Ужасная ночь.
Ужасная ночь.
(Отрывокъ изъ рукописи: Военные расказы и воспоминанія).
. Б.
‘Сверная Пчела’, NoNo 7—8, 1826
Ужасная ночь, Булгарин Фаддей Венедиктович, Год: 1826
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Вы сметесь надо мною, юные мои друзья и вы, старые домосды, что во мн не осталось слду того молодечества, о которомъ вы слыхали отъ старыхъ моихъ товарищей. Правда, время и труды охладили оболочку пламенной моей души — и я непохожъ теперь на себя. Но было время, друзья мои, что мн въ 17 градусовъ морозу, казалось тепле въ одномъ мундир, нежели теперь въ огромной янотовой шуб, въ 2 градуса! Теперь я изнжился. Коня промнялъ на Вольтеровскія кресла, саблю на перо, шпоры на колоши. Прежде я почиталъ наслажденіемъ носиться на кон по чистому полю, съ удалыми товарищами, подъ непріятельскими выстрлами: фланкировать, назжать — а теперь…. теперь я брожу въ воображеніи по песчаному поприщу Словесности, утомляюсь не сходя съ мста, а еще чаще утомляю моихъ читателей расказами былой и небылицъ, теряю время въ литературныхъ перепалкахъ, и, говоря правду о чужой проз и стихахъ, наживаю непріятелей гораздо непримириме Шведовъ и Французовъ, съ которыми мы бывало куликали по-братски на аванпостахъ. Одна радость моя — воспоминанія. Нтъ апетита — вспомню о бивачной голодух, и апетитъ родится. Безсонница — тотчасъ приводу на память ночи, проведенныя на снгу, на лож изъ сыраго ельника, когда глаза смыкались и отъ усталости, а спать мшали съ одной стороны холодъ, а съ другой жаръ бивачнаго огня — вспомню, и засну съ наслажденіемъ. Грусть ли одолетъ сердце: и тотчасъ начинаю раздумывать о пріятностяхъ походной жизни, о балахъ, пирушкахъ въ главныхъ квартирахъ — и грусть отляжетъ отъ сердца. На людей я бы давно разсердился и сдлался, можетъ быть, мизантропомъ, если бъ не былъ въ военной служб, а зналъ ихъ только на паркет или по гербовой бумаг. Но воспоминанія о добрыхъ товарищахъ, веселыхъ, откровенныхъ, безкорыстныхъ, о сострадательныхъ хозяевахъ, а еще боле хозяйкахъ, о терпливыхъ и человколюбивыхъ обывателяхъ театра воины, привязываютъ меня къ роду человческому. Но вы хотли слышать мое ужасное приключеніе въ Финляндіи — извольте!—
Посл побды, одержанной Русскими при Нью-Карлеби, военныя обстоятельства приняли совсмъ другой оборотъ. Шведы начали быстро отступать по Улсеборгской дорог, и мы едва успвали за ними слдовать. Между тмъ грозная сверная зима спустилась къ намъ съ морозами и вьюгами. Войска по большой части проводили дни на поход, а ночи на бивакахъ. Състныхъ припасовъ было не много: для утоленія голода, мы ломали зубы на Шведскомъ хлб {Въ Финляндіи, въ бдныхъ домахъ, пекутъ хлбъ или лепешки, называемыя клаке-бре, два или три раза въ годъ, и сушатъ ихъ. Въ крестьянскихъ домахъ он развшены подъ потолкомъ и на стнахъ. Соч.} и только изрдка услаждали вкусъ и укрпляли силы джиномъ и шкадрикомъ {Шкадрика родъ пива, или лучше сказать, квасу. Соч.}, вмсто табаку, охотники курили хмиль. Лошадей мы кормили чмъ попало, мукой. соломой, мохомъ. Отъ бивачныхъ огней, золы и двму, мы походили на угольщиковъ или трубочистовъ. Начальникъ нашего корпуса, Графъ Н. М. Каменскій, раздлялъ съ нами по-братски вс труды и опасности. Онъ дйствовалъ по-Суворовски: быстрота и натискъ составляли два главныя правила его тактики. ‘Впередъ, ребята, братцы!’ говаривалъ онъ уставшимъ солдатамъ: ‘тамъ, впереди отдохнемъ и повеселимся.’ И въ самомъ дл, Графъ Каменскій пекся о всхъ, какъ отецъ. Для офицеровъ давалъ балы почти во всякомъ город, солдатъ снабжалъ пищею и одеждою при всякомъ удобномъ случа. Весело было служить съ нимъ, любезные друзья!— жаль, что мы рано лишились этого Генерала.
Преслдуя Шведовъ, мы заняли городъ Брагеттатъ. Здсь расположилась главная квартира, а войска, для своего подкрпленія и отдохновенія, заняли позиціи близъ селеній, со всею военною осторожностью. Одинъ только авангардъ, которыя здсь смнился и сдлался аріергардомъ, въ награжденіе за претерпнные труды, расположился позади города на квартирахъ: въ этомъ отряд находился и нашъ уланскій эскадронъ. Ахъ, любезные друзья, какое наслажденіе лежать на солом въ теплой изб, не чувствовать подъ собою сырости, сть кнаке-бре, распаренный въ молок, и картофель съ салакушкой!— Кто бывалъ въ походахъ, тотъ понимаетъ меня: вы, можетъ быть, посметесь надъ моимъ вкусомъ.
Вечеромъ, офицеры нашего эскадрона составили длинный списокъ провизіи, сложились деньгами, и какъ лучше другихъ научился болтать по-Шведски, то положено было отправить меня на другой день въ городъ, за покупками. На разсвт я похалъ въ Брагеттатъ, въ сопровожденіи двухъ деньщиковъ, съ саквами, мшками, фляжками и боченками, чрезъ часъ былъ уже въ лавкахъ, исправилъ вс порученія, отправилъ назадъ деньщиковъ, а самъ остался въ город, вознамрившись возвратиться въ эскадронъ вечеромъ.
Скажу вамъ правду, друзья мои: я тогда не думалъ ни о древностяхъ, ни о памятникахъ искуствъ, ни о другихъ предметахъ, привлекающихъ любопытство путешественниковъ. Первый мой вопросъ былъ: гд трактиръ?— Это пунктъ соединенія въ главной квартир. Я насилу могъ пробиться чрезъ комнаты, наполненныя офицерами: друзья, родственники, знакомые изъ различныхъ полковъ и отрядовъ угощали другъ друга, расказывали о прошедшихъ битвахъ, воспоминали о раненыхъ и убитыхъ товарищахъ, и забывали горе и труды въ минутномъ веселіи. Въ одномъ углу хлопали шампанскія бутылки, въ другомъ золото и серебро разсыпалось по зеленому сукну, тамъ раздавался хохотъ, здсь слышенъ громкій расказъ, а возл буфета сыпались деньги и Шведскія фразы, выученныя наизусть, которыми каждый хотлъ блеснуть предъ миловидными хозяйскими дочками. Я какъ будто вновь родился на свтъ, забылъ все прошедшее, и отыскавъ пріятелей моихъ, офицеровъ гвардейскаго Егерскаго полка, Кн. Ч… Г… и Р… услся съ ними за столомъ, уставленнымъ бутылками, разными жаркими и пирожными, и началъ вознаграждать съ избыткомъ мой апетитъ и жажду за покорное ихъ долготерпніе. Пошли расказы, воспоминанія о столиц, будущія надежды, и я не видалъ, какъ смерклось. ‘Пора домой, друзья!’ воскликнулъ я.— ‘Останься: теперь поздно, идетъ снгъ, лошадь твоя сыта, о чемъ заботишься.’ — ‘Нтъ, господа, я далъ слово возвратиться сегодня въ эскадронъ: пять верстъ не далекій путь.’ Подведи коня, я простился съ пріятелями, закурилъ трубку, и помчался рысью.
Въ город непримтно было вьюги, но въ пол я почувствовалъ всю ея жестокость. Втеръ свисталъ пронзительно въ ближнемъ лсу, и мчалъ передъ собою кучи снгу, засыпая дорогу, сверхъ того мелкій и твердый снгъ, падая сверху, какъ иглами кололъ въ лице и въ глаза. Наступилъ мракъ, и я, чтобы не потерять дороги, долженъ былъ хать шагомъ и часто слзать съ коня. И вскор расклялся, что пустился въ путь въ такую погоду, но воротиться было поздно — мн стоило только добраться до лсу, чтобъ чрезъ полчаса достигнуть квартиры. Съ большимъ трудомъ, почти ощупью слдуя опушкою лса, я наконецъ, отыскалъ дорогу, которую потерялъ въ пол между снжными и буграми. Лошадь моя почти выбилась изъ силъ, и я принужденъ былъ съ полчаса отдыхать, присвъ на мн. Одинъ въ лсу, въ бурю и мятель, я вовсе не помышлялъ объ опасностяхъ: только усталость и разслабленіе посл роскошнаго обда мучили меня, и сонъ смыкалъ мои глаза. Однако жъ я ободрился, снова раскурилъ трубку и рысю похалъ впередъ. Вскор снгъ сдлался глубже, и я принужденъ былъ снова хать шагомъ. Больше всего я удивлялся тому: что такъ долго находился на обратномъ пути, уже прошло около пяти часовъ, какъ я выхалъ изъ города, а еще не видно было конца лсу. Наконецъ блеснулъ оголенъ вдали, и сердце мое запрыгало отъ радости: лошадь зафыркала, и добровольно прибавила шагу, выбиваясь съ трудомъ изъ снгу. Выхавъ на поляну, я вдругъ очутился передъ селеніемъ. Вправо отъ меня пылалъ большой огонь, передъ которымъ сидло нсколько пхотныхъ солдатъ, подъ досчатыми и соломенными навсами. Во всхъ окнахъ виднъ былъ свтъ. Я примтилъ что приближаюсь къ селенію переселочною дорогою, съ боку, отъ гуменъ. Прохавъ нсколько шаговъ, я вдругъ остановленъ былъ окликомъ часоваго на Шведскомъ язык: ‘кто идетъ!’…
Если бъ громъ разразился надъ моею головою и скользнулъ по моему носу, то я врно не испугался бы столько, какъ отъ этихъ двухъ Шведскихъ словъ. Я боялся не смерти, но безславнаго плна. Сражаться одному съ отрядомъ пхоты было бы безразсудно, спасаться бгствомъ было невозможно, ибо лошадь моя едва передвигала ноги. Что длать? Вдругъ, какъ будто какой лучъ блеснулъ въ голов моей и согрлъ сердце. Присутствіе духа и надежда оживили меня и ободрили. Попробуемъ, какъ нибудь выпутаться изъ этой бды, подумалъ я. Между тмъ часовой повторилъ свой окликъ: кто идетъ? ‘Шведъ!’ отвчалъ я громкимъ и твердымъ голосомъ. Часовой повернулъ низкія дощатыя ворота, и я въхалъ въ ограду деревни.
Жребій брошенъ! воскликнулъ Цесарь, переходя чрезъ Рубиконъ. Я повторилъ его слова, прохавъ Шведскіе форпосты, и хотя съ моею участью не сопряжена была судьба Римской Республики и всего тогдашняго міра, но моя особа въ корнетскомъ званіи, была мн столь же драгоцнна, какъ Цесарю его Диктаторство, съ его добрымъ здоровьемъ. Скрывшись отъ часоваго за какимъ-то хозяйственнымъ строеніемъ, я остановился, чтобы раздумать о моемъ положеніи.
Первая обязанность воина, любезные друзья, состоишь въ отданіи должной справедливости своимъ непріятелямъ. И такъ, скажу вамъ при этомъ случа, что я уважаю Шведовъ душевно. Они дрались съ нами храбро, а ихъ офицеры вели себя съ отличнымъ благородствомъ и рыцарскою честностью, во всхъ трудныхъ обстоятельствахъ войны. Между нами существовала тсная форпостная дружба: мы по-братски мнялись другъ съ другомъ припасами, посылали одинъ другому, чего у кого недоставало, иногда съзжались на линію пить за здоровье нашихъ Государей и армій, а наконецъ, безъ гнва и досады скрпляли наши пріятельскія связи пистолетными выстрлами и сабельными ударами. Какъ теперь вижу тебя, добрый и почтенный Фуксъ, Капитанъ Саволакскихъ драгунъ, въ твоемъ синемъ сертук и круглой шляп, когда ты, бывало, помахивая блымъ платкомъ, подъзжалъ на маленькой твоей рыженькой лошадк, къ нашимъ аванпостамъ, и справясь о здоровь нашего храбраго Кульнева, посылалъ ему въ гостинецъ рому и табаку, въ замнъ нашей икры и чаю. Однимъ словомъ: Русскіе и Шведы дрались жестоко между собою, но любили и уважали другъ друга, какъ слдуетъ храбрымъ и великодушнымъ непріятелямъ. Это-то великодушіе я хотлъ теперь подвергнуть самому сильному опыту: явиться къ Шведскому офицеру, и просить его избавить меня отъ плна, какъ человка, который не думалъ нападать на ихъ лагерь — а просто сбился съ дороги и попалъ въ западню.
Въ этомъ намреніи, я повернулъ въ улицу и похалъ прямо къ Шведскому биваку. Я былъ въ шинели, въ синей фуражк съ краснымъ околышкомъ и, къ счастію моему, на вьючномъ сдл, и потому по чапраку нельзя было узнать, къ какой я принадлежу арміи. Солдаты вскочили съ земли при моемъ приближеніи, и нкоторые изъ нихъ схватились за ружья. ‘Гд офицеръ?’ — спросилъ я по-Шведски. Они посмотрли другъ на друга, и одинъ старый солдатъ, подошедъ ко мн, половину по-Шведски, половину по-Фински, объяснилъ, что здсь нтъ офицера, а командуетъ постомъ сержантъ. Смшаннымъ языкомъ, я распросилъ объ имени полка, и узнавъ, что это Карельскіе стрлки, перемнилъ тотчасъ планъ моего поведенія, и вознамрился выдать себя за Шведскаго офицера, зная, что между Карельскими поселянами весьма мало разумющихъ по-Шведски. Я веллъ себя проводить на квартиру къ сержанту, отъ филологическихъ познаній котораго зависла моя участь. Старый солдатъ взялся быть моимъ проводникомъ.
Селеніе состояло изъ четырехъ большихъ домовъ, съ пристройками для работниковъ, какъ обыкновенно водится въ Новой Финляндіи, въ приморскихъ мстахъ, гд поселяне весьма богаты. Въ лучшемъ дом была квартира сержанта. Привязавъ у крыльца лошадь, я вошелъ въ нижнее жилье съ моимъ проводникомъ, и засталъ тамъ многочисленное собраніе поселянъ, которые сидли у очага съ трубками и, допивая винцо, слушали, какъ казалось, расказъ сержанта. Сердце мое сильно билось, но я не терялъ бодрости, и важно привтствовалъ собраніе на Шведскомъ ялик. Вс привстали съ мстъ своихъ, и сержантъ, подошедши ко мн, спросилъ, по-Фински, что мн надобно и кто я таковъ, ‘Эй мине муста Суоме‘ — (не понимаю по-фински) сказалъ я: ‘мине оле Рутелаяне’ (я Шведъ). При сихъ словахъ вс поселяне отвсили мн по поклону, сержантъ приложилъ руку ко лбу въ знакъ уваженія, и опустилъ трубку, а хозяинъ приблизился ко мн съ фляжкою, произнесъ рчь на Финскомъ язык, изъ которой я выразумлъ нсколько словъ, и поднесъ мн рюмку джину, предлагая выпить за здоровье Шведскаго Короля. Между тмъ надлежало объясниться съ сержантомъ, и я, собравъ въ памяти моей вс Шведскія слова, кое-какъ растолковалъ ему, что я Шведскій Докторъ, ищу Капитана Фукса, который вчера опасно заболлъ, что подъ моимъ проводникомъ пала лошадь, и потому я сбился съ дороги. Къ величайшей моей радости, я примтилъ, что сержантъ гораздо хуже моего зналъ по-Шведски, но изъ ложнаго стыда не хотлъ сознаться въ этомъ предъ поселянами, напротивъ того представлялъ, что онъ совершенно понимаетъ меня, и на вс мои вопросы и рчи, отвчалъ: ‘о іа — мюке бра!’ — (Да, да, хорошо, прекрасно!)
Вотъ я, вмсто того, чтобы быть плннымъ, сдлался Комендантомъ въ селеніи. Сержантъ ожидалъ моихъ приказаній, поселяне исполняли малйшія мои желанія. Лошадь мою отвели съ торжествомъ въ конюшню, для меня накрыли столь, наставили множество блюдъ съ сыромъ, масломъ, сушеными мясами, солеными рыбами и вареньями. За мною улаживали какъ за дорогимъ гостемъ, и вскор комната наполнилась любопытными, въ числ коихъ находилось много женщинъ и двушекъ, свжихъ, прекрасныхъ и вовсе непохожихъ на красавицъ Финскихъ Выборгской и Петербургской губерній. Смлымъ Богъ владетъ! подумалъ я, разоблачился, снялъ шинель и потрепавъ рукою по шитому воротнику своего мундира, примолвилъ съ важностью: ‘Штабъ-Докторъ изъ Стокгольма.’ Добрые и легковрные Финляндцы никакъ не подозрвали, чтобы Русскій Корнетъ игралъ передъ ними сцену изъ Комедіи Докторъ по невол. Они съ почтеніемъ стояли вокругъ стола, съ удовольствіемъ смотрли, съ какимъ апетитомъ я длалъ честь ужину, и казалось, удивлялись только моей молодости. Я понялъ ихъ толки на счетъ моего возраста, и, какъ казалось, разсялъ ихъ сомннія, погладивъ себя сперва по бород, а потомъ постучавъ пальцемъ по лбу, и сказавъ: Упсаль—Академи,— Медицинъ!—
Когда мой ужинъ кончился, одинъ изъ поселянъ, съ поклонами, просилъ меня знаками и словами извстить больную его жену. Я отправился къ нему въ домъ, повелвъ за собою слдовать сержанту и нсколькимъ пожилымъ хозяевамъ, чтобы не дать имъ времени совщаться на мой счетъ, во время моего отсутствія. Пока я усплъ дойти къ дому больной, и расположиться съ докторскою важностью у ея постели, нсколько хилыхъ старухъ, молодыхъ матерей съ больными ребятами, одинъ лихорадочный юноша, и одна прекрасная блдная двушка пришли просить моей помощи. Ощупавъ у всхъ пульсъ, и велвъ высунуть языки, потребовалъ я бумаги, чернилъ, и принялся писать рецепты, потирая себ лобъ, посматривая въ глаза моимъ паціентамъ, и ласково трепля по щекамъ дтей и молодыхъ женщинъ, которыя очень мило улыбались, видя мое веселое расположеніе духа. Помня наизустъ спряженія двухъ, трехъ глаголовъ и дюжины дв латинскихъ словъ, я щедро раздлилъ ихъ между моими больными на особыхъ лоскуткахъ бумаги, и веллъ на другой день послать въ аптеку, общая всмъ скорое исцленіе и продолжительную жизнь — если только лютая смерть не помшаетъ дйствію моихъ лекарствъ. За такое усердное и ученое желаніе, мн даже предложили въ награжденіе нсколько плотовъ {Плотъ, Шведская ассигнація, цною въ шестьдесятъ копекъ. Соч.}, но я великодушно отказался, что еще боле уврило моихъ паціентовъ въ моей премудрости.
Прошло около двухъ часовъ въ моихъ занятіяхъ, и никто въ деревн не думалъ объ успокоеніи. Между тмъ буря утихла, лошадь моя отдохнула и налась до сыта, и потому я желалъ какъ можно скоре кончить эту комедію. По первому моему требованію, явился проводникъ, для указанія мн пути къ Шведскому авангарду. Хозяинъ не хотлъ взять съ меня денегъ за угощеніе: я подарилъ ему рзную мою трубку изъ оленьяго рога, въ серебряной оправ, а сержанту красный сафьянный кисетъ съ табакомъ. Меня выпроводили изъ деревни съ благодареніями и пожеланіемъ счастливаго пути. Шведскій часовой отдалъ честь ружьемъ, а прочіе солдаты приложили руки къ шляпамъ. Я отъ чистаго сердца благодарилъ ихъ, только не за сдланную честь, а за недогадливость, и понесся рысью за моимъ проводникомъ.
Черезъ полчаса мы съхали въ лсъ, гд расходились три дороги: прямо, передо мною, неболе какъ въ верст, горли Шведскіе огни. Куда ведетъ эта дорога на лво? спросилъ я проводника. ‘Въ Брагеттатъ.’ — ‘Далеко ли?’ — ‘Полмили.’ — ‘Ступай туда!’ Проводникъ мой изумился и въ недоумніи смотрлъ на меня, не двигаясь съ мста, я обнажилъ саблю и замахнувшись на нею, грозно закричалъ: ‘Въ Брагеттатъ!’ — Мы понеслись въ галопъ, и вскор выхавъ изъ лсу, съ разсвтомъ я увидлъ колокольни и дымъ нашихъ биваковъ.. Я отпустилъ проводника, наградивъ его, и благополучно пріхалъ на наши форпосты, а оттуда въ городъ, къ друзьямъ моимъ, которымъ расказалъ что вы теперь слышали.
Гд же ужасы? (проситъ меня романтическій читатель. Здсь нтъ ни разбойниковъ, ни привидній, ни убійствъ, ни похищеній! Правда, но не мене того эта ночь была для меня ужасною: не желаю ни другу, ни недругу, быть въ подобномъ положеніи.
Люди вообще любятъ нравственность въ книгахъ, и если въ похожденіяхъ зврей, описываемыхъ Баснописцами, ищутъ нравственнаго заключенія, то врно потребуютъ того же, въ приключеніи уланскаго Корнета. Извольте, друзья мои, вотъ вамъ нравоученіе:
Во-первыхъ: военному человку очень полезно знать языкъ той земли, гд происходитъ война, во-вторыхъ: офицеръ никогда не долженъ странствовать наудачу въ непріятельской земл, а въ третьихъ: онъ ни въ какомъ случа не долженъ терять присутствія духа. Довольно ли вамъ этого? Прощайте, до свиданія!