УЖАСНАЯ ЛОГИКА.
(1-е марта 1881 года).
Ор. Миллеръ.
‘Историческій Встникъ’, No 4, 1881
Ужасная логика, Миллер Орест Федорович, Год: 1881
Время на прочтение: 4 минут(ы)
‘Увровали въ злодйство и искренно поклонились ему’, сказалъ покойный . М. Достоевскій про виновниковъ прошлогодняго взрыва въ Зимнемъ дворц, сказалъ въ адрес отъ имени Славянскаго общества по случаю праздновавшагося нсколько дней спустя двадцатипятилтія царствованія Государя, сраженнаго наконецъ злодйской рукой 1 Марта настоящаго года, посл цлаго ряда неудачныхъ покушеній въ теченіи пятнадцати лтъ!
Врой въ злодйство и поклоненьемъ ему разршились у насъ вс т многоразличныя вянія изчужа, которыя съ такимъ сладострастьемъ слпой воспріимчивости испытывали мы, одно за другимъ, въ довольно долгій уже европействующій періодъ нашей исторіи (европействующій, а не европейскій, потому что настоящій отпечатокъ европеизма не мыслимъ безъ народнаго своеобразія). Многоразличныя ученія, выдававшіяся обыкновенно за послднее слово науки, смнились наконецъ врой — этой дикой, нелпой и ужасающей врой въ злодйство, какъ силу зиждительную!
Какъ же не оглянуться назадъ — на выдающіяся стадіи того пути, который привелъ насъ къ этой дикой вр, пути, исходною точкой которому въ сущности послужила также вра — слпая вра въ единую спасающую европейскую цивилизацію? Мы крестились въ нее не водою и духомъ, а кровью и неволею, подъ вліяньемъ Петровскаго террора. Кровавымъ терроромъ началось, кровавымъ терроромъ и кончается.
Какою блестящею стадіею представляется съ виду эпоха Екатерины II. Она сама признаетъ себя на высот престола ученицей энциклопедистовъ и Вольтера, а онъ, благоговя передъ ея, запрещеннымъ въ Париж, ‘Наказомъ’, поетъ ей свой философскій молебенъ: te Catharinam laudamus! Но что же? Въ ‘Наказ’, среди всхъ его либеральныхъ фразъ, попадается между прочимъ такая: ‘не должно вдругъ и чрезъ узаконеніе общее длать великаго числа освобожденныхъ’, Фраза эта взята цликомъ у Монтескье, чему до сихъ поръ не врятъ у насъ многіе, удивленно протирающіе глаза, когда вы раскроете имъ въ улику подлинный параграфъ изъ ‘Esprit des Lois’ {Въ кн. XV, гл. XVIII.}. Но вдь, какъ бы тамъ ни было, а именно въ нашъ просвтительный вкъ и достигло до своего апогея крпостное право. Вдомости послднихъ лтъ царствованія Екатерины II переполнены объявленіями о продающихся по такой то и такой то цн, и въ разбродъ и группами, крпостныхъ парняхъ, бабахъ, двкахъ — съ такими то и такими то заманчивыми статьями. И противъ отмны такого порядка вещей могли вооружаться цитатами изъ самого Руссо, даже именно изъ Contrat social: ‘чтобы свободный былъ вполн свободнымъ, рабу надо быть вполн рабомъ’.
Наступаетъ эпоха Александра I. Воспитателемъ его является республиканецъ Лагарпъ, либерально приставленный въ нему Екатериной, гражданинъ той самой страны, которая является теперь такимъ гостепріимнымъ пріютомъ для всхъ ‘увровавшихъ въ злодйство и ему поклонившихся’ — благо они поклонились ‘искренно’, а стснять ‘убжденій’ не должно! Но вдь и въ историческихъ запискахъ Лагарпа, составленныхъ для его державнаго ученика, встрчается en toutes lettres оправданіе политическаго убійства, какъ правосудной народной расправы. И что же? Этотъ самый Лагарпъ удерживаетъ Александра Павловича отъ ршительныхъ мръ въ пользу крпостныхъ. Сдружившись у насъ съ остзейскими рыцарями, какъ лучшими представителями европейской культуры въ полуварварскомъ государств россійскомъ, онъ отстраняетъ вмст съ другими отъ нашего гордіева узла ту самодержавную руку, которою только и могъ онъ быть разрубленъ.
Но наступаетъ царствованіе Александра II: онъ не останавливается передъ тмъ, передъ чмъ останавливались, какъ бы забывая, что они самодержцы, вс его предшественники. Онъ не побоялся ‘большого числа освобожденныхъ’, и, опираясь на чисто русскихъ людей, разрубилъ заповдной узелъ. Между тмъ систематическое отсрочиванье рокового вопроса при его предшественникахъ несомннно усилило т экономическія затрудненія, какими должно было сопровождаться его скоре запоздалое, чмъ преждевременное ршеніе. Но ‘какъ бы мы ни были взыскательны, говоритъ современный писатель, мы не можемъ не удивляться великости этого подвига’ — того, который далъ Александру II имя О_с_в_о_б_о_д_и_т_е_л_я. Это имя не титулъ — изъ рода тхъ, которые подносятся, это имя — простое обозначеніе факта. ‘Разомъ освободить изъ плна египетскаго цлыя массы людей, разомъ заставить умолкнуть т скорбные стоны, которые раздавались изъ края въ край по всему лицу Россіи, такое дло способно вдохнуть энтузіазмъ самый безпредльный {Щедринъ.}’. Да, одного этого дла, казалось бы, было достаточно, чтобы остановить противоположный энтузіазмъ — адскій энтузіазмъ людей, ‘увровавшихъ въ злодйство и ему поклонившихся’. Но нтъ! Именно тотъ государь, который дерзнулъ на что не дерзали его предшественники, плохо ободряемые на то тогдашними европейскими вяніями, именно онъ, подъ вліяніемъ современныхъ европейскихъ ученій — послдняго слова западнаго радикализма — убитъ, мучительно убитъ изуврными исповдниками ‘зиждительнаго’ злодйства!
Работа ихъ началась давно, а то, что подготовляло къ ней, не только, можно сказать, на д_р_у_г_о_й же д_е_н_ь посл 19 февраля, но скоре еще н_а_к_а_н_у_н_ этого дня, т. е. среди самыхъ подготовленій къ великому самодержавному подвигу. Но только польское возстаніе 1863 г. было первымъ, не особенно однако замедлившимъ, отвтомъ на этотъ подвигъ. Отвтомъ же Государя на возстаніе было повтореніе этого подвига въ самой Польш — проведеніе въ ней того же припципа ‘надла’, который только сулили своему народу демократы поляки, но котораго польскій народъ на самомъ дл дождался отъ Царя Освободителя. И сколько бы ни твердили поляки еще и теперь о своемъ ‘порабощеніи’, и какъ бы сочувственно ни внимала имъ Европа, не выпросившая однако у польскаго пана земли для польскаго мужика — по отношенію именно къ мужику, каковы бы даже ни были наши ошибки въ другихъ отношеніяхъ, именно русскій царь Александръ и является въ полномъ блеск Освободителя. Но предсказанье поэта исполнилось окончательно: еще дальше за русскій предлъ выступило великое слово: Царь Освободитель! Это имя благодарно признала за нимъ Болгарія, это имя готовились дать ему и иные народы славянскаго племени, измучившіеся въ плну не у однихъ усыновленныхъ Европою турокъ, но и у самыхъ чистокровнйшихъ европейцевъ, умющихъ властвовать мягче, но зато утонченне. И именно этотъ то царь, этотъ трижды освободитель, убитъ, убитъ на русской земл, людьми русской крови, но, конечно, не русской вры. Эти люди ‘увровали въ злодйство и поклонились ему’, а русскій народъ не вритъ въ кровавый посвъ, и кровь называется у него не иначе, какъ н_а_п_р_а_с_н_о_ю к_р_о_в_ь_ю. Но тотъ же русскій народъ чтитъ глубоко кровь мученическую, и новый внецъ страстотерпца, возложенный имъ на своего убитаго Государя, служитъ лучшимъ отвтомъ на замыслы ‘зиждительнаго’ злодйства.
‘Зачмъ онъ не остался у насъ? Мы бы его сберегли!’ сказалъ одинъ изъ живущихъ въ Петербург болгаръ. Да, беречь, беречь зорко и бдительно пришлось бы, конечно и тамъ, потому что и тамъ бы искала его рука людей, которыхъ европейское распорядительное гнздо оказалось бы въ такомъ случа даже въ боле близкомъ сосдств. Но беречь зорко, бдительно должны были, конечно, и мы, и исторіи не пришлось бы тогда съ 19-мъ Февраля сопоставлять 1-е Марта.
Русскій народъ не даромъ не вритъ въ плодотворность кроваваго посва. Насажденная у насъ кровавымъ терроромъ, наука обратилась въ рабу политическаго изуврства, подслуживаясь ему своими самоновйшими открытіями и изобртеніями и давая себя изгонять изъ школы тлетворнымъ духомъ политической пропаганды. Таковъ переживаемый нами исходъ того періода нашей исторіи, который называется петербургскимъ. Пусть же поскоре наступаетъ другой періодъ, самостоятельный, р_у_с_с_к_і_й, имъ только и начнется у насъ настоящая европейская жизнь, жизнь способная внести новый вкладъ въ сокровищницу человчества. Подобные вклады по силамъ лишь тмъ, кто вруетъ въ себя — въ свой народъ, въ. его, какъ говорилъ Достоевскій, ‘великую зиждительную и охранительную силу, какъ въ святыню вруетъ’. Да спасетъ же насъ эта вра!