В БЕЛЬГИИ
В БЕЛЬГИИ
За все благодарите.
Ап. Павел
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
В Бельгии, Зайцев Борис Константинович, Год: 1950
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
В первый раз побывать на земле бельгийской довелось лет двадцать назад. В Антверпене происходил съезд Литературных Союзов. Наш Союз, эмигрантский, тоже участвовал.
Антверпен не очень понравился. Показался довольно топорным, сытым, купецким. Но все-таки: старая площадь, дома гильдий. Ратуша — память фламандского прошлого… И в Музее такой Рубенс, которого если и не полюбишь, во всяком случае, поразишься им.
Удалось съездить и в Брюгге. С молодости, по Роденбаху, мы считали его ‘Мертвым Брюгге’. Лебеди, каналы, меланхолия, пустынность. Оказалось не совсем так. Никакой особенной меланхолии, до ‘северной Венеции’ далеко, но действительно тишина, зелень, церкви, монастыри и художество первосортное. Здесь не Рубенс глава, а Мемлинг — тихий, благочестивый, задумчивый.
И всего меньше, на обратном пути, остался след от Брюсселя. Времени оказалось мало. Музей заперт. Мелькнула средневековая площадь, отельчик у вокзала (на несколько часов). И все удалилось.
Брюссель, однако, вернулся — на днях. Как нередко бывает, путешествие вышло случайным. Но вот и произошло. Нас, двоих русских, судьба привела вновь в Брюссель. Там мы несколько дней жили, читали писания свои, ходили, дышали, смотрели.
Впервые Бельгия открылась нам из окна вагона, в теплый мартовский вечер, с мягким солнцем, туманностью далей, с той нежною, светло-весеннею зеленью по полям, что действует сверхфизически (точно намек на лучший мир. Это бывает иногда и в хрустале облаков закатных).
Ближе к городу, меньше полей, больше поселков. Сам Брюссель предстал в среднем, будничном роде. Мы видали немало мировых столиц, да и обольстительных городов юга — удивить трудно. Он, впрочем, и не собирался удивлять.
Главный город необширной страны, высококультурной, христианской и социалистической. Ничего поражающего, как не поражает ровный, слегка бесцветный пейзаж Бельгии. Все разумно, удобно. Всего в меру. Людей, уличного движения, благосостояния. Люди покрепче, чем в Париже, с сильной прослойкой фламандского — полнокровнее, тяжелее. Одеты добротно, но больше по-провинциальному. Довольно много студентов. Они носят особенные фуражечки.
Мы жили в юго-восточной, современной части Брюсселя. Тихо, невысокие дома, редкие почтовые ящики, труднодоставаемые марки (надо идти на почту), очень мало кафе и гораздо трезвеннее, чем у нас.
Наш дом — трехэтажный особняк. Приветливая русская семья, где мы спокойно процветали. Комнаты не парижской высоты, вес основательное, прочное, хозяйственное. Жутко только спускаться по крутой лестнице, так сияет, натерта: поскользнешься, сломаешь ногу.
У меня наверху, в большой комнате, было особенно тихо. Окно выходило в стену монастыря кармелиток. Над монастырем шпиль колоколенки с неизменным петухом, указующим ветер.
Мимо этого монастыря мы не раз проходили переулком странное, замкнутое строение красного кирпича.
— Тут довольно много кармелитских монахинь, но вы никогда их не увидите. В церковь можно войти свободно и слушать мессу, но они так присутствуют, что как будто их нет. Самый строгий орден монашеский. Молчальницы, вроде траппистов.
Ночью звезды смотрели мне в окно, на утренней заре петушок отчетливо рисовался в небе на шпиле, и все мое пребывание в гостеприимном доме как бы разделялось на две части: внизу Россия, русские интеллигенты православной складки — то, что мое, в чем сам я и вырос. Там мы беседуем, пьем кофе, завтракаем… — Здесь, рядом с тихой моею комнатой, странный мир, отчасти чуждый, суровый, но и вызывающий безмолвное преклонение. ‘Отдаю себя в дар Богу’. Кому чужд мистицизм, для того это вовсе невнятно. Но и кому не чужд (но кто любит жизнь, краски, звуки, поэзию), в том все-таки зрелище жертвоприношения вызывает глубокую задумчивость.
Не знаю, было ли интересно нас слушать, когда мы читали, но нам приятно было находиться среди русских, видеть оживленные, иногда и взволнованные лица, говорить о великой русской культуре, о создателях литературы, музыки российской. О том, что было в России непреходящего, являвшегося тогда так скромно. (Вот уж дух рекламы, шума чужд был этим нашим ‘преждепочившим отцам и братиям’…)
Как могли, мы старались. Портрет Тургенева глядел со стены, а в антракте мы подписывали собственные книги, пожимали дружественно протягивавшиеся руки. Молодой человек, из числа новой эмиграции, с работ приехавший, чуть не обнимал нас, предлагая тотчас же ‘приветствовать’. А позже, за ужином, пришлось слышать от русских из России, как подпольно читают там нашего брата (по листикам разбирая запрещенную книжку, прочитывая тайком по листикам и далее передавая студентам: чтобы незаметнее было).
В Бельгии и Брюсселе немало русских, недавно попавших сюда с Востока. Если бы дольше пожить, можно бы больше узнать от этой смены нашей о родине. Но жизнь быстротечна и надо спешить, спешить…
Мы читали, однако, и по-французски. Наши рассказы о причудливой, подневольной, небезопасной жизни писателей русских ‘за чертою’, о самоубийствах, о высылках, удушении вольной литературы произвели на бельгийских студентов и барышень некое впечатление. Этого они не ожидали и были взволнованы. (Так нам потом передавали.)
На этот раз Музей брюссельский был открыт. Он оказался довольно замечательным — странно, что посещают его не так уж много. (‘Свое, наше! Успеется!’) Действительно, главное в нем — фламандское искусство, ‘свое’, но высшей марки.
На крутом берегу реки со средневековым городом св. Себастиан Мемлинга, привязанный к изящному дереву, задумчиво принимает полуобнаженным телом стрелы из луков, пускаемые равнодушными ‘мучителями’. Все та же тишина и благообразие, даже в мучении и смерти, что и некогда в Брюгге, древний благочестивый мир, которого ничем не поколеблешь. Рядом столь же непоколебимый Ван дер Вейден. А там Кранах — Германия, но какой прелести юная Венера, высокая, худенькая и легкая, совсем нагая, лишь в одном головном уборе. Снизу Амур смотрит на нее с ужасом-восторгом.
Какие портреты! Какие старушки, вяжущие кружева. Какие негры Рубенса! Милый смешной король Иорданса, сильно выпивший, раскрасневшийся на пиру, корона съехала набок… Брейгели, старший и младший, с неумирающею Голландией на темы Евангелия. Нет, очень хорошо. Слава Искусству.
…В день отъезда, распростившись с хозяевами, забрав чемоданчики, мы ушли в город. Вещи на вокзал, сами в старый город, еще побродить по Grande Place с рынком цветов, Ратушей, древними зданиями. Потолкались по узким улочкам вокруг, не обошлось и без младенца брюссельского — как бы домашнего лара, малого покровителя города: статуэтка его в закоулке пускает смешной фонтанчик. Побывали в Соборе св. Гудулы.
И вот снова Брюссель мелькнул мгновенно. В четвертом часу плавно, в покойном и мягком вагоне катили уж мы к Парижу.
Скромное путешествие кончилось. Неслись поля, леса, налетал дождь из хмурых туч, потом солнце слепило. Компьен, Шантийи, славный пейзаж Иль де Франса. Позади некий глоток воздуха, свежего и живого. Впереди же Париж.
Съездили — и домой, к близким, в свой угол, и слава Богу, что есть все это. Что живем, ходим, дышим и пишем. Что иной раз можем даже постранствовать.
Русская мысль. 1950. 7 апр. No 230.
С. 285. За все благодарите. — В Первом послании Апостола Павла к Фессалоникийцам говорится: ‘Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите’ (гл. 5, ст. 16—18).