Н. А. Лейкин
В биржевом сквере
В биржевом сквере, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Лейкин Н. А. Шуты гороховые: Повести. Рассказы
М., ‘Русская книга’, 1992.
В биржевом сквере выставлены на продажу попугаи инсепарабли, канарейки. Есть обезьяны и морские свинки. Тут же в числе привозных зверей русская белка в колесе, чиж в клетке, подтаскивающий себе пищу в маленькой тележечке. В будках лают барбосы самой обыкновенной дворовой породы, выдаваемые, впрочем, за иностранных собак. На столах разложены раковины всех величин, тут же в банках золотые рыбки, ящерицы. Около столов, и клеток бродят голландцы, немцы в куртках, из-под которых виднеются шерстяные вязаные фуфайки. Важно, заложив руки в карманы своих брюк и покуривая коротенькие трубки, они, как-то стиснув зубы и нехотя, говорят с покупателями только по-немецки, отзываясь незнанием русского языка, но, сцепившись с какой-нибудь чуйкой, ругаются по-русски так отчетливо, хорошо и сочно, что любой ломовой извозчик признал бы за ними полнейший авторитет в этом деле. День ясный, но гуляющих в сквере очень немного. Выдаются купец с купчихой, барыня с компаньонкой и ливрейным лакеем, двое ребятишек в сопровождении няньки, голова которой покрыта набивным платком с изображением карты Европейской Турции, и двое не то мастеровых, не то артельщиков.
Купец и купчиха остановились перед попугаями.
— Занятная птица,— говорит купец.— Как только в люди выйду, мундир приютский надену, медаль нацеплю и сейчас себе попугая в гостиную куплю. А ты, ведь тебе делать-то нечего, целый день зря подсолнухи жуешь, ты его учи, чтоб как, значит, я подойду к клетке — сейчас бы он кричал: ‘здравие желаю, ваше благородие!’
— А ты разве тогда благородным будешь?— спрашивает супруга.
— А то как же! Ведь мундир по классам! Надел его — и благородный. Только нам, купцам, такие мундиры даются, что пока ты в мундире — благородный, а снял его — опять благородия лишился. У нас один трактирщик есть, так тот даже высокоблагородие.
— А до сиятельства купец добраться может?
— Нет, не может. Есть иные, которые ежели из юрких, то до превосходительства добираются, а дальше еще никто не хватал. Так вот ты для скуки и учи попугая.
Купчиха задумывается.
— Только эти попугаи нам не годятся,— говорит она.
— Это еще отчего?
— Оттого, что они из иностранных земель и по-немецки говорят, а русского языка не понимают. Нам бы русского попугая, православного, со Щукина двора.
— А ты ухитрись немецкого попугая по-русски выучить. В том-то и штука. Ты теперича сидишь в Ямской у окна и считаешь от грусти, сколько покойников на Волкове провезли, а тогда учи. Благородные дамы из генеральш завсегда или птицу учат, или собаку в морду целуют, а вокруг себя велят духами накурить. Вот это благородное занятие, а то вдруг покойников считать!
У стола, на котором разложены раковины, остановились двое мастеровых в чуйках и нянька. Она указывает на большую раковину и говорит:
— Допрежь того, надо полагать, в этой раковине жаба жила или змей.
— Ври больше!— скашивает на нее глаза один из мастеровых.— В этих раковинах, когда ежели они в море, либо холера, либо оспа, либо чума проживает. И как только ее выловят, сейчас эта оспа на человека летит. Вот затем-то на иностранных границах и карантин ставят, потому летит она низко, а тут ей стена и препона. Там ее сейчас жгут, все равно как деньги в банке. У нас один позолотчик с Одессу жиду одному карниз золотить ездил, так привез оттуда одну чуму. В бутылке она у него сидела и запечатана была. Хозяин его в те поры смерть боялся. Мастеровой этот пьянствует, деньги вперед забирает, хозяйские калоши пропил, потом хозяйкину муфту, и тот ему ни слова, потому, как что, а мастеровой ему сейчас: ‘Хочешь, я на тебя чуму из банки выпущу?’ Ну, тот и аминь. Долго пил, но потом сгорел, от вина сгорел. Лицо такое черное сделалось, как у арапа. Потом эта бутылка долго на окошке стояла. Хозяин хотел ее в полицию нести, а стряпуха возьми да и выпусти ее на дворника из-за ревности.
— Помер дворник-то?
— Нет. Три дня его корчило и все по-свинячьи хрюкал. Потом свезли его на кладбище к раскольничьим старухам, те и отчитали по книжке. Пришел потом зеленый такой, что ужасти подобно.
— Ты видел эту чуму-то?— допытывается другой мастеровой.
— Чудак человек! Нешто ее можно видеть, коли она невидимая? Стоит бутылка запечатанная и как бы пустая, а что в ней — поди разбери. Ежели прислушаться, то оттуда как бы гул какой идет или шипение, а для видимости ничего не видно.
— Эх, кабы мне такую бутылку хоть с лихорадкой, я бы своему Карлу Иванычу показал!— восклицает мастеровой.
Дама с компаньонкой подходят к русскому парню в полосатой фуфайке и английской фуражке с большим козырьком, стоящему около трех собачьих будок.
— Ах, какая миленькая собачка!— восклицает она.— Она ученая?— задает она вопрос торговцу.
— Я не понимай!— вертит тот головой.
— Может быть, вы француз?
Дама повторяет свой вопрос по-французски.
— Мой не понимай!
Компаньонка пробует заговорить с торговцем по-немецки — тот же ответ.
— Почем эта собачка? Combien? Wieviel? — пристают они к нему обе разом и по-французски, и по-немецки.
— Двадцать пять рубли,— отвечает, наконец, торговец, и в подтверждение своих слов, растопырив ладони, показывает пальцами.
— Нет, это дорого.
Дама и компаньонка отходят. К торговцу собаками приближаются мастеровые, кончившие уже осмотр раковин, и останавливаются.
— Карпушка! Ты как сюда попал?— вскрикивает один из них, вглядываясь в торговца.— Батюшки, да в каком он наряде-то! Кто это тебя тирольцем таким вырядил?
Торговец, не понимавший по-русски, слегка конфузится.
— Молчи, дурья голова!— шепотом говорит он.— Ну, немец, важное кушанье. Здесь я как бы англичанина из себя представляю.
— Ах, шут гороховый! Да зачем же ты это в немцы-то перешел?— продолжает дивиться мастеровой и, обратись к товарищу, говорит:— Ведь это наш земляк, тоже тверской, Карпушка. Он в Гостином Дворе красными шарами торговал, а теперь на поди! Что ж ты, уже совсем в немцы постригся?
— Да не выдавай меня, чертова кукла! Иди в трактир и заказывай чай. Я сейчас за тобой следом и все по порядку расскажу,— скороговоркой произносит торговец собаками и пихает мастерового в шею.
— Так, ладно, я буду ждать в трактире.
Мастеровые смеются, разводят руками и выходят из сквера.