Альбомъ Сверныхъ Музъ.
Альманахъ на 1828 годъ.
Изданный A. И.
Санктпетербургъ.
Въ Типографіи Александра Смирдина.
УТРО ВЕЧЕРА МУДРЕНЕ.
(Историческій разсказъ.)
——
ПРИБАВЛЕНІЕ
ДЛЯ
Господъ Критиковъ,
Старожиловъ.
Утро вечера мудренее, Корнилович Александр Осипович, Год: 1828
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Давно, когда-то въ жаркое лтнее утро, посл обыкновенной прогулки своей по Петербургу, зашелъ я въ книжную лавку В. А. Плавильщикова. Василій Алексевичъ мн давній знакомецъ, онъ взросъ на моихъ глазахъ, и, дай Богъ ему здоровье, никогда не оставлялъ стараго своего пріятеля. Я въ этомъ мір сирота, безъ родныхъ, безъ милыхъ сердцу. Согнутый лтами, изнуренный болзнями, едва двигаюсь съ мста, ноги мн не служатъ, и вотъ уже нсколько лтъ вся прогулка моя ограничивается четырьмя углами моей комнаты. Онъ одинъ, по милости своей, навщаетъ иногда больнаго старика, и если самъ не побываетъ, то пришлетъ книгъ, кои сокращаютъ печальные часы моего одиночества. Почтенный человкъ! меня уже не будетъ на свт, когда ты прочтешь сіи строки, я изъ-за гроба благодарю тебя за твою дружбу! — Но возвращаюсь къ своему разсказу. Поздоровавшись съ хозяиномъ, я, чтобы не мшать ему, спросилъ одинъ томъ Собесдника Русскаго Слова, и расположился у окна. Въ другомъ окн, небольшой ростомъ молодой человкъ, съ блднымъ круглымъ лицемъ, въ гороховой шинели, разбиралъ съ большимъ, какъ казалось вниманіемъ, Дянія Петра Великаго. Вдругъ зазвенлъ, колокольчикъ, съ шумомъ растворилась дверь, и вошелъ скорыми шагами, въ щегольской венгерк, мущина, съ цвтнымъ шелковымъ платкомъ на шеи, съ тросточкой въ рукахъ и съ большою Датскою собакою позади. Судя по бород, которая чуть покрывалась пушкомъ, ему едва ли было двадцать пять лтъ. Онъ слегка кивнулъ головою хозяину, бросилъ незначительный взглядъ на меня, и, обратясь къ юнош въ гороховой шинели, вскричалъ, ‘что такъ, любезнйшій, обложился книгами? Врно готовишь какую-нибудь историческую статейку? Что это, Голиковъ? Тьфу, какая дрянь! Вздумалось же этому человку, съ его варварскимъ слогомъ, наполнить тридцать томовъ глупостями. Я уже на своемъ вку изжегъ на трубки два экземпляра сихъ Дяній, и еслибъ былъ побогаче, то скупилъ бы все изданіе, чтобъ, по крайней мр, избавить честныхъ людей отъ охоты трудиться надъ вздоромъ.’ Мой юноша, который, по видимому, совсмъ иначе думалъ о Голиков, но не смлъ обнаружить передъ пришельцемъ своего мннія, былъ въ самомъ жалкомъ положеніи. Лице его обтянулось, въ замшательств онъ измялъ листъ бумаги, на коемъ вроятно длалъ выписки, уста его двигались, не произнося ни слова, которое, можетъ быть, вырвалось бы наконецъ если бъ противникъ далъ ему время выговорить. Но онъ едва усплъ перевести духъ, и опять спросилъ: ‘чего ты здсь ищешь?’ — ‘Зашелъ справиться о Ромодановскомъ’ тоненькимъ голосомъ отвчалъ юноша. — ‘О Княз Кесар,’ возразилъ первый. ‘Сказать нчего, Петръ былъ умный человкъ, но любилъ иногда странности. Къ чему это Кесарство? и хоть бы поставилъ на сіе мсто человка умнаго, а не Ромодановскаго.’ Тутъ я невольно посмотрлъ на незнакомца, потомъ на Василья Алексевича, который не сводилъ съ меня очей,— и принялся опять читать Собесдникъ. — ‘Но полно толковать о длахъ важныхъ,’ продолжалъ говорливый щеголь, посмотрвъ на часы: ‘скоро двнадцать, брось это, пойдемъ со мною, я тебя накормлю славнымъ завтракомъ.’ Слово завтракъ, подйствовало, какъ магическій прутикъ, на юношу: онъ поспшно положилъ бумаги въ боковой карманъ, еще скоре взялся за шляпу, и оба, напвая Французскую псню, вышли изъ лавки.
Я и хозяинъ нсколько минутъ молча смотрли другъ другу въ глаза. Наконецъ, Василій Алексевичъ сказалъ мн: ‘какъ это, Авдей Анкудиновичъ, вы не вмшались въ разговоръ, чтобъ изобличить этого молодчика?’.
— …Не мечите бисера… отвчалъ я, закрывая книгу. ‘Что пользы разуврять эдакихъ судей? Но жаль, продолжалъ я, вздохнувши: что есть люди умные, одного мннія съ этимъ молокососомъ, а все отъ того, что не знаютъ Ромодановского. Я разскажу теб одинъ, случай изъ множества, слышанныхъ мной отъ покойнаго Андрея Константиновича Нартова. Ему можно поврить, потому что онъ былъ близкая особа къ Императору Петру І-му, посл того суди самъ, каковъ былъ Князь Кесарь.
Василій Алексевичъ, съ большимъ вниманіемъ выслушавъ мою повсть, въ короткихъ словахъ разсказанную, замтилъ мн, что не худо было бы ознакомить съ нею публику. Слдую благому совту.
Домъ Князя едора Юрьевича находился въ Москв, на Маховой, неподалеку отъ Камннаго моста. На обширномъ двор, огражденномъ съ улицы желзною ршеткою, расписанною яркими красками, возвышались большія каменныя палаты, простой, старинной архитектуры. Осненный внцемъ и мантіею большой щитъ, лпной работы, на столбахъ, поддерживавшихъ ворота, съ изображеніемъ родоваго герба Ромодановскихъ: чернаго, крылатаго дракона, въ золотомъ пол, — означалъ, что владелецъ дома происходилъ отъ Князей Стародубскихъ. Изъ сихъ воротъ, надъ коими, по обыкновенію нашихъ предковъ, вислъ образъ Тихвинскія Божія Матери, шла выложенная плитами дорожка на правый уголъ дома, къ широкому крыльцу подъ желзнымъ навсомъ, которое вело прямо во второй этажъ, гд были жилые покои. Въ передней, съ утра до ночи наполненной служителями, находилось двое дверей. Одна, вправо, вела въ столовую избу, огромный покой съ четырьмя сводами, кои, опираясь тремя внцами объ углы и стны, четвертымъ сходились по середин на толстомъ каменномъ столб, уставленномъ сверху до низу разнаго рода золотыми и серебреными чашами, чарами, ковшами, кубками и пр. Стны сей комнаты покрыты были медвжьими и волчьими шкурами, на коихъ висли оправленныя въ серебр ружья и пищали, кривыя Турецкія сабли въ богатыхъ металлическихъ ножнахъ, покрытые черными узорами, охотничьи ножи, рога, Донскія нагайки и кинжалы съ ручками, усянными жемчугомъ и дорогими каменьями. На высокихъ окнахъ, съ мелкимъ переплетомъ, прибиты были для поддержанія занавсовъ, по три свиныхъ клыка, а по сторонамъ, вмсто стнныхъ подсвчниковъ, оленьи рога. Узкій коридоръ велъ изъ столовой въ домовую церковь, гд золото, жемчугъ и каменья, блистая на иконахъ и въ утвари, напоминали о набожности хозяевъ, которая въ то время преимущественно обращалась на украшеніе Святыни.
Другая дверь изъ передней отворялась въ гостиную, которая также была со сводами Потолокъ и стны, написанные альфреско Греческимъ письмомъ, подобно тому, какое видимъ на старинныхъ иконахъ, придавали сей комнат темный видъ. Сюжеты картинъ почерпнуты были изъ Священнаго Писанія: на потолк представлялись наши прародители въ земномъ раю, на стнахъ: Авраамъ приносящій въ жертву сына, сонъ Іаковлевъ, приключенія Іосифа и наконецъ притча о блудномъ сын. Мебель сей комнаты состояла изъ тяжелыхъ канапе и стульевъ съ вызолоченными стульями и ножками, обитыхъ алымъ сукномъ, и разосланнаго на полу большаго Персидскаго ковра. Третья горница составляла родъ кабинета. — Здсь бросались въ глаза: большая лежанка, на которой Князь Кесарь обыкновенно отдыхалъ посл обда, портреты Царей Алксея, еодора и Іоанна, съ бармами на плечахъ, съ скипетромъ и одной и державою въ другой рук, на письменномъ стол узенькій жестяной футляръ, въ которомъ хранились необходимыя вещи для письма, самозвонные цилиндрическіе карманные часы въ картонномъ футляр, и нсколько столбцовъ бумаги, заключавшихъ въ себ вроятно какія-нибудь общественныя дла. Надъ столомъ, на полк лежали въ черныхъ кожаныхъ переплетахъ съ мдными застежками: Библія, писанія Святыхъ Отцевъ, Уложеніе и нсколько Разрядныхъ книгъ, уцлвшихъ отъ всеобщаго ихъ истребленія въ х68х году. Сверхъ того, въ углу находился большой коробъ, гд лежалъ на солом ручной медвдь, исправлявшій иногда у Кесаря должность чашника. За кабинетомъ слдовала спальня, отсюда узенькая каменная лстница съ высокими ступеньками, имющая вмсто поручней, веревки, обтянутыя краснымъ сукномъ вела вверхъ въ терема, назначенныя для женскаго пола. Нижнее жилье занято было кладовыми, въ которыхъ хранился за желзными запорами домашній скарбъ. По сторонамъ дома, вдоль всего двора, тянулись два длинныхъ флигеля, въ лвомъ заключались: конюшня, въ которой никогда не стояло мене 120 лошадей, псарня и птичникъ. Правый флигель былъ назначенъ для жительства дворянъ, кои, по тогдашнему обыкновенію большихъ Баръ, находились въ услуженіи Князя. За домомъ стояли амбары и службы для чернаго народа, а дале садъ, гд замчательна была черемуха, подъ душистую снь которой Ромодановскій приходилъ иногда въ жаркіе лтніе дни искать покоя и прохлады.
Дв смоляныя бочки, горвшія на Двор у Кесаря, освщенныя окна, множество саней, собравшихся на улиц противъ его дома, и нсколько верховыхъ лошадей, привязаннымъ къ мднымъ кольцамъ у воротъ и у забора,— означали, что у Князя праздникъ. Ромодановскій пировалъ свадьбу крестника своего Горностаева съ двицею Настасьею Полубояровой. Старики наши, справедлива мысля, что принимая младенца отъ Святой купели, они берутъ на себя отвтственность передъ Богомъ въ будущемъ его поведеніи, весьма строго исполняли обязанности, сооруженныя съ званіемъ воспріемниковъ. Крестникъ до совершеннолтія находился подъ нкоторымъ надзоромъ своего отца по духу, могъ обратиться къ нему въ своихъ нуждахъ и никогда не уходилъ безъ помощи, или покрайней мр, безъ благаго совта. Ромодановскій, бывши еще Окольничимъ, возвращался изъ Троицкой Лавры отъ мощей Св. Чудотворца Сергія въ Москву, и застигнутый бурею неподалеку отъ с. Братовищины, принужденъ былъ оставаться въ усадьб Боярскаго отрока, Дементія Павловича Горностаева, въ то самое время, когда Господь послалъ сему послднему сына. Мальчика татъ же окрестили, и Князь принялъ на себя заботу объ его дальнйшемъ воспитаніи. Когда Сергю минуло десять лтъ, онъ отдалъ его въ ученье къ Архимандриту Андроньева монастыря, а посл взялъ къ себ въ дворъ. Сергй носилъ званіе спальника и исправлялъ должность домашняго секретаря. Однажды, находясь у обдни въ Собор Спаса на Бору {Соборъ на Кремл.}, онъ слышитъ, молодые парни шепчутъ позади: ‘вотъ пригожая дочь Полубоярова.’ — Сергй обратилъ взоръ, посмотрлъ разъ, посмотрлъ въ другой — и забылъ про молитву. Въ старину, не смотря на заключеніе, въ которомъ содержали женщинъ, рдкій мущина не находилъ способовъ переговорить съ любимою двушкою. Было обыкновеніе, что двицы о всякомъ праздник выходили изъ домовъ въ сопровожденіи нянюшекъ, мамушекъ или пожилыхъ родственницъ, гуляли загородомъ, плясали въ хороводахъ, пли псни. Въ высшемъ класс общества, мущинамъ невольно было мшаться въ ихъ забавы: но любовь, говорятъ, хитра на выдумки. Сергй былъ малый смшливый, замтивъ домъ, въ который Полубоярова воротилась изъ церкви, онъ на другой же день купилъ бисерное ожерелье, синій шелковый платокъ въ золотыхъ цвтахъ, и пришелъ поклониться ими Марь Патрикевн. Услужливая няня, благодаря за вжливость, успла сказать ему, что Настасья Дмитріевна замтила у обдни стройнаго юношу, въ зеленомъ чекмен съ серебряными кистями, намекнула, что въ будущій четвергъ барышня пойдетъ гулять на Прсню, и прибавила добродушно, что он рады будутъ встртить ея съ ихъ милостью. Любовники свидлись, но сіе свиданіе нерадостно было для Сергя: старикъ Полубояровъ прочилъ дочь за другаго. Юноша повсилъ голову, и, не умя пособить горю, ршился въ тотъ же вечеръ, раздвая Князя Кесаря, поврить ему свою печаль. — ‘У тебя все дурь въ голов,’ сурово отвчалъ Князь: ‘но не кручинься,’ прибавилъ, замтивъ печальное лице крестника. ‘Мы завтра пошлемъ къ Полубоярову Терентьевну, авось она поправитъ дло и уговоритъ его перемнить свое намреніе.’ Имя сей свахи славилось тогда по Москв, говорили, что она никогда даромъ не обивала пороговъ. Терентьевна, опытная въ своемъ дл, пораспросила сперва у знакомыхъ объ отц Настасьи, потомъ, явившись къ нему, намекнула, что, служа въ Соляномъ Приказ, онъ можетъ найти себ въ Княз едор Юрьевич знатнаго покровителя, называла предлагаемаго жениха яснымъ соколомъ, невсту — дорогой жемчужиной, прибавила, что Сергй у Князя какъ родной, и наконецъ довела до того, что старикъ роспилъ съ нею стаканъ меду, — подалъ ей руку и произнесъ: ‘Дай Богъ въ добрый часъ!’
Въ упомянутый нами день, Князь Кесарь праздновалъ, какъ сказано выше, свадьбу Сергя съ Настасьей. Гости садились за пиръ. Въ тогдашнее время хорошій обдъ завислъ не столько отъ качества, сколько отъ количества подаваемыхъ яствъ и напитковъ. Кривой столъ, покрытый браною скатертью, уставленъ былъ блюдами. Кулебяка съ визигою и лицами, соленый журавль, полотки изъ поросенка, индйки и гуся, ветчина и буженина съ чеснокомъ,— бросались первые въ глаза. — Дале, издавали душистый паръ горячія похлебки: съ бараниной, съ курицей въ Сороцынскомъ пшен, съ потрохами, и подернутая какъ бы золотомъ уха изъ стерляди, изъ налимовъ, изъ ершей. На другомъ конц стола разварный осетръ, Донская форель и потомъ жареные: часть сочной говядины, ягненокъ съ чеснокомъ и разная дичь, — манили вкусъ и зрніе пирующихъ. Посереди стола возвышалась башня изъ сахарнаго тста, подл расположены были блинцы, молошная каша съ корицею, маковки, аладьи. Наконецъ, нсколько карзинъ съ миндалемъ, изюмомъ и винными ягодами и разнаго рода медовое варенье на блюдочкахъ,— служили вмсто дессерта. — Подл каждаго прибора стояло по бутылк заморскаго вина и по три серебряныхъ вызолоченныхъ кружки, съ мартовскимъ пивомъ, медомъ и наливкою: он никогда не осушались, ибо стоявшіе позади слуги должны были всякій разъ, завидя дно, дополнятъ ихъ изъ бочекъ, которыя для таковыхъ случаевъ заране выкатывались изъ погреба, и ставились по угламъ столовой.
На первомъ мст находились молодые: въ то время указъ о перемн Русской одежды на Нмецкую, былъ уже изданъ, но еще не везд приведенъ въ исполненіе. Сергй сидлъ въ свтлозеленомъ, Лундскаго сукна, чекмен съ серебряными застежками, испускавшимися по груди кистями, въ алыхъ, шелковыхъ Персидской матеріи шароварахъ и въ зеленыхъ сафьяныхъ сапожкахъ съ золоченными каблуками. Рядомъ съ нимъ Настасья, которой каштановые волосы, собранные подъ малиновый бархатный кокошникъ, не должны уже были плнять постороннихъ взоровъ. Жемчужныя кружева на груди, подаренныя ей женихомъ, соединялись съ обтянутымъ около стройнаго стана голубымъ бархатнымъ сарафаномъ, который обшитъ былъ широкими парчевыми тесьмами. Блоснжная ея рука покоилась въ Сергевой, лица ихъ блистали радостію, но его взоры изъявляли нетерпливость ожиданія, въ ея очахъ, которыя отъ предчувствія нги, подернулись легкою влагою, примтна была двическая робость. Подл новобрачной сидла посаженая ея мать, Княгиня Ромодановская, урожденная Салтыкова. Величественный ростъ, стройный станъ, гордая осанка и взоръ, исполненный огня и ршимости, — означали въ ней съ перваго взгляда супругу Царскаго Намстника въ Россіи. Ея волосы, зачесанные по тогдашней мод вверхъ, переплетены были жемчугомъ и кораллами. Она имла на себ корсетъ и робу изъ блой, штофной матеріи, шитой золотомъ, съ кружевною бахрамою въ два ряда у грудной вырзки на стану и на короткихъ рукавахъ. За стуломъ Княгини стояли: кормилица въ оранжевомъ плать, съ длиннымъ ея веромъ, и карла, который поддерживалъ ея шлейфъ, въ пунцовомъ Французскомъ кафтан, съ золоченными пуговицами, въ шелковыхъ чулкахъ и башмакахъ съ пряжками. Рядомъ съ Княгинею находилась ея сестра, Царица Прасковья, въ собольей женской шапк съ крупнымъ алмазомъ на чел и въ синей бархатной шуб, отороченной лебяжьимъ пухомъ. Съ другой стороны, подл новобрачнаго, сидлъ Князь едоръ Юрьевичъ, носящій въ тотъ день опашень {Родъ епанчи, похожей на старинный казачій зипунъ} зеленаго бархату, подбитый горнастаемъ, съ Андреевскою звздою на левомъ боку, а подъ опашнемъ кафтанъ алый штофной матеріи, точно доходившій до шеи. Богатый литый поясъ и золотая цпь съ крестомъ, въ нсколько разъ обходившая кругомъ шеи и полученная имъ еще отъ Царя Алекся,— довершали его нарядъ. Позади Кесаря стоялъ также карла и шутъ, одтый въ плать изъ разноцвтныхъ лоскутковъ, который, веселя собраніе своими остротами, часто приводилъ въ краску молодыхъ. Означенные нами пять особъ, имли кресла, прочіе гости сидли на лавкахъ, обитыхъ алымъ сукномъ. За столбомъ, стоявшимъ посреди комнаты, находились два Нмецкихъ музыканта, которые должны были играть на трубахъ при всякомъ здоровь, и пвчіе, кои громкимъ хоромъ славили новобрачныхъ.
Обдъ, или лучше сказать ужинъ, давно начался. Уже заздравная чаша нсколько разъ обошла пирующихъ, нсколько разъ уже испивая кружки меду, они прокричали горько, и пламенный Сергй, напечатлвъ поцлуй на коралловыхъ устахъ подруги, громко отвчалъ сладко. Изчезла принужденность, которая въ начал нсколько связывала собесдниковъ, забыли о чинахъ и отличіяхъ: все дышало братствомъ и взаимною любовію. Зарумянились лица, посинли носы. Собраніе сдлалось шумне, послышались чоканья стакановъ, желанія, обты дружбы. Самъ Кесарь, всегда угрюмый, забылъ обыкновенную свою важность, и повторяя сказанное древнимъ мудрецомъ: вино веселитъ душу — словами и примромъ поощрялъ всхъ къ скорйшему осушенію кубковъ. Вдругъ раздался стукъ на лстниц, дверь съ шумомъ растворилась, и вошелъ Петръ. ‘Се грядетъ женихъ нежданый,’ вскрикнулъ Ромодановскій: ‘не ходите во сртеніе его,’ взялъ стопу съ виномъ, чтобъ поднести Царю, взглянулъ на него и опустилъ руки. Обыкновенный пламень очей Петровыхъ потухъ, и въ блуждающихъ взорахъ являлось необыкновенное безпокойство, видъ Его былъ мраченъ, на лиц, блдномъ какъ полотно, изображалась рзкими чертами борьба мужества и твердости съ нершимостію, близкою къ отчаянію. Тотъ же безпорядокъ господствовалъ въ Его одежд, сертукъ въ сн на лисьемъ мху, подпоясанный простымъ ремнемъ, на коемъ висла сабля, теплая шапка изъ калмыцкихъ смушекъ и оленьи сапоги съ приставшими къ мху глыбами мерзлаго снга, — показывали, что Государь только что пріхалъ изъ дальней дороги. Это было вскор посл Нарвскаго сраженія. Никогда Петръ въ Свое царствованіе не находился въ столь сомнительномъ положеніи. Его войско и артиллерія, плоды тринадцатилтихъ трудовъ, и лучшіе полководцы, призванные имъ изъ чужихъ краевъ,— находились въ Шведскихъ рукахъ. Враги вншніе, предводительствуемые Королемъ молодымъ, предпріимчивымъ, готовились вступить въ Его владнія. Къ тому надлежало опасаться враговъ другаго рода, тмъ опаснйшихъ, что они были не явные, людей, кои, взирая непріязненнымъ окомъ на вводимыя Петромъ перемны и на сопряженныя съ ними пожертвованія, почитая нарушеніемъ святыни великое отступленіе отъ старины, нетерпливо сносили иго новыхъ обычаевъ и только ждали случая, чтобъ безнаказанно возвратишься къ прежней беззаботной жизни. Число ихъ было значительно, ибо немногіе въ тогдашнее время могли постигнуть высокую цль и благодтельныя намренія Петровы. Для отраженія сихъ золъ, не было видимыхъ способовъ: казна истощилась, народъ былъ изнуренъ. Но Петръ не упалъ духомъ, надялся еще, не измнивъ Своему достоинству, отвративъ опасность: однако же ни на что не ршался, не посовтовавшись съ Княземъ Ромодановскимъ.
‘Что съ Тобою, Государь,’ встревоженнымъ голосомъ спросилъ Кесарь, приведши Петра въ кабинетъ и посадивъ на черныя кожаныя кресла передъ письменнымъ столомъ: ‘откуда Ты?’
— ‘Вчера изъ Новагорода,’ быстро проговорилъ Петръ.
‘Но что Ты такъ разстроенъ,’ продолжалъ Князь. ‘Я знаю Тебя съ колыбельки, и никогда не видалъ на Теб такого лица, какъ ныньче.’
— ‘О чемъ тутъ спрашивать,’ возразилъ Царь съ нкоторою досадою: ‘будто не знаешь.’—
‘Что Шведъ Тебя разбилъ подъ Нарвою? Великая бда! Воля Господня. Грустью не пособишь горю. Да о чемъ тутъ горевать? Добро бы, пришелъ уже на поклонную гору.’ {Гора, въ двухъ верстахъ отъ Москвы.}
— ‘Да! Я думаю, скоро придетъ,’ со вздохомъ отвчалъ Государь. ‘Ты спрашиваешь, о чемъ горевать ? Безъ арміи….
‘Ну что же? наберешь другую.’
— ‘Безъ пушекъ’….
‘Велишь надлать новыхъ.’
— ‘Да откуда взять, изъ чего сдлать?’ прервалъ съ нетерпніемъ Царь. ‘Я не камень, не дерево. Сердце у меня обливается кровію, какъ помыслю, сколько уже терпитъ этотъ бдный народъ. Вдь они Мои дти, Я за каждую ихъ слезу, за каждый вздохъ долженъ отдать отчетъ Богу. Подумаешь, голова кружится! Казань съ пригородами приписана къ Воронежу, Вологда и Устюгъ къ Архангельску, не покинуть же строющихся тамъ флотовъ. Въ Малороссіи свои права, Смоленскъ самъ умираетъ отъ голода, Псковъ и Новгородъ, можетъ быть, уже завяты Шведами. Остались одни Москвичи и уже ли они недовольно несутъ тягостей? Нтъ! Я и слышать не хочу о новыхъ налогахъ.’ —
Съ симъ словомъ Петръ всталъ, нсколько разъ тихо прошелъ взадъ я впередъ по комнат, прислъ опять, и съ ршительнымъ видомъ обратился къ Кесарю. На лиц его изображалось спокойствіе, но спокойствіе, внушаемое отчаяніемъ. Взглянувшіи на Царя въ сію минуту, невольно привелъ бы себ на память мореходца, застигнутаго бурею въ утломъ челнок, посереди волнующагося моря, который, посл долгихъ усилій, видя, что нтъ надежды къ спасенію, бросаетъ весла, и, сложивъ руки, ждетъ равнодушно своей погибели.
— ‘Братъ Карлъ,’ тихо сказалъ Государь, ‘называетъ себя вторымъ Александромъ, но онъ не найдетъ во мн втораго Дарія. Осенняя буря обвваетъ съ дуба пожелтвшіе листья, ломаетъ пень, но втвистый корень неподвиженъ. Увряю тебя, что прежде этотъ корень вырвется изъ земли, нежели Карлъ предпишетъ условія Петру.— Въ отчаянныхъ болзняхъ,’ продолжалъ онъ, возвыся голосъ, ‘принимаютъ отчаянныя лкарства. Я издаю завтра указъ, чтобъ взять отъ церквей лишніе колокола.’ —
‘Чтобъ попасть изъ поломя въ огонь,’ вскричалъ Ромодановскій. ‘Хочешь тушить пожаръ у сосда, бросивъ горящую головню къ себ въ домъ. И безъ того уже народъ ропщетъ на Тебя за табакъ и за бороды, что скажутъ, если вздумаешь грабить церкви!’
— ‘Грабить церкви!’ прервалъ Петръ голосомъ, который привелъ бы въ трепетъ и самаго безстрашнаго. ‘Князь едоръ!’ примолвилъ Онъ, посл нсколькихъ секундъ, смягчившись: ‘я, право, едва ли спустилъ бы родному отцу, если бъ онъ меня назвалъ грабителемъ церквей.’—
‘За что ты гнваешься, Государь?’ отвчалъ Ромодановскій, перебирая между тмъ пальцами спускавшіяся изъ-за пояса кисти. ‘Ты знаешь, я не суевръ, и очень понимаю, что Богъ требуетъ не золота и не каменьевъ, а покорности и любви. Если Царю Давиду и его прислужникамъ не вмнилось въ грхъ, что они, для утоленія своего голода, вкусили отъ хлбовъ предложенія: то и Теб не гршно, для защиты своихъ подданныхъ, перелить лишніе колокола въ пушки. Но поди, втолкуй это нашему народу.’
— ‘А какая въ томъ нужда?’ прервалъ Царь. ‘если разсудокъ говоритъ мн, что поступки мои клонятся къ польз царства, если вра и совсть имъ не противятся: то что мн до мнній народныхъ? Чернь недальновидна, ее надобно какъ на помочахъ водишь, трудиться для ея блага противъ собственнаго ея желанія. Послдуешь за слпцомъ, самъ попадешь въ яму.’—
‘Врь мн,’ подхватилъ Князь: ‘легче будетъ этимъ людямъ, которыхъ Ты такъ бережешь, понести вдвое боле тягостей противъ ныншняго, нежели видть церкви, лишенныя колоколовъ. Эй, послушай меня, старика. Длай все, что Теб угодно, но — не трогай церквей!’
Торжественный голосъ, которымъ Князь произнесъ послднія слова своего отвта, привелъ Петра въ нкоторое смущеніе. На лиц Его начали опять показываться признаки нершимости. — Посл нкотораго молчанія —
— ‘Что же, не присовтуешь ли мн просить мира?’ спросилъ Онъ, съ презрительною улыбкою.
‘Упаси Тебя Боже!’ возразилъ Князь. ‘Честная брань лучше студнаго мира, говорили наши старики. Мой совтъ: не кручиниться и оставить все до завтраго. Сколько Теб надобно?’
— ‘На первый случай, по крайней мр, полмилліона,’ отвчалъ Петръ.
‘Полмилліона! — Легко выговорить, а какъ ихъ добудешь! — Какъ бы то ни было,’ продолжалъ Кесарь, примявъ видъ веселе: ‘пословица твердитъ: утро вечера мудрене. Ты, Государь, переночуй у меня, а теперь пойдемъ въ столовую. Тамъ насъ ждутъ. Положимъ молодыхъ спать. Бдный Сергй давно ужь, я чаю, какъ на шпилькахъ сидитъ.’
Петръ съ изумленіемъ смотрлъ на спокойное лице Кесаря, и, удерживая его, не могъ не спросить, на что онъ надется, но Ромодановскій, таза его за рукавъ, повторялъ: утро вечера мудрене,— и Государь, зная, что если Кесарь заупрямится, то ничмъ его не переломишь, ршился терпливо за нимъ послдовать.
Съ появленіемъ ихъ въ столовой, Настасья, принявъ прощальный поцлуй и благословеніе отъ своего отца, находившагося въ числ гостей, и отъ Кесаря, ушла, въ сопровожденіи всхъ женщинъ, въ спальню. Пирушка возобновилась. Заздравная чаша опять пошла кругомъ стола. Ромодановскій казался еще веселе, чмъ до Царскаго прізда, и обратилъ все вниманіе на крестника, котораго, по тогдашнему обыкновенію, надлежало отпустить къ молодой не иначе, какъ навесел. Самъ Петръ, увренный, что Кесарь не пировалъ бы, если бъ не нашелъ способовъ вывести Его изъ труднаго положенія, началъ принимать участіе въ общей забав, хотя на лиц Его примтны были слды сильнаго безпокойства. Наконецъ, женщины воротились въ столовую, вс встали, Сергй долженъ былъ дождаться, пока гости выпили стоя послдній кубокъ, съ желаніемъ счастливаго начала брачной жизни, и поклонившись въ ноги крестному отцу и тестю, скрылся, сопровождаемый ихъ благословеніями. Обычай требовалъ, чтобъ собраніе не расходилось до зари, дабы успть поздравить и отдарить новобрачныхъ. Такимъ образомъ пирушка продолжалась, кром того, что Государь ушелъ заране, чтобъ на свобод предашься размышленіямъ.
Петръ, уставъ отъ дороги, легъ въ кабинет на лежанк, на коей послана Ему была постель, и хотя мучимый неизвстностію, скоро заснулъ крпкимъ сномъ. Около трехъ часовъ ночи, слышитъ кто-то Его будитъ, говоря въ полголоса: ‘вставай, Государь, и ступай за мною.’ — То былъ Князь Кесарь, въ собольей шуб, подпоясанной кожанымъ ремнемъ, къ которому прившенъ былъ огромный ключь, въ мховой шапк, и держа въ одной рук фонарь, а въ другой два желзныхъ лома. Затворивъ кабинетъ отъ гостиной, Князь, приставивъ палецъ ко рту, подалъ знакъ Государю, чтобъ Онъ за нимъ слдовалъ, пошелъ въ спальню, отперъ тихонько дверь, выходившую на внутреннюю лстницу, которая прямо вела со двора въ двичій теремъ, и спустился по ней на заднее крыльцо, гд приготовлены были сани, заложенныя въ одну лошадь. Тутъ Кесарь взялъ изъ рукъ довреннаго гайдука своего вожжи, и, приказавъ ему хать съ фонаремъ впереди, посадилъ съ собою Царя — и отправился въ Кремль.
Они пріхали къ Тайницкимъ воротамъ. Сіе названіе дано имъ отъ тайника, или подземной галлереи, {Примчаніе. Тайникъ сей оставался въ цлости до 1812 года. Подрывъ Кремля Наполеономъ повредилъ его во многихъ мстахъ.} которая отсюда тянулась подъ всмъ Кремлемъ и построена была еще при Царяхъ, вроятно для того, чтобъ въ случа непріятельской осады, или опасности другаго рода, можно было симъ потаеннымъ ходомъ выдти безъ помхи изъ крпости и спасти себя, свъ на крытыя суда, обыкновенно находившіяся на Москв рк у означенныхъ воротъ. Главная галлерея со сводами, аршина въ два шириною, шла прямо ко дворцу, отъ нея боковыя поуже глянулись вправо и влво къ соборамъ, къ Чудову монастырю, и пр. Кесарь, отдавъ одинъ ломъ Петру, съ другимъ, взявъ у гайдука изъ рукъ фонарь, вошелъ въ тайникъ, и вскор очутился у потаенной лстницы, которая вела въ церковь Св. Великомученицы Екатерины, составлявшей одну изъ внутреннихъ церквей Кремлевскаго дворца и коей слды видны до сихъ поръ. Отсюда, миновавъ нсколько коридоровъ, они пришли къ замазанной наглухо желзной двери, которую едва могли отпереть вдвоемъ и коей рзкій скрыпъ нсколько разъ повторился подъ сводами. Она вела ихъ въ низкій подвалъ, слабо освщенный сверху небольшимъ круглымъ окномъ, огражденнымъ снаружи желзною ршеткою. Тутъ находилось всей мебели четыре большихъ кованыхъ сундука и въ углу нсколько ломаной посуды. Поставивъ фонарь на полъ и указавъ Петру рукою одинъ изъ сундуковъ, Князь едоръ Юрьевичъ слъ на другой и сказалъ Государю, съ торжественнымъ видомъ:
‘Отецъ Твой не такъ былъ боекъ, какъ Ты, но держался стариннаго правила: береги копейку на черный денъ. Онъ не срамилъ меня передъ людьми за чекмень, не смялся мн за то, что стригу волосы въ кружокъ и жжу тройкою, но, помяни Господь Его душу, жаловалъ иногда меня, врнаго слугу. Передъ кончиною, Онъ сказалъ мн объ этихъ четырехъ сундукахъ, говоря: ‘отдашь дтямъ, но въ такомъ только случа, коли имъ крайне понадобится.’ Съ того времени, и вотъ скоро двадцать пять лтъ, моя нога здсь не бывала, и никто въ мір, кром меня, не знаетъ не только объ нихъ, но даже о подвал.— Вотъ тотъ,’ продолжалъ онъ, указывая на одинъ изъ сундуковъ поменьше, ‘который Теб надобенъ, тутъ найдешь столько, сколько запросилъ у меня, но о прочемъ и не заикайся: Ты знаешь, что меня нелегко упросить.’ — Съ симъ словомъ Кесарь всталъ, и, держась за скобку указаннаго имъ сундука, примолвилъ: ‘возьми за другой конецъ, вынесемъ его отсюда, чтобъ насъ здсь не видали.’
Можно судить, съ какими чувствами Петръ выслушалъ его рчь. Бросившись на шею къ Кесарю и прижимая къ сердцу: ‘спасибо теб, дядя едоръ!’ вскричалъ Онъ съ чувствомъ. ‘Благодарю тебя за врность. Ты былъ честный слуга отцу — и другъ нелицемрный сыну.’
‘Благодари своего отца,’ прервалъ Князь, ‘за то, что Онъ и по смерти хотлъ быть этимъ покровителемъ. А меня за что? за то ли, что не укралъ?’
Слезы, брызнувшія изъ очей Петра, и сильное пожатіе руки, послужили отвтомъ благородному старцу. — Спустя нсколько времени, оба, держась за руку, вошли въ княжескую столовую и приняли участіе въ шумной бесд. Государь, восхищенный не столько тмъ, что получилъ безъ затрудненія способы къ отвращенію висвшей надъ Нимъ грозы, но тмъ, что увидлъ новый опытъ врности и безкорыстія въ слуг, котораго почтилъ Своею довренностію, — былъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа. Вскор Ромодановскій, улыбаясь, предложилъ тостъ: утро вечера мудрене, и Петръ, бросивъ на него признательный взоръ, отвчалъ ему другимъ тостомъ: береги копейку на черный денъ! —
По примру покойнаго Мольера, который, до представленія писанныхъ имъ комедій, всякій разъ читалъ ихъ своей служанк, и по ея физіономіи судилъ объ ихъ успх на сцен, — я имю привычку сообщать свои повсти почтенной моей хозяйк, и по ея лицу заключаю о мнніи, которымъ удостоитъ ихъ Публика при выход изъ печати. Сегодня, когда двчонка наша, Кулюшка, пришла мн сказать, что время пить чай, я положилъ въ боковой карманъ рукопись предложенной выше повсти, и съ торжественнымъ видомъ побрелъ въ гостиную. Проницательная Маланья Сидоровна, прочитавъ на лиц мою мысль, поспшно нацдила кипятку въ чайникъ, и, поставивъ его на канфорку шипвшаго самовара, попросила меня, улыбаясь, ознакомить ее съ новымъ произведеніемъ милаго моего пера. Я, по обыкновенію, склонилъ голову, чтобъ скрыть свое удовольствіе отъ столь лестнаго предложенія, болтнулъ въ извиненіе нсколько невнятныхъ словъ, кашлянулъ разъ, другой, и наконецъ принялся за чтеніе, заране восхищаясь одобреніемъ, которое меня ожидало. Кончивъ, я нсколько секундъ не сводилъ очей съ тетради, чтобъ въ самомъ начал не прерывать длаемыхъ мн похвалъ, но, не слыша ничего, поднялъ голову, я — судите о моемъ изумленіи — увидлъ, что лице моей слушательницы словно подернулось мглою и даже изъявляло нкоторую досаду.— ‘Вамъ не нравится моя повсть?’ спросилъ я съ робостью.
— ‘Нтъ, батюшка’, отвчала она довольно сухо: ‘она не дурна, только я не знаю, объ чемъ вы писали?’ —
‘Какъ! разв вы не слыхали того, что я вамъ читалъ?’
— ‘Я по тому-то спрашиваю, что слышала. Позвольте спросить, какая у васъ была цль: описать пиръ на свадьб Сергя, или поступокъ Кесаря съ Государемъ Петромъ Первымъ?’ —
‘Разумется, послднее. Свадьба Сергя — вещь посторонняя, эпизодъ.
— ‘Я не понимаю, батюшка, что значитъ вашъ эпизодъ. Мое простое разсужденіе вотъ какое’, продолжала она, поднявъ обмоченный до половины въ чаю сухарь и держа его передъ моими глазами. ‘Если бы мн вздумалось разсказать вамъ, какимъ образомъ испечены эти сухари, и я, потолковавъ часъ цлый о лабазник, у котораго покупала сего дня муку, промолвила, объ нихъ въ конц нсколькихъ словъ будто ненарокомъ: вы врно сказала бы, что я описала вамъ лавочника, а не приготовленіе сухарей’. —
Я почувствовалъ справедливость замчанія моей хозяйки, закусилъ губы, и нсколько промолчавъ, вскричалъ жалобнымъ голосомъ: ‘Итакъ, придется выкинуть все, касающееся до Сергя?’
—‘На что? какъ можно!’ отвчала она.
‘Не уже ли уничтожитъ разговоръ Петра съ Кесаремъ?’ спросилъ я, едва переводя духъ отъ страху, чтобъ приговоръ не палъ на сію часть моей повсти.
— ‘Сохрани васъ Господь!’ вскричала Маланья Сидоровна. ‘А вотъ что сдлайте, любезный Авдей Анкудиновичъ,’ — примолвила она съ веселымъ видомъ, и какъ бы стараясь дружеской улыбкой задобрить меня къ исполненію ея совта. ‘Не лнясь, примитесь за дло и раздлите эту Повсть на дв: одну посвятите для Сергя, опишите его крестины, ученье и прочее, но обстоятельно, не такъ какъ здсь, точно будто скачете на курьерскихъ. Особенно не забудьте подробностей о нян Патракевн, о свиданіяхъ Сергя съ Настасьей, а боле всего о переговорахъ свахи Терентьевны, потому то на нихъ основывается благополучіе главныхъ лицъ. Въ другой же повсти помстите все, что касается до Петра.
Я, подобно юнош Израильскому, который прискорбенъ быхъ и отыде, узнавъ, что для полученія Царствія Небеснаго надлежитъ разстаться съ богатствомъ, — положилъ рукопись въ карманъ, привсталъ со стула, поклонился Малань Сидоровн, и, повсивъ голову, печально побрелъ въ свою горенку.
1820 годъ.