Петр Михайлович Невежин
Петр Михайлович Невежин
Уступка
Уступка
I
I
II
III
Уступка, Невежин Петр Михайлович, Год: 1912
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Никто так не болеет сердцем за своего ребенка, как овдовевшая мать, оставшаяся с единственным сыном или дочерью. Это по опыту узнала Александра Петровна Теминова, когда на её долю выпала обязанность заботиться о Сереже. Чтобы не расставаться с любимцем, она продала имение и, получив сумму, обеспечивавшую безбедное существование, переселилась в столицу. Годы шли. Мальчик успешно окончил гимназию и поступил в университет. Первые два курса прошли благополучно, но на третьем с юношей стряслась беда.
В одну из осенних ночей, в квартире Александры Петровны раздался звонок, а когда горничная отворила входную дверь, то в прихожую быстро вошёл жандармский офицер в сопровождении полиции.
— Где помещается студент Теминов? — обратился капитан к прислуге.
— Он тут,— дрожа от страха пролепетала девушка, указав на комнату, а сама опрометью бросилась будить хозяйку.
Капитан слегка постучал. Молодой человек, не ожидавший незваных гостей, отворил дверь.
— Мне предписано произвести у вас обыск. Потрудитесь одеться, а вы начинайте. С последними словами он обратился к сопровождавшим его подчиненными
Началась тяжелая сцена отыскивания ‘запрещенного’.
Пробудившаяся Александра Петровна хотела войти в комнату сына, но ее не допустили.
Полицейский разгром вещей продолжался до утра. ‘Опасного’ найдено не было, но компрометирующее нашлось, следствием чего было выселение молодого человека из столицы, что и заставило Телинову переселиться с сыном в провинцию, где они и прожили четыре года.
Вернувшись в Москву, Александра Петровна поселилась в уютной квартирке. Сергей Владимирович, как попавший в список охранного отдела, не мог поступить в какое-нибудь казенное учреждение, а поступать в университет не хотел и ему пришлось искать частной службы.
Чтоб устроить сына, Александра Петровна обратилась к своему родственнику Алексею Алексеевичу Штранг, обруселому немцу, заведовавшему отделом в одной из столичных банкирских контор. Определение состоялось и Сергей Владимирович стал посещать свое новое место службы.
Мечтавший когда-то о другой карьере Теминов только в угоду матери тянул конторскую лямку, не находя в сослуживцах никакого сходства по духу и убеждениям.
Действительно в этой атмосфере, ничто не дает утешения такому человеку, каким был Сергей. Дни, месяцы и годы идут однообразно, как качание маятника. Всякий служащий знает, что он придет в десятом часу, усядется за стол, вынет нужные книги и бумаги, вооружится перьями, промокательной бумагой и по мере надобности будет строить в графах разные отметки, возиться с бланками и различного рода билетами.
Такую машину должен был представлять из себя Сергей Владимирович. Он вставал в девятом часу и знал, что к этому часу выйдет из своей комнаты Александра Петровна, напоить своего Сережу чаем перед уходом в банк. Потом молодой человек усаживался на конку, на которой и доезжал до места службы.
Сослуживцы не любили Теминова, но начальство было довольно им и уже наметило его к повышению, как вдруг с ним произошла странная перемена. Он стал рассеянным, делал ошибки и неохотно отвечал, когда к нему обращались с вопросами.
Товарищи, знавшие прошлое Сергея Владимировича, за глаза называли анархистом, судачили над его ипохондрией, намекая на оставшуюся тайную связь с подпольным миром.
До Теминова не могло не дойти такое гадкое издевательство и он еще более начал презирать недоучек, величавших себя ‘интеллигентами’ и свысока смотревших на простых людей. В этом мелком чванстве явно проглядывало вырождение и Сергей Владимирович стал мечтать встретить человека, не измотавшегося и резко отличавшегося от пошлых фигур, которыми переполнено так называемое ‘общество’, от страха долго избегавшее его, как человека потерявшего ‘политическую репутацию’.
Такая встреча, наконец, произошла. Это была стройная, красивая шатенка с правильными чертами лица, скромная, с несколько горделивым взглядом. Увидя ее на бульваре, когда играла музыка, Теминов невольно засмотрелся на изящную девушку и долго не мог оторвать от неё глаз. Таня, привыкшая к тому, что на нее глазеют мужчины, не обратила внимания и на пристальный взгляд Теминова. Сергей Владимирович еще более заинтересовался этим. Дождавшись когда публика стала расходиться с гулянья, он пошел следом за ней и дойдя до ворот, куда вошла незнакомка, дал на чай дворнику и узнал то, что ему было надо.
Узнав, что это закройщица из очень крупного модного магазина и притом ‘барышня редкая по скромности’ Сергей Владимирович стал преследовать Ефимову, но видя, что непристойное приставание не приведет ни к чему, Теминов написал ей письмо, в котором извинялся за дерзость и объяснял ее страстным желанием лично извиниться.
Красивый, молодой человек, неприглядная будущность портнихи и естественная жажда привязанности смутили девушку. Ее тронул мягкий, благородный тон письма и она, увидев Теминова, ожидавшего ее вечером у подъезда, не бросилась, как прежде, в сторону, а тихо пошла, как бы ожидая, что скажет ей неотступный поклонник.
Он понял маневр и догнав молча поклонился. Таня улыбнулась и кивнула ему головой.
— Вижу, что не сердитесь, заискивающе начал Сергей Владимирович. Благодарю вас, я знал, что вы добрая.
Таня кокетливо посмотрела на него исподлобья и спросила.
— Почему же вы узнали?
— На то Бог дает человеку лицо… а в особенности глаза… в ваших же можно прочесть все, что вы думаете и чувствуете.
— Будто? Ну, так скажите, что я теперь думаю и чувствую.
— Во-первых, считаете меня нахалом.
Таня засмеялась, но этот смех был не такой когда женщины сердятся. Сергей Владимирович продолжал:
— И вы правы. Конечно я нахал, но иногда невозможно обойтись без нахальства. Если бы вы были девушка того общества, где я бываю, мне не нужно было подстерегать вас на улице, чтоб взглянуть на ваше милое лицо, а тут как быть? Если бы я еще мог придти в магазин заказать платье, а то и этого нельзя — у меня матушка не модница.
Девушка шла не торопясь и внимательно прислушивалась к тому, что говорил Сергей Владимирович. Потом она поправила шляпу и с некоторым неудовольствием заметила.
— Мне не хотелось вам говорить, но это все знают…
— Что такое? — перебил ее Теминов.
— О нас портнихах думают, что будто мы не такие женщины, как все.
— Почему же?
— Вот вы ласково говорите со мной, а не знаете даже моего имени и фамилии. Другая могла бы обидеться, а я, вот видите, иду и слушаю вас.
В тоне, с каким это было сказано, было столько достоинства, что Теминов сконфузился.
— Вы ошибаетесь. Фамилию я вашу знаю.
— Разве? — с удивлением спросила Ефимова. — Какой вы снисходительный.
— А какая вы?..
Проговорив это, Сергей Владимирович запнулся.
— А какая я? — остановясь и гордо закинув голову спросила Таня.
— Злая.
— Ах, если бы я была злая, вы не шли бы со мной рядом. Скажите лучше, что я глупая.
— Вы напрашиваетесь на похвалу?
— Зачем она мне? От неё я не изменюсь.
— Но за то будете знать, как я думаю о вас.
В это время говорившие дошли до дома, где жила девушка.
— Вы позволите мне зайти с вами?
— Что вы, что вы! — испуганно остановила его Ефимова. — Я не хочу, чтобы обо мне отзывались как о некоторых моих подругах.
— Неужели я желаю этого? Скажите мне ваше имя, отчество, я не пошлый ухаживатель, а человек способный оценить такую девушку, как вы.
— Меня зовут Татьяной Софроновной.
— Вижу, вы не злая, иначе не назвали бы себя. Верьте — я не способен обмануть вас. Скажите же когда мы опять встретимся.
Таня молча протянула руку и негромко проговорила.
— Потом… когда-нибудь… а теперь прощайте.
В большом беспокойстве вернулся домой Теминов. От глаз Александры Петровны это не скрылось, и она спросила сына.
— Что с тобой милый? Ты взволнован.
— Ах, мамаша, как это скучно. Вы наблюдаете за мной, как за малым ребенком. Я быстро взошел по лестнице — запыхался, а вам сейчас что-то представляется.
На другой день Сергей Владимирович опять отправился на ту улицу, где работала Таня, и в надежде увидеть девушку стал прохаживаться по тротуару. Ефимова, как всегда, в обычный час показалась у подъезда.
— Наконец-то! — с упреком проговорил молодой человек, — хоть бы минутой раньше.
— Нельзя, служба! Еще хотели задержать, но я сказалась больной и ушла.
— Вот это мило. За это хвалю, а за другое — нет.
— За что же?
— Вы не узнали, как меня зовут.
— А вы скажите, и я буду знать.
— Сергей Владимирович.
— Хорошее имя, а я-то — Софроновна! Сейчас слышно, что из простых.
— В этом нет ничего худого. Прошли те времена, когда люди делились на белую и черную кость. Бог создал всех равными и все имеют одинаковые права на счастье. Я не иду в разрез с условными понятиями только потому, что берегу мою мать. Она сжилась с традициями старины и я не имею права разрушать то, что для неё святая святых. Она дала мне жизнь и у меня не хватит духу на-нести ей удар по самому чувствительному месту сословной гордости. Остальное… дело времени. Если вы захотите связать свою жизнь с моею — я ваш на всю жизнь.
Таня шла, опустивши голову, и молчала. Теминов продолжал.
— В чем же выражается то, что вы ‘простая’. Говорите вы грамотно, суждения ваши умны и интересны.
— Да, меня маленькой девочкой вывезли из деревни и вся моя жизнь прошла так, что можно было облагородиться, а все-таки я простая.
Теминов с интересом смотрел на девушку, так смело, непринужденно объяснявшую свое сословное положение. Ему показалось даже, что она бравирует этим, желая порисоваться. Ефимова поняла это и со вздохом продолжала.
— Дай Бог царствие небесное моей благодетельнице Софии Валериановне. Не прими она близко к сердцу моей участи, была бы горничной или прачкой, а теперь, шутка сказать, служу закройщицей и получаю пятьдесят рублей в месяц, а дойду и до семидесяти.
— Кто же эта Софья Валериановна?
— Рубинцева. Моя мать жила у неё и меня держала при себе. Я так полюбилась одинокой барыне, что она отдала меня в ремесленную школу, а потом оставила при себе. Ах, не тем бы я была, если бы Софья Валериановна внезапно не скончалась.
Татьяна Софроновна вспоминала свое прошлое без жеманства, тепло и просто, но Сергею Владимировичу было не до минувшего и он заговорил о настоящему
— В прошлый раз вы не хотели, чтобы я зашел к вам, неужели и сегодня вы не будете добрее?
— Не буду.
— Когда же это кончится?
— Во всяком случае не ранее, пока я не узнаю вас.
— А я уж и теперь хорошо знаю вас.
Ефимова взглянула на него, сделав гримаску, и с не скрытым неудовольствием ответила.
— Потому что вы не серьезно смотрите на женщину. Что для вас моя душа. Вы ищите красивой наружности, приятности, одним словом того, зачем гонится весь мир.
— Как вы говорите! Точно из книги вычитали.
— Да, я люблю читать и постоянно читаю, а прежде была присяжной чтицей моей благодетельницы. Может быть, поэтому мне и тяжел тот круг, где я вращаюсь.
Последние слова Таня произнесла, подходя к подъезду квартиры.
— Не пройдемся ли еще немного? — обратился к ней Теминов.
— Нет, довольно. Я так наработалась, что хочу отдохнуть. Да и к чему приведут меня наши встречи? Я думаю, что лучше нам совсем больше не встречаться.
— Ради Бога не говорите этого! Вы не знаете, какое наслаждение доставляют мне беседы с вами.
— Может быть. Но что ж будет дальше? Кроме горя, я ничего от них не вижу в будущем.
— Клянусь, вы ошибаетесь. Чем доверчивее вы будете ко мне, тем более я стану жить для вас.
— Это очень хорошие обещания, но мне не восемнадцать лет, Я знаю жизнь и не хочу быть игрушкой в чьих-нибудь руках.
— На это я многое возразил бы вам, но не здесь… Если вам неудобно, чтобы я зашел к вам, то где же мы можем встретиться?
— Где? В воскресенье приходите в картинную галерею .
Девушка холодно протянула руку Теминову и, не оборачиваясь, пошла по лестнице.
Сергей Владимирович несколько времени остался неподвижным. Вдруг кто-то положил ему руку на плечо и проговорил.
— Молодчина! Заприметив приятную компанию, я не лишил себя удовольствия проследить, куда вы пойдете, и узрел. Пастораль.
Говоривший был двоюродный брат Сергея Владимировича, помощник присяжного поверенного Виктор Павлович Куршин. Молодой человек отличался веселым нравом и бесшабашностью.
— Шпионить?
— А то, что же? Выследить любовную парочку эго ли не удовольствие? Вот если бы я пошел с докладом к твоей матушки, это было бы гадостью, а я живу по пословице: ‘Всякий Еремей про себя разумей’. Ну, как дела?
Стоявший в раздумье Теминов провел рукой по лбу и мрачно заметил.
— Мучает! Но так хороша и интересна…
— А в каком ранге изволят состоять?
— Она закройщица.
— Для лёгкого успеха особа самая приятная.
— А я думаю, что это окончится не тем.
— Уж не свадьбой ли? Так если приспела пора ‘сердцу сильнее застучать и душа пылает негой’, мы найдем тебе барышню и с капиталом, а уж такого шафера, как я, можно и за деньги показывать.
— Нет, голубчик, бракосочетания не будет. Свататься — да это целое несчастие! Явится мамаша, потом папаша, а потом начнется травля. Прислуга поздравляет и смотрит в карман. Швейцар шепчет, ‘имею честь поздравить’. Приятелей и знакомых угощай шампанским. А с невестой? То тащи ей цветы, то сувенир, то сопровождай в театр, а невыносимей всего то, что надо всюду быть с ней и смотреть, как она дует губы и капризничает: я часто думаю до чего люди могут извратить самые лучшие отношения между мужчиной и женщиной. Здесь же ничего этого нет, Вот почему меня завлекла девушка, с которой я шел: но она недоступна. И уступит только тогда, когда ее охватить чувство: а будет ли это?
— Да непременно! Я знаю портних. А для зачатия дела зайдем в злачное место, осушим братину. Я тебя научу, как вести себя с ней.
— На этот раз ты ошибся. Она не такая портниха, каких ты знал, и советы твои не нужны мне.
Проговорив это, Теминов холодно простился с Куршиным.
После последнего свидания с Сергеем Владимировичем, Таня очень изменилась. Из прежней бойкой, живой, энергичной работницы она обратилась в апатичную, вялую закройщицу, скрепя сердце отбывавшую свой трудовой день.
Разыгравшаяся сцена еще более расстроила Таню и она с волнением ожидала, когда появится полюбивший ее человек.
Увидя Таню, он быстро подошел к ней, но она не протянула ему руку и прошла молча.
— Что это значит? Вы рассердились? За что? — обратился он к ней.
— Я не сержусь, — отвечала она, не поднимая головы, — но на меня более и более нападает страх. Я осуждаю себя. Вы можете подумать обо мне очень дурно.
— Напротив, чем больше я узнаю вас, тем вы кажетесь мне лучше.
— Это всегда говорят, когда интересуются девушкой… с которой принято не стесняться.
— Вы прежде не выражались так.
— Потому что не обдумала еще своего положения, а когда обдумала, то поняла что сделала ошибку.
— Вы мучаете меня. Ну, перестаньте! Прошу вас, Татьяна Софроновна, не говорите со мной таким тоном.
— Другого у меня нет.
— Но не можем же мы расстаться после того, что было нами высказано.
— Что ж тут такого? Поговорили и разошлись.
Теминов поправил волосы и начал горячо.
— Мне кажется это шуткой или капризом. Но я так не кончу и я выскажу вам то, что я чувствую.
Таня покачала головой и тихо ответила.
— Гм… чувствую? Что ж, пожалуй, говорите.
— Да, я скажу. Чего вы от меня ждете? Чтоб я сделал вам предложение? Этого не будет. Но если вы захотите стать моим другом, к которому я буду относиться с самыми нежными чувствами — тогда я ваш. Если же вы наотрез отказываетесь… конечно, я не буду играть роль пошлого обожателя.
Ефимова молча слушала.
— Что же вы молчите?
— Мне нечего сказать.
— Значить, я должен раскланяться и уйти.
— Не знаю…
При этом слове улыбка опять пробежала по лицу Тани и она ласково взглянула на Теминова.
— Татьяна Софроновна, я честный человек и вы не раскаетесь, если вверите мне свою жизнь. Я не зову вас жить со мной, потому что имею на это свои причины. У меня есть матушка, которая для меня дороже жизни, а это гордая, тщеславная, родовитая дворянка, не допускающая мысли о браке сына с простой девушкой. Но разве мы не можем быть счастливы, не живя под одной кровлей.
— Да, можем, если вы ищите для себя близкого человека, а не содержанку.
Последнее слово Таня произнесла негромко и отвернула голову.
— Какая мысль!
— Обыкновенная. Мы видим это кругом. Только я не похожа на других и если сближусь с вами, то не оставлю своего места и буду работать так же как и теперь.
— Превосходно! Мне это чрезвычайно нравится, работайте. — Помолчав Теминов продолжал: — ну, так как же, Татьяна Софроновна? Таня! Теперь кажется я могу зайти к вам хоть на несколько минут?
— Нет. Я не хочу принять вас в комнате, где живу теперь. Первый день моего счастья, мы должны встретить в лучшей обстановке.
Теминов с радостью перебил ее.
— Если так, все будет устроено и когда переберетесь, напишите несколько слов. Я примчусь, чтобы взглянуть на ваше милое личико, которое никогда более не будет смотреть на меня сурово.
Доехав с своей подругой до знакомого места, Теминов нежно простился с Таней и они расстались.
На другой день Сергей Владимирович побывал в нескольких местах и нанял для Ефимовой светлую, меблированную комнату с хорошей обстановкой и известил ее, что она может переезжать.
Влюбленная девушка не стала медлить. Отпросившись у хозяйки на полдня она уложила вещи и перебралась в новое помещение.
Первое время Александра Петровна не придавала особенного значения тому, что Сережа каждый день стал исчезать, но потом стала бояться — не посещает ли опять её сын запрещенных сборищ. Но как узнать правду? Единственным подходящим лицом для этого был Куршин. Она и принялась за него.
— Скажи, голубчик, любишь ты меня?
— Обожаю и в доказательство этого целую ваши ручки.
— Лизаться ты мастер, это я знаю, а вот не научился ли ты правды говорить? Я боюсь — не водит ли он опасной компании.
— О, не беспокойтесь! Тут самая обыкновенная история, — увлекся женщиной.
— Какой? Ведь и женщины нынче не отстают от вас. Может быть она анархистка?
— О нет. Портниха, как видите полета не высокого, но восхитительная, корректная девушка. Я таких и не встречал.
— Где же он с ней познакомился? Где она живет? Где работает?
— Живет в номере, служит закройщицей, а где познакомились — это для вас все равно.
Выслушав Куршина, Теминова призадумалась. Ей казалось совершенно естественно, что молодой человек стал искать привязанности, Но почему он не избрал девушку из своего круга и не ввел ее в дом как свою жену? Вспоминая рассказы о том, как многие, попавши в лапы любовниц, разорялись, а иногда кончали самоубийством, Теминова содрогнулась при этой мысли.
— Почему ты знаешь, что она хорошая? Бываешь у неё?
— Ну, конечно! С большим удовольствием провожу там время.
— Странно! Эти портнихи все женщины необразованные.
— То-то, что нет.
— Феномен! — Желала бы я хоть раз повидать хваленую портниху.
— Это очень просто можно устроить.
— Как же это ты сделаешь?
— А вот как! В один из праздников вы отправитесь на бульвар и усядетесь на скамью, а я выпроводивши куда-нибудь Сергея, уговорю ее пройтись со мной, а когда увижу вас, выражу приятное изумление и мы поместимся рядом с вами. Затем, как свою спутницу, представляю вам, не называя вашей фамилии, имени и отчества.
— Только пожалуйста не проболтайся Сереже.
Обещав устроить свидание Куршин простился с теткой и уехал.
То, что узнала Теминова, не успокоило ее. Она стала бояться, что если не дурное общество, то женщина отнимет у неё единственного сына и она останется одинокой. От такого сознания у неё щемило сердце. Смотря на Сережу, подходившего поздравить ее с добрым утром или прощавшегося перед уходом из дому, Александра Петровна едва сдерживала себя, чтобы не броситься к нему на шею и не излить свое горе, но она боялась ухудшить этим их отношения.
Так шло время. Теминова перестала упрекать Сергея в частых отлучках, думая, что он сам придет извиниться в том, что забывает мать. Эти ожидания оказались напрасными. Теминов молчал.
Услышав от тетки упрек, Виктор Павлович придумал такой маневр: он попросил своего товарища зазвать к себе Теминова, а сам поехал к Тане и упросил ее идти гулять.
Не видевшая тут умысла Ефимова охотно согласилась и пошла.
Завидя издали Александру Петровну, сидевшую на скамье, он не подготовил свою спутницу к тому, что произойдет, но подойдя близко к Теминой, вскрикнул:
— Боже мой, это вы! Очень рад, что встретил вас. Вы позволите нам присесть подле вас?
— Пожалуйста, — спокойно пригласила Александра Петровна.
— А так как неудобно сходиться трем лицам, когда двое не знают друг друга, то позвольте представить — Татьяна Софроновна Ефимова.
— Очень приятно.
Теминова впилась глазами в лицо той, кого так хотела видеть и желала найти в ней что-нибудь отталкивающее, но прелестное личико Тани, дышавшее простотой и добротой отгоняло всякую мысль о ненависти.
— Я думаю, вы очень удивились, увидя меня идущим под руку с такой очаровательной женщиной?
Таня покраснела.
— А вы, кажется, не любите комплиментов? Это редкость, — заметила Теминова.
— Я вообще не люблю праздных разговоров, а особенно если это касается наружности.
— В этом случае вы — исключение. — Таким жить трудно.
— Я и не хочу, чтобы мне было легко. Рабочий человек знает, что ему предстоит и должен быть закаленным.
— Вы рассуждаете как мужчина.
— Многие из нас и не отстают от них. Простые мастерицы и те стали как говорить: ‘Бойкот, стачка’, прибавка жалованья, сокращение рабочего часа… только и слышно.
— Вы осуждаете их?
— Нет, сочувствую, но держусь в стороне.
— Почему же?
— Не люблю быть со всеми. Притом рядом с тем, о чем хлопочут мужчины, наши дела кажутся мне очень маленькими.
— А вы знаете, о чем хлопочут мужчины?
— Я живой человек и грамотный. То, чего они добиваются — другое дело.
— Но ведь за это многие страдают, а другие — гибли? Каково бы было их матерям и женам?
Ефимова вспыхнула и твердо проговорила:
— Это тяжело, но когда любимый человек поступает по совести, то ему надо все прощать, а если понадобится… идти за ним.
Теминова опустила голову и задумалась.
— ‘Портниха, а так рассуждает! Чего же ждать? Чего?’ — повторяла она про себя.
Обыкновенно говорливый Виктор Павлович все время сидел молча и любовался Таней. Когда разговор замолк, Куршин заметил:
— Однако довольно. Не будем долее беспокоить нашу собеседницу. Пойдемте.
Сказав это племянник простился с теткой и предложил руку Тане.
Александра Петровна, на поклон Ефимовой едва кивнула головой.
— ‘Да, такая может привязать, — думала она, — и… может отнять его у меня’
В сердце родовитой барыни начиналась жестокая борьба. Она понимала, что сын, зная её взгляд на сословную честь, не решился завести речи о браке с крестьянкой или мещанкой. Эта осторожность не могла не трогать материнского чувства, но как примирить два непримиримые начала? Задача была трудная и ее мог решить только известный героизм, на который простые натуры редко способны.
Проходили дни, Александра Петровна томилась, но не могла ни на что решиться. Может быть, она долго находилась бы в подобном состоянии, если б случай не заставил ее иначе взглянуть на свое положение.
Раз вечерком Алексей Алексеевич Штранг, зайдя к Теминовой, стал жаловаться на Сергея Владимировича, что он, по временам, манкирует службой и просил по-родительски пожурить сына в нерадении.
— Мне неловко это сделать, — отвечала мать. — Он очень обидчив.
— Ну, так передайте ему, что его уволят.
Когда сын, поздно вечером, вернулся домой, Александра Петровна начала издалека:
— Приходил Алексей Алексеевич и чрезвычайно расстроил меня.
— Верно жаловался, что я не аккуратно хожу на службу?
— Этого мало, он вздумал угрожать.
— Конечно увольнением? Я так и ждал.
— Тогда надо уйти с достоинством самому. Но, что же будет потом?
Теминов призадумался и повторил слово, сказанное матерью.
— ‘Потом?’ Многое я хотел бы вам, мамаша, сказать, но мы и теперь не поймем друг — друга.
— Напротив, я хочу понимать тебя, возвысив голос, горячо сказала Александра Петровна. Я очень оскорблена тем, что ты не откровенен со мной.
Сергей Владимирович хотел возражать, но мать остановила его.
— Да, да, не откровенен так, как может быть чужой человек. Я все знаю.
— Знаете? Тем лучше. Значит, я могу не стесняясь объясниться с вами. Мамаша не порицать меня вы должны, что я не был с вами откровенен, а благодарить. Вы родились, выросли и воспитались в среде, жившей старыми, сословными предрассудками, которые для меня не имеют никакой цены. Вы мечтали иметь подле себя женщину из общества, а для меня такая особа явилась бы обузой и я, оберегая ваше здоровье, а может быть и жизнь оставался подле вас одиноким. Видеть вас в слезах, горе, а может быть отчаянии… у какого сына хватит духу довести до этого свою мать? Но мое сердце искало привязанности и я нашел ее. Эта девушка чужда барской спеси, требовательности и того нестерпимого своеволия, которым отличаются современные барышни. Мамаша, я нашел свое счастье. Но если, для того, чтобы сохранить его, я должен был таиться от вас, то это была не скрытность, а благородство. Не беспокойтесь же за меня. Я не опорочу вашей фамильной чести и для света буду считаться холостым, но моя интимная жизнь… до неё никому нет дела. Не упрекайте же меня, я ваш единственный сын, опора и навсегда останусь связанным с вами безграничной любовью. А моя служба… я найду себе дело, но уйду из той душной клетки, куда нужда загоняет людей. Сергей Владимирович проговорил все это горячо и с чувством. Теминова не прерывала сына, но когда он умолк, подошла к нему и, наклонив его голову, поцеловала в лоб.
— Ты говорил за меня, теперь я скажу, знаешь ли что думает твоя мать? Спрашивал ли ты ее об этом?
Теминов хотел отвечать, но она перебила его.
— Нет, не спрашивал, это дурно. Да, до сих пор я жила по старине, но душа моя чутка. Я поняла, что прежним жить нельзя… оно приносит людям горе и как высохшее дерево должно быть срублено. Мне больно было признаваться в том, что я отстала от времени, а ты… почему же ты не старался ввести меня в тот мир, который мне был чужим. Но теперь я оценила тех людей, которых боялась. Не чуждайся же меня… я хочу умереть как твой истинный друг, а не деспот, которого ты боялся.
Радостная улыбка показалась на лице молодого человека.
— Мамаша, что вы хотите этим сказать?
— Я видала ее. Она хорошая. Введи ее в мой дом… я назову ее дочерью.
Теминов бросился на шею Александре Петровне и две слезы скатились по еготщекам.
— На днях ты должен обвенчаться. Больше нам не о чем говорить.
Мать горячо поцеловала сына и с волнением вышла из комнаты.
На Сергея так повлияли слова Александры Петровны, что он тотчас же помчался в магазин, где работала Таня и вызвал ее в приемную.
— Зачем ты приехал сюда? с удивлением, не громко, проговорила она. Что случилось?
— На днях мы венчаемся… это желание матери. Объяви хозяйке, что ты не можешь болee служить у неё, поедем домой.
Взволнованная девушка хотела возражать, но Теминов остановил ее.
— Ради Бога ни слова более. Я сказал все и тебе остается только слушаться.
Когда они вошли в комнату, где жила молодая девушка, Таня села к столу и призадумалась.
— Что с тобой? — спросил ее Сергей Владимирович.
— Милый мой, я знаю, тебе не легко было заставить мать сделать уступку — согласиться на твой брак с портнихой.
— Ты ошибаешься. Моя мать первая заговорила о тебе. Она видела тебя на бульваре и прельстилась чистотой твоей души.
— Так это была она? — растерявшись проговорила молодая девушка, но оправившись подошла к молодому человеку и твердым тоном проговорила.
— Я буду любить и почитать твою мать, но иду за тебя с одним условием… ты дашь мне возможность устроить свою собственную мастерскую. Я трудовая женщина и не хочу быть нахлебницей и белоручкой.
— Таня твое желание для меня — закон.
Через несколько дней состоялось венчание.
Александра Петровна величественно встретила молодых.
— Я счастлива, что дожила до этой минуты и счастлива не только потому, что вы будете моему сыну хорошей женой, а потому, что с вами врывается в мой скромный угол струя новой жизни, о которой так недавно мы не могли и мечтать. Лучше ли будет я не знаю, но я рада, что дожила до интереснейшего момента нашей истории. Доставьте же мне радость знать, что тe, кто заступает наше место носят в груди благородное сердце, способное всю себя принести в жертву близким людям.
Таня стояла опустивши голову. Когда Теминова умолкла, молодая женщина подошла к Александре Петровне, горячо поцеловала у неё руку и просто проговорила:
— Вас нельзя не любить и я буду любить вас.