последними отблесками вечернего света, длинную тень махари.
Он был один, спаги исчезли. Вероятно, их лошади пали одна за другой, или они остановились далеко от холмов.
Хасси и граф, очень довольные исходом этой продолжительной скачки, которую с таким искусством вел старый негр, поспешили собрать махари и вывести их из ущелья.
Теперь путешествие к югу было уже возможно, так как вода за день отступила или впиталась песчаной почвой.
Ару остановился у подножия холма, чтоб избавить своего скакуна от утомительного подъема. Энрике, самый подвижный из всех, побежал ему навстречу с чашкой кускуссу и двумя жареными леопардовыми ножками.
— Кушай, черный папаша, — сказал он, между тем как негр соскочил на землю, — ты заслужил себе ужин, и я рад, что могу предложить тебе кое-что. Пообедаешь завтра.
Афза, Хасси и граф тоже подошли, ведя махари по скату возвышенности.
— Ну, а спаги? — спросили все в один голос не без опасения.
— Все скувырнулись, — ответил негр, жадно поглощая ужин.
— Ни одного не осталось на ногах? — спросил Хасси.
— Они остановились милях в трех-четырех отсюда, и полагаю, что отдохнут не так-то скоро.
— Ты не ранен?
— Я держался подальше от их ружей, да и целятся они плохо. Ни одна пуля не просвистела у меня мимо ушей.
— Ешь скорее, черный папаша, — сказал Энрике. — А ведь, правда, хороши кошечки, которых я зажарил?
— Хороши, господин.
—Докончи эту ножку. Право! Будь у меня такие крокодильи зубы, я бы сожрал целого слона.
Негр съел все, припасенное для него веселым легионером, и запил обед чистой водой.
— Выдержит еще твой махари? — спросил Хасси, казавшийся, вопреки обыкновению, несколько встревоженным, будто он боялся какой-то новой опасности.
— У Джемеля ноги крепкие, хозяин, — ответил Ару. — Он может свободно пробежать миль пятьдесят, несмотря на отчаянный бег сегодняшнего дня. Я могу потребовать у него еще усилия, и я уверен, что он не откажет мне.
— Далеко до куббы твоего приятеля? — спросил граф.
— Миль двадцать, — ответил Хасси.
— Стало быть, все благополучно.
Он поднял Афзу на ее любимого махари, говоря с улыбкой:
— Моя Афза не испугается, не правда ли, что придется ночью ехать по Нижнему Алжиру?
— Нет, господин, ведь ты и отец со мной. Удостоверившись взглядом, что все готово, Хасси пронзительно свистнул.
Семь махари объехали возвышенности и пустились по равнине, почти совершенно высохшей: наводнения в Алжире вообще не бывают продолжительны.
Ливни здесь до такой степени сильные, что даже трудно себе представить, и поэтому наводнения наступают очень быстро, но вода спадает так же скоро и солнце довершает остальное.
В июне, июле и августе температура часто достигает сорока градусов по шкале Реомюра [Т. е. около 50RС.] и больше, и эта раскаленная атмосфера впитывает всю влагу, а песчаная почва необозримой равнины помогает солнцу.
Луна выплыла из-за высокой цепи Атласа и озарила путь необычайно ярким светом.
Ни одно живое существо не могло укрыться на этом пространстве, поросшем только редким кустарником. Шакалы, гиены, львы, леопарды, казалось, бежали от наводнения в высокие горы, служившие как бы границей большой пустыни.
Хасси как всегда ехал во главе каравана, держа наперевес перед собой длинное марокканское ружье и зорко оглядываясь во все стороны, но не потому, что он опасался какого-нибудь сюрприза со стороны спаги.
О них, по крайней мере в эту минуту, он не думал, хотя и не предавался особенным иллюзиям. Он, так же как и мадьяр, был вполне уверен, что встретит их рано или поздно на своем пути.
Несколько часов ехали довольно быстро, хотя почва была еще очень сыра для копыт сахарских бегунов, как вдруг махари, на котором сидел Хасси, подскочил и остановился между двумя рядами высоких кустов.
— Он сломал себе ногу? — спросил Энрике.
— Махари никогда не спотыкается на родных песках. К тому же, он и не упал’ — ответил Хасси.
— Почему же он остановился? — спросил магнат.
— Это он один знает.
— Ты ничего не видишь перед собой?
— Пока ничего, сын мой. У вас ружья заряжены?
— Подозрительный вопрос, — сказал тосканец. — Тут что-то кроется, и папаша Хасси знает, в чем дело, но не хочет сказать.
Махари, по-видимому, почуяли какую-то опасность, потому что прижались друг к другу, поворачивая головы к хозяину, будто прося у него защиты.
Между тем на равнине, ярко освещенной луной, не появлялось никакого животного и не слышно было ни лая шакалов, ни взрывов хохота гиены, ни рычания льва или леопарда.
Правда, на пути часто встречался густой и высокий кустарник, в котором могли скрываться подобные звери.
— Ну что же, Хасси? — еще раз спросил магнат мавра, продолжавшего внимательно вглядываться в чащу. — Что там? Вряд ли спаги могли заполучить свежих лошадей из бледа и снова погнаться по нашим следам.
— Нет, меня теперь беспокоят не франджи из дисциплинарной колонии, — ответил мавр.
— Попробуй стронуть с места своего махари. У нас ружья заряжены. Хасси колебался одно мгновение, но потом стеганул махари уздой по длинной шее. Однако животное, хотя и не привыкло к подобному обращению, не двинулось с места, но еще ближе прижалось к товарищам, сильно дергая головой то вверх, то вниз.
— Видишь, сын мой? — спросил мавр. — Он почуял опасность и отказывается идти дальше. Его теперь хоть убей, он не сделает ни шага вперед,
— Папаша Хасси, — заговорил Энрике. — Хочешь, я пойду посмотреть, что там.
— Советую тебе не слезать с махари.
— Стало быть, нам придется провести ночь, любуясь на луну и на прекрасные глаза Звезды Атласа?
Афза засмеялась своим серебристым смехом, Хасси же, хотя и мусульманин, послал проклятие Пророку.
— Почему ты ругаешься, Хасси? — спросил граф.
— Потому что эти звери заставляют нас терять время, а это выгодно спаги.
— Какие звери?
Мавр только собрался ответить, как из-за кустов метнулись две тени и начали прыжками носиться вокруг столпившихся в круг махари.
— Черт возьми! — воскликнул Энрике со своим обычным насмешливым спокойствием. — После леопардов и их котят на сцене появляются господа львы! Положительно, Нижний Алжир непригоден для людей, которые пожелали бы насладиться отдыхом на алжирской равнине! Однако-
Страшный рык, зловеще разнесшийся по пустынной равнине, прервал его. Так и осталось неизвестно, что хотел сказать шутник.
Два льва — чудно сложенный самец, настоящий царь Атласских гор, с великолепной, почти черной гривой, и самка, более стройная и подвижная, хотя не менее опасная, прыгали на махари, однако держались еще на некотором расстоянии, движения их были так быстры, что целиться в них было чрезвычайно трудно.
— Устроим каре, поместив вьючных верблюдов и Афзу посередине, — вдруг предложил граф. — Это лучший способ обороны от этих людоедов. Такое открытое нападение показывает, что они очень голодны, и это делает их вдвойне опасными.
— Да, это верно, — подтвердил Хасси.
В одно мгновение Афза очутилась в центре круга из верблюдов, а всадники разместились по углам каре, держа ружья наготове. Однако казалось, что львы не очень спешили напасть на маленький караван, потому что они продолжали прыгать от куста к кусту, описывая большой круг.
По временам они отдыхали несколько мгновений, один с одной, второй с другой стороны, чтобы помешать махари убежать, а затем снова принимались скакать, глухо рыча, и начинали опять описывать широкие круги.
Зрелище было красивое, но страшное. Эти два ужасных зверя, на полной свободе бегавшие по равнине под лунным светом, производили на всех глубокое впечатление.
— Слушайте, — заговорил тосканец, принуждая себя улыбнуться, — я начинаю подозревать.
— Что? — спросил граф через плечо, так как стоял к нему спиной на противоположном углу.
— Что эти два зверька имеют доброе и весьма похвальное намерение продемонстрировать нам зрелище львиного танца.
— Доверься только этим танцорам! Попробуй выразить свою благодарность за доставленное удовольствие… Хотя бы даме…
— Господин лев, чего доброго, еще обидится такой фамильярностью и захочет, пожалуй, дать мне доказательство своей силы: показать, каковы у него когти да зубы. Я уж лучше поблагодарю ее в другой раз, если нам случится встретиться в лесу, в отсутствие суп-рута, и попотчую ее свинцовой конфеткой. Смотри, как грациозно они танцуют: подпрыгивают, по крайней мере, метров на шесть!
— А как ловко стягивают круги. Ты заметил? — спросил граф.
— Я близорук, — ответил Энрике.
— Надо будет стрелять, — сказал Хасси. — Как только они подойдут на удобное расстояние, мы можем выпустить в них по два заряда. Сразу не стреляйте, потому что мы останемся тогда только с пистолетами, а из них целиться не так удобно.
Лев и львица действительно постепенно стягивали круги, готовясь к решительному нападению.
Вероятно, уже знакомые с огнестрельным оружием, может быть, испытав на себе его ужасные свойства, звери в пустыне стали осторожнее и держатся больше в кустах, которые во множестве разбросаны по равнине.
По-видимому, львы приберегали силы для последнего прыжка.
— Теперь можно стрелять, — сказал мавр, знавший лучше всех, как далеко его ружье бьет наверняка. — Кто хочет попробовать?
— Я, — ответил тосканец.
— И я также, если хозяин позволит, — заявил Ару.
— Подождите, пока они остановятся, и стреляйте спокойно. Ты, Афза, не прибегай к своему ружью до последней минуты, что бы ни случилось
— Хорошо, отец, — ответила девушка, сохранявшая удивительное самообладание.
Тосканец и негр, стоявшие на противоположных углах маленького каре, крепче уселись в седлах и прицелились в зверей, продолжавших кружиться вокруг махари.
— Я целю в самца, — сказал Энрике.
— Я — в самку, — ответил негр.
— Не торопись, черный папаша.
Лев закончил круг и направился к углу, где стоял тосканец на своем махари, между тем как львица пошла в сторону Ару.
Момент был удобный, потому что оба зверя должны были пройти перед стрелками.
Как бы поняв инстинктивно, что в него целятся, лев, поравнявшись с Энрике, сделал прыжок и скрылся в кустах, находившихся не более чем метрах в двадцати от группы махари.
—Ах ты, мошенник! — воскликнул легионер, уже прицелившийся было в него. — Не думал я, что царь лесов так осторожен и боится палочки, что у меня в руках. Другое дело, если б еще был карабин.
— Он скрылся не надолго, — сказал граф. — Ты еще можешь попотчевать его своим выстрелом: ведь ты знаешь, куда лев спрятался, хотя ты и близорук.
— Нет, в настоящую минуту я опять сделался дальнозорким. Я, кажется, был бы в состоянии рассмотреть муху, летающую на горах Атласа… А! Он все не решается показаться! Постой, приятель…
Он снова начал целиться. Лев не шевелился, но яростно рычал и иногда ударами хвоста просто прибивал к земле ближайшие кусты.
Вдруг ружейный выстрел прервал рычание.
Легионер выстрелил в кусты, но лев не шевелился.
Казалось, что по редкой случайности пуля уложила его на месте, потому что, если выстрел сразу не попадает в сердце или мозг, требуется обыкновенно несколько пуль, чтобы убить зверя.
— Эй, дружище! — окликнул граф тосканца. — Ты, кажется, отличился.
— Не знаю, — ответил Энрике, поспешно заряжая ружье. — Надо бы пойти взглянуть.
— Кто пойдет?
— Уж, конечно, не я.
— Хасси, что ты говоришь?
— Говорю, что не слыхал предсмертного рыка льва, — ответил мавр.
— Он, стало быть, притворился мертвым?
— Без сомнения, и именно в надежде, что кто-нибудь из нас пойдет удостовериться, что с ним. И тогда он неожиданно бросится на подошедшего.
— Ну, уж я-то не попадусь ему в зубы, — сказал тосканец. — А ты, Ару, что делаешь? Отправь, по крайней мере, к черту танцовщицу. Представление кончено, и мы можем проститься с ними обоими.
— Львица не показывается, господин, она последовала примеру своего супруга.
— Выстрели в кусты.
— Это значит только пули тратить понапрасну.
— У нас их предостаточно, — сказал Хасси. — Стреляй!
Негр поднялся, насколько было возможно, в седле, надеясь увидеть львицу, притаившуюся так же, как самец, и выстрелил. Почти в то же мгновение кусты раздвинулись и появившаяся львица несколько раз перевернулась в воздухе.
— Ранена! — крикнул тосканец.
— Сынок, стреляй, прежде чем она станет на ноги!…
Но было уже поздно. Львица, несмотря на рану, очевидно полученную от выстрела негра, снова начала свой бег кругами.
Почти одновременно с ней и лев выскочил из кустов одним громадным прыжком.
Тосканец, следивший за зверем и уже успевший зарядить ружье, сделал второй выстрел. Граф последовал его примеру: ему хотелось поскорей отделаться от льва, чтобы не давать слишком много времени спаги.
На этот раз лев бросился навстречу ему, но два раза перевернулся в воздухе и испустил рык, похожий на раскат грома.
Минуту простояв неподвижно с гривой, поднявшейся дыбом, отчего казался вдвое больше против своего настоящего роста, и лизнув себе бок, зверь прямо направился к маленькому каравану.
Вид его был страшен. Он приближался прыжками, с развевающейся гривой, страшно рыча. Царь пустыни не желал пасть неотмщенным. Он, по-видимому, был смертельно ранен и собирал последние силы для прыжка.
У Хасси вырвался крик.
— Скорей пистолеты! Заряжать некогда!
В ту же минуту с другой стороны тоже послышался рык, хотя и менее сильный.
Львица, увидевшая, что ее товарищ готовится к отчаянному нападению, в свою очередь бросилась вперед.
Оба зверя, несмотря на свою величину, двигались с необычайной быстротой, делая прыжки в шесть—семь метров.
— Смотрите в оба! — крикнул Хасси. — Защищайте Звезду Атласа. Он повернул своего махари ко льву, более опасному, чем львица.
Подождав, пока лев подошел шагов на пятьдесят, он решительно выстрелил.
Неизвестно, был ли ранен лев, но он продолжал наступление. И Афза подняла ружье, между тем как граф заряжал пистолет.
Выстрел Хасси оказался роковым для царя лесов. Сделав резкий скачок, он тяжело упал на землю менее чем в двадцати шагах от махари Хасси аль-Биака.
В то время как магнат, мавр и Звезда Атласа так счастливо избавились от ужасного врага, Ару и тосканец боролись с львицей, нападавшей с не меньшей яростью, чем ее товарищ, хотя она и была ранена.
Более хитрая, чем самец, она чисто по-женски прыгала то вправо, то влево, избегая выстрелов, направленных в нее. Ей удалось схватить Ару и стащить его с седла, и она пыталась раздробить ему череп своими могучими челюстями.
При крике несчастного граф, Энрике и Хасси соскочили со своих махари и с ятаганами в руках бросились на львицу. Энрике, у которого пистолет был еще заряжен, первый оказался около нее.
Приставить оружие к уху зверя и выстрелить было делом одной минуты. Смерть последовала моментально. Пуля раздробила череп львицы в то мгновение, когда она готова была вонзить зубы в голову негра.
— Бедный черный папаша, — воскликнул Энрике, быстро поднимая его. — Она отгрызла у тебя ухо.
—Да нет, синьор, — ответил негр, силясь улыбнуться. — Досталось только моей чалме.
— Где же лев?
— Убит, — ответил мадьяр.
— Пора было отправить его душу в леса Экваториальной Африки, если правда, что там находится рай и ад всех диких зверей Черного материка.
— Кто это сказал тебе? — спросил граф смеясь.
— Один араб, выдававший себя за потомка Магомета и зарабатывавший на хлеб, показывая, что ест колючие листья индийской смоковницы и жжет себе ноги раскаленным железом.
— Мне кажется, у тебя от алжирского солнца в мозгах помутилось, — сказал граф.
— Вот еще выдумал: в мозгах адвоката, да еще неудачника! Или в Нижнем Алжире уж и шутить запрещено?
— Ты, кажется, готов шутить даже перед смертью в пасти льва или леопарда.
— Не пророчь!
В эту минуту Хасси, осматривавший львицу, чтобы увидеть, куда она ранена, вздрогнул.
— Что с тобой, папаша Хасси? — спросил Энрике. — Или землетрясение?
— Спаги.
— Ты бредишь?
— Мавр никогда не ошибется, услыхав конский топот на песчаной почве, — сказал Хасси серьезно.
— Я ничего не слышу, — сказал граф.
— Посмотри на Ару: он тоже прислушивается. Он старается уловить звук, который, вероятно, еще не может определить. Мы — дети великой пустыни.
Несмотря на свою привычку к войне, граф и тосканец, напрягая свой слух, не могли уловить ни малейшего звука, доносящегося по воздуху или по земле.
— В седла! — скомандовал мавр. — Погоня за нами опять начинается.
— Когда же ей конец? — спросил Энрике с досадой.
— Когда мы достигнем Атласа и окажемся под покровительством сенусси, — ответил мавр. — Нельзя терять ни секунды, пока дорога еще свободна.
Все вскочили в седла, и махари быстро двинулись вперед под предводительством мавра. К счастью, почва была еще сыра и пыль не поднималась.
Хасси аль-Биак, опытный верблюдовод, так же как Ару, был прекрасным наездником и обладал секретом заставлять махари нестись вскачь.
По временам он затягивал однообразную песенку, все возвышая голос, и умные животные, слушая это пение, прибавляли шагу и неслись галопом.
Бактриан не слушается человеческого голоса и не понимает хорошего обращения, махари же понимает и то и другое и, по-видимому, ценит ласку.
Равнина расстилалась без конца — пустынная, невозделанная, необитаемая, только кое-где покрытая мелким кустарником и группами полузасохших пальм.
Лишь на большом расстоянии беглецы могли видеть роскошные группы финиковых пальм, под которыми, вероятно, скрывались небольшие дуары.
Хасси по временам нагибался к земле, будто стараясь уловить отдаленный шум, затем снова погонял своего махари голосом и уздой, хотя бедное животное и так, громко втягивая воздух, мчалось с быстротой поезда. Такая скачка продолжалась уже часа четыре, когда на горизонте обрисовалась небольшая возвышенность, а за ней какая-то четырехугольная белая масса.
— Кубба Мулей-Хари! — сказал Хасси. — Наконец-то. Там мы найдем надежное убежище, где отдохнем’
— И залечим переломанные бока, — добавил Энрике. — Мы мчимся, как будто у наших славных махари выросли крылья, хотя все же удобнее ездить на настоящих арабских лошадях… Я весь разбит.
— Привыкнешь, — сказал граф. — Вот жена не жалуется, хотя и не служила в знаменитом Иностранном Легионе.
— Ты прав, граф, и я краснею перед ней, но ведь надо помнить, что я родился в Италии, а не в Алжире. Твоя жена — дочь пустыни, а я — сын… страны прекрасных жареных камбал. Какая жалость, что они не ловятся в здешних песках.
— Здесь, мой милый, ловятся только львы, леопарды да изредка каракалы [*]. Своих камбал поешь, вернувшись к себе.
[*] — Каракал — хищное млекопитающее семейства кошачьих.
— А что я там стану делать?
— Будешь представлять из себя адвоката-неудачника.
— Нечего сказать, приятная перспектива! Нет, я предпочитаю превратиться в туарега — рыцаря пустыни.
— Ты полагаешь, друг, что граф Сава не знает благодарности?
— Нет… В твоей стране ведь учат медведей плясать?
— Ах, убирайся ты к дьяволу! — воскликнул граф.
— Не спеши, дружище. Я прежде посмотрю на чудные горы, где родилась твоя жена.
— Леса, бесконечные леса, — вмешалась Афза, не пропустившая ни слова из разговора приятелей.
— А еще что?
— Еще? Гиены и львы.
— Рай для охотников! Есть ли, по крайней мере, слоны? Хорошо бы привезти с собой на родину сотенку клыков и основать фабрику изделий из слоновой кости. Что ты скажешь, граф, по поводу моей блестящей мысли?
— Гм! — произнес магнат. — Вряд ли ты найдешь там слонов. Зато можешь собрать прекрасную жатву львиных когтей и начать торговлю ими. Говорят, они теперь хорошо идут в качестве брелоков.
— Ты хочешь, чтобы меня сожрали звери, прежде чем я уеду из Алжира? Это страна двуногих и четвероногих людоедов.
— Кубба! — прервал их Хасси.
— Хороший кубик для игры в кости, — пошутил тосканец. Однако здание представляло из себя куб только в нижней своей части.
Куббы — здания большей частью некрупные — состоят из четырех стен, всегда белых, и купола из сухой глины, очень неплотного, так что дожди размывают его через несколько лет, и он требует постоянной починки.
Подобные живописные мечети разбросаны в большом количестве в Нижнем Алжире, Триполитании, Тунисе и Марокко. Они служат гробницами марабутов [*] и посвящены святым, признаваемым исламом.
[*] — Марабут — рядовой член одного из дервишских братств, аскетических духовных орденов в исламе, лицо, сочетающее в себе функции законоучителя, целителя, исполнителя магических обрядов и торговца амулетами.
Несколько пальм дают куббе свою тень, и почти всегда по соседству находится ключ прекрасной, свежей воды, из которого верблюды утоляют свою жажду.
В куббе живет один человек — человек ‘святой жизни’ — большей частью помешанный, так как помешанные считаются у магометан отмеченными милостью Аллаха. Этот человек обрабатывает клочок земли, живет милостыней и в случае необходимости питается травами.
Однако не во всех куббах живут сумасшедшие. В некоторых, особенно находящихся на краю пустыни, обитают приверженцы обширного тайного общества — секты сенусси, устраивающей в куббах склады оружия для своих будущих восстаний.
В куббах есть искусно скрытые подземелья, чтобы французы не могли доискаться до этих маленьких арсеналов. Когда вспыхивает восстание, которое всегда поддерживают сенусси, ненавидящие христиан, то ружья, пистолеты, ятаганы, кинжалы из этих хранилищ раздаются восставшим.
Увидав, как мы сказали, куббу на возвышении, Хасси пустил своего махари шагом по начавшемуся подъему. Достигнув вершины небольшого холма, он два раза выстрелил в воздух.
Через минуту в узкой щели, служившей окном, показалась полоска света и раздался голос:
— Что вам надо в такой час? Если хотите напоить верблюдов, идите к ключу, он в пятидесяти шагах от двух пальм.
— Это я, Хасси аль-Биак. Отопри! — ответил мавр.
В куббе послышался шорох, затем дверь отворилась и в ней показался бородатый мужчина, скорее похожий на воина, чем на духовное магометанское лицо. На нем был широкий кафтан из темной шерстяной материи, в руке он держал двуствольное ружье.
— Привет тебе, друг, — сказал он, узнав Хасси.
Подойдя на несколько шагов, он подозрительно взглянул на легионеров и спросил:
— Франджи?
— Они мои друзья, тебе нечего бояться их.
— Здесь гробница святого, а они христиане!
— Теперь нельзя раздумывать. Аллах и Магомет простят тебе. Нас преследуют спаги из бледа, и мы просим у тебя приюта. Дай мне доказательство твоей давнишней дружбы.
— Хоть десять. Входи, Хасси. Войдите и вы.
Мавру, Афзе и легионерам пришлось нагнуться, чтобы пройти в низкую дверцу, ведущую в гробницу святого, неведомого даже магометанскому календарю.

XIII. В куббе Мулей-Хари

Внутренность куббы представляла собой квадратное помещение с совершенно белыми стенами, украшенными надписями из Корана, сделанными красной краской.
На полу кое-где лежали старые ковры, вся меблировка состояла из кипы циновок, по-видимому служивших марабуту постелью, двух глиняных кувшинов с водой и трех аккуратно закрытых корзин, по всей вероятности скрывавших чрезвычайно опасных змей, которых аиссаны умеют искусно ловить
— Я получил твое послание, — сказал марабут, обращаясь к Хасси аль-Биаку, — но не ждал твоего приезда так скоро.
— Спаги гонятся за мужем Афзы, — ответил мавр. — Я не мог ни на минуту откладывать своего бегства.
— Я слышал, что Звезда Атласа вышла за франджи, только не настоящего франджи.
— Отлично, это избавит меня от объяснений. Я уже сказал тебе, что за нами гонятся по пятам и нам необходимо достигнуть больших лесов Атласа. Для этого мы нуждаемся в твоей рекомендации к сенусси. Если ты не дашь ее нам, его убьют франджи, и моя Афза будет безутешна.
— Я дам тебе рекомендацию, — сказал марабут. — Спаги далеко?
— Нет, ближе, чем ты думаешь Есть у тебя место, где можно скрыться?
— Есть такое, что спаги не найдут, да есть и еще кое-что, чтобы заставить их убраться отсюда. Мы похитрее франджи. Кто из твоих спутников будет посильнее других?
— Я, — ответил граф, отлично знавший арабский язык. Марабут поднял ковер, лежавший посередине куббы. Под ним оказалось кольцо. Он продел в кольцо железную палку и с помощью мадьяра поднял камень площадью около квадратного метра.
— Здесь погребен Сиди Амар, святой человек, — сказал он, показывая на небольшую каменную лестницу, спускавшуюся в подвал.
— И мы должны спуститься в эту могилу? — спросил тосканец, тоже понимавший арабский язык.
— Спаги не посмеют нарушить покой святого человека: закон это запрещает, — сказал марабут. — Спрячьтесь здесь или отдавайтесь в их руки — выбирайте.
— А мы не задохнемся там, когда камень будет опущен? — спросил мадьяр.
— Наши убежища построены людьми, подумавшими обо всем. Воздух проходит в подземелье по глиняным трубам, скрытым под землей.
— А махари? — спросил Хасси аль-Биак.
— Разве я не могу держать верблюдов? Кто мне может запретить это? Снимите с них седла, запасы — все, что может выдать ваш внезапный приезд, и предоставьте мне все остальное. Не теряйте времени. Мне кажется, я слышу вдали лошадиный топот.
Ару, Энрике и мавр поспешили развьючить верблюдов и побросать все вещи в подвал.
Марабут между тем заправил два масляных ночника и передал их графу и Афзе.
Стоя на ступеньке, граф сказал:
— Еще одно слово. Если спаги увидят кольцо, они смогут поднять камень?
Марабут улыбнулся.
— Когда дверь затворится, кольца там уже не будет, и самые зоркие глаза ничего не обнаружат.
— А у Бассо и всего-то один глаз, — заметил тосканец.
— Вы готовы? — спросил марабут. — Спускайтесь.
— Идем составить компанию святому человеку, — сказал тосканец. — Надо надеяться, что он умер уже много лет тому назад и, стало быть, воздух не отравлен.
Они спустились один за другим по лестнице, освещая путь ночником, и оказались в обширном подземелье со стенами, увешанными всевозможным оружием.
В одном углу несколько бочонков были тщательно покрыты старыми коврами: вероятно, в них находились пули и порох.
— А где же святой человек? — спросил Энрике, напрасно искавший могилу.
— Очень вероятно, что он никогда и не существовал, — ответил Хасси. — Только распускают слух, будто он погребен здесь, чтобы надежнее скрывать оружие.
— Тем лучше: откровенно говоря, общество мертвеца мне вовсе не улыбается.
— Смотрите, не подносите ночники близко к бочонкам, — сказал граф. — Можно взлететь на воздух.
В это мгновение послышался глухой удар: марабут завалил плиту, и беглецы оказались погребенными в подземелье.
Марабут, опустив камень, направился к двум загадочным корзинам и уставился на них со странной улыбкой.
— Леффа и бумен-фак — славные змейки для аиссанов, но франджи они не любят. Приготовим сюрприз для спаги. Христиане недолюбливают пресмыкающихся, которых Магомет любил даже больше своих кошек.
Он сбросил свой темный кафтан, открыв при этом здоровый торс цвета ситного хлеба, стянул широкие шаровары сурового полотна, спускавшиеся до щиколоток, и дотронулся до крышки одной из корзин, тихонько насвистывая.
В ответ на его призыв послышалось шипение, и вслед за тем из корзины выпрыгнули десять—двенадцать пестрых змей около метра длиной и стали извиваться по полу куббы.
— Сюда, бумен-фак (отец опухолей), — позвал марабут. — Уж давно я не ласкал тебя, моя радость Как только покажутся спаги, ты станешь кусать их. Твой яд ужасен, от него нет спасения никому, кто не из секты аиссанов. Иди сюда, малютка. Отец поцелует тебя.
Змея потянулась к марабуту, быстро шевеля хвостом, и остановилась перед ним, высовывая раздвоенное жало.
— Теперь идите сюда вы, леффы, — нежно продолжал марабут. — И вы годитесь для спаги. Один укус — и человек отправляется к гуриям Магомета, если он мусульманин, или в христианский рай, если такой есть. Этим людям не испытать того блаженства, которое сулит Магомет. Они прокляты! Ну, леффы, сюда!
Из корзины выскочило штук семь змей, извиваясь, они подползли к хозяину.
— Друзья-спаги, теперь вас ждет достойный прием. Но у меня еще припасена кобра, страшная для любого не из нашей секты. Иди сюда и ты, Кафир!… Ты слишком много спишь.
Он тихо засвистел особым свистом, и из корзины появилась великолепная кобра метров трех длиной, зеленоватого цвета, с темными полосами и желтым рисунком, напоминающим очки. Она покорно поползла к марабуту, поднимая и опуская свой капюшон на шее.
— Мне нужен твой яд, Кафир, — сказал заклинатель.
Змея посмотрела на него своими черными глазами, сверкавшими как угли, и тоже остановилась перед ним вместе с прочими.
Марабут начал дразнить одну из змей, сильно дергая ее за хвост, чтобы рассердить
Приведя ее в ярость, он бросил ее в угол куббы, предоставив ей яростно извиваться там на свободе, и проделал то же с остальными с необычайной быстротой и не заботясь о предохранении себя от их укусов.
Все принадлежащие к секте аиссанов не боятся змей, хотя бы самых ядовитых, и, случается, даже безнаказанно съедают их живыми.
Они утверждают, что яд не страшен для аиссанов, потому что им покровительствует Сиди Мухаммед бен Аисса, один из святых, чтимых мусульманами Алжира и Марокко. Но, конечно, это неправда.
По всей вероятности, они нашли какое-нибудь надежное противоядие против яда пресмыкающихся, даже таких опасных, как кобра и леффа, и ревниво охраняют свою тайну.
Часто утверждали, видя смелую игру этих укротителей змей на площадях, что они предварительно заставляют опасных пресмыкающихся кусать куски материи, чтобы лишить змей их яда.
Однако было нетрудно убедиться, что яд сохраняется в железах в неприкосновенности. Один флотский медик-француз встретил в свою бытность в Танжере одного аиссана, совершенно спокойно дававшего кобрам кусать себя до крови. Не веря в покровительство святого Сиди Мухаммеда и в действенность таинственных противоядий, медик пожелал проделать опасный опыт, уверенный в безнаказанности.
Аиссан прежде всего спросил его, принадлежит ли он к последователям секты почитателей змей, и, получив отрицательный ответ, отказался позволить ему взять в руки кобру, с которой давал в это время представление.
— Если ты не веришь в покровительство Сиди Мухаммеда, которое он оказывает нам, купи курицу и увидишь, что будет.
Рынок был под рукой, медик купил великолепного петуха и дал кобре, уже рассерженной аиссаном, укусить его.
Через минуту злополучной птицы не стало! Говорят, что с этого дня медик избегал встречи не только со змеями, но и с их поклонниками.
Марабут не переставал дразнить своих лефф, кобру и бумен-фака. Он щипал их, кусал до крови их хвосты, подбрасывал в воздух, топтал — все, чтобы сильнее разозлить их.
Кубба наполнилась свистом и шипением. Пресмыкающиеся в ярости метались во всех направлениях и бросались на ноги своего мучителя, пытаясь укусить его.
Временами Мулей-Хари останавливался и прислушивался. Отдаленный топот, услышанный им, становился все явственнее.
Не оставалось сомнения, что это приближались спаги. Они, по всей вероятности, заметили след верблюдов на сырой почве и поскакали по нему.
Прошло минут пять, и топот умолк перед куббой, сменившись криками и проклятиями.
Марабут не шевельнулся, он продолжал играть со своими змеями или, скорее, продолжал дразнить их.
Со двора до него доносился хриплый и вместе с тем повелительный голос:
— Эй ты, магометанский святоша, отопри! Мы французские спаги!
— Войдите, — ответил Мулей-Хари, приподнимаясь с пола. — Дверь отперта, и моя кубба — надежное убежище для правоверных.
Дверь отворилась от сильного толчка, и на пороге показался ‘белоглазый’ Бассо с саблей в руке.
Увидав змей, скачущих с шипением и свистом по каменному полу, он быстро отступил, крича:
— Негодяй аиссан! Убери этих тварей, не то пристрелю тебя!
— Я не могу заставить их повиноваться, господин, — ответил марабут. — Не знаю, что такое приключилось, но они разозлились, даже мне самому становится страшно. Берегись их: они все ядовитые!
— Стало быть, Сиди Мухаммед не защищает больше аиссанов? — спросил Бассо, благоразумно отходя от двери.
— Должно быть, надоело.
— Пошли его к дьяволу вместе со всеми змеями и выходи сюда.
— Не смею двинуться, господин, — жалобным голосом отвечал марабут. — Тут одна кобра как раз улеглась в дверях, она не спускает с меня глаз, будто хочет заколдовать
— Толкни ее ногой или убей ятаганом.
— У меня нет оружия
— Черт возьми! Иди сюда! — кричал сержант, теряя терпение. — Ты совсем не такой простак, каким притворяешься, и знаешь кое-что о тех, кого я ищу. Они, наверное, проехали мимо твоей куббы. Я убежден, что они останавливались у колодца поить своих проклятых махари.
— Не понимаю, что ты хочешь сказать, господин, — ответил Мулей-Хари. — Я бедный марабут, охраняющий могилу святого, и только и знаю, что читаю Коран.
— И напиваешься как скот.
— Я мусульманин! — с негодованием воскликнул марабут. — Это вы, франджи, пьете все без разбору.
— Наш Аллах нам этого не запрещает. Ну, да будет болтать! Ты тут вздумал мне зубы заговаривать, чтобы дать другим время ускакать Только очень ошибаешься.
Он обратился к своим спешившимся спутникам:
— Сабли наголо! Приняться за этих гадин! Живой или мертвый марабут должен быть в наших руках. Я его заставлю говорить Он должен знать о беглецах.
— Там жарко, сержант! — ответил один из спаги. — Если надо сражаться с людьми, я всегда готов. Ну, а со змеями — слуга покорный!
— Мы говорим то же, — хором подтвердили остальные.
— Трусы! — яростно крикнул на них Бассо.
— Поведи нас против отряда кабилов, и мы покажем, кто мы, сержант, — сказал капрал.
— Этот человек мне нужен, черт возьми!
— Прикажи ему выйти.
— Он боится кобры, которая разлеглась перед дверью. Спаги пожали плечами и не тронулись
— Божье наказание! — закричал Бассо. — Я вам покажу, что я храбрее вас.
Он вынул из сумки двуствольный пистолет и, сунув саблю под мышку, направился к двери.
Марабут продолжал стоять посреди куббы, неподвижный словно статуя. Казалось, страх парализовал его.
Змеи, все еще не успокоившиеся, по-прежнему ползали по полу куббы, поднимаясь на хвосты и яростно шипя. Иногда одна из них подползала к Мулей-Хари и пыталась укусить его.
Сержант был человек храбрый, но и он на минуту остановился перед страшным пресмыкающимся, поднявшимся на хвост и распустившим капюшон.
— Собака марабут! — закричал Бассо. — Ты можешь заставить ее отойти: все змеи повинуются аиссанам.
— Что же мне делать, если они сошли с ума и не слушаются моего голоса? — ответил Мулей-Хари. — Попробуй сам.
— Я никогда не имел ничего общего с Сиди Мухаммедом.
Он прицелился из пистолета, в то же время взяв в правую руку саблю на случай внезапного нападения, и выстрелил.
Кобра, пораженная в голову пулей, открыла было пасть, но вслед за тем перевернулась и вытянулась
— Путь свободен, — сказал сержант. — Ты можешь выйти.
— А другие? — спросил Мулей-Хари дрожащим голосом.
— Оставь их в куббе.
— Как же мне потом вернуться сюда?
— Это уж твое дело. Ну, поворачивайся! Мне некогда терять времени. Если не станешь повиноваться, я тебя пристрелю!
Марабут прекрасно понял, что дольше тянуть нельзя, иначе его собственной шкуре грозит опасность С жестом, выражавшим покорность судьбе, он бросил последний взгляд на своих змей, охранявших неприкосновенность убежища Хасси аль-Биака, и вышел из куббы.
Едва он успел переступить через порог, как Бассо схватил его за грудь и потащил к лошадям, говоря угрожающим тоном:
— Если осмелишься сопротивляться — смерть тебе! Здесь пустыня, и никто не расскажет твоим братьям по религии, что я отправил на тот свет марабута, потому что все мои спаги — христиане.
— Что же тебе от меня надо, господин? — спросил Мулей-Хари.
— Многое, любезнейший, — ответил сержант. — Прежде всего, чьи это махари у колодца?
— Мои.
— Ты держишь верблюдов? Мне еще не случалось видеть, чтобы марабут занимался этим ремеслом, недостойным святого человека.
— Пророк не запрещает это. Для него верблюд тоже священное животное.
— Плохой вкус у вашего Пророка, что он покровительствует вонючим верблюдам.
— У меня махари.
— А! Махари! — воскликнул Бассо. — Ну, попался.
— В чем?
— Погоди, любезнейший. Мне из-за тебя придется потерять немного времени, но так как с теми людьми, кого мы ищем, едет женщина, они должны будут остановиться отдохнуть на несколько часов. Все равно мы догоним их на заре. Так, стало ыть, махари твои?
— Мои, господин.
— Посмотрим. Сколько их у тебя?
— Семь, господин.
— Оседланных?
— У меня совсем нет седел.
— Вот как? Увидим. Эй, молодцы, зажгите-ка факелы.
Двое спаги порылись в плащах, свернутых позади седел, и, вынув оттуда факелы, зажгли их.
— Идем, святой человек, — сказал Бассо. — Тебе меня не провести. Ты, может быть, и хитер, да я, хоть и не алжирец, в десять раз хитрее тебя.
— Я следую за тобой, — поспешно проговорил Мулей-Хари, старавшийся казаться спокойным, хотя в душе тревожился за Хасси аль-Биака.
Сержант направился к водопою — струе воды, вытекавшей из расселины в скале вблизи группы карликовых пальм, и осмотрел всех махари.
— А между тем я уверен, что эти верблюды были под седлом, — бормотал он. — Этот марабут, наверное, заодно с беглецами! Смотри в оба, Бассо, и постарайся доставить своим людям две тысячи франков, обещанных за поимку этих мошенников.
Он обратился к марабуту и спросил его неожиданно:
— Когда расседлали этих верблюдов?
— Я уже сказал тебе, что они не были под седлом, — ответил Мулей-Хари. — Вели обыскать всю куббу, и ты не найдешь ни узды, ни седла.
— Да, когда она кишит змеями! Ноги моей там не будет. С меня довольно и твоей кобры.
— В таком случае поверь мне на слово.
— Но у этих махари шерсть на спине как будто вытерта. Отчего это? Объясни-ка мне это, мошенник.
— Хозяин, продавший мне их, может быть, ездил на них, а я не ездил.
— Кто их продал тебе?
— Кабил с гор.
— Когда?
— Три месяца тому назад.
— Ха! — произнес сержант, делая нетерпеливое движение.
— Клянусь тебе, господин.
— Чем?
— Костями святого, покоящимися к куббе.
Марабут мог клясться сколько угодно, потому что в святилище не хранилось ничего, кроме разнообразного оружия, принадлежавшего сенусси.
Однако эти слова произвели на Бассо некоторое впечатление: ему казалось невозможным, чтобы убежденный мусульманин мог так святотатственно обращаться с именем своего покровителя.
— Ну, может быть, — сказал он, — хотя я вовсе не убежден, что ты не врешь. Пока оставим махари: они меня не интересуют в данную минуту. Ты лучше скажи мне, кто останавливался у тебя несколько часов тому назад.
Марабут испугался, но не выдал себя и быстро ответил:
— Змеи, которых я вчера наловил во рву.
— Люди?
— Уж несколько дней я не видал ни единого человека. Сторона у нас безлюдная, а кабилы мало религиозны, чтобы приходить молиться моим святым.
— Врешь ты все, мошенник! — крикнул сержант. — Мы проследили до твоей куббы отпечатки ног нескольких махари, на которых ехали мавр, его дочь, старый негр и двое франджи.
— Должно быть, я спал в то время.
— А, спал! — закричал сержант, приходя в ярость. — Куда же они девались, если мы не нашли за твоей куббой следов махари? Куда ты спрятал этих людей? Знай, что у меня есть средство развязать тебе язык. Я никогда не пускаюсь в путь по вашей проклятой земле, не захватив с собой негашеной извести: она скорей ведет к цели, чем палка.
— Ты можешь убить меня, — отвечал мусульманин с несокрушимой твердостью, — но я не скажу о том, чего не видал.
— Ты не скажешь, куда направились эти люди или где они скрылись?
Он обратился к спаги, курившим во время этого разговора, и приказал им:
— Возьмите негодяя и держите крепко.
Двое всадников бросились на несчастного марабута и схватили его за плечи.
Бассо открыл сумку, висевшую у него на перевязи, и вынул длинную полосу крепчайшего полотна и коробочку.
Все спаги подъехали и, по-видимому, вовсе не были возмущены ужасной пыткой, готовившейся для мусульманина.
— Будешь ты говорить или нет, турецкая башка? — громко крикнул Бассо.
— Я тебе сказал все, что мог сказать. Убей меня. Когда-нибудь мои братья отомстят за меня, потому что марабут неприкосновенен.
— Интересно, кто сообщит им это.
— Об этом позаботится Пророк.
— Не до такого ему негодяя… Молодцы, разожмите ему правую руку!
Спаги после некоторых усилий разжали кулак марабута.
Бассо взял из коробки несколько щепоток белого порошка и насыпал на ладонь Мулей-Хари, затем, сжав руку снова в кулак, крепко завязал полотняной полосой.
— Скажешь ты теперь? — спросил сержант.
— Я ничего не знаю.
— Отведите его к ключу и смочите ему руку.
Спаги силой потащили отчаянно упиравшегося марабута и несколько мгновений держали его руку под стекавшей водой.
Пытка негашеной известью — одна из самых ужасных, придуманных адской изобретательностью алжирских и марокканских палачей.
Редко кто в состоянии выдержать подобное мучение, а выжившие остаются калеками.
Пытка состоит в том, что на руку пытаемого кладется несколько щепоток негашеной извести. Когда на нее попадает вода, она разрушает мышечную ткань, сжигает ее, уничтожает совершенно.
Боль до такой степени невыносима, что пытаемый часто сходит с ума. Случается, что в недалеком Марокко осужденные подвергаются такой пытке два или три раза кряду.
Через несколько дней пальцы сгнивают, развивается гангрена, и несчастный умирает в продолжительных, ужасных мучениях.
Мулей-Хари, решивший скорее умереть, чем выдать друга, испустил ужасный крик.
Известь начала свое разрушительное действие и, растворяясь в завязанном кулаке, разъедала кожу и мясо на суставах пальцев.
Бассо невозмутимо смотрел на эту мучительную пытку. И на спаги, уже привыкших к ужасам бледа, крики, по временам вырывавшиеся у несчастного, по-видимому, тоже не производили никакого впечатления.
Что были эти крики в сравнении с отчаянными воплями восьмисот арабов, среди которых были не одни мужчины, задушенных во время завоевания Алжира одним из генералов в дыму, наполнявшем пещеру.
Бассо подождал несколько минут, затем, увидав, что бедный марабут не в состоянии больше переносить своих страданий, холодно спросил у него:
— Заговоришь ты теперь?
Мулей-Хари стиснул зубы и ответил с дикой ненавистью:
— Никогда… Собака франджи!
— Это твое последнее слово?
— Чтоб Аллах проклял тебя, христианская собака.
— Привяжите его к пальме и пусть себе околевает, — приказал сержант. — Может быть, какой-нибудь лев освободит его от мучений, проглотив его в четыре глотка.
Спаги потащили несчастного к пальме и крепко привязали веревками к стволу, не обращая внимания на его крики и проклятия.
— А теперь на коней! — сказал Бассо. — Пусть эта каналья выпутывается, как хочет. Беглецы проехали здесь под предводительством проклятого туарега, не сообразившего, что в бледе найдутся запасные лошади, чтобы заменить загнанных. Помните, молодцы, можно заработать две тысячи франков и десять дней отпуска, чтоб прожить эти деньги в Оране или Константине. Кто отказывается?
— Никто, — ответили спаги в один голос.
— Ну, так едем дальше. Я уверен, что эти мошенники стараются достигнуть гор Атласа, чтобы скрыться у кабилов и сенусси. Только, я надеюсь, мы накроем их раньше. Мы сейчас же опять отыщем их следы, если они где-нибудь остановились, и окружим их. Едем!
Двенадцать спаги вскочили на коней, и отряд помчался по пустынной равнине, а вдогонку, среди сгустившихся сумерек, вслед ему неслись отчаянные крики марабута.

XIV. Погребены заживо

Хасси аль-Биак, граф и их спутники, хотя и сознавали всю опасность своего положения, однако, побежденные усталостью, наконец крепко уснули. Они полагались на дружественное расположение и хитрость марабута.
Проспав шесть или семь часов, тосканец проснулся первым. Глубокое подземелье было крепко закрыто, так что заключенные в нем даже не слыхали двух выстрелов, сделанных Бассо в кобру, и не подозревали обо всем происшедшем в куббе в продолжение их сна.
Потягиваясь всем телом, зевнув два—три раза, как медведь, Энрике сел и стал осматриваться.
Ночник начинал гаснуть, — к своему счастью, они держали только один зажженным, — однако еще распространял достаточно света, чтобы можно было рассмотреть склеп, или, скорее, склад оружия.
Хасси аль-Биак беззаботно храпел, вытянувшись на старом ковре и держа в руке пистолет, граф и Афза спали на другом ковре, а Ару свернулся, как котенок, возле бочонков с порохом.
— Красивая картина, — сказал тосканец, — жаль, что нет здесь моего друга Берлинетти: он бы сейчас нарисовал ее. Что касается меня, так я лучше позабочусь о завтраке. Для этого надо посоветоваться с марабутом.
Он встал, взошел на лесенку и начал изо всех сил стучать в каменную плиту, крича:
— Эй, святой человек!
Конечно, никто не ответил, потому что несчастного Мулей-Хари уже не было между его змеями.
— Черт возьми, какие глухари эти арабы! — бормотал Энрике про себя.
Он хотел приподнять камень, но скоро понял, что это напрасная трата времени. Даже если бы все соединили свои силы, плиту невозможно было бы поднять.
— К черту ее на рога! — воскликнул Энрике, побледнев. — Как же теперь марабут поднимет эту плиту? Графа там нет, чтобы помочь ему. Или собака марабут оставил нас околевать в этом склепе?! Хорош приятель у папаши мавра, нечего сказать!
Несколько упавший духом, он спустился с лесенки и разбудил графа, говоря ему на ухо:
— Вставай, приятель, тут творятся серьезные дела. Не буди пока ни жену, ни тестя.
— Что тебе, друг? — спросил граф. — Мы, кажется, довольно долго проспали. Зажги-ка другой ночник, чтобы было посветлее…
— А потом?
— Что ты хочешь сказать этим?
— Что мы, может быть, никогда не увидим света.
— Ты грезишь?
— Нет, граф, я не сплю.
— Отчего у тебя такое расстроенное лицо?
— На то есть причина.
— Да что такое случилось? Спаги здесь?
— Мне пришла в голову странная мысль
— А именно?
— Что марабут заживо похоронил нас здесь, а сам отправился донести на нас.
Магнат пожал плечами.
— Ты не знаешь мавров, — сказал он. — Гостеприимство для них свято, под кровлей мавра тебя не смеет тронуть никакой враг.
— Ты думаешь, он еще спит?
— Вероятно, пошел напоить наших верблюдов. Будь спокоен, он скоро вернется.
— Можешь говорить что хочешь, а я неспокоен, и думаю, что хорошо бы посоветоваться с папашей мавром.
Товарищи разбудили Хасси и сообщили ему свои опасения.
— Мулей-Хари не мог нас оставить, — сказал мавр. — Уже много лет, как я его знаю, и кроме того, как я уж сказал вам, он обязан мне.
— А если с ним случилось какое-нибудь несчастье? — настаивал Энрике с возраставшим беспокойством.
— Вы, франджи, ничего не слыхали?
— Ничего, — в один голос ответили легионеры.
— Стало быть, не могло случиться ничего важного, — заключил мавр. — Но все же лучше удостовериться.
— А кроме того, есть еще одно, о чем я уже сказал графу: как сможет твой приятель один поднять камень?
— А наши махари на что? Продев в кольцо веревку и заставив махари ее тащить, нетрудно поднять плиту даже одному человеку.
Энрике вздохнул свободнее.
— Пойдемте со мной, — сказал мавр.
Все трое поднялись по лесенке один за другим, так как она была настолько узка, что по ней можно было идти только одному человеку, и Хасси, шедший впереди, изо всех сил стал звать марабута, чем разбудил старого негра и Афзу. Но ответа не последовало.
— Ничего не слышно, между тем он должен бы услышать меня, — сказал Хасси.
— Надо позвать еще громче, — заявил Энрике.
— Выстрелить, что ли, из пистолета?
— Именно это я и хотел предложить.
— Попробуем, — сказал граф.
Хасси вынул из-за пояса пистолет, приставил дуло его к отверстию трубы и выстрелил. Выстрел гулко прокатился по запертому подвалу.
Все трое напряженно прислушивались, но и этим выстрелом им не удалось привлечь к себе внимание марабута.
Граф взглянул на Хасси, по-видимому, растерявшегося.
— Что ты думаешь об этом? — спросил он.
— Что с Мулей-Хари случилось какое-нибудь несчастье.
— А именно?
— Кто знает? Его могли арестовать спаги, пока мы спали.
— И мне уже пришла такая мысль.
— А может быть, лев напал на него, когда он поил у ключа наших махари?
— Не укусила ли его одна из его змей, — выразил свое предположение Энрике.
— Аиссаны не боятся укуса змей, — ответил Хасси.
— Хватит ли у нас силы поднять тяжелую плиту? — спросил граф. Хасси покачал головой.
— Лестница не позволит нам упереться в плиту всем троим вместе, да если б нам это и удалось, то все же наших сил будет недостаточно.
— Значит, нам крышка! — воскликнул тосканец. — Кто освободит нас из этой могилы, если марабут не вернется?
Граф и мавр не ответили, они с ужасом смотрели друг на друга.
Что будет с ними, если не удастся сдвинуть камень? Пока у них еще хватит запасов и воды на несколько дней, но потом? Кому придет в голову, что в подземелье заключено пять человек? Стало быть, нельзя рассчитывать на помощь даже в случае остановки какого-нибудь каравана.
Все эти мысли молнией пронеслись в уме заживо погребенных.
Граф первый нарушил молчание.
— Остается только одно, — сказал он. — Прорыть себе выход под куббой.
— Прорыть галерею? — спросил Энрике.
— Другой надежды нам не остается. Если не сможем сделать этого, то не выйдем живыми из этой могилы.
— А если Мулей вернется? — спросил Хасси.
— Благоразумие советует не ждать его. На сколько дней может хватить запасов?
— Дней на семь—восемь, — ответил Хасси.
— За неделю можно сделать многое, особенно в довольно рыхлой почве.
— Думаешь, нам это удастся? — спросил Энрике.
— Я не отчаиваюсь, тем более что у нас есть острое оружие, которое поможет нам. Пойдемте успокоим Афзу.
— Крикнем еще раз. Марабут, может быть, уже вернулся. Тосканец остановился на несколько минут и начал кричать на все лады, но без всякого результата.
— Может быть, было бы лучше, если б мы продолжали наше бегство, вместо того чтобы искать убежища здесь, — сказал он. — Ну, что делать! Надо скорее превратиться в кротов.
Афза, узнав от мужа о серьезности положения, не упала духом, такова была ее вера в мужественного франджи, которому она была обязана жизнью.
— Если ты, господин, говоришь, что мы рано или поздно выйдем отсюда, так мне нет причины сомневаться, — отвечала она. — Я стану спокойно ждать освобождения.
После короткого совещания четверо мужчин пошли осматривать подземелье и скоро убедились, что при постройке куббы вовсе не было употреблено камня.
Стоило только подрыть фундамент, состоявший из глины с примесью извести и имевший не более двадцати сантиметров толщины.
Быстро выбрали место, где начать работу, и граф с тосканцем немедленно принялись за нее, вооружившись каждый широкой, крепкой пикой.
Хасси и Ару должны были вынимать землю и относить в угол подземелья.
Нескольких ударов оказалось достаточно, чтобы пробить фундамент и добраться до земли.
Как и предвидел граф, почва не оказала большого сопротивления, так как состояла из смеси глины с песком. Возникла только одна опасность: как бы земля не обвалилась и не засыпала двух новоиспеченных рудокопов.
— Вот в чем опасность, — говорил граф. — Эта земля легко может обвалиться.
— Ты хочешь напугать меня? Мне и так уже достаточно страшно, уверяю тебя.
— Вовсе не намереваюсь пугать тебя, — ответил магнат. — Я только предупреждаю об опасности, чтобы ты работал осторожно.
— Будем держаться направления труб для воздуха?
— Так будет лучше.
— И почему только строители не сделали их пошире!
— Не подумали о нас, мой бедный друг.
— Однако работа будет очень трудная при этой рыхлой почве.
— Без сомнения. Отломи первое колено трубы, и постараемся проникнуть в нее.
Тосканец сильным ударом отбил конец глиняной трубы и начал яростно отгребать обступившую ее землю.
Они проработали несколько минут, отбрасывая песок и землю, которые граф сгребал в корзину и передавал Хасси, как вдруг тосканец остановился с поднятым оружием.
— Что такое? — спросил магнат, изумленный этим перерывом.
— Может быть, я ошибся?
— За трубами спрятался лев?
— Его бы я уже убил.
— Почему же ты остановился?
Вместо ответа легионер бросился на землю, сделав товарищам знак, чтобы они молчали.
— Невероятно! — воскликнул он через несколько мгновений. — Однако я отлично слышал.
— Да скажи толком.
— Послушай сам. Приложись ухом к трубе.
Граф, взволнованный словами Энрике, поспешил последовать его приглашению.
— Ты ничего не слышишь? — спросил тосканец с тревогой. Вместо ответа магнат обратился к Хасси, смотревшему на них с удивлением, и сказал:
— Послушай и ты.
— Что же вы слышали? — спросил мавр.
— Там, должно быть, бродит дьявол, — ответил тосканец, не терявший веселости. — Будь осторожен, папаша мавр.
Хасси аль-Биак пожал плечами и поспешил лечь на землю, прислушиваясь.
Через несколько минут он встал, очевидно взволнованный.
— Слышал? — спросил Энрике.
— Не кажется тебе, как будто человек кричит вдали, у того конца трубы? — спросил магнат.
— Да, — ответил мавр. — Кто-то отчаянно зовет на помощь
— Ошибаемся мы или это в самом деле человеческий голос?
— Это голос, готов поставить свой пистолет против грошового ножа, — сказал Энрике.
— А может быть, это просто шум воды, пробивающейся под трубой? — высказал свое предположение Энрике.
— Нет, это невозможно, — ответил мавр. — Вода не может производить такого звука, она падает с высоты и журчит на все лады.
— Ну, стало быть, там дьявол гуляет, как я уже сказал.
— Надо разгадать эту тайну, друзья. Земля поддается легко, и через несколько дней проход будет готов.
— Тогда Вельзевулу уже надоест бродить, и мы не найдем даже волоска из его хвоста.
— Начинай, друг. Времени терять нельзя. Когда ты устанешь, я тебя сменю.
Все снова яростно принялись за работу, торопясь выйти из этой могилы, где им грозила голодная смерть.
Тосканец с помощью графа рыл проход, другие относили землю, между тем как Афза занялась приготовлением обеда с помощью нескольких факелов, найденных между бочонками с порохом.
Время от времени адвокат прерывал работу и, приникнув ухом к проходу, мало-помалу удлинявшемуся, прислушивался то к усиливавшемуся, то к ослабевавшему крику.
— Мне думается, это вода падает в трубу, — рассуждал он. — Невозможно, чтобы здесь могло скрываться человеческое существо. Ну, увидим!
Работа шла быстро, однако при соблюдении необходимых предосторожностей от обвала, которого можно было опасаться.
Когда тосканец выбился из сил, его сменил граф, и проход около трубы, проводившей воздух, становился все шире благодаря гигантской силе мадьяра. Мысль, что он работает для спасения Афзы, своей милой Звезды Атласа, придавала ему еще больше энергии.
Целый день, за исключением какого-нибудь часа, потраченного на еду, прошел в напряженной работе.
Однако продвигаться становилось все труднее, так как земля все чаще осыпалась.
Граф перебрал почти все оружие арсенала: были пущены в ход ятаганы и широкие короткие сабли.
У заключенных мелькнула было мысль разбить бочонки, чтобы воспользоваться досками, но их удержало опасение, что какая-нибудь искра от факелов, горевших у входа в проход, может попасть в порох и вызвать опасный взрыв.
Вечером — легионеры захватили с собой большие серебряные часы — работы были прекращены. Все страшно утомились десятичасовым трудом, который жара, царившая в подземелье, делала еще тяжелее.
Перед ужином еще раз поднялись на лесенку, чтобы убедиться, не вернулся ли марабут. Но несчастный находился слишком далеко от куббы, чтобы услышать отчаянный призыв заключенных в подземелье.
— Напрасно мы будем надрываться, — сказал тосканец. — Бедняга, вероятно, уже переселился в желудок какого-нибудь льва. Мир его душе, не станем больше надеяться на него.
— А мне кажется, он не умер, — сказал граф. — Я не отчаиваюсь, что мы еще увидимся.
— На луне?
— Не мог он исчезнуть так внезапно. Я уверен, что его увезли спаги.
— Ну, именно в таком случае мы и не увидим его. Шкура араба не дорого ценится в Алжире, и расстрелять араба ничего не стоит.
— Не совсем так: он марабут и притом святой человек, если его тронут, за него станет его кубба и поклонники, не правда ли, Хасси?
— Совершенно верно, — ответил мавр.
— А ты надеешься увидеть его?
— Если бы Мулей-Хари был еще жив и на свободе, он вернулся бы сюда. Если он не пришел, значит, умер, и нам остается рассчитывать только на собственные силы, если мы хотим достигнуть цепи Атласа и полной безопасности. Но пока оставим заботу о нем и поужинаем. Афза сотворила чудеса.
Действительно, несмотря на скудную провизию, имевшуюся под рукой, Афза приготовила прекрасный кускуссу, хотя и поджарила его на огне факела, и, кроме того, испекла что-то вроде довольно вкусного пирога из фиников, сухих абрикосов и изюма.
Проспав часов девять, легионеры, мавр и Ару снова усердно принялись за работу.
Но предварительно Энрике снова приложил ухо к отверстию трубы и, к своему великому удивлению, опять услыхал доносившийся по ней крик.
— Это человек или зверь, — сказал он. — Желал бы я только знать, почему он так упорно кричит перед трубой.
— Узнаем, когда откроем проход, — ответил граф. — Излишне ломать себе голову над объяснением этой загадки.
— А между тем я охотно отдал бы за это объяснение даже свои часы — последнее воспоминание об отцовском бриге.
— Лучше тебе сохранить их и работать. Мы еще не знаем, какой длины будет проход и сколько времени нам придется рыться под землей, пока мы выйдем на поверхность Если уж дело затянется, придется прибегнуть к крайнему средству: разрушить куббу.
— Что ты собираешься сделать, граф?
— Пока станем работать, Энрике. Потом я объясню тебе свою мысль.
Они взяли шпаги и снова принялись за трудную работу при свете коптивших факелов, так как в подземелье не проникало ни одного луча света.
Работали по-прежнему осторожно, предварительно удостоверяясь в плотности почвы и роя больше под трубой, чем поверх ее, чтобы она хоть отчасти служила защитой от обвала.
Таким образом прошел этот день, а за ним еще два. Проход имел теперь метров тринадцать длины, и уже можно было надеяться, что поверхность земли недалека, как вдруг обвалившаяся земля засыпала Энрике, работавшего впереди других, по пояс. Граф, стоявший за ним, едва успел отскочить на несколько футов.
— По-моему, легче сражаться со львом, чем изображать из себя рудокопа, — сказал тосканец. — Клянусь всеми камбалами Средиземного моря! Скверное ремесло!
— Мы бросим его, — сказал граф.
— Как? Ты отказываешься от надежды выбраться из этой могилы?
— Нет, друг, но мы заставим работать силу побольше нашей. Только сначала выберемся из этой дыры, чтобы новый обвал не засыпал нас.
Они медленно отступили назад и присоединились к Хасси, очищавшему от земли вход в галерею.
— Прикажи отнести подальше факелы и открой бочонок. Мне надо фунтов [*] десять пороха.
[*] — Фунт равен примерно 454 г.
— Вы хотите заложить мину? — спросил мавр.
— Надо очистить почву. Дальше работать нельзя: мы дошли до песчаного слоя.
— А кубба не обрушится? — спросил мавр с беспокойством.
— Вчера я внимательно осмотрел своды подземелья и убедился в их прочности. Может быть, купол обвалится, а так же и стены куббы, но мы останемся невредимы.
— Ты очень красноречиво все описываешь, — сказал Энрике, по-видимому не убежденный этим объяснением. — Не хотелось бы, однако, чтобы все обрушилось и засыпало даже тоннель, на который мы положили столько труда.
— Часть его будет засыпана, но не весь он, за это я ручаюсь, потому что сотрясение произойдет выше, — ответил граф.
— Увидим, — сказал Энрике. — Если нам придется остаться здесь, то уже никто не спасется.
Факелы удалили от бочонков, затем Хасси взломал один из них и вынул фунтов десять хорошо сохраненного пороха.
Он завернул его в обрывок тряпки и перенес в галерею, тогда как граф изготавливал фитиль.
Энрике взял на себя закладку мины, так как имел некоторое понятие об этой работе. Через полчаса все было готово.
— Предупреждаю вас, что теперь на карту поставлена наша жизнь, — сказал граф серьезно.
— Мы знаем это, — ответили не без волнения Энрике и Хасси.
— Намочите ковры и бросьте на бочонки с порохом.
Легионер, мавр и Ару исполнили приказание, пожертвовав последним запасом воды.
Граф поцеловал Афзу и несколько мгновений держал ее за руки, пристально глядя ей в глаза.
— Аллах не допустит, чтобы погибла первая красавица Атласа, — сказал он, а затем обратился к мужчинам: — Ложитесь на землю.
Он взял фитиль, углубился в галерею и, положив его там, зажег, а сам выбежал обратно.
Выйдя из хода, он привалил к отверстию две огромные глыбы земли и закрыл ими вход.
— Ложитесь! — повторил он изменившимся голосом.
Сам он бросился рядом с Афзой, заслоняя ее своим телом, и с трепетом ждал взрыва.
Через несколько минут страшный грохот потряс всю куббу, и со всех сторон посыпались обломки.
Взрыв сорвал купол почти целиком, и стены куббы рушились, засыпая собою своды склепа.

XV. В бледе

— Рибо?
— Что угодно, господин вахмистр?
— Какие вести?
— Пока ничего нового.
— Еще не поймали?
— Нет, господин вахмистр.
— Да что же делает Бассо? Ведь я обещал ему две тысячи франков награды за поимку.
— Он вернулся вчера со всеми своими спаги пешком: все лошади пали после отчаянной погони.
— За кем? За Звездой Атласа?
— Нет, спаги гнались за подозрительным туарегом, ехавшим на великолепном скакуне-махари.
— Я приказал им иметь в виду одних только беглецов.
— Бассо думал, что этот туарег из шайки мавра, какой-нибудь слуга его или приятель, и он хотел захватить его, чтобы узнать, куда скрылись венгр и красавица.
— Собака этот граф.
— Не горячитесь так, вахмистр, иначе ваша рана может опять открыться. Выздоравливающему больному запрещается всякое волнение. Доктор уж говорил вам это.
— Как я ненавижу этого человека! Если дураку Бассо не удастся поймать его, я сам, как только поправлюсь, возьму продолжительный отпуск и пущусь в погоню за негодяем. Я поймаю его, хотя бы для этого мне пришлось изъездить весь Атлас и искать его в пустыне.
— Вы не должны говорить так много, иначе выздоровление затянется, а беглецы воспользуются этим временем, чтобы уехать так далеко, что уж придется отложить всякую надежду догнать их.
— Проклятая девчонка! — никак не мог успокоиться вахмистр. — Как провела меня!…
Этот разговор происходил в одной из комнат лазарета в бледе, куда в ночь бегства легионеров перенесли вахмистра. Рана его могла бы быть опасной, если бы природа не одарила его очень крепким организмом.
— Три недели полного покоя, — предписал доктор, поспешно вызванный Рибо, вернувшимся в комнату вахмистра после ухода Афзы. — Наложить повязку — вот и все. Такие люди выздоравливают и без помощи медика.
И действительно, вахмистр не умер, как опасался Рибо и другие, но к утру чувствовал себя гораздо лучше и начал быстро поправляться, медик бледа обнадеживал его, что он скоро станет на ноги.
— Рибо, — продолжал вахмистр, — ты действительно мне друг?
— Вы сомневаетесь? — ответил сержант с легким оттенком иронии, ускользнувшей от недальновидного солдата.
— Если так, садись на коня и отправляйся искать этого мошенника Бассо. Я не в силах дольше терпеть
— Где мне искать его?
— Где-нибудь да найдешь. Взводы спаги, которые я отправил на восток и на запад, уже все вернулись?
— Все, — ответил сержант.
— И не привезли никаких известий?
— Ровно никаких.
— Скачи на юг. Я уверен, что беглецы направились к югу, искать приюта у кабилов. Ты можешь встретить Бассо только в этом направлении. Ты должен привезти мне какое-нибудь известие, иначе я сам поеду.
— Вы хотите своей смерти?
— Не могу я оставаться здесь в бездействии. Рибо покрутил усы и спросил:
— А что, если Афза попадет в наши руки, вахмистр, вы ее расстреляете?
— Никогда. Она станет моей женой.
— А граф?
— Этого немедленно отправлю под трибунал вместе с чахоточным товарищем. Не беспокойся, рано или поздно они попадутся мне в руки. Поезжай же скорее, Рибо, и привези известие от Бассо. Я хочу знать, напал ли он, по крайней мере, на след.
— Повинуюсь
— Солнце только что зашло, ты великолепно проедешься по холодку. Тебе не страшны звери: ты ведь отличный стрелок. Хочешь взять нескольких спаги?
— Я предпочитаю ехать один. Спаги слишком много болтают, а когда я еду верхом, я не люблю говорить, люблю раздумывать про себя.
— Ну, делай как знаешь У тебя лошадь хорошая?
— Полукровная.
— Когда ты вернешься?
— Завтра к вечеру надеюсь привезти вам какие-нибудь известия, если дьявол меня не похитит или не убьют арабы в великой пустыне. Спокойной ночи, я отправляюсь
Рибо спустился на большой двор бледа.
Он приказал нескольким спаги, болтавшим покуривая при лунном свете, оседлать ему лошадь, затем прошел в цейхгауз, где взял пистолет и свое великолепное охотничье ружье, которому все завидовали.
Через пять минут он был уже в седле и во весь опор мчался по равнине.
Он зажег трубку и выпускал кольца дыма, бормоча:
— Черт возьми! Впутался я в историю, которая мне наделает массу хлопот. Вот теперь — с одной стороны долг, а с другой — дружба с этим магнатом и Хасси аль-Биаком. Что теперь делать? Повиноваться вахмистру и гнаться за беглецами после того, как я сам им помог бежать Нет, дворянин не может изменить дружбе. Лучше провести вахмистра и Бассо заодно. Ну, увидим! Пока что поеду искать спаги, они, должно быть, не близко.
Лошадь между тем продолжала нестись по пустынной равнине. По временам слышалось ее веселое ржание.
Вдали несколько шакалов зловеще завыли, увидав скачущего всадника, однако Рибо слишком хорошо знал привычки этих степных хищников, чтобы тревожиться.
Но вдруг, в то время как лошадь проезжала мимо густого кустарника, оттуда неожиданно выскочил зверь, намереваясь напасть на сержанта. Отчаянно пришпорив лошадь, Рибо заставил ее сделать скачок в сторону и, выхватив пистолет, выстрелил.
Зверь не успел повторить прыжка и свалился на землю в предсмертных судорогах.
—Что это может быть? — спросил себя Рибо, направляясь обратно к кустам. — А полосатая гиена! Должно быть, была голодна, если решилась так смело напасть.
Он поехал дальше, определяя свой маршрут по звездам.
Проехав четыре—пять часов, не встретив ни одного живого существа, он намеревался дать своей лошади вздохнуть, как до его слуха донесся отдаленный грохот.
Рибо придержал коня и приподнялся в седле, чтобы оглядеться во все стороны, спрашивая себя в то же время с некоторой тревогой:
— Что могло случиться? Как будто взорвался бочонок с порохом у артиллеристов. Однако, насколько я знаю, артиллерия здесь не стоит с тех пор, как кабилы успокоились. Что бы это могло значить? Посмотрим, Здесь неподалеку должна быть кубба, где живет этот аиссан, что занимается разведением змей. Отыщу его, и он мне, может быть, объяснит причину этого грохота, для меня совершенно необъяснимую.
Сержант снова уселся в седло и повернул лошадь к востоку, ободряя ее словами и понукая шпорами.
Через двадцать минут перед его взором открылась постройка, ярко белевшая при лунном свете, около группы пальм.
— Это кубба. Однако где же купол? Что-то я его не вижу! Не там ли уж произошел взрыв? Бедный марабут! Он, чего доброго, взлетел на воздух вместе с гробницей святого человека, которого охранял.
Рибо направился к белому зданию и скоро достиг его.
Он спешился, предусмотрительно зарядил ружье и стал медленно приближаться, между тем как лошадь его паслась недалеко.
Рибо шел осторожно и скоро оказался перед глубоким провалом, как будто от взорвавшейся мины.
— Что они тут взорвали? — спросил он себя. — Ничего не понимаю, пойду в куббу.
Небольшое здание совершенно обрушилось. Стены развалились, так что почти весь пол был виден, а купол отлетел в сторону и раскололся надвое.
Рибо собирался вступить в развалины, как вдруг раздавшееся шипение заставило его отскочить в сторону.
— Ах, дьявол! — воскликнул он — Тут змеи. Должно быть, те, которых воспитывал марабут. Я вовсе не желаю знакомиться с этими гадинами, которые спроваживают человека на тот свет, даже не сказав ему ‘берегись’. Если святой человек в развалинах, тем хуже для него.
Он намеревался вернуться к своей лошади, но раздавшийся крик заставил его остановиться.
— Это еще что? Просто какая-то ночь таинственных приключений!
Он начал прислушиваться и снова услышал крик, а за ним стоны. Они неслись от группы пальм около ключа.
Рибо направился к ключу и через несколько шагов увидел семь стреноженных махари, лежавших на земле и не подававших признаков жизни.
— Кто убил этих прекрасных животных? — спрашивал себя сержант, оглядывая груду трупов, уже начинавших отравлять воздух.
В эту минуту опять раздался стон. Рибо обернулся и увидел человека, привязанного к стволу пальмы. Голова его повисла, будто жизнь уже отлетела от него.
— Кто совершил это зверство?
Он подошел к несчастному, поднял ему голову и несколько мгновений смотрел ему в лицо при свете луны.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Марабут из куббы?! Кто привязал тебя, друг?
— Пить, пить! — простонал тот.
Рибо бросился к ключу, наполнил водой лядунку [*] и поднес ее к губам страдальца.
[*] — Лядунка — сумка на перевязи через плечо у кавалеристов, применявшаяся вместо патронташа.
— Глотни, друг, — сказал сержант. — Надеюсь, ты потом заговоришь и объяснишь мне многое, что я очень желаю знать. Ты узнаешь меня? Мы с тобой встречались: мне приходилось охотиться около твоей куббы.
— Я тебя знаю, — ответил марабут, оживляясь после нескольких глотков воды.
— Ну, так-то лучше. Погоди, я тебя развяжу.
Он вынул из сумки острый нож и взял было за руки марабута. Но едва он прикоснулся к ним, как у несчастного вырвался крик, заставивший сержанта остановиться.
— Что с тобой? — спросил он удивленно, — У тебя рука завязана.
— У меня в руке привязана негашеная известь.
— Черт возьми! Кто же тебя так замучил?
— Спаги.
— Спаги? Быть не может!
— Их сержант.
— Ты знаешь этого негодяя?
— Нет, но слышал, как другие называли его.
— Бассо?
— Да, именно Бассо, — ответил марабут.
— Это дикий зверь, а не человек, — сказал Рибо. — Штейнер был не так жесток. Сколько дней ты здесь?
— Три дня.
— Спаги больше не показывались?
— Нет.
Рибо осторожно снял бинт, причем марабут не мог удержать стона, и сбросил на землю известь.
Открылась страшная рана. Кожа и мясо отставали кусками, все жилы обнажились, и суставы не двигались. Ужасная сила извести совершенно разрушила их.
— Бедный человек! — сказал Рибо с состраданием. — Рука навсегда потеряна
— Одна еще осталась, — ответил марабут, скрежеща зубами.
— Левая.
— Все равно, и ею всажу кинжал в сердце этой собаки — сержанта.
— Садись, я постараюсь вылечить тебя. К счастью, мы, солдаты, всегда имеем при себе то, чем сделать перевязку.
Он свистом подозвал лошадь. Послушное животное сейчас же подбежало, и Рибо взял из седельной сумки пузырек с маслом и полотняный бинт: в то время еще не знали йодоформной ваты и марлевых бинтов.
Он осторожно раскрыл ужасную рану, чтобы очистить ее от малейших частиц извести, намочил тряпку маслом и покрыл всю ладонь. Ловкая перевязка, наложенная искусной рукой сержанта, не раз имевшего дело с ранениями, закончила лечение.
— Ну что, полегчало, марабут? — спросил сержант.
— Да, франджи. Да припомнит Аллах благодеяние христианина мусульманину.
— Хочешь пить?
— Лучше бы чего-нибудь поесть. У меня уже три дня куска не было во рту.
— Я захватил с собой несколько галет да сухих фиников и с удовольствием поделюсь с тобой, однако при одном условии.
— Говори, благодетель.
— Ты должен объяснить мне, отчего произошел взрыв, разрушивший твою куббу.
— Кубба разрушена?! — с испугом воскликнул марабут. — А…
— Ну, договаривай: что такое? Ты хотел еще что-то прибавить
— Ты уверен, что кубба обрушилась?
— По крайней мере, купол отброшен взрывом. Разве у тебя был порох?
— Да, был запасец… Для проходящих караванов. И мне надо себе заработать на хлеб… Молитвы приносят плод на небе, а не на земле, — ответил Мулей-Хари.
— Но кто мог произвести взрыв? Конечно, не спаги, ведь ты сказал мне, что уже три дня, как они уехали, и больше не показывались
— Кто? Кто? — повторял совершенно растерявшийся марабут.
— Мне думается, ты знаешь, и только не хочешь сказать мне, не доверяя.
— Ты франджи из бледа.
— Но совсем не такой, как остальные. Я уже доказал это тебе.
— Верно. Рибо положил руку на плечо марабута и, пристально смотря ему в глаза спросил неожиданно:
— Ты приютил у себя Хасси аль-Биака, его дочь, раба и двух солдат из Иностранного Легиона? Не запирайся.
Мулей-Хари с ужасом смотрел на сержанта, не отвечая.
— Онемел ты, что ли? — спросил сержант, видя, что марабут не решается высказаться.
— Нет… нет, ты ошибаешься, — бормотал Мулей. — Я не знаю этих людей.
— Ты не доверяешь мне, и не без причины, потому что я солдат из бледа, но я уверен, что твоя похвальная осторожность рассеется, когда я скажу тебе, что спас Звезду Атласа, после того как она пыталась убить вахмистра, и помог бежать легионерам. Похож я на обманщика?
— Нет, ты хороший франджи.
— Ну, так расскажи мне все. Я приехал сюда, чтоб избавить их от преследования спаги, а не для того, чтобы вернуть в блед. Видишь мое ружье и пистолеты? Возьми их, если я обманул тебя.
— Ты честный франджи, — повторил марабут.
— Ну, так говори. Я не могу долго ждать
Мулей-Хари минуту молчал в нерешимости, затем заговорил с волнением:
— Они еще в подземелье куббы и, может быть, теперь уже мертвы, потому что сами взорвали порох, не могу сказать — по неосторожности или для того, чтобы взлетела на воздух каменная плита над входом: приподнять ее у них не хватит сил.
— И ты сразу не сказал мне этого? — вскричал Рибо вскакивая.
— Я боялся выдать их.
— Можешь ты ходить?
— Арабы народ выносливый.
— Ты поешь потом.
— Подожду, сколько хочешь
— Иди за мной.
— Нет, лучше я пойду вперед.
— Почему?
— Очень возможно, что мои змеи расползлись
— Недолюбливаю я ваших гадов, — сказал Рибо, обнаживший из предосторожности саблю — оружие, которое могло оказать ему лучшую услугу, чем ружье или пистолет.
Пользуясь ярким лунным светом, оба направились к развалинам куббы и остановились шагах в десяти от них.
— Как видишь, твоя лачуга обрушилась от сотрясения, взрыв же произошел не здесь. Мина взорвалась там. Видишь эту дыру?
— Но подземелье не доходит до этого места, — заметил Мулей, все больше изумляясь.
— И это скоро объяснится…
Рибо вдруг замолчал и отскочил в сторону, отчаянно размахивая в то же время саблей над вереском, которым порос двор куббы.
— Черт возьми! — закричал он. — Едва успел снести голову леффе: она чуть было не обвилась у меня вокруг ноги. Еще мгновение, и меня бы не стало.
— Я ведь сказал тебе, чтобы ты шел позади, франджи. Предоставь мне действовать.
— Я вовсе не имею желания водить компанию с твоими друзьями, я не аиссан и никогда не просил покровительства ни Сиди Мухаммеда, ни Седна-Эйзера [*].
[*] — Имена двух святых, защищающих от яда змей. — Примеч. автора.
Марабут, знавший, что укусы змеи ему не страшны, вошел в куббу и, убедившись, что плита не сдвинута, начал шарить по углам, отыскивая корзину.
Затем он стал посередине своего разрушенного жилища и начал насвистывать сквозь зубы на разные лады, между тем как Рибо, опасаясь появления какого-нибудь нового пресмыкающегося, отчаянно сражался с вереском.
Не прошло и полминуты, как леффы и бумен-факи начали выскакивать из-под корней и направляться, то извиваясь, то прыгая, к хозяину.
Мулей дал им подползти и пересчитал их.
— Отлично, — сказал он. — Недостает только кобры, убитой спаги, и обезглавленной сейчас леффы. Все налицо.
Он стал брать не оказывавших ни малейшего сопротивления пресмыкающихся одно за другим и бросал в корзину, а затем разыскал железную палку и кольцо от плиты, которые оказались в куббе.
— Франджи, — позвал он тогда. — Теперь можешь подойти не боясь. Все мои змеи убраны.
— Ты уверен в этом? — спросил Рибо, продолжая сражаться с невидимым врагом.
— Чтоб Аллах наказал меня, если я лгу, и чтоб Пророк лишил блаженства рая. Поди сюда и помоги мне: у меня всего одна рука.
Оба нагнулись. Вставив железную палку в кольцо и употребив большое усилие, так что марабут даже вскрикнул от боли, они приподняли плиту над ходом в подземелье.
Из подземелья им навстречу поднялся столб едкого дыма.
— Дым от пороха! — воскликнул Рибо. — Значит, мина взорвана там? Но это невозможно: как ни прочны своды, они наверняка бы обрушились.
— Неужели моих гостей уже нет в живых? — с опасением спросил Мулей-Хари.
— Увидим, — сказал сержант, нагибаясь над отверстием.
В подземелье царствовала полная темнота. Вероятно, от взрыва погасли и факелы, и ночники. Рибо крикнул во весь голос:
— Эй! Живы вы или умерли? Почти тотчас послышался голос:
— Какой ангел или демон выведет нас из этой могилы?
— Энрике! — воскликнул Рибо.
— Да это сержант из бледа! — весело воскликнул тосканец.
— Все вы живы?
— Я-то жив, а как другие — не знаю. Тут ничего нельзя рассмотреть, да я сам еще не могу прийти в себя, посвети нам, папаша Рибо, и тогда я все скажу тебе.
Между тем Мулей-Хари, вспомнивший, что у него были спрятаны факелы, отыскал один из них в углу куббы и зажег. Рибо осторожно спустился по лесенке.
— Ты жив, и я очень рад, что вижу тебя целым и невредимым, — сказал сержант. — А другие? А, вот Хасси и его слуга!… Здесь Афза… Там граф… Кровь! Должно быть, бедного мадьяра хватило по голове каким-нибудь обломком. Помоги, адвокат.
Адвокат уже подбежал к магнату, у которого все лицо оказалось в крови, еще сочившейся из раны на голове.
— Плохо пришлось бедняге графу, — сказал Рибо. — Надо его вынести отсюда. Помоги.
Они благополучно поднялись по лесенке и вынесли графа к входу в куббу, где их ждал Мулей-Хари.
— Сходи за водой, — приказал ему Рибо, — а мы отправимся за остальными.
Скоро Афза, Ару и Хасси были тоже вынесены на свежий воздух.
Прохладный ночной воздух способен произвести чудеса, даже без помощи других вспомогательных средств.
— Мы живы! Живы! — вырвался крик у мавра, первым пришедшего в себя. — А дочь моя? А сын?
— Успокойся, Хасси, — сказал Рибо. — Звезда Атласа пришла в себя, а граф еще нет.
— Что с графом?
— Довольно серьезная рана на голове.
— Ты сержант из бледа? — воскликнул мавр.
— А ты только теперь узнал меня? Ну, займись теперь своей дочерью, а я осмотрю рану графа. Надеюсь, она не очень серьезная, хотя, надо признаться, теперь совсем некстати.
Мулей-Хари вернулся с лядункой свежей воды. Рибо подозвал свою лошадь, взял из седельной сумки остаток перевязочного материала и нагнулся над графом, между тем как Энрике держал факел.
— Однако досталось ему порядком! Сильный должен был быть удар, чтоб свалить с ног такого силача. Что вы там взорвали, неразумные?
— Заложили мину в подземный ход, — ответил тосканец, — мы были засыпаны и не надеялись выбраться, к несчастью, заряд оказался очень силен: у меня и теперь еще в голове стоит сумбур от этого страшного грохота. Но ты, Рибо, как попал сюда?
— Оставим это пока, — ответил сержант. — Успеем выяснить все после.
Он тщательно обмыл рану, удостоверился, что череп цел, и наложил на голову повязку с таким же искусством, как перед тем на руку марабута.
— Надеюсь, что все обойдется благополучно, хотя раны головы всегда опасны: можно ожидать сильного прилива крови к мозгу, и тогда не видать нашему графу ни его Дуная, ни его Карпат.
— Он еще не приходит в себя. Это меня беспокоит.
— Ты мчишься, как на паровике. Подожди немного.
Рибо взял из сумки пузырек и, разжав магнату зубы, влил ему несколько капель в рот.
Граф открыл глаза и устремил их на сержанта.
— Это вы, Рибо? — воскликнул он.
— Вы удивляетесь, граф, что я здесь?
— Вы приехали арестовать нас?
— Тогда бы я не помогал вам бежать. Но оставим пока объяснения. Как вы себя чувствуете?
— Голова очень тяжела.
— Еще бы! Вам здорово досталось.
— А где Афза?… Где Хасси?
— Вот они идут к нам, — ответил Рибо.
Действительно, молодая женщина приближалась, поддерживаемая отцом.
— О мой бедный господин! — воскликнула она, опускаясь на колени возле графа. — Тебе нехорошо?
— Не путайся, Афза, — ответил мадьяр. — Раз я не умер во время взрыва, так не умру теперь, если спаги не захватят нас.
— Об этом-то я и думаю, — вмешался Рибо. — Дело в том, что негодяи лишили вас ваших махари. Как вы теперь будете бороться с быстрыми конями спаги?.. Ну, придумаем что-нибудь после, а теперь надо поесть, скоро встанет солнце
— Что же мы можем предложить тебе? — спросил тосканец. — Нет ли чего у тебя?
— Очень мало.
— Ну, так придется спуститься за запасами в могилу. Надеюсь, меня не засыплют остатки куббы Мулей-Хари.

XVI. Из огня да в полымя

Через пять минут все сидели за кое-какой едой и кружкой свежей воды, принесенной неутомимым тосканцем из ключа. За едой они рассказывали обо всем случившемся с ними. Рибо сообщил о выздоровлении вахмистра и его намерении стать во главе спаги, чтобы преследовать беглецов даже в великой пустыне.
— Живуч, собака! — воскликнул тосканец. — Немало он нам наделает хлопот.
— Да, положение серьезное, — подтвердил мавр, молчавший до тех пор.
— Что нам делать? Как добраться до гор без махари?
— Как вы посоветуете поступить? — обратился граф к сержанту, с преувеличенной медлительностью набивавшему свою трубочку, как бы для того, чтобы скрыть свое беспокойство.
— Слышишь, товарищ? — обратился к нему Энрике. — Тебе предстоит решить, ‘снести голову быку’, как говорят у нас.
— С удовольствием снес бы ее у вахмистра, — ответил Рибо. — Не подвергайся опасности мои нашивки, я бы дезертировал и присоединился к вам, чтобы помогать против спаги. Однако я думаю, что могу оказать вам больше услуг, находясь в бледе, чем при вас.
— Вы правы, Рибо, потому что таким образом вы можете извещать нас о движении спаги.
— Как вы догадались, граф, я пустился в погоню за вами с единственной целью быть полезным вам, думая, что за такое короткое время вы еще не успели доехать до кабилов в Атласских горах. Только среди этих неустрашимых воинов или среди сенусси вы можете считать себя, по крайней мере до некоторой степени, в безопасности.
— Добраться до Атласских гор пешком будет трудновато, — сказал Хасси, — особенно теперь, когда граф ранен, а повсюду рыщут спаги.
— Не советую вам пока покидать куббу, — ответил Рибо. — Могила святого для вас всегда будет более надежным убежищем, чем палатка. А кроме того, у меня еще есть план.
— Какой? — поспешно спросил тосканец.
— Заставить Бассо хорошенько погоняться и довести его до белого каления. Я постараюсь завлечь Бассо подальше, чтобы вы успели доехать до первых кабильских деревень, где вам можно будет запастись если не махари, то, по крайней мере, лошадьми-
— А пока? — спросил граф, заметно бледневший с каждой минутой и уже близкий к обмороку.
— Вы останетесь здесь, пока я не дам вам знать, что дорога свободна и вы можете продолжать свое путешествие. Что бы ни случилось, не покидайте этого убежища, где можете скрыться, если Бассо и спаги вторично направятся сюда. Понял, Хасси аль-Биак?
— Понял, франджи, — ответил мавр.
— Есть у вас запасы?
— Не бойся, хватит на несколько недель, чтобы не умереть с голоду.
— Ключ тоже близок, — заключил Рибо, — стало быть, можете спокойно дожидаться моего возвращения. А теперь прощайте: я уж и так потерял много времени, и нелегко мне будет отыскать Бассо с его спаги.
Он свистом подозвал коня, пожал руки всем, вскочил в седло и ускакал.
— Как твое здоровье, сын мой? — спросил Хасси графа, прислонившегося к стене, будто силы оставляли его.
— Я, вероятно, потерял много крови, — отвечал мадьяр, — оттого так и слаб.
— Мы устроим тебе постель из ковров, — сказал Хасси. — Пока нам не угрожает никакая опасность, мы останемся здесь — там, внизу, слишком душно. У тебя должно быть полотно, Мулей, чтоб натянуть навес от солнца.
— Есть две палатки, подаренные мне одним караваном, хоть они и плохи, а все же могут послужить.
Четверо мужчин спустились в подвал, собрали там сколько нашли ковров и натянули полотно на месте бывшего купола куббы.
Графа уложили на довольно мягкую постель, Афза стояла на коленях возле раненого и тихо плакала.
— Пока граф спит и никакой опасности не предвидится, мы бы тоже могли поспать: всем нужно отдохнуть, — сказал Хасси.
Так как ковров больше уже не было, то собрали сухой травы и из нее устроили сносные постели. Бросив затем взгляд на равнину, над которой уже всходило солнце, и убедившись, что кругом все пустынно, все улеглись и крепко уснула
Первым уже под вечер проснулся тосканец.
— Сто тысяч жареных камбал! — воскликнул он, вскакивая и выбегая из-под навеса. — Хорошо спится на алжирской равнине. Уже четыре часа!
Он остановился на пороге куббы и зорко оглядел окрестности.
Ни одного живого существа не виднелось среди травы и вереска на выжженной солнцем песчаной равнина Всюду царила полная тишина.
‘Спаги, должно быть, еще очень далеко, — подумал Энрике, — и если Рибо заведет их куда следует, они не скоро найдут нас… Но это что? Что за вонь?.. Ах, да это от наших махари. Однако такое количество разлагающегося мяса может быть для нас опасно’.
Он возвратился под навес и разбудил товарищей. Граф, по-видимому, чувствовал себя лучше после долгого отдыха, однако жар у него еще не прошел.
— Господа, — начал тосканец со своей обычной комической манерой, — мы спали как сурки и сэкономили обед. Надо надеяться, что Ару приготовит нам за это двойной ужин. Жаль только, что нет жаркого, кускуссу и финики начинают приедаться.
— Дичи здесь немного, — сказал Хасси. — Потерпи: когда попадем в горы, там не будешь жаловаться.
— Когда же мы попадем в этот земной рай, папаша мавр?
— Со временем, если спаги не изловят нас, — ответил Хасси.
— Со временем! Разбери его, — пробормотал тосканец. — Эти африканцы не имеют никакого представления о времени. Добраться до места завтра или через шесть месяцев — для них одно и то же. Вот народ!
Между тем Ару с помощью Афзы и отчасти Мулея, пускавшего в ход левую руку, приготовил ужин — все тот же кускуссу, который был съеден с аппетитом и запит бутылкой бордо, нашедшегося в запасах Хасси.
Едва ужин окончился, как тосканец сказал Ару.
— Слушай, черный папаша, принеси-ка сюда оружие и бочонок пороху. Через несколько часов солнце уйдет гулять в Америку, и мы можем ждать незваных гостей. Гниющие трупы махари привлекут зверей со всех окрестностей.
— Твоя правда, франджи, — сказал Хасси. — Ночь вряд ли принесет нам что-нибудь хорошее.
— Еды у них будет вдоволь, и они не станут заниматься нами, — сказал Ару.
— Гиены и шакалы — может быть, а другие?.. Разве ты думаешь, что в этой пустыне не найдется львов и леопардов? Франджи говорит верно: они зададут музыку сегодня ночью. И мы хорошо сделаем, если запасемся вереском, чтоб всю ночь жечь костры.
Солнце во время этого разговора уже скрылось за горной цепью.
В Алжире сумерек почти нет: лишь только солнце зайдет, почти моментально наступает полная темнота
— Сейчас начнется серенада, — сказал Энрике. — Приготовимся, друзья. Бедные махари, послужившие нам днем, чего доброго, насолят нам ночью. Идемте за вереском!
Четверо мужчин вышли из куббы и стали собирать вокруг нее вереск и сухую траву, складывая их в кучки, которые, зажженные, должны были образовать вокруг куббы непреодолимую преграду.
Едва были окончены эти приготовления, как ужасный концерт нарушил тишину, царившую до тех пор на равнине.
Слышались зловещие завывания и рычание вперемешку с взрывами хохота Обыкновенные и чепрачные шакалы шли вместе с гиенами на осаду трупов, привлекавших их своим запахом.
Энрике быстро вскочил, схватив свое длинноствольное марокканское ружье.
— Можно подумать, что шакалы и гиены всей пустыни собрались делить между собой махари, — сказал он. — А как ты думаешь, папаша Хасси, кто еще явится?
— Шакалы — предвестники львов и леопардов, — ответил Хасси, тоже, по-видимому, неспокойный. — Следовало бы нам зарыть махари.
— Где зароешь такую массу падали? А знаешь что, папаша Хасси? У меня появилась мысль.
— Какая? — спросил проснувшийся граф.
— Сделать огромную бомбу и бросить ее в середину этих хищников. Пороху у нас хватит.
— Мысль недурная, — одобрил Хасси, — есть и веревки, из которых можно приготовить фитили.
— Так скорее за дело, — воскликнул тосканец, — не станем ждать, пока аппетит у этих хищников разойдется и они после падали захотят свежего мясца.
Мулей, Хасси и Ару, понимавшие, какая опасность им угрожала, спустились в подвал за бочонком пороха, между тем как тосканец принялся изготовлять колоссальные гранаты.
Вой шакалов и хохот гиен тем временем все усиливались. Казалось, что тут собрались сотни хищников. Шакалы и гиены в небольшом количестве не страшны, но ‘в единении сила’, и когда этих животных много, то они из трусливых превращаются в дерзких и иногда опасных.
— Ты видишь их? — спросил граф.
— Нет еще, но судя по голосам, они недалеко.
— А рыка до сих пор не слышно?
— Нет, граф. Но нет сомнения, что в окрестностях есть и львы, и леопарды. Увидишь, что и они скоро появятся. К счастью, у нас с десяток бочонков пороха.
— Что ты задумал?
— Бросить в зверей эти импровизированные гранаты… Эффект получится надлежащий. А вот и настоящая музыка начинается.
То, что тосканец назвал ‘настоящей музыкой’, был громкий рык, услыхав который и шакалы, и гиены на минуту умолкли.
— Ты видишь его, папаша Хасси? — спросил Энрике мавра, вглядывавшегося в темноту, так как луна еще не показывалась.
— Нет, он еще, должно быть, далеко, голос его слышен за многие мили.
— А знаешь, что я выдумал?
— Говори, у тебя выдумки бывают удачные.
— Что, если один бочонок положить между махари и взорвать?
— И я хотел предложить это. Мы, может быть, таким образом удалим опасность.
— Фитили у меня готовы. Надо захватить с собой пару сабель из висящих по стенам. С шакалами они надежнее, чем ружья.
Мавр поспешно спустился в склеп и вернулся с широкой туарегской саблей, имевшей около полутора метров длины.
— Хочешь, я провожу тебя с парой ружей? — спросил он тосканца.
— Оружие может быть полезно, особенно против господина с громким голосом. Пойдем, папаша Хасси. Ревущая публика спешит на пир.
Он заткнул саблю за кушак, надел через плечо бочонок, содержавший не менее сорока килограммов пороху, и вместе с Хасси отправился к ключу.
Менее пяти минут потребовалось, чтобы пройти расстояние, отделявшее их от того места, где лежали семь махари, убитых Бассо.
Ужасный запах несся навстречу, и тучи стервятников летали над разлагающейся массой тел. Десять или двенадцать шакалов и несколько гиен уже готовились броситься на падаль, но увидев двух приближающихся людей и не чувствуя за собой еще отдаленных товарищей, эти трусливые животные ретировались
— Ой, папаша мавр, что они, холерные были, что ли, твои махари? — спросил Энрике, затыкая нос. — Никогда я еще не слыхал такой вони.
— Уже более трех дней они лежат на солнце, — ответил Хасси.
— Ну, мы их вылечим от холеры одной из моих бомб. Это будет полезно для нашего здоровья.
Он взял снаряд, положил его среди трупов и зажег фитиль.
— Спасайся, Хасси! — закричал он, убегая. — Не желательно взорваться с этой вонючей падалью.
Люди быстро удалились, а шакалы и гиены снова набросились на угощение.
Не успели Хасси и тосканец пробежать и двухсот метров, как раздался взрыв, заставивший их столкнуться друг с другом.
По направлению источника поднялся столб песчаной земли, перемешанной с кусками мяса, и облако дыма покрыло пальмы.
— Вот какие у меня бомбы! — воскликнул тосканец. — Таких сильных не изготовят даже и на казенных заводах Тулона. Наверняка ни один из махари не остался целым. Ты не ушибся, папаша Хасси?
— Кровь из носу идет, — ответил Хасси.
— Это заменит тебе кровопускание в будущем. Посмотрим, остался ли целым хоть какой-нибудь шакал.
Несколько дюжин шакалов валялись с опаленной шерстью.
— Вот хороший урок, — сказал вечный шутник.
— Но другие звери уже приближаются, — заметил Хасси.
В эту минуту послышался рык льва, а с разных сторон другие голоса.
— Клянусь жареной камбалой, — воскликнул тосканец, — здесь назначили собрание все звери Алжира! Милый папаша Хасси, ночь готовится ужасная. Боюсь, что все эти животные бросятся на нас.
— В крайнем случае, мы спрячемся в склеп, — ответил мавр, — и потом устроим огненное кольцо.
— Да, если хватит хворосту.
— Пойдем, наши друзья беспокоятся о нас. Встревоженные все приближавшимся рычанием, они быстро пошли по направлению к куббе.
Граф с беспокойством ожидал их. Взрыв, от которого завалилась часть стены, и крики царей пустыни и леса его испугали.
— Что, Энрике? — спросил он, увидев тосканца.
— Думаю, что хорошо было бы зажечь костры вокруг куббы.
— Они идут сюда?
— Когда сожрут последние остатки махари, придут и сюда.
— Шакалы меня не интересуют, то есть не пугают. Беспокоят меня только львы. Их много, не правда ли?
— Пять или шесть, по крайней мере, — сказал Хасси.
— Не будем терять времени, — сказал тосканец, — приготовим огненную ограду.
Пока Афза перевязывала рану графа, которая, может быть, из-за сильного жара вновь открылась, Энрике, Хасси, Ару и отчасти марабут уложили вокруг каменных стен куббы сухие сучья, наваливая их друг на друга.
Хасси, однако, оставил какое-то количество сучьев про запас.
Во время этой работы все сильнее раздавались рев, рычание, хохот диких зверей. Казалось, что, привлеченные разлагающимися трупами, все звери лесов собирались произвести ужасную расправу и с людьми.
— Граф, — сказал тосканец, увидев прыжки животных на равнине, — уйди в гробницу с женой: здесь тебе не место. Когда будешь здоров, застрелишь сколько хочешь львов, а теперь нельзя. Твоя рука слишком слаба, чтобы держать ружье.
— Да, дети мои, удалитесь и предоставьте нам защищать куббу, — сказал Хасси. — Зарядов у нас довольно, и мы будем стрелять, если звери вздумают напасть на нас. Ару, проводи графа и мою дочь.
Энрике в это время обошел костры, чтобы убедиться, что все в порядке, и составил вместе свои бочонки, превратившиеся в мощные и опасные бомбы, на которые он рассчитывал только в последней крайности.
— Готовы? — спросил он.
— Все, — отвечал Хасси.
— И граф в безопасности?
— Ару уже вернулся.
— Ответим и мы на их музыку. Концерт за концерт. Посмотрим, чей будет лучше.
Последовал выстрел нескольких ружей.
Хасси, видя льва в ста шагах от развалин куббы, дал первый выстрел.
Ужасная ночь, как сказал тосканец, начиналась.

XVII. Осажденные зверями

Стая шакалов и гиен остановилась в пятидесяти метрах от развалин, как бы поджидая прибытия львов.
Тут были триста или четыреста шакалов и дюжины две—три полосатых и пятнистых гиен. Откуда явилось их столько? Вероятно, из лесов Атласа. Хасси никогда не видел их в таком количестве, а между тем он не раз проходил по горам и пустыням Нижнего Алжира.
— Зажигать? — спросил Энрике, заметив льва посреди африканских волков.
— Попробуем прежде, какое впечатление произведут наши ружья, — ответил мавр. — Чем позже мы зажжем хворост, тем лучше, так как долго гореть он не будет.
— Стало быть, артиллерия вперед! — закричал тосканец. — Стреляйте в самых крупных, о шакалах подумаем после, если они не надумают уйти заблаговременно.
Битва началась с большой решимостью со стороны четырех мужчин. Энрике, Хасси и Ару стреляли, а бедный Мулей, не владея правой рукой, заряжал ружья левой.
При выстрелах, валивших много жертв, нападающие останавливались, выражая свою ярость страшным ревом, к которому примешивался громкий, хотя и испуганный рык пяти или шести львов, находившихся еще позади шакалов.
Эта нерешительность голодных и бешеных животных не могла продолжаться долго. И действительно, едва люди успели выпустить тридцать зарядов, стараясь попасть в львов, при подвижности которых это оказывалось трудно, как звери, несмотря на выстрелы, двинулись вперед.
Тосканец, стоявший на коленях на обломке стены, первый заметил их приближение.
— Тут надо сделать что-нибудь решительное, прежде чем зажечь костры — наш якорь спасения. Папаша Хасси, продолжай стрелять и не заботься обо мне.
— Что ты хочешь предпринять, друг? — спросил Хасси, быстро заряжая ружье.
— Хочу бросить одну из моих бомб в этих ревущих скотин. Я пробью славную брешь в их рядах.
— А львы?
— Смотри за ними и стреляй в них, если они нападут на меня.
— Ко мне, Ару! — позвал Хасси. — Приглядывай за франджи. Энрике поставил ружье, взял один из своих бочонков-бомб, а также кинжал, и смело пошел навстречу первым шакалам, находившимся в ста шагах от развалин.
Мулей продолжал заряжать оружие, пуская в ход зубы вместо правой руки.
Хасси и Ару внимательно следили за тосканцем, держа наготове ружья, чтобы защитить его от неожиданного нападения львов, которые притаились в кустах, как бы выжидая, что шакалы очистят им дорогу для битвы.
С беспримерной храбростью легионер подошел на расстояние десяти шагов к шакалам и, не смущаясь их воем, зажег фитиль, а затем, положив бомбу на маленьком возвышении, сильно толкнул ее.
Бомба покатилась между животными, а тосканец побежал со всех ног к своим, крича:
— Все в гробницу, а то взлетим и мы!
Четверо людей бросились по лестнице и припали к земле, боясь, что взорвутся и остальные бочонки пороха, находящиеся посреди куббы.
— Вас преследуют? — спросил граф, хватая пистолет.
— Нет еще, — ответил тосканец. — Испробовав мои бомбы на шкуре верблюдов, пробую их на шкуре шакалов.
— Ты слишком злоупотребляешь своими бомбами. Кончишь тем, что взорвешь и гробницу.
— Опасности нет, граф. Я отнес бомбу далеко, бросил под ноги проклятым животным и…
Страшный удар перебил его, гулко раздаваясь по подземелью.
Задрожала земля, со стороны трубы для пропуска воздуха образовалась трещина, уничтожившая весь прошлый труд заживо погребенных, теперь, к счастью, уже не нужный.
— Черт возьми! — воскликнул тосканец, покрытый облаком пыли. — Как хорошо звучат мои бомбы! Я буду знаменитым пиротехником. Вот и еще одна из моих будущих специальностей. Пойдем посмотрим, Хасси.
Оба, взяв оружие, поднялись по лестнице, за ними Ару и Мулей, зарядившие свои ружья.
Ужасный взрыв изобретенной тосканцем бомбы возымел хорошее действие: вражьи полчища удалились на двести—триста метров, и поле покрылось трупами многих из них.
— Я говорил тебе, что испытываю полное доверие к своему изобретению, — сказал тосканец. — Эта бомба сделала больше, чем вся наша стрельба.
— Однако мне кажется, что звери еще не потеряли надежды насытиться нами, — отвечал Хасси. — Вон они возвращаются — и еще более злые.
— Что такое с этими животными? Я всегда их видел трусливыми, как кролики, а теперь они страшны, как сибирские волки! Ну что, повторить, что ли? А львы? Ты видишь их, папаша мавр?
— Они пока оставляют впереди шакалов, но нет сомнения, что последуют за ними.
— Они замолчали?
— Львы хитрее, чем ты думаешь Они знают теперь, что перед ними вооруженные люди, и будут осторожны до момента нападения.
— Ах, черт! Не скоро же кончится эта битва!
— Начнем стрелять, ты же, Ару, зажги костры, а когда я скажу тебе, и всю ограду. Свет и огонь, может быть, произведут большее впечатление, чем наши выстрелы.
— Не больше, чем мои бомбы, — сказал Энрике.
Они стреляли на все четыре стороны, так как звери образовали все суживающееся кольцо вокруг куббы, несмотря на сопротивление осажденных.
По-видимому, голодающие звери решили начать отчаянную осаду сразу по всей линии, чтобы иметь меньше потерь. Их торопили, вероятно, и львы.
Через несколько минут первые ряды были уже в нескольких шагах. Вдруг большая пятнистая гиена бросилась на кучу хвороста, намереваясь застать врасплох заряжавшего ружье марабута.
Хасси, однако, заметил это и убил ее.
— Ару, зажги хворост, — поспешно крикнул мавр, в то время как тосканец, выхватив саблю, начинал крошить первых зверей, старавшихся проникнуть за черту костров.
Старый слуга бегал вокруг куббы, горящими прутьями поджигая аккуратно сложенный хворост, образовавший таким образом настоящую огненную ограду, и в одно мгновение ока огненная завеса отделила людей от животных.
Шакалы и гиены первых рядов, почувствовав жало огня, с ревом бросились назад, но не нашли прохода, так как следующие фаланги тесно двигались вперед, давя друг друга. Львы, до сих пор прятавшиеся, теперь с яростью бросились на пламя.
Сноп искр взлетел на воздух и упал на осаждающих, вызывая вопли боли.
Энрике и его товарищи во избежание несчастья перенесли бочонки с порохом в гробницу и вернулись, чтобы продолжать бой.
— Жарко нам будет, — сказал легионер, — но надо помнить, что мы в Африке. Стреляйте, друзья, а главное, следите за львами, чтоб эти господа не вздумали прыгнуть через огонь.
Скучившись, из-за недостатка места почти прислонившись спинами друг к другу, наши храбрецы снова начали стрелять.
Они почти не целились, так как дым и пламя мешали им видеть нападающих.
За огненной чертой слышался безумный, все усиливающийся рев зверей.
Иногда казалось, что раздавались громовые удары.
Вдруг порыв ветра разогнал в одном месте дым и огонь, и замершим в ужасе людям представилась картина, которая могла бы заморозить кровь самого отважного человека в мире. Звери, вместо того чтобы удалиться, как надеялись осажденные, бегали вокруг куббы, как бы ища брешь, в которую можно прорваться.
— Если бы не было гробницы, — пробурчал тосканец, — я бы не дал двух грошей за свою солдатскую шкуру. Когда у нас больше не останется хворосту, все это зверье бросится сюда, и тогда беда тому, кто попадется им на зубок.
Громадный костер, блестя и треща, горел, раздуваемый ночным ветерком.
Когда дым опускался к земле и пламя прерывалось в каком-нибудь месте, люди могли видеть животных, бешено скачущих вокруг куббы со львами во главе и менее быстрыми гиенами в хвосте. Много их погибло от выстрелов и взрыва, но оставалось еще очень много — двести или триста, по крайней мере, а самым худшим было то, что они, по-видимому, твердо решили совершить нападение, как только погаснет огонь.
Этот страшный момент скоро наступил. Пучки хвороста быстро исчезали, и Ару должен был постоянно подкидывать сучья в места, где огонь почти потухал.
Вдруг, когда порыв ветра рассеял дым и столбы пламени, тосканец заметил, что звери остановились, и громадный лев с ужасным ревом бросился на костер.
Он остановился около огненной ограды в том месте, где огонь, за неимением пищи, уже начинал потухать.
— Внимание, Хасси, — закричал легионер.
Мавр только что зарядил ружье. Он повернулся ко льву, который, казалось, мерил глазами расстояние, чтобы сделать прыжок.
— Видишь? — спросил Энрике.
— Да, — ответил мавр.
— Попробуешь стрельнуть?
— Безо всякого сомнения. Ару, нет больше хворосту?
— Все сожжено, хозяин, — ответил старый негр, — и огонь всюду гаснет. Через четверть часа животные пройдут, не обжигая лап.
В это мгновение лев издал воинственный клич: он приготовился к прыжку.
— Смотри, папаша Хасси! — закричал Энрике.
— Я держу его под дулом моего ружья, — отвечал Хасси.
Зверь подобрался и сделал скачок, но в ту же секунду раздались два выстрела. Раненный смертельно, лев упал прямо в костер. Несколько мгновений зверь бился, подымая облака пепла и искр, потом пронесся по воздуху запах горелой шерсти и мяса.
— Глупые животные, — сказал Энрике, взяв в руки ружье Ару, чтобы в случае нужды прикончить льва, — спустились с Атласа, чтобы поужинать нашими телами, а вместо того сами предлагают нам жаркое. Через десять минут этот бедный лев будет прекрасно зажарен.
— Только не мы съедим его: прежде чем он зажарится, мы будем в гробнице. Пламя потухает, и необходимо отступление.
— А если они захотят взять с бою лестницу?
— Может быть. Но нам легко будет защитить ее, так как отверстие едва пропустит одного льва. Мы перебьем их одного за другим.
Они дали еще несколько выстрелов, пока догорал последний хворост, и отступили, спасаясь, в гробницу, представлявшую лучшее убежище, чем развалины куббы.
— Кончено сражение? — спросил граф, когда увидел их покрытые пеплом, закоптелые лица.
— По-моему, только начинается, граф, — ответил Энрике. — Мы использовали все способы защиты и лишь пуще разъярили этих проклятых зверей. Готовься через десять минут принять визит одного из царей Атласа.
— Увидим, дадим ли ему спуститься? — сказал мадьяр. — Я могу стрелять, хоть и раненый, а ты знаешь, Энрике, делаю ли я промахи.
— Ару, — сказал Хасси, доставший несколько прислоненных к стене ружей, — заряди еще и эти, чтоб у нас был запас выстрелов.
— Благословенны арсеналы сенусси, — сказал Энрике, — позволяющие несчастным защищаться среди пустыни.
— Дружище, помоги мне сесть на бочонок, который против лесенки, — сказал граф, — я очень слаб. Но взгляд верен, и рука не задрожит в минуту опасности.
— Тебе необходимо съесть много бифштексов, граф, чтобы восполнить потерю крови. Какой я болван! Я должен был бы принести тебе льва, что жарится на костре.
Мадьяру помогли сесть на пустую бочку, почти под отверстием гробницы, чтоб было удобно стрелять, а Афза стала около него, вооружившись двумя длинноствольными пистолетами, хорошо стрелявшими на близком расстоянии.
Другие разместились у подножья лестницы и хладнокровно ждали, чтобы потух огонь вокруг куббы и страшная орда бросилась на приступ.
В гробнице было жарко, как в печи. Огненная ограда, вероятно, сильно согрела песчаную почву. Были минуты, когда казалось, что не хватит воздуху в этих четырех стенах.
— Если так будет продолжаться, мы превратимся в сухари, — сказал Энрике. — К счастью, огонь потухает, и земля освежится.
Однако местами костры все еще горели, по временам дым врывался в подземелье и заставлял бывших там людей кашлять.
Нападение задерживалось. Вероятно, звери ждали, чтоб совсем потух огонь и им ‘не испортить кожицу своих лапок’, как говорил шутя адвокат. Промедление это не было продолжительным. Адский шум рева, рычания, как бы хохота доказал осажденным, что их уже больше не защищала огненная преграда.
— Посмотрим, кто будет нашим первым гостем, — сказал Энрике.
— Уж наверное не какой-нибудь ничтожный шакал, — предположил граф.
— Я был бы доволен, окажись это одна из противных гиен. У меня просто ненависть к этим пожирательницам падали. Ого! Вот он!
Около отверстия в гробницу раздался такой сильный рев, будто гром ударил среди стен.
— Неуч! — воскликнул Энрике, берясь за ружье. — Разве так докладываю! о себе! Будьте вежливы, покажите ваш носик, не прячьте его за камень, я ведь вижу вашу тень.
Второй раз рев потряс гробницу, а за ним послышались другие звериные голоса.
— Должно быть, наш гость в хорошей компании, — продолжал тосканец, — он желает представить нам госпожу львицу и ее дочерей. Папаша Хасси, не будь жалостлив, а поступи как следует с этими нахалами.
Все направили ружья к отверстию. Мулей и граф приготовили пистолеты.
Прошло несколько мгновений томительного ожидания, потом огромная голова атласского льва, которые считаются гигантами этой породы, показалась в отверстии гробницы.
— Соблаговолите спуститься, ваше величество, — насмешливо сказал тосканец. — Ваши подданные ждут вас, чтобы предложить вам угощение… Вот тебе!
Он быстро поднял ружье и выстрелил, даже не прицеливаясь, ибо близкое расстояние делало это почти лишним.
Царь Атласа упал, как пораженный молнией, на первую ступень, потом с последним усилием приподнялся, но Мулей и граф выстрелили из пистолетов.
Вся масса рухнула вниз по лестнице, крутясь и издавая страшное рычание, и упала к ногам Хасси аль-Биака, который и добил зверя.
— Встреча была несколько груба, — сказал Энрике, обходя вокруг великолепного льва. — Ты можешь пожаловаться марабуту, если встретишь его в Магометовом раю.
— Воистину прекрасный зверь, — сказал граф, вставший с помощью Афзы, — если б он сошел сюда живой, не знаю, кто бы из нас спасся от его когтей.
— Он был настолько умен, что скатился сюда уже умирающим. Эта любезность заставляет меня простить ему его невоспитанность: разве можно так докладывать о себе, черт возьми!
— Смотри, чтобы сюда не скатился другой, еще хуже воспитанный, — сказал граф.
— Хоть я и болтаю, но не теряю из виду отверстие, — возразил Энрике. — Ах я, глупец! Кому принадлежит заслуга убиения льва?
— Тебе, и никто у тебя ее не отнимает, — ответили граф и Хасси. Тогда легионер, склонившись перед Афзой со своей обыкновенной комической важностью и показывая на огромного зверя, сказал:
— Прелестной Звезде Атласа я приношу в дар шкуру царя Атласа.
— Благодарю, франджи, — ответила с улыбкой молодая женщина
— И если будет время, я сниму ее для вас, — прибавил Энрике.
— Сомневаюсь, что ты это исполнишь, — сказал граф, — послушай, какой концерт задают осаждающие.
— Черт возьми, они заряжают свои пушки, — ответил легионер, — к счастью, они плохие артиллеристы и их орудия не действуют. Молчите вы, болтуны, мы не глухие!
Животные, скопившиеся вокруг и внутри развалин, казалось, совсем обезумели.
Можно было подумать, что между голодными львами, не имевшими терпения дождаться человеческого мяса, шакалами и гиенами началась драка, так как в общем шуме слышались и вопли страдания.
— Они поедают друг друга, — сказал Хасси, поднявшийся на несколько ступенек, чтобы лучше слышать.
— И мы должны бы воспользоваться этим и обмакнуть кусочек сухаря в воду, — сказал Энрике, — я умираю от жажды. Ару, открой бурдюк и налей воды.
Старый негр пошарил в углу, где были навалены бочонки и старые ковры и где он спрятал продовольствие. Вдруг он испустил крик отчаяния
— Что у тебя там, лев спрятался? — спросил Энрике, — я сейчас приду расправиться с ним.
— Что с тобой, Ару? — спросил Хасси, встревоженный этим криком.
— Хозяин, — забормотал негр, лицо которого стало пепельного цвета, так оно побледнело, — у нас нет ни капли воды!
— Как? А бурдюки?
— Все порваны и совсем сухи.
— Что за дьявол! — воскликнул Энрике в ужасе от неожиданного открытия, столь ухудшавшего их и без того невеселое положение. — Как это могло случиться?
— Я могу это объяснить, — сказал граф, — они лопнули от взрыва, произведенного для открытия прохода.
— Вот мы в печи и испечемся без возможности промочить горло. Папаша Хасси, о чем ты думаешь? Пройти к ключу посреди зверей? Я был бы очень благодарен.
— Я думаю о том, — отвечал Хасси, — что наше положение становится отчаянным. Если эта осада продолжится сутки, никто из нас не выживет.
В эту минуту Энрике, пристально смотревший на льва, ударил себя по лбу:
— Вот наш ключ! Белая ли, красная ли вода, что мне за дело, она утоляет жажду.
— Что ты делаешь? — спросил граф, видя, что он берет ятаган.
— Пью, — спокойно ответил воин.
Взятым им оружием он сделал в горле льва глубокую рану и, без всякой брезгливости прильнув к ней губами, стал пить еще теплую кровь.
— Я не стану подражать тебе, — сказал с отвращением граф. Энрике пожал плечами и продолжал пить. Напившись, он заткнул рану пальцем и, обведя взором присутствующих, спросил:
— Кто желает воспользоваться? Еще можно пососать.
— Никогда, — сказал граф.
Даже Хасси сделал отрицательный жест. Мулей же, менее брезгливый и мучимый лихорадочной жаждой, бросился к телу льва и пил до тех пор, пока еще оставалась хоть капля крови.
— Правда, марабут, что не так противно?
Мулей скривил гримасу.
— Вы уж очень избалованы, господа, — сказал смеясь Энрике, — что касается меня, то, приди только другой лев, я воспользуюсь и им также. Кстати, что делают наши друзья? Кажется, баталия кончилась и они отдыхают.
— Действительно, ничего не слышно, — сказал Хасси.
— Ушли они, что ли?
— Гм!..
— Надо удостовериться.
— Кто осмелится высунуть голову? — спросил граф.
— Я, — ответил без запинки тосканец, — но прежде головы высуну пару пистолетов. Папаша мавр, дай мне твои, они превосходно стреляют.
— Это большая неосторожность, — сказал Хасси, все же передавая ему просимое оружие. — Тут, может быть, спрятался у входа какой-нибудь лев или гиена, ты знаешь, какой у них тонкий слух.
— Не можем же мы оставаться в этой ужасной неизвестности. А что, если звери ушли?
— Увидим.
Тосканец взвел курки и, держа оружие в руках, начал тихо всходить по лесенке, Хасси же и Ару подняли свои ружья к отверстию, чтобы защитить его от случайного нападения.

XVIII. Караван бедуинов

Поднявшись до верхних ступенек, Энрике остановился, как бы потеряв мужество двигаться вперед.
Он побледнел, большие капли пота падали с его лба, поднятые с оружием руки дрожали. — Черт побери! — пробормотал он. — Можно бы подумать, что я боюсь!..
Товарищи, заметив его столь естественное волнение, делали ему знаки, чтобы он вернулся, но храбрый легионер только пожал плечами.
— Я не ребенок, — прошептал он, — чтобы так постыдно ретироваться. У меня четыре пули, и я, в конце концов, сумею всадить их куда следует.
Он стал прислушиваться. Ни один звук не прерывал царившую в пустыне тишину, но до слуха легионера долетели неясные звуки, похожие на дыхание толпы живых существ.
— Поборовшись друг с другом, они заснули, — пробормотал тосканец. — Теперь, зная, что всякий индивид, человек или животное, громко храпящий, не опасен, я могу отважиться посмотреть, что делается вокруг этой проклятой самим Пророком куббы. Ну, друг мой, не будь тряпкой!
Держа наготове пистолеты, стараясь не производить ни малейшего шума, он поднялся на последнюю ступень и высунул голову в отверстие.
Он не ошибся. Шакалы, гиены и львы крепко спали, прислонившись друг к другу, и вокруг, и внутри куббы.
При свете взошедшей луны Энрике мог окинуть взглядом спящий лагерь.
— Они, должно быть, и в самом деле решили съесть наши бифштексы! — сказал он. — Если бы с нами был этот каналья Бассо, он наверное пожертвовал бы им марабута и старого Ару. Мы же порядочные люди и предложим им только свинец, но зато в большом количестве.
Он хотел удалиться, когда среди спящих поднялась громадная голова и перед легионером заблестели два огненных глаза.
Энрике остановился и опустил пистолеты, чтобы стволы их не светились при луне.
Он понял, что имеет дело с одним из длинногривых существ, которые громко ревут, но еще лучше терзают свою добычу.
‘Эх, кабы сюда фотографа, — подумал Энрике. — Однако я лучше бы себя чувствовал в склера’.
Он взглянул на льва, который, зевая, показывал зубы, страшные даже для крокодила, потом, видя, что он еще не решается встать, Энрике начал, еле дыша и двигаясь, чтобы не вызвать нападения, спускаться.
Едва только его голова оказалась ниже отверстия и, стало быть, вне опасности от львиной лапы, он бросился вниз по лестнице.
Не успел он достигнуть земли, как в отверстии пропал свет луны, будто что-то большое заткнуло его.
— Что это, лунное затмение? — воскликнул Энрике. — Здесь совсем темно.
— Отверстие закрыли, — сказал Хасси.
— Кто этот злодей?
— Зверь какой-нибудь, — ответил граф.
— Новый визит? Добро пожаловать. Мне уже опять пить хочется. Фонтаны сами приходят к нам. Эй, друг! Ты ловко попал! Здесь много людей, только тебе, приятель, поживиться ими не придется!
Зверь, заслонив головой отверстие, ответил могучим рыком и остался на своем месте. Тосканец разозлился:
— Убирайся отсюда, несчастный! Ты слишком любопытен! Твой товарищ был более воспитан!
В гробнице раздалось эхо громкого рычания.
— Напрасно представляться, — сказал легионер, — мы знаем этих так называемых царей Атласа и предупреждаем ваше величество, что мы люди решительные и не продадим дешево свои шкуры. У тебя есть кровь, и я ее выпью. Ару, дай мне ружье.
— Что ты хочешь делать, Энрике? — закричал граф. — Он нас не трогает, пусть смотрит.
— Я не люблю любопытных, — сказал легионер.
В эту минуту темная масса двинулась, пропуская немного лунного света.
— Вот и прошло затмение, — ответил вечный балагур, — но не прошла опасность. Я потеряю шапку, но приобрету шкуру еще одного льва. Черт бы их побрал, они мне уже по горло надоели, эти звери, и я пить хочу. Ружье, Ару.
— Вот оно, господин, — ответил старый негр.
— Видел ли ты, как ловят льва шляпой?
— Нет, господин.
— Это игра, которой ты можешь научить своих соотечественников, если у них есть шапки, что довольно сомнительно: вы, кажется, менее всех нуждаетесь в шляпах.
— Ты с ума сходишь, Энрике? — спросил граф, не понимая, что хочет сделать этот оригинал.
— Я не марабут, — важно ответил тосканец, — не правда ли, Мулей-Хари?
Святой человек нашел лучшим промолчать.
— Ты слишком много шутишь со львами, — сказал граф.
— Я шутил и с крысами, наполнявшими судно моего отца.
— Что за сравнение!
— Ты не знаешь, граф, они были так свирепы, что в одну ночь чуть не отгрызли мне нос и ухо. На мне есть след их страшных зубов. Папаша Хасси, твое ружье заряжено?
— Только нажми курок.
— Так я тебе покажу, как итальянцы ловят львов. Нам достаточно ничтожной шапки.
Граф не мог удержать улыбки.
— Как послушаешь этого хвастуна, подумаешь, что Италия полна диких зверей.
— У нас разбойники, которые порой опаснее львов. Ну, на охоту! Он снял свой картуз, надел его на дуло ружья и, на этот раз совершенно спокойно, начал подниматься по лестнице. Видно было, что он твердо верил в успех своей затеи.
— Я понял, — сказал граф, — ты же, Хасси, возьми ружье и будь готов защитить товарища при нападении. Неизвестно, что может случиться.
— Я ни на секунду не потеряю из виду твоего друга, сын мой, — ответил мавр.
В это мгновение свет опять исчез перед отверстием. Громадное животное снова заслонило его и на этот раз крайне интересовалось тем, что делается внутри.
Тосканец, впрочем, не остановился. Он продолжал подыматься, высоко держа ружье, с намерением выстрелить в льва, когда он схватит зубами картуз. Почти оглушивший его рев остановил его на одной из верхних ступеней.
— Это — львица, — сказал Хасси, — она опасна не меньше льва. Граф поднялся, схватив пистолет.
— Черт знает! — пробормотал Энрике, несколько медля встать на последнюю ступень. — Это животное твердо держит свою позицию! Если оно думает овладеть моей головой, то очень ошибается, — получит только шапку.
Львица упорно продолжала закрывать собой отверстие. Она рычала и могучими когтями царапала утлы отверстия, так что пыль и известка осыпали тосканца.
— Энрике, — закричал граф, видя нерешительность друга, — вернись и дай нам действовать ружьями. Зверь теперь в прекрасном положении для прицела.
— Нет, — ответил упрямец, — хочу, чтоб он схватил мою шапку.
Он поднял ружье и поднес картуз ко рту львицы.
Последняя, увидав этот странный предмет, остановилась на секунду, а потом схватила его зубами, думая, что это человеческая голова.
Раздался сухой выстрел. Тосканец выстрелил, и животное проглотило в одно и то же время пулю, огонь и дым.
Граф и его товарищи в ужасе увидели, как скатились вместе по лестнице человек и зверь.
Едва львица достигла земли, как ей в грудь вонзились два кинжала. Эти два удара были, однако, напрасны. Выстрел Энрике раздробил ей череп, так что вытекла часть мозга.
— Мертва! — воскликнул Хасси.
Энрике быстро поднялся и с недоумением смотрел на зверя.
— Мертва? — спросил он.
— Наши удары были напрасны.
— Видел, папаша Хасси, как ловят львов на шапки? Надеюсь, ты этого не забудешь.
— Ты просто удивительный человек, — сказал граф.
— Я изобретатель, — важно ответил тосканец, — вот и еще специальность, которая может мне пригодиться больше, чем какая-нибудь другая. Охота за львом с шапкой! Готовое название для романа! Кому пить хочется? Вот новый источник. Папаша мавр, пей, ты ведь хочешь, пей, не церемонься. Надо довольствоваться тем, что есть, особенно в Африке.
Тосканец взял ятаган и приготовился резать львицу, когда снаружи раздался выстрел, за которым последовало несколько других.
— Выстрелы? — спросил побледневший граф и прижал Афзу к своей груди.
— Нет! — воскликнул Хасси. — Это не ружья франджи, это наши алжирские ружья — я не могу ошибиться.
— Значит, идут нам на помощь? — закричал тосканец. — Они сражаются со зверями. Побежим и мы помочь этим добрым людям. Ко мне, Хасси! Сюда, Ару! Берите все ружья и пистолеты. Я тоже хочу участвовать в бойне львов, гиен и этих шумных шакалов, черт их побери!
— Я пойду также, — воскликнул граф, — на что-нибудь и я пригожусь.
— В таком случае вперед, друг! — ответил Энрике. — Звезда Атласа поможет тебе!
Пока происходил этот разговор, выстрелы снаружи продолжались, а с ними рев, улюлюканье и отчаянные крики.
Вероятно, осаждающие звери чувствовали себя не особенно хорошо под градом пуль, уничтожавших их.
В одно мгновение Энрике, Ару, марабут и Хасси взбежали по лестнице и выскочили из гробницы. У каждого из них было по два ружья и по паре двуствольных пистолетов.
Звери оставили развалины и столпились около ключа, испуская все более ужасный рев.
В трехстах шагах от них стоял караван из сорока навьюченных верблюдов и дюжины лошадей.
Несколько человек, в больших темных плащах и тюрбанах, спешились и, прячась за кустарником, стреляли в животных из ружей и пистолетов.
— Это бедуины! — закричал Хасси, узнав их по темным плащам. — Надеюсь, мы спасены.
— Бедуины или туареги, все равно, — ответил Энрике. — Во всяком случае, это не спаги бездельника Бассо, и мы поможем этим храбрецам. Дайте залп, друзья!
Четыре выстрела грянули после этих слов, а за ними еще четыре.
Бедуины, услышав выстрелы, остановились, боясь, что имеют дело с разбойниками, желающими разграбить караван. Но заметив, что эти выросшие из-под земли люди направляют свои выстрелы не в них, а в сторону ключа, снова принялись за дело.
Звери, находясь между двух огней, испуганные потерями своих собратьев, которых без промаха убивали бедуины, решились наконец покинуть поле битвы. Они соединились в длинную колонну и в бешеном бегстве пронеслись перед караваном, провожаемые последним залпом, положившим еще нескольких из них, и с фантастической быстротой исчезли по направлению к югу.
— Счастливого пути! — закричал Энрике, пуская им вдогонку последнюю пулю.
После прекращения стрельбы один из бедуинов направился к развалинам куббы, держа свое ружье дулом кверху, чтобы показать добрые намерения.
В пяти шагах от Энрике он остановился и произнес обычное приветствие:
— Салам-алейкум.
— Да сохранит Аллах тебя и твоих верблюдов, — ответил марабут. Вдруг он сделал удивленный жест.
— Я тебя знаю, — сказал он бедуину, который был высокого роста, худой, как все сыны пустыни, смуглый и с маленькими, горящими как уголь глазами. — Ты аль-Мадар?
— А ты Мулей-Хари? — спросил бедуин. — Я привез тебе партию оружия два месяца тому назад по поручению предводителя сенусси. Что случилось с твоей куббой? Свалилась тебе на голову?
— Купол был слишком стар и развалился.
— Сенусси должны выстроить тебе более прочную, — сказал бедуин, — и проходящие караваны будут участвовать в расходах. Я об этом подумаю.
В эту минуту показался граф под руку с Афзой. Увидев белого человека, европейское происхождение которого, так же как Энрике, было ему ясно, бедуин вздрогнул, и в глазах его что-то блеснуло.
— Могу ли предложить вам гостеприимство в моем лагере? — спросил он с известным благородством. — Мои люди уже ставят палатки и готовят ужин.
— Мы принимаем твое гостеприимство, — ответил Энрике. — Не в первый раз сыны пустыни принимают у себя кафиров [*].
[*] — Кафир — неверный, человек, не исповедующий ислам.
— Все мы дети Аллаха, — серьезно проговорил Мулей-Хари. Хасси тоже приблизился к бедуину, и последний, узнав в нем
мавра, ответил на его поклон.
— Куда ты направляешься? — спросил Хасси.
— К кабильским деревням на Атласе, продавать товар. У меня много драгоценных тканей, доверенных мне купцом из Константины.
— Сколько у тебя людей?
— Человек тридцать, хорошо вооруженных и, как ты сам видел, очень храбрых. Не боятся и львов.
— Можешь ли уступить мне, за назначенную тобой самим цену, пару верблюдов и несколько лошадей?
— Для тебя или для кафиров?
— Кафиры — мои друзья и пользуются покровительством могущественных сенусси, они едут со мной на Атлас.
— Мы сговоримся, — ответил аль-Мадар, — пойдем в лагерь и прими мое гостеприимство.
Хасси аль-Биак с товарищами оставили развалины и, предшествуемые бедуином, направились к каравану.
Погонщики верблюдов в это время развьючили своих животных, расставили палатки и зажгли огни, чтобы отгонять диких зверей, хотя после такой передряги вряд ли можно было бояться их возвращения.
Бедуины, которых было человек тридцать, любезно встретили своих гостей, что обычно в их нравах, хотя в душе они настоящие разбойники, при случае всегда готовые ограбить спускающихся с гор кабилов и разрушить дуар живущих в пустыне мавров.
Аль-Мадар ввел гостей в самую большую палатку, окруженную тюками материи, образовавшими как бы траншею, и велел постлать на пол старый ковер и разноцветные циновки, которые должны были служить столом и скатертью.
— Вы в вашем собственном доме, — сказал он с деланной вежливостью, которая, однако, не успокаивала Энрике, — как собака палку любил он этих жителей пустыни.
Два раба-негра, атлетически сложенные, почти голые, принесли глиняное блюдо, полное какого-то варева, в котором плавали финики, сушеные абрикосы, бобы и ячмень, но которое все же аппетитно пахло.
Аль-Мадар велел раздать всем железные ложки и поломанные вилки.
— Надо ловить куски в этом супе, — сказал Энрике, — нет ли там еще какой-нибудь змеи? Начни ты, Мулей-Хари, ты ведь умеешь обращаться с гадами.
— Это блюдо вкуснее, чем ты думаешь, — сказал уже попробовавший его Хасси. — Можешь есть без страха вытащить какую-нибудь кобру.
Бедуин вышел, чтобы дать им спокойно поесть и побеседовать. Скоро они опорожнили блюдо.
Кушанье было недурно, но слишком сладко и пряно.
Последовало великолепно зажаренное, с хрустящей кожицей, баранье жаркое, с лепешками, заменявшими хлеб, затем рабы подали превкусный кофе и предложили трубки.
— Любезный этот бедуин, хотя у него разбойничья рожа, — сказал Энрике, беря трубку и растягиваясь на ковре. — Очень гостеприимны эти воры.
— Они считают это своей обязанностью, — ответил Хасси, также закуривший трубку.
— Можем ли мы, однако, положиться на этих милых разбойников?
— Главное — не дать им подумать, что у нас есть деньги. Если они вообразят, что в моих сундуках спрятано большое состояние, я не поручусь ни за что. Жадность бедуинов вошла в поговорку, а их достаточно, чтобы быстро справиться с нами.
— Мы им скажем, что в наших ящиках только порох и пули для разбойников, — сказал Энрике. — Нет, скажем, что в них опаснейшие бомбы.
— Хорошая выдумка, — сказал граф, — бомбы для кабилов. Они тогда уж не тронут наших вещей.
— Я берусь за эту басню, — сказал Энрике, — я так напугаю их, что они будут держаться подальше от верблюда с нашими вещами. Буду говорить им о загорающихся фитилях, о динамите, о еще более страшных взрывчатых веществах, которые тут же выдумаю.
— Ты, однако, делаешься удивительно изобретательным, товарищ!
— Я всегда говорил тебе, граф, что просто пока никак не могу попасть в струю. С одними бомбами, которые я испробовал против зверей, я мог бы приобрести состояние.
— Хорошее открытие! — воскликнул магнат со смехом.
— Говори, что хочешь, но они действовали лучше наших ружей. Правда ведь, папаша Хасси? Правда, черный папаша?
Мавр и негр кивнули головами.
— Не преувеличивайте, — сказал марабут. — Аль-Мадар знает, что мы под покровительством сенусси, и не тронет волоса с наших голов. Вообще не все бедуины разбойники, я знал между ними честнейших людей.
— И я также, — сказал Хасси аль-Биак.
— А я всегда встречал между ними только коварных мошенников и каналий, — возразил Энрике.
Кто знает, что еще наговорил бы тосканец про сынов пустыни, если бы не вошел аль-Мадар с двумя запыленными бутылками в руках.
— Франджи пьют вино, в то время как мы, мусульмане, довольствуемся ключевой водой. У меня хранились эти две бутылки для кабильского вождя Он не придерживается закона Магомета и вечно лежит пьяный. Позволите ли предложить их вам, франджи?
— Ты самый любезный бедуин из всех, которых я встречал в Алжире, — сказал Энрике — Давай сюда, мы с моими братьями добросовестно опорожним твои бутылка Надеюсь, что и Хасси изменит на этот раз глупому закону Пророка. Магомет был хороший человек, но я, на его месте, лучезарному перу архангела, диктовавшего Коран, предпочел бы бутылку доброго вина. Дорогой граф, отдадим честь этим двум почтенным бутылкам, хотя я сомневаюсь, чтоб это было настоящее бургундское Почва Алжира не годится для французских вин.
— Отбей им горлышко, за неимением штопора, — посоветовал магнат.
Тосканец вытащил из-за кушака свой ятаган и отбил горлышки обеим бутылкам.
Так как стаканов у них не было, он взял металлическую чашку, поломанную от долгого употребления, и начал пить из своей бутылки не без разных шуток.
— Арабы правы, что предпочитают воду, — сказал Энрике, проглотив уже несколько чашек, — если это не уксус, то почти уксус. Эти торговцы — настоящие воры. Однако за неимением лучшего можно употребить и это. Не пей, папаша Хасси, ни ты, черный папаша. Вам это вино будет вредно.
Критика тосканца не была правдива, так как вино, провезенное по всему Алжиру, было очень хорошим. Вероятно, хитрец нарочно хулил его, чтоб остальные не забыли на время, что они магометане, и не потребовали своей части.
Граф не захотел выдать друга и тоже сделал несколько замечаний, хотя был уверен, что ни Хасси, ни Афза не решатся пить вино в присутствии марабута и бедуина.
Они перекинулись еще несколькими шуточками, и аль-Мадар простился со своими гостями, пожелав им доброй ночи. Однако перед уходом он сказал марабуту:
— Пойдем со мной, я предоставлю тебе отдельную палатку. Святые люди не должны спать там, где есть франджи.
Мулей-Хари поклонился друзьям и последовал за бедуином, пока Ару опускал полы палатки, чтобы защититься от ночной сырости.
Около лагеря погасли костры, выбрасывавшие еще изредка искры, несколько сторожей ходили около верблюдов, чтобы предупредить какое-нибудь нападение разбойников, которых много в Нижнем Алжире, несмотря на частые набеги французских спаги.
Бедуин привел марабута к маленькой, разбитой для него палатке, но прежде чем войти, он положил ему руку на плечо и, посмотрев ему в глаза, сказал:
— Мулей-Хари, ты должен дать мне объяснения. Я, ты знаешь, гостеприимен, но не хотел бы навязать себе хлопоты, которые лишили бы меня моих товаров и верблюдов. Франджи не шутят, когда они могут наложить на нас руку, она оказывается тяжелой. Кто эти кафиры?
— Эти двое белых не французы, — ответил насторожившийся марабут.
— Что они тут делают?
— Как сказал мне мавр, хотят осмотреть цепь Атласа.
— С какой целью?
— Вероятно, чтобы охотиться за львами.
— Ты мне сказал, что они пользуются покровительством сенусси.
— Это правда, аль-Мадар.
— Ты в этом уверен?
— Совершенно уверен.
Бедуин не мог удержать недовольный жест, который не ускользнул от взора марабута.
— Как будто ты жалеешь об этом? — с упреком сказал Мулей-Хари.
— Ошибаешься, — быстро возразил бедуин, — но я не верю в покровительство сенусси и в то, что твои два франджи направляются на Атлас, чтобы охотиться за львами, которых и здесь много. Их было пять, шесть между гиенами и шакалами, разогнанными нами.
— Чем же ты недоволен?
— Я боюсь поставить себя в неприятное положение перед французскими властями.
— Почему?
— Может быть, эти два франджи — беглецы из бледа? Ты знаешь, алжирцам запрещено каким бы то ни было образом помогать им.
— Эти двое белых никогда не были в бледе.
— Однако двое из них бежали на днях.
— Кто тебе это сказал?
— Спаги, которых я встретил милях в двадцати отсюда.
— Куда они отправились? — спросил Мулей с беспокойством, которое не укрылось от наблюдавшего за ним бедуина.
— К западу.
— Много их было?
— Полдюжины.
— Ими командовал сержант?
— Кажется, да. Почему они так интересуют тебя?
— Меня? Не особенно, аль-Мадар.
— Иди отдохни, друг, — сказал бедуин, подымая полы маленькой палатки. — Завтра мы выедем поздно, чтобы дать твоим товарищам подольше поспать и приготовиться к дороге. Есть у них багаж?
— Немного платья и оружия.
— Спокойной ночи, марабут.
Бедуин опустил полы палатки и отправился к другой, где его ожидал какой-то человек.
— Это они, — тотчас же сказал он, — я уверен, что не ошибаюсь
— Я подозревал то же самое, — сказал человек ростом почти в два метра, но худой как спичка.
— Вахмистр обещал?..
— Сто цехинов за двух белых и двести за девушку.
— Стало быть, в удобную минуту мы завладеем ими. Клянусь Аллахом! Дела прежде всего, и я человек, способный не посмотреть и на сенусси. Вместо того чтобы везти свои товары кабилам, я поверну к северу и распродам их за хорошую цену в дуарах. Триста цехинов вознаградят меня за потерянное время
— Ты очень хитер, хозяин.
— Я торговец и умею обделывать свои дела. Аллах мне их послал, и дурак я буду, если не воспользуюсь таким случаем.
— Когда же нанесем удар? — спросил худой гигант.
— Где спаги?
— Около Атласа, сказал мне вахмистр. Ими командует сержант по имени Бассо.
— Не забывай этого имени.
— Не забуду, предводитель.
— Приготовь трех—четырех верблюдов и пару лошадей для моих гостей. Остальные не очень нагружены и вынесут немного больше тяжести.
— А марабут? — спросил гигант. — Он святой человек. Бедуин пожал плечами.
— Он стар, — прибавил он немного погодя, — если, по несчастью, выстрел уложит его, нечего будет жалеть Рай Пророка дороже его куббы. Спокойной ночи, Диаб.

XIX. К Атласу

На следующий день в четыре часа пополудни, когда уже начала спадать жара, караван, набрав воды, тронулся в путь по направлению к горной цепи Атласа, которая уже виднелась на горизонта Хасси аль-Биак нанял трех верблюдов, нагрузил их своими драгоценными сундуками, большим запасом пуль и пороха. Двух лошадей он предназначил для графа, еще слабого, и для дочери, не привыкшей к пешему хождению.
Тяжелые и крепкие ящики не ускользнули от внимания хозяина каравана, может быть подозревавшего, что они полны золота.
По счастью, тосканец бодрствовал и, видя, что бедуин вертится около верблюдов, подошел к нему, говоря:
— Предупреди своих людей, чтоб они не трогали этих ящиков, а то весь караван может взлететь на воздух.
— Что в них? — спросил бедуин.
— В них бомбы, предназначенные кабилам. Ты знаешь, что они задумывают новое восстание против франджи?
— Я ничего не знаю, я занимаюсь своей торговлей. Они опасны, эти бомбы?
— Могут взорвать сразу сто человек и сто верблюдов. Подумай, друг, в них гремучая вата, нитроглицерин и динамит.
— Это что за звери? — спросил бедуин в ужасе и прибавил: — Я не хочу путешествовать с такими адскими машинами, которые каждую минуту могут взорвать меня. Выброси их, а то я не тронусь с места.
— Прекрасно! Если я выброшу их, бомбы рассыплются, и тогда прощайте все! Самое лучшее оставить их так, как мы их уложили.
Испуганный бедуин не осмелился настаивать, но послал своих гостей с их верблюдами и лошадьми вперед, чтобы не подвергнуть себя и свой караван возможности взлететь на воздух.
Так началось путешествие по голой, бесконечной пустыне, где едва хватало растительности, чтобы кормить верблюдов, довольствовавшихся самой скудной пищей, и где солнце жгло немилосердно.
Цепь Атласа обрисовывалась яснее на горизонте и сулила тень дубовых лесов и свежесть ручьев.
В восемь часов вечера караван в первый раз остановился отдохнуть и поужинать, потом снова тронулся в путь, с иностранцами впереди и на большом расстоянии от бедуинов.
Сказка о бомбах, предназначенных для кабилов и сенусси, распространилась между людьми, и никто не смел подойти к верблюду Хасси аль-Биака, где находились таинственные ящики.
В полночь остановились в дикой местности, где едва росли жалкие сухие травки и проходило высохшее русло когда-то большой река
Бедуин приказал приготовить для своих гостей палатку, послал им еды и табаку, но, против обыкновения, не вошел пожелать им доброй ночи.
— Он, должно быть, запуган нашими бомбами, — сказал Энрике.
— Это не объясняет его невежливость, — ответил казавшийся взволнованным Хасси аль-Биак.
— Ты опасаешься чего-нибудь?
— Всего можно ожидать от бедуинов, к тому же я сегодня заметил нечто’
— Что? — спросил граф.
—Что три человека оставили караван и исчезли в разных направлениях.
— И не возвратились?
— Нет, сын мой.
— Они были на верблюдах или на махари?
— На махари.
— Это заставляет меня призадуматься, — сказал после нескольких минут граф.
— Меня еще больше, франджи, — сказал марабут, до сих пор не принимавший участия в разговоре.
— И ты заметил что-нибудь, святой человек? — спросил Энрике.
— Я заметил, что аль-Мадар разрывал синюю бумагу и бросал кусочки по дороге.
— Что же в этом подозрительного? Он отделался от лишних семейных писем, которые здесь уж никто не будет подымать и склеивать, — сказал тосканец.
— Бедуин и семейные письма! — воскликнул смеясь граф. — Они не учились грамоте, сыны пустыни. Не шути при таких серьезных обстоятельствах, Энрике.
— В конце концов, что ты видишь в этом сеянии бумажек?
— Это могут быть сигналы, — сказал Хасси.
— Кому?
— Спроси у Мулея.
— Черт побери! — воскликнул Энрике. — Ты знаешь какие-то тайны и скрываешь их от нас. Откройся нам, милый святой человек, и сообщи то, что может нам пригодиться.
— Да, ты должен сказать нам, — проговорил граф.
— Хорошо, я скажу вам, что аль-Мадар не верит, чтобы целью вашего путешествия было продать оружие или бомбы кабилам, — ответил марабут. — Вчера вечером, когда он увел меня из вашей палатки, он расспрашивал о вас и говорил про блед.
Услышав этот ответ, граф и итальянец вздрогнули, так как знали, что цена, назначенная за их головы, могла соблазнить любого мошенника, имеющего возможность задержать их.
— Дело очень серьезное, — сказал магнат. — Если бедуин заподозрил, что мы те самые беглецы, то он наверняка захочет заслужить награду.
— Послушай, марабут, — сказал Энрике, — давно ты знаком с этим бедуином?
— Года два.
— Не знаешь, разбойничал ли он? Марабут пожал плечами и ответил:
— Все бедуины начинают с того, что разбойничают, а потом становятся проводниками караванов и более или менее честными купцами.
— Так что и твой аль-Мадар не святой?
— Я не имел причины жаловаться на него.
— Потому что у тебя нечего было взять, — сказал Хасси. — Если б он догадывался, что в твоей куббе ты прячешь оружие сенусси, не думаю, чтоб я теперь с тобой разговаривал.
— Может быть, — ответил Мулей-Хари.
Тосканец посмотрел на задумавшегося графа, который не обращал внимания на успокоительный шепот Афзы.
— Что думаешь делать, граф? — спросил он. — Мне кажется, что сомнения насчет нас очевидны, и мы не можем больше полагаться на сына пустыни.
— Эти три человека беспокоят меня, — ответил магнат.
— Чего ты страшишься?
— Что бедуин послал их за спаги.
— Ты забываешь, что со спаги добрый Рибо!
— Рибо не начальник бледа. Его влияние не больше влияния Бассо. Если один из бедуинов встретит спаги, они примчатся помимо воли нашего друга. Цена за наши головы привлекает и бедуинов, и солдат, те и другие все сделают, чтобы захватить нас. Хотел бы я быть уже на Атласе, между воинственными кабилами и под защитой сенусси.
— Но мы дойдем до подошвы гор только через сорок восемь часов, — сказал Хасси.
— А за два дня многое может случиться, — прибавил граф. — Слишком еще далеко до Атласа.
— Жаль, что у нас нет крыльев, — пробормотал Энрике. Воцарилось долгое молчание, наконец Хасси сказал:
—Сорок восемь часов — много, но я надеюсь, что в это время ничего не произойдет, ведь бедуин не угрожал нам до сих пор. Будем осторожны и днем и ночью, чтобы нас не застали врасплох. Я знаю, что бедуины не выдерживают решительного отпора, даже если их много.
В эту минуту Энрике вскочил на ноги, как бы пораженный разрядом лейденской банки, и воскликнул:
— А наши бомбы!
— Какие бомбы? — спросил граф. — Ты совсем с ума сходишь.
— Папаша Хасси, сколько у тебя пороху?
— Фунтов тридцать.
— Нет ли у тебя крепкого ящика, все равно, из железа или дерева?
— Могу дать тебе один из тех, в которых хранятся драгоценности моей дочери.
— Тогда дело в шляпе. Впредь бедуин поостережется приближаться к нам! Я его буду терроризировать!
— Что ты собираешься сделать, Энрике? — спросил граф.
— Убедить этого дикаря, что у нас есть средства взорвать и его, и его разбойников, и его верблюдов. Папаша, дай мне ящик и фунта три пороха. Увидишь, какой будет сюрприз для бедуина! Если не умрет он от ужаса в эту ночь, то, значит, он бессмертен.
— Энрике! — закричал граф. — Тебя надо связать, как безумца. Что ты задумал?
Тосканец поднял руки и, страшным голосом сказав ‘бум!’, выбежал вместе с Хасси аль-Биаком, который питал полное доверие к изобретательности адвоката.
— Что они будут делать, отец и твой друг? — спросила Афза у графа
— Оставь их, — ответил граф. — Мой товарищ удивительный человек, и ты увидишь, он сумеет напугать весь караван. Он похож на бомбу, пусть действует. Он хитрее марабута и всех кабилов Атласа
— А спаги? Мысль о них мешает мне спать, — сказала молодая женщина. — Я, мой господин, дрожу за твою жизнь И вы, белые люди, такие же дикие, как тиббу или туареги пустыни! Я не думала, что франджи такие дурные и немилосердные. Я ненавижу вахмистра, — закончила мавританка. — Он виноват во всех наших несчастьях.
— Не он один такой.
В эту минуту над палаткой пронеслось как бы дуновение урагана, и раздался страшный выстрел, похожий на пушечный.
Граф, молодая женщина, марабут и Ару выскочили из палатки, колья которой были вырваны ветром и брошены в сторону.
Двое людей быстро бежали к ним, тогда как бедуины издавали вопли ярости и стреляли из ружей.
— Слышал, граф? — спросил Энрике, как более легкий и худой, прибежавший раньше Хасси аль-Биака. — Я сделаюсь европейской знаменитостью, увидишь
— Бедуины в ужасе, — ответил магнат, — они совсем с ума сошли от страха.
— Это и было моей целью! Если они к нам приблизятся, я брошу бомбу в их верблюдов.
Бедуины действительно безумствовали. Они вопили, призывая Аллаха и Магомета, и продолжали стрелять, как будто на их лагерь напали туареги или другие кочевники пустыни.
В этом шуме слышался время от времени металлический голос аль-Мадара.
Движение воздуха от взрыва адской машины повредило, вероятно, и их палатки, и легко было понять их ужас, в особенности после того, как им уже раньше говорили, что один из махари везет бомбы для кабилов.
— Они, мне кажется, поняли меня, — сказал хохотавший до слез тосканец. — Дорогой марабут, надо пойти успокоить этих обезьян, а также дать им понять, что им будет безопаснее держаться подальше от нас. Когда мы достигнем кабильских деревень на Атласе, тогда другое дело. Ару, дай ружье и пистолеты! С этими шакалами лучше быть вооруженным.
Едва он успел получить оружие, как в трехстах шагах от них раздался голос аль-Мадара.
— Проклятые кафиры! Вы хотите уничтожить мой караван? Что это вы взорвали?
— Пойдем со мной, марабут, — сказал Энрике, — твоя святость защитит нас, потому что ты представляешь силу сенусси.
— Я иду за тобой, — ответил Мулей-Хари. Бедуин не переставал кричать и проклинать кафиров, в то время как его люди, по врожденной потребности всех варваров при всяком удобном случае поднимать адский шум и тратить порох, продолжали стрелять вверх, будто хотели попасть в звезды, как говорил шутник Энрике.
Увидя двух спокойных и улыбающихся людей, аль-Мадар подскочил как ужаленный.
— Собаки неверные, — кричал он, обращаясь к Энрике, — вы мне портите верблюдов и убиваете людей!
— Каких верблюдов? — иронически спросил Энрике.
— Тех, которых я вам предоставил.
— Ведь их головы и ноги не отделены от тела, что же ты рассказываешь!
— Что такое вы взорвали?
— Мы? Ничего! — ответил еще более насмешливо легионер.
— А взрыв?
— А! Это выскочил из ящиков один из тех зверей, что мы везем.
— А верблюд?
— В ту минуту он был вдали и не переставал жевать.
— А если бы ударило кого-нибудь другого?
— Я уж не знаю, что могло бы случиться. Бывают несчастья, — сказал Энрике.
— Извольте сейчас же отделаться от зверей, которые заставляют взлетать на воздух все вокруг, — угрожающим голосом сказал бедуин. — Я не желаю терять ни людей, ни верблюдов.
— Я тебе сказал, что это невозможно. Они предназначены кабилам, и без них кабилы не посмеют снова восстать против французов.
— Мне плевать на кабилов, — закричал аль-Мадар, — я не хочу из-за них портить свои дела с франджи, у которых дешево беру товары.
— Я не выну ни одной бомбы, они представляют для нас маленькое состояние.
— Заплатите мне за верблюдов и лошадей и убирайтесь, куда хотите.
— Сколько просишь за них?
— Пятьдесят цехинов.
— Воровскую цену.
— Что ты сказал, нечестивый?
— Что ты самый любезный бедуин на свете.
— Я не понимаю, что ты говоришь Принеси мне золото, и ступай своей дорогой.
— Она будет и твоею.
— Я стану держаться подальше от вас. Давай деньги!
— Дай мне время дойти до нашего кассира. Впрочем, сомневаюсь, чтоб в его карманах нашлось столько денег.
— Тогда отдай моих животных, или я возьму их силой. Понимая, что нет другого выхода, тосканец отправился объявить товарищам, как обстоят дела, а марабут остался, употребляя все влияние своей святости, чтобы умиротворить бедуина, ничего не желавшего слушать.
Решение было скоро принято: заплатить сейчас и послать к черту бедуина, который легко мог исполнить свою угрозу — лишить путников животных.
Хасси отсчитал пятьдесят цехинов и отдал их тосканцу, который два из них сунул в карман, чтобы обмануть не мавра, а сына пустыни.
— Мои друзья, — сказал он аль-Мадару, — собрали свои последние крохи, но нашлось только сорок восемь золотых цехинов. Теперь у нас ничего нет, кроме наших бомб.
— Я тебе назначил пятьдесят, кафир, — недоверчиво поглядывая на него, сказал бедуин.
— Если мы встретимся с тобой, мы доплатим тебе. Из камней нельзя выжать крови, друг мой, как и из песка пустыни не выжмешь воды. Уступи, и иди с Богом.
— А вы куда?
— Мы уже сказали тебе, на Атлас.
— Мне придется идти за вами: туда же ведет моя дорога.
— Твое дело, но только не слишком приближайся к нам, чтобы опять не случился взрыв.
— Да, уж буду остерегаться.
Они отвернулись друг от друга не простившись и пошли к лагерю, где уже зажигались костры.
— Что, успокоился? — спросили граф и Хасси у солдата.
— Должно быть, эта ворчливая собака довольна: он шел, позвякивая золотыми, — ответил Энрике и сам потряс перед лицом мавра двумя оставшимися цехинами. — Однако мы не избавимся от него: он заявил, что пойдет той же дорогой, что и мы.
— Надо быть настороже, — сказал граф.
— Даже и с этой ночи, — прибавил тосканец. — Я буду сторожить первым, Ару достанется вторая смена, а Хасси — третья. Должен признаться, что этот бедуин пугает меня.
Костры догорели, и, успокоенные тишиной и молчанием вокруг, граф и Хасси вошли в палатку.
Тосканец остался около верблюдов и лошадей, с трубкой в зубах и ружьем между колен.
Ночное бдение было напрасным, так как бедуины, по-видимому, боялись бомб. Но что намерения их предводителя были плохие, в этом нельзя было сомневаться.
Солнце еще не встало, когда маленький караван тронулся в путь по руслу высохшей реки.
В то же время и бедуины сложили свои палатки, нагрузили верблюдов и привязали их друг за другом, чтоб они не сошли с пути.
— Друг следует за нами, — сказал Энрике графу, севшему на лошадь. — Неужели он заподозрил, что в ящиках не бомбы, а золото? Надо взорвать еще одну коробку, чтобы убедить его, что мы действительно обладаем этими зверями.
— Ты, бомбист, кончишь тем, что оставишь нас без пороха.
— Кабилы дадут нам его, сколько мы хотим. Мы прожили двенадцать часов. Надо надеяться, что благополучно проведем еще те тридцать шесть, которые отделяют нас от первых горных деревень.
Проклятый Атлас! Его всегда видно, а на него не попадешь! Хорошо еще, что дорога свободна. Этот добрый Рибо совершил чудо, заставив убраться Бассо и спаги.
— Как бы только они не явились, когда мы их меньше всего ожидаем!
— Будем отчаянно биться или падем все, — ответил Энрике. — Быть погребенным в этих песках или на кладбище Константины или Алжира — не все ли равно?
Граф глубоко вздохнул, глядя на Афзу, сидевшую на одном из трех верблюдов, и не ответил.
Маленький караван тихо двигался правой стороной реки по плохой дороге, размягченной текущими с Атласа ручьями, иногда образовывавшими лужи, в которые верблюды, привыкшие к сухому песку пустыни, ступали неохотно.
Бедуины, напротив, въехали в самое русло реки, чтобы предоставить своим животным более твердую почву, а может быть, и для другой тайной цели, ибо держались параллельно с тремя верблюдами и двумя лошадьми, к вящему неудовольствию Энрике, которому хотелось бы уничтожить их какой-нибудь бомбой своего изобретения.
Наших путешественников, впрочем, мало беспокоили напуганные взрывом бедуины, но при мысли о спаги они грустно задумывались.
С минуты на минуту могли явиться последние, с Рибо или без него, но, во всяком случае, с Бассо, и тогда что делать? Находясь между двух огней, где искать спасения?
Все были в дурном расположении духа, даже тосканец, больше не шутивший. Как будто все они предчувствовали катастрофу.
Маленький караван, несмотря на палящее солнце, шел не останавливаясь.
За тридцать миль Атлас будто вырос, выделяясь вершинами на розоватом небе.
На темно-зеленом фоне гор уже белелись светлые точки домов: это были деревни сильных, воинственных кабилов, союзников сенусси, врагов Франции.
Еще один переход, и беглецы были бы спасены, так как спаги никогда не решились бы вступить на холмы и в глубокие долины Атласа, где их вечные враги могли уничтожить их даже без единого выстрела.
Этот переход, к несчастью, возможно было сделать только на другой день, так как махари, нагруженные багажом и людьми, не могли долго выдержать: они были верховыми, а не вьючными животными.
Но как бы понимая нужду хозяев, умные верблюды проявили признаки утомления только поздно ночью.
Палатка была раскинута на берегу реки, и Ару послали купить у бедуинов провизии, хотя бы на вес золота.
Путники кончали скудный ужин, когда раздались раскаты грома.
— На Атласе дождь, — сказал Хасси, вышедший из палатки с графом и Энрике. — Ночь не будет приятной для нас.
— Надо удвоить бдительность, — ответил тосканец, — эти собаки бедуины могут воспользоваться темнотой и плохой погодой, чтобы напасть. Мы будем сторожить с Ару.
— И глядите в оба, — добавил граф. — Не знаю почему, но я не чувствую себя спокойным. Кажется, будто несчастье близко от нас.
— Не отчаивайся, друг, — сказал Энрике. — Думай о том, что мы завтра будем в лесах Атласа.
— Хотел бы, чтобы это завтра наступило. Но я постараюсь быть спокойнее.
— До сих пор мы клеветали на этого людоеда аль-Мадара. Он недоволен нами из-за бомб, которые существуют только в его больной голове, но вообще мы ни в чем не можем упрекнуть его.
— Теперь ты хвалишь этого разбойника, — сказал граф, стараясь улыбнуться.
— Ну, нет. Я его назвал канальей — канальей он и останется на всю жизнь. Я только заметил, что до сих пор он не делал нам неприятностей.
— Не доверяйся бедуинам. Когда их меньше всего опасаются, тогда-то они и нападают на тебя, как настоящие хищники. Не правда ли, Хасси?
— Я не верю и в их прославляемое гостеприимство, — ответил мавр. — Будем надеяться, что проведем спокойно эту последнюю ночь в пустыне. Горы простирают к нам свои объятия.
Они поговорили еще немного, глядя на зажженные, по обыкновению, бедуинами костры, потом Хасси и граф вошли в палатку, а Ару последовал за тосканцем, неся оружие и старое одеяло, чтоб укрыться от дождя.

XX. Нападение бедуинов

Однако последняя ночь, проводимая нашими беглецами в однообразной пустыне алжирской земли, не обещала быть спокойной. Гигантская цепь гор, отделяющая Алжир от Марокко и защищающая их от зноя близкой Сахары, часто покрывается туманами и порождает ужасные ураганы, чему она и обязана сохранением своих волшебных лесов.
Эта горная цепь охраняет все страны Северной Африки от самума, горячего ветра пустыни, в один час иссушающего самые цветущие растения.
Алжир своим благосостоянием обязан Атласу. Без этих гор он был бы необитаем, здесь не росло бы ни винограда, ни овощей.
Энрике и Ару только что обошли маленький лагерь, чтобы удостовериться, не перешел ли какой-нибудь бедуин русла реки, как упали первые капли дождя и зашумел ветер.
На Атласе в то же время гремел гром, сверкали молнии, и смерчи распространялись ветром во все стороны.
— Чудесная ночь для схватки, как ты думаешь? — сказал Энрике, обращаясь к Ару. — Ты уверен, что бедуины спят в своих палатках?
— Огни еще горят в русле реки, — ответил старик.
— Они могут гореть с тех пор, как их зажгли, — сказал Энрике. — Не знаю, действие ли это электричества в воздухе или чего другого, но и я неспокоен сегодня. Если б нам не был так необходим порох, я бросил бы еще одну бомбу, чтобы хорошенько припугнуть этих мерзавцев. Знаешь, что нам надо сделать, Ару?
— Скажи, господин.
— Пойти осмотреть лагерь бедуинов: мне хотелось бы удостовериться, спят ли они.
— Я готов следовать за тобой, господин, — ответил Ару.
— Но прежде пройдем еще раз вокруг нашего лагеря.
— В этом нет нужды, господин. Если бы кто-нибудь приблизился, лошади непременно бы заржали, а они молчат.
— Верю тебе. Закрой хорошенько ружье, и посмотрим, что поделывают эти рыцари пустыни.
Быстро оглянувшись кругом, они приблизились к крутому берегу реки и шли по нему в молчании.
Продолжал моросить дождь, а на Атласе мрачно грохотал гром при беспрестанных вспышках молний. В горных лесах ветер гудел так сильно, что достигал слуха Энрике.
Вокруг маленького лагеря царила темнота. Только в русле реки блестели еще огни бедуинов, хотя было уже очень поздно.
Тихо крадучись, останавливаясь, чтобы прислушаться, двое людей скоро достигли аванпостов лагеря, состоявшего из полдюжины просторных палаток.
— Как будто спят, — прошептал Энрике, который прилег на землю и полз по краю берега — Что скажешь, Ару?
— Верблюды на месте, — ответил негр.
— Хотелось бы знать, в палатках ли люди?
— Не советую тебе идти дальше Бедуины также держат часовых, недолго и выстрелить.
— Вернемся, — сказал Энрике.
Он хотел встать, но услышал под собой звук скатившегося камня.
— Слышал? — спросил он Ару.
— Да, господин.
— Как будто кто-то лезет сюда к нам. Не шевелись и заряжай ружье, только как можно тише
Он снова прилег и высунул голову, внимательно вглядываясь в русло.
Хотя было темно и отблеск догоравших костров не доходил до места, где лежал Энрике, ему показалось, что он различает две человеческие фигуры, занятые таинственным делом.
Через несколько минут он услышал разговор:
— Достаточна длина?
— Да, доходит до глубины.
— Хорошо ты укрепил ее?
— Прикрепил к выступу скалы, крепкому как железо.
— Так, стало быть, восхождение обеспечено.
— Надеюсь
— Аль-Мадар и так слишком долго ждал.
— Он все делает вовремя.
— Пойдем подадим знак, чтобы вставали.
Энрике и Ару услышали, как скатилось еще несколько камешков, потом все замолкло.
— Понял ты что-нибудь? — спросил первый негра.
— Ничего, господин.
— Это были бедуины?
— Конечно. Их выговор отличается от нашего.
— Что хотел сказать этот человек своим вопросом: хватит ли длины?
— Не могу тебе сказать, но я понял нечто другое.
— Что?
— Что бедуины хотят в эту ночь совершить что-то против нас.
— Тогда надо сниматься и бежать. Выдержат ли только верблюды?
— На золото не поддадутся, надеюсь.
— Пойдем, Ару.
Он в последний раз нагнулся над рекой, потом, не заметив никакой тени, не услышав никакого звука, солдат повернулся к лагерю.
Ураган бушевал на Атласе, и туман спускался, усиливая темноту. Только время от времени свет молнии прорезывал мрак ночи.
— Приготовь верблюдов и лошадей! — сказал дрогнувшим голосом старому негру Энрике. — Не теряй ни минуты.
Он вошел в палатку и разбудил всех.
— Скорее, на ноги! Бедуины собираются напасть на нас.
В одну минуту граф, Хасси и Афза вскочили со своих ковров и схватились за оружие.
— Они близко? — спросил граф.
— Может быть, мы успеем бежать от них, — ответил Энрике.
— Как ты узнал, что они хотят напасть на нас?
— Я услышал разговор на краю берега. Эти канальи решились убить или обокрасть нас.
— Они, вероятно, ограничатся тем, что уведут животных и заставят нас вновь заплатить за них, — сказал Хасси аль-Биак.
— Не будем терять времени, — сказал граф, — если встретим этих каналий на нашей дороге, сбросим их вниз. Дайте лошадей мне и Энрике, они удобнее для нас при нападении.
Они сложили палатку, которая могла пригодиться им в лесах Атласа, потом Хасси влез на верблюда, несшего все его сокровища, которые он ни в каком случае не хотел потерять, так как это было приданое его дочери, Афза села на другого верблюда, а марабут с Ару — на третьего.
— Готовы? — спросил мавр.
— Да, — ответили граф и Энрике, уже севшие на лошадей.
— Трогай!
Маленький караван тронулся в путь довольно поспешно, в то время как ураган, уже отбушевавший в лесах, скатился со страшным шумом на долину.
Темнота была полная. Молния блестела только на вершинах гор, где, видимо, еще свирепствовала гроза. Но отблески молнии не достигали долины.
Хасси ехал впереди, странными звуками понукая своего верблюда. Он держал наготове ружье и старался разглядеть что-нибудь в темноте. Он уже прошел пятьдесят шагов по берегу реки, окаймленной высокими скалами, когда мавр вдруг остановил своего верблюда.
— Что такое, папаша мавр? — спросил тосканец, заряжая свое ружье.
— Вижу тени, движущиеся в нашу сторону, — ответил Хасси аль-Биак изменившимся голосом.
— Это звери? — спросил граф.
— Люди, я в этом уверен.
— Неужели бедуины уже окружили нас?
— Я о том же самом спрашиваю себя.
— Прорвем их линию.
— Заряжайте ружья.
— Готовы, — ответили в один голос Афза, граф и остальные. Хасси на минуту замер, прислушиваясь, потом испустил пронзительный крик.
Три добрых махари, хотя и уставшие от длинного пути днем, бросились вперед, унося седоков.
Вдруг раздалось несколько выстрелов: стреляли по земле или кверху, и поднялись дикие крики.
— Пора, Хасси! — закричал граф и направил свой выстрел на высоту человеческого роста, решив убита кого-нибудь.
Человеческие фигуры бежали по равнине, стараясь сгруппироваться на пути беглецов.
Хасси, вовремя заметив их, резко повернул к реке, но это была плохая тактика, ибо таким образом открывался весь фланг каравана.
Действительно, раздался новый залп со стороны бедуинов, обе лошади и верблюд Афзы упали мертвыми, пронзенные многими пулями и увлекая за собой своих седоков.
Два другие верблюда, испуганные выстрелами и дикими криками, продолжая усиленно бежать, счастливо прорвались сквозь линию нападающих
Ни Хасси, ни марабут, занятые стрельбой направо и налево, не заметили несчастья, случившегося с их спутниками. Только Ару, сидевший за Мулеем, услышал крик о помощи молодой женщины и недолго думая соскочил на землю, рискуя сломать себе шею или ноги.
Бедуины и не старались гнаться за двумя верблюдами, заметив, что на одном из них были ящики со страшными бомбами, с которыми они не хотели иметь дело, боясь взлететь на воздух.
Счастливые, что взяли живьем двух франджи и молодую женщину, за которых командир бледа рано или поздно выплатит хорошую сумму, они бросились на упавших, как стая голодных волков, и связали их.
Ару, который старался сначала защитить свою оглушенную падением госпожу, получил от аль-Мадара два здоровых подзатыльника с угрозой сейчас же расстрелять его, если он моментально не покинет окрестности лагеря.
Пока происходило все вышеописанное, два махари, чудесно спасшиеся от выстрелов, направленных по земле, чтобы не убить людей, которых надо было взять живыми, все быстрее неслись в темноте.
Хасси аль-Биак и марабут, думая, что за ними погоня, не сдерживали их, а напротив, были довольны взятым махари темпом.
В эту минуту над пустыней разразился ураган.
Порывы холодного ветра, уже погулявшего по вершинам Атласа, поднимали столбы пыли, вырывали кусты, зачастивший дождь мешал видеть что-нибудь дальше своего носа.
Удары следовали за ударами, все больше пугая двух махари, казалось, обезумевших в бешеной скачке.
Хасси, думая, что он все еще во главе каравана, кричал время от времени:
— Вперед, друзья! Вперед, Афза! Атлас близко!
Он промчался, должно быть, несколько миль, когда его верблюд споткнулся, издавая какой-то резкий, неприятный звук.
Хасси нагнулся посмотреть, что находится впереди, но дождь мешал этому.
Он, однако, предвидел какое-то препятствие и постарался удержать животное, но оно поднялось и продолжало свой бег.
— Стой! Стой! — закричал Хасси.
— Кто? — завопил марабут с отчаяньем.
— Все!
— Мы одни!
— Моя дочь?!
— Исчезла!
— Когда?
— Не знаю, друг. Я только сейчас заметил, что мы одни. Крик отчаяния вырвался из груди несчастного отца.
— Моя дочь! Моя Афза! Только гром ответил на его зов.
— Может быть, ее махари упал, и франджи остановились, чтобы помочь ей? — спросил он слабым голосом.
— Я ничего не видел и не слышал, друг, — ответил марабут. — Я был занят тем, чтобы направлять своего махари: он как будто взбесился.
— Вернемся, Мулей.
— Махари не захотят вернуться. Не видишь, что они проваливаются? Мы попали в болото.
Марабут был прав. Животные продолжали свой бег с меньшей скоростью, потому что время от времени спотыкались и попадали по колена в воду, как будто под ними находилась топкая грязь.
Хасси дернул вожжи своего верблюда, но животное не слушалось.
— Где мы находимся? — спросил в отчаянии Хасси. — Ты не знаешь, Мулей?
— Я не вижу ничего дальше головы моего верблюда, — ответил марабут. — Чувствую только, что под нами нет твердой земли.
— Разве здесь есть зыбучие пески?
— Да, попадаются местами у подножья Атласа.
— Тогда мы пропали!
— Мы еще не потонули. Может быть, верблюды смогут пройти это болото. Твой махари идет вперед.
— Да, только все глубже уходит в воду.
— Так же, как и мой.
— Не можешь заставить его повернуть назад?
— Больше не слушается — или не может слушаться. Марабут сделал жест отчаяния.
— Нас поглотят пески! — воскликнул он с ужасом.
Он сильно дернул верблюда, думая заставить его обернуться, но достиг только того, что животное погрузилось в воду по брюхо.
Верблюд Хасси, шедший впереди, также опустился. Несколько минут бедные животные делали отчаянные усилия, чтобы избавиться от затягивавшего их бездонного песка, покрытого мелкой водой, потом остановились как вкопанные, как бы поняв, что всякая борьба напрасна и что смерть носится над ними.
Молча смотрели мавры на эти последние усилия. Ураган ревел над их головами, и дождь мочил их, делая тяжелыми их плащи и чепраки животных.
— Мулей, — спросил мавр, — это наш конец?
Марабут не имел храбрости ответить. С ужасом смотрел он на своего махари, все глубже затягиваемого песком.
Теперь не было видно ног, и брюхо верблюда уже лежало на предательском песка
Махари Хасси был не в лучшем положении. Вода касалась его боков и широкого дна ящиков.
— Мулей, — повторил мавр, — неужели таков будет наш конец?
— Аллах ведает, — ответил марабут, вытирая холодный пот, покрывавший его лоб.
— Должно быть, Аллаху нет времени думать о нас. Оставь его и его Пророка — оба покинули нас.
— Не богохульствуй в эти последние минуты.
В душе мавра родился взрыв возмущения, обыкновенно не свойственный мусульманам.
— Не верю я теперь ни в кого, даже в Пророка, — сказал он злобным голосом. — Разве он спас мою дочь? Защитил нас? Нет, напротив, оказал покровительство этим гнусным шакалам пустыни!
— Молчи, Хасси!
— Пусть возвратит он мне мою Афзу! Возвратит мне ее мужа! — вопил мавр. — Тогда я поверю в его всемогущество! Дочь моя! И я не могу лететь ей на помощь! Проклятая судьба моя!
Стон раненого зверя вырвался из груди мавра.
— Успокойся, Хасси, — сказал Мулей.
— Не видишь разве, что смерть уже овладевает нами? Она уже сжимает наших верблюдов. Твой все тонет?
—Да, — ответил марабут, — он уже опустился до половины брюха.
— Почему же мой выдерживает?
— Твой не тонет?
— Нет, остановился.
— Может быть, какая-нибудь скала оказалась под ногами махари? Они попадаются среди зыбучих песков и иногда служат спасением несчастным, попадающим в эту бездонную могилу.
Хасси нагнулся сначала направо, потом налево, разглядывая слой воды, покрывавший ужасные пески и имевший, может быть, глубину в несколько футов. Вдруг восклицание сорвалось с его губ:
— Приданое моей дочери спасет меня!
— Что ты хочешь сказать, друг? — спросил марабут.
— Что ящики с их широким дном держат на поверхности моего верблюда.
— Ты счастлив! Мой продолжает опускаться. И ноги у меня до колен в воде. Еще несколько минут — и я буду затянут песками и явлюсь перед лицом Пророка.
— Ты довольно близко, чтобы попробовать перескочить на моего верблюда и спастись со мной.
— А если моя тяжесть погубит тебя?
— Тогда умрем вместе, — ответил Хасси, — я не дорожу больше жизнью. Афза и граф убиты этими злодеями, говорю тебе, и мне нет смысла жить.
— Ты не имеешь доказательства их смерти. Они, вероятно, попали в руки бедуинов, которые лучше, чем мы думали, знали, что случилось в бледе.
— Это не изменило бы их участи. Мы в двух шагах от Атласа, а там кабилы и сенусси!
— Прыгай же, но смотри, рассчитывай верно: если упадешь в песок, я не смогу спасти тебя.
— Я не молод, но сохранил свою ловкость.
Мулей-Хари стал на спину своего верблюда, размахнулся и прыгнул прямо на плечи мавра.
Ящики, поддерживавшие верблюда, вдруг опустились на несколько футов под новой тяжестью, потом поднялись на прежний уровень
— Аллах нам покровительствует, — сказал марабут, устраиваясь половчее за мавром.
— Это как же? — спросил иронично последний.
— Смотри, как мой махари продолжает опускаться, а твой остается на месте.
— Мы обречены на смерть, и еще более ужасную, так как у нас нет пищи.
Марабут не мог удержаться от вздоха.
Действительно, что выиграли они от опоры, которую давали им ящики? Они находились неподвижно посреди ужасных песков, из которых не могли выбраться без чужой помощи.
Сколько это положение могло продолжаться? Голод должен был медленно убить их.
Дрожь ужаса пробежала по телам мавров.
— Афза или убита, или в плену у бедуинов, оба франджи исчезли, Ару также, а мы наедине со смертью, теснящей нас со всех сторон! — сказал Хасси озлобленно. — Не лучше ли, Мулей, покончить разом выстрелом из пистолета? Пуля в висок прекратила бы наши страдания
— Это не годится для доброго мусульманина, — ответил марабут.
— Когда Аллах и Пророк нас покинули?!
— Как ты можешь знать это?
— На что же ты надеешься?
— Не знаю, но так как Пророк спас твоего махари, то я думаю, что он сделал это не для того, чтобы осудить нас на худшую смерть. Мы все-таки его создания.
Хасси пожал плечами и произнес ругательство.
— Пророк! — сказал он потом с горечью. — Ящики поддерживают животное, а не он.
В эту минуту ужасный крик раздался в воздухе. Мавры едва успели повернуть головы, чтобы увидеть, как голова второго верблюда скрылась под водой.
— Вот что случилось бы с тобой, мой бедный друг, если бы не было тут приданого моей дочери, которое сослужило мне последнюю службу… Если еще сослужит… — сказал Хасси. Марабут казался окаменелым от ужаса и молча смотрел на то место, где исчезло несчастное животное и где была бы и его могила.
— Мулей, друг мой, — сказал дрогнувшим голосом Хасси.
— Что ты хочешь?
— Нам приходит конец, не правда ли? Я не боюсь смерти — в моих жилах кровь воинов, — мне только жалко оставить в этом болоте свое тело и никогда ничего не узнать о судьбе дочери и этих двух франджи, которых я полюбил, как будто они кость от кости моей и…
Он вдруг умолк и стал прислушиваться. Среди шума дождя и порывов ветра ему послышался выстрел.

XXI. Поездка Рибо

Рибо, добрый сержант, пятьдесят раз рисковавший жизнью для помощи в бегстве своим иностранным товарищам, которых Франция, не знающая адской жизни бледов, за их труды и проливаемую кровь награждала одними мучениями и тиранией мошеннической банды, — Рибо не терял времени.
Решив при любых обстоятельствах помогать мадьярскому графу, к которому чувствовал глубокую дружбу, и его жене, он отправился на поиски Бассо. Он не знал, где находился сержант, хваставшийся, что не уступит в жестокости Штейнеру, но не отчаивался найти его. Превосходный наездник и знаток великих равнин Алжира, он направился к цепи Атласа, уверенный, что спаги подадутся в эту сторону, чтобы преградить беглецам путь к горам, где они могли найти защиту у кабильских шейхов и у предводителей сенусси.
Два дня и две ночи искал сержант, позволяя себе только краткий отдых и давая много работы своему доброму арабскому коню, к вечеру третьего дня, когда Рибо был уже близок к отчаянию, он неожиданно наткнулся на спаги, устроившихся в маленьком оазисе, состоявшем штук из сорока корявых пальм.
Бассо, проглотивший свою порцию водки и уже лежавший в палатке, услышав веселые приветствия спаги, насилу открыл свой единственный глаз и решил выйти посмотреть, в чем дело.
— Ты, Рибо! — воскликнул он, смотря на сержанта, выпивавшего стакан воды близ разведенного костра. — Какой ветер занес тебя в глубь Алжира?
— Ветер бледа.
Бассо скривил гримасу, скрестил руки и, глядя прямо в глаза товарищу, спросил:
— Ты играешь роль шпиона?
— Что? — спросил Рибо, бросая стакан и принимая угрожающую позу.
— Твое присутствие здесь не нужно.
—Я бы и не приехал, если б меня не послали. В бледе хоть не особенно хорошо, но все же лучше, чем в сожженной солнцем пустыне
— Чего надо этому идиоту — вахмистру, который совсем голову потерял от своей мавританки?
— Я только слушаюсь приказа, повторяю тебе, Бассо, — отвечал сержант.
— Зачем же ты здесь? Может быть, там опасались, что я не сумею управиться с моими спаги?
— Спроси у вахмистра, когда вернешься. Бассо обозлился и кусал свои рыжие усы.
— Чего же ты хочешь от меня? Взять команду?
— Мне дано только поручение присоединиться к тебе и узнать, что вы сделали для поимки этих негодяев.
Ответом был целый поток ругательств, продолжавшийся несколько минут.
Рибо спокойно дал пройти этой вспышке и насмешливо спросил:
— Они в твоих руках или нет?
— Черт бы их всех побрал! — завопил сержант. — Не знаю, Пророк или какой еще дьявол покровительствует им. Я все еще не нашел негодяев, хотя уверен, что они не успели достигнуть Атласа.
— Ты напрасно губишь лошадей, — сказал, саркастически смеясь, Рибо.
— Сто тысяч хвостов дьявола! — зарычал Бассо. — Что бы ты сделал на моем месте?
— Может быть, уже препроводил бы их в блед, — сказал шутя Рибо.
— А я скажу, что ты погубил бы всех лошадей Алжира и все равно ничего не нашел бы.
— Ну, будет! Не горячись, мой друг! Я не люблю ссориться с товарищами.
— А приехал сюда вызывать меня на ссору, черт возьми!
— Я тебе сколько раз повторял, что меня послали, а мне приятнее было бы остаться в бледе.
— И оставался бы там, твое присутствие здесь совсем лишнее.
— А если я привез тебе хорошие известия?
— О ком?
— О беглецах.
— Ты?
— Я, Рибо.
— Ты смеешься надо мной?
— Я еду с севера, еду три дня и три ночи, и мог по дороге добыть кое-какие сведения, которые способствовали бы получению обещанной правительством награды да еще и повышению по службе.
Бассо как будто смягчился, он погладил свои рыжие усы и, переменив тон, сказал:
— Пойдем в мою палатку, приятель. У меня еще есть бутылка водки, к несчастью последняя, но я разделю ее с тобой.
— Я предпочитаю сахарную воду.
— Ступай пить ее в Оран. У нас недостаток во всем. Если эта погоня продлится еще несколько дней, то мы будем голодать. По счастью, мы теперь можем рассчитывать на тебя, лучшего охотника в бледе, соперника этого канальи графа.
— Ну, так выпью твоей водки в ожидании ужина. — Рибо последовал за сержантом в маленькую палатку, а спаги начали греть котлы, в которых собирались варить свои скудные запасы.
— Послушаем, — сказал Бассо, откупоривая свою последнюю бутылку. — Какие у тебя драгоценные сведения? Откуда они у тебя?
— От двух кабилов, шедших к Атласу. Бассо разразился хохотом:
— Тебя надули, приятель! И как еще! Ведь беглецам покровительствуют все цветные канальи Алжира. Меня тоже надул один туарег, и я только потерял из-за этого всех лошадей первого взвода.
— Эти кабилы никогда не слыхали о мавре Хасси аль-Биаке или его дочери, — сказал Рибо.
— Они обманщики, милый.
— Не всегда.
— Ну, и что же тебе рассказали твои кабилы? — с усмешкой спросил Бассо.
— Что они встретили два дня тому назад в западной части пустыни кучку людей, состоявшую из двух белых, женщины, двух мавров и старого негра.
— Сто тысяч хвостов дьявола! — воскликнул Бассо, весь просиявший. — Это они тебе рассказали?
— Да, приятель.
— Значит, это были они!
— И мне так кажется.
— Пять человек: четверо мужчин и одна женщина! Афза, граф, тосканец, Хасси и его слуга. Кровь сатаны! В этот раз мы их поймаем. Твоя лошадь в хорошем состоянии?
— Я берег ее, сколько мог, и она лучшая из всех лошадей бледа.
— В полночь я велю седлать, и мы отправимся на запад, под цепью гор. Если они не успели пройти пустыню, мы поймаем их и представим вахмистру перевязанными, как колбасы. У меня старый счет с графом.
— Что он тебе сделал?
— Это он подтолкнул Штейнера на самоубийство. Мне это говорили многие солдаты.
— Одной канальей меньше, — сказал Рибо, пожимая плечами.
— Штейнер был пугалом бледа.
— Можно сделать то же самое.
— Мы так не сумеем.
— Так лучше пойдем, друг, атаковать ужин, который приготовили нам спаги.
— Суп алжирского лагеря! Надеюсь, что в нем найдется хоть какая-нибудь саранча. К счастью, мы нашли полянку с луком, которую и обобрали.
Спаги уже наполнили чашки двух сержантов, суп имел успех, так как вместо того, чтобы сварить в нем полдюжины саранчи или хвост змеи, повара бросили туда килограмма два лягушек, собранных в ближайшей луже.
Конечно, храбрые солдаты, с их железными желудками и феноменальным аппетитом, не подумали снять с лягушек кожу или отрезать головы: они бросили их живыми в котел и забавлялись их прыжками в горячей воде. Что поделаешь! Мало развлечений в бесконечной равнине!
Покончив с супом, все бросились в палатки, чтобы приготовиться к отъезду в полночь.
Полагая, что поблизости в пустыне никого нет, они даже не выставили часовых.
Пять—шесть часов покоя, и лошади и люди поднялись на ноги. Все двенадцать человек были в седлах, горя нетерпением нагнать беглецов, что для спаги означало получение премии и права на отпуск.
Скачка началась с большим оживлением. Предводительствовал отрядом Рибо, в качестве старшего сержанта, и заботился только о том, чтобы удалить спаги от пути, которым должны были следовать беглецы, добираясь до Атласа.
Эта поездка продолжались несколько дней, результат был единственный — окончательное переутомление лошадей, и кто знает, до каких бы пор это продолжалось, если б не случилось происшествия, совершенно неожиданного для Рибо.
Они остановились милях в пятидесяти от куббы, когда увидели бедуина, ехавшего на покрытом потом и пеной верблюде.
Прибытие этого сына пустыни приветствовали громким ‘ура’, так как ожидали от него вестей, которые так хотел скрыть Рибо.
— Что тут делают франджи? — спросил дикий обитатель Нижнего Алжира, соскочив с седла. — Где вы ищете людей, бежавших из бледа?
— Тысяча чертей! — закричал Бассо, куривший свою последнюю трубку. — Магомет или самум принес тебя? Будь ты благословен, хотя твоя морда черна, как у Вельзевула!
Все столпились около бедуина, ожидая вестей о беглецах. Один Рибо не казался довольным его неожиданным появлением.
— Что ты скажешь о беглецах? — спросил Бассо, бросая трубку, оказавшуюся без табака. — Откуда ты? Кто тебе говорил о них?
— Пять дней тому назад мы были в бледе, и нам сказали, что оттуда бежали двое франджи и что мы можем получить награду за их поимку.
— О последнем мы еще поговорим, — сказал сержант. — Какие же известия о беглецах? Их видели?
— Они идут с караваном моего хозяина, — ответил бедуин.
— Кто твой хозяин?
— Аль-Мадар.
— Мне кажется, я знаю его, — сказал Бассо. — Куда направляется твой хозяин?
— К деревням кабилов. У нас много товаров для продажи там.
— Кто еще с двумя франджи?
— Два мавра, красивая женщина и старый негр.
— Клянусь рогами Вельзевула, это они! Слышал, Рибо? А мы, дураки, ищем их в противоположной стороне! Я говорил тебе, что твои два кабила надули тебя!
— Может быть! — ответил сержант, недовольный оборотом, который принимало дело. — Но ведь и на этого бедуина трудно положиться. Мне кажется, вокруг нас соткали какую-то паутину, заставляя нас мчаться от запада к востоку, пока мы окончательно не загубим лошадей.
— Но ведь это бедуины, душа моя!
— Им тоже нельзя верить! За цехин они продали бы и гроб Магомета.
— А я верю этому человеку, — сказал Бассо, — он мне не кажется обманщиком, и я намерен’
— Что делать? — иронически спросил Рибо.
— Возвратиться на восток и взять каналий.
— А если я не согласен?
— Ты? По какому праву?
— Ты бы должен помнить, что я старше тебя по должности и что командование принадлежит мне. А также, что я приехал из бледа с особыми приказаниями от вахмистра.
— Сто тысяч хвостов дьявола! — гневно закричал Бассо.
— Хотя бы и двести тысяч, мне до этого нет дела, — твердо произнес Рибо. — Я исполняю свой долг и больше ничего.
— Мне доверили спаги!
— Прекрасно, но теперь я буду вести их в путь, куда я хочу.
— Ты злоупотребляешь нашей беспомощностью.
— Я исполняю свой долг.
— Мы разрешим этот спор в бледе, не правда ли, дружок? — сказал Бассо со стиснутыми зубами, бледный от ярости.
— На саблях или на пистолетах, — ответил совершенно спокойно Рибо. — Провинциальное дворянство хотя и мелкое, но умеет сражаться и умирать.
— Хорошо дворянство, затерянное в Африке! Где твой золотой герб? На дне Луары, Гаронны или, как у этого собаки-магната, в Дунае?
— Мы поговорим об этом в тот день, когда я пущу тебе пулю в лоб, а теперь изволь слушаться, таков приказ.
Обернувшись к бедуину, который был равнодушным свидетелем спора, Рибо сказал ему:
— Уходи. Мы не нуждаемся в твоих вестях.
— А хозяин…
— Вернись к твоему хозяину и не беспокойся о нас.
Бедуин понял, что для него дует недобрый ветер, и, сев на своего верблюда, удалился по направлению к востоку.
— Отдых до утра, — сказал Рибо спаги, — нашим лошадям необходимо передохнуть, а блед слишком далеко от нас.
Измученные всадники не замедлили залезть в свои палатки в надежде хорошо выспаться, но не прошло и двух часов, как они были разбужены раздавшимся вблизи от лагеря выстрелом.
Сержанты первые с саблями и пистолетами в руках бросились вперед, думая, что какое-нибудь племя пустыни нападает на них.
Вместо того они с удивлением увидели перед собой другого бедуина на верховом верблюде.
— Вот как! — воскликнул Бассо. — Еще один сын пустыни! Что этот нам расскажет? Открой глаза, Рибо, так как, мне кажется, ты сделал большую ошибку, прогнав первого, как собаку.
Провансалец почесал свой лоб, и лицо его омрачилось. Он понял, в какой опасности его друзья.
Он подошел к уже спешившемуся бедуину и спросил:
— Кто прислал тебя?
— Мой хозяин, шейх аль-Мадар.
— Опять этот аль-Мадар! — воскликнул Бассо. — Дело серьезно.
— Что тебе надо? — спросил Рибо.
— Я послан, чтобы предупредить, что бежавшие из бледа франджи идут с нашим караваном.
— То же сказал нам твой товарищ, бывший здесь часа два тому назад, но я не поверил ему!
— Напрасно: человек этот говорил правду.
— Ты сам видел этих франджи?
— Да.
— Сколько их?
— Двое.
— Сто тысяч дьявольских хвостов! — завопил Бассо. — Уверился ли ты, наконец, дружок, что те два кабила надули тебя? Признайся, по крайней мере!
— Не торопись, Бассо, — ответил благородный провансалец и, повернувшись вновь к бедуину, спросил его:
— Кто еще был с франджи?
— Двое мавров, молодая женщина и негр.
— Понял? — кричал Бассо.
— Замолчи, несносный, дай мне спросить Где лагерь твоего хозяина?
Бедуин задумался на минуту, потом ответил:
— Милях в пятидесяти отсюда, караван медленно двигается к Атласу.
— Он еще не достиг гор?
— Достигнет только через пятьдесят или шестьдесят часов, потому что караван почти исключительно состоит из вьючных верблюдов.
— В таком случае мы можем отдохнуть до завтра, — сказал Рибо, быстро приняв решение.
— Отдохнуть! — воскликнул Бассо. — Ты хочешь дать им уйти!
— А ты хочешь погубить лошадей, — ответил резко Рибо. — Когда они сдохнут, на чем будешь скакать? На своих двоих?
— Каких кляч дает нам правительство! А требует от нас особенно хорошей службы!
— Эти бедные животные сделали все возможное. Ну, идите спать, а ты, бедуин, ложись около своего верблюда. Завтра ты поведешь нас.
Спаги, счастливые перспективой отдыха, опять вошли в палатки. Бассо первый бросился на пол, Рибо же остался снаружи, под предлогом докурить трубку. На самом деле он выкурил несколько трубок, как бы забыв, что в Алжире рано наступает заря.
Славный провансалец не мог думать об отдыхе, он ломал голову над тем, как спасти графа.
Он не мог больше вести отряд, куда хотел. Проклятые бедуины испортили весь его план, к тому же Бассо не даст себя провести второй раз. Тут пахло отставкой или еще худшим.
Вдруг он как будто нашел выход из ужасного положения, перестал курить, медленно вытряс трубку, вытащил кошелек и высыпал на руку его содержимое.
— Семь золотых, — сказал он, — достаточно, чтобы подкупить двух бедуинов.
Он обошел палатки, чтобы убедиться, что все спят, особенно страшный Бассо. Услышав громкий храп спаги, он подошел к спавшему около своего верблюда бедуину.
— Встань, друг, — сказал он шепотом, сильно тряся его.
— Что ты от меня хочешь, франджи? — спросил сын пустыни.
— Подними своего верблюда и следуй за мной. Я должен поговорить с тобой и, может быть, угостить тебя золотом.
Услышав слово ‘золото’, бедуин быстро повиновался. Он погладил своего махари, пошептал ему на ухо, поднял его и последовал за сержантом.
Шагах в двенадцати от лагеря они остановились.
— Ты мне поклянешься головой, что те, кто идет с вашим караваном, — франджи? — спросил сержант.
— Клянусь бородою Пророка.
— Верю вашей великой клятве. Хочешь заработать две—три золотых монеты?
Глаза бедуина заблестели вожделением.
— Я должен убить этих франджи? — спросил дикарь.
— Оставь в покое этих людей, они — мои друзья. Ты должен сделать одно: сесть на верблюда и вернуться к твоему хозяину.
— Только? — спросил удивленный бедуин.
— Ничего больше.
— Ты шутишь, франджи!
Рибо вынул из кошелька три золотых и положил их в ладонь сына пустыни, прибавив:
— Предупреждаю тебя, что, если мои солдаты придут в ваш стан, тебе придется устроить так, чтоб они тебя не увидели.
— У наших плащей глубокие капюшоны, лицо легко укрыть.
— Хорошо, поезжай.
Бедуин спрятал золотые, поднял верблюда и сел в седло.
— Прощай, франджи, — сказал он. — Я буду тебе другом.
— Да хранит тебя Аллах! — ответил Рибо.
Убедившись, что верблюд с человеком исчезли, он вернулся и вытащил из ножен саблю.
— Мне жаль бедных животных, — прошептал он, — но все средства хороши для достижения цели. Необходимо задержать спаги.
Еще раз обошел он палатки, прислушиваясь у каждой из них. Солдаты храпели, а Бассо своим храпом изображал расстроенную гармонику.
— Можно действовать, — пробормотал сержант. — Эта Афза, должно быть, была несчастьем для всех нас!
Он подавил вздох, взял в руки саблю и пистолет и подошел к лошадям. Бедные, замученные животные спали, прижавшись друг к другу.
Рибо, твердо держа саблю, перерезал горло трем из них. Раненые животные стали биться и перепутали всех остальных.
Рибо спрятал свое окровавленное оружие в ножны, сделал два выстрела в воздух и громко закричал:
— К оружию, к оружию! Предательство!
Спаги, мгновенно разбуженные, выскочили из палаток, хватаясь за ружья.
Все кричали, все спрашивали:
— Что случилось?
— Где предатели?
— Кто стрелял?
— Сержант Рибо!
Бассо выскочил один из первых, поминая тысячи хвостов дьявола.
— Рибо, что случилось? — спросил он у сержанта, пистолет которого еще дымился. — Тебе что-нибудь приснилось? Я никого не вижу.
— А бедуина видишь? — спросил Рибо.
— Как! Его нет?
— Он удрал, мой милый.
— Пусть его пропадает! Мы найдем аль-Мадара без него. Мы его догоним.
— На каких лошадях?
— Шкура кривого дьявола! На наших, конечно, — заорал Бассо. — Ты, кажется, с ума сошел!
— Вот ты иди посмотри, что наделал этот пес бедуин.
— Рибо, ты меня пугаешь?
— Я тебе говорю: посмотри на наших лошадей.
Сержант колебался, испуганный словами, предвещавшими какое-то большое несчастье, потом бросился к животным.
Целый поток самых ужасных ругательств раздался среди ночи. Бассо рвал на себе волосы.
— Ах, мошенник! — кричал он, нанося себе удары кулаком по голове. — Убил у нас трех лошадей! Каторжный! А я еще доверял ему! Все, что ли, в заговоре? Кабилы и сенусси, и бедуины — все покровительствуют этому венгерскому псу! А награда исчезает из глаз! Будь ты проклят, хромой черт и все хвосты твои!
— Я ведь предупреждал тебя, что опасно доверяться этим разбойникам, — сказал Рибо.
— Не мог я думать, что они уж до такой степени мошенники…
— А теперь, что нам делать теперь?
— Меня спрашиваешь? Шкура хромого дьявола! Я хочу догнать аль-Мадара и убедиться собственными глазами, с ним ли граф и тосканец.
— Как же мы догоним его без трех лошадей?
— Рано или поздно, а мы доберемся до этого аль-Мадара!
— Где мы найдем его?
— Мы поедем вдоль подошвы Атласа.
— Как хочешь
— Ты сомневаешься?
— Я думаю, приятель, что они все время надувают нас.
— Дело кончится тем, что я застрелю как собаку милого аль-Мадара, если он одурачил меня У меня есть разрешение, а бедуином меньше или больше, это не важно. Ну, ребята, убирайте палатки и садитесь по двое на самых крепких лошадей. Едем!

XXII. Спасение

— Мошенник!
— Я мошенник?
— Негодяй бедуин!
— Это слишком!
— Ты преступил правила гостеприимства сынов пустыни, ты — сын бешеной собаки!
— Если ты не перестанешь, франджи, я с тебя сдеру шкуру. В моей власти тридцать послушных людей.
— Хоть бы у тебя, паршивый турка, их было сто, мне наплевать!
— Ты сказал — турка?
— Голова турки!
— Кафир, довольно!
— Нет, едок свинины!
— Как! Ты смеешь так называть магометанина? Где это ты видел, чтобы я ел свинину? Эта скотина годится только для неверных!
— Ты ешь ее потихоньку.
— Кто тебе это сказал?
— Известно, что бедуины только хвастают, что они мусульмане, а сами едят свинину.
— Это слишком!
— А еще едят змей.
— Довольно!
— А также саранчу и червяков. Хохот покрыл последние слова.
Люди аль-Мадара столпились около палатки, к кольям которой были крепко привязаны Энрике, граф и Афза, и потешались над ругательствами, которыми тосканец осыпал предателя
В то время как граф и Звезда Атласа казались внешне спокойными, почти покорными своей участи, впечатлительный адвокат, напротив, был в ярости из-за того, что его привязали, сделав беспомощным, и источал весь свой лексикон оскорблений в адрес бедуина.
Граф уговаривал его быть спокойнее, но он продолжал в том же духе.
— Кончил ты? — кричал аль-Мадар. — Мне пора спать, и я не люблю, чтобы меня беспокоили болтовней.
— А! Ты думаешь, что ты будешь храпеть спокойно этой ночью, растянувшись на мягком ковре, в то время как мы тут будем стоять связанные? — отвечал Энрике. — Я не дам тебе глаз закрыть ни на минуту!
— Я могу в конце концов потерять терпение, франджи!
— А я его уже потерял!
— Ты не знаешь, на что способен бедуин, когда его выведут из терпения
—Что еще? Неужели ты, кусок испорченного черного хлеба, осмелишься дотронуться до белого каравая? Ты слишком хвастаешься, мой милый!
Бедуин бросил на Энрике злобный взгляд и, дотронувшись до своего ятагана, закричал:
— Я тебе обрежу язык, если ты не замолчишь!
— А потом что? А где потом будет прятаться великий и грозный аль-Мадар? Не у белых, ибо они дорого заставят тебя заплатить за такую жестокость, хотя бы и совершенную над беглецом из бледа, не у сенусси, покровительством которых мы пользуемся, не у кабилов Атласа — наших друзей. Ты просто осел, великий сын пустыни.
Аль-Мадар, еще раз выругавшись, отвернулся, говоря:
— Реви ты, как дикий зверь, а я все же отлично высплюсь.
Сказав это, он вошел в палатку, и его люди последовали его примеру. Четыре бедуина, вооруженные до зубов, остались сторожить пленных. Сначала тосканец продолжал кричать, но заметив, что никто не слушает его, прекратил свои ругательства.
— Пора была тебе кончить, — сказал граф, — у тебя язык острый, как ятаган.
— Которому, однако, не удалось прошибить шкуру этого крокодила, — ответил со смехом Энрике. — Проклятый каторжник! Так предательски обмануть нас! А Хасси? А марабут? Что с ними?
— Если бы их поймали, — ответил граф, — они были бы здесь с нами. Им, верно, посчастливилось спастись.
— Что же они не вернулись к нам?
— Если Хасси свободен, он не оставит нас, но не будет столь безрассуден, чтобы броситься в объятия аль-Мадара. Атлас близко, у марабута много друзей среди горных кабилов, и он пользуется поддержкой сенусси. Эти два человека не будут терять времени. Я надеюсь увидеть их завтра во главе отряда кабилов. Поэтому я довольно спокоен. Наш плен не будет долгим, уверяю тебя.
— Если не явятся раньше спаги!
— Вот это было бы горе, — сказал граф. — Если бы Рибо удалось удержать их дня на два, наши несчастья были бы кончены, потому что Атлас уже близок!
— В таком случае и мы можем отдохнуть, в надежде что завтра увидим тридцать отсеченных бедуинских голов.
Они попросили сторожей немного отпустить веревки, чтобы можно было лечь, на что те сейчас же согласились, один из них даже предложил Афзе какой-то коврик.
Ночь прошла спокойнее, чем ожидали пленники. Не явился ни один спаги, но также и ни один кабил. Стало быть, Хасси не мог в продолжение ночи достигнуть деревень кабилов? Это был вопрос, который задавали себе трое несчастных узников. Они не подозревали, что с друзьями случилось несчастье, что мавр и марабут сидели без движения в зыбучих песках, готовых поглотить их, если бы они покинули два спасительных ящика, поддерживающих верблюда.
Солнце уже взошло, когда Энрике, внимательно следивший за всем, что происходило в лагере, заметил в нем оживленное движение. Тревожные крики раздавались на западной стороне лагеря, и группы людей бросились бежать в ту сторону, между тем как другие торопились навьючивать верблюдов, которых при караване было достаточное количество.
— Слушай, — сказал Энрике. — Есть что-то новое!
Дрожь пробежала по лицу мадьяра, и взгляд его с тревогой обратился на Афзу, все время выказывавшую необычайное спокойствие.
— Ты слышал, граф? — спросил Энрике.
— Да, слышал и не посмел ответить сразу. Наши избавители не придут с этой стороны, но внезапно спустятся с гор.
— Стало быть, это спаги?
— Подождем немного, не станем спешить со своими заключениями. Граф обратился к сторожевым бедуинам, вставшим и внимательно вглядывавшимся в горизонт, заслоняя глаза рукой от солнца.
— Кто там идет? — спросил их граф. — Франджи?
— Нет, — ответил один из бедуинов. — Видны две темные точки, — вероятно, махари. Должно быть, друзья возвращаются в лагерь.
— Откуда?
— Это мог бы сказать только начальник.
— Не верю ничему, что говорят эти негодяи, — сказал тосканец. — К счастью, у нас самих есть глаза.
Сторожевой бедуин не ошибся: через несколько минут к лагерю подъехали два махари, все вспотевшие и с трудом переводившие дух. На них вернулись два бедуина, отправленные на поиски спаги и съехавшиеся на обратном пути.
Аль-Мадар тотчас же принял их в своей палатке, надеясь, что они привезли известие о французах, которое поможет ему получить награду, не возвращаясь в блед.
— Вы догнали их? — спросил он.
— Да, — ответил получивший золотую монету от Рибо, — и можем прибавить, что они едут сюда, потому что мне удалось рассмотреть их в то время, как они в кустах снимали свои палатки. Однако я заметил одну вещь, которая меня беспокоит.
— Говори скорей.
— Когда я с ними расстался, все были на конях, когда же увидал их едущими перед собой — у троих лошадей не было.
— Они пали от утомления.
— Нет. Пропустив их мимо, я вернулся на место их стоянки и увидел трех лошадей в луже крови. Кто-то зарезал их.
— Что же ты думаешь по этому поводу? — спросил аль-Мадар с нетерпеливым движением.
— Если ты не пошлешь им навстречу махари, то тебе придется ждать очень долго.
— Сколько их?
— Четырнадцать.
— У нас хватило бы скакунов для всех. Мне самому хочется поскорей добраться до Атласа и избавиться от этих людей.
Он позвал своего помощника и отдал ему несколько приказаний.
Через десять минут два бедуина выехали из лагеря с шестнадцатью вполне оседланными верблюдами-бегунами, направляясь на восток.
Этот отъезд, конечно, не укрылся от пленников.
— Они поехали навстречу спаги! — воскликнул тосканец, у которого сердце екнуло. — А папаша Хасси и марабут пропали. Если через двенадцать часов их не будет здесь, нас повезут в блед, и тогда нас не спасут ни кабилы, ни сенусси. Дело идет к концу, не правда ли, граф?
Мадьяр подошел к Афзе, насколько ему позволили веревки.
— Звезда Атласа не испугается смерти? — спросил он взволнованным голосом.
— Нет, господин, — спокойно ответила Афза. — Если мне дадут умереть рядом с тобой, я без страха буду смотреть на ружья солдат, направленные против нас. Мне только тяжело уйти из жизни, не увидавшись с отцом. Жизнь моя принадлежит тебе. Если тебя убьют, и я хочу пасть рядом с тобой.
День тянулся без конца для несчастных, привязанных в палатке, откуда они не могли видеть происходившего в лагере. Энрике по временам начинал бранить бедуина, но не в глаза, так как тот был настолько благоразумен, что весь день не показывался. Он был уверен в своей удаче и не желал попусту портить себе кровь.
Было уже довольно поздно, и ничто не нарушало спокойствия в лагере, как около десяти часов, в то время, когда багровая луна восходила над Атласской цепью, пленники услыхали вдали хорошо знакомый рожок.
Энрике, крепко связанный, с трудом приподнялся.
— Спаги! — воскликнул он, бледнея.
За рожком последовало несколько выстрелов, приветствуемых со стороны бедуинов дикими криками.
— Конец, — сказал граф, весь посинев. — Бедная Афза, зачем ты вышла замуж за меня! Я приношу тебе одно несчастье.
Звезда Атласа отвечала со своим обычным спокойствием:
— Я счастлива, что могу умереть вместе с моим господином. Весь лагерь был в движении, бедуины спешили вооружиться, как будто им предстояло сражение, а из тюков с товарами были местами устроены как бы укрепления, за которыми можно было выдержать натиск кавалерии.
Аль-Мадар отправился на восточный конец лагеря в сопровождении двенадцати человек — числа, равного числу спаги.
Через четверть часа Рибо и посол подъехали к предводителю бедуинов на махари, которые были высланы им навстречу.
Спаги, соблюдая негласно установленные в пустыне правила, остановились в двухстах или трехстах шагах и тотчас же разбили маленькие палатки.
Вместе с махари они привели и своих лошадей, но они, за исключением чистокровного скакуна Рибо, были в ужасном состоянии.
— Привет франджи! — закричал аль-Мадар, делая несколько шагов навстречу обоим сержантам. — Бедуины гостеприимны, и, если вы желаете отдохнуть в моем лагере, вам стоит только сказать.
— Нам хорошо и в наших палатках, и мы предпочитаем договариваться на нейтральной почве. Правда, что ты поймал двух беглецов из бледа?
— А также дочь Хасси аль-Биака, верблюдовода, — ответил аль-Мадар с некоторой гордостью. — Я умею обделывать свои дела, когда знаю, что могу заработать что-нибудь.
Услыхав эти слова, Рибо позеленел и должен был употребить чрезвычайное усилие воли, чтобы не выдать себя.
— Ну, давай договариваться, — сказал он отрывисто. Бедуины принесли ковры, на которых два француза уселись против аль-Мадара, между тем как разносили кофе.
Рибо, отдавая дань местным обычаям, отпил несколько глотков ароматного напитка, а затем спросил:
— Так они в твоих руках?
— Да, франджи.
— Но ведь их было шестеро?
— Трое бежали, не знаю куда. Да мне до них и дела нет. за них никакой награды не дадут.
— Можно увидеть твоих пленников?
— Нет, погоди, прежде надо сговориться.
— Начальник бледа обещал триста цехинов за поимку беглецов и женщины. Если эти деньги у вас с собой, я готов уступить вам всех троих, если же у вас денег нет, поезжайте за ними в блед.
— Ты с ума сошел! — воскликнул Рибо. — Или ты думаешь, что франджи способны нарушить данное слово? Сними свой лагерь, поедем в блед, и тебе там заплатят. Мы, солдаты, не возим с собой таких больших денег.
— Вернуться мне туда со своим караваном?! Об этом и думать нечего. Я везу товар для кабилов и терять времени не могу, иначе встречу большие затруднения в горах, — сказал аль-Мадар.
— Чего же тебе бояться со стороны кабилов? — спросил Бассо.
— Отцу девушки удалось бежать с марабутом, они будут просить покровительства сенусси, и, если я промедлю, мне придется плохо.
— Кто тебе сказал, что сенусси будут им покровительствовать?
— Они сами.
— А ты и поверил? Они просто хотели напугать тебя. Сенусси никогда не заботились о дисциплинарных из бледа.
— Ты можешь говорить, что хочешь, я не послушаюсь тебя. Атлас слишком близок, чтобы мне уходить от него. Привези деньги, и я сохраню тебе беглецов, если не привезешь, я продам их туарегам пустыни, — за девушку мне дадут хорошую цену.
— Да где же нам достать таких денег? — вторично спросил Бассо, начинавший терять терпение.
— Не мое дело, — ответил бедуин, — или давайте деньги, или я уйду в горы.
— В таком случае одному из нас следует ехать в блед, предупредить вахмистра. Пусть другие останутся присматривать за собакой-бедуином, чтоб он не дал тягу.
— Кто же поедет?
— Я, — ответил Бассо. — Дней через шесть я вернусь с вахмистром и подкреплением из спаги.
— Делай как хочешь, — ответил Рибо.
Бедуин, несмотря на все свои усилия, не мог понять ничего из этого разговора, который сержанты вели по-французски. Бассо обратился к нему:
— Дай мне твоих лучших бегунов-махари, я поеду в блед и привезу тебе деньги, мои спаги останутся при тебе, надзирая за пленниками.
— Что же, пожалуй, — ответил аль-Мадар, — а я тем временем отправлю часть своих людей с кое-каким товаром в горы.
— Никто тебе не мешает.
Сержанту привели двух лучших махари из всего каравана.
— Ты возьмешь с собой одного из спаги? — спросил Рибо.
— Нет, я предпочитаю скакать один. А ты смотри в оба за бедуином. Как бы он не провел тебя: негодяи на все способны.
— Я знаю их не хуже тебя.
Бассо простился, махари полетели как птицы и скоро скрылись за кустами.
Бедуин снабдил спаги припасами, и они ушли к себе в палатку готовить ужиа Рибо поглядел вслед удалявшемуся сержанту.
— Не вернуться ему во Францию, — подумал он. — Если не граф, то кто-нибудь другой отомстит ему за всех несчастных, кого он мучил в бледе. Но что же делать теперь? Семь дней — время долгое, а вместе с тем короткое. Если Хасси умер — все кончено, и я уж не знаю, что будет.
Он намеревался вернуться в палатку, как вдруг рядом с ним откуда-то вынырнул человек. Рибо инстинктивно схватился за пистолет и нацелился на пришельца, окликнув его:
— Кто там?
— Ты не узнал меня, франджи? — спросил как будто знакомый голос.
— Кто ты?
— Ару.
У сержанта вырвалось восклицание удивления.
— Ты? Верный слуга Хасси аль-Биака? Зачем ты здесь?
— Я думаю, Пророк послал меня, чтоб спасти моего господина…
— А где он? В горах?
— Нет, он часах в трех пути отсюда застрял в зыбучих песках, откуда ему не выбраться без чужой помощи. Господину удалось бежать вместе с марабутом, но их застиг ураган, и они попали в зыбучие пески.
— А ты как выбрался из них?
— Я упал прежде, чем они попали в болото, и мне удалось найти их по следу.
— Ты полагаешь, что твой хозяин еще жив?
— Да, ящики с богатствами — приданым его дочери — помешали его махари провалиться в песок. Но если мы скоро не поможем им, они умрут с голоду или от солнечного удара.
— Достаточно ли будет двух лошадей, чтобы вытащить их из песков?
— Достаточно.
— Подожди меня здесь, не показывайся никому, от спасения твоего господина зависит спасение всех.
Рибо быстро составил план действий.
Он вернулся в лагерь, освещенный кострами, наскоро поужинал со своими людьми и, отведя в сторону капрала, сказал ему:
— Тут творится что-то, что меня тревожит. Бедуин плутом рождается, плутом и умирает.
— Они что-нибудь замышляют против нас?
— Может быть, и нет, но кто знает? Я хочу сам во всем убедиться. Ты видел, что два бедуина направились к Атласу? Я поеду посмотреть, что творится у подножия гор. У нас есть еще две относительно свежие лошади?
— Ваша и лошадь Бассо.
— Прикажи сейчас же оседлать их.
— Зачем же обеих?
— Мне лучше знать, зачем.
Через две минуты скакуны, единственные еще сохранившиеся после бешеной скачки, были готовы.
— Смотри в оба, — сказал Рибо на прощанье, — и если я задержусь, не беспокойся.
— Как мне держать себя с предводителем бедуинов?
— Оставайся в нашем лагере, и больше ничего. Если спросят обо мне, скажи, что я сплю.
Рибо натянул поводья и направился к месту, где оставил Ару.
Луна зашла, и на равнине царила полная темнота, сгущавшаяся еще и от тумана. Над горами по временам вспыхивала молния, но грома слышно не было.
Боясь, что за ним подсматривают, сержант сделал довольно большой крюк, прежде чем направился к кустам, где скрывался Ару.
Негр сел на приведенного скакуна, и оба всадника направились на юг, к гигантской горной цепи.
Скоро огни, освещавшие лагерь, потухли вдали, из кустарника доносился зловещий вой шакалов, по временам почти из-под ног лошадей выскакивала гиена и оглашала ночь своим хохотом.
Рибо и Ару ехали часа два, когда до их слуха донесся слабый звук выстрела.
— Выстрел из пистолета, — сказал сержант.
— Это стреляет хозяин, — объяснил Ару. — Я посоветовал ему стрелять, чтобы мне легче было находить дорогу.
— Стало быть, он уже недалеко?
— Недалеко, я узнаю место, по которому мы ехали вчера.
— Погоняй лошадь, если и падет — ничего.
— Нет, франджи, ее надо сохранить для хозяина, чтобы он скорее мог добраться до Атласа. Махари погибли, а Хасси не бросит приданого Афзы.
— Оно пригодится графу, если он захочет вернуться в Венгрию.. В это мгновение послышался второй пистолетный выстрел, на этот раз гораздо ближе. Рибо ответил выстрелом из ружья и пришпорил было свою лошадь, но она — так же, как лошадь Ару — по совершенно непонятной причине артачилась.
Почва с каждым шагом становилась все хуже.
Кустарник сменился зарослями камыша и болотных растений, и лошади часто уходили в песок чуть не по колено.
Ясно обозначилась близость зыбучих песков, и вперед можно было продвигаться только с крайней осторожностью.
Вдруг в пяти шагах от Рибо блеснул огонь, а вслед за тем грянул выстрел и послышался голос:
— Это ты, Ару?
— Я, хозяин! Франджи, останови лошадь и слезай. Опасное место близко.
Возвысив голос, негр крикнул:
— Хозяин, мы пришли тебе на помощь.
Оба спешились и подходили, держа лошадей в поводу. Почва опускалась под их ногами, однако они еще не переступили черты коварных песков.
— Остановись, франджи, — сказал Ару через несколько минут. — Дальше — смерть.
— Чувствую, — ответил Рибо, уже чуть было не провалившийся. Они дошли до зыбучих песков.
В тридцати шагах впереди Хасси аль-Биак и марабут, сидя на драгоценных ящиках, которым были обязаны сохранением жизни, старались держать высоко голову верблюда, все еще надеясь спасти животное.
— Здравствуй, брат! — приветствовал мавра сержант. Есть у тебя веревки?
— Есть, — ответил Хасси. — И сбруя есть, и ящики перевязаны веревками.
— А у меня есть веревки от палаток, — сказал Ару. — Всех вместе хватит.

XXIII. На Атласе

Прежде чем приступить к спасению погибавших, Рибо пододвинулся к ним насколько возможно ближе, ощупывая землю бамбуковой палкой, и скоро увидел, что дальше идти нельзя. Он быстро окинул взглядом пространство, отделявшее его от махари.
‘Шагов двадцать, — подумал он. — Надо попытаться вытащить все’.
Ару и Хасси поспешно связали веревки и готовились бросить их.
Задача спасения казалась Рибо не особенно затруднительной: надо было только удостовериться, могут ли ящики держаться на воде, которая, вероятно, имела не более трех футов глубины.
— Брат, — закричал сержант мавру, — попробуй обрезать ремни, которыми привязаны ящики на спине махари.
— А махари? — спросил Хасси.
— Его придется оставить, мы можем дать тебе двух лошадей, они тебе при подъеме на горы будут полезнее, чем махари. Бросай нам свою веревку, а мы бросим тебе нашу. На этих зыбучих песках нужна крайняя осторожность.
Веревки были брошены и привязаны к ящикам, затем Хасси при помощи марабута, владевшего только одной рукой, стащил ящики с седла, предоставив несчастного махари его участи.
К общей радости, ящики, хотя и очень тяжелые, погрузившись на три четверти своей высоты, еще держались на воде. Спасение было обеспечено.
Оставалось только сдвинуть с места этот импровизированный плот с двумя людьми, сидевшими на нем.
Махари же, не поддерживаемый ничем, все опускался, несмотря на все его усилия выбраться, которыми он только расширял открывавшуюся под ним могилу.
Сознавая свою страшную судьбу, он отчаянно ревел, поворачивая голову в сторону людей, которых поддерживал до тех пор. Его большие умные глаза выражали неописуемый ужас.
Постепенное, но неуклонное погружение этой трепещущей массы было потрясающим зрелищем. Его можно было сравнить с кроликом, постепенно исчезающим в длинном теле питона или боа.
Ару и Рибо старались тянуть веревки как можно скорее, боясь, что ящики с людьми могут каждую минуту погрузиться в воду.
Переезд совершился благополучно, и измученные продолжительным страхом и истощенные голодом мавр с товарищем могли наконец стать на твердую землю.
В ту же минуту голова махари скрылась под водой.
Хасси протянул Рибо руку, говоря:
— Я тебе обязан жизнью. Что могу я сделать для тебя? Приданое дочери в твоем распоряжении.
Сержант отрицательно покачал головой.
— Сохрани его для Афзы и ее мужа, — сказал он. — Оно будет им полезнее, чем мне. С меня достаточно и моего жалованья.
— Дочери и графу это богатство уже не нужно, — печальным голосом сказал Хасси.
— Почему?
— Бедуины, вероятно, уже убили их.
— Ошибаешься: они еще в лагере бедуинов — в ожидании вахмистра.
— Значит, все равно пропали.
— Конечно, если ты не поторопишься. Я сделал все возможное, чтобы спасти всех, судьба была против меня. Сейчас же отправляйся с марабутом просить помощи у кабилов и сенусси и спуститесь с гор большой толпой: вам придется дать настоящее сражение бедуинам и спаги, поддерживающим их. Мулей-Хари пользуется большим влиянием в горах, и ему там ни в чем нет отказа.
— Хорошо, — сказал Хасси, — мы отправимся просить помощи у сенусси.
— Ты знаком с каким-нибудь влиятельным шейхом? — спросил Рибо марабута.
— Мы обратимся прямо к Сиди Омару, очень влиятельному человеку. Он все может сделать. По одному его знаку горные кабилы возьмутся за оружие, а если этого будет недостаточно, он пошлет к туарегам и тиббу великой пустыни.
— Это я вам советую сделать как можно скорее, потому что дней через пять-шесть Бассо приедет с вахмистром, в сопровождении хорошей охраны, с которой вам придется померяться.
— Бассо? — повторил марабут, скрежеща зубами. — Ведь это он искалечил меня. Не так ли, франджи?
— Именно он.
— Это надо запомнить. Увидев, я его сразу узнаю.
— Ты замышляешь месть? — спросил Рибо.
Марабут остерегся ответить. Но ужасный огонь, сверкнувший в глазах, выдал его.
— Теперь поезжайте, — сказал сержант. — Оставляю вам лошадей и Ару.
— А ты? — спросил Хасси.
— Я вернусь на стоянку пешком и дорогой выдумаю какую-нибудь сказку, чтобы объяснить исчезновение лошадей. В конце концов, в Алжире нет недостатка в львах, и всем известно, что они не пренебрегают кониной.
Хасси и Ару навьючили ящики на более крепкую лошадь, а марабута, совсем ослабшего, посадили на другую.
— Что же я могу сделать для тебя? — повторил свой вопрос Хасси.
— Повторяю тебе, что мне ничего не надо! Уж если так хочешь, попроси дочь, если ей удастся добраться благополучно до Европы, чтобы она когда-нибудь вспомнила о Рибо.
Мавр вздрогнул. Он устремил на сержанта свои черные глаза и сказал с некоторой горечью, в которой слышалось раскаяние:
— Знаешь, что…
— А что?
— Что я ошибался в тебе… Ты хороший человек… — И мавр пожал руку Рибо.
— Говорят, что так, — ответил сержант смеясь. — А теперь поспеши: от твоей быстроты зависит спасение дочери и других.
— Едем! — сказал Хасси. — Прямо к Сиди Омару.
— Не думай, что подъем на горы будет легок, особенно с этими тяжелыми ящиками. Лошадь долго не выдержит с ними, — сказал марабут.
— Не оставить ли их здесь?
— Нет, мы закопаем их в ущелье Кадир. У лошадей спаги под чепраком всегда есть кирка и заступ с короткой ручкой для постановки палаток, мы живо выкопаем яму. Да и не безопасно было бы поехать к кабилам с таким богатством.
Хасси взял под уздцы первую лошадь и пошел вслед за Ару. Марабут ехал за ними.
Два часа спустя они начали подниматься на первые предгорья чудной горной цепи, направляясь к Кадирскому ущелью — дикой, глубокой щели, замкнутой гигантскими скалами, почти закрывающими вход в нее, что делало это ущелье местом, очень удобным для долгой защиты.
На высоте пятидесяти метров Хасси и Ару выкопали в хорошо скрытом месте глубокую яму и спрятали в ней ящики, так как уже утомленные лошади были не в состоянии карабкаться на крутые возвышенности с такой тяжестью.
Отметив место камнями, разложенными в определенных местах, путешественники продолжали свой путь, спеша к кабильским деревням.
Светало, и в считающихся самыми прекрасными во всей Африке горах, всю ночь оглашаемых рыком львов, водворилась тишина.
Когда путники шли дубовыми лесами, утренний ветерок весело шелестел в верхушках деревьев, птицы чирикали и распевали во все горло, в расселинах шумели потоки, а издали доносился шум водопада
Величественное солнце показалось из-за самых высоких вершин, рассыпая свои золотые лучи по этой массе зелени, насыщенной влагой.
У подножия расстилались с одной стороны огромная бесплодная пустыня Сахара, с другой — выжженная равнина Нижнего Алжира, кое-где поросшая скудным кустарником.
Чудная же цепь Атласа, богатого водой, тенью, огромными первобытными лесами, возвышалась между этими двумя пустынями.
Путники продолжали подниматься по ущелью, которое быстро сужалось. Хасси зарядил свое ружье, потому что приходилось опасаться встречи со львом или леопардом.
В полдень была сделана небольшая остановка: позавтракали остатками провизии, захваченной с собой, и затем направились через лес по тропинке, которая должна была привести к какой-нибудь кабильской деревне.
Шли с еще большей осторожностью, внимательно всматриваясь в кусты, где мог скрываться дикий зверь.
Ару и марабут зарядили также свои пистолеты, опасаясь каждую минуту какой-нибудь неожиданности со стороны голодных и страшных обитателей леса. К счастью, дело обошлось безо всякой неприятной встречи: попадались только газели да гиены, вовсе не желавшие знакомиться со страшным оружием, и к вечеру путешественники дошли до первой кабильской деревни, где, благодаря марабуту, встретили радушный прием.
Кабильские деревни покрывают весь северный склон Атласа в сторону Алжира, они расположились поодиночке, но на достаточно близком расстоянии одна от другой, чтобы в случае надобности оказать взаимную помощь.
Обыкновенно в них двадцать—тридцать мазанок из сухой грязи, имеющих форму больших кубов, с узенькими отверстиями, служащими окнами и одновременно бойницами. Хижины окружены оградой, вечером здесь собирают толстохвостых баранов, защищая их от львов и леопардов, которых очень много на Атласе.
Издали мазанки кажутся небольшими крепостцами, хотя в действительности они не выдерживают даже сентябрьских и октябрьских дождей.
Жители этих деревень всегда доставляли много хлопот французам и до сих пор, можно сказать, сохранили в своих горах почти полную независимость.
Это очень красивые люди маврской крови, стройные, высокие и храбрые. Большая часть их — пастухи, но также есть много искусных оружейников, и звуки молотка раздаются весь день в Атласских горах, сливаясь с блеянием овец и шумом потоков.
Выделываемое оружие служит постоянной угрозой кафирам, а также всем неверным. Стоит какому-нибудь Бу Алену поднять знамя восстания или какому-нибудь ‘святому человеку’ из куббы развернуть зеленое знамя Пророка, и все кабилы спускаются со своих гор, готовые вступить в кровавый бой.
Абд аль-Кадир, лев Алжира, мог столько лет бороться с французскими войсками, пытавшимися завоевать эту обширную область, только благодаря атласским кабилам, которых французы, правда, постоянно побеждали, но не могли покорить.
На следующий день Хасси и два его товарища после продолжительного совещания с шейхом деревни отправились на трех хороших мулах в лагерь сенусси, одного слова которых было достаточно, чтобы призвать к оружию всех атласских кабилов.
Переезжая из деревни в деревню, где встречали гостеприимный прием — так как горные жители знали Мулей-Хари, — маленький отряд через три дня достиг своеобразной крепости, окруженной земляными бастионами и стоявшей на вершине одной из самых высоких гор.
Здесь жил Сиди Омар, глава могущественного религиозного союза, господствующего и до наших дней над всей Северной Африкой до Сенегала и Нигера с одной стороны, и до Нила — с другой.
Основателем этой секты был скромный алжирский юрисконсульт по имени Сиди Мухаммед бен Али аль-Сенусси, принадлежавший к племени меджахер и родившийся в Мостаганеме, в Алжире, в последние годы турецкого владычеств [*], противником которого он стал впоследствии.
[*] — До захвата в 1830 г. Францией Алжир формально находился под сюзеренитетом Османской империи.
Познакомившись во время своего пребывания в Марокко с философским учением одной мистической секты, он вернулся в Алжир накануне завоевания части этой страны французами и прошел по всем возвышенностям родной области, уча богословию и направляясь на восток, куда его влекла колыбель Пророка и слава нескольких знаменитых мусульманских ученых.
Во время своего паломничества к святым местам Сиди Мухаммед останавливался в разных городах и, между прочим, в Логузате и в Кипро, основывая многочисленные школы, где проповедовал учение, заимствованное из Корана и произведений его толкователей.
Сначала секта встретила сильное противодействие как в Мекке, так и в Константинополе, но, тем не менее, Сиди Мухаммед боролся храбро и, приняв титул калифа и ‘наместника Бога на земле’, собрал вокруг себя много последователей, с воодушевлением примкнувших к новому учению.
Не чувствуя себя в безопасности в Египте, он удалился в пустыню, где сблизился с атласскими кабилами и туарегами Сахары.
Не прошло и пятидесяти лет, как эта секта приобрела такое могущество, что стала смущать спокойствие французского и английского правительства и наделала много хлопот константинопольскому и марокканскому султанам и бею тунисскому.
Теперь у нее есть монастыри, или, лучше сказать, крепости, как на Атласе, так и в оазисах пустыни, она обладает неисчислимыми богатствами, потому что всякий принадлежащий к секте обязуется отдавать в ее пользу два процента со своих доходов.
Организация общества удивительная. Что бы ни происходило в пустыне, на берегах Нила, Нигера и Сенегала — все становится известно калифу раньше, чем европейским и мусульманским правительствам, потому что на службе у сенусси много отборных бегунов-махари, на которых наездники из сахарских племен тиббу и туарегов соперничают в быстроте с газелями.
Как только в Северной Африке вспыхивает восстание, могущественный союз снабжает врагов кафиров оружием и боевыми припасами.
Атлас и Сахара принадлежат сенусси, и горе тому, кто вздумал бы слишком далеко шагнуть в их владения.
Без могущественной поддержки секты Махди [*], конечно, не был бы в состоянии держаться так долго на берегах Нила и провести свои победоносные орды из Нубийской пустыни в Хартум, немилосердно перерезав все египетские гарнизоны, уничтожив в ущелье Каскхили три тысячи солдат Хикс-паши [**] и истребив в столице Нубии Хартуме все передовые аванпосты английского владычества, которые великий Гордон — жертва своей доверчивости — вел, как был уверен, к легкой победе [***].
[*] — Махди Суданский — вождь антиколониального махдистского восстания в Судане, положивший в 1882 г. начало Махдистскому государству. Махдисты очистили всю страну от турецко-египетских и английских войск. Махдистское государство просуществовало до 1898 г.
[**] — 5 ноября 1883 г. близ суданского города Эль-Обейда махдистами был уничтожен 10-тысячный карательный корпус английского генерала У. Хикса и генерал-губернатора Алааддин-паши.
[***] — Генерал Чарлз Джордж Гордон, являвшийся в 1877-79 гг. генеральным губернатором Судана, был послан в 1884 г. английским правительством для подавления восстания махдистов. В 1885 г. был убит махдистами.
Без сенусси не мог бы держаться так долго и мавританский вождь Бу Амама, столько лет наводивший страх на Алжир.
Иногда проходят годы, когда могущественная секта не подает признаков жизни, но приходят другие времена, и она гордо поднимает голову, угрожая даже великим державам, имеющим интересы в Северной Африке.
В1868 году сенусси дошли в своей смелости до того, что объявили отлученным константинопольского султана. Ему пришлось уступить… отвести секте земли и признать за ней привилегии в Триполитании.
Сиди Омар, преемник Сиди Мухаммеда в сане великого калифа, само собой разумеется, не отказал в гостеприимстве Мулей-Хари, так как марабуты — шпионы секты, а вместе с тем хранители оружия, всегда готового к услугам восставших. Сиди Омар в минуту приезда путников пил кофе в небольшой комнате, просто убранной, между тем как негр с выжженными каленым железом на груди словами Аллаха, — в знак того, что он душой и телом принадлежит секте, — готовил своему господину трубку, наполненную душистым табаком — подарком хедива египетского или бея тунисского.
Сиди Омар представлял собой великолепный тип мавра. Он был высокий, сильный, хотя и несколько худощавый, с бронзовым оттенком лица и сверкающими глазами, как бы магнетизировавшими всякого, на кого он устремлял свой взор. Черная, хотя немного редкая, борода еще больше оттеняла правильность черт его лица.
Подобно прочим членам секты, он был одет очень просто: в широкую рубашку из легкой фланели, стянутую в поясе желтым ремнем. Ни на руках, ни в ушах, ни на шее не видно было никаких драгоценностей, — членам секты сенусси строжайше запрещено употреблять золото и серебро, за исключением рукояток сабель или ятаганов.
Могущественный глава секты, как мы сказали, принял Мулей-Хари приветливо: он знал его давно, а Хасси аль-Биак, как потомок калифа гранадского, имел право на известное уважение.
Внимательно выслушав рассказ о происшедшем, покуривая свою трубку, калиф сказал, смотря преимущественно на Хасси:
— Сенусси обычно не лезут в дела, где замешаны кафиры, но так как в твоих жилах течет кровь великих калифов, а один из этих кафиров женился на твоей дочери, и к тому же он не настоящий франджи, то ты имеешь право на нашу помощь. Сколько человек тебе надо?
— Около пятидесяти, — быстро ответил Хасси.
— Завтра ты их получишь А если окажется мало, горы доставят тебе еще больше. Атлас и Пророк простят мне, что я отправлю своих людей на защиту двух человек, не принадлежащих к исламу. Отдохните, вы гости сенусси и состоите под покровительством кабилов Атласа.

XXIV. Цена предательства

Старинная и тяжелая колымага на высоких колесах, колыхаясь, будто среди моря, быстро ехала по нижнеалжирской равнине, влекомая прекрасными лошадьми с длиннейшими гривами. Ее сопровождали двенадцать вооруженных спаги на хороших лошадях, а тринадцатый ехал возле дверцы, крича не переставая:
— Ну, погоняй, скотина-почтальон! Чтоб тебя побрал черт со ста тысячами хвостов! Ты словно в сговоре с этими бедуинами, маврами и кабилами.
Этот спаги был Бассо, а в колымаге сидел толстый человек угрюмого вида, с длинными усами. Он держал в зубах трубку, но она, по-видимому, плохо раскуривалась, и куривший ее сопровождал каждую затяжку проклятиями по адресу алжирского табака и людей, его выращивающих. Пассажиром был жестокий вахмистр из бледа, уже оправившийся после болезни, но не на столько, чтобы ехать верхом.
К счастью, в это время в Алжире не было недостатка в почтовых дилижансах, и вахмистру без труда удалось перехватить один из них, ходивший между деревнями Нижнего Алжира.
Деревенские жители могут подождать своей почты лишних дней пять—шесть и посидеть в своих палатках, вместо того чтобы ехать галопом на четверке хороших лошадей!
Три дня дилижанс катился по равнине у подножия Атласа, останавливаясь только на короткое время в самую жару, и все еще не мог добраться до стоянки бедуинов.
Но до нее уже не могло быть далеко, так, по крайней мере, уверял Бассо, и потому он побуждал почтальона немилосердно погонять и без того взмыленных лошадей.
Солнце заходило в океане огненных лучей, и уже сумерки мало-помалу охватывали небо. Кое-где замерцали звезды, и Бассо радостно воскликнул:
— Вахмистр, я вижу дым, поднимающийся над стоянкой.
— Наконец-то! — ответил усатый начальник, пыхтя как тюлень и отирая с лица градом катившийся пот. — Три дня мы жаримся, словно в пекле. Заплатят мне эти два негодяя за такое путешествие, если только твой бедуин не упустил их.
— Не беспокойтесь: не такой он дурак, чтоб выпустить из рук людей, за которых заплатят звонкой монетой.
— Лишь бы они не вздумали увеличить цену. Ты знаешь, какой ненасытный народ эти бедуины.
— Тогда мошенники познакомятся с нашими саблями, и мы прогоним их в Атлас. У Рибо двенадцать человек, с нами столько же, у начальника же каравана и тридцати не наберется. Вы знаете, что двенадцать спаги никогда не задумаются броситься и на большой отряд арабской кавалерия.
— Да, знаю, но все же я предпочел бы покончить со всем этим, не прибегая к оружию. Эй ты, чертов почтальон, погоняй своих кляч!
Обе стоянки были уже совсем близко. Уже ясно виднелись огни, горевшие вокруг больших шатров бедуинов и маленьких палаток спаги.
— Бассо, дай сигнал о нашем прибытии, — приказал вахмистр. Один из спаги, взяв трубу, проиграл несколько тактов. Через минуту из лагеря Рибо послышался ответ.
— Наши молодцы не испугались этих каналий, — сказал вахмистр. — Сегодня вечером им будет удвоенная порция и угощение. Ну, почтальон, погоняй! Уснул ты, что ли?
Тяжелая колымага, не перевернувшись, преодолела наконец пространство, отделявшее ее от лагеря, и остановилась перед стоянкой спаги, встретивших товарищей громкими криками.
Рибо сразу догадался, кто сидел в дилижансе.
Он подошел к дверце, отворил ее и сказал не вполне твердым голосом:
— Добрый вечер, вахмистр! Не ожидал вас так скоро.
— А, Рибо! — воскликнул начальник, трепля его по плечу. — Это ты, молодец? Ты заслуживаешь награды за свое усердие. Красиво будет выглядеть еще серебряная полоска на нашивке, я уж выхлопочу ее у капитана, когда он дней через десять вернется из Константины. Ты видел пленников?
— Бедуин ни за что не хотел пустить меня к ним. Я вчера собрался было пройти в лагерь и застал всех вооруженными, готовыми пустить в ход силу.
— Что? — закричал вахмистр, принимая трагическую позу. — Они осмелились не пустить французского унтер-офицера? Ну, теперь я здесь, и сил у меня достаточно, чтоб взорвать их всех на воздух с их палатками и верблюдами. Пошли кого-нибудь сказать, что я жду их главаря, а вы, другие, приготовьте ужин: провизии у нас довольно. Я умираю с голоду.
Спаги поспешно разбили палатки и зажгли около них огни. Они готовились жарить барана, когда сторожевые затрубили тревогу.
Предводитель бедуинов с помощником, в сопровождении шести всадников, приблизился к палаткам спаги.
Вахмистр принял их, сидя на коне, но не переставая курить.
— Привет вахмистру! — начал бедуин с поклоном, распахивая плащ, вероятно, чтобы показать, что за поясом у него целый арсенал. — Будь моим гостем.
— Здесь мне лучше, среди моих верных спаги, — ответил вахмистр, ответив на приветствие легким кивком головы. — Пленники у тебя в лагере?
— У меня,
— Я желаю видеть их.
— Погоди, господин, ты еще не выплатил мне награды.
—Ах ты, осел! За кого ты меня принимаешь? Раз я обещал, значит, и привез, скотина ты этакая!
Аль-Мадар не обратил внимания на оскорбление. Он с тревогой оглянулся и быстро пересчитал спаги, готовивших ужин.
— Ты устроил мне западню, франджи? — спросил он. — Зачем ты привел с собой столько людей? Разве без них было мало?
— А тебе какое дело, сколько спаги со мной, когда я приехал заплатить за твое предательство? — закричал вахмистр, пуская бедуину клуб дыма в лицо. — Ну, живо, завтра я намереваюсь вернуться в блед. Сколько у тебя пленников?
— Трое: два франджи и мавританка.
— Прикажи привести ее в отдельную палатку: мне надо переговорить с ней.
— Сначала…
— Знаю: сначала награду, старый плут. Бассо, дай сюда чемодан. Сержант направился к дилижансу и вынул старый чемодан из желтой кожи, вероятно, судя по его виду, совершивший по крайней мере одно путешествие в Мексику.
Вахмистр поставил чемодан перед собой, отпер и, вынув большой кошель, перекинул его с руки на руку.
— Ну, считай, старый бродяга! — крикнул он, бросая кошель бедуину. — Только предупреждаю: скажи ты мне, что недостает хоть одного цехина, я велю обрезать тебе уши и отведу в блед, как разбойника.
Золотые монеты трижды прошли между цепкими пальцами хищного сына пустыни.
— Кончил? — спросил вахмистр.
— Кончил, франджи.
— Значит, пленники мои?
— Пошли за ними, когда захочешь.
— Пусть остаются в твоем лагере до утра, после ужина я повидаю их, а девушку вели отвести в отдельную палатку.
— Будет сделано, франджи.
— Но предупреждаю: мои спаги ночью будут следить за твоим лагерем. Кто знает, что может случиться. Теперь давайте ужинать. Бассо, баранина поспела?
— Ждем только вас, вахмистр.
— Бутылки достал?
— Все, какие нашел.
Спаги устроили из одной палатки стол и покрыли его пальмовыми листьями.
Вахмистр, всегда отличавшийся прекрасным аппетитом, первый принялся за ужин. Спаги последовали его примеру, и скоро от барана остались только косточки.
За бараниной последовали консервы и очень соленый сыр, а также фрукты в изобилии.
— Теперь атакуем алжирскую каабу, — сказал вахмистр, указывая на собрание бутылок. — Разрешаю себе роскошь предложить вам бордо и бургундского. Идите в атаку без штыков и ружей.
Спаги не заставили повторять себе приглашение и, саблями отбивая головки бутылок, пили прямо из горлышка.
Бордо, как всякое вино, ввозимое в глубь Алжира, могло поспорить с любым уксусом, но спаги не обращали внимания на подобные пустяки. Вахмистр не отставал от других и только приказал отнести в свое помещение бутылку лучшего бордо, чтобы завершить ею вечер, как в дверях показался аль-Мадар, говоря:
— Девушка в палатке.
Вахмистр встал, сначала побледнев как мертвец, а затем покраснев, как петушиный гребень
— Одна? — спросил он.
— Одна.
—Друзья, доканчивайте бутылки, а потом окружите лагерь бедуинов.
Обтерев ладонями пыль с лица, закрутив усы и сдвинув картуз набекрень, он пыхтя направился за бедуином.
— Прежде проводи меня к мужчинам, — приказал вахмистр. — Что они делают?
— Бесятся, как дикие звери.
— Отчего? Ты с ними нехорошо обращался?
— Нет, даже приказал отнести им ужин, а они запустили им в лицо посланного. Они с ума сошли с тех пор, как я силой увел от них девушку.
— Понимаю, — сказал вахмистр. — В таком случае мне лучше повидаться с ними завтра утром, когда их связанными посадят в дилижанс. Отведи меня к девушке.
Они пошли по лагерю, мимо многочисленных палаток, мимо верблюдов, махари, лошадей и тюков с товарами.
— Девушка связана? — спросил вахмистр.
— Еще бы! Такую гиену я ни за что не взял бы в жены.
— А я — напротив.
— Дело вкуса.
Они подошли к большой палатке, где слабо теплился масляный ночник. Вход сторожили два бедуина.
— Входи, франджи, — сказал с несколько ироничной усмешкой бедуин, — и попробуй обуздать эту молодую гиену.
Вахмистр отпустил сторожевых бедуинов и вошел в палатку один.
Афза стояла привязанная к центральному колу. Увидев входящего, она вздрогнула, и в глазах ее сверкнули ярость и угроза.
— Ты не ждала меня, Афза? — заговорил вахмистр. — Как видишь, и мертвые иногда возвращаются. Твои руки слишком слабы, чтобы убить человека наповал, но я на тебя не сержусь, я сам держал себя как скотина.
Афза смотрела на вахмистра с некоторым удивлением. Он сел на стоявший тут тюк товаров и сказал:
— Поговорим, моя малютка. Прежде всего скажу тебе, что прихожу к тебе не как враг, но как друг…
— Да? — просто спросила Афза. — Что же тебе нужно?
— Несмотря на твой поступок, я не сержусь на тебя и хочу, чтоб ты стала моей женой.
— А если я тебя не люблю?
— А! Ты все еще продолжаешь любить того, другого? И за что ты любишь его?
— Он спас мне жизнь.
— Эка невидаль! Я бы спас тебя не один, а сто раз…
— До сих пор ты еще ничем не доказал своей любви ко мне.
— Клянусь брюхом тюленя! Что же, прикажешь мне сейчас отправиться на поиски какого-нибудь льва в Атласских горах, чтобы убить его у твоих ног? Странные вы люди, мавры.
— Дай мне в таком случае другое доказательство.
— Какое? Скажи…
— Отпусти пленников.
Вахмистр даже подскочил.
— Ты с ума сошла. Разбойники уже принадлежат военному трибуналу. Через две недели никто не вспомнит о них.
Афза страшно побледнела, из груди ее вырвалось глухое рыдание, которое она не смогла сдержать
— Они виноваты в неповиновении начальству и бегстве, военный трибунал не нежничает с легионерами, да еще такими отпетыми.
— Отпусти их
— А потом? Потерять свой чин и тоже попасть под трибунал?
— Взвали вину на бедуинов.
— Об этом нечего и говорить, моя красавица.
— Ну, так и тебе не видать меня…
— Потише, потише Помни, что и у тебя есть счеты с французским судом.
— Какие?
— А твое покушение на мою жизнь За это каторга или расстрел.
— Ну что же, расстреляй! Женой твоей я никогда не сделаюсь!
— Я сумею заставить тебя… Что ты в конце концов? Простая мавританка, и слишком большая честь, что я снисхожу до тебя.
— Как же ты заставишь меня?
— Прибегну в крайнем случае к силе.
— Так послушай, что я скажу тебе, — отчеканила Афза, — я графа!
Молния, внезапно ударившая в палатку, не ошеломила бы так вахмистра, как это признание.
Он вскочил, весь побагровев, с глазами, выкатившимися из орбит,
— Ты замужем! — закричал он. — Ах, негодяй! И сколько месяцев вы издевались надо мной!
— Ну что же? Женишься ты на мне? — повторила Афза. Ответом послужил поток ругательств.
— Всем вам конец! — заревел вахмистр. — Мужа твоего расстреляют, тебя на каторжные работы за покушение на жизнь офицера. Клянусь брюхом кита! Не ожидал я подобного сюрприза! Мошенники! Так обмануть меня! Я ненавижу тебя. Завтра отправлю тебя в блед с твоим мужем. Увидим, как трибунал отомстит за меня. До завтра, атласская гиена.
Вахмистр вышел, ругаясь по-арабски и по-французски, и вернулся в свой лагерь, строя планы ужасной мести.
Бассо продолжал пить с товарищами, смеясь за спиной вахмистра.
Когда последний, как бомба, влетел в палатку, Бассо сейчас же понял, что произошло нечто важное.
— Видно, девушка встретила вас не очень-то любезно? — спросил он с оттенком насмешки.
— Какая там девушка? — закричал вахмистр, ударяя изо всех сил кулаком по столу.
— Афза…
— Она жена графа.
— Об этом поговаривали в бледе.
— А ты, осел, и не сказал мне!
— Я не доверял этим слухам. Неужели вы думаете, что я не предупредил бы вас, если бы имел какое-нибудь доказательство. Стало быть, это правда?
— Дьявол тебя побери со всеми мавританками.
— Не одна Афза на свете. А теперь выпейте-ка глоток этого бургундского. Это вас утешит…
Вахмистр вздохнул и уселся рядом с Бассо…
В эту ночь никто не спал в лагере. Спаги, опасаясь какой-нибудь неожиданности со стороны аль-Мадара, выставили своих часовых около обеих палаток, где помещались легионеры и Афза.
Бедуины, получив награду, по-видимому, больше не интересовались беглецами. Они готовились сняться со стоянки: вьючили бактрианов и махари, складывали палатки, чтобы скорее добраться до Атласа.
Когда солнце взошло, караван уже был готов к отходу. Аль-Мадар отправился проститься с вахмистром и прошел со своими навьюченными верблюдами и махари мимо палаток спаги, поспешно направляясь на юг.
В лагере остались только трое пленников, привязанных к кольям и охраняемых полудюжиной спаги.
Вахмистр приказал запрягать дилижанс и снять палатки.
Когда привели графа и Энрике, злоба вахмистра, до сих пор сдерживаемая, разразилась как буря:
— Канальи! Мошенники! Попались наконец! Каторжники! Вот увидите, куда угодите! Паф! — и от вас и помину не останется. Будете валяться в каком-нибудь рву около Константины или Орана. Уж не видать тебе твоего Дуная и твоих Карпат, граф. Сгниешь здесь вместе с женой, которая помогла тебе бежать, а меня пыталась убить
— Вы закончили, вахмистр? — спросил Энрике. — Словно капитан Темпеста разбушевались. Впрочем, вы его не знали: ведь вы в Ливорно не бывали.
— Молчи, адвокат-неудачник! — крикнул вахмистр, сжав с угрозой кулаки. — Вот посмотрим, как ты станешь защищаться на суде. Правда, у тебя язык всегда был длинный…
— Если желаете, могу при вас начать свое слово защиты, — не унимался тосканец. — Я начну с того, что скажу: ‘И этот осел вахмистр…’
— Что ты сказал?..
— Осел… Хотел отбить жену у графа Михая Чернаце…
— Ах ты, рыжая обезьяна! Ты посмеешь сказать это?..
— Еще бы, — ответил тосканец. — Звезда Атласа подтвердит, правда ли это.
— Молчи, скотина! Посадить в дилижанс этих негодяев! Спаги, помиравшие со смеху, посадили связанного графа, Афзу и тосканца в дилижанс, между тем как вахмистр взобрался на козлы рядом с почтальоном, не переставая браниться.
— Готовы? — спросил Бассо солдат.
— Готовы, — ответили спаги, выстроившись в два ряда.
— Едем, — приказал вахмистр. — Ты, Рибо, прими начальство над правой стороной конвоя, а ты, Бассо, — над левой.
Дилижанс тронулся, окруженный спаги, смеявшимися и перебрасывавшимися шутками. Один только Рибо примолк и казался рассеян, так что даже не отвечал на вопросы ехавшего рядом с ним капрала.
Он спрашивал себя со страхом, почему Хасси не спешит на помощь дочери, которую обожал больше Пророка и всех его святых? Неужели сенусси и кабилы не оказали ему помощи, несмотря на присутствие марабута?
Между тем дилижанс, запряженный четверкой сытых, хорошо отдохнувших лошадей, с каждой минутой удалялся от Атласа, приближаясь к бледу, где верная смерть ждала если не Афзу, то, во всяком случае, легионеров.
Проехали уже несколько миль по совершенно пустынной равнине, как вдруг вдали послышалось несколько ружейных выстрелов.
— Стой! — скомандовал вахмистр, вставая, чтобы лучше осмотреть окрестность. … Уж не напала ли какая-нибудь шайка кабилов на аль-Мадара?
К югу, в стороне Атласа, виднелось облако пыли, по-видимому поднятое многими лошадьми, и слышались выстрел за выстрелом вместе с воинственными криками.
— Бассо, ты ничего не видишь? — спросил вахмистр.
— Только пыль.
— А ты, Рибо?
— И я тоже.
— Я здесь представитель власти и не позволю, чтоб у меня под носом совершались на французской земле такие бесчинства.
— Пусть себе эти разбойники перебьют друг друга, — сказал Бассо.
— А закон? Мы здесь должны быть хозяевами. Рибо, возьми шесть человек и трубача да поезжай посмотреть, что там такое? Как увидят наших всадников эти горные разбойники, тотчас, словно зайцы, разбегутся. Если же ваши выстрелы не подействуют, бери всех людей. Клянусь брюхом кита! Я не потерплю беспорядка у себя на глазах. Не напрасно я вахмистр. Поезжай, Рибо, а мы немножко подзадержимся.
Сержант, в сердце которого вновь проснулась былая надежда, указал спаги, чтобы ехали за ним, и пустил свою лошадь в галоп.
В ущельях Атласа, по-видимому, шло настоящее сражение между бедуинами и горцами, спустившимися с лесистых склонов.
Ружейные выстрелы и крики не умолкали, а вдали виднелось несколько махари, скакавших без всадников.
Больше ничего нельзя было рассмотреть, потому что гигантское облако окутывало сражавшихся.
Сержант и семеро его спутников менее чем за двадцать минут доскакали до облака пыли и врезались в него как раз в ту минуту, когда бедуины спасались, разбегаясь кто куда.
На земле валялось много убитых людей и верблюдов, бившихся в предсмертных судорогах между тюками, свалившимися с седел.
Посредине виднелось человек пятьдесят в длинных белых плащах, на великолепных взмыленных конях.
Ими командовали два предводителя, которых Рибо узнал тотчас: Хасси аль-Биак и марабут.
Увидав приближавшихся спаги с саблями наголо, готовых к нападению, атласские всадники выстроились в две линии.
— Не трогайте сержанта! — закричал Хасси. — Стреляйте в других.
Раздался залп из двадцати—тридцати ружей, и семь спаги упали один за другим вместе с лошадьми.
Один Рибо остался чудесным образом не тронутым этим градом пуль.
— Что ты сделал, Хасси? — закричал сержант, бросая взгляд, полный отчаяния, на товарищей.
— Я защищался, — ответил Хасси и, обернувшись к своим кабилам, приказал: — Пусть четверо из вас стерегут этого человека до моего возвращения. Вы отвечаете головой за его жизнь. До скорого свидания, сержант! Я догоню дилижанс и привезу с собой голову этого собаки вахмистра. Едем, сыны Атласа! Спасите мою дочь!

XXV. Атака дилижанса

Началась погоня за дилижансом. Смелые сыны Атласа, всегда жаждущие помериться силами с покорителями своей родины, по призыву Хасси устремились к равнине, держа обнаженные ятаганы в зубах, а в руках — длинноствольные ружья с инкрустированными слоновой костью и серебром прикладами.
Они представляли великолепное зрелище, когда неслись на белых, длинногривых конях, в развевающихся плащах, которым красная полоса внизу придавала вид огненных знамен. Они двигались скучившись, громко крича и поднимая своими скакунами облако пыли, что мешало неприятелю сразу целиться в них.
Вахмистр, услыхав, что вместе с бедуинами аль-Мадара пали и посланные им с Рибо спаги, приказал почтальону гнать лошадей.
Тяжелая колымага отчаянно запрыгала и закачалась, когда здоровая четверка, впряженная в нее, пустилась рысью. Спаги по команде Бассо выстроились позади нее, готовые встретить стремительный натиск кабилов.
Никто не питал иллюзий. Стычки нельзя было избежать: кабилы, у которых лошади, без сомнения, были лучше, быстро приближались
— Погоняй, почтальон! — без умолку понукал вахмистр, начинавший терять голову. — Гони своих кляч! Кровь сатаны! Что теперь будет?
Удары бича сыпались на несчастных животных, делавших отчаянные усилия, чтобы везти скорей колымагу. Но все их старания оказывались тщетными: они не могли спорить с преследователями, маневрировавшими так, чтобы окружить и спаги, и дилижанс с пленниками.
Скачка продолжалась около получаса, когда кабилы показались совсем близко.
— Хочешь попытаться атаковать их? — спросил вахмистр.
Бассо был не трус, и ему не раз приходилось иметь дело с кабилами. Он взглянул на спаги. Все были спокойны, как бы убежденные, что при первом натиске справятся с этим горским сбродом.
— Ружей не трогать! — скомандовал Бассо. — Пустим в ход сабли и пистолеты. За мной, спаги! Да здравствует Франция!
Восемнадцать человек пустились вскачь, намереваясь разорвать полукруг, грозивший каждую минуту превратиться в круг.
Дилижанс между тем продолжал катиться при непрерывном щелканье бича.
Оба отряда стремились навстречу друг другу, горя нетерпением встретиться в рукопашной схватке.
Бассо, хотя и сомневался в возможности победы, вел атаку блестяще.
До кабилов оставалось не больше тридцати шагов, когда среди гула голосов и ржания лошадей один голос скомандовал: ‘Пли!’
Голос принадлежал Хасси.
Кабилы сразу осадили лошадей и дали залп по спаги.
Несколько человек упали, пораженные насмерть, другие, однако, храбро продолжали наступление и как ураган врезались в отряд кабилов, стреляя из пистолетов и отчаянно размахивая саблями. Но вздумав снова построиться, чтоб возобновить нападение, они заметили, что их осталось мало, и Бассо с ними не было. Сержант лежал с простреленной грудью.
Нечего было и думать о вторичной стычке. Спаги, в ужасе от своей неудачи и смерти командира, бросились догонять дилижанс, чтобы стать под команду вахмистра.
Они догнали дилижанс, остановившийся у глубокого рва, поросшего кустарником. Вахмистр встретил их ругательствами.
— Понимаю, чего хотят эти разбойники, — сказал он. — Они намереваются отбить у нас пленников. Нет, клянусь всеми китами всех морей мира, я их не выпущу! Почтальон, отпрягай лошадей. Давай мне ту, которая покрепче. Бежать уже бесполезно.
Он сошел с козел и пересчитал своих людей, пятеро или шестеро были ранены ятаганами, так же как и несколько лошадей.
— Клянусь брюхом дохлого кита, — воскликнул вахмистр, — дела плохи! Надо постараться выиграть время. Найдется между вами храбрец, чтобы поехать к кабилам и спросить их, чего им надо. Почему они нападают на нас?
— Я поеду, вахмистр, — вызвался капрал, горяча свою лошадь как бы для того, чтобы показать, что она не ранена,
— Навяжи на ружье какой-нибудь лоскут, платок, что ли, и пойди потолкуй с разбойниками. А я тем временем приготовлюсь к защите.
Спаги поспешно повиновался и удалился в галоп навстречу кабилам, все приближавшимся, хотя несколько осторожнее, чем прежде.
Вахмистр приказал остальным спаги спешиться, положить лошадей и укрыться за ними, заряжая насколько возможно проворнее ружья. То же он приказал сделать и почтальону. Сам он прислонился к дверце дилижанса и, показывая пленникам двуствольный пистолет, сказал:
— Предупреждаю: попытайтесь вы бежать — эти пули догонят вас.
— Нам и здесь хорошо, — сказал Энрике, сообразивший, что кабилы спешили им на выручку. — Здесь мы защищены от пуль этих разбойников.
Вахмистр, понявший всю иронию ответа, пожал плечами, выругался и отправился к своим солдатам, уложившим лошадей вокруг дилижанса и заряжавшим ружья.
Увидав приближающегося парламентера, кабилы остановились, но в следующее мгновение окружили его тесным кольцом, лишив возможности спастись бегством.
Вахмистр одну минуту боялся, не пожертвовал ли он напрасно своим капралом, но он ошибся: через короткое время кольцо кабилов раздвинулось, и спаги мог вернуться невредимым.
— Ну, что нужно этим мошенникам? — спросил вахмистр.
— Они требуют немедленной выдачи дилижанса.
— Они спустились с гор, чтоб добыть эту ветхую колымагу? Если им нужно только ее, я с удовольствием удовлетворяю их желание.
— Нет, вахмистр, они желают получить и сидящих в ней.
— Пленников?
— Да, так и сказали напрямик.
— Ну, их им как своих ушей не видать!
— В таком случае надо приготовиться выдержать отчаянное нападение.
Вахмистр зарядил пистолеты и взволнованным голосом обратился к своим спаги:
— Ребята, помните, что сыны великой нации умирают, но не сдаются. Кричите: ‘Да здравствует Франция!’ — и готовьтесь к отчаянной обороне. Капрал, прикажи стрелять!..
Громкий крик ‘Да здравствует Франция!’ огласил необозримую равнину.
Затем последовали сигнал трубы и команда стрелять. Спаги не жалели зарядов и целили во всадников, последние, в свою очередь, отвечали с не меньшим оживлением.
Минут десять продолжалась такая перестрелка, но кабилам хотелось поскорей покончить счеты с этой горстью людей, и они бросились в атаку со своей обычной яростью.
Однако храбрым французам удалось отбить первый натиск.
Один из них, ни разу не раненный, вскочил на лошадь и поскакал прочь, может быть надеясь попасть в ближайший блед и получить подкрепление.
Все остальные были более или менее серьезно ранены, в том числе и вахмистр. К нему подскакал Хасси аль-Биак и закричал:
— Мы восхищаемся храбростью франджи, но всякое дальнейшее сопротивление бесполезно. Сдавайтесь, чтобы избежать напрасного кровопролития.
— Сдаться? Кому?
— Кабилам Атласа.
— По какому праву они начали войну безо всякого предупреждения?
— Некогда было… Сдавайтесь.
Вахмистр взглянул на своих трех оставшихся спаги и, бросив саблю, сказал им:
— Последуйте моему примеру. Франция отомстит за нас. Он подошел к мавру и спросил:
— Что вы сделаете с нами?
— Задержим заложниками, обещая не тронуть ни одного волоска на ваших головах.
Вахмистр на мгновение задумался. Затем он вынул пистолет из кобуры, как бы намереваясь отдать его, но вдруг повернулся и одним прыжком очутился у дверцы дилижанса.
— Афза, смерть тебе!.. Я поклялся!..
Он уже поднял пистолет, но Хасси и Ару, внимательно наблюдавшие, бросились на него.
В то же мгновение раздалось два выстрела из ружей, и вахмистр покатился на землю без признаков жизни.
— Правосудие совершилось! — сказал Хасси.
Кабилы, боясь измены со стороны французов, намеревались расстрелять их, когда раздался голос Хасси:
— Сыны Атласа, — обратился он к ним, — великий глава сенусси, Сиди Омар, поручил вас моему начальству, и вы должны повиноваться мне. Я же приказываю вам оставить этих храбрецов франджи и только обезоружить их.
Он бросился в сопровождении Ару к дилижансу, откуда раздавался голос Афзы:
— Отец! Отец! Мы спасены!
Пленников быстро освободили и развязали.
— Отец, тебе я обязан счастьем и жизнью, — с благодарностью сказал граф.
— И я своей шкурой, папаша мавр, — добавил Энрике.
Афза крепко прижалась к мужу, как бы боясь, что его снова отнимут у нее, а Энрике, не зная, как выразить свой восторг, выделывал такие сальто-мортале, что кабилы кричали от восторга.
— Нам удалось спасти вас, дети мои, — сказал Хасси, — но только на Атласе мы будем в полной безопасности. Едем же.
В лошадях недостатка не было, так как несколько всадников остались лежать на поле битвы, и Афза, граф и Энрике тотчас очутились на чудных скакунах Атласских гор.
Колонна уже намеревалась двинуться в путь, как издали донесся трубный сигнал. На горизонте показался отряд всадников — по-видимому, целый полк, — приближавшихся галопом. Вероятно, выстрелы привлекли их внимание, и они спешили узнать, в чем дело. Хасси скомандовал:
— Отступать к ущелью!
Кабилы пустили своих лошадей во весь дух. Во главе мчались Хасси и беглецы. Спаги летели за ними, изредка пуская вдогонку выстрелы.
К счастью, ущелье было недалеко, и в нем можно было защищаться, по крайней мере, в продолжение нескольких часов. Заботило Хасси приданое Афзы: он ни за что не хотел оставлять его.
— Надо продержаться хотя бы полчаса, пока я откопаю ящики, — сказал он графу и Энрике.
— Дай мне тридцать кабилов, — ответил тосканец, — и я попытаюсь задержать всадников. Граф же и Афза пусть тем временем едут в горы к марабуту и просят прислать подкрепление из ближайших деревень.
— Смотри, не попадись! — ответил граф.
— Когда приданое Звезды Атласа будет в безопасности, и вы также, я медленно поднимусь вверх по ущелью. Кабилы из деревень будут, насколько возможно, прикрывать мое отступление.
Они собирались войти в ущелье, когда появился Рибо под охраной четырех кабилов.
У всех вырвался крик радости: все думали, что и бравого сержанта не пощадила пуля сынов Атласа. Но они едва успели обменяться с ним улыбкой и прощальным жестом. По ущелью уже начинали свистеть пули.
Хасси не потерял самообладания. Он отсчитал тридцать человек и приказал им спешившись занять скалы, чтобы сдерживать наступление неприятеля, пока Афза и ее приданое не будут в безопасности.
Нельзя было терять ни минуты. Спаги быстро приближались, очевидно намереваясь занять выход из ущелья.
Энрике едва успел расставить своих тридцать кабилов по склонам, как почувствовал, что кто-то треплет его по плечу. Обернувшись, он увидел Рибо.
— Ты здесь! — воскликнул легионер. — Почему ты не пошел за графом? Ведь ты не можешь сражаться со своими соотечественниками!
— Я не выпущу ни одного заряда.
— Беги, пока еще не поздно. Кто знает, что будет через полчаса. Ты свободен.
Рибо покачал головой.
— Нет, я посмотрю на битву.
— Тебя могут убить.
— На что мне жизнь? Блед мне опостылел…
Он сел на выступ скалы, обхватив голову руками.
‘Уж не помутился ли он рассудком, что ищет смерти?’ — подумал Энрике.
Он бросил быстрый взгляд на долину за скалами, занятыми его людьми.
Шагах в пятидесяти мавр, Ару и несколько кабилов поспешно отрывали ящики, вдали, уже высоко, удалялся граф, окруженный группой всадников, увозя в седле Афзу.
Спаги между тем приблизились и, спешившись, подходили рассеянным строем.
— Друзья! — скомандовал Энрике. — Стреляйте!
Кабилы не заставили повторять себе приказание, хотя им стала ясна вся невозможность устоять против тысячи двухсот человек, шедших на приступ высот.
Пули свистели с обеих сторон, и смелые горцы падали по нескольку сразу.
Энрике, видя безнадежность обороны, собирался приказать отступать, как вдруг увидел, что Рибо, не сходивший с места, свалился. Тосканец побежал к сержанту — тот был мертв: ружейная пуля поразила его в голову.
— Еще один погиб из-за Звезды Атласа, — со вздохом проговорил тосканец. Взбежав на высокую скалу, он оглянулся вокруг. У него оставалось всего человек десять, а спаги, проникнув в ущелье, уже поднимались по уступам скал. Сердце упало в груди храбреца, шутившего до сих пор со смертью.
— Конец! — прошептал он.
Он взглянул в ущелье. Облако белых бурнусов спускалось с гор наперерез спаги. Граф и Хасси, укрыв Афзу и ее приданое в надежном месте, стали во главе горцев и бросились к ущелью в надежде спасти последних его защитников.
Но было уже поздно!.. Спаги одним напором взяли высоты и добивали кабилов.
Один сержант подошел к Энрике, уже бросившему ружье, и, схватив его за грудь, кричал:
— Смерть тебе!
— Напрасно предупреждаешь меня, друг. Я проиграл партию и готов заплатить, — с грустной улыбкой ответил тосканец.
Командовавший полком, видя появлявшихся отовсюду кабилов, не решился бороться с ними в ущелье и приказал трубить отступление.
По всему Атласу шел зловещий гул, отовсюду: из долин, из деревень, из глубины ущелий — доносились ружейные выстрелы.
Все горы заволновались, но было уже поздно!
Полк, начинавший терпеть значительные потери, спешил вернуться на равнину, захватив с собой несчастного тосканца, которого посадили на лошадь. Скоро облако пыли скрыло удалявшихся всадников, между тем как на Атласе еще гремели последние выстрелы.
Две недели спустя граф, Хасси, Афза и Ару спускались, следуя за марабутом, с уступов Восточного Атласа на границе Триполитании.
Последние две недели они горько оплакивали преданного друга, пожертвовавшего собой и попавшего в когти смерти, из которых его не могла вырвать никакая людская сила.
Теперь беглецы были уже в безопасности на турецкой территории и могли без труда добраться до Триполитании, откуда намеревались отправиться в Фиуме, главный далматский порт.
Через сутки после того как они навеки распростились с Африкой, Энрике-тосканец пал на бастионе Орана, сраженный залпом первой роты Иностранного Легиона…
Военный трибунал не допустил никакого снисхождения.
Сальгари Эмилио
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Владыка морей, Сальгари Эмилио, Год: 1906
  2. В дебрях Борнео, Сальгари Эмилио, Год: 1907
  3. Капитан Темпеста, Сальгари Эмилио, Год: 1905
  4. Страна чудес, Сальгари Эмилио, Год: 1894
  5. Человек огня, Сальгари Эмилио, Год: 1910
  6. Ловцы трепанга, Сальгари Эмилио, Год: 1896
  7. Священный меч Будды, Сальгари Эмилио, Год: 1892
  8. Сокровище Голубых гор, Сальгари Эмилио, Год: 1907
Электронная библиотека